«Насколько же они длинные»? — спросила Маргарет.

«В одну десятую миллиметра», — сказал Вуд с торжеством.

«Я бы не назвала их слишком длинными», — возразила Маргарет презрительным тоном.

Эти невидимые лучи ртутной лампы имели очень интересные свойства. Кварцевая пластинка, настолько «матовая», что сквозь нее не было видно солнца, была для них совершенно прозрачна, так же как и пластинка, покрытая плотным слоем металлической меди, а эбонитовая пластина в полмиллиметра толщиной пропускала 40% лучей.

Пластинки из каменной соли, которые весьма прозрачны для ранее изучавшихся инфракрасных лучей, для вновь открытых были совершенно «черными» и полностью их поглощали. Вопрос, будет ли хоть сколько-нибудь прозрачной очень тонкая пластинка из соли, представлял большой теоретический интерес. «Нам нужна пластинка в полмиллиметра толщиной, если ее можно сделать», — сказал Рубенс. «Я закажу ее у Штейнхейля (оптическая фирма). Возможно, он сумеет изготовить ее, и мы уже через две недели сможем проделать опыт». «А почему не сделать ее самим?» — спросил Вуд.

«Значит, вы сумеете выточить и отполировать пластинку из каменной соли»? — удивился Рубенс.

«Не знаю, — ответил Вуд. — Думаю, что смогу».

Он взял тонкий кристалл соли и стал шлифовать его матовым стеклом, слегка смоченным водой, пока толщина не дошла до половины миллиметра. Этого уже было достаточно, но лучше было бы получить пластиночку еще тоньше, и Вуд решил пойти дальше. Приклеив ее воском к спичке, он окунул ее в стакан с теплой водой и быстро высушил о фильтровальную бумагу. Она стала еще тоньше, а матовая поверхность стала гладкой и прозрачной. Он окунул ее еще раз и посмотрел. Она была еще тоньше. Еще одно купанье оказалось последним, так как пластинка начала разрушаться с одного края. В комнату влетел Рубенс, у которого только что окончилась лекция.

«Итак, — сказал он, — вы сможете сделать пластинку из соли»?

«Да, — ответил Вуд, — она уже готова».

«А какова ее толщина»?

«Одна десятая миллиметра», — сказал Вуд, который только что кончил измерять ее.

В начале декабря Вудов пригласили в Стокгольм по случаю вручения нобелевских премий, и Вуду было предложено прочесть лекцию о его последних работах по оптике.

Проводя исследования с Рубенсом, он исследовал также и оптические свойства йода. Это привело к основному открытию, которое стало фундаментом целой серии важнейших его работ, описанных во многих статьях под общим названием «Резонансные спектры йода» — работ, которыми он занимался ряд последующих лет. Эти работы получили большое значение при дальнейшем развитии квантовой теории спектров. Открытие произошло следующим образом. Поразившись в одной из предыдущих работ тем, насколько спектр поглощения йода похож на спектр натрия, и приготовив несколько колб с парами йода с целью изучения его флуоресценции, проходя через одну из комнат лаборатории, в которой горела очень сильная ртутная дуговая лампа, он вдруг подумал, что может быть пары йода могут дать резонансный спектр, похожий на те, которые он с такими трудностями наблюдал у натрия. Он взял маленький ручной спектроскоп, большую линзу и сфокусировал изображение дуги на одной из своих колб. Замечательно! Внутри колбы появился яркий конус света флуоресценции. Направив спектроскоп на колбу, он обнаружил резонансный спектр, гораздо более резкий и простой, чем у натрия, — серию ярких линий на правильных расстояниях, как шкала линейки, на протяжении от зеленой линии ртути через желто-оранжевую область к красному. Это наблюдение было сделано за несколько дней до приглашения в Стокгольм, он имел теперь для лекции «новорожденного младенца».

По прибытию в Стокгольм Вуда больше всего поразило то, что там не оказалось места, где бы можно было принять ванну, хотя было сколько угодно бань. Вас ставила в голом виде на доску и терла мочалкой, как щенка, мускулистая шведка. Вуды обедали с американским консулом и его женой, которая рассказала Гертруде, что у них в доме все-таки установили ванну, но водопроводчик устроил краны, регулирующие холодную и горячую воду, в другой комнате, за стеной. Когда они выразили удивление и протест — как же каждый раз вылезать из ванны, чтобы повернуть кран, водопроводчик хладнокровно ответил: «А вы можете позвонить и позвать горничную».

На многолюдном банкете, который последовал за вручением нобелевских премий, Гертруда сидела за первым столом рядом с Эммануэлем Нобелем, племянником изобретателя динамита, установившего премии. Он рассказал ей, что только что вернулся из Петербурга и привез с собой огромный глиняный горшок с лучшей икрой — подарок от царя королю Швеции. «Все, что мы могли бы ему послать в виде ответного подношения, — сказал он, — это ящик динамита, а это едва ли было бы ему приятно».

Когда пришел день лекции, Вуд показал на ней то, что профессор Лоренц, знаменитый голландский физик, назвал однажды «его прекрасными и убедительными экспериментами на доске», рисуя своей аудитории буквально все, о чем он говорил. Он говорил потом, что это развлекало слушателей и удерживало их от сна. Вероятно, он удачно развлекал их, так как Вуд с женой были засыпаны приглашениями.

Профессор Миттаг-Леффлер дал им обед в своем красивом загородном доме. Он был председателем нобелевского комитета, осенью посетил Берлин и пригласил Вудов в Стокгольм. Он очень гордился своей библиотекой, которая считалась лучшим собранием книг по математике во всем мире. Помещалась она в большой башне, куда вела винтовая лестница.

Мистрис Вуд рассказывает о торжественном приеме, который составлял часть празднества. Кронпринцесса Мод принимала гостей в маленькой комнате, перед которой находился большой зал, и камергер сказал Вудам, что скоро они будут допущены к аудиенции. Тем временем Вуда представили первой придворной даме, очаровательной и живой англичанке, и мистрис Вуд говорит, что лишь с великим трудом камергеру удалось «оторвать» от нее Вуда, когда пришло время представляться кронпринцессе.

Вуд все время был не в ладах с германскими таможенниками. Отправляясь в Стокгольм, он взял с собой чемодан, набитый колбами, линзами, призмами, резиновыми трубками и другими принадлежностями для лекции. По дороге домой, на германской границе в Мальме, их выстроили у таможенной заставы. Вуду пришлось открыть чемодан.

«Ach! Was haben Sie hier?» (Ax! Что это у вас такое?).

Вуд объяснил, что все это изготовлено в Германии и является собственностью берлинского университета, что он взял приборы на лекцию в Стокгольм и сейчас возвращается с ними в университет. «Все равно, — сказал чиновник, — вам придется платить пошлину». Вуд пытался протестовать, но безуспешно. Чиновник опустошил чемодан, отложив отдельно все стекло — колбы, призмы и линзы, медные приборы — в другую кучу, резиновые трубки — в третью; затем он взвесил каждую из них, записав все на бланке. После этого он минут десять искал в справочнике цену на стекло, медь и резиновые изделия, а также на ртутную лампу, а так как там таких категорий не было, то прошло еще с четверть часа. Наконец, он составил столбик цифр, сложил их, проверил, чтобы не ошибиться, и заявил с триумфом:

«Na — Ja, ja, Sie haben was zu bezahlen! Sie bezahlen zwef Mark funf und vierzig Pfennig». Это значит примерно — «Да, да, вам придется раскошелиться. Вы должны заплатить две марки сорок пять пфеннигов». Шестьдесят два цента за три четверти часа истраченного времени.

В Берлине Вуд продолжал свои опыты, вместе с профессором Джеймсом Франком, будущим нобелевским лауреатом. Еще до этого они изучали совместно уменьшение интенсивности флуоресценции паров йода при введении в них химически инертных газов. Теперь они сделали важное открытие — что если к гелию примешать пары йода, то спектр, состоящий из одиночных линий, который Вуд открыл за несколько недель перед этим, превращается, при освещении пара зеленой линией ртути, в сложнейший спектр из многих сотен линий. Теоретики, занимавшиеся вопросом атомных и молекулярных спектров, не были в состоянии объяснить новый эффект, и только через много лет выяснилась его сущность. Но об этом речь будет дальше. Работа с Франком была через несколько недель закончена, и статья об ее результатах послана в английские и немецкие журналы.

Затем Вуды всей семьей поехали в Сен-Мориц на Рождество, чтобы заняться зимним спортом. Здесь он в первый раз в жизни увидел настоящие лыжи, и после этого уже не хотел и смотреть на коньки и сани. Ледяная дорожка за отелем совершенно его не привлекала. Он отказался брать уроки, но наблюдал, как катаются с гор специалисты этого дела, и купил себе книгу «Как ездить на лыжах, не проливая слез», или что-то в этом роде, и через неделю уже мог проделывать на малой скорости нечто, что сам он оптимистически называл «телемарком» [32]. Через две недели даже большая скорость, без резких поворотов и остановок уже не пугала его. Ему страшно нравилось, как сам он рассказывает, «когда, после двух часов подъема вверх по горе за деревней, в некоторых местах — „елочкой“, я спускался навстречу солнцу и ветру одним махом, иммунизированный от страха возбуждением, и, как Марк Твен в рассказе „Заблудившийся в горах“, оказывался вдруг прямо во дворе отеля».

Из Сен-Морица Вуды поехали в Париж, и здесь Вуд начал с англичанином Хемсэлеком в лаборатории Сорбонны исследование нового излучения при электрическом разряде, которое Вуд открыл в Балтиморе. Одновременно с этим он проводил более точные измерения длины волн спектра излучения йода, чем те, которые были сделаны в Берлине. Ранней весной Вуд и его жена ездили в Сицилию и именно там, когда цветы миндаля были особенно яркими, он сделал лучшие из своих поразительных снимков в инфракрасных лучах, которые впоследствии были выставлены на ежегодной выставке Королевского Фотографического Общества и опубликованы в Illustrated London News. Они остановились в отеле «Полити» в Сиракузах, стоявшем на краю глубоких древних каменоломен Латомии, куда были заключены сотни пленников-афинян после победы защитников Сиракуз над Алквиадом в 414 году до нашей эры. В этих каменоломнях Вуд также сделал несколько замечательных «инфракрасных» снимков.

«Я очень интересовался тем (рассказывает Вуд), что считается могилой Архимеда. Читая маленьким мальчиком старый учебник физики Арнотта, я нашел описание винтового водоподъемного насоса, изобретенного Архимедом. Я сам построил такой насос, намотав длинную свинцовую трубу на палку. История говорит, что Архимед мало ценил свои механические изобретения, считая их недостойными чистой науки, но именно они поражали воображение простых людей и сохранили в их памяти его имя целых две тысячи лет — скорее, чем его вклады в геометрию и математику».

Вуда тоже иногда раздражает, когда его «электротаялку», снимки камерой «с рыбьим глазом», процесс цветной фотографии и другие механические изобретения раздувают в газетах, как его важнейшие достижения. Из Сицилии, в начале мая 1911 года, они уехали в Лондон, где Вуд был приглашен провести одно из пятничных вечерних чтений в Королевском Институте, основанном в 1799 году графом Румфордом. Эти «Чтения» происходили еще во времена Гэмфри Дэви и Майкла Фарадея. Чтения эти носили полупопулярный характер, но были «торжественным» собранием, на котором присутствовали почти исключительно известнейшие научные деятели в сопровождении своих супруг. Лекционный зал и стол в форме подковы оставались в точности такими же, как в те дни, когда Блэкли нарисовал свою замечательную картину, изображающую Фарадея за столом, на котором разложены маленькие грубые магниты и катушки, проводящего свое «пятничное вечернее чтение» 17 декабря 1855 года. Вуд много раз видел эту картину, и, будучи молодым инструктором в Мэдисоне, возможно мечтал о том, что в один прекрасный день будет стоять за этим лекционным столом, покрытым светящимися колбами и трубками, ультрафиолетовыми лампами, разрядниками и другими аппаратами. Теперь мечта его должна была осуществиться.

«После того, как присутствующие усаживаются (рассказывает Вуд), разговоры в зале затихают, и лектор со своей семьей (если она присутствует) вводятся в зал сквозь дверь, до этого закрытую, немного сбоку от лекционного стола.

Герцог Нортумберлендский был в отъезде, и поэтому Гертруда вошла в зал под руку с графом Кэткарт, вице-президентом; за ней — моя дочь Маргарет, под руку с маленьким сэром Вильямом Круксом, который едва доходил ей до плеча и чьи длинные седые усы, оканчивающиеся остриями, очаровали ее. Я замыкал шествие. Последовало короткое вступительное слово, и наконец я стоял за знаменитым столом, говоря о моих последних опытах с невидимым светом…

На следующее утро я вернулся в здание Института, чтобы снять аппаратуру и расставить в шкафы то, что я взял у них. Когда я заметил огромные призмы Николя, я спросил сэра Джеймса Дьюара, бывшего директором, нельзя ли мне будет использовать их для изучения поляризации линий вновь открытого резонансного спектра йода. Существенное значение имело выяснить, будут ли поляризованы все восемнадцать линий флуоресценции одинаково, или по-разному при возбуждении свечения монохроматическим поляризованным светом, например, зеленой линией ртутной дуги? Дьюар дал мне прекрасную комнату для работы и все необходимые приборы. Это была нелегкая задача, так как требовался чрезвычайно интенсивный поляризованный свет, большие зеркала и линзы для фокусирования его на колбу с парами йода, и большие призмы Николя для поляризации. Колба была неудобной для работы, я сделал большую стеклянную трубку с уплощенным пузырем на одном конце, а другой оттянул в виде коровьего рога, загнул в сторону и окрасил черной краской. Этот рог служил темным фоном, на котором была видна флуоресценция сквозь колбу, без мешающих отражений от стеклянных стенок. Я применял две очень мощные ртутные дуги, одну, над трубкой, и другую сбоку, с большим рефлектором за каждой из них, и двумя конденсирующими линзами между дугами и трубкой. Работа была закончена через неделю; все линии оказались поляризованными, и я получил прекрасные фотографии, показывавшие темные полосы — признак поляризации — поперек всех линий. Статья в двенадцать страниц, иллюстрированная снимками, появилась в Philosophical Magazine вскоре после этого. Это была самая короткая из моих работ, что было очень удачно, ибо в тот день, когда я мог написать «конец», в комнату вошел Дьюар, заложив руки за спину под фалды своего фрака, и сказал мне, как обычно, коротко, что мне придется освободить комнату, ибо Маркони собирается читать лекцию в следующую пятницу, и она нужна ему для подготовки опытов и установки. «Я уже кончил», — сказал я, — и очень вас благодарю».

Было объявлено, что на лекции Маркони присутствующие услышат трансатлантические сигналы из Глэс Бэй в Новой Шотландии (в Америке). В то время многие еще сомневались в возможности этого.

Над крышей собирались запустить змей с антенной, и слушатели должны были услышать сигналы в систему телефонных трубок, разложенных по аудитории. За много дней до лекции исторические залы института наполнили рабочие, устанавливавшие аппараты Маркони. Они разобрали железную балюстраду на мраморной лестнице, ведущей на второй этаж, мешавшую поднять туда громоздкие электрические установки. Вестибюль был три дня забит огромными ящиками, и постепенно за круглым столом, где Фарадей показывал свои маленькие катушки и магнитики, скопилось столько внушительных электрических аппаратов последней конструкции, сколько можно увидеть в одном месте разве на всемирной выставке. Огромная мраморная распределительная доска с вольтметрами, амперметрами, реостатами, предохранителями, индукторами и т.д. и т.д., несколько таинственных ящиков красного дерева с блестящими медными клеммами и пластинками и еще масса других предметов. Вечером перед лекцией два молодых ассистента Маркони залезли на крышу института, откуда запустили двойной змей и настраивали приемные аппараты.

Все это меня страшно интересовало, так как я сам занимался змеями в Ист Хэмптоне. Я ввязался в их работу с вопросами, предложениями, мешая им на каждом шагу своими попытками помочь.

Маркони читал свою лекцию по рукописи, облокотившись на кафедру и положив голову на руку. Мне казалось, что он меньше всех интересуется тем, что говорит, — и никаких экспериментов не было.

Только под самый конец он сказал: «Я установил здесь аппарат для передачи сигналов, и вы услышите звук искрового разряда в этом ящике, когда я нажму на ключ». Он нажал его несколько раз и мы услышали:

«Бэз-бэз-бэз, бэзззз-бэзззз-бэзззз, без-бэз-бэз» (SOS).

За десять минут до окончания я заметил, что его ассистенты нервничают. Один из них исчезал каждые несколько минут, затем появлялся, и они начинали торопливо шептаться. Я подошел к ним на цыпочках и спросил, что случилось. Трансатлантические сигналы прекрасно приходят, но ветер затихает и змеи опускаются.

«Скажите Маркони», — прошептал я. — Пусть аудитория услышит сигналы, пока это можно, а потом кончит лекцию».

Они покачали головами. «Невозможно», — прошептал один из них. — «Сигналы обязательно должны идти под конец. Он придет в ярость, если мы прервем его». «Давайте я скажу ему», — предложил я. Но они ни на что не могли решиться.

Лекция монотонно продолжалась и закончилась словами: «А теперь мы услышим сигналы, перелетевшие Атлантический океан». — Он повернулся к своим ассистентам, стоявшим в стороне. Они смущенно покачали головами, и один сказал: «Змеи опустились». Маркони повернулся к присутствующим и объяснил, что отсутствие ветра сделало демонстрацию невозможной. Мне показалось, что он отчасти доволен, что избавился от лишних хлопот.

Идя домой с лордом Рэлеем после лекции, я спросил его: «Что вы думаете об этом?» Он ответил: «Мне кажется, что если бы вам или мне нужно было для лекции приспособление, которое делает „бэзз-бэзз“, то мы обошлись бы прибором попроще, и „бэзз-бэзз“ у нас все-таки получилось бы».

Вуды взяли Элизабет и Роберта-младшего из школы и отплыли домой с первым рейсом «Олимпика», бывшего тогда самым большим из пассажирских пароходов.

По возвращении в 1911 году на свою старую должность у Дж. Гопкинса, Вуд начал серию опытов совместно с профессором Пикерингом из Гарвардской обсерватории по определению скорости звезд новым методом, фотографируя их спектры сквозь объективную призму. Фотографировались сразу целые группы звезд сквозь фильтр, состоящий из стеклянного сосуда, наполненного раствором соли неодима. Тонкая линия поглощения раствора неодима добавлялась к спектру каждой звезды и служила опорой для подсчета на основании эффекта Допплера скоростей, с которыми звезды приближаются или удаляются от земли.

Это был один из ценных вкладов Вуда в астрофизику. Метод Вуда-Пикеринга применяется теперь всеми для измерения звездных скоростей, хотя в настоящее время Вуд разрабатывает еще один новый прием, который, как считают Харлоу Шэпли и другие известные астрономы, может превзойти все существующие.

Летом 1911 года Вуд приобрел и установил в Ист Хэмптоне параболическое зеркало шестнадцати дюймов диаметром, с фокусом в двадцать шесть футов; он соединил его с большим целостатом, который ему предоставила Морская обсерватория. Зеркало целостата, приводимое в движение часовым механизмом, следовало за Луной и давало горизонтальный пучок света, направленный в параболический рефлектор, который, в свою очередь, создавал изображение Луны в своем фокусе около целостата, где были смонтированы ультрафиолетовый фильтр и кассета с фотопластинкой. Молодой профессор Масамиши Кимура из Токио, который теперь является одним из выдающихся ученых Японии, приехал учиться у Вуда и работать с ним с парами натрия и был приглашен в Ист Хэмптон помогать фотографировать Луну. Во время этой работы случился курьезный эпизод. Кимура был желанным и популярным гостем в семье Вуда и позже поселился в находившемся поблизости отеле. Они вместе продолжали свои летние эксперименты. Однажды вечером они собирались фотографировать Луну в ультрафиолетовых лучах. После обеда они наладили телескоп и зеркала в поле, свободном от зданий» за сараем, и Вуд сказал: «Приходите в восемь».

Небо было чистое, но между шестью и семью с океана пополз густой туман. Хотя стояло лето, туман был холодный и мокрый. Вуды, которые рано обедали, ждали Кимуру к вечернему кофе с минуты на минуту. Он не появлялся. Около девяти туман начал расходиться, и небо очистилось. Но, как это иногда бывает у Монток-Пойнт, у самой земли он еще лежал толстым «одеялом». Вуд пошел сквозь него к телескопу «вброд», намереваясь снимать Луну в одиночку. Когда он подошел к чехлу, закрывавшему зеркала, он увидел сквозь туман второй темный предмет. Это была голова и плечи японца, торчавшие, как сфинкс в чистом воздухе. Сам он был скрыт туманом.

«Черт возьми! — сказал Вуд. — Сколько же времени вы тут стоите?»

Кимура вынул часы, посмотрел на них при лунном свете и ответил: «Хо, уже час и двадцать две минуты».

Вуд не знал, что сказать. Кимура был чрезвычайно симпатичным и образованным человеком и знал, что всегда будет принят в доме Вуда, как друг.

«Из этих опытов с Луной, — рассказывает Вуд, — вышло мало толку, главным образом из-за погоды. На зеркалах образовывалась роса, часы ходили с непостоянной скоростью, а кроме этого со всех сторон слетались бесчисленные москиты — посмотреть, что происходит. Той же осенью, благодаря любезности профессора X. Н. Рэсселля из Принстонского университета, я получил возможность установить свое шестнадцатидюймовое зеркало в Пристонской обсерватории. Профессор Харлоу Шэпли, теперь директор Гарвардской обсерватории, был тогда ассистентом-астрономом в Принстоне и помогал мне возиться с телескопом и делать снимки.

Мы фотографировали Луну в оранжевых, фиолетовых и ультрафиолетовых лучах, причем последние выделяли «темный» налет, отчетливо окаймлявший кратер Аристарха, в то время как «оранжевые» снимки не показывали и следа их. Опыт показал, что если серую вулканическую породу обдувать парами серы, то образуется тонкий слой ее кристаллов, невидимый для глаза но выходящий черным на фотографии в ультрафиолетовых лучах. Поэтому возможно, что новым фотографическим методом на Луне открыты обширные залежи серы.

Пластинки, полученные съемкой сквозь светофильтры, могли успешно изучаться с помощью методов, применяемых в трехцветной фотографии. Негатив, снятый сквозь ультрафиолетовый фильтр, печатался на желатиновой подложке и окрашивался в синий цвет; «фиолетовые» и «оранжевые» снимки — соответственно в красный и желтый. При наложении три отпечатка давали прекрасный цветной снимок, выделявший разницу в способности отражать свет различных частей Луны весьма резко. В темных частях поверхности Луны преобладал оливково-зеленый цвет, но некоторые места имели оранжевый тон, а другие выходили пурпурными. Темное пятно у Аристарха казалось темно-синим, как и следовало ожидать».

В 1911 году Вуд продолжал исследования с парами ртути и обнаружил резонансное излучение в ультрафиолетовой области, аналогичное резонансу паров натрия в желтом свете. Очень большой интерес имеет изобретенная им резонансная лампа.

Была выдута тонкостенная кварцевая колба, в которую поместили каплю ртути, откачали воздух и запаяли. Ртутные пары в этой откаченной трубке имели при комнатной температуре достаточную плотность, чтобы давать резонансную радиацию при освещении ртутной дугой, получаемой при слабом токе и низких температурах в другой кварцевой колбе. Излучение было настолько сильное, что экран из платиносинеродистого бария, помещенный вблизи, светился желтым светом, а если на нагретой стеклянной пластинке поместить каплю ртути между экраном и резонансной лампой, ее пары казались колеблющимся столбом черного дыма на желтом фоне. На основе этого явления можно было построить оптический прибор, показывавший малейшие следы паров ртути в воздухе, чрезвычайно ценный для силовых установок, использующих вместо водяного пара ртутный. Этот пар чрезвычайно ядовит, и малейшая течь в котле высокого давления двигателя может быть незаметной до тех пор, пока у людей не появятся симптомы ртутного отравления, зашедшего уже очень далеко. Несколько лет спустя исследовательская лаборатория «Дженерал Электрик» попросила Вуда построить прибор для этой цели. Он отправился в Скинектеди с чертежами, но было решено не строить прибор, так как химики компании изготовили индикаторную бумагу, черневшую от паров ртути. Обходясь ею несколько лет, они в конце концов обнаружили, что бумага действовала очень медленно и капризно и, в случае внезапной утечки пара, отравление часто наступало раньше, чем она чернела. Одному из молодых работников лаборатории предложили разработать детектор по идеям Вуда. После того как он безуспешно проработал год, к Вуду обратился за консультацией один из старших сотрудников. Выяснилось, что лаборатория «Дженерал Электрик» все время старалась обнаружить пары при свете высоко нагретой кварцевой дуги высокого давления. Вуд указал им на полную ошибочность таких попыток, ибо лучи, которые способны поглощать ртутные пары, совершенно не излучаются такой лампой, так как их нацело поглощают более холодные слои пара внутри самой лампы. Он посоветовал и объяснил им, как построить резонансную лампу, т. е. дугу, работающую при очень низкой температуре, и меньше чем через год газеты были полны статьями об «электрическом носе», вынюхивающем пары ртути, построенном инженерами компании «Дженерал Электрик». Прибор был точной копией первого предложения Вуда, за исключением того, что у них сигналом служил звонок, а у него разность в яркости двух половин круглого светящегося экрана. Звонок приводился в действие обычным фотоэлементом и усилителем.

В начале 1913 года Вуд был приглашен сэром Оливером Лоджем, канцлером Бирмингемского университета в Англии, участвовать в ежегодном собрании британской Ассоциации в сентябре и получить от университета почетную степень доктора права. Так как он в это время как раз собирался в новую годовую поездку за границу, Вуд принял приглашение и отправился в Англию, в то время как семья его поехала в Париж.

Сэр Оливер Лодж был в этот год президентом британской Ассоциации, и собрание было самым многолюдным с 1904 года. Среди других членов, удостоенных степени доктора права на этом собрании, были профессор Г. А. Лоренц и мадам Кюри. Представляя Вуда, сэр Оливер характеризовал его, как «одного из самых блестящих и оригинальных экспериментаторов-физиков во всем мире».

В своем выступлении на собрании Вуд описал опыты с резонансными спектрами и развеселил почтенных ученых рассказом о применении кошки в спектроскопии. Nature в сообщении о его речи проявила еще больший энтузиазм, чем сэр Оливер. Немного позднее Фредерик Содди, впоследствии профессор неорганической химии в Оксфорде, в этом же журнале говорил о Вуде, как «об одном из величайших мастеров эксперимента». Вуд как-то находил время для развлечений. Перед отъездом их Англии он смотрел большие автомобильные гонки на треке в Брукленде, и там же видел то, что в те времена восхищала всех, интересовавшихся авиацией. Французский летчик Пегу должен был показать свой последний номер, где он не только делал «внутреннюю» и «внешнюю» мертвые петли, но даже пролетал четверть мили вниз головой.

«Был прекрасный осенний день, — говорит Вуд; — и огромный стадион был набит битком. Высоко в воздухе послышался шум мотора, и мы увидели маленький аэроплан с торчащим из кабины шлемом Пегу.

Петля, за ней другая и третья, а затем аэроплан полетел горизонтально, вниз головой, причем Пегу висел на ремнях. Двадцатитысячная толпа привстала, застыв в ужасе. Аэроплан опять нырнул, перевернулся и опять полетел, как полагается, теперь уже всего в ста футах над восторженной толпой, которой Пегу махал рукой».

Вуд был в полном восторге от зрелища и позднее нашел забавное применение своих впечатлений. Он присоединился к семье в Париже, и они опять провели Рождество в Сен-Морице, остановившись в Кульм-Отеле. Среди других гостей там был богатый румын, господин Столожан, красавица-жена которого, Марна, была дочерью военного министра Румынии Филипеску.

Перед каждым обедом господин Столожан угощал коктейлем свою компанию и приглашал Вудов. Они подружились. Марна, как рассказывает Вуд, носила каждый вечер новое платье и новые драгоценности, а у ее мужа карманы были наполнены золотыми, один из которых он всегда оставлял на столе со счетом. Днем они катались на санях, а по вечерам танцевали. Вершиной сезона должен был стать костюмированный рождественский бал. Однажды за завтраком Маргарет спросила отца, собирается ли он принять участие, и как он думает нарядиться.

Я предоставляю рассказать об этом самому Вуду — он очень любит вспоминать эту историю.

«Я ответил Маргарет: „Я не собираюсь платить сто франков, чтоб взять напрокат костюм Арлекина, или триста франков, чтобы одну ночь быть индийским принцем“. Но Маргарет пристала ко мне; и наконец я сказал: „Хорошо. Я пойду. Я наряжусь Пегу, вниз головой в аэроплане“.

«О, чудесно, только как же вы это сделаете?»

«Моя голова и плечи будут закрыты картонным фюзеляжем. Спереди будет мотор „Гном“ и пропеллер, крылья на вытянутых руках, белые перчатки на ногах и огромная голова француза в шлеме и очках, с бородой — крепко привязана на заду».

Гертруда сказала: «Это будет не смешно. Просто человек с маской на заду». Но я уже видел мысленно свой костюм, сбегал в деревню, купил там несколько ярдов желтого полотна, достал связку тонких бамбуковых палок у своего лыжного инструктора и листы картона и поспешил обратно в отель. Заставив Гертруду, Маргарет и Элизабет шить, а сам взявшись за картонный фюзеляж, я к шести часам уже закончил всю конструкцию. Вся она стоила меньше трех франков.

После коктейлей к нам зашел господин Столожан. Он был в диком восторге. «Вы должны получить первый приз. Предоставьте дело мне, — сказал он. — Я все устрою: после четвертого танца вам очистят место; оставайтесь в моей комнате, пока оркестр не заиграет Марсельезу. Я поставлю у двери людей, которые будут кричать „Пегу летит! Да здравствует Пегу!“ — тут вы проноситесь по залу и танцуете соло».

«Замечательно, — сказал я. — Я буду делать спирали, виражи и все тому подобное». Мы выпили несколько коктейлей. «Я покажу свой знаменитый танец дервиша, когда я кружусь целую минуту, а потом прохожу по одной половине».

Все прошло точно по плану. Я проскользнул в дверь, раздались шумные аплодисменты и хохот, когда я повернулся и все увидели лицо и бороду.