Неизбежность нарастания энтропии в замкнутых системах - вещь в физике известная настолько, что давно уже стала общим местом, но по какой-то причине (возможно, мифологического характера, вроде пресловутой "свободы воли") положение это упорно не относят к закономерностям, управляющим функционированием общества. В современном, до предела интегрированном обществе, никакой надежды на такого рода внешнее вмешательство, разумеется, нет. Бессмысленные с общих позиций, вредные связи распространяются, пересекаются, интерферируют, образуя поразительно сложные порой структуры, и при современной, громадной численности населения в какой-то мере радикально избавиться от паразитических структур становится абсолютно невозможно. Рациональные попытки воздействия попросту образуют новые волны, сложно взаимодействующие с прежними самоподдерживающимися процессами, а ситуация в целом не меняется или даже усугубляется. Самым наглядным примером, пожалуй, может служить срастание организованной преступности с полицией и юстицией. Утверждают, кстати, что нормы взаимоотношений, наличие особого языка и иных атрибутов в уголовной среде до мельчайших подробностей напоминают обычаи "мужского дома" в первобытных обществах, и здесь трудно допустить чисто-конвергентную природу сходства. А в поведении более примитивных, - молодежных, - шаек явственно проявляются некоторые черты организации и еще более архаичной, типа первобытного стада или ватаги первобытных охотников. В самом наисовременнейшем обществе продолжают блуждать, приспособившись к нему, побуждения первобытного стада, обычаи "мужского дома", законы пещерного общежития, тактика межплеменных войн. И, кроме того, - каждая революция, война, конфликт, спор, акт конкуренции порождает бесконечно циркулирующие в обществе волны. Принципиальная невозможность для сложных систем избавиться от однажды образованных внутренних связей за счет только внутренних ресурсов является общим свойством любых достаточно сложных систем; живая природа борется с этим явлением весьма безжалостным и радикальным способом, создав сопряженные механизмы смерти и размножения. Так есть ли у современного общества хоть малейшие шансы избавиться от паразитических связей исключительно за счет внутренних сил? На наш взгляд, - это совершенно нереально: положение в этом аспекте при фактической уникальности цивилизации будет в дальнейшем только усугубляться и приведет современную цивилизацию к гибели, механизм которой следует ожидать близким к "естественной" смерти организма от старости, каковая, по сути, и есть нарастающая со временем перегруженность системы различного рода связями. Если гибель человечества при этом не является совершенно неизбежной, то более чем вероятным является вариант с субкритическим падением численности населения в глобальном масштабе с полным распадом прежних связей. За этой высокоученой формулировкой на самом деле практически следует понимать чудовищную, не имеющую прецедентов в истории катастрофу. В этих условиях следует обдумать возможность вариантов, в том или ином виде предполагающих образование полностью изолированных от общества групп всесторонне подготовленных людей с перспективой формирования дочерней цивилизации. Помимо того, что такого рода деятельность в любом случае, даже при практически-невозможном благоприятном развитии событий, послужит к благу как этих групп, так и всего человечества, мне кажется чрезвычайно-несправедливым, что отдельные люди должны будут отвечать за грехи никак не зависящего от их воли общего целого. Я вообще отношусь к той нечастой категории людей, считающих отдельную личность вполне равноправной со всем человечеством.
      Некто В Сером."
      XV
      Этим утром мы снова проснулись от маминого вопля: кажется, у нас в семье начинает формироваться добрая и, главное, оригинальная традиция. На этот раз, видимо, - набравшись опыта, я мгновенно обулся в обе тапочки и только после этого кинулся к Танюшиному закутку. А там ничего особенного и не было: Танюша спит мертвым сном, крепче даже, чем обычно, одеялкой накрыта, коленочку из-под нее высунула... Вот только поверх одеяла у нее в живописном беспорядке валялись клочья чего-то вроде толстой паутины с металлическим отблеском и наличествовала целая россыпь пронзительно-сиреневых, даже вроде бы как светящихся прозрачных камешков или стекляшек, одинаково плоских и шестигранных и лист чего-то вроде черного пластика. На нем продольные черные линии, с вроде бы как нанизанными на них косыми, продольными, поперечными четырехугольничками: контурными, на разный манер штрихованными или же залитыми сплошь. Смотреть на эту картинку до жути неловко, буквально через полминуты начинает нестерпимо рябить в глазах: непонятно, конечно, абсолютно, но все равно совпадает с чем-то во мне, и вряд ли это узор. Проснулась, по-прежнему молчит, по-прежнему повторяет диким, как "поставленный" у глухонемых от рождения, голосом наши слова, но употребляет их вне всяких грамматических форм только когда хочет есть, скрипит одно: "Кхгу-ушгхать"- голосом охрипшего патефона и брызгая слюной. Откуда камешки и прочее - никто не знает, я тоже могу только догадываться, но молчу. А вот после школы, когда родителей еще не было, я застал ее за совсем новеньким, с иголочки, развлеченьицем: она сидела в углу, перекосив голову, подняв руки на манер хирурга перед операцией, и играла пальцами. Никогда не поверил бы, что движения, которых ни один человек не делает ни при каких видах деятельности, могут произвести такое дикое, но, бесспорно, все-таки сильное впечатление: она вроде бы и пробовала, что получится, если напрягать мышцы в разных, ни на что не направленных сочетаниях, а вроде бы и нет. Больше всего, пожалуй, это напоминало язык глухонемых, только гораздо более быстрый, сложный и не содержащий ни единого узнаваемого знака. Параллельно с этим она то надувала щеки, то далеко высовывала свой толстый язык, с шумом всасывая его назад, и жутко вращала глазами, на разный манер кривя губы. Все это молчаливо, очень как-то целеустремленно и в страшном темпе, как движения деталей в каком-то сложном механизме. А в такт движениям ее и гримасам по стенам бежали едва заметные, очень прихотливые и изменчивые световые узоры, да еще раздавался откуда-то шум вроде мышиного топота за стенкой, только несколько громче и много ритмичнее. Потом все разом прекратилось, она как автомат встала, проковыляла до кровати, будто неживая, не сгибаясь, бревном рухнула в кровать. Накрылась одеялом. Все. Отключилась не больше, чем за две секунды.
      Гнилозимье в этом году продолжается с редкой последовательностью, достойной лучшего применения: до марта еще неделя, а оттепель сожрала, почитай, весь снег. Днем - плюс четыре плюс пять, в общем, - мерзость, но, так или иначе, переносится все-таки лучше мороза, не так быстро загоняет в тепло, и мы при обстоятельствах наших скорбных рады даже и такой малости. Убрели сегодня в черный, невероятно сиротливый какой-то в такую погоду скверик, сидели на укромной, но мокроватой все-таки скамейке, болтали, целовались, обнимались. Даже, пожалуй, слишком крепко. Точнее - тесно, потому что отреагировал сильнее, чем хотелось бы. Вообще же от этих самых объятий и поцелуев, о которых так недавно я еще не смел и мечтать, и мечтал все-таки как о немыслимом счастье, становится только тяжелее. Этот процесс очень крепко придуман Тем Самым таким образом, чтобы, однажды начавшись, неукоснительно вести нас, грешных, к уготованному им для нас финалу. И это, как сегодня выяснилось, относится не только ко мне. Она сказала мне:
      -Мне приснилось сегодня, что я танцую перед тобой голой, а ты вроде бы и ты, а не похож. Смуглый, немного раскосый, с короткой черной бородой и в костюме из черного бархата с серебряным шитьем. Я танцую, чувствую страшную силу в каждом своем движении, и знаю, - это для какого-то бога, и танец мой только воплощение чьей-то не имеющей образа воли... Вот ведь чушь, правда? - И она заглянула в мои глаза так, как будто бы очень хотела отыскать подтверждения того, что да, мол, чушь...- У меня и мыслей-то таких не было никогда не было, а тут верчусь, тишина абсолютная, ни единого звука, никакой музыки, а вокруг меня, от меня отходят волны Влияния... Какого Влияния, что это такое, - не спрашивай, не знаю. Приснится же такое, правда?
      -Страшно было?
      Сам спрашиваю, а сам кладу голову ей на коленки, жмусь лбом поближе к ее животу. Она перебирает мои волосы, а я жмурюсь от безгрешного почти удовольствия. А она тем временем:
      -Как тебе сказать? Это, наверное, не то слово. Это чувство, когда уже решился и шагнул в люк самолета... или выпрыгнул из окопа, когда над головой во все стороны текут реки пуль. Понимаешь? Уже решился. Тело горит холодным пламенем, а голова при всем буйстве ясная, и нереальная легкость движений. И усталость где-то в стороне, не имеет права иметь отношение ко мне и танцу...
      А я слушал ее и думал: а когда же это ты, подруженька, успела научиться так разговаривать? Полгода тому назад, - клянусь! - ничего подобного и в помине не было. Я вздохнул, закрыл глаза и, чувствуя, что сей момент либо растаю, либо умру, и ни то, ни другое меня ничуть не расстроит, начал ее гладить по спинке и чуть ниже, понятное дело, через пальто. А потом и говорю:
      -А вот как бы ты отнеслась к идее сходить в одно тут место и слегка покутить?
      Потому что возникла во мне странная смесь помраченности сознания и, в то же время, возбуждения. Какой-то сумрак, легкий лунатизм наяву. Ответа ждать, кажется, не было никакой нужды, и потому я подал ей руку, мы поднялись и просто пошли прочь из сквера. Скоро путь повел нас куда-то вниз, на горбатые, худо мощеные, кривые улицы бывшей слободы, мир маленьких домишек частного сектора. Проход здесь располагался вроде бы как по дну все более глубоких ущелий..."
      Проход здесь располагался вроде бы как по дну все более глубоких ущелий, в большие дожди, а пуще того - когда таяли снега тут сплошняком, равномерным тонким слоем шла к реке вода, дома же, рябые, очень разные, карабкались по склонам вверх. В местах этих, против ожидания, никогда не было особенной грязи: вода давным-давно смыла здесь почву, как и до сих пор продолжала смывать в речку нечистоты, и обнажила истинную суть этой здешней земли - серовато-белый, слоистый, достаточно жесткий известняк. Именно его косые слои слагали склоны ущелий-промоин, именно из его неровных плит были сложены здешние бесконечные, до трехсот-четырехсот ступеней высотой, лестницы, стены вокруг дворов, сараи, пристройки разномастных домов. Она почти не знала здешних мест, но это же можно было сказать и о всех почти жителях города, - разумеется, за исключением здешних постоянных обитателей. Наконец, они вышли из какого-то бокового путика на улицу пошире, тоже наклонную, но покрытую ровным, толстым, темно-серым асфальтом, а выйдя - сразу же увидели ЭТО. Очевидно, - здесь подпертый кое-где древней кирпичной кладкой серый известняковый склон достигал самой большой высоты и, соответственно, был наиболее пологим. И как раз на середине, приблизительно, этого высоченного косогора был аккуратно выбран, словно ножом - в сыре вырезан, громадный кубический объем. На образовавшейся таким образом площадке с небольшую площадь размером, располагалось огромное красного кирпича здание, тоже почти кубическое по форме. И к нему тоже вело от основной дороги хорошее, в два резких витка серпантина, серое шоссе, не сопровождавшееся пешеходным тротуаром. Для пешеходов служила обычного для здешних мест устройства лестница из разновысоких, разной длины, неровных ступенек все из того же камня. Но было и отличие, сразу же, в первое же мгновение бросившееся ей в глаза: по обе стороны от лестницы, на всю ее высоту до самого верха в два ряда стояли разноцветные киоски и палатки. Местами лестница даже скрывалась под полукруглыми, длиной метров по восемь - по десять навесами из светлого металла. К подножью ее они сейчас как раз и направлялись, никуда не торопясь и с чувством собственного достоинства. Кивнув в сторону диковинного здания она приглушенно спросила:
      -Что это?
      -Это называется "Центральная Кухня", так что прошу любить и жаловать.
      -Никогда не слышала про все это.
      -Неудивительно. В некотором смысле про это место слыхивали совсем немногие. Из большей части известного тебе города сюда добраться довольно-таки затруднительно...
      -Почему?
      -Зачем рассказывать? Сама все увидишь, ладно?
      Когда они подошли к подножью лестницы, он показал куда-то на самый верх горы, где из-за дальности расстояния едва виднелась какая-то металлическая ограда.
      -Там, наверху, за оградой - старое кладбище. Нумерация домов сверху вниз, и в доме номер два живет знаменитейшая в своем роде колдунья. Если бы тебе только рассказать, кто в свое время состоял в числе ее клиентов! Никогда в жизни не поверила б... Но сейчас она уже сильно старая, дряхлая и от широкой практики отошла.
      -Так мы к ней?
      -Это еще зачем? Я так, к слову вспомнил.
      Уже в самом начале подъема, глядя на творящееся вокруг торговое буйство, приглядевшись к характеру продаваемых товаров, она поняла, что этого всего просто не может быть: за стеклом странных каких-то киосков из лакированного черного пластика и золотистого металла, в витринах крохотных кирпичных магазинов-полукиосков, на открытых прилавках под навесами и просто на раскладках товар просто полыхал нездешним, режущим непривычный глаз буйством красок, прямо-таки неприличной пестротой. От множества названий шеколадок и конфет, кажется, среди них были даже импортные! - рябило в глазах. При взгляде на соседнюю витрину в глазах точно так же начинало рябить в глазах от десятков ярких коробок всяких папирос, сигарет, сигар, среди которых она могла бы припомнить едва одну, может быть пятидесятую часть. А по соседству - страшно легкомысленные, крикливые, безвкусно-яркие сумки не поймешь из чего, и что-то еще, и, кроме того, какие-то еще штуковинки. Пожалуй, она могла бы надолго застрять на этой самой лестнице, но ее спутник сказал с коротким, насмешливым хохотком:
      -Так мы до вечера не дойдем, и вообще - не стоит внимания... Ты бы не не тратила его зря, пригодится еще.
      И она, послушавшись, больше не подходила к витринам, и только крутила туда-сюда головой. Запомнился еще только слегка потертый, бородатый мужчина с печальными черными глазами, перед которым на раскладке лежали сотни новеньких книжек в ярких глянцевых переплетах, и опять - ни единого почти знакомого названия, и только две-три фамилии авторов казались смутно знакомыми. "Сквозь три эпохи", "Роза Мира", "Технология власти", "Пролегомон", "Четыреста сорок один избранный графилон Т.Уирбоу"- и множество книжек с неприличными фотографиями прямо на обложках. Очередной навес прикрывал арочный, с нарочитой грубостью облицованный булыжником вход в тоннель, но ступеньки лестницы, ведущей вниз, были зато сделаны из тесаного с безупречной точностью черного гранита, стены покрывали шлифованные плитки какого-то пестроцветного камня, а сводчатый коридор тоннеля освещали яркие, мощные лампы в толстенных колпаках матового молочно-белого стекла. И вся эта добротная, чрезвычайно солидная работа - только ради того, чтобы, пройдя по цветному бетону метров сорок, выйти из-под земли на площади перед кирпичным зданием. Тут же стояло десятка два машин совершенно неизвестных ей марок, но страшно красивых. Не выдержав, она подошла-таки поближе. На некоторых из этих машин опять-таки виднелись иностранные буквы и названия, но интереснее были другие модели: это напоминало сон того не частого сорта, когда держишь в руках книгу, и текст вроде бы видишь, и буквы можешь различить как будто, - а вот прочитать толком текст либо мешает что-то, либо же написанное покладисто преображается в то, что при ходит в голову читателю. Так и тут: "Лада", "Рада", "Ямато-Дал", "Балто-Рейн", "Садко-Посадник"... Ужас какой-то, и ведь буквы-то все русские, а большинства слов понять нельзя, да и знакомые-то имена в таких вот связках звучат дико.
      -Слушай, это не совсем похоже на сон, это больше напоминает начало свихивания... И намного больше!
      -А если я поклянусь, что это временно, ты сможешь так же временно, с этим обстоятельством смириться? Честное дело, - того стоит...
      -Тогда придется постараться. Ты раньше часто здесь бывал?
      -В каком-то смысле, пожалуй, ни разу. Но это долго объяснять...
      -Оно и немудрено.
      И она бросила еще один, прощальный взгляд на диковинные автомобили. Особенно пышным, каким-то вызывающим даже, казался "Посадник": тут явственно было видно твердое намерение создателей сделать что-то уж совсем солидное, способное придать чувство уверенности самому распоследнему ничтожеству с деньгами. И окраска-то темно-синяя, непередаваемого тона "царского" сапфира, под лак, и форма-то вроде как под старину, но одновременно, - видно же!наисовременнейшая, сочетание благородной тяжести, массивности с обтекаемостью обводов, как у боевой машины талантливого конструктора. Машина либо для скоробогатея, который не привык еще к новым своим, бешеным деньгам, либо, наоборот, - для члена клана, для которого плюс-минус миллион не имеет НИКАКОГО значения. Площадь мощена солидными квадратными плитами из пестроцветного шершавого камня, каждая плита - метр на метр. И само здание. Вроде бы ничего особенного, никаких вычурных или сложных форм общего облика, вроде и материал самый простой, а подобного ей видеть все-таки не приходилось ни среди новостроек, каковых развелось последние два-три года в городе видимо-невидимо, ни в иностранных фильмах, ни среди старых построек Ленинграда, куда возил ее два года тому назад самый любимый из родственников, спокойнейший и обожающий ее абсолютно дед. Если в основе каждого уважающего себя проекта (неуважающего, наверное, тоже, потому что по-другому просто нельзя) лежит все-таки какая-то мысль, основная идея, то в основе этого кирпичного, кубического почти объема лежала, наверное, мысль построить будущую старинную постройку, некий намек на то, что здание это имело полное право стоять здесь уже давно, и уж, по крайней мере, будет стоять таким же неизменным столетия. Стены темно-красного, очень ровного кирпича казалась узорной из-за кладки, образовывающей спокойный геометрический рисунок. Из стен выступают полуколонны, как половины квадрата в сечении, соединенные метровой высоты декоративной кирпичной стеночкой и кованой простым узором решеткой черного металла, но высотой уже метров пять, темно-серого гранита ступеньки, тем же темно-серым гранитом обрамлены массивные двери. Черными, простыми, не слишком-то большими буквами по этому темно-серому фону название: "ЦЕНТРАЛЬНАЯ КУХНЯ". Все. Никаких клумб или фонтанов снаружи, они были бы неуместны в этом месте. Некто строивший по крайней мере внешним видом своего творения словно бы хотел подчеркнуть: это место, этот мир неказистого серого камня и разномастных домишек - имеет отношение именно к сути, а не к внешности вещей и явлений. Сидевший за столиком у двери швейцар окинул их внимательным взором, но ничего не сказал, а она чуть не вскрикнула от внезапно открывшейся перед ней картины. Посередине обширного вестибюля, освещая его своим сумрачным светом, висело в воздухе нечто, весьма напоминающее собой грубоколотую, многотонную глыбу зеленоватого, мутного льда. Пожилой гардеробщик молчаливо принял их одежку, а неподалеку от них, у одного из высоких, висевших на стене зеркал в узких рамах цвета платины, причесывался-прихорашивался высоченный худой старик в замшевом костюмчике веселенького светло-бежевого цвета и с заостряющимися кверху ушами, покрытыми от старости коричневыми роговыми пятнами. За спиной старика стояли два здоровенных короткостриженных мужика в темных костюмах, при галстуках и зеркальных очках. Старик вдруг обернулся, и, встретившись с его злым, настороженным, бегающим но, при этом, жестким взглядом, она поневоле вздрогнула, как будто натолкнулась на первобытного, давно уже вымершего хищника, на первобытное, в иных местах уже замененное на другие его формы, Зло.
      - Кто это? - Шопотом спросила она. - Ка-акой стра-ашный...
      - Не знаю. Кто-то из старшего поколения, сохранивший в здешних местах определенный авторитет. Нас это не касается во всяком случае. Залов тут несколько, но я лично предлагаю Черный Зал. Он не то, чтобы уютней, а как-то камернее, укромнее. Пошли?
      Она с сомнением оглядела свой очень уж скромный наряд, но он, враз поняв возникшую проблему, сказал только:
      - Не обращай внимания. Здесь и не такое видели и ко всему привыкли...
      Черный Зал залом, в точном смысле этого слова, не являлся: это было нечто вроде очень широкого балкона вокруг всего пространства над Красным Залом. Столики на двух или на четырех человек стояли здесь в углублениях, умело отгороженные от наблюдателей высокими спинками черных глубоких кресел. Полы были выложены почти черным, идеально начищенным паркетом, сверкавшим, как темное зеркало, стены покрывали на всю высоту деревянные панели цвета запекшейся крови, разделявшиеся на стыках узкими полосами золотисто-блестящего металла. Никакого общего света в Черном Зале не было и в помине: некие источники света тут были положены только для каждого столика отдельно. Примерно в метре над серединой стола неподвижно висели в окружающем гостей мраке несколько широких, с расплывающимися краями, небрежно-изящных мазков радужного света, как будто сотканных из разноцветных световых нитей и едва разгоняющих мрак. Вся же обстановка целиком создавала впечатление не то, чтобы зловеще-тревожное, а, скорее, угрюмо-спокойное. Руководствуясь какими-то ему одному ясными соображениями, ее спутник выбрал один из столиков, и поразительно-удобное кресло приняло тело, буквально облегло его. Она с интересом поглядела на диковинный светильник и, не выдержав, потрогала его пальцем. Висящий в воздухе блик оказался неощутимым, бесплотным.
      - А, это проекция. Тут на самом деле ничего такого нет...
      Вот только что здесь никого не было и вот он уже стоит у столика. Пожилой, благообразный. С легким сомнением во взоре.
      - Что будете заказывать, молодые господа?
      Молодой господин, правильно оценив взгляд официанта, мимолетно усмехнулся и, выдержав паузу, спросил:
      - Простите, с кем имею честь?
      - Валерием меня зовут.
      - А по батюшке?
      - Валерий Алексеевич, ежели уж непременно по батюшке.
      - Так вот, Валерий Алексеевич, если вас не затруднит, - он извлек из на грудного кармана какую-то плоскую пластмассовую штучку и протянул ее официанту, - снимите мне на четвертной налички.
      - Нет проблем. Что заказывать будете?
      -Видите ли, Валерий Алексеевич, мы люди простые, от сохи, нам изысков не надо. Начнем с суточных щей, - наслышан от знакомых, весьма одобряли.
      -Расстегайчиков к щам не желаете?
      -Замечательно. На второе - отварной картошечки с маслом и укропом... Селедки какой-нибудь приличной не найдется?
      -Каспийский залом, куда уж...
      -Вполне с вами согласен. Вот и давайте его сюда, к картошке. Наталья, ты мясо какое-нибудь будешь? Лично я - киевскую котлетку. Ты тоже? Тогда, значит, две.
      -Перед щами какой-нибудь закусочки?
      -Совсем забыл, спасибо. Пожалуй, - соленых рыжиков помельче и квашеной капусты с брусникой. Или уже не сезон?
      -У нас овощ, именуемый "не сезон" как раз и не водится. Пожалуй, единственный... Не знаю, стоит ли спрашивать...
      -Относительно жидкой части меню? Пожалуй - стоит. Мы, вообще говоря, не употребляем, но ради такого случая. Я в винах ничего не понимаю, но тут у вас есть такая "Хванчкара" а у нее, слыхал, есть оч-чень солидные рекомендации...
      -Да уж...
      -Десерт обсудим в конце, ежели вы не против.
      Они сидели в молчаливой, укромной темноте зала друг напротив друга и тоже молчали, а только смотрели друг на друга. Потом, по обыкновению бесшумно и внезапно возник официант, принесший заказ, карточку и "наличку". Невооруженным глазом было видно, что у него рассеялись последние сомнения.
      -А позвольте спросить: это батюшка ваш такой кредит открыл сыну?
      -Валерий Алексеевич, без исходного капитала, разумеется, ничего бы не было, но тогда речь шла, разумеется, о другой сумме... "Грузы ночью" - слыхали?
      -Как же, как же.
      -Видите перед собой создателя, технического директора и одного из основных исполнителей.
      -О? Тогда все ясно.
      -А у вас не пустовато ли?
      -Время такое. Вечером людей будет с избытком. Просто господин Тарусов требует, чтобы было одинаковое отношение к гуляющему нефтепромышленнику, к непредставившемуся казнокраду и - к какой-нибудь секретарше, зашедшей пообедать. Было трудно, но потом мы и сами убедились, что так лучше.
      -А почему место такое странное выбрали? Могли бы и где-нибудь в центре.
      -Точно не могу вам сказать, только сделано это оказалось правильно. У фирмы четырнадцать только ресторанов, и есть в самом что ни на есть центре, но таким успехом не пользуется ни один. Кстати, начальство всяческие высокопоставленные шабаши тоже повадилось проводить именно здесь...
      А, однако же, странные какие молодые люди. При таком счете убогонькая какая одежонка. У него вон младший - и то лучше одет... Хотя, - перебил он свои же мысли, - у каждого свой шик. Девка у него одна на миллион, ежели кто понимает, конечно. Вечером бы парню с такой не жить, даже и при всех вышибалах. Большой, очень большой цены товар, можно даже и при любых деньгах не достать...
      А они провели свою трапезу в полном почти молчании, только изредка перебрасываясь короткими репликами, и немного охмелели. Валерий, очевидно, - симпатизируя молодым, но в то же время очень "правильным" клиентам, согласился поставить им музыку в записи, не преминув вставить: "А вот вы к нам как-нибудь вечером, у нас такая банда, - знаете, самые что ни на есть именитые выступать не брезгают..." И они добили его окончательно, третьей мелодией выбрав "Грустный вальс", о котором он раньше и не слыхивал. Это не было столь уж важно: в памяти "МК-11С" производства Новониколаевского завода хранилось, по крайней мере, двадцать тысяч учетных единиц музыкальной информации, от наипопулярнейших шлягеров и до Перголези включительно, да существовала еще и связь по сети, но и однако же, заказывать этакое в кабаке, да еще с таким видом, что это самое что ни на есть обыкновенное дело... Да еще и танцевать под эту штуку! Да еще ТАК танцевать! Он стоял, с глубокомысленным видом слушал на редкость приятную, малейшей наглости лишенную мелодию, и чувствовал себя, всякого повидавшего, набравшего за долгие годы работы хотя и специфического, но и солидного все-таки знания человеческой натуры, слегка растерянным, но так, что нельзя было назвать это ощущение неприятным. Ничего особенного, но однако же все равно как-то НЕ ОТ ЭТОГО МЕСТА люди. Ощущение, что в этом зале, под потрясающую музыку они танцуют одни, оказалось неожиданно-волнующим, и особого рода вдохновение, равно присущее им обоим, охватило их в полной мере, и они невесомо скользили по этому гладкому, кромешному паркету, пока музыка вдруг не взвихривалась и не подхватывала их в том же самом вихре, неистовом во всей своей внешней неспешности. Они - репетировали эту вещь к конкурсу, решив подготовить произведение не проигрышное, но однако же и не слишком заезженное. Оно - как нельзя лучше соответствовало мрачно-торжественной атмосфере Черного Зала.
      - А дворец - хочешь? Чтобы одной?
      - Одной? Надоест.
      -А так, чтобы бросить, когда надоест, как фантик от шеколадочки - тут же позабыв, что и было?
      - Шутишь?
      - Конечно шучу, - он мимолетно, как-то непривычно для нее усмехнулся, - да еще как... Но ты права, нужно знать где, с кем, и чем шутить. Что-то я разошелся сегодня.
      - Вам только выступать... Хотите - мою любимую?
      - Было бы очень интересно...
      Станцевали и эту. Очень хорошая вещь, даже сердце щемит, а она почему то никогда ее раньше не слышала. Как ее называл этот дядечка? "Мужчина и женщина"? Никогда не слышала. Удивительно приятная музычка.
      В это время из-за стены, прикрывающей лестницу, почти невидимый на фоне черных стен в своем черном костюме, появился один из короткостриженных сопровождающих давешнего старичка. Подойдя к ним поближе, он этаким окатистым валуном навис над их столом, но некоторое время стоял молча, очевидно - в усилии сообразить, как бы все-таки поудачнее начать. Наконец, он просипел:
      - Мне тут шеф сказал передать, чтобы ты привел свою телку к нему. Он с ней побазарить хочет.
      Спутник ее совершенно неожиданно улыбнулся широчайшей из улыбок.
      - Савва Николаевич-то? Все такой же, гляжу, озорник. Так он меня, оказывается, не узнал? А я-то думаю, чего это он со мной не здоровается, и не серчает ли на меня за что... Уж бог знает, что думал... Пойдем, проводишь... Наталь, погоди малость, я на десять минуточек, ага?
      Сбитый с толку "валун", поскольку, вообще говоря, ничего подозрительного не происходило, почел за благо подчиниться, и скоро они скрылись за той самой стеночкой. Впрочем, она оставалась в одиночестве совсем недолго, поскольку вместо запланированных десяти минуточек ее спутник вернулся, самое многое, - через одну. Потирая руки, весь оживленный, он бодро произнес:
      - Ну что, - к десерту и кофе приступим? - И он помахал ожидающему дальнейшего развития событий официанту.
      Когда тот ушел за заказанным, она спросила:
      -Что все это значит?
      -Ничего такого особенного. Ты всего-навсего приглянулась какой-то старой сволочи, которая, по древности лет своих с нормальными женщинами на особые подвиги уже не способна.
      -Ты что, его знаешь?
      -Вот сегодня первый раз увидел, а так - и знать не хочу...
      -А этот... он где?
      -Хороший вопрос. Полагаю, - что в каком-то смысле недалеко, хотя отсюда и не видать. Знаешь, - в какой-то мере я ему завидую, и хотел бы побывать недолгое время на его месте, посмотреть, что и где, да как оттуда выглядит... Вот только, боюсь, ему, при его типе нервной деятельности, может и не понравиться, особенно если без предупреждения, и вот так, сразу.
      -Так они же искать пойдут!
      -Это - маловероятно. Потому что во благовременьи они его получат, и ждать долго не придется. "Грузы - ночью" - солидная фирма, - с пафосом проговорил он, назидательно подняв палец, - деловая репутация у нас, значить, на первом месте. В целости и сохранности прибудет, хотя такие грузы для нас, признаться, и в новинку.
      Хотя были они к этому моменту сыты-пересыты, фирменные пирожные оказались настолько вкусными, что, переглянувшись, они решили повторить заказ, дополнив его одной крохотной рюмочкой ликера на двоих. Когда они, расплатившись и оставив очень близкую к ПРАВИЛЬНОЙ сумму чаевых, благодушествовали, допивая кофе, до них донесся чудовищный, только отчасти приглушенный расстоянием и чудовищно-массивными конструкциями "Центральной Кухни" вопль.