Глава I

Иногда жизнь человека начинает напоминать роман: в ней отчетливо проступает основная тема.

Вряд ли можно назвать другую личность, которая бы в первую половину своей жизни так отвечала ожиданиям эпохи, как человек по имени Ёсинобу[1], пятнадцатый сёгун Токугава[2]. В этом, наверное, и состояла главная тема его жизни.

По происхождению Ёсинобу не принадлежал к сёгунскому дому. Он родился в семье Токугава из Мито – боковой ветви сёгунской фамилии Токугава. Самурайский дом Мито считался одним из «трех знатных домов», к которым относились также дома Кисю и Овари[3].

Мито был беднее остальных «знатных домов». То же и в чинах: если главы двух других фамилий носили придворные звания Старших советников, то глава Мито – всего лишь Среднего советника. Если у сёгуна не было наследника, то его брали либо из Кисю, либо из Овари, но не из Мито. Словом, клан Мито всегда стоял на ступеньку ниже двух других.

Но были у Мито и свои привилегии: так, глава этого дома мог постоянно проживать в своем особняке в Эдо и не оставлять семью в заложниках[4].

Поскольку глава дома Мито, как и сёгун, постоянно проживал в столице, то его стали называть «заместник сёгуна державы». Впервые так почтительно жители Эдо назвали известного своей образованностью Мито Комон[5]. Конечно, такой должности, как «заместитель сёгуна» в правительстве не было, и кажется странным, что бакуфу, которое обычно даже боковым зрением отслеживало критику государственной системы управления, на удивление бесстрастно реагировало на это прозвище, родившееся, скорее всего, в кругах образованных жителей Эдо. Наверное, таким прихотливым образом правительство давало дому Мито дополнительные привилегии.

Вот в таком клане и родился Ёсинобу.

Его отцом был Рэцуко Нариаки.

В старости Нариаки пользовался безграничным уважением и любовью «людей долга» – сторонников императора. Они почти боготворили его, утверждая, что «стоит нашему старику из Мито только на пороге показаться, как исчезнет чужеземная напасть и Япония обретет спасение». Разумеется, это была одна из химер, порожденная духом того необычайного времени. В действительности Нариаки не был столь всесилен, но зато на самом деле был беззаветно храбр, его советниками были многие знаменитые самураи, например, Фудзита Токо, и именно в клане Мито возникла «школа Мито»[6], ставшая на закате сёгуната идейной опорой политики спасения страны. По всей вероятности, Рэцуко Нариаки действительно обладал сильными задатками вице-сёгуна, которые он со всей твердостью демонстрировал и в замке Эдо. Так что легенда о нем как о герое из героев, на которого только и могут уповать «люди долга» из низших слоев общества, имела свое веское основание.

Однако в жизни Рэцуко Нариаки был далек от идеала. Он, например, был весьма вульгарен и грубо вел себя женщинами. Эта грубость доходила буквально до болезненного состояния, так что он чуть ли не бросался с кулаками на придворных дам, прислуживавших сёгуну в его внутренних покоях. В свою очередь, фрейлины сёгунского замка в Эдо терпеть его не могли и относились к нему, как к омерзительной гусенице. Дворцовым дамам не нравилось в Нариаки решительно все, даже его политическая деятельность.

При всем при том Нариаки был ярым сластолюбцем и отцом 21 мальчика, не считая множества девочек. Правда, совершеннолетия достигли только двенадцать сыновей и шесть дочерей, но все равно Нариаки с его 18 наследниками был счастлив в семейной жизни.

Законная жена Рэцуко Нариаки родилась в Киото и происходила из семьи Арисугава, принца императорской крови. После замужества она получила имя Томиномия Ёсико. Когда в положенное время зашла речь о замужестве принцессы, то в поиске кандидатов весьма деятельное участие принял император Нинко, который даже изволил отметить:

– Мито – это, можно сказать, воины из воинов, сей дом из поколения в поколение почитает императора; лучшей партии для Томиномия и быть не может.

Вскоре было получено высочайшее благословение на брак.

В доме Мито было известно, что при императорском дворе высоко ценят ясный ум и красоту Ёсико. Но Нариаки, радуясь красоте жены, более всего думал о будущем ребенке:

– Красота-то угаснет, а вот ум ничем не заменишь. Надеюсь, что жена родит мне умного сына! – У Нариаки уже был сын от наложницы, но наследовать дом мог только ребенок от законной жены. Им стал Цурутиё, будущий Ёсиацу, десятый глава клана Мито. С годами он все больше и больше походил на мягкого и изнеженного киотосца; в слабохарактерном Цурутиё не было ничего от его воинственного отца.

– Что делать, – разочарованно говорил Нариаки, – наверное, на этот раз победила жидкая придворная кровь…

Потом сыновья рождались один за другим, и не обязательно от законной жены Ёсико. Имена им, не мудрствуя лукаво, давали по порядку: Дзиромаро (Второй Сын), Сабуромаро (Третий Сын), Сиромаро (Четвертый Сын), Горомаро (Пятый Сын), Рокуромаро (Шестой Сын)… Второго и Пятого сыновей родила Ёсико. Второй сын рано умер, Пятый же еще подростком отличался красотой облика и вскоре приобрел тонкие придворные манеры.

– Да, опять киотосская кровь оказалась сильнее, – говорил Нариаки. Придворная кровь снова одолела самурайскую. По велению Нариаки Горомаро должен был стать приемным сыном в другом самурайском доме. Вскоре его усыновил глава дома Икэда из клана Тоттори в провинции Инаба. Позднее Горомаро возглавил этот клан под именем Икэда Ёсинори…

В конце концов Ёсико родила и будущего сёгуна Ёсинобу, или Кэйки, который при рождении получил имя Ситиромаро (Седьмой Сын).

– А этот – самурайских кровей или придворных? – размышлял полный надежд Нариаки, что называется, с пеленок внимательно наблюдая за сыном.

У князя было много странностей, и одна из них – любовь к воспитанию детей, которой он отдавался со всем пылом. Это рвение было связано с тем, что сам Нариаки в детстве просто ненавидел ходившую за ним кормилицу.

– Мужчин должны воспитывать мужчины, – с такими словами он однажды пришел за поддержкой к своему отцу, и тот не только уволил кормилицу, но и назначил ребенку двух дядек из числа самых крепких самураев клана.

Так что в отличие от остальных даймё[7] Нариаки был очень озабочен судьбой своих наследников…

Сыновья крупных феодалов всегда росли в особняках кланов в Эдо. Таков был приказ правительства: сёгунат считал детей даймё важным человеческим материалом и не выпускал их из поля зрения.

Однако по особой просьбе Нариаки и тут для клана Мито было сделано исключение из этого правила. Дети клана рождались в Эдо, но еще в младенчестве их увозили оттуда и отдавали на воспитание неотесанным провинциальным самураям: в Мито боялись, что они заразятся изнеженными столичными манерами.

С Ёсинобу тоже поступили согласно законам клана и воспитывали его так, чтобы он стал не жителем сёгунской столицы Эдо, а настоящим самураем из Мито. Поэтому когда младенцу исполнился год, его увезли от родителей, из эдосского особняка в Коисикава, в замок Мито в провинции Хитати.

В следующий раз отец увидел повзрослевшего сына только через десять лет, когда вернулся в свою провинцию.

– Нет, это особенный ребенок, – словно гадатель, говорил Нариаки, обращаясь к своим старым верным вассалам. В сыне не было столичной манерности.

– Молодец! Добрый вояка будет… Но все же если им не заниматься – отобьется от рук, – рассуждал он. Нариаки хотел, чтобы сын стал вторым Токугава Иэясу – основателем сёгунского дома[8].

– Получше смотрите за ним! – постоянно наставлял он самураев, воспитателей, служанок. Скоро ожидания, которые Нариаки связывал с сыном, передались всем воинам клана.

– Даймё должен быть сильнее обычных самураев, – считал Нариаки – и соответственно этому шло воспитание мальчика. Чем больше надежд возлагалось на Ёсинобу, тем строже с ним обращались.

– Самурай должен спать в правильной позе, – часто говорил Нариаки и заходил в спальню Ёсинобу посмотреть, как тот спит. Ёсинобу спал неправильно.

– Не подобает воину лежать вот так, расслаблено раскинувшись… Поставить у изголовья Седьмого Сына пару острых мечей! – приказывал отец, и с той ночи Ёсинобу спал на подушке, по бокам которой, точно рога, торчали два острых, как бритва, клинка. Теперь он должен был лежать тихо, чтобы не поранить себе голову и лицо, ворочаясь во сне.

– Настоящие воины изволят почивать на правом боку, положив под него правую руку, – изводил мальчика придирками его воспитатель Иноуэ Дзиндзабуро. Иноуэ считал, что сильную правую руку нужно обязательно держать снизу. – Ежели во время сна на Вас набросится супостат и отсечет Вам левую руку, то вы сможете биться сильной правой, – говаривал он. В результате Ёсинобу до самой старости спал только на правом боку, положив под него руку.

«А для чего все это нужно?!» – Такой вопрос даже не приходил мальчику в голову. Нариаки был уникальным даймё. В других самурайских домах и представить себе не могли, в какой строгости он воспитывает своих детей. Одежду и постельное белье для них шили из пеньки или хлопка, шелковыми вещами совершенно не пользовались. Распорядок дня был очень строгий: дети вставали с зарей, обливались холодной водой, затем под присмотром приближенных самураев читали вслух половину свитка из «Четверокнижия» или «Пятикнижия»[9] и только потом завтракали. После завтрака до десяти часов утра шли занятия каллиграфией, после чего молодые господа вместе с остальными учениками направлялись в «Зал Расширенного Пути» – школу клана. Потом – обед, после которого дозволялось немного поиграть. Послеобеденное время посвящалось воинским искусствам. Вечером, после ужина, изучали оставшуюся после утренней читки часть классического произведения – и день заканчивался. Ни малейшего отклонения от этого расписания не допускалось.

Ситиромаро-Ёсинобу, конечно, тоже подчинялся таким суровым методам воспитания и строгому распорядку дня, но не следовал им беспрекословно. Нариаки же требовал именно беспрекословного повиновения. Ситиромаро очень любил укреплявшие его тело занятия воинскими искусствами, но не выносил чтения книг и всячески от него отлынивал. Не зная, как быть, наставник-самурай постоянно повторял: «Отказываетесь читать – будем Вам прижигать пальцы моксой!»[10] и, в конце концов, однажды действительно столь сильно прижег большим пучком моксы указательный палец ученика, что с него даже слезла кожа.

Однако Ситиромаро молча вытерпел боль и хвастливо заявил, что лучше терпеть боль от моксы, чем читать книги. В результате он получил еще несколько ожогов моксой, которые, в конце концов, воспалились, и палец распух. Но Ситиромаро оставался непреклонен в своем упрямстве. Растерявшийся воспитатель обратился за помощью к Нариаки.

Отец распорядился немедленно отправить нарушителя под домашний арест. Тотчас же был сооружен карцер: в одном из углов гостиной отгородили ширмой участок комнаты размером не более одного цубо[11], обвязали ширму веревкой и заперли там Ситиромаро. Еды осужденному не давали… Мальчик вроде бы покорился и начал демонстрировать показное смирение, однако к учебе по-прежнему относился с прохладцей. Интерес к наукам у него появился только после двадцати лет, а до того он вел жизнь, о которой его наставник Кавадзи Тосиакира критически отзывался так: «Он посвящает семьдесят процентов времени воинским искусствам и только тридцать – наукам. Между тем если не следовать правилу „половина на половину“ – настоящим воином из Мито не станешь!»

Ситиромаро с легкостью хитрил в играх и вообще не был тихим прелестным мальчиком. Женская половина дома его недолюбливала. Старший брат Горомаро, напротив, рос тихим и спокойным, любил помогать наряжать кукол к празднику девочек[12]. Как-то в комнату, в которой шли приготовления к празднику, ворвался Ситиромаро и с криком «Брат Горо, не занимайся ерундой!» сбросил стоявших на полке кукол на пол и все их изломал.

– Как же дурно поступает братец Ситиро! – перешептывались между собой подруги Горо…

Нариаки связывал с сыном большие надежды еще и потому, что у мальчика были выдающиеся способности к каллиграфии – в то время считалось, что стиль письма выражает саму сущность человека.

«И все-таки, кем же он станет?» – снова и снова спрашивал себя Нариаки. Нельзя исключать, что уже тогда в глубине души отец лелеял надежду, что судьба когда-нибудь улыбнется Ёсинобу, и он займет место наследника в сёгунском доме…

Как-то, когда Ёсинобу был еще совсем мал, из клана Кисю в Мито пришла просьба дать мальчика на усыновление. Лучшего дома для породнения, наверное, и пожелать было нельзя, но когда проводивший переговоры Фудзита Токо обратился к Нариаки, тот сказал, как отрезал:

– Только не Ситиромаро! – Нариаки берег его на случай, если что-то произойдет с его наследником Цурутиё. – Вон пусть Горомаро пойдет, – продолжал Нариаки. – Он любит в куклы играть, и вообще парень ни то, ни се, но для приемыша – сойдет.

Так что Нариаки не отдал сына даже в дом Кисю – ведущий из «трех знатных домов». Это заставляет думать, что он не просто следовал старинному правилу «наследника не отпускай из дома», а имел в отношении Ситиромаро другую, тайную задумку. Впрочем, по каким-то сторонним причинам дом Кисю не усыновил и Горомаро; позднее его отдали в семью Икэда.

А Ситиромаро-Ёсинобу ждала другая участь…

В четвертом году Кока (1847 год), когда мальчику исполнилось одиннадцать лет[13], Абэ Масахиро, высокопоставленный член сёгунского совета старейшин и правитель провинции Исэ, вызвал в свою резиденцию господина Накаяма, главного вассала клана Мито и правителя провинции Бинго, и сказал ему:

– Во Внутреннем Дворце полагают, что господин Ситиромаро станет приемным сыном в доме Хитоцубаси.

Слова «во Внутреннем Дворце» ясно свидетельствовали о том, что это приказ Иэёси, двенадцатого сёгуна династии Токугава. Однако Накаяма неожиданно ответил:

– Да ведь, наверное, это может быть и другой сын, не обязательно Ситиромаро! – И сослался на то, что Ситиромаро заменяет наследника и просто так его не отпустят.

«Болван этот Накаяма, – подумал Абэ. – Не понимает, что ли, всей подоплеки дела?»

В последние годы сёгуната Токугава советник Абэ Масахиро пользовался в правящем доме репутацией человека выдающегося ума и редкой проницательности. Он остро чувствовал своеобразную притягательность опасного человека по имени Нариаки из Мито, которого недолюбливали и в правительстве, и в сёгунской фамилии, и имел тайный замысел заполучить его в союзники, чтобы таким образом преодолеть трудности, возникшие в управлении государством. Эти трудности были связаны с обороной морских границ страны. Хотя до наступления взрывоопасной ситуации – прихода кораблей Перри[14] – оставалось еще несколько лет, у побережья Японии там и сям уже начинали появляться западные суда, что приводило правящие круги страны в трепет. Абэ полагал, что Нариаки из Мито, крайне воинственный противник иностранцев, с его смелостью, умом и популярностью был бы в этой ситуации незаменим. Но вслух он этого сказать не мог: Нариаки с отвращением относился к нравоучительной правительственной риторике и жил в своем особняке в Коисикава фактически под домашним арестом.

«А Нариаки… И ядом можно вылечить. Нужно только знать, как… Торопиться в этом деле не надо… Отложим именины сердца до другого раза! – размышлял осмотрительный Абэ Масахиро. – Может быть, хоть породнение с домом Хитоцубаси порадует этого привередливого, тяжелого характером человека?»

Проницательный Абэ как в воду глядел…

– Ну да о таких делах лучше долго не толковать! Возвращайтесь домой и в точности расскажите все господину Среднему советнику (Нариаки), – с этими словами Абэ отпустил самурая из Мито.

Нариаки в своем особняке в Коисикава внимательно выслушал доклад о пожеланиях обитателей Внутреннего Дворца. Умение читать в людских душах не подвело Абэ: Рэцуко немедленно согласился с его предложением. Причина была проста:

«Ситиромаро может стать сёгуном!» – К такому выводу Нариаки пришел в результате тонкого анализа наподобие того, который проделывает за шахматной доской мастер, предугадывающий позицию на много ходов вперед.

Действительно, нынешний сёгун Иэёси слаб здоровьем и, наверное, долго не проживет. Но и Иэсада, который должен наследовать Иэёси, от рождения немощен. Здоровья у него – в половину от обычного, идет молва, что из-за особенностей телосложения он не может иметь дело с женщинами. Так что, видно, не только самому Иэсада судьбой уготована короткая жизнь, но и наследника у него не будет.

Если так, то наследником сёгунского дома должен стать приемный сын. Его могут взять либо из «трех знатных домов» (Мито, Овари, Кисю), либо из «трех благородных домов» – семейств Хитоцубаси, Симидзу, Таясу. В дом Хитоцубаси и идет Ёсинобу.

Шанс есть. И шанс очень неплохой. Так, из клана Овари преемника взять сейчас нельзя: они только что сами усыновили мальчика из другого клана и даже думать не могут о том, чтобы предлагать ребенка в сёгунский дом. Наримаса, глава дома Кисю, в прошлом году приказал долго жить, а его наследник, Кикутиё, родился уже после смерти отца; младенцу еще нет и года. Поэтому из «трех знатных домов» никого усыновить невозможно.

Остаются «три благородных дома». Но в Таясу господин Ёсиёри только что сам утвердился как глава дома и еще не успел обзавестись наследником. Дом Симидзу тоже, как говорится, пустует, потому что после смерти Наримаса господин Симидзу Нарикацу покинул дом Симидзу и стал приемным сыном в доме Кисю.

Остается дом Хитоцубаси.

Правда, его тоже преследуют несчастья. Много у них было приемных сыновей, да все странным образом умирали молодыми. Нынешний малолетний наследник, Масамару, которого взяли из дома Овари, сейчас тоже прикован к постели.

И если сёгунскому дому понадобится преемник, то взять его будет неоткуда, кроме как из дома Хитоцубаси. А следующим в дом Хитоцубаси придет Ёсинобу.

«Так может, действительно из дома Мито выйдет сёгун?» – продолжал размышлять Нариаки.

Такого случая не было за всю историю династии военных правителей. Это бы дало Нариаки огромную власть. Как родной отец сёгуна, Нариаки получил бы возможность жить в замке Эдо. И руководил бы правительственными чиновниками. И заставил бы замолчать придворных дам… Да, для Нариаки это значило бы поистине безграничное могущество!

Нариаки был крайне честолюбив, и это, естественно, вызывало непонимание и недовольство членов сёгунского правительства. Но надо признать, что его честолюбие шло от любви к Отечеству и справедливого недовольства положением страны…

Как бы то ни было, теперь именно он, Нариаки, получал возможность взять в свои руки управление японским государством.

– А сэйсю – острая штучка, – оценил даймё действия Абэ Масахиро, правителя Исэ[15].

Выходит, Нариаки плохо знал 29-летнего Абэ, владельца замка Фукуяма в земле Бинго, человека, о котором говорили, что он «награжден умом и провинцией Исэ». Для Рэцуко стало полной неожиданностью, что молодой глава кабинета столь тонким способом протянул ему руку.

Ответ Нариаки, переданный через главного вассала самурайского дома, был короток:

– Согласен!

– Что и требовалось! – Масахиро был очень доволен тем, что ему удалось достичь своих политических целей. При этом он совершенно не представлял, кто такой этот Ситиромаро; он только знал, что Нариаки из Мито возлагает на сына очень большие, доходящие до смешного надежды.

Так что, наверное, можно сказать, что именно ожидания Нариаки породили те слухи, которые, в свою очередь, сделали из Ёсинобу человека невиданной дотоле судьбы.

Глава II

Между тем одиннадцатилетнего Ёсинобу все это, естественно, совершенно не волновало. Получив из Эдо приказ отца спешно выехать в сёгунскую столицу, он покинул замок Мито. Было уже начало осени – шел седьмой лунный месяц.

Ехали верхом. В пути Ёсинобу сопровождали тринадцать самураев во главе с его наставником Иноуэ Дзиндзабуро.

Через три дня процессия въехала в усадьбу клана Мито в Эдо.

Утром первого дня восьмого лунного месяца члены совета старейшин Абэ Масахиро и Тода Тадамаса (глава клана Уцуномия) прибыли в качестве посланников сёгуна в резиденцию Нариаки и формально передали ему указ правителя. Указ гласил: «Прикажите направить наследника в дом Хитоцубаси».

Феодалы Хитоцубаси, получавшие годовое жалованье в 100 тысяч коку[16] риса, не были столь независимы, как даймё «трех знатных домов». Строго говоря, дом Хитоцубаси вообще не являлся самурайским кланом, поскольку у него в подчинении не было своих вассалов, если не считать нескольких личных слуг.

«Три благородных дома» – Хитоцубаси, Симидзу, Таясу – по закону принадлежали к сёгунскому семейству. И они сами, и их немногочисленные слуги считались подчиненными непосредственно сёгуну, что выделяло их из массы остальных самурайских домов.

Система «трех благородных домов» сформировалась во времена восьмого сёгуна Токугава Ёсимунэ[17] и имела своей целью создать, так сказать, запас сёгунской крови. Долг этих семей состоял лишь в том, чтобы поддерживать жизненные силы обитателей сёгунского дома. Других обязанностей у них не было.

Итак, Ёсинобу вошел в дом Хитоцубаси…

– А не слишком ли разбавлена кровь у молодого господина из Мито? – сразу зашептались придворные дамы и члены кабинета. Конечно, и дом Кисю, и дом Овари уже много раз «посылали свою кровь» в дом сёгуна, и теперь это могло бы его ослабить, так что с точки зрения генеалогии здесь все было в порядке, но все же брать ребенка из Мито – такого отродясь не бывало…

Клан Мито основал Ёрифуса, одиннадцатый сын Токугава Иэясу. С тех пор Мито не вступал в родственные связи с сёгунской фамилией, и хотя считался одним из «трех знатных домов», но по крови был связан с Токугава только через основателя сёгуната Иэясу, который жил более двухсот лет тому назад. Поэтому то обстоятельство, что Ёсинобу, самый младший отпрыск этой ветви, мог войти в сёгунский дом, было для тогдашнего общества поистине удивительным событием.

Тем не менее сёгун Иэёси был необычайно доволен. Жена Иэёси тоже происходила из киотосской семьи принца императорской крови Арисугава и приходилась родной сестрой матери Ёсинобу. Таким образом, через супругу сёгуна Ёсинобу доводился Иэёси племянником. А поскольку Иэёси обожал свою жену, то, еще не видя Ёсинобу, он крепко полюбил мальчика:

– Говорят, наш племянник – большая умница!

(И, надо сказать, что даже такие мелочи не могли укрыться от проницательного ока опытного царедворца Абэ Масахиро.)

А уж увидав Ёсинобу воочию, Иэёси был буквально очарован бойким мальчуганом:

– Гёбукё, пора за уроки! – с улыбкой говорил он, называя мальчика официальным, передававшимся по наследству титулом главы дома Хитоцубаси.

Прежний глава дома, малолетний Масамару, заболел и умер незадолго до того, как Ёсинобу вошел в семью Хитоцубаси. Так что вырастить ребенка в благородной семье в те времена было действительно непросто. Впрочем, и сам сёгун Иэёси был у своего отца Иэнари[18] вторым сыном: его брат Такэтиё умер молодым, оставив Иэёси наследником дома. Говорят, что Такэтиё был тихим мальчиком, ни на кого не державшим зла.

Возвращаясь к господину из Мито – Нариаки, надо заметить, что хатамото[19] не были к нему столь близки и дружелюбны, как к семьям Овари и Кисю. И если к последним они относились весьма тепло, как к кровным родственникам, то к Мито питали либо отчужденность, либо прямую враждебность. Причины этого крылись, прежде всего, в том, что в жилах обитателей дома Мито кровь Токугава Иэясу была основательно разбавлена. Немалую роль играло и то обстоятельство, что со времен второго главы дома, Мито Комон, или Мито Мицукуни, этот клан всегда был центром идеологии «почитания императора»…

На протяжении всей своей долгой истории дом Мито тратил большие средства, собирая у себя ученых, оппозиционных сёгунской власти, которые год за годом трудились над составлением «Истории Великой Японии»[20]. Лейтмотивом «Истории» стал лозунг «Почитайте императора, презирайте узурпаторов»; в ней с почтением говорилось об императорском дворе в Киото и с презрением – о военных правителях. Так, например, хотя сёгунат всячески почитал Асикага Такаудзи за ту роль, которую он сыграл в восстановлении власти Гэндзи, с точки зрения историков школы Мито воин Такаудзи оставался всего лишь мятежником[21]. Знаменитого героя Кусуноки Масасигэ историки школы Мито (также в противовес распространенной точке зрения) считали образцом вассальной преданности императору, поскольку он выступал против военных правителей[22].

Поэтому в знатных семействах сёгуната о клане Мито всегда сохранялось мнение как о каком-то «извечно мятежном доме». Более того, среди правительственных мудрецов ходили неясные слухи о том, что в доме Мито из поколения в поколение передают слова, которые сказал когда-то Мито Комон:

«Буде дом Токугава в Эдо и императорский двор в Киото почнут распрю, немедля бросайте оружие и отправляйтесь на службу в Киото».

Наверное, это были не просто слухи, и такое послание действительно существовало – не случайно почти в точности эти слова много лет спустя произнес Ёсинобу.

Словом, от самурайского дома Мито следовало держаться подальше. К тому же его глава, высокомерный и эксцентричный Нариаки, представлял для сёгуната опасность и просто как человек независимо мыслящий…

Естественно, сёгун тоже избегал Нариаки. Однажды в доверительной беседе с Асахина Масатоси, губернатором провинции Каи и начальником сёгунской канцелярии, он даже сказал, что с Нариаки нужно всегда быть начеку. Однако обычно в разговорах с приближенными сёгун отзывался о Нариаки просто как о «человеке выдающемся», имея в виду, наверное, его исключительно важную роль в делах боковой ветви сёгунской фамилии. Оба эти высказывания типичны для Иэёси, для которого был характерен сбалансированный подход к людям и событиям. Как настоящий глава обширного дома Токугава, Иэёси стремился быть объективным и считать, что Нариаки – это Нариаки, а его сын Ёсинобу – это Ёсинобу.

Более того, в глубине души он, похоже, сам надеялся усыновить юного отпрыска дома Мито. Об этом свидетельствует такой случай.

Один из важных постов при дворе сёгуна назывался «Посредник по высочайшим делам в высочайшем окружении» – что-то вроде начальника Тайной канцелярии или личного секретаря. При Иэёси его занимал некто Хонго, правитель провинции Танго. Его друг, уже упоминавшийся выше глава всей сёгунской канцелярии Асахина Масатоси, весьма длительное время находился в дурном расположении духа по случаю того, что никак не мог дождаться причитавшегося ему повышения рисового жалованья. Хонго попытался сказать об этом сёгуну:

– Осмелюсь заметить, что был бы благодарен и счастлив, если бы Вы, Ваше Высокопревосходительство, оказали милость некоему Асахина, наместнику в земле Каи…

У Асахина были веские основания ожидать прибавки к жалованью: он отвечал за подготовку охоты на оленей в сёгунских угодьях. Высочайший гон оленя был старинным обычаем. За время правления каждого сёгуна такая охота проводилась лишь единожды, но позволяла ее организатору сколотить немалый капитал: по традиции ответственному за проведение охоты полагалось увеличение жалованья на 500 коку риса. Однако в отношении Асахина подобного приказа не поступало.

– Нижайше Вас прошу, – завершил свое обращение к сёгуну Хонго. Однако Иэёси неожиданно ответил отказом:

– Нет в том надобности! – заявил он. И многозначительно добавил: – Асахина скоро и так получит повышение!

Скрытый смысл сёгунских слов был очень важен не только для Асахина, но и для Хитоцубаси Ёсинобу. С тех пор, как Ёсинобу вошел в дом Хитоцубаси, Асахина постоянно опекал его. И здесь было одно «если». Если Ёсинобу станет сёгуном, то Асахина получит следующий чин и сам поднимется до «Посредника по высочайшим делам в высочайшем окружении», то есть займет при правителе высший административный пост. Именно в этом был тайный смысл слов Иэёси. Теперь уже речь шла не о повышении жалованья; более, чем об увеличении содержания Асахина, сёгун думал о блистательном будущем, которое он прочил Хитоцубаси Ёсинобу.

– Похоже, Его Высокопревосходительство выдали, наконец, свою тайну, – зашептались придворные замка Эдо…

Среди челяди замка выделялась группа слуг, которых называли «ободзу „ – „монахи“, или «бритоголовые“[23]. Прислуживая в покоях даймё, они одновременно питали гостей сплетнями и тайнами сёгунского двора. Получаемые за это чаевые давали «монахам» неплохой приработок.

Усилиями «монахов» слова, сказанные Иэёси, быстро разнеслись по всем самурайским кланам. Так имя гёбукё – Хитоцубаси Ёсинобу, которому было в ту пору всего лишь десять лет, в мгновение ока приобрело в Эдо большой вес…

Как же прихотливо порой вьется нить человеческой судьбы!

К особняку Хитоцубаси почти что ежедневно стали прибывать даймё, высшие чиновники сёгуната, да и просто охотники за чинами из ведущих семей хатамото. Сняв, по японскому обычаю, обувь у входа, просители буквально набивались в дом, создавая в прихожей невообразимую толчею.

Так посеянные когда-то Нариаки семена надежды дали первые ростки, а его чаяния разлетались по стране все дальше и дальше. Казалось, что Ёсинобу начал оправдывать ожидания своего отца, который видел в нем задатки человека большой судьбы. Надежды Нариаки передавались другим людям и вскоре охватили все общество…