Сергей Сибирцев
      Странности человеческие
      "Абсурдность становиться болезненной страстью, с того момента, как осознается"
      Альбер Камю
      "Один"
      Возвращаясь с работы - думаю о ней. Дома, заворачиваясь в холодное холостяцкое одеяло, прощаясь в днем минувшим, снова мои мысли возвращаются к ней.
      Она давно замужем. Любима мужем. Она любит своих детей. А ребятишки всегда с радостными воплями встречают свою любимую мамочку. А потом они все втроем готовятся к встрече - самой главной. Они все трое без ума от своего мужа и папочки...
      Редкая удивительная семья. Семья-остров. Остров домашнего благолепия. Остров затяжного жуткого счастья...
      Я не верю, что на свете существуют такие отдохновенные, заброшенные, позабытые горем местности...
      Она моя коллега. Я всегда думаю о ней. О ее страшно счастливом острове жизни. У нее странное мифологическое имя - Ариадна. В детстве она немного стыдилась его. Его легендарности и протяженности.
      Я еще не был женат. Возраст мой критический и весьма критичен - сорок два года - для обзаведения законным семейством.
      Я никогда никого не любил.
      Я полагал, что любить - это удел избранных натур. Сейчас, засыпая, держа перед собою образ Ариадны, я не понимаю: в чем моя вина, где я оступился, за какие такие грехи меня Господь покарал любовью. Любить чужую счастливую женщину...
      Занимаясь постельной любовью с какой-нибудь эпизодической женщиной, я все равно всегда думаю о Ней, о моей женщине. Это обстоятельство, видимо, коробит некоторых моих партнерш. В минуты наивысшей близости помимо своей воли я проборматываю, выстанываю:
      - Арочка, Ариадночка-а!! Ара-а-а!!!
      Обнаружив, после окончания близости, что рядом со мною не моя женщина... Женщина угрюмовато молчит или начинает придумывать ехидные вопросы, на которые я не отвечаю. Восстанавливая дыхание, я пытаюсь уследить за ускользающим осознанием, понимая, что подобные лицедейства для моей психики даром не пройдут.
      Через год я заразил своей любовью мою женщину.
      В первые недели Ариадна ничего мне не говорила. Только смотрела. Любящие женщины смотрят по особенному. Вернее всего, мое собственное сердце однажды сказало мне короткую фразу: "Отныне она твоя...".
      После этой откровенной фразы я не знал, что делать, как поступить с моей властью? Моя женщина сама распорядилась моей тайной и страшной властью. Спустя месяц после сердечного откровения она догнала меня после работы на улице и сказала совершенно буднично и обречено:
      - Ты умрешь без меня. Или сойдешь с ума... Я знаю. Я ухожу к тебе. Ты - мой крест...
      ***
      Прошел год. Мы жили вдвоем. Ее муж не отдал нам ее детей. Он разрешил навещать их. Моя женщина навещала своих ребятишек, когда хотела. Она была беременна третьим ребенком. Как я полагал, от меня. Я никак не мог представить, что через определенное время у меня будет собственное дите... Это не укладывалось в моем сознании.
      Потом у моей женщины случился какой-то токсикоз: ее постоянно рвало... В больнице она не захотела отлежаться. Потом был выкидыш, кровотечение, неотложка...
      Через месяц или два, когда она окончательно поправилась, во время одной из близостей я вдруг что-то вспомнил и грубовато запричитал:
      - Арочка! Девочка моя, Ариадночка!!
      Женщина, которая лежала рядом, с нежным чужим лукавством вглядывалась в мои глаза, гладила меня и говорила:
      - Дурачок! Ложись... Ложись, я рядом. Я всегда теперь рядом.
      Я не узнал эту женщину. Я понял: мне никогда не увидеть моей женщины.
      В ту же ночь я задушил ее...
      Медэкспертиза признала меня психически вменяемым. Муниципальный суд приговорил к смертной казни.
      Прошение о помиловании я не подал.
      Со дня на день жду исполнения приговора.
      - Ариадна-а! Девочка моя! Где ты?! Отзови-ись!
      P.S.
      Председателем суда была немолодая немиловидная женщина. Усталой судье все-таки было непонятно: почему жертва - довольно рослая: 1 метр 76 сантиметров, двадцати девяти лет женщина - абсолютно не оказала сопротивления в момент удушения ее подушкой. Судмедэкспертиза установила, что пострадавшая в эти минуты очнулась ото сна, о чем свидетельствовали ее широко открытые глаза и зажатая ткань подушки между зубами...
      Да, Ариадна не спала, когда до ее сознания дошло, что ее любимый дурачок все-таки сошел с ума. Она до последнего проблеска сознания помогала своему любимому. Она знала, что вскоре их души встретятся там, там...
      Преступник был тщедушного телосложения, почти юношеского. Рост имел средний - 172 сантиметра.
      Он до самого последнего предсмертного мгновения был уверен: все, что с ним произошло, происходит и сейчас произойдет - самый натуральный дурной сон.
      Голоса
      В телефонной трубке - звонкий чистый возбужденный голос.
      Голос принадлежал женщине.
      Голос переливался, журчал, брызгался, точно весенний, безудержно глупый в своей дерзости и веселости, ручей.
      Согласные и шипящие выговаривались голосом, с выразительностью поистине зримой, - он сам явственно слышал и видел, как задорно перекатываются разбуженные от зимней спячки эти голыши-камушки - слова...
      Этот голос любил и искренне верил, что его так же слепо и безрассудно любят.
      Этот голос ни за что бы, ни поверил, что его весеннюю музыку слушают с тягостным и злым чувством.
      Потаенное, холодное, склизкое располагалось, умело таясь, в другом голосе, - мужском.
      Голос мужчины из телефона напоминал осенний нудный дождь, который всем нормальным людям давно опротивел. Впрочем, этот осенний занудный кропотливый голос-дождь смертельно обрыдл и самому обладателю.
      Однако вместо того, чтобы наконец-то прекратиться и перестать угнетать своего смурного хозяина, он все с той же непоколебимой нудностью тянул и тянул свою печальную и совсем не пушкинскую мелодию. Он отговаривал, усовещал, призывал к здравомыслию, еще к чему-то не менее рутинному и скучному...
      В телефонных трубках жили одновременно два голоса.
      Один - любящий, нежный, доверчивый и незрячий.
      Другой, напротив, чересчур зоркий, точный, прагматичный и деловито правильный.
      Жили вот так в разных сезонах, в разных месяцах года. Жили уже давно, - давая жизнь друг другу, давая надежду. Одному - на встречу. Другому - на окончательное освобождение.
      Два голоса...
      Сон
      Тянуло вечерней речной чародейственной прелью.
      Изба-терем, придвинутая к самому краю обрыва, - внизу теплое парящее зеркало омутов. Редкие едва звучные выплески, - на вечерний охотничий моцион вышли рыбы, выхватывая губастыми пастями гибельно бреющих мошек, комаров и прочую членистоногую челядь.
      Догадываюсь: душа моя в сновидении. Мне хорошо и неторопливо в нем.
      Легко раздваиваюсь и порою подглядываю за самим собою.
      Оказывается, какое странное у меня лицо... Не узнаю его.
      Меня слегка беспокоит мысль: отчего же не волнуюсь по поводу разительной перемены моей физиономии? И все равно не думаю волноваться. А мысль беспокойливая все же саднит, мешает наслаждаться вечерним покоем, уединением.
      Вдруг до обморочной жути отчетливо читаю чарующее пророческое:
      " Нет, не случайно ты, молодец, оказался в вечности...
      " Это вечность вечерняя твоя в будущем...
      Я сразу вспоминаю: в этом чарующем вечере еще вчера я не жил. А сегодня вдруг удостоился жить...
      И вдруг, где-то там, далеко, за дышащей речкой, за мирной рябиновой гладью человеческий крик - мольба о помощи...
      Я знаю, он - этот никем не слышимый безумный неудаляющийся и не приближающийся смертный зов обращен не ко мне.
      Человеческий отчаявшийся крик обращен к вечности, он направлен к Богу...
      Я догадываюсь, я почти уверен, - я знаю: прелый теплый вечер - это и есть Он.
      Интересно. А куда ехала она, сидящая, напротив, в электричке метро? Куда она...
      Оказывается, она рядом. Она давно рядом. И смотрит туда же куда и я.
      Интересно, а что она думает обо мне? Наверное, думает...
      Я еще раз попытался убедиться, что она здесь...
      Вместо нее чья-то бабушка приветливо кивает усохшей головкой, аккуратно укрытой в серый шинельный шалашик-платок. Из теплой глубины его глаза девушки...
      А-а, вон, куда она спряталась!
      Нужно скорее спросить, успеть: а куда она...
      Не успел задать глупый смертный вопрос...
      И, проснувшись, бросился к чистому листу бумаги...
      И зачем-то, мимоходом заглянул в зеркало...
      Из зазеркалья какое-то чудовищно длительное мгновение выглядывали не мои глаза, - это были глаза девушки, - глаза смерти...