Жара угнетала город. Пахнувший было с утра ветерок, убоявшись удушливого смога, безвольно угас в чахлых кронах насквозь пропылённых деревьев. Жгучие солнечные лучи безнаказанно плавили асфальт, превращая искусственную твердь в нечто подозрительно ненадежное, похожее на топь. Капитан Балабанов, привыкший к свежему таёжному воздуху, почувствовал стеснение в груди и неприятную горечь во рту. Он прожил в столице одни только сутки, но уже успел проникнуться к ней чувством близким к отвращению. Возможно, виной всему была ночь, проведенная на суматошном вокзале среди усталых и потных людей, а также утро, огорошившее Балабанова приказом нового начальства, которое отнеслось к прибывшему провинциалу сухо и по-казенному. Радужные надежды, опьянявшие Балабанова не хуже водки, развеялись по столичным мостовым сизоватой бензиновой гарью.
      Ругая про себя идиотские московские порядки, Балабанов, тем не менее, упрямо
      пробивался сквозь густую толпу вслед за расторопным проводником с погонами сержанта. Фамилия сержанта была Гонолупенко, а его внешность повергала капитана в некоторое сомнение – а в ту ли столицу он попал? – Негра-то, зачем прислали? – синхронно с Балабановым удивились высыпавшие во двор немногочисленные свидетели.
      Дом, во двор которого злодейка судьба занесла Балабанова, был хмур, надменен и капитален в своём величии. Он нависал над слегка оробевшим провинциалом, как ястреб над цыплёнком, если и не с намерением раздавить, то, во всяком случае, с явным желанием напугать. Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что претензия на величие огромного сооружения изрядно потрёпана временем, которое оставило заметные следы на его каменных стенах. А двор и вовсе был откровенно грязноват, да и свидетели почему-то собрались возле мусорных баков, словно лучшего места для встречи с представителями власти не нашлось.
      – Из Америки, наверное, по обмену, – заметил кадыкастый старичок в полинявшей до полного безобразия майке и пятнистых армейских штанах.
      – Сам ты из Америки, – огрызнулся обиженный Гонолупенко.
      Капитан Балабанов орлиным взором профессионала окинул свидетелей, выискивая объект, достойный доверия. Кадыкастого старичка он отмёл сразу, как человека треповатого, а потому ненадежного. Следом за старичком отпали две тетехи в цветастых сарафанах на телесах не заслуживающих внимания. Поэтому вопрос свой Балабанов задал человеку средних лет с лицом вечного юноши и глазами младенца, глядящими с испуганным любопытством на грозных стражей порядка:
      – Где покойник-то?
      Юноша средних лет сморгнул, открыл было рот, но его опередил кадыкастый старичок, произнёсший с надрывом:
      – Нет его, ядрёна вошь, такие у нас, значится, дела. – Я говорила вам, нечистый, – дыхнула сбоку мистикой в ухо Балабанову тетёха в сарафане. – Как есть нечистый.
      – Полтергейст, – загнул мудрёное слово очкарик. – Дурак, – подвёл итог дискуссии Гонолупенко. – Мог бы и подождать, пока органы подойдут.
      – Кто мог подождать? – не понял Балабанов. – Так труп же, – пожал плечами Гонолупенко. – Ищи его теперь по всему городу. – Это с какой же стати? – удивился столичным порядкам Балабанов. – Нет трупа, нет и преступления.
      – Как бы не так, – возразил Гонолупенко. – Раз дело запущено в производство, то должен быть труп. Начальству вся эта мистика до фени, ему вынь да положи. – Ты в своём уме, – взъярился Балабанов. – Где я тебе труп возьму, если его нет в природе?
      – Должен быть, – твёрдо сказал Гонолупенко. – Таков порядок.
      Балабанова аж затрясло от злости – мало того, что негр, так ещё и идиот! А ведь Балабанову из таёжного далека казалось, что уж где-где, а в родной столице собраны лучшие кадры. А тут сам чёрт ногу сломит. С утра попался заполошный майор с оловянными глазами, отправивший прибывшего из провинции витязя туда не знаю куда, в поисках трупа, которого нет и никогда не было, судя по всему, теперь вот выясняется, что в помощники капитану дали чучело с головой, набитой мякиной.
      Народ озабоченным профессионалам сочувствовал. Тетёха в сарафане, давеча пугавшая органы мистикой, даже всплакнула, жалостливо помянув горемычных. – Нас-то с какой стати оплакивать, – огрызнулся в её сторону Гонолупенко. – Ты мне покойника дай.
      – Это всё змея подколодная виновата, – запричитала тетёха. – Наведёт мужиков, а обиходить не может. Вот они и мрут у неё, как мухи. За ними же уход нужен. – За кем уход? – не понял Балабанов. – За мухами?
      – За какими мухами? – удивилась тетёха и заморгала коровьими глазами. – За мужиками, значит. Я вот троих пережила и всех честь по чести схоронила. Народ не даст соврать.
      У Балабанова слегка закружилась голова. Ситуация казалось абсолютно бредовой, хотелось проснуться, но некому было разбудить, поскольку вокруг стояли люди, для которых бред был привычной средой обитания. – Мафия это, – сделал вывод старик. – Коза Ностра, скажем, или якудза. – Соображай, что городишь, – возмутился Гонолупенко. – Где та Япония, и где мы! – Прислали по обмену, – косо глянул на сержанта кадыкастый. – Сейчас кого только не присылают, ё моё.
      – Всё, – оборвал спор очумевший Балабанов. – Ведите на место преступления.
      В сусанины вызвались всё тот же треповатый дедок и очкарик, который, по мнению Балабанова, был слишком молчалив для человека претендующего на звание российского интеллигента. И имя у очкарика было подозрительно нерусское – Хулио-Альберто. От нечего делать, Балабанов принялся изучать наскальную живопись местных неандертальцев, которой был украшен весь подъезд сверху донизу. Живопись носила скандально-эротический характер, а каракули под рисунками не оставляли камня на камне от репутации какой-то Марианны. – А почему Хулио-Альберто? – запоздало удивился Гонолупенко и посмотрел на покрасневшего очкарика.
      – Машка чудит, – хихикнул разговорчивый старичок. – Вы будете, говорит, два Хулио, это про нас с Аликом: он, значит, Хулио-Альберто, а я, значит, Хулио-Игнасио. Раньше-то меня Игнатом звали. А теперь всё Хулио да Хулио. Любит она это дело страшно.
      – Секс? – насторожился Гонолупенко. – Какой секс? – удивился старик. – Я про телеящик. Для секса у неё другие есть, вроде этого пропавшего покойника.
      – А покойник случаем не наркоман? – Худого слова про него не скажу, – возразил Хулио-Игнасио. – Тихий был такой. Сидел всё, на машинке стучал.
      – Писатель, что ли? – Может и писатель, – согласился старичок. – Видно было, что человек не в себе.
      Хозяйка выплыла навстречу гостям белой лебедицей. Гонолупенко подобрал отвисающий живот. Балабанов смущённо поправил фуражку. Блондинка была роскошных форм и, если судить по глазам, предосудительного содержания. Одним словом Марианна.
      Стараясь не смотреть на одетую во что-то лёгкое и невероятно прозрачное хозяйку, Балабанов приступил к расследованию. Сахарно улыбающаяся Марианна ему в этом не препятствовала, хотя взгляд её зелёных колдовских глаз капитан чувствовал даже затылком.
      Квартира была, что там ни говори, по настоящему роскошной. Балабанову, привыкшему по большей части к деревенским срубам и поселковым хрущобам, где селился не сановный люд, в таких бывать ещё не доводилось. Более всего поражали потолки, находившиеся на совершенно невероятной высоте, словно данное сооружение строили для сказочных великанов, а потом, по капризу властей, отдали простым смертным. Комнат в квартире было целых три, это не считая кухни и прочих сантехнических каморок, и все они были заполнены не только дорогой мебелью, но и множеством необычных вещей, от которых у Балабанова мороз пошел по коже. Более всего его поразили личины злобных существ, развешанные по стенам гостиной, которые совершенно неприлично скалились в сторону сотрудников милиции и непочтительно пялили на них пустые глазницы. Похоже, наскальная живопись не лгала, когда довольно откровенно намекала, что Марианна ведьма. – Дуры-бабы, – томно вздохнула хозяйка. – Спал он, а эти переполох подняли. – Так ведь холодный был, – прокашлялся Хулио-Игнасио. – И губы синие. Я и то в сомнение впал.
      – А он всегда был холодным, – возразила томная Марианна. – Мне то что, заплатил деньги и живи.
      Балабанов комнату постояльца осматривал дотошно, но ничего наводящего на размышления не обнаружил. Стол, стул, кровать и потрёпанный временем шкаф, вот, пожалуй, и вся мебель. Гонолупенко старинный шкаф почему-то особенно не понравился, и он долго его обнюхивал, открывая и закрывая дверцы. – Вещички постоялец с собой прихватил? – задал сержант вопрос Марианне. – Не было у него вещей, – возразила хозяйка. – Голым и босым пришёл, таким меня и оставил.
      Хулио-Игнасио на слова Марианны глупо хихикнул, а Хулио-Альберто застенчиво кашлянул.
      – А у вас ничего не пропало? – спросил Балабанов.
      Если верить Марианне, то всё было на месте. Предчувствие подсказывало капитану, то этим зеленым глазам верить нельзя, но это было внеслужебное предчувствие, и он решил им пренебречь.
      – Комнату сдавать будете? – Балабанов, задавая вопрос, старался смотреть мимо зелёных глаз.
      – Отчего же, – вкрадчиво сказала Марианна. – Вы человек по виду приличный, к тому же лейтенант, за вами я буду, как за каменной стеной.
      – Капитан милиции, – поправил её Балабанов. – А дело мы прикроем, если у вас к бывшему постояльцу нет претензий.
      Марианна повела плечиком и стрельнула в капитана колдовскими глазами навылет. Балабанов хоть и пошатнулся, но на ногах устоял. Заметивший опасность Гонолупенко попробовал было вздохами и подмигиваниями отвлечь начальника от объекта, но, увы, Балабанов на сержанта не смотрел, занятый хозяйкой. Перед самим собой он оправдывал этот интерес, как служебный, но в глубине души понимал, что дело не только в службе. За тридцать Марианне скорее всего уже перевалило, но свежесть лица она не потеряла, а что касается стана, то был он как раз в Балабановском вкусе – капитан любил баб пышнотелых.
      – Приходите вечером, – сказала Марианна. – Тогда и о цене поговорим.
      Во двор Балабанов спустился довольный и собой и жизнью. Нельзя сказать, что за это время унылый дворовый пейзаж преобразился, но безысходную тоску на капитана он уже не навевал.
      – Ведьма она, – сказал Гонолупенко. – Попал ты, как кур в ощип. – Конечно ведьма, – засмеялся Балабанов. – Хулио-Игнасио – колдун, а Хулио-Альберто – маг и чародей.
      – Посмеёшься, – зловеще предупредил Гонолупенко. – От этого дома прямой выход к Лысой горе.
      Балабанов только головой покачал: мало того, что негр, мало того, что идиот, так ещё и суеверный. Сам Балабанов в нечистую силу не верил. Хотя, по слухам, в его родных местах пошаливали лешие. Балабанов над суевериями только посмеивался. Правда, однажды капитану довелось расследовать дело о пропавших штанах, совершенно новых, к слову сказать, соседа Митрича, и в этом происшествии, если верить показаниям потерпевшего, не обошлось без русалок. Митричевы штаны Балабанов нашёл в два счёта, а пострадавшему настоятельно порекомендовал, уменьшить дозу до пределов разумного, не то по его душу придут не только русалки, но и зелёные чёртики. Митрич предостережению внял и с дурацкими русалками больше к Балданову не лез.
      – Зайдём, что ли, – кивнул капитан на ближайшее заведение. – В горле пересохло.
      Гонолупенко, даром что негр, но к жаре явно непривычный, глянул на крикливую вывеску с опаской. Балабанову Гонолупенковская подозрительность показалась просто смешной, и он шагнул за порог первым, с надеждой на тёплый приём и ласку. Однако ни тёплого приёма, ни ласки он так и не получил. Вынырнувший откуда-то сбоку средних лет швейцар в адмиральской ливрее замахал на вошедших руками: – Ни-ни. Всё занято. Велено не пущать.
      Зал был почти свободен. Лишь в дальнем конце громко и безудержно колготилось застолье, человек на тридцать. Колготилось, если судить по распаренным лицам и расстегнутым до пупа рубахам уже довольно давно. Мешать им Балабанов не собирался, но претензию на пару свободных стульев у ближайшего столика заявил и даже грозно цыкнул на протестующего швейцара: – Ты поговори у меня, хрен в лампасах.
      – Так не своей же волей, – закручинился швейцар. – Меня из штаба прислали. – Из какого штаба? – не понял Балабанов.
      – Из генерального, – рассердился его непонятливости адмирал. – Подрабатываем мы здесь.
      – Важные люди? – поразился Балабанов. – А хрен их знает, – пожал плечами адмирал. – Шантрапа какая-нибудь, но при деньгах. Полковник генштаба для них, сволочей, дёшево и не престижно. Потребовали адмирала. А нам куда деваться – служба.
      Балабанов, ошарашенный беседой с адмиралом, которого он принял за швейцара, поспешно вывалился на улицу.
      – Дружки Бамута Абрамовича, – смачно плюнул на мостовую Гонолупенко. – Какого ещё Бамута Абрамовича? – не понял Балабанов.
      – Сосновского, знамо дело, – пояснил Гонолупенко. – Он, говорят, един в трёх лицах. Вроде оборотня. Сегодня одно лицо, завтра другое.
      За свою жизнь Балабанов многих дураков повидал и даже на ответственных постах, но сержант Гонолупенко явно тянул на нечто совершенно особенное. Минут пять капитан разглядывал его е интересом. Если бы не коричневая кожа мулата, то Гонолупенко вполне мог бы сойти и за хохла и за кацапа одновременно. И откровенно нагло-курносой физиономией и обширным животом, выпирающим из тесноватой рубахи. Роста он был среднего и в плечах неслабый, а глаза имел вроде бы смышлёные. Балабанов не исключал, что Гонолупенко просто перегрелся на солнце. Или принял вчера через меру и к утру не успел протрезветь. А скорее и то, и другое вместе: и жара, и похмелье.
      – Веди к начальству, – коротко распорядился Балабанов, на которого столичная жара тоже действовала отупляюще.
      Видимо от жары и усталости капитану стали мерещиться совсем уж несерьёзные вещи. Куда-то вдруг пропал солидных размеров гражданин, который вот только что, секунду назад, маячил у Балабанова перед глазами. Капитан решил, что провалился он в канализационный колодец, на котором, кстати говоря, отсутствовала крышка, но у Гонолупенко по поводу пропавшего гражданина с зелёной папкой в руках было своё мнение. – На Лысую гору с докладом, – пояснил со знанием дела Гонолупенко. – Там, говорят, эскалатор. Встал и поехал.
      – Несёшь чёрт-те что, – не выдержал Балабанов. – Человек, может, руки-ноги поломал. – Ничего он не поломал, – возмутился Гонолупенко. – Видишь, возле лавки охрана осталась. Им на Лысую гору хода нет.
      Балабанову очень хотелось обругать сержанта, но, к сожалению, его идиотский комментарий вполне соответствовал действительности. Трое охранников важного лица, только что угодившего в колодец, спокойно покуривали в двух шагах от места происшествия, не выказывая признаков беспокойства. На глазах ошалевшего Балабанова в люк провалился ещё один пижонистого вида мужчина в тёмных очках и с чёрным чемоданчиком в руке.
      – Совещание, наверное, у Сосновского, – прокомментировал Гонолупенко. – А может и у Самого. Хотя Сам-то, говорят, совещаний не любит, всё больше с документами работает
      – Бред, – вслух сказал Балабанов.
      Однако исчезновение в канализационном люке двух людей непролетарской наружности не произвело на многочисленных прохожих никакого впечатления. Густо заполнив тротуар, они бесцеремонно толкали Балабанова локтями и плечами, не давая себе труда извиниться за причиняемое оперу беспокойство. Балабанов не утерпел и заглянул в пропахший застарелой мочой зев колодца. Никакого эскалатора он там не увидел. Колодец как колодец.
      – Секретные проходы, – пояснил Гонолупенко. – Неосведомлённый человек ничего кроме дерьма там не найдёт, а знающие люди по ковровым дорожкам гуляют.
      В колодец Балабанов не полез, ему и без того хватало впечатлений. Да и вопросов он Гонолупенко больше не задавал до самого Управления.
      – Балабанов, – крикнули ему с порога, не дав опомниться, – быстро к Инструктору. – К какому ещё инструктору? – не понял капитан.
      Но никто ничего ему объяснять не стал. Все сновали вокруг с озабоченными и деловыми лицами и на Балабановские вопросы лишь неопределённо махали рукой куда-то вверх по лестнице. Пользуясь этими указаниями, Балабанов очень быстро заблудился в огромном здании. Забрёл уже в совсем невероятный лабиринт, где обитые кожей двери вели в места ещё более тайные и необитаемые. Балабанов запаниковал, ускорил шаги, пару раз даже крикнул придушенным голосом «эй, кто-нибудь»! Но никто на его зов не откликнулся, промолчало даже эхо. Ситуация страшила своим невероятным идиотизмом. Человек заблудился в многолюдном здании, в центре огромного города и мало того, что заблудился, так в какой-то момент потерял душевное равновесие.
      Эту дверь он толкнул просто от отчаяния, но в отличие от многих других, она поддалась, однако открывшееся зрелище радости Балабанову, мягко говоря, не доставило. За пятнадцать лет работы в правоохранительных органах он навидался трупов, но этот выплыл ему навстречу как-то уж слишком неожиданно. Балабанов не удержался от крика и шарахнулся назад, едва не столкнувшись при этом с человеком в полковничьем мундире, небольшого роста и спортивного телосложения. – Вы Балабанов? – спросил незнакомец, указывая посетителю жестом на стул. – Так точно, – подтвердил капитан, обретая себя под строгим взглядом небольших острых глаз.
      – Рад вас видеть, – мягко сказал полковник, присаживаясь к столу напротив Балабанова. – Я – Инструктор. Так что у нас с трупом?
      – Висит, – неожиданно даже для себя брякнул капитан.
      В глазах полковника, назвавшегося Инструктором, промелькнуло удивление. Выпуклый широкий лоб сморщился, напряжённо переваривая полученную информацию. Наконец сухое лицо его осветилось понимающей улыбкой:
      – Ах, вы об этом. Всё собираюсь снять, да руки не доходят. Это гражданин кантона Ури Николай Ставрогин. Я вас, собственно, о другом трупе спрашиваю.
      Балабанову названная фамилия показалась знакомой, и теперь уже он наморщил лоб, силясь вспомнить, в какой ориентировке он её читал.
      – Не напрягайтесь, – посоветовал полковник. – Дело это давнее и уже списано в архив. И вообще это не труп, а восковая фигура. Подарок сослуживцев.
      Балабанов понимающе кивнул головой, хотя, в общем-то, ничего не понял. А Инструктор в дальнейшие объяснения пускаться не стал. Смотрел спокойно на капитана да отстукивал по столу из красного дерева длинными пальцами барабанную дробь.
      Кабинет сухощавого полковника был настолько обширен, что Балабанов сумел охватить только его часть, слабо освещённую настольной лампой, всё остальное тонуло во мраке. Если в помещении и были окна, то их скрывали плотные шторы. – Мне вас характеризовали, как дельного работника.
      Балабанову в этих словах послышался упрёк, и он отмобилизовался почти мгновенно:
      – Труп мы с Гонолупенко не обнаружили. По моему мнению, его вообще не было, а пропавший скорее всего брачный аферист, который обвёл вокруг пальца наивную женщину.
      – Наивную говорите? – поднял тонкую бровь Инструктор. – А у меня о Марианне другие сведения.
      – Гонолупенко назвал её ведьмой, – нехотя признался Балабанов. – Но это, конечно, глупость.
      – Ну почему же, – мягко не согласился Инструктор. – В этой квартире происходят странные вещи, если верить показаниям свидетелей. Люди появляются ниоткуда и пропадают в никуда.
      – Надо арестовать Марианну, – быстро предложил Балабанов. – Я не сторонник крайних мер, – поморщился Инструктор. – К тому же у неё связи. Там, на самом верху. Может получиться довольно крупный политический скандал. Вмешаются весьма влиятельные люди. А у нас нет доказательств. Даже трупов нет, понимаете?
      – Понимаю, – кивнул головой Балабанов. – Я напросился к ней в постояльцы. – Похвально, – одобрил сухощавый полковник. – Займитесь этим делом вплотную. Гонолупенко вам поможет. Он в курсе. Желаю успеха, товарищ капитан.
      Балабанов поднялся, щёлкнул зачем-то каблуками и покинул кабинет строгого Инструктора. В голове у него была каша. Со слов полковника он понял, что дело ему досталось странное, запутанное и практически безнадёжное. Навалившаяся на плечи ноша так озаботила Балабанова, что он опомнился только на лестнице, столкнувшись лицом к лицу с Гонолупенко. Сержант жевал пирожок с капустой, и толстые губы его лоснились от жира.
      – Поговорить нужно, – буркнул Балабанов, проходя мимо.
      Гонолупенко понимающе кивнул головой и затрусил следом. Балабанов решительным шагом пересёк вестибюль и оказался на душноватой улице, где эта самая решительность его и покинула. Гонолупенко сурово сопел за спиной и во всей его фигуре чувствовалась готовность к деяниям если и не великим, то, во всяком случае, значительным.
      – Докладывай, – коротко бросил Балабанов, не совсем, правда, понимая, о чём ему, собственно, должен доложить сержант.
      – Поступаю в ваше распоряжение, товарищ капитан. Согласно приказу. – Что тебе известно о пропавшем?
      – Ничего, – пожал плечами Гонолупенко. – А о Марианне?
      – Ведьма она. Связана с Лысой горой и Каменными палатами. – Что ещё за Лысая гора? – возмутился Балабанов.
      – И мил человек, – обиженно и не по уставу протянул Гонолупенко. – Вы из каких краёв?
      – Из медвежьих, – рассердился Балабанов. – Тысяча вёрст отсюда и всё лесом. Глухомань такая, что ни радио, ни телевидения. Одна керосиновая лампа на пять дворов.
      – Понятно теперь, почему тебя к нам прислали, – успокоено кивнул головой Гонолупенко. – Свежий взгляд на действительность.
      – Так что ещё за Лысая гора? – поторопил Балабанов. – Толком никто не знает, – вздохнул Гонолупенко. – То ли она есть, то ли её нет. В народе слух идёт, что Кухарка там свои шабаши справляет.
      – А почему кухарка-то? – Главная она на политической кухне, потому и Кухарка, – пояснил Гонолупенко. Сам-то больше в спальне прохлаждается с документами, а любящая дочь на кухне с горшками управляется.
      У Балабанова от Гонолупенковских аллегорий заболела голова. Чёрт знает что, можно ведь всё по-русски объяснить. А тут наводят тень на плетень, что полковник, что этот толстый сержант.
      – Кошмар какой-то. Так что делать-то будем? – По злачным местам надо пошататься, – подсказал Гонолупенко. – По тем местам, где смаки и голосуи обитают.
      – Это кто ж такие? – ахнул Балабанов. – Увидишь, – обнадежил сержант. – Только переодеться надо. Нормальных людей туда не пускают. Я Стингером прикинусь, а ты будешь моим переводчиком.
      Балабанов не успел рта раскрыть, как Гонолупенко исчез в Управлении. Каким таким стингером решил прикинуться сержант, капитан так и не понял. Московские порядки и вовсе казались ему чем дальше, тем страннее. Кто они такие, эти голосуи и смаки, к которым нормальных людей не пускают? Может психи особо опасные или масоны какие-нибудь?
      Балабанов настороженно огляделся по сторонам – народ вокруг был самый обычный, разве что сильно утомлённый припекающим солнцем. Не пугали его и машины, сплошным потоком катившие по широкой улице. Балабанов задрал голову к небу и слегка поразился величине окружающих зданий. Возникло ощущение глубокого-глубокого колодца, на дне которого выросший совсем в иных условиях сибиряк почувствовал себя неуютно. Но бояться пока что было нечего и некого, да и здание Управления, солидно громоздившееся за спиной, придавало уверенности в неизбежной победе добра над злом.
      Без мундира Гонолупенко смотрелся совершеннейшим отморозком. Кожаный пиджак не сходился на выпирающем из узких штанов пузе, но недостатки одежды перекрывались огромной собачьей цепью, которая гремела при каждом шаге новоявленного Стингера.
      – Где-то я слышал эту фамилию? – задумчиво проговорил Балабанов. – О Стингере все слышали, но никто его не видел, – пояснил Гонолупенко. – Не волнуйся, капитан.
      – Легко сказать, не волнуйся, – огорчился Балабанов. – Я ведь английского языка не знаю. Как же я буду переводить?
      – По-твоему, я знаю, что ли? – удивился Гонолупенко. – А Стингер вовсе не из Англии, он с Каймановых островов.
      – Разоблачат, – поморщился Балабанов, натягивая на плечи принесённый сержантом пиджак совершенно дикой расцветки. – Выкинут в два счёта.
      – А кто разоблачит-то? – возразил Гонолупенко. – Голосуям не до нас будет. Ты главное, не тушуйся. А коли петь придётся, то я спою. Чай Гонолупенко не хуже какого-то там Стингера.
      Балабанов сомневался и потел теперь уже не только от жары, но и от страха. Почему-то жутковато было от собственного самозванства. Хотя, с другой стороны, не он же был Стингером, а с переводчика какой спрос. Гонолупенко перехватил на дороге роскошный лимузин, неизвестной Балабанову, но явно не нашей породы. Балабанов садился на отделанное жёлтой кожей сидение с большой опаской, испытывая при этом чуть ли не муки совести. Ведь недаром же говорится, что в чужие сани не садись, во избежание крупных неприятностей. Впрочем, ехали недолго, Балабанов ещё и расслабиться не успел, как лимузин лихо притормозил у входа в здание приличных размеров. И был тут же окружён возбуждённой толпой. Балабанов струхнул не на шутку, но Гонолупенко держался так, словно родился звездой эстрады. Раскланивался, вскидывал вверх руки и посылал во все стороны воздушные поцелуи. На недоумённые вопросы публики «кто такой?» «переводчик» Балабанов, краснея от собственной лжи, нехотя отозвался «Стингер». Брошенное вскольз имя произвело прямо-таки магическое действие на толпу, она взревела на всю обширную площадь так, что исследовавшие памятник великому русскому писателю голуби испуганным фейерверком взмыли в небеса.
      – Стингер, Стингер, – ревела напирающая толпа.
      Испуганный Балабанов нырнул вслед за Гонолупенко в предусмотрительно распахнутые двери и попал в объятия странного человека, который обнял и облобызал его, как родного.
      – Я переводчик, – возмутился капитан. – А Стингер – вот он. – Ну, ты даёшь, Коля, – со смешком сказал вальяжного вида гражданин. – Кто ж у нас Стингера-то не знает.
      Вальяжный обнял Гонолупенко и небрежно бросил Балабанову: – Переведи.
      Балабанов, собрав волю в кулак, вывалил на Гонолупенко весь запас иностранных слов, почерпнутых частично за школьной партой, а частично – с продуктовых этикеток. Получилось ничего себе, во всяком случае, Гонолупенко закивал головой и похлопал вальяжного по плечу.
      – Портсигаров, – представился тот в ответ на ободряющий мест заезжей знаменитости.
      – Могли бы позвонить, – упрекнул Коля. – Шутка сказать – Стингер. – Так мы звонили, – брякнул растерянно Балабанов. – В посольство, в министерство культуры.
      – Ну, ты даёшь, – возмутился Портсигаров. – Какая сейчас культура. Сосновскому надо было звонить. Ты что, новенький?
      – Да вот, – развёл руками Балабанов. – Больше никого не нашлось, меня и приставили. Каймановский язык жутко трудный, его мало кто знает. Я и сам-то с пятого на десятое.
      – Люблю откровенных, – одобрил «переводчика» Портсигаров. – Ты случаем не педераст?
      – Боже упаси, – ужаснулся Балабанов. – Тогда дай я тебя расцелую, – сказал Портсигаров. – А то в этом бардаке настоящему мужику расцеловаться не с кем. А Стингер какой ориентации? – Исключительно по бабам.
      Портсигаров взвыл от радости «нашего полку прибыло» и полез целоваться с Гонолупенко, расталкивая плечами завсегдатаев странного заведения, окруживших заезжую знаменитость. У Балабанова появилась возможность перевести дух и присмотреться к обстановке. Помещение было относительно небольшое, но народу здесь собралось с избытком, человек за пятьдесят. Половина из них кучковалась вокруг Гонолупенко, остальные держались поодаль, разбившись на мелкие группы и о чём-то переговариваясь. Мебели в зале не было вовсе, ни столов тебе, ни стульев. Балабанову показалось, что все ждут сигнала, который должен, видимо, последовать из-за плотно закрытой двери. Во всяком случае, все на эту дверь искоса посматривали. Люди по виду были самые обычные, правда, попадались отдельные экземпляры, экипировке которых позавидовал бы не только сержант Гонолупенко, но возможно и неведомый Стингер. – Васюковича не видел? – спросил у Коли гражданин с опухшим с адского похмелья лицом.
      – На что тебе этот энтэвэшник сдался, – вмешался в разговор оторвавшийся от Гонолупенко Портсигаров.
      – Я попрошу тебя, – неожиданно взвизгнул опухший. – В моём присутствии… – Да ладно тебе, – махнул рукой Портсигаров. – Что ты раскудахтался. Можно подумать, что я тебе на больную мозоль наступил.
      Опухший побурел от обиды, голова откинулась назад, а в голосе зазвучала слеза:
      – Вы знаете, как я вас уважал, Портсигаров, но сейчас скажу откровенно – вы антисемит! – Это я антисемит! – взъярился Портсигаров. – Нашли дурака, бесплатно на вас работать. Пусть мне Сосновский заплатит зелёными, тогда пожалуйста.
      Скандал привлёк внимание окружающих, послышались голоса: – Господа, мы же интеллигентные люди.
      – В гробу я вас интеллигентов видал, – орал не на шутку рассерженный Портсигаров. – Так Сосновскому и скажите. Даром я ни на кого не работал и работать не буду. Тем более антисемитом.
      – О Господи, – воздел руки к потолку гражданин в турецкой феске. – Портсигаров в своём репертуаре.
      – От педераста слышу, – не остался в долгу скандалист. – Развели здесь гей-клуб. – Кошмар, – дыхнуло негодованием общество, – Мы же интеллигентные люди. Это же дискриминация по половому признаку.
      – Ложь! – громовым голосом произнёс Портсигаров. – Наглая ложь! С любой бабой хоть сейчас расцелуюсь, даже с Примадонной. Но с Запейкиным – никогда.
      Возможно, скандал продолжался бы и дальше, но тут дверь дрогнула, и собравшиеся вздохнули с облегчением.
      Балабанов ждал чего-то особенного, но вышел некто промежуточного пола, во всяком случае, в юбке. Разочарован был не только капитан, разочаровано было
      всё общество. Из чего Балабанов заключил, что существо в юбке вовсе не Примадонна.
      – Шотландец, что ли? – полюбопытствовал он у соседей. – Какой там шотландец, – хохотнул ещё не остывший Портсигаров. – Это же Боря. – Поздравляю, господа, – томно сказал Боря. – Банкет отменяется. Бригада Рыжего взяла электростанцию, сейчас отключат свет и начнут грабить.
      – Да что же это такое, – взвизгнула стоящая неподалёку от Балабанова дама. – Перед иностранными гостями неудобно. Куда мэр смотрит.
      – Да что там мэр, – огорчённо махнул рукой Коля. – Сосновскому надо звонить. – Правильно, – проблеял Запейкин. – Мы же цивилизованная нация. Пусть при свете грабят. Так и Рыжему и народу удобнее.