Вильям Сибрук

Роберт Вильямс Вуд.

Современный чародей физической лаборатории

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ПЕРЕВОДУ

История науки не может ограничиться развитием идей — в равной мере она должна касаться живых людей с их особенностями, талантами, зависимостью от социальных условий, страны и эпохи. В развитии культуры отдельные люди имели и продолжают сохранять несравнимо большее значение, чем в общей социально-экономической и политической истории человечества.

По крайней мере со времен древней Греции наука движется в основном поступательно, хотя и существуют иногда «попятные движения» и «петли». Причины такого совершенства эволюционного механизма науки кроются, по-видимому, во-первых, в большой определенности, конкретности и практической ценности ее результатов, вследствие чего при возрастающем общении людей (печать, скорость передвижения, связь всякого рода) отбирается, остается только передовое. Во-вторых, наука последовательна, систематична по существу, обладает «внутренней логикой», каждый последующий шаг в науке опирается на предыдущий, и после Ньютона невозможно (при наличии книг и связи между людьми) возвращение к Аристотелю. В-третьих, диапазон специальных способностей и одаренностей в науке очень велик, и возможны резкие отклонения от среднего — Фарадеи, Менделеевы, Эйнштейны. Увеличение средств человеческого общения приводит к тому, что результаты деятельности этих гениев становятся общим достоянием. В этом состоят основные причины невиданного, все время ускоряющегося процесса роста науки и техники за последние четыре века.

Ясно поэтому, что жизнь и деятельность, передовых людей — очень важный фактор в развитии науки, а жизнеописание их является необходимой частью истории науки.

Мы представляем советскому читателю биографию замечательного и оригинальнейшего физика нашего времени, Роберта Вуда, написанную известным американским писателем Вильямом Сибруком.

Можно подойти к жизни и деятельности Вуда с точки зрения «развития идей». У него очень большие и по качеству, и по объему научные заслуги. Главное поле деятельности Вуда — физическая оптика. В ней с его именем связана прежде всего поразительная череда работ по резонансному свечению паров и газов, составившая основу современной квантовой теории строения атомов. Далее можно выделить громадный ряд остроумнейших опытов и больших исследований, посвященных конкретизации волновой теории света и ее, порой, тончайшим следствиям. Сюда относятся почти неперечислимые результаты Вуда по дифракции, интерференции, поляризации, аномальной дисперсии, абсорбции. Затем можно указать на никем до сих пор не превзойденные по экспериментальному мастерству спектроскопические исследования Вуда по атомным и молекулярным спектрам, его экспериментальное «укомплектование» бальмеровской серии водорода и главной серии поглощения натрия, расчленение йодного спектра и т.д. Громадное значение в развитии новой физики и астрофизики получила спектроскопическая техника Вуда: его знаменитый спектрограф в 40 футов длиною, виртуозные дифракционные решетки, необычайно светосильные установки для получения спектров комбинационного рассеяния. В современной технике имя Вуда навсегда связано с фотографированием в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах, с сигнализацией этими лучами, применением их, для аналитических и детективных целей. Ультразвуковая техника также во многом обязана Р. Вуду.

Этот перечень только примерный, он не исчерпывает не только всего, но даже главного, и для его пополнения лучше всего заглянуть прямо в список работ Вуда, приложенный к этой книге.

Впрочем, значение Вуда в современной физике и у современных физиков вовсе не ограничивается этим импозантным списком. Дело в том, что уже более сорока лет Вуд стал поистине легендарной фигурой для физиков всего мира, подлинным виртуозом и чародеем эксперимента. Гений Вуда состоит в умении ставить необыкновенные задачи и находить для них совершенно неисхоженные, а вместе с тем поразительно «простые» пути. Искусство комбинирования в опыте элементов, как будто бы совершенно разнородных, развито у Вуда в высочайшей степени. Вуд показал возможность экспериментальной физики совсем непривычного стиля, расходящегося с обычными «школьными» приемами. В этом особом стиле или методе Вуда кроется секрет его невиданной научной продуктивности; им опубликовано больше 250 экспериментальных работ, причем большинство содержит совсем новые факты и — новую методику, для открытия и развития которых обычными путями потребовались бы многие годы и огромные силы. В связи с этим у Вуда очень мало работ количественного характера, его манера — решать задачу качественно. Для кропотливого количественного изучения у него нет времени и, невидимому, терпения и охоты. Бесчисленные исследования Вуда могли бы и, во многих случаях, должны иметь количественное продолжение.

Очень верную и проникновенную характеристику стиля и содержания работ Р. Вуда дал покойный академик Д. С. Рождественский в большом предисловии к русскому переводу «Физической оптики» Р. Вуда (ОНТИ, 1936 г.). К этой характеристике добавить в сущности нечего. Русскому читателю, желающему основательней познакомиться с научной деятельностью Вуда и его методом, лучше всего обратиться к «Физической оптике». И по содержанию, и по стилю эта книга в значительной мере представляет собой научную автобиографию Р. Вуда.

Книга В. Сибрука составляет интересное дополнение и приложение к «Физической оптике», раскрывая в на редкость живой форме жизнь и работу Р. Вуда во всей ее полноте и пестроте. Характер книги Сибрука совсем необычен по сравнению с установившимся каноном биографий ученых. В сущности — это обширный американский фельетон о Вуде, его жизни, его науке, изобретательности, приключениях и семье.

Иногда изложение становится почти беллетристическим, полным американизмов и очень нелегким для перевода. Однако для описания жизни и работы Вуда больше всего подходит книга именно такого рода. Из текста читатель убедится, что сам Р. Вуд и его семья приняли живейшее участие в составлении книги. Не менее трети ее составляют цитаты собственных записей Вуда.

Книга предназначалась автором, очевидно, для очень широкого круга читателей, что объясняется огромной популярностью имени Вуда в США даже у людей, очень далеких от науки. Отсюда — неоднократные попытки автора изложить в немногих, крайне упрощающих суть дела словах очень сложные результаты Вуда. К сожалению, эти результаты часто настолько тонки, что требуют основательных физических, а иногда и специально оптических знаний. В русском переводе мы опустили те места оригинала, где автор делал лишние и мало удачные, с нашей точки зрения, попытки вульгаризовать тонкие физические факты. Мы отказались также от намерения пояснять длинными примечаниями многие научные места книги, изложенные вскользь, и ограничились лишь краткими сносками в тексте. Обширный комментарий к настоящей книге читатель найдет в русском переводе «Физической оптики».

В конце книги приложен, по-видимому, почти полный список научных статей Вуда, в русском переводе только слегка дополненный. В списке отсутствуют беллетристические произведения Вуда, о которых достаточно пространно рассказывает Сибрук. Библиография ограничивается концом 1941 года.

Р. Вуд, как видно из текста, принял чрезвычайно активное участие в научной помощи фронту во время первой мировой войны. Надо думать, что и в последние годы, несмотря на преклонный возраст гениального физика, он деятельно работал над новыми способами борьбы с настойчивым и безумным врагом.

Мы надеемся, что книгу Сибрука прочтут многие, в особенности советское студенчество, и увлекательный образ Вуда послужит для них примером.

С. Вавилов

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Маленькие американские мальчики любят изобретать и делать разные штуки — змеи, взрывы, рогатки, машинки и трубочки для стрельбы горохом. Кроме того, они любят отчаянные и дерзкие проделки.

Сущность Роберта Вильямса Вуда в том, что это — сверходаренный американский мальчик, который не стал взрослым за всю свою жизнь. Это же можно сказать как о личности самого Марка Твена, так и о ее изображении в Томе Сойере и Геке Финне. Роль окружения в развитии этих двух американских мальчишек (одного — умершего, другого — живущего ныне), которые стоят и будут всегда стоять гигантами в своих совершенно различных областях, совершенно одна и та же. Обоих, чтобы испытать их ум и силу в раннем детстве, судьба наградила могучей и огромной «игрушкой».

В случае Марка Твена это была Миссисипи с ее плотами, наводнениями и пароходами, беглыми неграми, пещерами бандитов… вы знаете…

В случае Роберта Вуда это был огромный, грохочущий завод Стэртеванта, с его двигателями, гидравлическими прессами, печами, химическими цехами, машинами и инструментами, который вы вскоре увидите. Теперь я очень хорошо знаком с Робертом Вудом — я долго работал, жил и веселился вместе с ним, и я надеюсь, что мне удастся показать его вам таким, каков он в действительности. С этим человеком связано что-то фантастическое, гаргантюанское, прометеевское, но до сегодняшних дней, когда Вуд вступил в свой активный и здоровый восьмой десяток, из него по-прежнему смотрит, ухмыляясь, и иногда выскакивает из-за занавеси ученого-гения мечта американского мальчишки о себе самом — американского мальчишки, который сделался великим человеком, но не стал взрослым. Я повторяю — американским, потому что мой Вуд такой же американец, как дерево гикори [2]. Америка вросла в него с корнями. Самый блестящий мальчик из Греции или Франции никогда не мог бы понять, в чем тут дело, — так же, как не смог бы как следует понять Гека Финна. И Вуд часто приводил в ужас своих британских кузенов, хотя они и воздают ему высочайшие почести. Ни одна маленькая страна, — попросту, ни одна другая страна в мире, не смогла бы произвести такого человека.

Вильям Сибрук, Райнбек, 1941.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Есть семейное предание, будто Роберт Вильяме Вуд написал письмо своей бабушке в тот день, когда появился на свет. Письмо это действительно существует. Я держал его в руках и читал. Оно датировано «Конкорд, 2 мая 1868». Старинная бумага, выцветшие чернила, — все подтверждает подлинность — по крайней мере даты. Письмо гласит:

Это — одна и единственная легенда о нашем замечательном волшебнике-физике среди тысяч других, теперь известных ученым всего мира, — достоверность которой сам он категорически отрицает. Он признается в прометеевских проказах, поджогах и взрывах в раннем детстве, в объяснении в любви своей невесте полным голосом посредством восковых фонографических валиков, которые он посылал почтой через всю страну в жестянках от муки; признается в использовании кошки для чистки спектроскопа; сознается в том, что он убеждал британское правительство применять дрессированных тюленей для выслеживания подводных лодок; признается даже в «краже» украшений пурпурного золота из гробницы Тутанхамона — из музея в Каире, — но отрицает, что написал это письмо.

Однажды он сказал мне: «Я никогда не подвергал это письмо просвечиванию ультрафиолетовыми лучами, как теперь принято проверять сомнительные манускрипты, — но я уверен, что подпись — не моя. Вообще, я убежден, что это — подлог, совершенный моим отцом [3]».

Если письмо и не подлинное, то во всяком случае оно оказалось пророческим. Не так давно Scientific American [4] поместил статью о некоторых его замечательных открытиях, которые были забыты и снова «открыты» и использованы другими. Статья называлась «Слишком рано — так же плохо, как слишком поздно». Его «пиротехническая» натура и теперь все так же внезапно поражает людей: он так сверхподвижен, что никогда не знает усталости. В мае 1938 г. ему исполнилось семьдесят лет, и по обычаю ему полагалось выйти в отставку, как руководителю Отдела физики в университете Джона Хопкинса. Вместо того чтобы выйти в отставку и стать «заслуженным» профессором, он взял на себя руководство исследовательской работой по физике в том же университете.

Летом 1940 года, когда я был с семьей Вудов в Ист Хэмптоне, он был награжден Национальной Академией Наук медалью Дрэпера за работу, которую выполнил уже после отставки. Речь идет о таком усовершенствовании диффракционных решеток, что теперь возможно заменять ими призмы в самых больших астроспектрографах обсерваторий. Ходят слухи, что его помощники, гораздо моложе его, когда вели с ним эту работу, «сдавали» от перенапряжения и должны были лечиться и отдыхать каждые два месяца, в то время как он работал без перерыва.

Старая (пословица о том, что «дитя — отец взрослого» — блестяще подтвердилась в доме Вудов. В возрасте восьми лет Вуд уже стал тяжелым крестом для родителей, с чертами «Прометея в детстве» и духа-мучителя. Говоря проще, будущий ученый стал ужасом для всех. Таков он и сегодня. В то время, как я писал эту книгу у Вудов в Ист Хэмптоне, очаровательная и острая на язык Мария Мэнз, дочь Давида Мэнза (теперь — мистрис Ричард Блоу), которая знакома с семьей Вудов с шестнадцати лет, сказала мне, взяв руку Вуда — широкую, мощную и необычайную: «Вам должна нравиться ваша новая работа — это как раз по вашей специальности!» Я ответил: «Что вы хотите сказать этим?»

«Разве вы не писали все время о дикарях и вождях каннибалов?» [5]

«Я не стал бы писать биографию „ручного“ человека. Я не знаю, как это делается».

Вуд полон доброты, но в нем нет глубокого уважения или преклонения ни перед чем на свете, кроме законов природы. Он не боится ни бога, ни черта и только иногда может быть робеет перед мистрис Вуд.

Не просто легенда, а факт, что в восемь лет Вуд прочел лекцию по анатомии медузы, с показом диапозитивов, которые он сам перерисовал с иллюстраций из работ Агассиса.

Ему подарили волшебный фонарь и несколько раскрашенных диапозитивов. Он налюбовался на клоунов и ангелов и решил, что надо самому сделать что-нибудь получше. Лекцию он читал в столовой, в присутствии детей соседей и их матерей.

Гертруда Вуд, его терпеливая, но далеко не безропотная супруга, когда мы говорили с ней о его детстве, сказала: «Слава богу, была хоть одна лекция, на которой мне не пришлось помогать ему».

Одной из причин, способствовавших его раннему гаргантюанскому развитию, было то. что в возрасте, когда дети любят играть с игрушками (а он умирал от скуки в школе мистрис Уокер, предназначенной для мальчиков и девочек «из хорошей семьи», и был постоянно одним из последних учеников), ему попала в руки одна из самых мощных и опасных «игрушек», когда-либо в истории бывших в руках ребенка. Она помогла его последующим научным открытиям. Это был огромный завод воздуходувных машин Б. Ф. Стэртеванта, в Ямайка Плэйн, недалеко от Бостона.

Роберт-младший родился в уютном старом доме в Конкорде — там его качал на своих коленях Эмерсон. [6] Когда Роберту-младшему было около четырех лет, семья его переехала в Ямайка Плэйн — тогда это было красивое предместье Бостона. Вуды были культурным семейством с первых дней колонизации Америки, а доктор Вуд-старший привез значительное состояние с Гавайских островов, где он был пионером разведения сахарного тростника.

Их ближайшим соседом в Ямайка Плэйн был Бенджамин Франклин Стэртевант, основатель ныне существующего завода воздуходувных машин Стэртеванта, производящего воздуходувные машины для шахт и другие огромные вентиляционные устройства. У Стэртевантов был единственный сын Чарли, на три или четыре года старше Роберта Вуда — и мальчики сразу же подружились. Дружба росла вместе с самими мальчиками, и результатом ее было то, что завод стал «игрушкой» для Роберта, — но замечательная история детской дружбы кончилась печально.

Доктор Вуд рассказывает:

«Я восхищался Чарли. Он был почти на четыре года старше меня, как я вспоминаю, и мне страшно хотелось, чтобы он обратил на меня внимание. У Стэртевантов во дворе была большая оранжерея, а у Чарли — замечательный аквариум, величиной почти с бассейн для плавания, с разными рыбами. Мне было семь или восемь лет, и я занимался ловлей бабочек сачком, который сам сделал из сетки от москитов. Однажды, проходя вдоль придорожной канавы, я заметил там маленьких рыбок. Я залез в воду, поймал несколько штук, выбросил бабочек, посадил рыбок в стеклянную банку и отнес их Чарли для аквариума. Я сказал ему:

«Наверное, они тебе не нужны — это простые пескари». Чарли рассмотрел их и ответил: «Совсем не пескари. Это — хищная рыба — маленькие щучки». Я очень обрадовался. После этого Чарли стал интересоваться мной. Через некоторое время он куда-то пропал, а потом мне сказали, что Чарли умер. Несколько дней я ходил ошеломленный, и не мог себе представить, что не увижу его больше. Теперь, когда Чарли не было, а завод был окончательно построен, мистер Стэртевант, я думаю, перенес на меня часть своей любви к сыну — он часто подзывал меня к забору, разделявшему наши сады, и разговаривал со мной.

Когда мне было около десяти лет, он взял меня на завод и показал мне все: огромные двигатели Корлисса, литейный цех, токарные станки с ремнями невероятной длины и маховиками, механические мастерские, столярные цеха — словом, все. Он представил меня начальникам цехов и приказал им пускать меня в цеха и позволять мне делать все, что я захочу — только чтобы я не покалечился».

Так случилось, что в возрасте, когда большинство мальчиков с наклонностями к механике играют с игрушечными инструментами и маленькими пилками где-нибудь на старом верстаке, Роберт начал с мощных машин, гидравлических прессов и двигателей. То, что он не убил себя — даже не имел ни одного настоящего «несчастного случая» — результат его ловкости и, вероятно, также бдительности мастеров и рабочих. Скоро он, буквально, делал все, что хотел. Литейщики даже научили его, как приготовлять формы для литья и заливали чугун в те, которые он делал. Роб иногда делал ошибки, но опасными они были редко. Он вел дневник своих опытов, иллюстрируя его собственными чертежами и рисунками. Первый рисунок относится к случаю с болванками. Это случилось еще до того, как он понял гигантские возможности, даваемые заводом. Он зажал кусок дерева в патрон большого токарного станка и пытался выточить гантели из дерева. Но ничего не выходило — вместо тонкой стружки от куска отлетали большие щепки, и он поцарапал руку. Подошел мастер и спросил его:

«Что же это ты вытачиваешь?»

«Это болванка, я хочу выточить гантели».

«Гантелей-то я не вижу, но сам ты — болван. Ведь ты взял отвертку вместо стамески и точишь ею!»

В другой раз ему попало от начальника цеха, Е. Н. Фосса, который был родственником Стэртевантов и старался выслужиться перед Стэртевантом мелкой экономией материала на заводе. Роб задумал сделать электрическую машину, для которой нужен был большой стеклянный диск. Не зная, где его раздобыть, он выпилил диск из темного тяжелого дерева и хотел его лакировать. Через несколько дней его мать получила письмо от нового начальника цеха с жалобой, что Роб уничтожил два квадратных фута красного дерева ценой 45 центов за кв. фут. Фосс заметил доску, из которой был выточен диск, спросил рабочих, и ему ответили, что это сделал мальчик, которого привел мистер Стэртевант. Робу сильно влетело от матери, и он на два часа был заперт в голубой гостиной, которая в таких случаях служила местом заключения.

Все эти, конечно, обычные мальчишеские проделки — только начало. Но уже тогда доступ в мастерские, а также сильно развитое воображение сделали его вождем банды мальчиков вне школы. Роб нашел где-то книгу о Норвегии, с описанием и рисунками лыж. Он никогда не слышал, что надо распарить дерево, чтобы загнуть концы, — и пошел на завод Стэртеванта, выпилил пару лыж на механической пиле, а вместо носкового загиба привинтил шурупами загнутые куски оцинкованного железа. На следующий день он принес лыжи на горку, где его товарищи катались на санях, надел их, встал в величественную позу и проехал футов пятьдесят, после чего свалился в сугроб.

Самострел появился у него по той причине, что родители не позволяли ему купить ружье, а у двух товарищей уже были свои ружья. Робу и другим — менее счастливым — приходилось охотиться с рогатками. Он прочел где-то о стальном самостреле и сделал такой же сам, с помощью мастера из механического цеха. Стрела с тяжелым стальным наконечником, пущенная из этого самострела, пробивала дубовую доску глубже, чем ружейная пуля. Больше всего мальчикам нравилось, что отдача самострела была как у настоящей винтовки.

Другим открытием, сделавшим его в глазах мальчишек колдуном, было удачное применение при помощи согнутой макароны принципа сифона, о котором он узнал из старой отцовской книжки. В январе случилась оттепель, и под горкой, с которой катались мальчики, образовался маленький пруд. Это было плохо, потому что, скатываясь по льду, набираешь большую скорость. Потом санки попадают в лужу и тебя обливает грязной водой. Девочки на своих высоких санках съезжали с горки медленнее, и у них все сходило благополучно. Но ведь ни один мальчик из гордости не сядет на такие санки. Все продолжали скатываться, лежа на животе, промокали и покрывались грязью. Тогда появился Роб с шлангом для поливки сада и объявил, что он собирается откачать воду. Его товарищи — в том числе мальчики старше его, ходившие в ту же школу, стали над ним смеяться. Вокруг лужи было возвышение больше, чем на фут, и все хорошо знали, что вода не течет в гору. Роб положил шланг на землю, велел одному из мальчиков заткнуть конец пальцем, а сам начал наливать воду, в другой, пока весь шланг не наполнился. Уже тогда — по природе своей — демонстратор, Роб взял этот конец и вместо того, чтобы просто положить его на землю, перекинул шланг через высокий забор, который отделял дорогу от канавы. Вода потекла через сифон. Это, вероятно, была первая публичная научная победа Вуда.

Другое, что тоже подняло его в глазах товарищей, — были всякие химические фокусы, которым он научился по книгам из шкафов отца и из собственных, грубых и порой отчаянных, «опытов». Он любил огонь — эта любовь у него осталась на всю жизнь — и находил особенное удовольствие во взрывах и громких выстрелах. Здесь опять «дитя было отцом взрослого», так как впоследствии он стал авторитетом по части взрывчатых веществ. Это он нашел устройство бомбы, разорвавшейся на Уолл-стрит, и раскрыл для полиции способы проведения и организаторов ряда таинственных взрывов и убийств.

Он узнал, когда ему было около пятнадцати лет, что если бертолетову соль и серу — вещества дешевые, которые можно легко купить, — смешать, завернуть в бумагу и ударить молотком, то получаете» грохот больше, чем от любых пистонов и хлопушек. Неудовлетворенный первыми результатами, он сделал большой сверток, положил его на старую наковальню и ударил топором. Взрывом ему чуть не разнесло руку. Но и это не обескуражило его. Он продолжал стремиться к еще большим «достижениям».

К празднику Четвертого июля он приготовил 20 фунтов состава и с помощью своего кузена Брэдли Дэвиса и соседского мальчика врыл в землю несколько столбов и устроил копер высотой в десять футов, в котором тяжелая железная гиря, срывавшаяся с задержки. при помощи длинного шнура, падала на старую наковальню. Когда они в первый раз испробовали это приспособление, как он с удовольствием вспоминает, — были жалобы, что «лошади в соседней конюшне чуть не разбежались от испуга, и во всех домах вокруг дребезжали стекла». Кроме этого, взрывной волной сорвало листья с малиновых кустов в саду его матери.

Брэдли Дэвис избежал впоследствии адского влияния Роберта — сейчас он профессор ботаники в Мичиганском университете в Энн Арбор.

У трех молодых чертенят к концу дня оставалось еще восемь или десять фунтов неиспользованной взрывчатки. Они спрятали это сокровище в подвале строившегося дома недалеко от железнодорожной станции и весело отправились в Бостон смотреть праздничные фейерверки. Роб узнал, что если не бить по взрывчатому составу молотком или копром, а просто сделать из него кучу и поджечь, то взрыва не получается, а загорается ослепительное голубое пламя.

Они решили блестяще закончить вечер, устроив иллюминацию и в своем городе. Роб еще ничего не знал толком о свойствах своего состава, и им пришла в голову несчастная идея — использовать оставшиеся пистоны, чтобы фейерверк сопровождался приятными и не слишком сильными «выстрелами». Возвратившись домой после полуночи, они разложили взрывчатый состав, обложив его вокруг пистонами, посреди улицы, против церкви, зажгли — и убежали.

Вуд рассказывает:

«Прежде чем мы пробежали полквартала, один из пистонов взорвался, и за ним разлетелась вся куча со страшным грохотом, сопровождаемым громким звоном стекол из окон соседних домов. Фонари на улице погасли от взрывной волны, и вся площадь погрузилась во мрак. Всю дорогу до дома мы бежали, а потом я старался войти как можно тише, но мать не спала и спросила меня: „Роб, что это за страшный взрыв?“ Я сделал вид, что не слышу».

Его отношения с отцом и матерью были дружеские, как он говорит, и он не помнит ни одной серьезной встрепки. Это удивительно, если учесть, что отцу Роба было восемьдесят лет, а ему самому — четырнадцать, и, если в этом возрасте все мальчики похожи характером на чертей, то у него были и здесь особые дарования.

В день Памяти погибших в гражданской войне, в 1883 г., около памятника на Ямайка Плэйн должен был состояться парад ветеранов гражданской войны. Памятник этот — гранитный монумент, на вершине которого стоит фигура солдата, опирающегося на ружье. Роб решил, что памятник следует украсить, — с помощью соседского мальчика он раздобыл большую широкополую соломенную шляпу фермера с резинкой для подбородка. Они украсили ее красными, белыми и синими бумажными цветами и длинными лентами тех же цветов. Оставался вопрос — как достать до головы солдата и зацепить резинку ему под подбородок, чтобы шляпу не сдуло ветром.

Они осмотрели памятник днем — накануне парада, и Роб рассчитал, что он сможет влезть на половину высоты, но последние десять или двенадцать футов недоступны. Он нашел деревянный шест длиной в пятнадцать футов и приделал к нему две горизонтальные планки на шарнирах, которые держали вместе резиновые ленты. Нижнюю планку можно было повернуть, потянув за веревочку. Ровно в два часа ночи, перед праздником, Роб выбрался из дома и разбудил сына соседей, стоя у него под окном и дергая за леску, привязанную к пальцу ноги спящего. Потом Роб взобрался на монумент, со шляпой, крепко зажатой между планками на шесте. Скоро ему удалось надеть шляпу на голову солдата и осторожными манипуляциями зацепить резинку за его подбородок. Затем мальчики осторожно пробрались домой. На следующий день они были уверены, что их немедленно арестуют, если они покажутся на улицу. Поэтому они лишили себя удовольствия — смотреть на разъяренных граждан, вызывающих пожарную команду, с крюками и лестницами, чтобы удалить «отвратительное кощунство».

Другим образцом шалостей, особенно подходившим к характеру Вуда, была шутка с дверными звонками нового дома, который был выстроен недалеко от Латинской школы в Роксбери [7], в которой Роб умирал от скуки. Было что-то привлекательное в длинном ряде переговорных трубок с кнопками внизу в вестибюле. Однажды Робу пришла в голову идея, что очень просто «замкнуть накоротко» эти трубки.

То, чего ему нехватало для этого, он нашел дома. в чулане, где хранились бумага, веревки и всякий хлам. Это была длинная картонная трубка, около трех дюймов диаметром. Он приставил ее к ряду переговорных трубок в вестибюле, наметив кружки, соответствующие их отверстиям. Потом он вырезал дыры в отмеченных местах перочинным ножом, а концы трубки заткнул.

Далее, с помощью своего друга и соседа по дому, он прикрепил это приспособление к переговорным трубкам, в результате чего получилась «перемычка», дававшая возможность жильцам дома говорить друг с другом.

Затем маленькие чертенята нажали все кнопки вызова, начав с верхнего этажа, чтобы обеспечить себе безопасное отступление. Надо вообразить, какое вавилонское столпотворение произошло в доме.

Вуд рассказывает теперь, вспоминая часть детства, проведенную на заводе Стэртеванта:

«Первая действительно интересная вещь, которую я запомнил на заводе, была началом моих занятий электричеством. Я заметил, что когда я спускался вниз по длинному темному проходу, который соединял огромный приводной ремень, передававший энергию от маховика к воздуходувной машине доменной печи, у меня всегда вставали дыбом волосы. Сначала я решил, что это происходит от страха. Но потом я уже не боялся — и стал искать другое объяснение. Я заинтересовался — не дует ли откуда-нибудь ветер. Я протянул руку к шуршащему ремню — посмотреть, не от него ли дует. Сразу же из концов моих пальцев потекли фиолетовые огненные струйки. Я был поражен и взволнован. Я еще приблизил руку к ремню, и к моей руке проскочила длинная искра.