Тюлени научились выслеживать машинное масло и звук винтов, подтвердив этим уверенность Вуда, но вся эта затея, как мне кажется, была столь же выполнимой, как, скажем, сыпать подводным лодкам соль на хвосты. Из всех фантастических экспериментов вышел только один важный результат. Они доказали, что тюлени прекрасно слышат, плавая с полной скоростью под водой, и эта открытие явилось базой для усовершенствования гидрофонов, которые погружали в воду для подслушивания шума винтов. Звуки, создаваемые потоком воды у отверстия "трубы", заглушали все остальное, и для подслушивания приходилось замедлять ход или совсем останавливать судно. Изучив очертания ушей тюленя, гидрофонам придали новые профили, сильно их улучшив.
      После того как Вуд получил чин майора и работал в Бюро изобретений в Париже, вместе с союзными учеными, он изобрел то, что впоследствии называли "паутинной гранатой", "макаронной гранатой", "проволочной гранатой" и "парашютным снарядом". Это изобретение соединяет в себе обе черты военных идей Вуда. Оно вполне фантастично и в то же время оказалось практическим, так как есть сообщения, что англичане вспомнили о нем и применили его при обороне Лондона в 1940 году, и международная печать единогласно приписывает первоначальную идею Р. В. Вуду, профессору физики Университета Джона Гопкинса. Вот что рассказывает о нем Вуд:
      "Обсуждая средства обороны от вражеских самолетов с группой французских летчиков на одном из аэродромов в ноябре 1917 года, я предложил произвести опыты с гранатами, заряженными мотком стальной рояльной проволоки, сконструированными по образцу пиротехнических "парашютных бомб". Один конец проволоки должен быть прикреплен к стакану снаряда, а другой - к маленькому шелковому парашюту. При разрыве стакан полетит вниз, разматывая проволоку, а парашют откроется и будет медленно спускаться с длинным проволочным "хвостом", висящим снизу, как паук, который соткал длинную паутину, и которого ветер уносит с этой паутинкой. Потом я предлагал то же самое на одном из собраний Бюро изобретений в Париже, называя его "паутинным снарядом", но тогда никто не заинтересовался этой идеей. После войны я много раз упоминал о нем на популярных лекциях, как примере применения науки к войне. За время между двумя мировыми войнами на эту тему было взято разными авторами несколько неосуществленных "бумажных" патентов. Если верить газетным сообщениям, проволочные снаряды. применяемые в современной войне, не снабжаются парашютами и падают быстро".
      Все это горячее время, пока Вуд изобретал военные машины, и позже, когда он сам принял участие в войне, использовав все возможности, чтобы надеть форму и попасть на действительную службу, на фронт за океаном, он не прекращал и чисто научной работы.
      В начале лета 1916 года он занимался в Ист Хэмп-тоне разработкой нового фильтра для фотографирования планет в ультрафиолетовых лучах, который он собирался установить на огромном шестидесятидюймовом рефлекторе в обсерватории на Маунт-Вильсон, в Калифорнии. Фильтр состоял из ячейки, сделанной из короткого обрезка квадратной бутылки, закрытого по концам пластинками из "увиолевого" стекла. Ячейка наполнялась парами брома, которые, как он знал, были прозрачны для ультрафиолетовых лучей и поглощали всякое другое излучение, способное действовать на фотопластинку.
      В конце сентября Вуд поехал с женой и дочерью Маргарет в Сан-Франциско - их первый визит к родителям со времени землетрясения в 1906 году. Вуд сразу же отправился в Пасадену и поселился в так называемом "Монастыре", где жил штат обсерватории Маунт-Вильсон. Шестидесятидюймовый телескоп был предоставлен ему на четыре вечера, и, к своей радости, он нашел здесь Харлоу Шэпли, который когда-то помогал ему в Принстоне. Теперь он состоял сотрудником обсерватории и готов был помочь ему. Бромовую ячейку смонтировали на медной рамке непосредственно перед фотографической пластинкой, которая устанавливалась у отверстия вверху трубы телескопа, в то время как огромное стеклянное серебряное зеркало было внизу. Были сделаны снимки Юпитера и Сатурна в инфракрасном, желтом, фиолетовом и ультрафиолетовом свете. Последний снимок показал на Сатурне экваториальную полосу, которую до тех пор никто не видел и которая дала повод для больших споров между астрофизиками. Наконец, было решено, что это - облако очень мелкой пыли, окаймляющее внутренний край кольца планеты.
      Вернувшись в конце октября в Балтимору, Вуд начал новую работу с профессором Окано, японским ученым, которого прислали работать у него. Они исследовали так называемый потенциал ионизации паров натрия, который до тех пор не был определен. Говоря проще, они собирались, в частности, определить самое низкое напряжение, которое вызывало бы свечение паров натрия в вакуумной трубке. Окончательный результат был интересен, но они не были уверены в нем, пока не нашли и не устранили причины ошибок в установке. Натриевая лампа работала при разности потенциалов всего в 1,5 вольта, т. е. от одного сухого элемента, при условии, что в парах были свободные электроны.
      В 1910 году Вуд, совместно с одним из своих учеников, Р.Х. Голтом, изучал спектры электрического разряда в плотных парах натрия и был поражен яркостью желтого цвета. "Было похоже, будто смотришь на солнце сквозь желтое стекло",- говорит он. Он, конечно, мечтал о натриевых лампах, но в то время не знали способов изготовления трубок или колб, которые не чернели бы и не становились непрозрачными через несколько минут действия паров. Именно это обстоятельство заставило лорда Кельвина спросить: "Удалось ли вам все-таки приручить пары натрия?"
      В современных натриевых лампах это препятствие преодолено: научились делать стекла, не разъедаемые парами натрия.
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      Вуд попадает в армию как "овца в волчьей шкуре" и становится за морем грозным майором
      "Овцы в волчьей шкуре" - название, которое Вуд применял к себе и другим профессорам и ученым, которым дали чины и одели в форму во время мировой войны. Задолго до того, как он попал в армию, он уже помогал Военному департаменту техническими советами и безуспешно пытался уговорить генерала Скуайра, начальника связи армии, произвести его в офицеры и послать на фронт в Европу. Затем из Парижа в Государственный департамент пришла телеграмма с печатью премьер-министра Рибо, с просьбой произвести Вуда в офицеры и послать его в Париж для работы совместно с группой французских ученых, создавшей Бюро изобретений.
      "В то время, - рассказывает Вуд, - я был в Ист Хэмптоне..." и хотя я (биограф) и сделал две или три попытки описать последовавшие события, я все же решил, что лучше и безопасней дать ему рассказать все так, как он хочет. "Я, - продолжает Вуд, - должен был поехать в Вашингтон, чтобы пройти медицинский осмотр и все формальности. Я разозлил медицинского сержанта, который проверял мое зрение. Когда он, испытывая меня на цветную слепоту, вынул из коробки С шерстяной пряжей разных цветов красный шнурок и спросил, меня: "Что это?", я ответил "Шерсть". Но несмотря на это, мне удалось пройти осмотр, и я вернулся в Ист Хэмптон, ожидая приказаний. Через несколько времени я получил бумагу из Военного департамента с приказанием опять явиться в Вашингтон для "психологического" испытания. Мне это показалось немного странным, в особенности потому, что во главе Корпуса связи, в который меня определили, был генерал Скуайр, бывший студент Университета Дж. Гопкинса, который, как мне казалось, должен был знать мои умственные способности. Я написал Скуайру письмо. На него ответил какой-то капитан, написавший мне в довольно резких выражениях, чтобы я выполнял приказание. Скуайр потом говорил мне: "Надо было написать мне на мой частный адрес. Я даже не видел вашего письма".
      Это означало еще одну поездку в Вашингтон, где в то время стояла температура около 101? (Фаренгейта) в тени. После длинной и дорогой поездки я представился толстяку, который устроил мне "психологический экзамен", состоявший, насколько я помню, из следующего диалога?
      "Как ваше имя?"
      "Роберт В. Вуд".
      "Каковы ваши занятия?"
      "Я - профессор физики Университета Джона Гопкинса".
      "Вот и все", сказал он, заканчивая запись.
      Все это, конечно, очень меня разозлило".
      Раздражение, как это правильно подметил сам Вуд, было взаимным. Из других источников я знаю, что когда дверь за Вудом закрылась, несчастный сержант сказал: "Мне безразлично - пусть он величайший "ученый в мире, но из него выйдет ужасный майор! Я ни за что не согласился бы стать его полковником!"
      Мне неизвестно, много ли страдал его полковник, но через некоторое время, во время обеда в Голубом Экспрессе, шедшем из Марселя, по версии доктора Хью Юнга, который присутствовал при этом, майор Вуд был первый раз приглашен на кофе к генералу Першингу. Главнокомандующий спросил Вуда о его занятиях во Франции, и тот ответил, что пока что считает себя "рыцарем искателем приключений". "А над чем же вы работаете в настоящий момент?" Говорят, что Вуд ответил: "Сэр, считают, что это - страшный секрет, но я думаю, что ничего не случится, если я расскажу вам..."
      Вуд получил чин майора, как только прошел всю бюрократическую волокиту, и оделся в новую форму, сшитую Роджерсом Питом. Роберт Вуд-младший, в 1915 году студент Гарварда, отправился во Францию добровольцем Американского корпуса полевой медицинской службы, переехав через океан, перевелся в другие войска - стал французским артиллерийским офицером, получил орден Croix de Guerre, был отравлен газом и выздоровел. Есть много случаев, когда отец и сын, оба были офицерами на фронте в Европе, но эти двое - первые, которых я сам видел, и мне страшно нравится, когда они обмениваются воспоминаниями о давно прошедших днях. У них редко заходит разговор об этом, и если они начинают вспоминать, то сейчас же затевают яростный спор.
      Вуд-старший в августе получил предписание присоединиться к группе офицеров Службы связи, которые должны были отплывать 9 сентября 1917 года на "Адриатике". Как и вся остальная военная рутина, поездка эта показалась Вуду странной и бестолковой. Ему было приказано явиться на борт парохода за два дня до отплытия - и все было обставлено величайшей тайной. Корабль стоял у Вест-стрит в Нью-Йорке, прямо на виду у группы салунов, содержавшихся американскими немцами. Если в Нью-Йорке были шпионы, рассуждал Вуд, то они, конечно, имели связь с хозяевами салунов, которые могли прекрасно видеть, что "Адриатик" все еще на месте и на борт его входят группа за группой офицеры. Вуд говорит, что пока пароход их спускался по реке, им никто не мешал гулять по палубе, но как только они вышли в море, всех заставили сойти вниз, боясь, что на джерсейском берегу их подстерегают шпионы с телескопом. Наконец, когда всех согнали вниз и запретили курить, "Адриатик" задымил на пути в Галифакс, где им надо было присоединиться к остальным семи судам конвоя. Цитирую запись Вуда:
      "Через несколько дней после выхода из бухты Галифакс у нас устроили первую учебную тревогу. Каждой спасательной шлюпкой или плотом командовал один из американских офицеров. Наша "команда" состояла из профессора Августа Троубриджа из Принстона, одного из моих лучших друзей со студенческих лет в Берлине, профессора Теодора Лаймана из Гарварда и трех людей из "Вестерн Электрик Компани" - Бэкли и Шрива в форме, и Колпитса - в штатском. Троубриджа и меня назначили командовать спасательным плотом и приданной к нему лодкой, и мне было приказано бежать с моей группой солдат, с нижней палубы к шлюпкам к 3.00. Когда момент настал, я, к своему облегчению, обнаружил в своей группе сержанта и приказал ему привести команду на верхнюю палубу к шлюпке No 12, так как я был уверен, что если бы попытался выполнить этот маневр сам, я кончил бы тем, что вывел бы людей через поручни прямо в воду. После того, как ученье окончилось, я распустил свою команду, и мы с Троубриджем пошли в буфет. Когда я вышел оттуда подышать свежим воздухом на палубу перед обедом, я увидел, что команда Троубриджа все стоит "вольно" около шлюпки. "Что вы делаете здесь?" - спросил я. Сержант ухмыльнулся и ответил: "Нас не распустили еще, сэр!"
      Мы плыли день за днем, и погода становилась все холоднее и холоднее, а Полярная звезда поднималась ближе к зениту. Однажды после обеда Колпитс вспомнил, что наступает ночь осеннего равноденствия, когда широту и долготу можно вычислить, зная возвышение Полярной звезды и время заката солнца. Я сделал квадрант из двух деревянных палочек и транспортира. Направив одну из них по горизонту, а другую - на Полярную звезду, я определил угол возвышения ее, и Колпитс, который "засек" время заката, вычислил наше положение в несколько минут. Новость об этом сразу облетела курительную каюту, а оттуда достигла и капитанского мостика, повергнув в ужас морских офицеров, так как все сведения о нашем курсе держались в страшной тайне. На следующее утро мы обнаружили, что командование парохода переставило все часы, висевшие в каютах, на сорок пять минут вперед, чтобы сбить с толку беспокойных ученых.
      Однажды вечером нас пригласили на чай к капитану, который сказал нам, что в половине восьмого к нам подойдет эскорт миноносцев. Около семи все вышли на палубу и стали искать их на горизонте. Вдруг кто-то сказал: "Вот они!" - и действительно, мы увидели их, четыре маленьких палочки на горизонте. Затем - другие четыре, немного в стороне. Скорость их приближения была настолько велика, что ясно видно было кривизну земной поверхности. Было похоже на то, когда смотришь на автомобиль, переезжающий через холм. Вскоре они окружили нас, и одно узкое длинное судно, со зловеще выглядевшей ярко-красной четырехдюймовой пушкой, пронеслось в нескольких метрах от "Адриатика". Его приветствовали хриплые крики пятисот американцев".
      После драматической поездки из Ливерпуля в Саут-гэмптон на пяти поездах, каждый из которых тянули два паровоза, они наконец прибыли в Гавр, ранним сентябрьским утром, и им было приказано направиться в английский Лагерь резерва No 2, который, так им сказали, находился на вершине холма в двух милях от города. Там они должны были ждать приказа об отправке в Париж.
      Они ждали некоторое время на набережной, спрашивая себя - где же те "длинные, низкие серые автомобили", в которых, по рассказам военных корреспондентов, ездят офицеры. Наконец, они поняли, что придется идти пешком. Итак, они замаршировали по порту, чувствуя себя очень важными четыре майора и капитан, все в щегольской новой форме от Роджерса Пита - в расстегнутых шинелях, руки в карманах. Когда они дошли до города, английский сержант, умывавшийся около британских казарм, посмотрел на них со смехом, и, сделав, из рук рупор, закричал на всю улицу: "Господи Иисусе! Посмотрите, кто идет!" Американцы, пытаясь скрыть смущенье, прошли, глядя вперед и делая вид, что не услышали его.
      Немного дальше они прошли мимо отделения англичан, экспортировавшего группу пленных немцев из порта к огороженному колючей проволокой лагерю. Среди последних было несколько офицеров, и когда они проходили близко от них, они услышали, как один из офицеров сказал своим компаньонам по-немецки: "Я очень хотел бы взять одного из них домой на память!"
      Вуд, уезжая, не взял письменного предписания обратиться непосредственно во французское Бюро, изобретений, которое просило через Государственный департамент, чтобы его командировали во Францию. Если бы он не пренебрег этим, это избавило бы его от многих формальностей. Ему пришлось явиться к начальнику связи Американского экспедиционного корпуса, генералу Рэсселю, находившемуся в Шомоне. Но он сумел, иногда изображая простака, не знающего порядков, войти в контакт со своими коллегами- другими одетыми в форму профессорами, "овцами в волчьей шкуре".
      Дальше следует отрывок "нередактированного" Вуда, касающийся того, каким делом были заняты военные исследователи в то время. Это - отчасти нелепая и в то же время поучительная картина. Вуд рассказывает:
      "Одновременно с действительно ценной и полезной работой была масса бестолковых и сумасшедших изобретений, обычно чрезвычайно сложных технически, из которых никогда ничего не могло выйти. Мне все это постоянно напоминало путешествие Гулливера в Лапуту, где полоумные ученые разрабатывали немыслимые проблемы.
      Лаборатории Сорбонны, Нормальной Школы, Коллеж де Франс и других институтов Парижа были переполнены старыми и молодыми учеными, одетыми в небесно-голубую форму французской армии, мучившимися над вопросом, как сделать войну проще, короче или ужаснее.
      Капитан Бужье работал над прибором для определения направления, с которого приближается неприятельский самолет, в котором акустические колебания падали на два находящихся на определенном расстоянии "рога", заставляя колебаться два зеркальца, поставленные под прямым углом друг к другу. Луч света, отраженный одним зеркалом на другое, а последним на экран, описывал на нем более или менее сложную кривую, которая известна в физике как фигура Лиссажу, по форме которой можно было определить направление, откуда исходил звук. Я немного изменил прибор, поместив зеркала ближе друг к другу и наблюдая маленький источник света непосредственно во втором зеркале. Французам понадобился инструмент, имитирующий звук аэроплана для испытания этого и других звукоуловителей. Я сказал им: "А почему бы не взять просто старый самолет?" (Эта же проблема встала много лет спустя перед радиостудиями. Эксперты по звуковым эффектам тратили бесплодные дни в поисках чего-либо, что имитировало бы звук открывающейся и закрывающейся двери, и наконец все они согласились с тем, что этот звук имитирует в совершенстве только сама дверь; теперь в каждой студии можно увидеть маленькую дверь около трех квадратных футов размером, с ручкой, замком и ключом, на раме, которую можно перекатывать на роликах с резиновыми шипами. Звук "имитируют", открывая и закрывая ее.) Мое предложение встретило некоторые возражения, и я примерно за полчаса сконструировал "гудок", разобрав для этого автомобильный рожок "Стромбос", который действует сжатым углекислым газом, и вставив между его рупором и звуковой коробкой латунную трубку около трех футов длиной. Моя конструкция издавала низкую ноту около 120 колебаний в секунду и весьма совершенно имитировала низкий гул летящего самолета. Им это очень понравилось, так как весь аппарат можно было легко носить подмышкой. Если его пускали в лаборатории, получался весьма интересный эффект. Устанавливались стоячие волны. В некоторых местах гудение было очень громким, а за несколько футов от них почти ничего не было слышно. Мы иногда высовывали гудок в окно и включали его, и толпы, спешившие завтракать по "Бульмишу" (бульвару Сен-Мишель), останавливались и начинали с тревогой смотреть на небо. (Это был предок ультразвукового рога, который я потом соорудил для театра Джона Болдерстона).
      Профессор Жан Перрен, нобелевский лауреат, теперь commandant, в небесно-голубой форме с красными и золотыми нашивками, но с седыми волосами и бородой и вечно веселым настроением, был гораздо больше похож на Дедушку Мороза, чем на офицера. Он носился взад и вперед между своей лабораторией и полигоном в Сен-Сире в военном автомобиле, мчавшемся со страшной скоростью и гудевшем каждые пять минут, "как парижский такси. Он испытывал свой гигантский громкоговоритель, или, как мы называли его, "сотовый рупор". Несколько сот маленьких шестигранных рупоров были укреплены на доске, как пчелиные соты, и трубки равной длины вели от них к общему мундштуку. Идея состояла в том, что звук выйдет из каждого рупора точно одновременно и вследствие этого будет распространяться в пространстве параллельным пучком, подобно лучу прожектора. Вид у сооружения был очень внушительный, с запутанной сетью изогнутых медных трубок, и мне казалось, что работало оно нисколько не лучше, чем десятифутовый мегафон, с помощью которого мы дразнили полисмена за три квартала, когда я был студентом у Джона Гопкинса. После окончания войны я пытался убедить французов подарить один из этих "громкоговорителей" военному музею Смитсоновского института, но они, запросили за него три тысячи долларов!
      Большой плоский агрегат маленьких шестиугольных рупоров должен был иметь восемь или десять футов в диаметре. Он был направлен в поле, и от него вели рельсы узкоколейки, по которой ездила дрезина с двумя офицерами, вооруженными ручками и записными книжками, которые записывали дистанцию, на которой можно было слышать то, что говорили в рупор. Весь аппарат имел целью передачу приказов командира в разгаре сражения. Как эта гигантская акустическая машина и грузовик, на котором она стояла, уцелели бы в бою, оставалось открытым вопросом. "Гутенберг семьдесят четыре два нуля!" вопил Перрен в ячейки своих "сот". Наблюдатели в трехстах ярдах записывали в свои книжки этот парижский номер телефона и ехали дальше, яростно качая ручку своей дрезины. "Лувр двадцать пять - шестьдесят один", - грохотал он опять. Это продолжалось некоторое время. Затем дрезина вернулась, и офицеры сообщили о своих наблюдениях. Я стоял прямо перед громкоговорителем и сказал Перрену, что он учит меня французскому языку хирургическим путем. Затем там был Шиловский [Известный русский изобретатель. Ред.], экспериментировавший с семидесятипятимиллиметровыми снарядами, снабженными спереди тонким стержнем, на конце которого вырывалось пламя горящего фосфора, обтекавшего снаряд в полете. Предполагалось, что это понизит сопротивление воздуха и увеличит дальность стрельбы. Так как он не мог стрелять из трехдюймовки в своей маленькой лаборатории, он установил снаряд на "динаграф", записывавший давление на него потока воздуха, имевшего скорость в 1200 футов в секунду, с пламенем и без него. Опыты показали, что давление действительно сильно снижается, но позднее эксперты баллистики говорили мне, что такой же эффект можно получить, сделав снаряд с длинным острым концом.
      Работа, профессора Поля Ланжевена была гораздо более многообещающей. Он разрабатывал метод определения местонахождения подводных лодок "обшариванием" моря под водой узким пучком высокочастотных звуковых волн, и приемом "эхо", отраженного корпусом подводной лодки, соответствующими электроприборами. Я попросил разрешения заняться этим вопросом и провел с Ланжевеном больше времени, чем с другими. Мы вместе ездили в Морской Арсенал в Тулоне, где был установлен аппарат. Источником сверхзвуковых колебаний была система квадратных кварцевых пластинок, надлежащим образом ориентированных и закрепленных на стальном диске. Кварцевые пластинки имеют замечательное свойство расширяться и сокращаться, если их противоположные стороны соединить с генератором высокого напряжения с частотой, даваемой электрическими колебаниями. Таким способом можно было заставить стальной диск излучать звуковые волны высокой частоты, не расходящиеся во все стороны, как обычные акустические волны, а проектируемые узким пучком. Мы видели, как рыбы, попав в пучок волн, умирали и всплывали кверху брюхом; если поставить перед пластинкой руку, в ней ощущается болезненный ожог".
      Все это время начальник Вуда, генерал Рэссел, в котором был силен ужас старого военного перед всякой самостоятельностью и "свободомыслием", пытался заставить его работать по одной линии. Однако он чувствовал большую важность работ Ланжевена и охотно предоставил Вуду время для участия в них. Пушечные заводы Крезо обратились в Бюро изобретений с просьбой дать метод измерения давления в крупнокалиберных орудиях при движении снаряда внутри ствола. Вуд предложил применить цилиндрики из пьезоэлектрического кварца, каждый из которых давал бы электрический импульс, пропорциональный давлению. В настоящее время этот метод применяется всеми и обычно приписывается Дж. Дж. Томсону, который годом позже независимо разработал его в Англии. Для науки оказалось удачей,, что генерал Рэссел дал Вуду свободу действий в работе с Ланжевеном, так как это привело впоследствии к важным исследованиям ультразвуковых колебаний, проведенных Вудом и Альфредом Лумисом в лаборатории последнего в Такседо Парк в 1927 году. В Европе ученым и техническим офицерам приходилось слишком много хлопотать, без заметных результатов, и к концу года Вуд начал чувствовать, что ему представятся лучшие возможности и условия, а следовательно он будет более полезен, если он на время вернется в Америку; Он выразил свое мнение начальству и прибыл в Нью-Йорк в январе 1918 года.
      Он остановился у профессора М. Пэпина, из Колумбийского университета знаменитого электромеханика, работавшего для флота по локации подводных лодок. Пэпин заинтересовался рассказом Вуда о работе Ланжевена и затратил со своими помощниками некоторое время на изучение пьезоэлектрических колебаний. Он хотел, чтобы Вуд работал с ними в их лаборатории в Колумбии и попросил об этом генерала Скуайра, начальника связи армии. Но Скуайр отказал ему. Он хотел, чтобы Вуд работал в собственной лаборатории над своими идеями, зная, что лучше всего он работает, когда он сам себе хозяин. Так как стеснять работу и оригинальность его армейским бюрократизмом было бессмысленно, то Скуайр перевел его в Балтиморе в запас. Здесь он сконструировал первый из приборов, предложенных Отделением науки и исследований, который был действительно принят в производство для службы, за морем. Среди других вещей. служба связи армии нуждалась в оптическом телефоне, работающем посредством световых сигналов, который давал бы узкий пучок, исключающий возможность перехвата сигналов. Стандартный сигнальный фонарь тогда был похож на автомобильную фару. Он давал достаточно сильный луч света, но раскидывал его так широко, что не могло быть и речи о достаточной скрытности в месте приема. Это делало невозможным применение его в позиционной, "окопной" войне, которая велась тогда на Западном фронте во Франции. Вуд сконструировал и построил "Сигнальный телескоп", прибор, проектировавший пучок света, ширина которого на дистанции в одну милю была менее десяти футов. Глядя в окуляр на сильно увеличенный отдаленный ландшафт, вы одновременно видели в фокусе маленькие спиральные нити лампы. Телескоп можно было "нацеливать", совмещая с нитью то место, где должны были приниматься сигналы, скажем, окно разрушенного дома, закрепляя потом прибор на треноге. Первая модель была изготовлена из оцинкованной печной трубы, шестивольтовой автомобильной лампочки (позднее замененной специальными лампами, наполненными водородом для быстрого охлаждения после вспышек), сравнительно хорошей ахроматической линзы от проекционного фонаря и приличного окуляра.
      Вуд взял его в Вашингтон и показал генералу Скуайру. Прибор был испытан в присутствии офицеров службы связи; двое из офицеров стояли в десяти футах друг от друга, за милю от прибора и один из них ясно видел лампочку, а другой - нет. Затем прибор послали на фронт в Европу, где его применяли в бою при Зей-хепрее, посылая сигналы на дивизионный командный пункт на расстоянии в пять километров из передовых траншей во время немецкой бомбардировки. Огромный французский сигнальный прожектор не мог поддерживать удовлетворительную связь на таком расстоянии. Винчестер, американский офицер, привезший лампу Вуда, установил связь через пять минут после своего прибытия на место боя. Першинг немедленно приказал изготовить для армии сто новых ламп. Они были необходимы для сигнализации из тыла на передовые линии.
      Винчестер также привез с собой очень темный красный сигнальный фонарь Вуда. Его сигналы можно было принимать днем, только глядя в бинокль, снабженный специальными темно-красными фильтрами. Другая лампа, разработанная в Балтиморе, проецировала пучок ультрафиолетовых лучей, который можно было принимать только на специальный фосфоресцирующий экран. Две последние лампы заинтриговали французских офицеров связи, и последние настаивали на том, чтобы все лампы объединить в одной конструкции. Это привело к такому усложнению прибора, что окончательная разработка его была завершена лишь перед самым концом войны.
      Хотя это и не принесло непосредственной пользы американским войскам в то время, попытки ввести "ультрафиолетовую" лампу привели к открытию совершенно нового типа стекла, теперь ставшего обычным материалом в тысячах научных и технических случаев применения ультрафиолетовых лучей. Первая плавка такого стекла в количестве пятисот фунтов была выполнена "Кар-Лоури Гласс Компани" в Балтиморе, под наблюдением Вуда. Корнинг почти одновременно независимо разработал подобное же стекло, но впоследствии изменил рецептуру по указаниям Кеттеринга (из исследовательской лаборатории Дженерал Моторс), который был связан с Вудом".
      Когда Вуд экспериментировал с этим новым стеклом, ему очень не нравилось, что он тратит слишком много государственных денег на тигли для плавки маленьких образцов. Решив сэкономить их, он заменил эту дорогую лабораторную посуду неглазированными кофейными чашками, которые можно было купить в местных лавках большими партиями по несколько центов за штуку. Он только что стал радоваться своей бережливости, как правительство заставило его истратить 30000 долларов только на то, чтобы доказать, что он был прав, утверждая, что невозможно наполнять наблюдательные аэростаты горячим воздухом. Об этом эпизоде Вуд рассказывает:
      "Несколько месяцев воздушные силы армии и флота осаждал какой-то фанатик, требуя обязательно испытать наполнение наблюдательных аэростатов горячим воздухом вместо водорода, что, якобы сделает их безопасными в случае попадания фосфорных зажигательных пуль. Он собирался установить длинную железную трубу внутри "колбасы", вдоль дна ее. Труба должна была подавать пары газолина к огромным бунзеновским горелкам, прикрепленным к ней, а их пламя - нагревать воздух внутри баллона. Все сооружение должно было подниматься вместе с баллоном. Армия и флот много раз отказывались от него, и тогда "изобретатель" сделал; то, что всегда делают в подобных случаях: он заинтересовал своим изобретением нескольких депутатов конгресса, и последние сказали армии и флоту: "Изобретение этого человека необходимо испытать. Офицеры армии и флота - закоренелые консерваторы, и слишком отстали, чтобы понять его. Не зажимайте гения. Наша армия должна получить изобретение, иначе он продаст его нашим врагам" и т.д. и т.п. Армия ответила: "Хорошо, пусть попробует". Так армия и флот иногда отвечают, когда к ним слишком пристают комиссии конгресса. Но воздушные силы были заняты более серьезной работой, чем такие испытания, и передали все дело Отделению науки и исследования, сказав: "Испытайте и докажите этому дураку, какую глупость он придумал", - а офицер, руководивший Отделением, передал работу Балтиморской станции.