ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Однажды Вуд встретился в Клубе актеров с Оливером Херфордом, и Херфорд сказал ему, улыбаясь: «Пойдемте завтракать, и я обещаю больше не надписывать моих автографов на ваших веселых книжках».

Вуд оторвался от науки, подобно Льюису Кэрролу, чтобы создать «руководство по флорнитологии для начинающих», озаглавленное: «Как отличать птиц от цветов». Книжка сначала было пошла плохо (в 1907 г.), а затем внезапно стала пользоваться успехом; многие впоследствии приписывали ее Херфорду, говоря, что только он способен был ее написать. Доктор Вуд составил ее для собственного развлечения, чтобы немного надуть публику и чтобы положить конец всем книжкам по ботанике для детей, сочиняемым полуграмотными подделывателями науки, которых было много в то время. Книга изобилует «созвучиями, аллитерациями, гравюрами на дереве с его собственных рисунков и устрашающими остротами. Она начинается с разъяснения разницы между вороной и крокусом (по-английски crow и crocus), клевером и ржанкой (clover и plover); далее там фигурировали quail и kale (перепел и капуста), а потом Вуд забрался и в мир животных и сравнивал grape и аре (виноград и обезьяну), и даже puss и octopus (котенка и осьминога).

Книга появилась в издании «Поль Элдер и К°», и сначала им никак не удавалось заставить книгу «пойти». «Ни одна из книжных лавок не хотела брать ее у агентов Элдера — говорит Вуд. — „Самый большой магазин Бостона взял, с колебанием, шесть экземпляров, условно. Через две недели он уже заказывал пятьсот. Книга была „сверх-чепухой“, и стихи моментально запоминались. Воскресные номера журналов начали печатать рисунки из нее, и она «пошла“, как лесной пожар.

Вуд послал президенту Теодору Рузвельту экземпляр «Птиц и цветов» с автографом в то время, когда на него бешено нападал как на «извратителя природы» некий достопочтенный Лонг. Вуд написал на титульном листе: «Я осмеливаюсь послать Вам экземпляр моей недавно изданной книги о природе, надеюсь, что она вполне удовлетворит долго испытываемую потребность» (игра слов — a Long-felt want — Лонгом ощущаемую потребность). Рузвельт написал ему сердечный ответ с благодарностью и выразил желание прочесть другие произведения Вуда. Тогда тот послал ему «Физическую оптику!»

«Кто же это?» — удивлялись дети и взрослые — «Что это за Роберт Вильямс Вуд?» Если они и знали о знаменитом профессоре физики, носившем это имя, — а большинство, конечно, не знало, — то им и в голову не приходило, что это один и тот же человек.

Вуд своим характером не напоминает застенчивую фиалку, и то, что книгу приписывали Херфорду, сильно его задевало. На одном обеде в Вашингтоне кто-то процитировал строчку из этой книги, и человек, сидевший против Вуда, сказал: «О, да — это из „Птиц и цветов“ Херфорда».

Вуд возразил: «Прошу извинить меня, но ее написал не Херфорд».

«Однако я точно знаю, что это он, — сказал человек немного резко. — Вы знаете, Оливер Херфорд мой друг». «Ничем не могу помочь вам», — настаивал Вуд — «но уверяю вас, что не он написал книгу».

«Почему вы так твердо уверены?»

«Потому что я сам написал ее», — взорвался Вуд. — «И тогда, — вспоминает он, — мой собеседник совсем уверился, что я вру».

«Как отличать птиц от цветов» издавалась с тех пор девятнадцать раз и прекрасно расходится и теперь.

Вы можете подумать, что эта беспокойная, хотя и успешная экскурсия в область беллетристики, была первой и последней для занятого лабораторного ученого, но с Вудом дело обстояло не так! Он был заражен. Это было что-то вроде малярии. Микроб поселился в нем прочно, и в начале 1914 года он опять стал автором, с результатами, и на этот раз не обычными, но совершенно, в другой области… ибо странная генеалогическая истина заключается в том, что на одной из ветвей родословного древа Жюль-Вернов и Уэллсов Вуд стал дедушкой, а Артур Трэн — «бабушкой» современного потока псевдонаучной беллетристики, которая набивает книжные лавки описаниями космических катастроф и путешествий в ракете на Луну.

В 1914 году Артур Трэн проводил лето в Ист-Хэмптоне и часто заходил к Вуду в сарай-лабораторию. Оба они были поклонниками Жюль Верна, и однажды Вуд сказал ему: «Я придумал замечательный сюжет для книги». Он набросал план повести, в котором, в разгар мировой войны, приходят радиосигналы с неизвестной станции, предостерегающие державы, что если они не прекратят войну, посылающий депеши, подписывающийся «Пакс» (Мир), сместит направление земной оси в пространстве с помощью разрушающих лучей и внутриатомной энергии и вызовет новый ледниковый период в Европе, в результате чего она покроется глетчерами и будет уничтожена. На него смотрят как на безвредного сумасшедшего, но потом Пакс передает по радио, что для доказательства своей силы он, в полдень двенадцатого марта, удлинит день на пять минут. Момент наступает, и то, что происходит, описывается устами простого горожанина, сидящего на скамейке Центрального Парка у обелиска.

Раздается страшный грохот, земля дрожит, обелиск рушится на землю, небоскребы качаются из стороны в сторону. Экстренные выпуски газет сообщают об ужасных землетрясениях по всему земному шару, а депеши из Гринвича и других обсерваторий сообщают на следующий день, что звезды проходят через меридиан на две с половиной минуты позже срока. Дальнейшие сообщения говорят, что период вращения земли увеличился на три минуты.

Затем идет эпизод с электрической пушкой, обстреливающей Париж с расстояния в семьдесят миль. Дело происходило за три года до «Большой Берты». Над Европой пролетает «летающее кольцо» в виде ракеты, приводимой в движение атомной энергией. Оно направляет свои лучи на землю, вызывая страшные взрывы. Пересекая Средиземное море, «кольцо» поднимает огромную волну, поглощающую все на своем пути.

Сумасшедшего гения — пацифиста в конце концов обнаруживает в Лабрадоре профессор Бенджамен Хукер, молодой физик из Гарварда (т.е., конечно, сам Вуд, в романтическом виде), открывающий секрет разрушительных лучей. Их основой является уран, что оказалось пророчеством — по лучшим традициям Жюль Верна — предсказывавшим современные опыты с излучением нейтронов, генерирующих атомную энергию из урана. Хукера спасает и помогает ему знаменитый и отчаянный молодой авиатор по имени Берк, и они вместе предотвращают гибельные для нашей планеты замыслы. Если я правильно вспоминаю, «Пакс» взорвал себя, перезаряжая дезинтегратор.

«Артур Трэн был полон энтузиазма, — говорит Вуд, — но мы несколько дней не могли придумать название книги» Потом однажды утром я сказал ему: «Я придумал: — „Человек, который поколебал землю“.

Они быстро написали книгу вместе. Вуд написал научные и псевдонаучные происшествия и разрабатывал механику событий, а Трэн взял на себя «литературные» элементы из жизни героев. Книга вышла выпусками в Saturday Evening Post , а потом была издана отдельно фирмой «Даблдэй, Пэйдж и К°» в 1915 году. Титульный лист ее признает совместное авторство, но Вуд (совершенно справедливо) был обижен тем, что его имени не было на переплете. Он обратился за объяснениями, и Даблдэй и Пэйдж прислали пространное извинение. Они рассказали в нем бедному профессору просто детскую сказочку — как они писали, его имя была пропущено в результате технической ошибки.

Вскоре после этого, однако, несмотря на кое-какие неполадки, Вуд и Трэн взялись за второй роман — «Создатель лун» [33], который стали печатать в Cosmopolitan. Комета сталкивается с астероидом, выбивает его из орбиты; он летит в пространстве и должен упасть на штат Техас и уничтожить жизнь на земле. Кто же теперь может спасти мир, кроме молодого талантливого физика (Хукера из предыдущей книги) с помощью отчаянного пилота Берка, ибо в предыдущем томе они научились управлять «летающим кольцом» и лучами? «Кольцо» — сверхракета, движимая атомной энергией и вооруженная лучами, которыми можно взорвать астероид или так толкнуть его, что он начнет «петлять» в пространстве. Авторы имели все возможное — кроме героини. Если бы дело происходило только в межпланетной пустоте, она, может быть, и не понадобилась бы им, но так как с событиями имел дело Cosmoроlitaп Херста, то героиня была весьма существенной деталью. Трэн изобрел очаровательную молодую леди по имени Рода Гиббс. Она начинает достаточно скромно как скороспелый ассистент-математик, но потом становится «штатным фотографом» и улетает на «Кольце» — и, чтобы заварить кашу еще гуще, в нее влюбляется профессор Хукер.

Хукер, Берк, еще один ученый, добавленный «для ровного счета», и прекрасная Рода взлетают и делают остановку на Луне, где Рода получает превосходные снимки лунных ландшафтов. Затем они встречают астероид и сражаются с ним. Они частично взрывают его и заставляют мирно вращаться па орбите вокруг Земли, спасши нас от гибели и дав нам добавочную новую луну.

Все было в порядке: героиня, развязка, чек от Cosmopolitan и все остальное, и вы, вероятно, предполагаете, что здесь наш ученый вернулся и засел в лаборатории у Джона Гопкинса. Но Вуд не из таких!

Пока Трэн окончательно полировал Роду, доктору Вуду пришла в голову фантастическая идея — иллюстрировать роман в стиле Жюль Верна, изготовив серию «настоящих» фотографий, будто бы снятых прекрасной героиней. Трэн и редакция Cosmopolitan пришли в восторг, и Вуд принялся за работу в своем хэмптонском сарае. Он изготовлял пластилиновые модели, чудодействовал с рисунками углем и светом, украл крокетный шар у своих детей и раскрасил его, чтобы он изображал удаляющуюся землю, видимую сквозь объектив летящей Роды. Он фотографировал его, как это бы сделала Рода,, сквозь инфракрасный фильтр на панхроматических пластинках. Он делал и фотографировал лунные ландшафты, освещенные косыми лучами солнца, с круглыми кратерами и вулканическими пиками, бросающими длинные тени. Когда он хотел изобразить на переднем плане Берка или Роду, в шлемах, с кислородными баллонами и т.д., он применял снимки водолазов в скафандрах, вырезанные из журналов. Один, действительно прекрасный, снимок изображает «кольцо» высоко над лунным ландшафтом, с его сияющим «ракетным» хвостом. Небо на этих снимках совершенно черное и усеяно яркими звездами. На Луне нет атмосферы, поэтому нет и голубого неба. Ему удались замечательные снимки атаки и частичного разрушения астероида лучами, «сделанные через окно летающего кольца», а также снимки столкновения астероида с кометой, будто бы произведенные через большой телескоп на Маунт-Вильсон — совершенные, красивые и научно-точные «подделки».

Но, увы! Когда готовые фотографии показали главному редактору Cosmopolitan, он поднял руки в отчаянии и сказал: «Я верю, что они прекрасны в своем роде, но они слишком прекрасны и совершенно не по нашей линии. Они сделают Cosmopolitan похожим на номер Popular Mechanics!»

Доктор Вуд хочет, чтобы я не только восхищался, но и сочувствовал его борьбе, триумфам и поражениям на поле литературы. Я могу восхищаться им и даже завидовать ему, но совершенно не вижу, почему он нуждается в сочувствии. «Птицы и цветы» говорят сами за себя. Все знают, что написал их он, и книга прекрасно расходится. Его имя не было выгравировано золотыми буквами на переплете «Человека, который колебал Землю». Он получил всего лишь 300 долларов за свое соавторство и Cosmopolitan отказался поместить его снимки… Разве вот это?

Я, честно говоря, не верю, что уму когда-нибудь приходило в голову, что он не только создатель, но и (слегка загримированный) герой обоих романов, и, если люди доживут до межпланетных сообщений, он посмертно соберет плоды своих предсказаний (как это было с Жюль Верном много лет после его смерти), несмотря на то, что имя его не было напечатано золотыми буквами на переплете, по «технической ошибке».

Достаточно грустно, когда читаешь, что подобные случае раздражали Сэмуэля Джонсона или Оливера Гольдсмита. Когда это случается с Вудом, который невинно «забрел» в область поэзии и литературы, мне кажется, я должен бы был заплакать, но я этого не сделаю. Будь я проклят, если я стану сочувствовать автору-любителю, стихи которого выдержали девятнадцать изданий, а псевдонаучные сенсации были опубликованы в крупнейших журналах Америки.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В то время когда Вуд находился в Европе, осенью 1913 года, ему предложили принять участие на Конференции Сольвэ при Международном физическом институте, которая собиралась в Брюсселе. На ней присутствовало около тридцати виднейших ученых, в том числе Эйнштейн, сэр Джеймс Джинс, Линдеман, Резерфорд, Рубенс, Ланжевен и мадам Кюри. Мадам Кюри была единственной женщиной, и при открытии конгресса она попросила присутствующих воздержаться от курения, так как не любила запаха табака. Однако Институт снабдил каждого из членов целым ящиком гаванских сигар, и ее просьба была непопулярна. На втором заседании Вуд, в заговоре с Джинсом, вынул свою трубку и зажег ее, Джинс последовал его примеру, а потом, один за другим, и все остальные потянулись к сигарам, Вуд говорит, что мадам Кюри встала, собрала все свои бумаги и удалилась.

Примерно в то же время Вуд случайно купил себе маленький приемник с телефоном, или «беспроволочный принимающий аппарат», как он тогда назывался. Дни, когда приемники приносят голоса и музыку из эфира в каждый дом, были еще далеким будущим. Можно было только «поймать» телеграфную передачу по азбуке Морзе с Эйфелевой башни или другой станции. Никто, кроме чудаков и ученых, приемников не приобретал. Вуд все же купил его, научился принимать по азбуке Морзе, привез приемник в Америку и узнал о начале мировой войны прежде, чем о ней сообщили газеты; об этом лучше рассказать его собственными словами.

«Мы снимали квартиру на Авеню Шарля Флокэ почти под тенью Эйфелевой башни. Однажды по дороге в Сорбонну я проходил мимо электрического магазина и увидел на окне маленький детекторный приемник с телефоном. Рядом висело объявление, что. с этим аппаратом можно слушать. сигналы Эйфелевой. башни. Я подумал, что интересно будет изучить азбуку Морзе и купил его. Один из моих друзей, брат С.С. Мак-Клура, который тоже жил на авеню Шарля Флокэ, работал со мной, и мы вместе выучили азбуку Морзе. Я купил ему приемник. Мы стали посылать и принимать депеши друг от друга. Сигналы с Эйфелевой башни приходили с такой энергией, что между кристаллом и волоском детектора часто проскакивала искра.

Когда я вернулся домой, т. е. примерно в конце июня 1914 года, я решил, что надо продолжать практику с азбукой Морзе, чтобы не забыть ее, и установил приемник в Ист Хэмптоне, почти такой же, как и в Париже, но со 150-футовой антенной. Сигналы с Уэлл-флит на мысе Код и немецкой станции фирмы «Телефункен» в Сэйвиле, на Лонг Айленде, приходили с энергией, вполне достаточной. За несколько дней до начала войны, ранним августом, я принимал букву за буквой, по мере того, как приходили сигналы, не понимая смысла самой депеши, как это всегда бывает с новичками. Вдруг передача кончилась, и я увидел, что написал: «Всем германским кораблям на море. Англия объявила войну Германии, Следуйте немедленно в ближайший германский порт. Ни в коем случае не заходите в английские и французские порты», и, в виде подписи, позывные «Телефункена». Эту депешу передавали с перерывами днем и ночью. Я недоумевал, почему передачи делают по-английски. После объявления войны «Телефункен» продолжал передавать, большей частью по-английски, депеши крейсерам «Дрезден» и «Карлсруэ», и это продолжалось уже во время войны недели три. Тогда мы сильно удивлялись, как наше правительство разрешает посылать их с американской станции. Позднее правительство их запретило.

Много сообщений «Телефункена» передавалось странным шифром, со словами вроде «Cuckoo Buffano» или «Cifo Telico». Эти слова повторялись так часто, что я до, сих пор помню их. Военные новости продолжали приходить из Уэлл-флит и «Телефункен» (пока последнюю не закрыли), и мы имели последние сведения в Ист Хэмптоне задолго до того, как нам присылали газеты. Вошло в обычай приходить ко мне а любое время дня и ночи — даже пьяные, возвращаясь с танцев, забредали к нам во двор и кричали: «Эй, профессор, что новенького в Европе»?

Еще не кончилась первая неделя войны, а Вуд уже написал письмо лорду Рэлею с предложением метода уничтожения цеппелинов, которые в то время привлекали всеобщее внимание. Атакующий самолет должен был пролететь «через дорогу» цеппелина, сбрасывая маленькие горящие стальные дротики или шипы, создающие огненный барьер, сквозь который, цеппелин должен пролететь. «Шипы» он предлагал нанизывать на металлический стержень, понемногу выдвигающийся, сбрасывая их при этом через интервалы меньшие, чем ширина цеппелина. Это делало попадание обязательным, а один удар означал уничтожение огнем пожара всего цеппелина. Это была идея того, что в настоящее время называется серией бомб.

В начале ноября 1914 года он послал во Францию, через посла Жюссерана, предложение пустить на одном из участков западного фронта, шириной в двадцать или больше километров, пары бромбензила или подобного ему соединения, в момент, когда метеорологическая служба гарантирует на несколько часов ветер с запада. Малейшее присутствие этих паров вызывает резь в глазах и обильный поток слез. Глаза невозможно открыть и, как он утверждал, все, что остается — наступать и взять в плен плачущих немцев, ибо человек, не могущий открыть глаза, не может и стрелять. Он обращал внимание на то, что гаагское соглашение не будет этим нарушено, ибо настоящих ранений не последует. Это было за шесть месяцев до того, как немцы начали применение хлора в малых масштабах, после чего были быстро, разработаны противогазы. Слезоточивые газы позднее были применены обеими воюющими сторонами.

Вуд говорит; что идея пришла ему в голову внезапно, когда он возвращался с заседания Национальной Академии с профессором Пэпином и доктором Уэлчем. Оба они посмеялись над идеей и сказали, чти газ сразу разлетится по воздуху. Вуд возразил им, что запах фабрики, перерабатывавшей рыбу на удобрение, в пятнадцати милях от Ист Хэмптона, при некоторых направлениях ветра, совершенно непереносим.

Позднее, когда он был во Франции, он обсуждал вопрос с французскими военными химиками и напомнил им, что делал предложение еще в 1914 году. Они согласились с ним, что если бы попробовать это тогда на двадцатипятикилометровом фронте, они, вероятно, прорвали бы его.

Вскоре после вступления в войну Америки в Нью-Йорке состоялось заседание Совещательного комитета по морским делам, по. предложению адмирала Симса. Комитет состоял из группы штатских ученых, инженеров, а также морских офицеров, от которых ожидали ценных для флота предложений. Симс собирался отправиться в Англию, чтобы совместно с британским адмиралтейством обсудить борьбу с подводными лодками, желая вооружиться последними теориями. Доктор Вуд, хотя и не член Комитета, был в числе приглашенных. Во время обмена мнений доктор Вуд предложил провести опыты с тем, что теперь называют «блистерами». Его идеей было создать наружную оболочку из тонкой стали, разделенную на герметические камеры и приваренную к корпусу корабля под ватерлинией. Торпеда должна взорваться при ударе о наружную оболочку, и газы взрыва распространятся в воздушное пространство, теряя при этом большую часть своей разрушительной силы. Он сказал, что идею можно испробовать с малыми расходами на каком-нибудь старом корпусе, с бомбой вместо торпеды. Хэдсон Максим, специалист по взрывчатым веществам, вскочил и воскликнул: «Профессор Вуд совершенно не прав: отделение надо наполнить водой, а не воздухом». Это была полнейшая чепуха, и раздались крики: «Нет! Нет!». Симс застучал рукой по столу и сказал, что дальнейшие споры будут пустой тратой времени, так как британское адмиралтейство информировало его, что ни один вид защиты от торпед, включающий в себя надстройки снаружи корпуса судна, рассматриваться не будет.

Во второй половине войны английские линейные корабли и крейсеры уже снабжались «блистерами», которые мы видим на многих фотографиях судов, участвующих в современной войне. Принцип «антиторпедных воздушных мешков» теперь принят всеми конструкторами, но их устраивают внутри корпуса. Странно, что Симс ничего не знал о них на заседании в Нью-Йорке, если британский флот уже применял их. На том же заседании Вуд изумил всех и поверг некоторых в краску, предложив, что, может быть, тренировка тюленей для охоты за подводными лодками даст хорошие результаты. Все рассмеялись, а некоторые из членов уже стали переходить к другой теме. Но Вуд встал и потребовал слова. Он был знаменитым ученым, и его выслушали, а британское адмиралтейство, да поможет ему бог, даже испытывало этот способ. Вуд начал с указания, что тюленей можно выучить почти всему тому, чему учат собак. Ошейник со стальной проволокой, прикрепленный к большому буйку, окрашенному в яркий красный цвет и плавающему по поверхности, даст возможность катеру-охотнику следовать за тюленем! А. Г. Вебстер, профессор физики в Университете Кларка, протестовал против траты времени Комитетом на такие странные предложения, а другой из членов сказал, что нельзя научить животное тому, к чему у него нет естественного инстинкта. Вуд ответил контрвопросом: «Что вы скажете об охотничьих собаках, выслеживающих мешок с семенами аниса»?, и предложил проконсультироваться у профессионального дрессировщика тюленей, который лучше сможет судить о выполнимости идеи.

Симс отвез идею в Лондон, и меньше чем через месяц адмиралтейство проводило опыты с тюленями, на озере в Уэльсе, после того, как идея прошла через руки американского морского атташе в Лондоне. Они выяснили, что тюленей действительно можно приучить гоняться за звуком винта подводной лодки, а также, вероятно, и за запахом масла и выхлопных газов. Опыты начались с электрического зуммера, и голодного тюленя награждали свежей рыбой, как только он обнаруживал его. В опытах с собственными подлодками они даже имели, как говорит Вуд, «значительный успех».

«Подводные ищейки» ни разу не выследили и не поймали ни одной германской лодки, и, как честный биограф, я должен сказать, что «значительный успех», приписываемый доктором Вудом своим ученым тюленям, не явился решающим фактором войны на море. На них надевали намордники, чтобы отбить охоту к самостоятельным экспедициям за рыбой, но одной из трудностей была их тенденция гоняться, несмотря ни на что, за стаями сельдей — так же, как ищейка бросает след преступника и гонится за кроликами. Другие трудности состояли в том, что тюлени постоянно бросались за «своими» кораблями, и что поплавки на их «доводках» нельзя было сделать достаточно большими, чтобы их было видно во время волны и тумана. Тюлени научились выслеживать машинное масло и звук винтов, подтвердив этим уверенность Вуда, но вся эта затея, как мне кажется, была столь же выполнимой, как, скажем, сыпать подводным лодкам соль на хвосты. Из всех фантастических экспериментов вышел только один важный результат. Они доказали, что тюлени прекрасно слышат, плавая с полной скоростью под водой, и эта открытие явилось базой для усовершенствования гидрофонов, которые погружали в воду для подслушивания шума винтов. Звуки, создаваемые потоком воды у отверстия «трубы», заглушали все остальное, и для подслушивания приходилось замедлять ход или совсем останавливать судно. Изучив очертания ушей тюленя, гидрофонам придали новые профили, сильно их улучшив.

После того как Вуд получил чин майора и работал в Бюро изобретений в Париже, вместе с союзными учеными, он изобрел то, что впоследствии называли «паутинной гранатой», «макаронной гранатой», «проволочной гранатой» и «парашютным снарядом». Это изобретение соединяет в себе обе черты военных идей Вуда. Оно вполне фантастично и в то же время оказалось практическим, так как есть сообщения, что англичане вспомнили о нем и применили его при обороне Лондона в 1940 году, и международная печать единогласно приписывает первоначальную идею Р. В. Вуду, профессору физики Университета Джона Гопкинса. Вот что рассказывает о нем Вуд:

«Обсуждая средства обороны от вражеских самолетов с группой французских летчиков на одном из аэродромов в ноябре 1917 года, я предложил произвести опыты с гранатами, заряженными мотком стальной рояльной проволоки, сконструированными по образцу пиротехнических „парашютных бомб“. Один конец проволоки должен быть прикреплен к стакану снаряда, а другой — к маленькому шелковому парашюту. При разрыве стакан полетит вниз, разматывая проволоку, а парашют откроется и будет медленно спускаться с длинным проволочным „хвостом“, висящим снизу, как паук, который соткал длинную паутину, и которого ветер уносит с этой паутинкой. Потом я предлагал то же самое на одном из собраний Бюро изобретений в Париже, называя его „паутинным снарядом“, но тогда никто не заинтересовался этой идеей. После войны я много раз упоминал о нем на популярных лекциях, как примере применения науки к войне. За время между двумя мировыми войнами на эту тему было взято разными авторами несколько неосуществленных „бумажных“ патентов. Если верить газетным сообщениям, проволочные снаряды. применяемые в современной войне, не снабжаются парашютами и падают быстро».

Все это горячее время, пока Вуд изобретал военные машины, и позже, когда он сам принял участие в войне, использовав все возможности, чтобы надеть форму и попасть на действительную службу, на фронт за океаном, он не прекращал и чисто научной работы.

В начале лета 1916 года он занимался в Ист Хэмп-тоне разработкой нового фильтра для фотографирования планет в ультрафиолетовых лучах, который он собирался установить на огромном шестидесятидюймовом рефлекторе в обсерватории на Маунт-Вильсон, в Калифорнии. Фильтр состоял из ячейки, сделанной из короткого обрезка квадратной бутылки, закрытого по концам пластинками из «увиолевого» стекла. Ячейка наполнялась парами брома, которые, как он знал, были прозрачны для ультрафиолетовых лучей и поглощали всякое другое излучение, способное действовать на фотопластинку.

В конце сентября Вуд поехал с женой и дочерью Маргарет в Сан-Франциско — их первый визит к родителям со времени землетрясения в 1906 году. Вуд сразу же отправился в Пасадену и поселился в так называемом «Монастыре», где жил штат обсерватории Маунт-Вильсон. Шестидесятидюймовый телескоп был предоставлен ему на четыре вечера, и, к своей радости, он нашел здесь Харлоу Шэпли, который когда-то помогал ему в Принстоне. Теперь он состоял сотрудником обсерватории и готов был помочь ему. Бромовую ячейку смонтировали на медной рамке непосредственно перед фотографической пластинкой, которая устанавливалась у отверстия вверху трубы телескопа, в то время как огромное стеклянное серебряное зеркало было внизу. Были сделаны снимки Юпитера и Сатурна в инфракрасном, желтом, фиолетовом и ультрафиолетовом свете. Последний снимок показал на Сатурне экваториальную полосу, которую до тех пор никто не видел и которая дала повод для больших споров между астрофизиками. Наконец, было решено, что это — облако очень мелкой пыли, окаймляющее внутренний край кольца планеты.

Вернувшись в конце октября в Балтимору, Вуд начал новую работу с профессором Окано, японским ученым, которого прислали работать у него. Они исследовали так называемый потенциал ионизации паров натрия, который до тех пор не был определен. Говоря проще, они собирались, в частности, определить самое низкое напряжение, которое вызывало бы свечение паров натрия в вакуумной трубке. Окончательный результат был интересен, но они не были уверены в нем, пока не нашли и не устранили причины ошибок в установке. Натриевая лампа работала при разности потенциалов всего в 1,5 вольта, т. е. от одного сухого элемента, при условии, что в парах были свободные электроны.

В 1910 году Вуд, совместно с одним из своих учеников, Р.Х. Голтом, изучал спектры электрического разряда в плотных парах натрия и был поражен яркостью желтого цвета. «Было похоже, будто смотришь на солнце сквозь желтое стекло», — говорит он. Он, конечно, мечтал о натриевых лампах, но в то время не знали способов изготовления трубок или колб, которые не чернели бы и не становились непрозрачными через несколько минут действия паров. Именно это обстоятельство заставило лорда Кельвина спросить: «Удалось ли вам все-таки приручить пары натрия?»

В современных натриевых лампах это препятствие преодолено: научились делать стекла, не разъедаемые парами натрия.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

«Овцы в волчьей шкуре» — название, которое Вуд применял к себе и другим профессорам и ученым, которым дали чины и одели в форму во время мировой войны. Задолго до того, как он попал в армию, он уже помогал Военному департаменту техническими советами и безуспешно пытался уговорить генерала Скуайра, начальника связи армии, произвести его в офицеры и послать на фронт в Европу. Затем из Парижа в Государственный департамент пришла телеграмма с печатью премьер-министра Рибо, с просьбой произвести Вуда в офицеры и послать его в Париж для работы совместно с группой французских ученых, создавшей Бюро изобретений.