Он пропустил мое замечание мимо ушей и невозмутимо продолжал: - Но самое главное - ты знаешь, почему именно я, однако предпочитаешь хранить это знание в дебрях подсознания. Там, откуда оно само по себе не сможет выбраться в слой формулируемых мыслей и мыслеобразов. Разве что во сне... Ты часто видишь сны? О прошлых жизнях, например? А может быть, даже не сны?.. А? Он знал, что попал в точку. Но от этого я еще больше замкнулся в себе. - Не хочешь... - сказал он. - Ну что ж, твое право... Однако ты qonqnaem на большее, чем банальный мордобой, который у нас проходит под кодовым названием "восточные боевые искусства"... Я уж не говорю о плавании... В обычном понимании... - А бывает необычное? - Бывает. Ты кем работаешь? Только тренером? - Инженером. Тренер - это по совместительству. Полставки в институтском спорткомплексе... - Ну, в этой стране "инженер" - понятие растяжимое... Особенно сейчас. - Инженером-гидрологом. - Это - скорости течения, температурная стратификация, чего там еще? - Не совсем, я гидрооптикой занимаюсь... - А-а, подводное световое поле, коэффициент ослабления, коэффициент поглощения... - В общем где-то так, - мне не хотелось вдаваться в детали, особенно в разговоре с ним, и я попытался сменить тему, спросив: А откуда ты про мордобой-то узнал? - Руки. При первом же взгляде на костяшки пальцев складывается впечатление, что ты решил прикончить свои суставы еще до того, как тебе стукнет сорок... Иначе непонятно, зачем набивать на них такие здоровенные мозоли... - А как иначе? - Изнутри... - Посредством силы "ци", что ли? Ну, так это я уже слышал... Однако практически приемлемых вариантов не видел, так что давай закроем тему... - Давай закроем, если тебе так хочется... Но все-таки, старательно уходя от развития контакта со мной, ты поступаешь опрометчиво и, может быть, впоследствии об этом пожалеешь. Хотя всему свое время... Еще два дня прошли в полном молчании, изредка прерываемом короткими репликами на бытовые темы.
      На третий день произошло событие, которое произвело на меня довольно сильное впечатление, но тогда я старательно не придал ему особого значения. Я случайно - так мне показалось - увидел еще один тип его тренировочной практики. Это случилось где-то около полудня. Я в одиночестве загорал внизу на плите. Жара стояла редкостная, и совсем не было ветра. Поэтому очень скоро запас пресной воды, которую я взял с собой во фляге, закончился, и я поднялся наверх, чтобы пополнить его из складной полиэтиленовой канистры. Наверху ветра тоже не было. Я посмотрел на море, поверхность которого была похожа на светло-синее стекло. Где-то очень далеко стеклянная плоскость плавно перетекала в белесую голубизну небесной стены, наглядно подтверждая факт несуществования линии горизонта. Я увидел его, повернув голову вправо. В странной позе он стоял на плоской каменной плите, выступавшей над обрывом в самой высокой точке берега бухты. Сильно прогнувшись и слегка наклонившись вперед, он за лодыжку обеими руками держал над собой ступню левой ноги, пятка которой касалась макушки его головы над самым лбом, и смотрел вниз, балансируя на идеально выпрямленной правой ноге. Я замер от неожиданности. Одно неловкое движение, незначительное нарушение равновесия - и он сорвался бы с пятидесятиметровой высоты прямо в нагромождение отколовшихся от обрыва громадных угловатых валунов. Я ничем не успел бы ему помочь, поскольку, воoepb{u, на голове его отсутствовали волосы, за которые можно было бы ухватиться и выдернуть его с того света, а, во-вторых, от места, где я стоял, до него было метров тридцать, так что, даже будь у него на голове хоть целая копна, я бы все равно не успел. Однако он, судя по всему, падать вовсе не намеревался, и стоял твердо, словно был отлит из бронзы. Потом он плавно вытянул ногу вверх, отпустил ее и свободным махом выпрямил перед собой, захватив двумя руками за ступню. Я стоял и смотрел. Он казался настолько сосредоточенным, что не замечал меня. Еще бы! Стоило ему хотя бы на мгновение отвлечься и он пропал... - Ничего себе, тренировочка... - подумал я. Тем временем он продолжал, плавно и легко меняя позу за позой в непрерывном потоке замысловатых движений. Многое из того, что он делал, напомнило мне картинки из толстой книжки какого-то упитанного индуса - один из моих ребят приносил ее однажды в бассейн. Некоторые элементы я видел впервые, а кое-что было похоже на классические гимнастические упражнения, а также на техники, которыми пользуются в качестве средств общей физической подготовки бойцы, и которые Альберт Филимонович заставлял нас отрабатывать до умопомрачения. Но здесь все это было совершенно в ином качестве и в неизмеримо более сложных вариантах.
      Он то надолго неподвижно замирал в какой-нибудь напряженной стойке на руках с хитро оплетающими туловище ногами, то вытягивался в нить в связке прямых и боковых вертикальных шпагатов, удерживая равновесие на одной ноге, то вдруг взрывался каскадом почти молниеносно сменявших друг друга головокружительных узлов, в которых невозможно было понять, где голова, где ноги, и вообще, каким образом человеческое тело может сворачиваться, приобретая подобные формы. Иногда темп движений становился оченьочень медленным, и его тело мягко и непрерывно текло, как бы тягуче переливаясь из одного сверхсложного положения в другое еще более невероятное.
      Широко раскрыв от изумления рот, я наблюдал за ним в течение примерно сорока минут. За это время я увидел не только то, чего не видел никогда в жизни, но также вещи, которые, расскажи мне о них кто-нибудь, я бы однозначно счел невозможными. Причем делалось все на самой кромке высоченного обрыва, падение с которого означало неминуемую смерть, и это еще более убедило меня в его психической ненормальности. У него определенно были не все дома. А может быть, дома у него просто никого не было... Впрочем, тогда я отогнал от себя эту мысль как провокационную. Однако не признать того, что уровень тренированности тела этого человека поистине феноменален, я не мог. Мало того, что он выполнял элементы, требовавшие диковинного сочетания огромной силы и нечеловеческой силовой выносливости, гибкость и подвижность его суставов при этом по целому ряду показателей превосходила гибкость и подвижность суставов цирковых гимнасток, что было для меня поистине непостижимо! Ему, судя по всему, удалось совместить совершенно несовместимые вещи, соединив в одном теле фантастическую силу и поистине немыслимую гибкость. Все это выглядело тем более странно, что его тело, покрытое изрядным слоем подкожного жира тело, скрадывавшего рельефность могучей мускулатуры, было похоже на каучуковое. Оно самым натуральным образом плавно струилось, независимо от того, каким был темп движений. В тот момент я мог бы onjkqr|q, что теперь понимаю, о чем говорил Альберт Филимонович, требуя от нас на тренировках максимальной текучести.
      В том, что он делал, присутствовало также некоторое "что-то еще"... Я чувствовал, что сами по себе движения и позы имеют значение лишь как средство, инструмент, с помощью которого он взаимодействовал с этим "чем-то". Вероятнее всего, реальную ценность для него представляло только это "что-то еще" - оно было тем самым главным, ради чего, собственно, все и делалось. Но именно этого "чего-то" я не воспринмал, тщательно защитившись от него своим фильтром-сеткой, отсекавшим все, что могло иметь хотя бы какое-то отношение к сфере жизненной силы этого человека.
      Однако через некоторое время я все же начал чувствовать, как окружающее пространство наполняется чем-то плотным, упругим и могущественным, но это пространство было не моим, оно существовало само по себе, и я тщательно сдерживал его напор, выделяя из мощного потока только зрительное восприятие движений физического тела. Я знал, что, стоит мне хотя бы чуточку приоткрыть сетчатую дверцу своего фильтра, и меня сметет ураган неизвестной мне безумной силы. Это внушало мне суеверный ужас. Первым моим побуждением, едва я его увидел, было - немедленно уйти, спуститься вниз и там затаиться. Однако он проделывал со своим телом вещи настолько невероятные, что я был не в силах оторвать взгляд.
      Тем не менее в конце концов мне пришлось это сделать. Давление потока чего-то неопределимого, исходившего от него, сделалось настолько огромным, что я понял - еще чуть-чуть, и моя защита не выдержит. Она трещала по всем шва и готова была вот-вот разлететься в мелкие клочья. Кроме того, я уже все равно почти ничего не видел, потому что поток этого "чего-то" с чудовищной силой давил мне на глаза и заставлял кровь молотообразно колотиться в висках, отчего все вокруг потемнело и покрылось пульсирующими искрами, мечущимися в сетке кровеносных сосудов глазной сетчатки.
      Сжав в зубах хлястик брезентового чехла наполненной пресной водой фляги, я мигом скатился по веревке вниз и прыгнул в море. Давление в глазах и буквально раскалывавшие голову пульсации крови в висках исчезли. Я выбрался из воды, улегся на теплый камень и подумал: - Надо же, засмотрелся на этого типа и не заметил, как перегрелся. Надо бы в тень лечь... Но почему-то остался лежать на солнце.
      На следующий день рано утром он отправился в поселок за овощами. Вернувшись поздно вечером уже в полной темноте, он подошел ко мне и задал совершенно неожиданный вопрос: - У тебя приемник есть? - Радио что ли? - Да. - Ну есть... - сказал я.
      Я всегда на всякий случай возил с собой маленький японский приемничек, но стралася его не слушать - после того, как, сидя летним вечером у палатки и поймав новости Би-Би-Си на английском языке, наткнулся на сообщение о гибели "Адмирала Нахимова". - Дай на несколько дней. - Зачем? - Слушать, зачем еще? - Зачем слушать? - Да там в Москве неувязка вышла...
      Я насторожился: - Какая такая неувязка? - Да так... Несколько уродов решили переворот устроить... Гэ-КэЧэ-Пэ называются. Государственный Комитет по Чрезвычайному Положению. - Так они уже его объявили? - Кого? - Чрезвычайное положение... - Ну да, а то как же... И танки на улицах. Все, как положено...
      У меня неприятно засосало под ложечкой. Теперь домой поди доберись, если что-то серьезное начнется. Шутка ли - через полстраны... Да и вообще, приход к власти реакции никогда ничем приятным не заканчивается. А эти еще к тому же начали прямо с чрезвычайного положения. Вот вам и перестройка... Только-только вздохнули посвободнее.
      Видимо, все это было написано у меня на физиономии, потому что он сказал: - Да ты не дрейфь, ничего не будет. - В смысле? - Ненадолго это. Дней на пять - это максимум... А так, вероятнее всего - три. И закончится почти без крови... - Ты-то откуда знаешь? - Знаю... Догадываюсь...
      Тоже мне, пророк-ясновидец... - Ну так ты даешь приемник? А то ведь, если не дашь - то, глядишь, и затянется петрушка, и так легко отделаться не удастся. Я почувствовал, что он улыбается в темноте. - А причем здесь мой приемник? - Притом... Расскажу, когда все закончится...
      Шизик... Но приемник я ему все-таки дал, а сам забрался нервничать в палатку, настроившись на бессонную ночь в раздумьях о судьбах страны, семьи и т.п. Раздумья, однако, не удались, поскольку минут через пятнадцать я отключился и спокойно проспал до утра, чем, проснувшись, был весьма "удивлен и даже удручен". Как же так - там такое твориться, а мне, вроде бы, начхать?..
      Я выбрался из палатки в сверкавшее росой и клубившееся мягким голубоватым туманом дивное утро. Внутри выложенного белыми камнями круга лежал покрытый каплями влаги рюкзак.
      Похоже, он так и не ложился спать...
      Весь день я провел в напряженном одиночестве. Вернее, мне хотелось, чтобы оно было напряженным, но в действительности я чувствовал, что мне на все наплевать. Было даже немного стыдно.
      В тот день он так и не появился, и на следующее утро его рюкзак по-прежнему лежал в центре круга из булыжников.
      Он выбрел откуда-то из степи поздно вечером. Мне было слышно, как он, волоча ноги, подошел к своему рюкзаку, вышвырнул его из круга и тяжело рухнул на землю. Я спросил сквозь стенку палатки: - Эй, у тебя там все нормально? - Все о'кей. Спи... - ответил он, и в голосе его прозвучала жуткая усталость, смешанная с нечеловеческой печалью. По моей qohme пробежали мурашки. - А в Москве - что? - осторожно поинтересовался я. - Я же сказал - все о'кей... Попытка переворота предотвращена, коммунистическая империя закончилась... - Как это? - Так... Махина рухнула и рассыпалась за пару дней... - Уже рассыпалась? И много людей погибло под обломками поверженного монстра? - Шутки шутишь?.. По официальным сообщениям - трое. - Трое?! - Пока трое... Но все еще впереди. Это уже не мое дело, но приятного будет мало... Как при падении любой империи - начнутся распри, освободительные движения в колониях, политические игрища между вчерашними союзниками с артиллерийскими перебранками по поводу власти в центре, войны мафиозных кланов за распределение сфер влияния, партизанский терроризм... Ну, и все такое прочее... Коммунистическое наследие, отсутствие экономической и правовой культуры. Да и с культурой вообще - напряженка... И, конечно же, славянский дух. Страшная штука... Хотя, конечно, на случай войны радикальная. А война - она война и есть... Всегда - кто кого съест. Вся жизнь здесь - сплошная война... И короткие промежутки мира - только передышки для рождения нового поколения солдат... На это время война делается подспудной. Но прекратиться она не может никогда. Стремление к прочному миру - залог преманентности войны... Спи. Я очень сильно устал.
      Увидев его утром, я чуть было не пришел в ужас, но потом вспомнил, что мне нет до него дела. Тем не менее зрелище, представшее передо мной, когда он подошел к моему очагу, было не из приятных. Сквозь бронзовый загар, покрывавший его лицо, проступала синюшно-мертвенная бледность, под глазами красовались темно-коричневые отеки, кожа выглядела сморщенной и сухой, а слой подкожного жира уменьшился раза в четыре. За два дня тело его постарело, как минимум, лет на двадцать. До того момента я был уверен, что ему не больше двадцати двух, но теперь видел перед собой человека, который на вид был раза в два старше меня. В глазах же его засела невероятная усталость, смешанная с безысходной потусторонней тоской. Это были глаза даже не столетнего, а, по меньшей мере, трехсотлетнего старца. - Боже, что это с тобой? - спросил я. - А что со мной? Все нормально... - Все нормально? Да ты на труп похож!.. - Это пройдет... День-два - и я снова буду в форме. Расход энергии большой вышел... - А что ты делал? - Да, в общем-то, ничего. Радио в степи слушал... - Что, двое суток подряд? - Да... Батарейки придется заменить. - Черт с ними, с батарейками... - Хочешь, я объясню тебе все? Я ведь обещал... Теперь уже можно.
      Он задал этот вопрос как-то вяло, и по безразличному тону я понял, что его объяснение ничем особенным мне не грозит, что это будет просто обыкновенный устный текст - без пугавшего меня "силового наполнения", и не исключено, что текст этот может оказаться весьма интересным... Даже его многозначительное "теперь уже можно" не вызвало во мне никакой реакции. Ну, шизик, ну и wrn?.. Поэтому я ответил: - Валяй, если у тебя есть силы на болтовню. А я тем временем гречки сварю... И чай сделаю. Тебе определенно имеет смысл как следует подкрепиться... - Ты прав, чай только заваривай зеленый, - согласился он и задумался. - А у меня другого нет - закончился вчера, только зеленый остался, и то немного, как-то очень лихо мы с тобой весь мой запас приговорили, - сказал я.
      Помолчав несколько минут, видимо, прикидывая, достаточно ли у него сил для того, чтобы начать и закончить свой рассказ, он заговорил: - Когда-то давно, еще до того, как я вспомнил многие вещи, связанные с предыдущими воплощениями... - А ты вспомнил? - перебил я. - Вспомнил. А ты разве время от времени не вспоминаешь?
      Я промолчал, чувствуя, что разговор направляется в скользкое русло. - Вспоминаешь... - сказал он, выдержав паузу. - Просто ты не всегда уверен в том, что это - воспоминания, иногда они похожи на непонятные наводки, возникающие из подсознания в режиме текущего времени. Или на сновидения, которые наплывают откуда-то из-за состояния сна... По крайней мере, так тебе хочется их трактовать. Что совершенно естественно и вполне понятно: иначе жизнь становится очень уж сложной - приходится контролировать себя каждое мгновение, так как знаешь, что все всегда и везде учитывается... Но на самом деле ты ведь чувствуешь, что есть что... И мог бы давно уже в этом себе признаться, и заключить, наконец, мир с самим собой... Здесь нет ничего более труднодостижимого, чем мир с самим собой... Впрочем, у тебя еще все впереди, ты только, пожалуйста, не перебивай меня сейчас. Я уже понял, что совершил ошибку, и, что лучше попридержать язык за зубами, позволив ему выговориться, даже если он будет нести откровенный бред. - Так вот, много лет назад мне очень не нравилось то, как я жил... - А сейчас - очень нравится... - я не смог удержаться от язвительного замечания. - Я же попросил... - Виноват... - И я никак не мог понять - что же именно мне не нравится... Сначала я думал, что это - одиночество, и что любовь решит все мои проблемы.
      Он немного помолчал. - Но любовь пришла и ничего не изменила. Или почти ничего... По крайней мере, главное осталось в прежнем состоянии - мне ужасно не нравилось то, как я жил. И я понимал, что ничего не могу изменить, что мне нет места в этой стране, которой правят старперы, и в которой все начинает безнадежно гнить, едва зародившись. Иногда чувство неудовлетворенности делалось настолько нестерпимым, что я буквально сходил с ума от тоски. В такие дни я делался совершенно несносным и отправлялся бродить по пивным, чтобы развеяться и ненароком не сделать чего-нибудь непоправимого... - А как же твои занятия - ну, то, что ты сейчас делаешь в качестве тренировки? Они не помогали? - Я тогда ни о чем таком понятия не имел. Плаванием занимался, потом - подводным плаванием... Для восьмидесяти процентов тех, кто слоняется по здешним прибрежным степям, все начиналось с учебнотренировочных сборов и подводных экспедиций... - А отвлечься не пытался? Ну, там заняться чем-нибудь... интеллектуальным?.. - Ну что ты ерунду говоришь? Какие могут быть вообще занятия, когда тоска? Разве что бухать... Вот этим я время от времени и занимался, ощущая все возраставшую бесперспективность и бессмысленность своего пребывания в этом мире. Впрочем, я ведь не один такой был. Все наше поколение выросло в состоянии устойчивой безысходности. Сам знаешь, каково оно было тогда в этой стране... Потом у меня начал болеть живот, и я перестал выпивать... Тем более, что выпивка не спасала, а просто ненадолго приглушала тоску, загоняла ее куда-то вглубь и прятала под слоем ленивого отупения. А когда отупение рассеивалось, тоска брала свое, делаясь еще острее и безысходнее... Воспользовавшись паузой, я встал и отошел в степь, чтобы справить нужду. Когда я вернулся к очагу, он продолжил: - А потом я сошел с ума. Я бросил на него вопросительный взгляд. - А что? - сказал он. - Многие сходят с ума. Просто мало кто отдает себе в этом отчет. Поэтому в большинстве своем утратившие рассудок так и остаются просто сумасшедшими - социально неадекватными индивидами... "Сойти с ума" - не просто фигуральное выражение... Эта формулировка очень точно определяет сущность того, что происходит при помешателстве... Сойти с ума... Сместиться... Сдвинуться... Или поехать крышей... Чувствуешь?.. Мир - интерференционная картина, бесконечное поле многомерных вибраций. Мы не воспринимаем их все, мы живем в очень узкой полосе частот. Вибрационные характеристики нашего восприятия вырезают из картины мира диапазон минимально необходимой для выживания ширины. Что поделаешь - люди вынуждены экономить энергию... Когда полоса нашего восприятия по каким-то причинам смещается, мы начинаем воспринимать аспекты мира, которые недоступны окружающим. Человек со смещенным восприятием живет в другой реальности. Образы существующих в ней странных вещей причудливо переплетаются в его сознании с привычными картинками, присущими усредненному восприятию реальности, в которой живет подавляющее большинство обычных человеческих существ. В то же время часть обычной реальности ускользает от его восприятия из-за смещения последнего, ведь восприятие - своего рода фильтр. Все, что находится за пределами его полосы пропускания, остается вне сферы активного внимания и не может быть воспринято. Восприятие каждого человека индивидуально. По краям диапазона всегда имеются разночтения. Но в целом усредненная картина мира, воспринимаемая подавляющим большинством обычных человеческих существ, примерно одна и та же. И шансы в общем-то примерно равноценны, что уравнивает вероятность выживания. Когда смещение диапазона восприятия превышает некоторую критическую величину, часть обычной картины мира оказывается за его пределами, и человек становится отчасти социално неадекватным. Это и называют сумасшествием. Крайне редко восприятие аспектов параллельной реальности компенсирует недостаточность обычной картины мира, в большинстве же случаев шансы сошедшего с ума в борьбе за выживание среди людей существенно уменьшаются. Попытки снизить порог чувствительности с помощью лекарств, как правило, ни к чему не приводят. Человек теряет способность воспринимать mena{wm{e аспекты параллельной реальности, но в этом мире его восприятие так и остается ущербным... - Каков же выход? - Расширение восприятия. А для этого необходима энергия. Очень много энергии. Случайно накопить такое ее количество невозможно. Поэтому человек должен действовать осознано и целенаправленно. И в первую очередь необходимо понять, что он сошел с ума, и разобраться в том, куда именно он с него сошел. То есть, уяснить для себя, каков характер смещения восприятия и что необходимо для того, чтобы компенсировать недостающие части диапазона. И если ему удастся вернуть себе адекватность "здешнего" восприятия без потери его расширенности, он победил. Ибо в таком случае он развивает в себе способность осознанно использовать алгоритм целенаправленного расширения восприятия для постижения собственного бытия в других реальностях и обретения фактического контроля над сверхчеловеческими силами, которыми он там обладает. Это - великое достижение, но самостоятельно его не совершить. Нужна помощь других существ - тех, что обитают в параллельных реальностях. Или же людей, которые уже расширили свое восприятие и обрели в этих реальностях осознанное бытие. Мир бесконечно милостив, поэтому помощь со стороны либо тех, либо других непременно предоставляется каждому, кто по каким-то причинам пересекает грань другой реальности и бросает взгляд на тамошнее бытие. А как он воспользуется предоставленной помощью, и удастся ли ему преодолеть барьер энергетической недостаточности - это уже зависит только от него. Мир абсолютно безжалостен, ибо слишком сильно заинтересован в максимальной эффективности эволюционного процесса, и потому в нем всегда побеждает сильнейший. Коэффициент выживания на этом пути - не более одной сотой, а коэффициент безусловной победы - в сто, а то и в тысячу раз меньше.
      До того, как он заговорил о сверхчеловеческих силах и существах из параллельных реальностей, все было нормально. Я молча слушал его, наблюдая за тем, как огонь лижет дно котелка с кашей. Но едва он коснулся всей этой белиберды, как мне тут же вдруг вспомнились экстрасенсы, контактеры, агни-йоги и другие убогие, с которыми мне доводилось встречаться у Альберта Филимоновича, и которых тот при первых же проявлениях подобного рода в большинстве случаев мгновенно выпроваживал из зала, строго-настрого запрещая появляться впредь под какими бы то ни было предлогами. - Я не понимаю, о чем вы говорите, вероятнее всего, вы попали не по адресу, - говорил Альберт Филмонович. - Мы просто тренируемся - для того, чтобы уметь драться на ринге. У нас тут бокс - самый обычный спорт. Боюсь, вам здесь делать нечего... Вспомнив это, я скептически засопел и сделал вид, что меня вдруг охватил приступ озабоченности судьбой каши. Он, видимо, все понял, и сказал: - Так, я, кажется, несколько отклонился от темы. Хочу еще только сказать, что на осознанном помешательстве построена одна из самых эффективных, но и самых опасных психоэнергетических технологий. - Чего-чего?.. - Ты намеренно сходишь с ума и начинаешь целенаправленно накапливать энергию. И ждешь, пока твой смещенный диапазон восприятия расширится и снова захватит всю обычную человеческую полосу. А затем продолжаешь его расширять, захватывая все новые и новые слои бесконечной реальности интегрального Мира... - Ты намекаешь на то, что тогда сошел с ума намеренно? - Нет... Я просто говорю, что такое возможно... А тогда моя крыша просто неконтролируемо поползла, и если бы не помощь ЭТОГО, ну, в общем, одного существа, я бы наверное, окончательно свихнулся.
      Я подумал, что последнее "бы" в его утверждении явно ни к чему, а вслух спросил: - И куда это, интересно, поползла твоя крыша? - В сторону ненависти. Я озверел, я возненавидел страну, в которой не мог быть самим собой, вернее, не столько страну, сколько тех, кто делал ее такой. Эта ненависть буквально сжигала меня, она не отступала ни на мгновение в течение двадцати четырех часов в сутки, она пожирала меня, я начал катастрофически терять вес, я постоянно был голодным и озверевшим, и оттого принялся объедаться. Именно поэтому у меня теперь такой толстый слой подкожного жира. Когда все прошло, привычка много есть осталась. Чтобы справиться с ней, мне потребовалось несколько лет. Впрочем, сейчас я не жалуюсь, мне так даже больше нравится, чем раньше, когда я был совсем худым - кости, мышцы и кожа. Но это - сейчас... А в то время я все больше и больше тощал. Я не задавался вопросом, куда девается энергия, я только ненавидел и ел, ел и ненавидел. Неизвестно, чем бы это закончилось, но в один прекрасный день мое подталкиваемое безысходной яростью восприятие сдвинулось настолько, что я стал видеть энергию эмоций, и я самым натуральным образом увидел свою ненависть... Увидел и ужаснулся. - Чего? Того, что она тебя пожирала? - Нет. Того, ДЛЯ ЧЕГО ОНА МЕНЯ ПОЖИРАЛА. Того, на что была направлена вся ее энергия. - Ну, и на что же она была направлена? - Погоди, позволь мне, пожалуйста, изложить все по-порядку, попросил он и, сделав паузу, продолжил: - Как-то вечером я сидел за своим письменным столом и, откинувшись на спинку стула, смотрел в потолок. - Плодотворное занятие, - заметил я. - Особенно для того, кто пожираем ненавистью... Он искоса взглянул на меня, улыбнулся и сказал: - Относительно плодотворности созерцания потолка ты попал в самую точку. Я вообще имею обыкновение довольно часто предаваться этому занятию. Дело в том, что в свое время мне довелось прочесть довольно много книг, но потом я разочаровался в чтении. В книгах всегда присутствует сонмище букв, они складываются в обилие слов, и, даже если ты владеешь искусством читать между строк, ты все равно прочтешь лишь то, что там написано. Слова содержат в себе написанное в строках. На междустрочные же промежутки остается совсем немного - то, чего в строках нет. В любом случае и то, и другое оказывается ограниченным. Чем больше в книге слов, тем меньше она содержит между строк, тем она назидательнее, и тем в большей степени ограничивает свободу читающего. Я говорю не о количестве слов в книге вообще, а об их плотности на единицу выраженной мысли, образа, идеи или эмоции. Общее количество слов может быть вполне приличным - ведь бывают книги, содержащие в себе уйму информации. Или силы. Хотя в большинстве случаев наибольшей силой обладают белые стихи в несколько строк и старинные книжки в десяток-другой страниц. Нет, это вовсе не значит, что я принципиальный противник чтения. От чтения книг на каком-то этапе все равно никуда не уйдешь. Я хотел только сказать, что смотреть в потолок иногда бывает плодотворнее, чем в книгу, ибо на его белой поверхности всегда написано все. Нужно только уметь увидеть. И opedb`phrek|mn освоить технику извлечения информации как из традиционных, так и из совершенно неожиданных источников... А к тому времени, о котором я тебе рассказываю, моя крыша уже успела совершить путешествие изрядной параллельно-пространственной протяженности, и тупое созерцание потолка сделалось для меня основным алгоритмом добычи новой информации. Из имеющихся в мире людей обычных ее источников - даже самых сверхсовременных и изощренных - принципиально невозможно почерпнуть что-либо новое. Все уже где-то когда-то в каком-то виде было... В то же время вряд ли я поделюсь с тобой откровением, сказав, что любому радикальному открытию в какой бы то ни было области неизменно в том или ином виде предшествует этап созерцания потолка. Только с него можно почерпнуть информацию, до того в мире людей не циркулировавшую. Он замолчал, чтобы взять протянутую ему миску каши, поставил ее на камень и сходил к своему рюкзаку за ложкой. Вернувшись, он уселся на землю лицом к морю и продолжил: - И вот, глядя в потолок и по привычке продолжая ненавидеть засевшую в Кремле гильдию старых жирных маразматиков и дебильный орден, шестьдесят с лишним лет сидевший на шее страны, я вдруг явственно увидел свою ненависть. Тонким упругим языком черного пламени она вырывалась из грудной клетки - как раз на уровне сердца - и устремлялась куда-то вдаль, зловеще трепеща и извиваясь подобно змееобразной стреле. Я попытался отследить направление, но сделать это было невозможно, поскольку в том пространстве, где обитала эта змеестрела, такой вещи, как направление, не существовало вообще. Зато мне стало ясно, где заканчивается язык черного пламени ненависти. Отточенным кристально твердым сверкающим острием он вонзался в жизненное пространство тех, кто составлял самую верхушку пирамиды государственной власти, и то, что он делал с этими людьми, трудно было назвать даже просто разрушением. Сила черного пламени изживала их и их потомков до черт знает какого колена, не оставляя им никакой надежды на сколько-нибудь более-менее нормальную человеческую жизнь в течение ближайших полутора тысяч лет. Я не знаю, какова была причина столь неуемной и всесокрушающе яростной ненависти, ведь лично мне эти люди были незнакомы. В каком-то из довольно давних воплощений я обучил того, кто разрушил и уничтожил Великий Орден, во главе которого стояли маги одного из древнейших и самых могущественных кланов этой планеты... Они убили того человека, что само по себе не имело бы значения, если бы при этом они изрядно не подпортили ему карму на несколько жизней вперед... А за такие вещи нужно платить той же монетой... Он вдруг замолчал, внимательно взглянул на меня и улыбнулся.