Жара угнетала город. Пахнувший было с утра ветерок, убоявшись удушливого смога, безвольно угас в чахлых кронах насквозь пропылённых деревьев. Жгучие солнечные лучи безнаказанно плавили асфальт, превращая искусственную твердь в нечто подозрительно ненадежное, похожее на топь. Капитан Балабанов, привыкший к свежему таёжному воздуху, почувствовал стеснение в груди и неприятную горечь во рту. Он прожил в столице одни только сутки, но уже успел проникнуться к ней чувством близким к отвращению. Возможно, виной всему была ночь, проведенная на суматошном вокзале среди усталых и потных людей, а также утро, огорошившее Балабанова приказом нового начальства, которое отнеслось к прибывшему провинциалу сухо и по-казенному. Радужные надежды, опьянявшие Балабанова не хуже водки, развеялись по столичным мостовым сизоватой бензиновой гарью.
      Ругая про себя идиотские московские порядки, Балабанов, тем не менее, упрямо
      пробивался сквозь густую толпу вслед за расторопным проводником с погонами сержанта. Фамилия сержанта была Гонолупенко, а его внешность повергала капитана в некоторое сомнение – а в ту ли столицу он попал? – Негра-то, зачем прислали? – синхронно с Балабановым удивились высыпавшие во двор немногочисленные свидетели.
      Дом, во двор которого злодейка судьба занесла Балабанова, был хмур, надменен и капитален в своём величии. Он нависал над слегка оробевшим провинциалом, как ястреб над цыплёнком, если и не с намерением раздавить, то, во всяком случае, с явным желанием напугать. Впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что претензия на величие огромного сооружения изрядно потрёпана временем, которое оставило заметные следы на его каменных стенах. А двор и вовсе был откровенно грязноват, да и свидетели почему-то собрались возле мусорных баков, словно лучшего места для встречи с представителями власти не нашлось.
      – Из Америки, наверное, по обмену, – заметил кадыкастый старичок в полинявшей до полного безобразия майке и пятнистых армейских штанах.
      – Сам ты из Америки, – огрызнулся обиженный Гонолупенко.
      Капитан Балабанов орлиным взором профессионала окинул свидетелей, выискивая объект, достойный доверия. Кадыкастого старичка он отмёл сразу, как человека треповатого, а потому ненадежного. Следом за старичком отпали две тетехи в цветастых сарафанах на телесах не заслуживающих внимания. Поэтому вопрос свой Балабанов задал человеку средних лет с лицом вечного юноши и глазами младенца, глядящими с испуганным любопытством на грозных стражей порядка:
      – Где покойник-то?
      Юноша средних лет сморгнул, открыл было рот, но его опередил кадыкастый старичок, произнёсший с надрывом:
      – Нет его, ядрёна вошь, такие у нас, значится, дела. – Я говорила вам, нечистый, – дыхнула сбоку мистикой в ухо Балабанову тетёха в сарафане. – Как есть нечистый.
      – Полтергейст, – загнул мудрёное слово очкарик. – Дурак, – подвёл итог дискуссии Гонолупенко. – Мог бы и подождать, пока органы подойдут.
      – Кто мог подождать? – не понял Балабанов. – Так труп же, – пожал плечами Гонолупенко. – Ищи его теперь по всему городу. – Это с какой же стати? – удивился столичным порядкам Балабанов. – Нет трупа, нет и преступления.
      – Как бы не так, – возразил Гонолупенко. – Раз дело запущено в производство, то должен быть труп. Начальству вся эта мистика до фени, ему вынь да положи. – Ты в своём уме, – взъярился Балабанов. – Где я тебе труп возьму, если его нет в природе?
      – Должен быть, – твёрдо сказал Гонолупенко. – Таков порядок.
      Балабанова аж затрясло от злости – мало того, что негр, так ещё и идиот! А ведь Балабанову из таёжного далека казалось, что уж где-где, а в родной столице собраны лучшие кадры. А тут сам чёрт ногу сломит. С утра попался заполошный майор с оловянными глазами, отправивший прибывшего из провинции витязя туда не знаю куда, в поисках трупа, которого нет и никогда не было, судя по всему, теперь вот выясняется, что в помощники капитану дали чучело с головой, набитой мякиной.
      Народ озабоченным профессионалам сочувствовал. Тетёха в сарафане, давеча пугавшая органы мистикой, даже всплакнула, жалостливо помянув горемычных. – Нас-то с какой стати оплакивать, – огрызнулся в её сторону Гонолупенко. – Ты мне покойника дай.
      – Это всё змея подколодная виновата, – запричитала тетёха. – Наведёт мужиков, а обиходить не может. Вот они и мрут у неё, как мухи. За ними же уход нужен. – За кем уход? – не понял Балабанов. – За мухами?
      – За какими мухами? – удивилась тетёха и заморгала коровьими глазами. – За мужиками, значит. Я вот троих пережила и всех честь по чести схоронила. Народ не даст соврать.
      У Балабанова слегка закружилась голова. Ситуация казалось абсолютно бредовой, хотелось проснуться, но некому было разбудить, поскольку вокруг стояли люди, для которых бред был привычной средой обитания. – Мафия это, – сделал вывод старик. – Коза Ностра, скажем, или якудза. – Соображай, что городишь, – возмутился Гонолупенко. – Где та Япония, и где мы! – Прислали по обмену, – косо глянул на сержанта кадыкастый. – Сейчас кого только не присылают, ё моё.
      – Всё, – оборвал спор очумевший Балабанов. – Ведите на место преступления.
      В сусанины вызвались всё тот же треповатый дедок и очкарик, который, по мнению Балабанова, был слишком молчалив для человека претендующего на звание российского интеллигента. И имя у очкарика было подозрительно нерусское – Хулио-Альберто. От нечего делать, Балабанов принялся изучать наскальную живопись местных неандертальцев, которой был украшен весь подъезд сверху донизу. Живопись носила скандально-эротический характер, а каракули под рисунками не оставляли камня на камне от репутации какой-то Марианны. – А почему Хулио-Альберто? – запоздало удивился Гонолупенко и посмотрел на покрасневшего очкарика.
      – Машка чудит, – хихикнул разговорчивый старичок. – Вы будете, говорит, два Хулио, это про нас с Аликом: он, значит, Хулио-Альберто, а я, значит, Хулио-Игнасио. Раньше-то меня Игнатом звали. А теперь всё Хулио да Хулио. Любит она это дело страшно.
      – Секс? – насторожился Гонолупенко. – Какой секс? – удивился старик. – Я про телеящик. Для секса у неё другие есть, вроде этого пропавшего покойника.
      – А покойник случаем не наркоман? – Худого слова про него не скажу, – возразил Хулио-Игнасио. – Тихий был такой. Сидел всё, на машинке стучал.
      – Писатель, что ли? – Может и писатель, – согласился старичок. – Видно было, что человек не в себе.
      Хозяйка выплыла навстречу гостям белой лебедицей. Гонолупенко подобрал отвисающий живот. Балабанов смущённо поправил фуражку. Блондинка была роскошных форм и, если судить по глазам, предосудительного содержания. Одним словом Марианна.
      Стараясь не смотреть на одетую во что-то лёгкое и невероятно прозрачное хозяйку, Балабанов приступил к расследованию. Сахарно улыбающаяся Марианна ему в этом не препятствовала, хотя взгляд её зелёных колдовских глаз капитан чувствовал даже затылком.
      Квартира была, что там ни говори, по настоящему роскошной. Балабанову, привыкшему по большей части к деревенским срубам и поселковым хрущобам, где селился не сановный люд, в таких бывать ещё не доводилось. Более всего поражали потолки, находившиеся на совершенно невероятной высоте, словно данное сооружение строили для сказочных великанов, а потом, по капризу властей, отдали простым смертным. Комнат в квартире было целых три, это не считая кухни и прочих сантехнических каморок, и все они были заполнены не только дорогой мебелью, но и множеством необычных вещей, от которых у Балабанова мороз пошел по коже. Более всего его поразили личины злобных существ, развешанные по стенам гостиной, которые совершенно неприлично скалились в сторону сотрудников милиции и непочтительно пялили на них пустые глазницы. Похоже, наскальная живопись не лгала, когда довольно откровенно намекала, что Марианна ведьма. – Дуры-бабы, – томно вздохнула хозяйка. – Спал он, а эти переполох подняли. – Так ведь холодный был, – прокашлялся Хулио-Игнасио. – И губы синие. Я и то в сомнение впал.
      – А он всегда был холодным, – возразила томная Марианна. – Мне то что, заплатил деньги и живи.
      Балабанов комнату постояльца осматривал дотошно, но ничего наводящего на размышления не обнаружил. Стол, стул, кровать и потрёпанный временем шкаф, вот, пожалуй, и вся мебель. Гонолупенко старинный шкаф почему-то особенно не понравился, и он долго его обнюхивал, открывая и закрывая дверцы. – Вещички постоялец с собой прихватил? – задал сержант вопрос Марианне. – Не было у него вещей, – возразила хозяйка. – Голым и босым пришёл, таким меня и оставил.
      Хулио-Игнасио на слова Марианны глупо хихикнул, а Хулио-Альберто застенчиво кашлянул.
      – А у вас ничего не пропало? – спросил Балабанов.
      Если верить Марианне, то всё было на месте. Предчувствие подсказывало капитану, то этим зеленым глазам верить нельзя, но это было внеслужебное предчувствие, и он решил им пренебречь.
      – Комнату сдавать будете? – Балабанов, задавая вопрос, старался смотреть мимо зелёных глаз.
      – Отчего же, – вкрадчиво сказала Марианна. – Вы человек по виду приличный, к тому же лейтенант, за вами я буду, как за каменной стеной.
      – Капитан милиции, – поправил её Балабанов. – А дело мы прикроем, если у вас к бывшему постояльцу нет претензий.
      Марианна повела плечиком и стрельнула в капитана колдовскими глазами навылет. Балабанов хоть и пошатнулся, но на ногах устоял. Заметивший опасность Гонолупенко попробовал было вздохами и подмигиваниями отвлечь начальника от объекта, но, увы, Балабанов на сержанта не смотрел, занятый хозяйкой. Перед самим собой он оправдывал этот интерес, как служебный, но в глубине души понимал, что дело не только в службе. За тридцать Марианне скорее всего уже перевалило, но свежесть лица она не потеряла, а что касается стана, то был он как раз в Балабановском вкусе – капитан любил баб пышнотелых.
      – Приходите вечером, – сказала Марианна. – Тогда и о цене поговорим.
      Во двор Балабанов спустился довольный и собой и жизнью. Нельзя сказать, что за это время унылый дворовый пейзаж преобразился, но безысходную тоску на капитана он уже не навевал.
      – Ведьма она, – сказал Гонолупенко. – Попал ты, как кур в ощип. – Конечно ведьма, – засмеялся Балабанов. – Хулио-Игнасио – колдун, а Хулио-Альберто – маг и чародей.
      – Посмеёшься, – зловеще предупредил Гонолупенко. – От этого дома прямой выход к Лысой горе.
      Балабанов только головой покачал: мало того, что негр, мало того, что идиот, так ещё и суеверный. Сам Балабанов в нечистую силу не верил. Хотя, по слухам, в его родных местах пошаливали лешие. Балабанов над суевериями только посмеивался. Правда, однажды капитану довелось расследовать дело о пропавших штанах, совершенно новых, к слову сказать, соседа Митрича, и в этом происшествии, если верить показаниям потерпевшего, не обошлось без русалок. Митричевы штаны Балабанов нашёл в два счёта, а пострадавшему настоятельно порекомендовал, уменьшить дозу до пределов разумного, не то по его душу придут не только русалки, но и зелёные чёртики. Митрич предостережению внял и с дурацкими русалками больше к Балданову не лез.
      – Зайдём, что ли, – кивнул капитан на ближайшее заведение. – В горле пересохло.
      Гонолупенко, даром что негр, но к жаре явно непривычный, глянул на крикливую вывеску с опаской. Балабанову Гонолупенковская подозрительность показалась просто смешной, и он шагнул за порог первым, с надеждой на тёплый приём и ласку. Однако ни тёплого приёма, ни ласки он так и не получил. Вынырнувший откуда-то сбоку средних лет швейцар в адмиральской ливрее замахал на вошедших руками: – Ни-ни. Всё занято. Велено не пущать.
      Зал был почти свободен. Лишь в дальнем конце громко и безудержно колготилось застолье, человек на тридцать. Колготилось, если судить по распаренным лицам и расстегнутым до пупа рубахам уже довольно давно. Мешать им Балабанов не собирался, но претензию на пару свободных стульев у ближайшего столика заявил и даже грозно цыкнул на протестующего швейцара: – Ты поговори у меня, хрен в лампасах.
      – Так не своей же волей, – закручинился швейцар. – Меня из штаба прислали. – Из какого штаба? – не понял Балабанов.
      – Из генерального, – рассердился его непонятливости адмирал. – Подрабатываем мы здесь.
      – Важные люди? – поразился Балабанов. – А хрен их знает, – пожал плечами адмирал. – Шантрапа какая-нибудь, но при деньгах. Полковник генштаба для них, сволочей, дёшево и не престижно. Потребовали адмирала. А нам куда деваться – служба.
      Балабанов, ошарашенный беседой с адмиралом, которого он принял за швейцара, поспешно вывалился на улицу.
      – Дружки Бамута Абрамовича, – смачно плюнул на мостовую Гонолупенко. – Какого ещё Бамута Абрамовича? – не понял Балабанов.
      – Сосновского, знамо дело, – пояснил Гонолупенко. – Он, говорят, един в трёх лицах. Вроде оборотня. Сегодня одно лицо, завтра другое.
      За свою жизнь Балабанов многих дураков повидал и даже на ответственных постах, но сержант Гонолупенко явно тянул на нечто совершенно особенное. Минут пять капитан разглядывал его е интересом. Если бы не коричневая кожа мулата, то Гонолупенко вполне мог бы сойти и за хохла и за кацапа одновременно. И откровенно нагло-курносой физиономией и обширным животом, выпирающим из тесноватой рубахи. Роста он был среднего и в плечах неслабый, а глаза имел вроде бы смышлёные. Балабанов не исключал, что Гонолупенко просто перегрелся на солнце. Или принял вчера через меру и к утру не успел протрезветь. А скорее и то, и другое вместе: и жара, и похмелье.
      – Веди к начальству, – коротко распорядился Балабанов, на которого столичная жара тоже действовала отупляюще.
      Видимо от жары и усталости капитану стали мерещиться совсем уж несерьёзные вещи. Куда-то вдруг пропал солидных размеров гражданин, который вот только что, секунду назад, маячил у Балабанова перед глазами. Капитан решил, что провалился он в канализационный колодец, на котором, кстати говоря, отсутствовала крышка, но у Гонолупенко по поводу пропавшего гражданина с зелёной папкой в руках было своё мнение. – На Лысую гору с докладом, – пояснил со знанием дела Гонолупенко. – Там, говорят, эскалатор. Встал и поехал.
      – Несёшь чёрт-те что, – не выдержал Балабанов. – Человек, может, руки-ноги поломал. – Ничего он не поломал, – возмутился Гонолупенко. – Видишь, возле лавки охрана осталась. Им на Лысую гору хода нет.
      Балабанову очень хотелось обругать сержанта, но, к сожалению, его идиотский комментарий вполне соответствовал действительности. Трое охранников важного лица, только что угодившего в колодец, спокойно покуривали в двух шагах от места происшествия, не выказывая признаков беспокойства. На глазах ошалевшего Балабанова в люк провалился ещё один пижонистого вида мужчина в тёмных очках и с чёрным чемоданчиком в руке.
      – Совещание, наверное, у Сосновского, – прокомментировал Гонолупенко. – А может и у Самого. Хотя Сам-то, говорят, совещаний не любит, всё больше с документами работает
      – Бред, – вслух сказал Балабанов.
      Однако исчезновение в канализационном люке двух людей непролетарской наружности не произвело на многочисленных прохожих никакого впечатления. Густо заполнив тротуар, они бесцеремонно толкали Балабанова локтями и плечами, не давая себе труда извиниться за причиняемое оперу беспокойство. Балабанов не утерпел и заглянул в пропахший застарелой мочой зев колодца. Никакого эскалатора он там не увидел. Колодец как колодец.
      – Секретные проходы, – пояснил Гонолупенко. – Неосведомлённый человек ничего кроме дерьма там не найдёт, а знающие люди по ковровым дорожкам гуляют.
      В колодец Балабанов не полез, ему и без того хватало впечатлений. Да и вопросов он Гонолупенко больше не задавал до самого Управления.
      – Балабанов, – крикнули ему с порога, не дав опомниться, – быстро к Инструктору. – К какому ещё инструктору? – не понял капитан.
      Но никто ничего ему объяснять не стал. Все сновали вокруг с озабоченными и деловыми лицами и на Балабановские вопросы лишь неопределённо махали рукой куда-то вверх по лестнице. Пользуясь этими указаниями, Балабанов очень быстро заблудился в огромном здании. Забрёл уже в совсем невероятный лабиринт, где обитые кожей двери вели в места ещё более тайные и необитаемые. Балабанов запаниковал, ускорил шаги, пару раз даже крикнул придушенным голосом «эй, кто-нибудь»! Но никто на его зов не откликнулся, промолчало даже эхо. Ситуация страшила своим невероятным идиотизмом. Человек заблудился в многолюдном здании, в центре огромного города и мало того, что заблудился, так в какой-то момент потерял душевное равновесие.
      Эту дверь он толкнул просто от отчаяния, но в отличие от многих других, она поддалась, однако открывшееся зрелище радости Балабанову, мягко говоря, не доставило. За пятнадцать лет работы в правоохранительных органах он навидался трупов, но этот выплыл ему навстречу как-то уж слишком неожиданно. Балабанов не удержался от крика и шарахнулся назад, едва не столкнувшись при этом с человеком в полковничьем мундире, небольшого роста и спортивного телосложения. – Вы Балабанов? – спросил незнакомец, указывая посетителю жестом на стул. – Так точно, – подтвердил капитан, обретая себя под строгим взглядом небольших острых глаз.
      – Рад вас видеть, – мягко сказал полковник, присаживаясь к столу напротив Балабанова. – Я – Инструктор. Так что у нас с трупом?
      – Висит, – неожиданно даже для себя брякнул капитан.
      В глазах полковника, назвавшегося Инструктором, промелькнуло удивление. Выпуклый широкий лоб сморщился, напряжённо переваривая полученную информацию. Наконец сухое лицо его осветилось понимающей улыбкой:
      – Ах, вы об этом. Всё собираюсь снять, да руки не доходят. Это гражданин кантона Ури Николай Ставрогин. Я вас, собственно, о другом трупе спрашиваю.
      Балабанову названная фамилия показалась знакомой, и теперь уже он наморщил лоб, силясь вспомнить, в какой ориентировке он её читал.
      – Не напрягайтесь, – посоветовал полковник. – Дело это давнее и уже списано в архив. И вообще это не труп, а восковая фигура. Подарок сослуживцев.
      Балабанов понимающе кивнул головой, хотя, в общем-то, ничего не понял. А Инструктор в дальнейшие объяснения пускаться не стал. Смотрел спокойно на капитана да отстукивал по столу из красного дерева длинными пальцами барабанную дробь.
      Кабинет сухощавого полковника был настолько обширен, что Балабанов сумел охватить только его часть, слабо освещённую настольной лампой, всё остальное тонуло во мраке. Если в помещении и были окна, то их скрывали плотные шторы. – Мне вас характеризовали, как дельного работника.
      Балабанову в этих словах послышался упрёк, и он отмобилизовался почти мгновенно:
      – Труп мы с Гонолупенко не обнаружили. По моему мнению, его вообще не было, а пропавший скорее всего брачный аферист, который обвёл вокруг пальца наивную женщину.
      – Наивную говорите? – поднял тонкую бровь Инструктор. – А у меня о Марианне другие сведения.
      – Гонолупенко назвал её ведьмой, – нехотя признался Балабанов. – Но это, конечно, глупость.
      – Ну почему же, – мягко не согласился Инструктор. – В этой квартире происходят странные вещи, если верить показаниям свидетелей. Люди появляются ниоткуда и пропадают в никуда.
      – Надо арестовать Марианну, – быстро предложил Балабанов. – Я не сторонник крайних мер, – поморщился Инструктор. – К тому же у неё связи. Там, на самом верху. Может получиться довольно крупный политический скандал. Вмешаются весьма влиятельные люди. А у нас нет доказательств. Даже трупов нет, понимаете?
      – Понимаю, – кивнул головой Балабанов. – Я напросился к ней в постояльцы. – Похвально, – одобрил сухощавый полковник. – Займитесь этим делом вплотную. Гонолупенко вам поможет. Он в курсе. Желаю успеха, товарищ капитан.
      Балабанов поднялся, щёлкнул зачем-то каблуками и покинул кабинет строгого Инструктора. В голове у него была каша. Со слов полковника он понял, что дело ему досталось странное, запутанное и практически безнадёжное. Навалившаяся на плечи ноша так озаботила Балабанова, что он опомнился только на лестнице, столкнувшись лицом к лицу с Гонолупенко. Сержант жевал пирожок с капустой, и толстые губы его лоснились от жира.
      – Поговорить нужно, – буркнул Балабанов, проходя мимо.
      Гонолупенко понимающе кивнул головой и затрусил следом. Балабанов решительным шагом пересёк вестибюль и оказался на душноватой улице, где эта самая решительность его и покинула. Гонолупенко сурово сопел за спиной и во всей его фигуре чувствовалась готовность к деяниям если и не великим, то, во всяком случае, значительным.
      – Докладывай, – коротко бросил Балабанов, не совсем, правда, понимая, о чём ему, собственно, должен доложить сержант.
      – Поступаю в ваше распоряжение, товарищ капитан. Согласно приказу. – Что тебе известно о пропавшем?
      – Ничего, – пожал плечами Гонолупенко. – А о Марианне?
      – Ведьма она. Связана с Лысой горой и Каменными палатами. – Что ещё за Лысая гора? – возмутился Балабанов.
      – И мил человек, – обиженно и не по уставу протянул Гонолупенко. – Вы из каких краёв?
      – Из медвежьих, – рассердился Балабанов. – Тысяча вёрст отсюда и всё лесом. Глухомань такая, что ни радио, ни телевидения. Одна керосиновая лампа на пять дворов.
      – Понятно теперь, почему тебя к нам прислали, – успокоено кивнул головой Гонолупенко. – Свежий взгляд на действительность.
      – Так что ещё за Лысая гора? – поторопил Балабанов. – Толком никто не знает, – вздохнул Гонолупенко. – То ли она есть, то ли её нет. В народе слух идёт, что Кухарка там свои шабаши справляет.
      – А почему кухарка-то? – Главная она на политической кухне, потому и Кухарка, – пояснил Гонолупенко. Сам-то больше в спальне прохлаждается с документами, а любящая дочь на кухне с горшками управляется.
      У Балабанова от Гонолупенковских аллегорий заболела голова. Чёрт знает что, можно ведь всё по-русски объяснить. А тут наводят тень на плетень, что полковник, что этот толстый сержант.
      – Кошмар какой-то. Так что делать-то будем? – По злачным местам надо пошататься, – подсказал Гонолупенко. – По тем местам, где смаки и голосуи обитают.
      – Это кто ж такие? – ахнул Балабанов. – Увидишь, – обнадежил сержант. – Только переодеться надо. Нормальных людей туда не пускают. Я Стингером прикинусь, а ты будешь моим переводчиком.
      Балабанов не успел рта раскрыть, как Гонолупенко исчез в Управлении. Каким таким стингером решил прикинуться сержант, капитан так и не понял. Московские порядки и вовсе казались ему чем дальше, тем страннее. Кто они такие, эти голосуи и смаки, к которым нормальных людей не пускают? Может психи особо опасные или масоны какие-нибудь?
      Балабанов настороженно огляделся по сторонам – народ вокруг был самый обычный, разве что сильно утомлённый припекающим солнцем. Не пугали его и машины, сплошным потоком катившие по широкой улице. Балабанов задрал голову к небу и слегка поразился величине окружающих зданий. Возникло ощущение глубокого-глубокого колодца, на дне которого выросший совсем в иных условиях сибиряк почувствовал себя неуютно. Но бояться пока что было нечего и некого, да и здание Управления, солидно громоздившееся за спиной, придавало уверенности в неизбежной победе добра над злом.
      Без мундира Гонолупенко смотрелся совершеннейшим отморозком. Кожаный пиджак не сходился на выпирающем из узких штанов пузе, но недостатки одежды перекрывались огромной собачьей цепью, которая гремела при каждом шаге новоявленного Стингера.
      – Где-то я слышал эту фамилию? – задумчиво проговорил Балабанов. – О Стингере все слышали, но никто его не видел, – пояснил Гонолупенко. – Не волнуйся, капитан.
      – Легко сказать, не волнуйся, – огорчился Балабанов. – Я ведь английского языка не знаю. Как же я буду переводить?
      – По-твоему, я знаю, что ли? – удивился Гонолупенко. – А Стингер вовсе не из Англии, он с Каймановых островов.
      – Разоблачат, – поморщился Балабанов, натягивая на плечи принесённый сержантом пиджак совершенно дикой расцветки. – Выкинут в два счёта.
      – А кто разоблачит-то? – возразил Гонолупенко. – Голосуям не до нас будет. Ты главное, не тушуйся. А коли петь придётся, то я спою. Чай Гонолупенко не хуже какого-то там Стингера.
      Балабанов сомневался и потел теперь уже не только от жары, но и от страха. Почему-то жутковато было от собственного самозванства. Хотя, с другой стороны, не он же был Стингером, а с переводчика какой спрос. Гонолупенко перехватил на дороге роскошный лимузин, неизвестной Балабанову, но явно не нашей породы. Балабанов садился на отделанное жёлтой кожей сидение с большой опаской, испытывая при этом чуть ли не муки совести. Ведь недаром же говорится, что в чужие сани не садись, во избежание крупных неприятностей. Впрочем, ехали недолго, Балабанов ещё и расслабиться не успел, как лимузин лихо притормозил у входа в здание приличных размеров. И был тут же окружён возбуждённой толпой. Балабанов струхнул не на шутку, но Гонолупенко держался так, словно родился звездой эстрады. Раскланивался, вскидывал вверх руки и посылал во все стороны воздушные поцелуи. На недоумённые вопросы публики «кто такой?» «переводчик» Балабанов, краснея от собственной лжи, нехотя отозвался «Стингер». Брошенное вскольз имя произвело прямо-таки магическое действие на толпу, она взревела на всю обширную площадь так, что исследовавшие памятник великому русскому писателю голуби испуганным фейерверком взмыли в небеса.
      – Стингер, Стингер, – ревела напирающая толпа.
      Испуганный Балабанов нырнул вслед за Гонолупенко в предусмотрительно распахнутые двери и попал в объятия странного человека, который обнял и облобызал его, как родного.
      – Я переводчик, – возмутился капитан. – А Стингер – вот он. – Ну, ты даёшь, Коля, – со смешком сказал вальяжного вида гражданин. – Кто ж у нас Стингера-то не знает.
      Вальяжный обнял Гонолупенко и небрежно бросил Балабанову: – Переведи.
      Балабанов, собрав волю в кулак, вывалил на Гонолупенко весь запас иностранных слов, почерпнутых частично за школьной партой, а частично – с продуктовых этикеток. Получилось ничего себе, во всяком случае, Гонолупенко закивал головой и похлопал вальяжного по плечу.
      – Портсигаров, – представился тот в ответ на ободряющий мест заезжей знаменитости.
      – Могли бы позвонить, – упрекнул Коля. – Шутка сказать – Стингер. – Так мы звонили, – брякнул растерянно Балабанов. – В посольство, в министерство культуры.
      – Ну, ты даёшь, – возмутился Портсигаров. – Какая сейчас культура. Сосновскому надо было звонить. Ты что, новенький?
      – Да вот, – развёл руками Балабанов. – Больше никого не нашлось, меня и приставили. Каймановский язык жутко трудный, его мало кто знает. Я и сам-то с пятого на десятое.
      – Люблю откровенных, – одобрил «переводчика» Портсигаров. – Ты случаем не педераст?
      – Боже упаси, – ужаснулся Балабанов. – Тогда дай я тебя расцелую, – сказал Портсигаров. – А то в этом бардаке настоящему мужику расцеловаться не с кем. А Стингер какой ориентации? – Исключительно по бабам.
      Портсигаров взвыл от радости «нашего полку прибыло» и полез целоваться с Гонолупенко, расталкивая плечами завсегдатаев странного заведения, окруживших заезжую знаменитость. У Балабанова появилась возможность перевести дух и присмотреться к обстановке. Помещение было относительно небольшое, но народу здесь собралось с избытком, человек за пятьдесят. Половина из них кучковалась вокруг Гонолупенко, остальные держались поодаль, разбившись на мелкие группы и о чём-то переговариваясь. Мебели в зале не было вовсе, ни столов тебе, ни стульев. Балабанову показалось, что все ждут сигнала, который должен, видимо, последовать из-за плотно закрытой двери. Во всяком случае, все на эту дверь искоса посматривали. Люди по виду были самые обычные, правда, попадались отдельные экземпляры, экипировке которых позавидовал бы не только сержант Гонолупенко, но возможно и неведомый Стингер. – Васюковича не видел? – спросил у Коли гражданин с опухшим с адского похмелья лицом.
      – На что тебе этот энтэвэшник сдался, – вмешался в разговор оторвавшийся от Гонолупенко Портсигаров.
      – Я попрошу тебя, – неожиданно взвизгнул опухший. – В моём присутствии… – Да ладно тебе, – махнул рукой Портсигаров. – Что ты раскудахтался. Можно подумать, что я тебе на больную мозоль наступил.
      Опухший побурел от обиды, голова откинулась назад, а в голосе зазвучала слеза:
      – Вы знаете, как я вас уважал, Портсигаров, но сейчас скажу откровенно – вы антисемит! – Это я антисемит! – взъярился Портсигаров. – Нашли дурака, бесплатно на вас работать. Пусть мне Сосновский заплатит зелёными, тогда пожалуйста.
      Скандал привлёк внимание окружающих, послышались голоса: – Господа, мы же интеллигентные люди.
      – В гробу я вас интеллигентов видал, – орал не на шутку рассерженный Портсигаров. – Так Сосновскому и скажите. Даром я ни на кого не работал и работать не буду. Тем более антисемитом.
      – О Господи, – воздел руки к потолку гражданин в турецкой феске. – Портсигаров в своём репертуаре.
      – От педераста слышу, – не остался в долгу скандалист. – Развели здесь гей-клуб. – Кошмар, – дыхнуло негодованием общество, – Мы же интеллигентные люди. Это же дискриминация по половому признаку.
      – Ложь! – громовым голосом произнёс Портсигаров. – Наглая ложь! С любой бабой хоть сейчас расцелуюсь, даже с Примадонной. Но с Запейкиным – никогда.
      Возможно, скандал продолжался бы и дальше, но тут дверь дрогнула, и собравшиеся вздохнули с облегчением.
      Балабанов ждал чего-то особенного, но вышел некто промежуточного пола, во всяком случае, в юбке. Разочарован был не только капитан, разочаровано было
      всё общество. Из чего Балабанов заключил, что существо в юбке вовсе не Примадонна.
      – Шотландец, что ли? – полюбопытствовал он у соседей. – Какой там шотландец, – хохотнул ещё не остывший Портсигаров. – Это же Боря. – Поздравляю, господа, – томно сказал Боря. – Банкет отменяется. Бригада Рыжего взяла электростанцию, сейчас отключат свет и начнут грабить.
      – Да что же это такое, – взвизгнула стоящая неподалёку от Балабанова дама. – Перед иностранными гостями неудобно. Куда мэр смотрит.
      – Да что там мэр, – огорчённо махнул рукой Коля. – Сосновскому надо звонить. – Правильно, – проблеял Запейкин. – Мы же цивилизованная нация. Пусть при свете грабят. Так и Рыжему и народу удобнее.
      – Я позвоню Сосновскому, – сказал опухший гражданин, искавший Васюковича. – Рыжий совсем распоясался. Срывает международное мероприятие. – Передай Сосновскому, что Стингер с нами, – крикнул вслед опухшему Коля. – Цивилизованное человечество нам не простит!
      – Дадут нам водки или нет, – взорвался Портсигаров. – Что они там канителятся.
      На этот раз рёв Портсигарова вызвал всеобщий ропот одобрения. Действительно чёрт знает что. Соберут приличных людей и мытарят как плебс. – Господа, – всплеснул руками сухощавый желчный гражданин, – зачем же так о народе? – Народ бы нас понял, – огрызнулся Портсигаров. – Где это видано, чтобы так с водкой тянуть.
      Дверь, наконец, распахнулась, и обрадованная толпа ломанула в места обетованные, смахнув с пути высокого молодого человека с лошадиным султаном на голове. По молодому человеку кажется даже прошлись ногами. Кто-то растерянно крикнул «Фаринелли задавили», но на собравшихся у стола интеллигентных людей это известие не произвело особенного впечатления.
      Стол был накрыт богато, это Балабанов отметил сразу, водки тоже хватало, но почему-то не было стульев. И пока растерявшийся капитан искал глазами, куда бы присесть, гости уже приступили к трапезе. Портсигаров хлопнул фужер водки и с наслаждением накинулся на розового поросёнка. Вполне освоившийся среди интеллигентных людей Гонолупенко от Портсигарова не отставал.
      – Ты не теряйся, переводчик, – сказал Коля, который был полноват и обладал очень хорошим аппетитом. – Обед в пользу бедных, а потому и бесплатный.
      – А этот, с султаном? – Очухается, – пренебрежительно махнул рукой Портсигаров. – Фаринелли у нас живучий.
      – А кто такой Рыжий? – полюбопытствовал Балабанов, и этим вопросом поверг соседей в изумление.
      – Я что-то не пойму, – задумчиво проговорил Коля, – кто у нас прибыл с Каймановых островов, ты или Стингер?
      – Я из провинции, – поспешно пояснил Балабанов. – В столице не нашлось переводчика с каймановского языка, вот меня и прислали.
      – Ох уж эти мне провинциалы, – вздохнул Портсигаров. – Тамерланыч, подойди.
      На зов Портсигарова откликнулся небольшого роста, но весьма приличных габаритов человек, похожий на поросёнка и маленькими глазками и залитым тиром лицом.
      – Вот, – кивнул головой на капитана Портсигаров. – Человек текущим моментом интересуется. А ты у нас, Голышенко, как-никак главный идеолог бандитизма.
      – Я попрошу вас, Портсигаров, соблюдайте приличия, – причмокнул толстый Тамерланыч. – Текущий момент рыночных преобразований в нашей стране требует принятия решений не стандартных и потому недоступных пониманию электората, который рыночный механизм воспринимает иной раз как антизаконные действия, именуемые в просторечии бандитизмом, однако, цивилизованные умы из гарвардской школы полагают, что монетаризация экономики, помноженная на регионализацию и приватизацию, неизбежно приведёт к психорегуляции, адаптации и глобализации, как отдельной личности, так и всего общества в целом.
      – За что я тебя люблю, Юрий Тамерланыч, – прицокнул языком Портсигаров, – так это за ясность мыслей и краткость их изложения.
      Тамерланыч никак на эти слова не отозвался, поскольку как раз в этот момент вплотную занялся красной икрой. Ел он точно так же, как и говорил, причмокивая, словно страдающий неутомимым аппетитом боров. И вообще обстановка за столом была какая-то ненормальная, казалось здесь собрались люди из голодного края и теперь перемалывают все подряд, запивая жирную пищу изрядным количеством водки. Балабанову не раз приходилось бывать на деревенских свадьбах, но там люди вели себя куда приличнее. И тосты произносились, и песни пелись, и разговоры велись не то, чтобы интеллигентные, но всё-таки вразумительные.
      А эти молча рвали друг у друга из-под носа икру и мясо, раздраженно сопя при этом на более разворотливых соседей. Создавалось впечатление, что все они боялись кого-то невидимого, который вот-вот отдаст команду гнать гостей от стола. Стоявший напротив Балабанова сухощавый гражданин, тот самый, что недавно заступался за плебс, воровато озираясь по сторонам, торопливо рассовывал недоеденные куски по карманам, другие, впрочем, от сухощавого не отставали.
      – А почему не поют? – спросил Балабанов. – Выпили уже прилично. – Ну, ты даешь, провинциал, – засмеялся Портсигаров. – Это же голосуи, они поют только за зелень.
      – А для души? – Вот ведь деревня, – покачал головой Коля. – Какая может быть душа у голосуя. – Я думал, что здесь артисты собрались, – разочарованно протянул Балабанов. – Место артиста в театральном буфете, – криво усмехнулся Коля, – где кроме чая с печеньем ничего не дают. А у Сосновского в гостях элита собирается. Лучшие из лучших, понял?
      – Врёт, – сказал Портсигаров. – Ты его не слушай, провинциал. Проглоты здесь собираются. Из тех, кто Родину продаст не задумываясь.
      – Ну, понёс, – махнул рукой Коля. – Продать, может, и продали бы, да кто купит.
      Балабанов уже решил, что ни песен, ни тостов он так и не дождется, когда слово взял аккуратный господин, обширную лысину которого кто-то неосторожно облил соусом.
      – Господа, – сказал человек облитый соусом, – мы, как граждане страны в составе СНГ, неотделимая часть прогрессивного человечества, обладающие новым мышлением и потому способные к великим деяниям во славу мировой цивилизации, все как один должны устремить свои взоры на Запад, понимаете ли, где прогрессивное человечество изготовилось к прыжку в светлое будущее, но с человеческим лицом…
      – Тоже идеолог? – тихо спросил Балабанов у Портсигарова. – Городской сумасшедший. Ты его должен помнить. Раньше-то он на самом верху сидел. Зануда, в общем, но безобидный.
      И Балабанов действительно вспомнил очень активного товарища, который много лет тому назад куда-то звал и даже вёл. А закончил тем, что действительно привёл, правда не всех, а только избранных к столу Бамута Абрамовича Сосновского.
      – И долго он будет говорить? – Пока жратва на столах не кончится. – Тогда я отлучусь, – сказал Балабанов. – Присмотрите за Стингером.
      От выпитой водки в голове у капитана здорово шумело, дармовая пища давила тугим комом на желудок. Проклиная в душе службу, Балабанов приник к фонтанчику с водой пересохшими губами, а после сполоснул пылающее жаром лицо. – А я тебе говорю, что он уже прибыл, – услышал капитан отчётливый голос из дальней кабинки.
      – Мало ли их было, этих Инструкторов, – пренебрежительно отозвался другой голос. – Папа любит пошутить.
      – Не от Папы он, а из иных сфер.
      Заинтересованный Балабанов, дабы не быть захваченным врасплох, спрятался в одну из кабинок. Слышимость и здесь была идеальной.
      – Но не Господь же его прислал, – хмыкнул второй. – Не верю я в божественных инструкторов.
      – Учти, Фидоренко, – зло прошипел первый, – мне ведь с вами шутки шутить не с руки. Так и передай Сосновскому. Если Инструктор его изобретение, то он очень скоро раскается в содеянном.
      После этих слов в дальней кабинке весело заурчала вода. Балабанов приник к щели, чтобы разглядеть недавних собеседников. Однако из кабинки вышел прихрамывая только один далеко уже немолодой человек. Пригладил редкие волосы на темени, подкрутил торчащие рожками брови и захромал от зеркала к выходу. Второго Балабанов подождал ещё минут десять, но таинственный Фидоренко так и не появился. На цыпочках капитан покинул своё убежище, добрался неслышно до двери, громко скрипнул ею и уже потом уверенной поступью озабоченного только проблемами собственного желудка человека направился к заинтересовавшей его кабинке.
      Кабинка оказалась пустой. Ошарашенный Балабанов, не веря собственным глазам, изучал её минут пять. Ведь был же Фидоренко. Капитан слышал его голос собственными ушами. От великой, видимо, растерянности Балабанов заглянул в сливной бачок, а потом в унитаз, но никаких следов загадочной личности, кроме самых дерьмовых, не обнаружил.
      Первая из пришедших в голову версия показалась Балабанову не просто фантастической, но до нелепости неприличной. Каким бы скользким налимам не был этот Фидоренко, но уйти сквозь отверстие унитаза в канализационную сеть он не мог. Следовательно, но это уже по версии второй, где-то здесь, в этой самой кабинке, должен был находиться приличных размеров вход, который ведёт в места потаённые, возможно даже к Лысой горе. Балабанов попробовал было обстучать стены, но его вспугнула потоком хлынувшая в двери интеллигенция. Похоже, гражданин облитый соусом действовал на одних кик слабительноё, а на других как рвотное.
      Балабанов вернулся в зал и попробовал найти в толпе хромого господина, но, увы, так его и не обнаружил. Ошалевший от водки, закуски и речей городского сумасшедшего интеллигентный народ уже отчаливал. У стола держались пока что идеолог Тамерланыч, сухощавый господин и Гонолупенко с Портсигаровым, допивающие последнюю чудом уцелевшую бутылку.
      – Я тебе так скажу, Стингуша, – говорил заплетающимся языком Портсигаров, – люблю тебя, как брата. Потому что ты чёрный, а не голубой. Должна же быть хоть какая-то мораль даже в том бардаке, где нам грешным выпало жить. Ты, как человек выросший на природе Каймановых островов, должен это понимать. – Ага, – сказал Гонолупенко. – В смысле – иес. Я только с гёрлс и вуменс, а с боями и мэнами никс фирштейн.
      – Вот, – возликовал в сторону подошедшего Балабанова Портсигаров. – Два умных человека всегда друг друга поймут даже без переводчика. Потому как извращенец, он и на Каймановых островах извращенец, а мораль, она и в Америке мораль. – С Фидоренко мёня познакомь, – попросил Балабанов. – Говорят, интересная личность. – Это Фидоренко личность? – захохотал Портсигаров. – Сволочь хуже Запейкина, даром что извращенец он не сексуальный, а политический.
      – Я познакомлю, – сказал вынырнувший из-за Гонолупенковской спины Коля. – Если ты уговорить Стингера, спеть по телеящику.
      – Иес, – подтвердил Гонолупенко. – Теле – это гуд. – Десять тысяч зелёными и по рукам, – возликовал Коля. – Ноу, – пренебрежительно отмахнулся Гонолупенко. – Лимон. – Ты охамел, Стингуша, – возмутился даже Портсигаров. – Здесь тебе не Каймановы острова и не Америка, у нас лимоны на деревьях не растут.
      – Вы ему в рублях заплатите, – посоветовал Балабанов, сообразивший, что сержант запросил лишку. – Он всё равно дальтоник и цвета не различает. А сейчас пьяный к тому же. Проставьте в контракте лимон цифрами, а я его уговорю, что всё в порядке.
      – Протрезвеет, скандал устроит международный, – с сомнением покачал головой Коля.
      – А кто ему даст протрезветь, – возмутился Портсигаров. – Я ведь рядом буду.
      Коля исчез минут на пять, Гонолупенко с Портсигаровым успели выпить по последней, а на закуску юркий шоумен успел подложить заезжему негру свинью в виде невыгодного контракта. Лимон был честь па чести проставлен цифрами, на что и указали закручинившемуся было Стингеру Балабанов с Портсигаровым. А то, что лимон не зелёный, так это местный колорит и не более того.
      У Балабанова были опасения, как бы упившийся сержант не подмахнул драгоценную бумагу русскими, в данном случае совершенно неуместными буквами. Однако Гонолупенко оказался на высоте служебного положения и сумел-таки вспомнить три буквы латинского алфавита, остальные были заменены затейливыми завитушками, так что придраться было не к чему.
      – Эх, – обвел горестным оком опустевший стол Портсигаров. – Такое событие, а обмыть нечем. Всё выжрали сволочи. – Завтра обмоем шампанским, – обнадёжил Коля. – Ноу, – упрямо затряс головой Гонолупенко. – Водка, иес. – Пьяный, а соображает, – восхитился Портсигаров. – Готовь водку, Коля.
      На улице выяснилась интересная подробность, пропал «Мерседес» дорогого гостя. «Мерседеса», разумеется, никакого не было даже в проекте, но Гонолупенко до того вошёл в роль Стингера, что устроил форменный скандал.
      – Вот сволочь народ, – посочувствовал пострадавшей звезде Портсигаров. – Всю обедню нам могут испортить. Из наших шоуменов кто-то не удержался. Ну, никакой гордости у людей, так и сдохнут щипачами.
      – Может, просто ошиблись, дверцей, – заступился за подельников Коля. – Какого цвета была машина?
      – Белый «Мерседес» – притворно вздохнул Балабанов. – Сделаем, – утешил его Коля. – Завтра к утру подадим белый. Где Стингер остановился?
      – «Интернациональ», – бабахнул Балабанов первое же пришедшее на ум название к большому неудовольствию Гонолупенко.
      – Отелишко-то не ахти, – покачал головой Портсигаров. – По ошибке это он, – исправил свой промах Балабанов. – Стингер ведь вообще не в нашу столицу летел, а в той столице «Интернациональ»– хоромы. Самолёт его террористы перехватили и к нам завернули. А он, по-моему, не знает, в какой стране находится. Он нас то ли за шведов держит, то ли за финнов. Он ведь мир-то не видел. Порхает по планете из отеля в отель.
      – За всю планету не скажу, – хмыкнул Портсигаров. – Но Россию мы твоему Стингеру покажем. Да так покажем, что он нас больше никогда ни с кем не перепутает.
      В этот момент охамевшая толпа мужиков с фотоаппаратами и микрофонами насела на Гонолупенко. Все требовали от Стингера какого-то эксклюзива. Что такое зксклюзив Балабанов понятия не имел, зато точно знал, что у Гонолупенко его нет и быть не может.
      – Никс фирштейн, – твёрдо стоял на своём сержант, не желавший отдавать эксклюзив кому ни попадя.
      – Братки, – пришёл на помощь гостю Портсигаров, – там водка на столах осталась и мировой закусон. Кто проголодался, прошу отведать.
      Хамоватые мужики бросили Гонолупенко и бросились в распахнутые двери. Балабанов перевёл дух. Гонолупенко пересчитал пуговицы на пиджаке. Двух не хватало. Пропала и цепь. Имущество было казённое, а потому сержант сильно расстроился.
      – Сматываться надо, – сказал Коля Балабанову. – Водку-то всю выжрали. Сейчас эти глоты вернутся и отыграются на нас.
      – Вы уходите налево и сбейте их со следа, – сказал капитан. – А мы со Стингером проскочим дворами. А завтра встретимся у отеля.
      Опасность, видимо, действительно была нешуточной, поскольку Коля с Портсигаровым рванули с места со скоростью спринтеров, а вслед им уже неслись проклятия обманутых журналюг.
      Гонолупенко потянул Балабанова за рукав и первым скользнул в ближайший переулок. Скорость сержант развил приличную, и капитан, плохо ориентировавшийся в городских джунглях да ещё в темноте, с трудом за ним поспевал. Погоня, кажется, отстала. Гонолупенко притормозил и прислушался.
      – Ушли, – вздохнул он, наконец, облегчённо.
      Балабанов вытер пот со лба. Вместе с потом улетучился и хмель. Водка неведомого Сосновского оказалась слишком слабым напитком для закалённого в таёжной глуши человека.
      – Может, они её разбавляют? – предположил капитан. – От Бамута Абрамовича всего можно ожидать, – легко согласился Гонолупенко, тоже не выглядевший захмелевшим.
      Балабанов осмотрелся вокруг и поежился. Ночной город нравился ему ещё меньше, чем дневной. Тесные столичные дворики, через которые вёл капитана Гонолупенко, таили в себе неясную до конца опасность. С виду вроде бы обычные дома загадочно подмигивали многочисленными голубоватыми глазами-окнами. А главное, кругом не было ни одной живой души, если не считать Гонолупенко, и капитану показалось, что это неспроста. Вдруг над головой Балабанова раздался душераздирающий крик, потом зазвучали выстрелы, и, наконец, послышался хруст костей и чавканье невидимого зверя. Капитан в ужасе зашарил рукой подмышкой в поисках пистолета.
      – Монстр напал на человека, – безошибочно определил Гонолупенко. – А вон там, слева, банк грабят. А наискосок, вампиры вышли на охоту.
      – А милиция? – испуганно спросил Балабанов. – Где милиция? – Ну, ты даёшь, капитан, – удивился Гонолупенко. – А мы с тобой кто?
      Балабанов, наконец, нащупал рукоять пистолета и обрёл утерянную било на минуту уверенность:
      – Будем брать? – Да кто ж ёго нам отдаст, – махнул рукой Гонолупенко. – Костьми лягут у порога, а вынести ящик не позволят.
      – Какой ящик? – спросил ошалевший от воплей, несущихся из распахнутых окон, Балабанов.
      – Телевизор. – Ах телевизор, – с облегчением перевёл дух капитан. – А я-то думал… – Ты особенно не расслабляйся, – остерёг его сержант. – В городе у нас шалят не только телевизоры, особенно по ночам.
      – Неужели и вампиры есть? – ахнул Балабанов. – Слухи идут разные, – уклончиво вздохнул Гонолупенко. – Инструктора-то не зря по нашу грешную душу прислали.
      – А кто прислал? – насторожился капитан. – И почему Инструктор? – Может и не Инструктор, а Инспектор, – поправил Гонолупенко. – Но говорят, что больно он крут и спрос будет чинить жесткий.
      – Слышал я сегодня один разговор об Инструкторе.
      Гонолупенко с большим интересом внимал пересказу подслушанного Балабановым в туалете диалога между Фидоренко и Хромым. Лица серванта капитан в тёмноте не видел, но если судить по тому, что Гонолупенко замедлил шаги, информация показалась ему важной.
      – Хромой-та ещё штучка, – вздохнул Гонолупенко. – Был слушок, что служит он кому-то из самого Низа.
      – А кто у нас внизу? – не понял Балабанов. – Канализация? – Бери ещё ниже.
      – Скажешь тоже, – покачал головой Балабанов. – На вид вполне приличный старец. – Все они приличные на вид, – гнул своё Гонолупенко. – А нутро у них гнилое.
      – Не знаю, – поёжился, не смотря на ночную духоту, Балабанов. – Я ведь по нечистой силе не специалист. Может попа пригласить с крестом и кадилом? Всё-таки нечистая сила, это и по их части.
      – Пригласим. Вот найдём все ходы и выходы на Лысую гору и пригласим. – Разоблачат они нас, – засомневался Балабанов. – Ну, какой из тебя Стингер? – Завтра в газетах прочтёшь какой, – хмыкнул сержант. – Подожди, – остановился Балабанов. – Ты куда меня привёл?
      – К Марианне, – пояснил Гонолупенко. – Ты же к ней в квартиранты напросился. Заждалась, наверное, ведьма. Завтра по утру жду тебя у «Интернационаля», здесь недалеко.
      После Гонолупенковских откровений про всякую нечисть, Балабанову почему-то расхотелось идти к распутной бабенке. И даже не потому, что он рассказам сержанта поверил, а просто предчувствие было нехорошее. И дёрнул же чёрт за язык. Другое дело, что идти Балабанову было некуда, не на вокзале же в самом деле ночевать. К тому же он обещал Инструктору разобраться с Марианной, и тот его намерения одобрил.
      Пораскинув умом, капитан пришёл к выводу, что перебросили его в столицу по желанию сухощавого полковника, у которого на сибиряка, похоже, свои виды имелись. Конечно, в божественную природу Инструктора Балабанов не верил, но очень может быть, какие-то очень высокие государственные инстанции озаботились проделками Бамута Абрамовича Сосновского и его дружков и приняли соответствующее решение. Из всего увиденного и услышанного Балабанов заключил, что меры принимать самая пора, если с ними вообще не запоздали. А мы в провинции ещё удивляемся, почему у нас света нет и горючка пропала. Нет, шалишь, уж коли капитана Балабанова сюда прислали, то он офицерской чести не уронит и выведет всех нечистых на святую воду.
      На первом этаже в Балабанова дважды выстрелили из пистолета. Шарахнувшись от закрытых дверей, он испуганным соколом взлетел на этаж второй, где его встретили раскатистой автоматной очередью. На третьем этаже кого-то с наслаждением душили, и хрипы жертвы заставили Балабанова ускорить ход. На вопли монстров и хохот вампиров он уже не обращал внимания – притерпелся, однако страстные придыхания на шестом этаже заставили его насторожиться. Придыхания доносились как раз из-за той двери, за которой проживала ведьма Марианна. Заинтересованный Балабанов толкнул незапертую дверь. Страстные вздохи и стоны усилились. Капитану пришло на ум, что он явился не совсем вовремя. На всякий случай Балабанов пару раз кашлянул, обозначая свое присутствие.
      – Во даёт, ядрёна вошь, – неожиданно прозвучал из соседней комнаты голос Хулио-Игнасио.
      В ответ послышались сопение и шорох, зато дышать страстно перестали. Балабанов воспользовался момёнтом и вошел в комнату. Какая-то неизвестная ему дама лежала на роскошном ложе в чём мать родила, а её неистовый кавалер натягивал в раздумье штаны. У стола вокруг лампы сидели Игнат с Альбертом, а Марианна поила их чаем. – Так, – со значением произнёс Балабанов. – Порнуху смотрим. – Никак нет, – доложил Хулио-Игнасио, – Исключительно еротику и по государственному, значит, каналу.
      – Присаживайтесь, господин лейтенант, чай с нами пить, – вежливо пригласила Марианна.
      Балабанов не заставил себя упрашивать и присоединился к компании. Облачённная в роскошный халат Марианна протянула ему чашку и глянула зелёными очами не то поощрительно, не то призывно.
      – Бабка у меня до еротики охотница, – сказал Хулио-Игнасио. – А я как это дыхание услышу, так у меня астма начинается. Вот только чаем и спасаюсь. Сам-то я больше про вампиров люблю, но так, чтобы без драк. Жестокостей разных нам не надо. Выпили, значит, кровушки и тихо-мирно разошлись. А то разведут хулиганство на целый час, а о главном забудут. – О каком главном?
      – Пейте чай, лейтенант Коломбо, – ласково улыбнулась Марианна, – Вампиры, это мелочь, не заслуживающая внимания.
      – Почему Коломбо? – удивился Балабанов. – Я капитан, а не лейтенант. – Ну да, – кивнул головой Хулио-Игнасио. – А нас сомнение взяло – уж не Коломбо ли вы? А тут ещё этот негр-полицейский с вами. Прошла, значит, такая информация. И Хулио-Альберто, он у нас аналитик, вычислил, что вы тоже маскируетесь. И возраст взяли помоложе, и ростом подтянулись.
      Тут Балабанову пришло на ум, что старик просто псих, место которому в клинике. Однако, психом был, похоже, не только Хулио-Игнасио, но и Хулио-Альберто, который настороженно косил на гостя лупатым глазом из-за толстой линзы.
      – Вы должны ей помочь, Коломбо, – твёрдо сказал очкарик. – Я не Коломбо.
      – Нет, мы понимаем, конечно, – кивнул головой Хулио-Игнасио. – Служба и всё такое. – Конспирация, – подсказал Хулио-Альберто.
      – Вот, – радостно подхватил Хулио-Игнасио. – Но войдите же в положение матери, у которой похитили дитя.
      – Какой матери? – не на шутку струхнул под упорным взглядом сумасшедшего Балабанов.
      – Дитя у Марианны похитили, – солидно кашлянул Хулио-Альберто. – Давно уже, лет двадцать назад. Так вот мы и подумали, а не является ли этот ваш негр Гонолупенко сыном нашей Марианны. Папа у Марианниного ребенка тоже был негром. – Но позвольте, – возмутился чужому нескладному бреду Балабанов. – Гонолупенко уже за тридцать, а вашему младенцу сейчас двадцать.
      – А говоришь, не Коломбо, – обидёлся старик. – Сразу, ядрёна вошь, всё просёк. Я предупреждал Алика, что Гонолупенко, это не наш Хуанито, а он, вишь, упёрся и ни в какую. Аналитик хренов. Расстроил женщину. А других негров у вас нет? – Нет, – твёрдо сказал Балабанов, решивший, что с психами надо разговаривать на их языке. – Виденный вами негр вовсе не сержант и не Гонолупенко. Он Стингер, известный всему миру певец. А к нам он прибыл, чтобы с нравами аборигенов познакомиться. Хотел инкогнито побыть, да где там, у нас Стингера каждая собака знает. Разоблачили его и позвали на телевидение. Завтра па ящику смотрите.
      – Я же говорил, – завопил в восторге Хулио-Альберто. – Я же сразу просёк, что здесь не всё чисто.
      – Может тебе, Марианночка, его усыновить? – предложил Хулио-Игнасио. – Это хоть и не наш Хуанито, но и не Киркоров какой-нибудь, а Стингер. А то, что он годами староват, так может ты себе чуток прибавить. Тебе уж который год всё, тридцать и тридцать.
      – Городишь, сам не знаешь что, старый, – обиделась Марианна. – Двадцать девять мне. – А как же сынку-то двадцать? – удивился Балабанов.
      – Действительно, ядрёна вошь, – почесал затылок Хулио-Игнасио. – Не совпадаем в цифрах.
      – Что вы мне голову морочите, – махнула рукой Марианна. – Десять лет назад украли его у меня на Киевском вокзале.
      Марианна до того расстроилась от нечуткости Хулио-Игнасио, что ушла в соседнюю комнату, искать фотографию пропавшего Хуанито.
      – Тут такое дело, – доверительно наклонился к Балабанову Хулио-Игнасио. – Этого ребёнка, этого нашего Хуанито, Марианночка то ли на вокзале забыла, то ли вообще забыла родить. Память-то у неё девичья. И, вишь, никак вспомнить не может. То она от негра Хуанито родила, то от испанца, а то и вовсе от какого-то португальца. А мы с Аликом анализировали, анализировали, а всё по срокам не сходится. Ты не смотри, что Альберт у нас молчаливый. В анализах он дока. Похуже, конечно, чем Фидоренко, но много лучше Киселидзе. Да и какой из Киселидзе аналитик. Сплошное недоразумение. А Фидоренко, тот орёл! Как выдаст анализ, так ни сахара в моче, ни в крови гемоглобина.
      Очумевший от разговора с явными психами Балабанов уже начал косить глазами на двери, дабы смыться по-английски, не прощаясь с хозяйкой. Однако в этот момент Марианна как раз и вернулась, без фотографии младенца правда, но с просветлённым лицом.
      – Чуть не забыла, – сказала она гостям. – Через минуту начинается сериал «Дикая раза тропических джунглей». Вы, мистер Коломбо, смотрите сериалы?
      – А как же, – не стал спорить с психопаткой Балабанов. – И не только смотрю, но и сам участвую.
      Вообще-то Балабанов соврал, телевидение у них в таёжном районе отменили по причине идущих в стране реформ ещё лет десять назад, да так и не успели восстановить. Поэтому на экран сибиряк смотрел с большим интересом. Диких роз было целых две, хотя, не исключено, что роза была одна, но страдающая шизофренией. Во всяком случае, Балабанов к однозначному выводу на её счёт так и не пришёл, видимо не хватило аналитического дара. Дикая роза не только искала своих пропавших близнецов, но и без конца отвлекалась на торговлю прокладками с крылышками и без, да ещё и жевала какой-то «Дирол» с ксилитом. А потом на экран вылез неопознанный Балабановым Хулио с наглым заявлением, что надо-де чаще встречаться. С кем собирался встречаться этот до сих пор не появлявшийся на экране субъект, Балабанов так и не понял. Но новый Хулио ему почему-то не понравился. И хотя пил он всего лить пиво в компании двух бомжей, капитан по опыту знал, что пивом дело не ограничится, и упьются часто встречающиеся водкой до посинения. А дикой розе Балабанов настоятельно рекомендовал бы держаться подальше от этого Хулио и жевать «Дирол» во избежание кариозных монстров.
      Кино закончилось на самом интересном месте, в джунгли приехала Ася с белоснежным постельным бельём и загадочным порошком от москитов. Балабанов гнуса не любил и сейчас сожалел о том, что не запомнил названия чудодейственного средства.
      – А чем дело закончилось? – спросил капитан у Хулио-Альберто. – Нашла она своих детей или не нашла?
      – Ребёнок был один, – поправил его Хулио-Игнасио. – Хуанито. – Да где же один, – возмутился Балабанов. – Целая банда. Я же помню, как они пили «Несквик». А один вполне подросший охламон всё повторял «мы любим бывать у Нади». – У какой Нади? – удивился Хулио-Игнасио. – Не было там Нади!
      Спорить со старым свихнувшимся Хулио Балабанов не стал. Хотя будь на месте психованного деда нормальный мужик, капитан в два счёта бы ему доказал, что Надя то ли племянница дикой розы, то ли двоюродная сестра. А пропавший Хуанито, это, скорее всего, её ребёнок от мужика с пивом, который пить пьёт, а алименты не платит. Это их там, в джунглях, счастье, что не Балабанов у них участковый. Уж он бы навёл порядок. Все эти нечесаные Хулио ходили бы у него под ноль стриженными, и дети бы не терялись, а пили «Несквик» с молоком, зажёвывая его ксилитом.
      Балабанов лежал на застеленной белой, совсем как у Аси, простынею постели и сокрушался неустроенности жизни в диких джунглях, где дикие розы, весьма симпатичные на мордашку, мечутся неприкаянные и всё время теряют то очередного Хулио, то непонятно откуда берущихся Хуанито. Другое дело у нас…
      Притормозив на этой мысли, Балабанов вдруг пришёл к выводу, что и у нас далеко не всё в порядке. Взять хотя бы Марианну, не ту, что в джунглях, а ту, что за стеной. Как же это она при таком обилии Хулио в столице, так и не обзавелась Хуанито? Правда, народишко эти Хулио, надо честно признать, ненадежный. Иное дело сам Балабанов…
      Последняя мысль была особенно интересной, но зацикливаться на ней капитан не стал, памятуя о том, что пришёл в эту квартиру не на свиданку, а исключительно по служебной надобности. И вообще: если каждой столичной Марианне дарить по Хуанито, то ни сил не хватит, ни денег на алименты.
      Подхватился Балабанов с первыми лучами солнца и, не тревожа спящей сладким сном Марианны, рванул к «Интернационалю», где его уже поджидал расстроенный Гонолупенко, нервно прохаживающийся перед главным входом. Балабанов окинул взглядом гигантское здание из стекла и бетона, мимоходом прикинув, что под крышей наверняка поместилось бы всё население его участка, да ещё и место бы осталось для скота. Балабанов городов не любил в принципе, а уж о таких мегаполисах, как Москва, и говорить нечего. Всю свою сознательную жизнь он провёл в местах отдалённых от шума, гама и городской суеты. Даже армию отбарабанил на задворках цивилизации. Ну разве что считанные годы, проведённые в училище, можно было зачесть в городской стаж. Но областной центр, это всё-таки не столица, не тот, прямо скажем, масштаб.
      – Кинолог, собака, такой лай поднял по поводу пропавшей цепи, словно она его собственная, – пожаловался капитану сержант – Ну попадутся мне эти журналюги, я им пока у, как милиционера грабить.
      – Золотая цепь, что ли? – посочувствовал Балабанов. – Да кабы золотая, а то Джульбарсова, – махнул рукой Гонолупенко, – Этот сукин сын никому проходу не даёт, рычит, верните цепь и точка.
      – Кто рычит? – не понял Балабанов. – Кинолог? – Джульбарс! – рассердился Гонолупенко. – Ты что сегодня, капитан, как пришибленный?
      – Тебя бы на моё место, – вздохнул Балабанов. – Небось, про Джульбарса и не вспомнил бы.
      – Я же говорил – ведьма, – просиял лицом Гонолупенко. – Да какая там ведьма, – огорченно сплюнул Балабанов. – А эти два её Хулио, что Игнасио, что Альберто, полные психи. Я им говорю, Надя двоюродная сестра дикой розы, а они мне – какая Надя?
      – Какая Надя? – растерянно повторил Гонолупенко.
      Ответить Балабанов не успел, поскольку к дверям «'Интернационаля» подкатил белым лебедем «Мерседес», и из него выпорхнули два сизых голубя – Портсигаров и Коля.
      – Ну, что же вы, – накинулся на них Балабанов. – Стингер места себе не находит с похмелья, всю посуду в отеле перебил. А вас всё нет и нет. – Фаринелли, кастрат чёртов, зажал лимузин, еле-еле отбились, – отозвался Портсигаров. – Как Стингер, значит, и говорил – «Мерседес» белый.
      – Да, – почесал затылок Балабанов. – Но это не Стингерова машина. – Иди ты! – удивился Коля. – То-то кастрат так визжал, словно мы у него любимую собственность отнимали.
      – Водка иес? – спросил внезапно Гонолупенко. – Водка есть, – подтвердил Портсигаров. – На опохмел хватит. – Тогда чего мы ждём? – удивился Коля. – Садитесь в машину и поехали. – А Фаринелли? – вспомнил сердобольный Балабанов. – Это же его «Мерседес». – Перетопчется, – махнул руной Портсигаров. – Не велика птица.
      Белый лебедь стремительно рванул от дверей отеля «Интернациональ». Балабанов, привыкший к жёсткому седлу мотоцикла, чувствовал себя в чужой машине неуютно. К тому же его мучила жажда, а к водке душа не лежала.
      – Пей пиво, – протянул ему банку Портсигаров. – При похмельном синдроме первое средство.
      Балабанов советом опытного человека пренебрегать не стал, и выдул сразу две банки. Гонолупенко о Колей пили водку. Сидевший за рулём Портсигаров завистливо вздыхал и с отвращением щурился на дорогу, забитую под завязку рычащими собратьями кастратова «Мерседеса».
      – Утренние газеты читали?
      Балабанов с опаской взял в руки брошенную на переднее сидение Колей увесистую папку. Душа у капитана в этот момент ушла в пятки от предчувствия разоблачения, но привычное к таёжным хитростям предчувствие в столице, к счастью, попало пальцем в небо. Портрет Гонолупенко украшал первые страницы всех без исключения газет. И также все без исключения газеты напечатали интервью со Стингером и почему-то эксклюзивные.
      – Вот тебе на, – расстроился Балабанов. – А эксклюзива мы им как раз и не давали. – Зато они нам морду не набили, – утешил Коля. – Выходит, квиты.
      – А куда мы едем? – На телевидение, – глянул на часы Коля. – Чрез час запись. – Как через час?! – ахнул Балабанов. – У нас же это… нет оркестра. – Нет, так будет, – отмахнулся Коля. – В крайнем случае, споёт под фанеру. – Фанера, это не совсем то, – задумчиво протянул Балабанов. – Вы ему бубен дайте или барабан. Что же он по фанере стучать будет, как какой-нибудь аферист. – Вот! – восхитился Портсигаров. – Я всегда тебе говорил, Коля, что настоящий артист под фанеру петь не будет. Это тебе не голосуй. Сунул десять тысяч баксов в потную руку и погнал по городам и весям. – Будет ему бубен, – нехотя сказал Коля. – Что вы волнуетесь. Миллион он у нас отработает по полной программе.
      – Миллион-то в рублях, – напомнил Балабанов. – Рубли тоже деньги, – хохотнул Портсигаров. – Тем более для дальтоников.
      От выпитого в большом количестве пива Балабанову стало не до споров, захотелось выйти из машины и постоять на обочине в благородной задумчивости. К счастью, белый лебедь уже подрулил к крыльцу огромного здания из стекла и бетона, которое показалось капитану смутно знакомым. К сожалению, вглядываться в него Балабанову было недосуг. Ступеньки крыльца одолели в таком темпе, словно к задумчивости тянуло не только Балабанова.
      Заметив в вестибюле знакомые погоны, капитан среагировал мгновенно: – Слышь, мужики, а где тут у вас это самое…
      Милиционер, не отрывая глаз от кроссворда, махнул рукой направо. Балабанов вздохнул с облегчением и резво потрусил по коридору, крикнув Портсигарову, чтобы подождали чуток. Поспешал сибиряк, однако, напрасно, поскольку в вышеозначенное место стояла приличная очередь, встретившая новичка без всякого дружелюбия.
      – Нужда, мужики, – попробовал подлизаться Балабанов к солидным людям, которые все почему-то были в темных очках. – Мне только отлить и всё.
      – Вы на него посмотрите, – возмутился нервный субъект. – Здесь министры стоят и даже один вице-премьер, а у него, видите ли, нужда.
      Очередь злобно захохотала, и лишь один дружелюбно настроенный солидный дядя шепнул на ухо капитану:
      – Вы вон тому лысому на лапу дайте, он вам организует слив без очереди. Балабанов, делать нечего, совету внял и поспешно приготовил рваный червонец, хотя и на этот раз таёжное предчувствие подсказывало ему – мало. Мало даешь, в таком солидном учреждении берут больше. И, надо сказать, предчувствие не обмануло в этот раз Балабанова. Другое дело, что Балабановскому предчувствию запрошенная лысым сумма даже в кошмарном сне не приснилась бы.
      – Сто тысяч! – взвыл возмущённо Балабанов. – Да вы что здесь, офонарели! Ну, пять рублей, ну десять. У меня нужда-то малая.
      – Раз нужда малая, – то вали отсюда, – огрызнулся лысый. – Псих какой-то. – Это я псих! – взвился Балабанов. – Вот я тебя сейчас старшине сдам, сортирная твоя душа.
      – Это моя душа сортирная? – разъярился в свою очередь лысый. – Здесь солидные люди стоят, понял, придурок.
      – А несолидным людям где нужду справлять? – Растерялся впадающий в отчаяние Балабанов.
      – Я извиняюсь, – вмешался в разговор давешний добродушный дядька. – Тут явное недоразумение. Гражданин не компромат сливать пришёл, у него нужда другая. – Фу ты чёрт, – выругался в сердцах лысый. – А на телевидение зачем с такой нуждой припёрся?
      – Припёрло, вот и припёрся, – возмутился Балабанов. – А ты сразу загнул – сто тысяч. – Шёл бы ты отсюда, – ласково посоветовал лысый. – К Кубовичу, на «Поле чудес».Там бесплатно.
      Что это ещё за поле чудес и кто такой Кубович, Балабанов так и не понял, а спрашивать было не у кого. Доброжелатель его куда-то исчез, а очередь озабоченных людей напряглась и зашелестела купюрами. Мимо Балабанова прошёл относительно молодой человек, плотный и широкоплечий, обросший как последний хиппи, которых Балабанов навидался во времена советские по телевизору и почему-то страшно невзлюбил. Волосатый хиппи что-то проблеял, и застоявшиеся очередники аж зашлись в экстазе возмущения.
      – Это безобразие, – зазвучали голоса. – За что же такие деньги? – Э-а, – лениво протянул хиппи. – А материалец-то, э…
      – У меня министр, – наседал на хиппи солидный дядя. – С девочками. – Кризис жанра, – отмахнулся волосатый и важно прошествовал мимо озабоченных людей.
      – Дожились! – всплеснул руками солидный дядя. – Что же это делается, господа? Кругом сплошные проглоты.
      – Обнаглели, – возмущённо выдохнула очередь.
      Озабоченный не менее очереди проблемой слива, Балабанов сунулся было за волосатым хиппи, но быстро потерял его след, зато столкнулся в одном из переходов с каким-то Мюллером в эсэсовском мундире. На поверку Мюллер оказался Штирлицем и почему-то без сапог.
      – Махновцы сапоги сняли, – пояснил Штирлиц. – Хожу теперь как босоногий мальчуган.
      – Бывает, – подтвердил вконец сбитый с толку и уже сверх всякого мыслимого предела озабоченный Балабанов. – А где тут у вас Кубович с поля чудес? – К Кубовичу очередь.
      – Как очередь? – ахнул капитан. – А мне сказали, что у него бесплатно. – Вот вся страна и рвётся на дармовщину, – вяло махнул рукой Штирлиц. – Что с простых взять.
      – А я не простой, – возмутился Балабанов. – Я переводчик Стингера. – Это меняет дело, – согласился Штирлиц. – Зайдём в сортир, покурим.
      Облегчив с Штирлицем душу и не только, Балабанов побежал по коридору – в поисках партнёров по шоу-бизнесу. К счастью, долго рыскать ему не пришлось, вынырнувший из-за угла Портсигаров подхватил его под руку.
      – На махновцев напоролся, – соврал ему на всякий случай капитан. – Если бы не Штирлиц, то пропал бы ни за грош.
      – Махновцы – это ерунда, – утешил его Портсигаров. – Солнцевские, те покруче будут. – Со Штирлица сапоги сняли, – поделился чужой бедой Балабанов.
      – Врёт, – возмутился Портсигаров. – Что я Штирлица не знаю. Он так и пришёл в шоу-бизнес босоногим.
      Балабанов хотел было уточнить, кто такие, эти солнцевские, но не успел, поскольку Портсигаров втолкнул его в залитый светом зал, посреди которого в окружении жутко возбужденных людей стояли Гонолупенко и Коля. На Коле почему-то не было штанов, и Балабанову пришло на ум, что нарвались они не иначе как на солнцевских. Раздеваться Балабанову не хотелось. Туфли у него были новые, купленные на барахолке в областном центре. Пиджак и вовсе был чужой, взятый на прокат у Гонолупенко, и вдруг нате вам: отдай всё невесть кому, пусть даме и солнцевским. Балабанов хотел уже выхватить пистолет и выстрелить просто так, для острастки, но тут кто-то успел бабахнуты без него. И от этого бабаханья сразу же дико завопили две полуголые девицы. А рядом захрипел простреленной, видимо, грудью Гонолупенко.
      – Кто стрелял? – рыкнул Балабанов прямо в рожу молодца с гитарой.
      Бритый наголо добрый молодец завыл дурным голосом и забился в конвульсиях отравленный газами, заполнившими всё помещение. Гонолупенко хрипел что-то нечленораздельное, похоже, звал на помощь, а Балабанов никак не мог вырваться из цепких лап насевших на него полуголых девиц, раскрашенных до полной степени безобразия. – Да что же это делается, – взвыл Балабанов и куснул ближайшую ведьму за плечо.
      Девица взвизгнула от боли и в сваю очередь укусила Балабанова за ухо. Капитан в долгу не остался и без всяких церемоний провёл против ведьмы-вампирши захват с переводом в партер. Наверное, Балабанов с одной ведьмой справился бы, но на его беду вмешалась вторая. И капитан вдруг с ужасом осознал, что не сдюжит – выпьют вампирши всю его горячую кровь. А то, что потеряет он эту кровь на службе Отечеству, Балабанова в данный момент мало утешало. Отравленный газами Балабановский организм сдавал, а вампирш было уже не две, а целых четыре. Хотя не исключено, что у капитана просто двоилось в глазах от прихлынувшей слабости и дикого воя разгулявшейся вокруг нечисти.
      – Снято, – раздался над свернувшимся трубкой Балабановским ухом радостный голос. – Спасибо всем.
      И сразу же капитану стало легче. Сидевшая на его груди девица встала и подмигнула подмалёванным глазом:
      – А ты страстный.
      Балабанов потрогал пальцами прокушенное ухо и мрачно сплюнул. Подлетевший Портсигаров помог ему подняться.
      – Ну, брат, не ожидал, – выдохнул шоумен с восхищением. – Классная была подтанцовка, девочки прямо летали. Но и Стингер, это, конечно, звезда. Не нашим голосуям чета.
      Гонолупенко вынырнул из дыма вместе с радостным Колей, которому солнцевские успели уже вернуть штаны.
      – Ещё пару таких клипов и всё. – Не буду, – угрюмо отмахнулся Балабанов. – Кусаются, заразы. – А что ты хочешь, – возмутился Балабановскому непрофессионализму Коля. – Девочки в образе.
      – В образе! – пробурчал обиженно капитан. – Душу едва не вынули! Мы так не договаривались, я вам не Стингер какой-нибудь – я переводчик.
      – Ты, старик, пойми, мне страсть нужна. Эмоциональный всплеск, чтобы пипла задергалась у экрана.
      – А почему обязательно вампирши? – запротестовал Балабанов. – Есть же кикиморы, русалки, лешие наконец.
      – Не лишено, – задумчиво проговорил Портсигаров. – Национальный колорит, в духе надвигающихся перемен.
      – А Стингер здесь при чём? – Оденем в красную рубаху, сапоги со скрипом, – продолжал соблазнять Портсигаров. – Справа русалки, слева кикиморы – блеск!
      – Никс фирштейн, – сказал Гонолупенко.
      – Да брось ты, – возмутился Портсигаров. – Что ты кобенишься. Таких русалочек тебе подберём, пальчики оближешь.
      – Он не в курсе, – перевёл Балабанов Гонолупенковскую тарабарщину. – Просит для вхождения в образ по нечистым местам поводить, чтобы проникнуться атмосферой. – Где же мы ему нечистые места найдём? – нахмурился Коля. – Ну и какай ты после этого шоумен? – рассердился Портсигаров. – Иностранцу не можешь русский дух продемонстрировать.
      – Может его с Сосновским свести, тот ведь вхож на Лысую гору. В смысле в высшие наши сферы, – осторожно предложил Балабанов.
      – Ну, ты хватил, провинциал, – возмутился Портсигаров. – В наших высших сферах русским духом давно уже не пахнет.
      – Нечисть-то там есть, – стоял на своём Балабанов. – А Стингер всё равно не поймёт, какой от неё дух, русский или нерусский. Тут ведь главное, чтобы пахло. – Инсценировочку разве что какую-нибудь, – задумчиво проговорил Коля, искоса глядя на Гонолупенко. – Ноу, – отозвался сержант. – Никс фирштейн. – Не пройдёт, – перевёл Балабанов. – Стингер сын каймановского шамана, на мякине его не проведёшь. Нечисть должна быть натуральной.
      – Иес, – подтвердил Гонолупенко. – Шабаш вери гуд. – Слышали, – возликовал Балабанов. – Стингер на колдовстве собаку съел. Не говоря уже о лягушках и летучих мышах. У них там, на Каймановых островах, очень специфическая кухня. В том числе и политическая.
      – Политическая кухня и у нас специфическая, – обиделся за державу Коля. – Вот и покажите её заезжему человеку, – подсказал Балабанов. – Пусть проникается атмосферой. – Не к Самому же его вести, – развёл руками Коля. – Сам-то занят выше крыши. Работает с документами.
      – Что же он так себя не жалеет? – ахнул Балабанов. – Ты, старик, прикинь, сколько народишку вокруг него трётся, – пояснил Портсигаров. – И всем ксивы нужны. А лучше Папы у нас никто их не делает.
      – Может из родственников кто полюбопытствует, дочь скажем? – До дочери ещё добраться надо, – вздохнул Коля. – Я тебе не Сосновский, меня к ней на кухню не пускают.
      – А кого пускают? – не отставал настырный капитан.
      – Кучерявый разве что вхож или Киндер, – задумчиво произнёс Портсигаров. – С этими только свяжись, – махнул рукой Коля. – Они тебе такой дефолт устроят, что на всю оставшуюся жизнь без штанов останешься. Это, брат, сила покруче нечистой.
      – Иес, – вновь подал голос Гонолупенко. – Амулет на шею и никс фирштейн нечистая сила.
      – Какой ещё амулет? – не понял Балабанов. – Джульбарсов, – пояснил сержант.
      Надо отдать должное Гонолупенко – роль ролью, а казённое имущество следовало вернуть во что бы то ни стало.
      – Собака-то тут при чём? – не понял Портсигаров. – Джульбарс – это не собака, – принялся на ходу сочинять Балабанов, – а главный шаман Каймановых островов. Пропавшую цепь он собственноручно на шею Стингеру надел, как оберег от злых чар. Стингер говорит, что без этой цепи он в нечистые места не пойдёт и в красной рубахе петь не будет. Он до слёз расстроен потерей амулета.
      – Что журналюгам в пуки попало, то считай пропало, – вздохнул Коля. – А уж в «комсомольских агитаторах» и говорить нечего.
      – Про амулет заикаться не будем, – сказал Портсигаров. – Скажем, что цепь принадлежит собаке Стингера, и пёсик этой потерей жутко огорчен. Ударим на жалость. Мировой общественностью в случае чего пригрозим. Они там, на Западе, жутко чуткие к страданиям животных.
      – Химкина этим не проймёшь, – возразил Коля. – Он же шизанутый. – Ты точно знаешь, что цепь Химкин слямзил?
      – Собственными глазами видел, как он её в карман прятал. Я же не знал, что это амулет, думал просто золотая. Хотел потом с Химкина ящик водки содрать за солидарное молчание.
      – Золото, никс фирштейн. Гоу хоу прямо с Юпитера. – Иди ты, – ахнул Портсигаров, начинавший уже кое-что понимать на каймановском языке. – Слышал, Коля, метеорит с Юпитера упал, а Джульбарс его переплавил и цепь выковал.
      – Не совсем так, – поправил Балабанов, дабы не ронять статуса переводчика. – Этот Джульбарс то ли сам с Юпитера, то ли у него там родственники живут. – Суеверия, – махнул рукой Коля. – Тёмные они там совсем на Каймановых островах. – Этот, Джульбарс у них оборотень, – пояснил «переводчик». – С утра человек как человек, а к вечеру злая презлая псина.
      – Ладно, – подвёл итог дискуссии Портсигаров. – Поехали к Химкину. Должен же этот сукин сын осознать ответственность момента и ценность экспроприированного у иностранца предмета для судеб мировой цивилизации.
      В «Комсомольский агитатор'» отправились всё на том же Фаринеллиевском «Мерседесе». Как человек законопослушный и сроду никогда чужого не бравший, Балабанов испытывал большое чувство неловкости. С одной стороны, ничего не поделаешь, – служба, а с другой, как ни крути, – чужая вещь. К тому же отобрали её у человека убогого, можно сказать инвалида, у которого кроме «Мерседеса» никаких иных радостей в жизни нет.
      – Ну, ты даёшь, заинька моя, – засмеялся Портсигаров. – Он кастрат-то липовый. – Как липовый? – ахнул долго сочувствовавший чужому несчастью Балабанов. – А зачем же…
      – Реклама, брат, – пояснил Портсигаров провинциальному недоумку. – Ради рекламы не только кастратом себя объявишь, но и здоровые зубы вырвешь. Такая она, шоу-жизнь.
      – Любишь ты, Портсигаров хаять людей за глаза, – осуждающе покачал головой Коля. – Не верь ему, провинциал, не всё у нас так уж плохо. Это я тебе говорю, первый шоумен России.
      – Тоже мне доблесть, прилюдно портки снимать, – хмыкнул Портсигаров. – Плебей, – затянул на высокой ноте Коля. – Что ты понимаешь в искусстве. Это ведь символ. Символ открытости России ветрам перемён. Это же освобождениё от семидесятилетних оков тоталитарного режима. Это же полёт души и фантазии. Это же акт свободы, символ либерализма. Я снятыми штанами людей в светлое будущее зову, к свободе, просвещению и цивилизации.
      – Ноги у тебя, Коля, для этого слишком кривые и волосатые, – не сдавался Портсигаров. – Не тянут они на символ свободы. Да вот и Балабанов подтвердит.
      – У нас тоже один такой в райцентре был, – охотно ввязался в разговор капитан. – Как напьётся, так начинает штаны на публике снимать. Ничего, подлечили в областном психодиспансере, и сейчас пьяный-распьяный, а ходит в штанах честь
      по чести. И без всяких символов. Ноги у него тоже кривые и волосатые. Мужики ещё ничего терпели, а беременных баб подташнивало.
      Портсигаров захохотал, Коля обиделся и потребовал остановить машину. Весёлый водитель «Мерседес» остановил, но вовсе не в ответ на Колино требование, а потому что приехали. Стингер участие в разговоре не принимал, а храпел на заднем сидении, как распоследний иностранец. Расталкивать его пришлось минут пять. Балабанов сильно переживал, как бы заспавшийся сержант спросонья не перешёл на родной язык, но Гонолупенко, что значит милицейская косточка, сон сном, служба службой, только таращил глаза да повторял «никс фирштейн'». – Приехали, – указал ему Портсигаров на стоящую у дверей очередь обольстительных особ.
      – Иес, – воспрял духом Гонолупенко. – Ай лав ю гёрлс. – Без штанов останешься, – остудил его Портсигаров. – Будешь потом всю оставшуюся жизнь агитировать голым задом за либерализм и рыночный прогресс.
      – Это что, слив компромата? – удивился многолюдности Балабанов. – Проститутки с объявлениями, – пояснил Портсигаров. – Слив компромата у Аристарха Журавлёва на заднем дворе. Он у нас жутко чистоплотный. Монархист и государственник, в смысле державник, это тебе ни какая-нибудь либеральная шантрапа.
      И пока Балабанов удивлялся, почему это чистоплотный монархист назвал свою газету в честь идеологических противников, и какое отношение к державной идее имеют жрицы свободной любви, Портсигаров провёл его по лабиринту порока, не запачкав ничем кроме губной помады. С Гонолупенко всё было куда сложнее. Возбужденная толпа опознала в нём Стингера с газетных передовиц и готова была растерзать на части от восторга. Совершенно напрасно Гонолупенко кричал «никс фирштейн» и «вот стервы», поднаторевшие в раздевании клиентов жрицы любви стянули с сержанта кожаный пиджак и попытались стянуть брюки, но Гонолупенко, проявив редкостную изворотливость, не уронил честь мундира и штаны спас. Коле повезло гораздо меньше. Что и было отмечено главным редактором «Комсомольского агитатора», как только гости переступили порог его кабинета.
      – Я этих шоу у себя под окнами не потерплю, – сказал он бесштанному Коле. – Эта либеральная провокация у вас не пройдёт.
      – Какая провокация?! – возмутился Портсигаров. – Твои журналюги у нашего Стингера цепь спёрли, а теперь и кожаный пиджак сняли, португальским королём дареный.
      – Неужели королём! – ахнул Аристарх, поправляя очки, чтобы лучше видеть заезжую знаменитость.
      – Пиджак свой отдашь, – распорядился Портсигаров. – Он хоть и не королевский, но тоже кожаный.
      – Пиджак денег стоит, – поморщился прижимистый редактор. – На объявления цены поднимешь, – утешил «комсомольца» Портсигаров. – Не голым же мне звезду шоу-бизнеса по столице водить. – Подумаешь, Стингер, – отбояривался редактор, которому жалко было пиджака. – Коля вон не последний шоумен в России, а без штанов ходит.
      – Я попрошу! – взвизгнул травмированный проститутками Коля. – У меня в тех штанах бумажник был с тремястами долларов. Плюс полторы тысячи за оскорбление личности. Итого: две тысячи зеленых с тебя, Аристарх.
      – Да что же это такое! – всплеснул руками Журавлёв. – Кто пустил сюда этих рэкетиров?
      – Это мы рэкетиры? – возмутился Портсигаров. – А моральная травма, полученная у стен твоей редакции мировой знаменитостью, это как? А изнасилование лучшего шоумена России? А инфаркт у любимой собачки Стингера из-за украденной цепочки? За нашей спиной всё цивилизованное человечество и отечественная прокуратура. Не говоря уже о Сосновском.
      – Ты меня Сосновским не пугай, – запротестовал Журавлёв. – К тому же слух пошёл, что он линяет.
      – Как линяет? – ахнул Коля. – А как же мы?
      – Частично линяет, – уточнил редактор. – Под оппозицию. – Ещё тысячу долларов с тебя, Аристарх, за ложную информацию, – вздохнул с облегчением Портсигаров. – И ещё столько же за оскорбление в нашем присутствии Сосновского.
      – Таких расценок даже в суде нет, – обиделся Журавлёв. – К тому же про Сосновского – чистая правда. Линяет. В связи с появлением то ли Инструктора, то ли Инспектора. А Фидоренко, говорят, и вовсе ушёл в подполье.
      – Это что же, перемены у нас? – растерянно произнёс Коля. – Ты нам зубы не заговаривай, – рассердился на хозяина Портсигаров. – Мы этих инспекторов видели – перевидели. Ты нам Химкина с цепью вынь да положь.
      – Нет его в редакции. Отправился за интервью то ли к Фаринелли, то ли к Примадонне.
      – Когда это Примадонна просто так интервью давала. Да ещё Химкину. – Обещал он ей что-то, – нехотя признался Журавлёв.
      – Уж не Стингеров ли амулет, – проболтался Коля. – Какой амулет? – сверкнул глазами из-под очков Аристарх.
      Портсигаров бросил на болтливого Колю недовольный взгляд и со словами «с паршивой овцы хоть шерсти клак» принялся раздевать главного редактора «Комсомольского агитатора». Аристарх Журавлёв, сразу же забывший о Стингеровом амулете, отбивался ногами. Подобного хамства гости хозяину не простили, сняв с него за одно с пиджаком ещё и штаны. На протестующий писк редактора, с неразборчивыми призывами о помощи, Портсигаров зловеще пообещал ему рёбра пересчитать. Сцена, что и говорить, вышла безобразная, с откровенным криминальным душком, но расстроился по этому поводу один Балабанов. Гонолупенко же спокойно примерил чужой пиджак и остался вполне доволен обновой. Коля без тени смущения натянул на себя редакторские штаны.
      – Будешь возникать – натравим на тебя Джульбарса, чёрного шамана с Каймановых островов, – пообещал Аристарху Портсигаров. – Это тебе не цивилизованный Сосновский – враз все перья из хвоста выщиплет.
      – Ладно, – сказал Журавлёв, потирая ушибленную в суматохе голень. – Ты меня ещё попомнишь, Портсигаров. Я выведу вашу банду на чистую воду.
      Не давая врагу времени опомниться и сосредоточить под своей дланью превосходящие силы, гости ретировались из здания скандальной газеты через чёрный ход. На заднем дворе пованивало, то ли компроматом, то ли дерьмом. Из чего Балабанов сделал вывод, что с канализацией в «Комсомольском агитаторе» не всё в порядке.
      – Гиблое место, – подтвердил его предположения Портсигаров. – Чёрт бы их побрал с этим компроматом. Ассенизаторы хреновы. Забьют все столичные коммуникации, в дерьме утонем.
      – Теперь жди от Аристарха подлянки, – со вздохом оглянулся на покинутое здание Коля. – Штаны ещё так-сяк, но кожаного пиджака он нам не простит.
      – Языком не надо было мести, – огрызнулся Портсигаров, на полусогнутых пробираясь к машине.
      – А кто про Джульбарса ему рассказал? – обиделся Коля, ныряя на заднее сидение.
      Обманутые проститутки кинулись было преследовать «Мерседес», но забугорная машина оправдала данные ей лестные характеристики, без труда оторвавшись от разъярённых фурий. – Знай наших! – торжествующе захохотал Коля. – Химкина надо перехватить, во что бы то ни стало, – остудил его радость Портсигаров. – Наверняка Журавлёв ему сейчас звонит и исходит ядом. – Рули к Фаринелли, – подсказал Коля. – Если журналюга там, то мы ему быстро руки выкрутим.
      «Мерседес» лихо вилял среди обидчивых собратьев по московским улочкам, то узким, то широким. Балабанов с интересом смотрел в окно, пытаясь хоть как-то разобраться в мешанине вывесок и крикливой рекламы. Занятие увлекательное, но практически бесперспективное. Столица напоминала большой муравейник, вот только муравьи здесь были какие-то странные. Суетились они много, но бестолку и вразнобой, управляемые не инстинктом, а тщеславием и глупыми претензиями. Балабанов не рискнул бы предсказать этому муравейнику счастливое будущее. А тут ещё нечистая сила в нём завелась.
      В хоромах Фаринелли гостей встретили нелюбезно. Можно даже сказать, по хамски. И вместо приличествующего случаю «здравствуйте» на гостей из уст нервного молодого человека обрушилось «ворьё поганое». Балабанов, узнав в смазливом юноше кастрата Фаринелли, душевному его волнению нисколько не удивился. – Тихо, Витя, – остудил пыл хозяина Портсигаров. – Накличешь на свой дом проклятие шамана.
      – Ты мне зубы не заговаривай, – взвился Фаринелли. – Где машина? – Машина у подъезда, – сказал Коля. – Но думаю, это не главная твоя проблема. Беда пришла к тебе, Витя. Пришла, откуда не ждали. Из «Комсомольского агитатора» – Шут гороховый, – отмахнулся кастрат. – На порог не пущу.
      И действительно не пустил дальше прихожей. Балабанов с тихим изумлением разглядывал шикарное убранство этой самой прихожей и прикидывал в уме, какие сокровища таят апартаменты звёзд шоу-бизнеса, если диковин, уже открывшихся его взору от порога, вполне хватило бы для средней руки провинциального музея.
      – Химкин у тебя был? – деловито спросил Портсигаров.
      – Был, – нехотя отозвался Фаринелли. – Полчаса как уехал. – Цепь оставил? – спросил Балабанов.
      – Стингерову, что ли? – проговорился кастрат. – Вот! – поднял палец к потолку Портсигаров. – О машине скорбишь, а тем временем краденное скупаешь.
      – Ничего я у Химкина не покупал, – возмутился Фаринелли. – И никакой такой цепи не видел. И вообще: шли бы вы отсюда.
      Агрессивный тон смазливого молодого человека, который при ближайшем рассмотрении не казался таким уж юным, покоился на основательном фундаменте в лице набыченных и накаченных охранников, которые в напряженных позах ждали команды «фас», живописной группой расположившись вокруг нанимателя.
      – Мы не уйдём, – гордо сказал Портсигаров. – Мы уедем, а машину твою возьмём в залог, до возвращения украденной коварным Химкиным цепи.
      – Это ты брось, – взвизгнул Фаринелли. – За ржавую железяку машину отбирать – разбой в чистом виде.
      – О как ты ошибаешься, Витя, – воздел руки к лепному потолку Коля. – Иван-царевич ты наш дорогой. И хорошо если превратят тебя всего лишь в серого волка, но боюсь, что выше лягушачьего твой новый статус не поднимется. – Иес, – подтвердил молчавший до сих пор Гонолупенко. – Берегись Джульбарса. – Слышал, – торжествующе воскликнул Портсигаров. – Иностранец волнуется. Не гневи каймановских богов, Витя, отдай цепь.
      – Плевал я на вашего Стингера, – огрызнулся кастрат. – Я сам звезда. – Это болезнь, – задумчиво сказал Коля. – Мания величия. Будем лечить. – Будем, – крикнул Фаринелли. – Здесь вам не «Комсомольский агитатор». С меня вы штаны так просто не снимете.
      Четыре быка стремительно атаковали мирных деятелей шоу-бизнеса, но встретили неожиданный и дружный отпор. Портсигаров хоть и схлопотал по зубам от здоровенного детины, но всё-таки успел с криком «ия» разнести ногой драгоценное венецианское зеркало в прихожей. Балабанов чисто по-деревенски хакнул кулаком в тупое рыло и так удачно, что неразумный оппонент вляпался в резной шкаф и превратил его в груду обломков. Гонолупенко с воплем «вери гуд» уже бил фарфоровою посуду в соседней комнате. Мстительный Коля, которому противника почему-то не досталось, ковырял стены перочинным ножичком, демонстрируя недюжинный дар живописца.
      – Это тебе ещё цветочки, кастрат, – пообещал Портсигаров. – Ты у нас ещё наквакаешься лягушкой.
      – Иес, – поддержал его выдавленный из апартаментов превосходящими силами Гонолупенко..
      – Жди теперь, Витя, большую-пребольшую, чёрную-пречёрную собаку, – зловеще прокаркал Коля.
      Гостей не преследовали. Выходя на чистый воздух, Портсигаров в ярости пнул парадную дверь кастратова логова. Дверь жалобно заскрипела и захлопнулась. – К машине, – скомандовал Портсигаров. – Я своему слову хозяин: отдаст Фаринелли цепь – получит «Мерседес», а не отдаст – пусть новый покупает.
      – А как же милиция? – робко запротестовал Балабанов. – Кастрат в органы обращаться не будет. Шутка сказать, золотую цепь у иностранца украли.
      – Так она не золотая. – А ты скажи, что золотая, – проинструктировал «переводчика» Коля. – Пусть Химкин с кастратом раскошеливаются.
      – Лжесвидетельство, – поежился Балабанов.
      – А посуды мы сколько у кастрата побили, – напомнил Коля. – Мебели сколько поломали. Органы нас не поймут, если скажем, что цепь железная.
      – Иес, – сказал Гонолупенко. – Юпитерголд. – Вот, – торжествующе вскричал Коля. – Цепь из белого юпитерианского золота, так и скажем ментам, если привяжутся.
      – Я кастрату разбитой морды не прощу, – прошипел Портсигаров. – Не знаю как там Стингеров шаман, а я с него спрос учиню по полной программе. Кто Портсигарова обидел, тот счастливо двух дней не проживет.
      – Сосновскому он может пожаловаться, – вздохнул с заднего сидения слегка опамятовавший после пережитого Коля. – А то и до Кухарки доберётся с жалобой.
      Видимо опасность действительно была велика, поскольку вцепившийся в чужой руль Портсигаров так и не нашёл в этот раз, что возразить. Балабанов же и вовсе впал в расстройство. Чёрт знает чем он сегодня занимается. Бред сумасшедшего, а не оперативная работа. Чего доброго до Инструктора дойдут сообщения о его сегодняшних художествах и тогда прости-прощай столица. Хотя, если честно, Балабанов такому обороту дела нисколько бы не огорчился. Уж лучше Митричевы штаны у русалок изымать, чем бегать, высунув язык, по столице за собачьей цепью. И далась Гонолупенко эта Джульбарсова собственность! Перетопчется кобель и без неё. Ну в крайнем случае Балабанов готов отбить телеграмму Митричу, и тот откуёт псине новую цепь. Правда, времени на это уйдёт немало, поскольку телеграмму не иначе как на собаках придётся везти. Ибо в родной деревне Балабанова нет ни света, ни бензина для развалившейся техники. А лошадей завести ещё не успели.
      – Слушай, Портсигаров, ты случайно не в курсе, кто такой Николай Ставрогин? – Ставрогин?
      – Да. Гражданин кантона Ури – Из швейцарской прокуратуры разве что, – недослышал Коля.
      Портсигаров захохотал, что-то, видимо, припоминая:
      – Был такой, но повесился. Литературный персонаж. Прочили его в диктаторы России, но кишка оказалась тонка.
      – Работы испугался, – подтвердил Коля. – Дворянская честь и всё такое.
      Стингера высадили у «Интернационаля». Балабанов, сильно подуставший за сегодняшний суматошный день, тоже покинул салон краденного лимузина. Договорились встретится завтра по утру здесь же, у дверей отеля.
      Время было позднее, но город не подавал признаков успокоения. А перед входом в отель и вовсе было светло, как днём. Балабанову такой расход электроэнергии показался неразумным, и он стал прикидывать в уме, каким образом хотя бы часть расточаемого добра перебросить в родную деревню. По слухам, именно здесь, в столице, стоял большой распределительный щит, откуда регулировались потоки электричества по всем городам и весям огромной страны. Добраться бы до этого щита, обрезать к чёртовой матери «Интернациональ» и дать ток родному району. И замаскировать этот провод так, чтобы ни один гад до него не добрался. – Рыжий на том щите сидит, – вздохнул Гонолупенко. – Жук ещё почище Сосновского. – А как же МУР?
      – Какие сейчас муровцы, – пренебрежительно махнул рукой Гонолупенко. – Сплошное недоразумение. Не зря же тебя на подмогу прислали.
      – Из меня богатырь, как из собачьего хвоста сито, – вздохнул удрученно Балабанов.
      – Инструктору виднее, – возразил Гонолупенко. – А наше с тобой дело – выполнять приказы.
      – А какой приказ-то? – возмутился Балабанов. – Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
      – Хоть бы и так, – пожал плечами Гонолупенко. – Чем тебе не приказ?
      Как уже успел понять Балабанов, сержант дураком не был. И знал он, пожалуй, поболее капитана относительно того, куда и зачем идти. Непонятным было другое, кто такой Инструктор и почему его появление переполошило всех этих людей.
      Не смотря на поздний час, суматоха в Управлении не прекращалась. За инструкциями Балабанов обратился было к знакомому майору с оловянными глазами, но тот отмахнулся от назойливого провинциала, сославшись на крайнюю занятость. Расстроенный невниманием начальства Балабанов обернулся было к Гонолупенко, но сержант куда-то исчез.
      В поисках Гонолупенко Балабанов поднялся на второй этаж и здесь едва не столкнулся нос к носу с Хромым, который торжественно шествовал по коридору в окружении милицейских начальников в генеральских мундирах. Генералитет оттёр с пути важной персоны капитана и прошествовал вместе с Хромым в один из дальних кабинетов. За генералитетом шли люди в штатском, которые втянули Балабанова в свои ряды чуть ли не против его воли. Капитан сопротивляться не стал, тем более что в Управлении внезапно погас свет, и был риск затеряться навек в его бесчисленных переходах.
      Балабанову непонятно было одно, почему Хромой, личность во всех отношениях подозрительная, так привольно чувствует себя в цитадели общественного порядка. Удивление и смятение сибиряка оказалось столь велико, что он без приглашения влез вслед за генералитетом в помещение, где ему, возможно, вообще находиться не полагалось.
      Балабанов, благо никто его не гнал, присел среди прочих у длинного стола и приготовился слушать докладчика. А докладчиком выступал Хромой. Его лицо, освещённое свечами, капитан видел очень хорошо, а вот лица генералов и людей в штатском тонули во мраке.
      Хромой говорил о переменах: о свободе слова, о свободе предпринимательства, о правах человека. Сетовал на неспособность народа эти перемены переварить. И указывал в этой связи на задачи, стоящие перед правоохранительными органами. В принципе Балабанов был с докладчиком согласен и против прав и свобод возражать не собирался. Но когда Хромой закончил выступление и предложил задавать вопросы, Балабанов не удержался:
      – Когда бригаду Рыжего брать будем, житья от него людям не стало?
      Хромой этому вопросу страшно удивился, генералы и люди в штатском ошеломлённо уставились на Балабанова.
      – Опять же с Бамутом Абрамовичем Сосновским что-то надо делать.
      Изумлённое молчание сменилось негодующим гулом. На лицах всех присутствующих был написан один вопрос – кто пустил сюда этого придурка? Балабанов начальственного ропота не убоялся, решив, что двум смертям не бывать, а одной не миновать.
      – Капитан Балабанов, – назвал он себя. – Прислан Инструктором для укрепления и укрупнения.
      Хромой икнул, генералитет шумно вздохнул, люди в штатском бесшумно выдохнули и затаились. А атмосфера в помещении напоминала грозовую. Балабанов нисколько не сомневался, что если сверкнёт молния, то угодит она непременно в него. Но пока молния не сверкнула, следовало предпринять упреждающие действия.
      К сожалению, Балабанов не знал, какими должны быть эти действия, а Инструктор почему-то забыл его проинструктировать. Капитану не оставалось ничего другого, как пускаться во все тяжкие на свой страх и риск. – Есть сведения, – твёрдым голосом произнёс он, – что в высшие наши сферы проникли люди крайне сомнительных моральных качеств, связанные как с потомакской разведкой так и с низовыми сферами. Наша задача: вычислить этих людей и изолировать в кратчайшие сроки.
      – Но позвольте, – побагровел Хромой. – Причём здесь потомакская разведка? Всем известно, что господа с Потомака наши союзники. – У нас и приоритеты давно поменялись, – робко поддержал Хромого один из генералов.
      – А как же наши финансовые обязательства перед заокеанскими партнёрами? – ласково улыбнулся Балабанову лысоватый худенький человек в очках, с лицом отличника и комсомольского активиста.
      Балабанов такие лица терпеть не мог ещё со школьной поры. Работать эти активисты никогда не умели, зато умели писать отчёты, восхищавшие вышестоящих товарищей, а главное, всегда были в курсе генеральной линии. Балабанов же в генёральной линии путался и в годы школьные и после, когда вступил на трудовую стезю. За что и получал нередко выговоры, возможно даже заслуженные, но от того не менее обидные.
      Сахарная улыбка бывшего комсомольского активиста подействовала на Балабанова, как красная тряпка на быка:
      – Перед низовыми сферами у вас тоже есть финансовые обязательства? – Но это же бред, – возмутился Хромой. – Какие ещё низовые сферы? Кто пустил сюда этого человека?
      Сидящие рядом с Балабановым люди в штатском отодвинулись в сторону. Генералитет выразил капитану шумное неодобрение.
      – Да это псих какой-то, – сказал холёный кучерявый мужчина с нагловатыми глазами карточного шулера. – Гоните его в шею.
      На счастье Балабанова в зале собрались сплошь начальственные особы, и не нашлось пары шестёрок, способных выполнить распоряжение. Сообразив это, капитан неспеша поднялся и столь же неспешно прошествовал к выходу. Вслед ему неслись выкрики и даже матерные ругательства. Сибиряк обернулся и от порога выдал генералитету свою порцию красочных определений, настолько шокировавших почтенную публику, что она прямо-таки онемела от изумления. Балабанов плотно прикрыл за собой дверь и расстроенный побрёл по коридору, где и столкнулся с довольно потирающим руки Гонолупенко.
      – С кинологом я договорился, – сказал сержант. – Будет у нас завтра Джульбарс. Пусть трепещет вся столичная нечисть.
      – Операцию придётся отменить, – вздохнул Балабанов и рассказал Гонолупенко о своих расхождениях с генералитетом по принципиальным вопросам. – Комсомольский активист – это Кукушенко Леонид Витальевич, по прозвищу Киндер, а холёный господин с наглыми глазами – это Михаил Ефимович Цыганков, по прозвищу Кучерявый, вхожий и к Самому, и к Сосновскому. А как ты на заседание попал? – Шёл мимо, – развёл руками Балабанов. – А почему Хромой всем в Управлении заправляет?
      – Всем не всем, но влиятельный зараза. Инструктор тебя не вызывал? – Нет. Я спрашивал о нем у Оловянного, но тот не в курсе. – Значит, всё пока идет нормально, – бодро подвел итог Гонолупенко, – иначе Инструктор вызвал бы нас для объяснений.
      Балабанов не был уверен, что всё идёт так уж нормально, но спорить с Гонолупенко не стал. Двое суток, проведённых в столице, здорово пошатнули Балабановский оптимизм. А главное, не поймёшь, не разберёшь – кто из ху. Да и вообще: как можно бороться с нечистой силой, если она угнездилась в Управлении, и кто же таком случае будет отдавать Балабанову приказы? Не исключено, правда, что Гонолупенко ошибается, и Хромой с Низом не связан, а что до его связей с чужими разведками, то может быть так оно и должно быть, и за всем этим стоит неведомый капитану государственный интерес. Недаром же тот генерал сказал, что у нас приоритеты поменялись. Балабанов и в прежних приоритетах не разбирался, а о нынешних и говорить нечего. Правда, благодаря новым приоритетам свет в Балабановской деревне всё-таки вырубили, колхоз разогнали и в горючке отказали. Странные какие-то приоритеты, но ведь не сельскому участковому инспектору судить о стратегических замыслах Самого и его ближайших помощников. В столице же пока свет есть. И люди вокруг бодренькие. Пока Балабанов шёл от Управления к Марианне, у него три раза спрашивали дозу и два раза дозу предлагали.
      – Слышь, Коломбо, – шёпотом вдруг окликнули Балабанова из подворотни. – Найди правду.
      Капитан, хоть и звали его иначе, всё-таки остановился. Уж больно просьба показалась ему странной. Из полумрака навстречу Балабанову выдвинулся худой, как жердь человек в поношенном плаще, подпоясанном шпагатом.
      – А зачем тебе правда? – Как же без правды-то? – удивился худой, беря из рук капитана сигарету. – Без правды нам, брат Коломбо, ну никак нельзя.
      – Ищи правду сам, – Балабанов прикурил и осветил спичкой лицо странного просителя.
      Лицо было самым обыкновенным, разве что необычайно худым и заросшим недельной щетиной. Глаза тоже не казались безумными. Если перед Балабановым стоял псих, то псих явно не буйный.
      – Гонят отовсюду, – пожаловался худой. – Как только заикнёшься о правде, так в лицо говорят – шёл бы ты к Кубовичу на «Поле чудес». А у Кубовича очередь большая. Но ты сам посуди, должна же быть правда в жизни?
      – Должна, – нехотя согласился Балабанов, которому разговор уже изрядно надоел. – А её нет, – выдохнул со страстью псих. – И вот я думаю, что если правды нет и на «Поле чудес» Кубовича, то тогда нам всем хана. Потому как нельзя совсем без правды.
      – Дался тебе этот Кубович, – отмахнулся Балабанов. – Смотри по телевизору, если на студию не пускают.
      – Я много раз смотрел, – с горечью сказал псих. – Но так и не понял, где там правда зарыта. А дед Игнат говорит, что если зарыта, то непременно прорастёт. Мы уже который год ждём. Подарки людям дают, а жизнь лучше не становится. И выходит, что правда у нас не хочет расти даже на поле чудес.
      Разговор с психом не на шутку расстроил Балабанова. Вод ведь народ, правду им подавай. И что людям, спрашивается, надо: есть свет, сиди и смотри телевизор. Ну, вот хотя бы как Хулио-Игнасио с Хулио-Альберто.
      На громкое здравствование Балабанова оба Хулио обернулись, как по команде. – Опять порнуху смотрите.
      – Ни-ни, – запротестовал Хулио-Игнасио. – Смотрим Васюковича. «И-го-го» называется передача.
      – Тоже правду ищите? – усмехнулся Балабанов, присаживаясь к столу. – Правду Жердь ищет, – возразил старик. – А мы с Аликом – исключительно удовольствие. Вот заварит сейчас Марианночка чай, и будет нам и-го-го на целый вечер. А Жердя ты, Коломбо, не слушай. Он ведь этот, как ты его, Алик, давеча назвал? – Диссидент.
      – Вот, – поднял палец к потолку старик. – Он, гад, Кубовичу не верит. А кому же тогда ещё верить. Кубович наш отец родной. Давеча старушке холодильник подарил. А Жердь ему – где правда? Правдоискатель. От таких диссидентов и пошла прахом русская земля. Дают – бери, бьют – беги. А эти всё ищут. Народ в смущение вводят. Ты его не слушай, Коломбо, мутный он человек. А как там наш Хуанито?
      Вошедшая в этот момент с чаем Марианна порозовела под Балабановским взглядом. Капитан тоже пришёл в некоторое смущение и откашлялся.
      – Будет Хуанито, – сказал он Игнасио. – В свой срок. Под ногами только не путайтесь. – Ну да, – сказал понятливый старик, поднимаясь с места и дергая за ворот Хулио-Альберто. – Большому кораблю, значится, большого плавания желаем.
      – Это ты к чему сказал? – зарделась пуще прежнего Марианна. – Это я к тому, что совет вам да любовь, – хитренько подмигнул Игнасио. – А нам с Аликом выпадает дорога. Я так думаю, что Хуанито с глазу на глаз искать легче.