Глава 4

Выбор идола

В последнее время Собчак почти безвылазно находился в Москве, гарцуя на заседаниях Верховного Совета, но главное ( пробивая себе квартиру, при этом ссылаясь на то, что жить в гостинице вместе с постоянно пьяными коллегами-депутатами он, малопьющий, не в состоянии.

Если бы в то время кто-нибудь сказал, что скоро для гулянки по случаю еврейского национального праздника будет арендован Кремлевский Дворец Съездов, название которого даже в газетах писалось с больших букв, то, надо полагать, этот «предсказатель» мог бы получить по политическому сусалу за разжигание антисемитских настроений.

Тогда еще никто не интересовался «девичьей» фамилией лидера столичных «демократов», московского «грека» Гавриилы Попова.

Еще никто не обращал пристального внимания на изменившиеся повадки Горбачева, который вдруг перестал интересоваться ходом строительства своей летней резиденции на берегу живописной бухты в абхазской Пицунде. С окончанием этой стройки он все время лично торопил, и вдруг... Его также перестала интересовать внутрипалубная отделка черноморской яхты на манер императорской «Полярной звезды». Уже и Раиса Максимовна перестала выезжать для демонстрации своего шубного гардероба перед изумленно-восторженными обитателями нашей глубинки, еще сбегавшимися на этот праздник моды.

Эта чета, одна из немногих в Москве, была прекрасно осведомлена о скором наступлении развязки в этой, поставленной западными режиссерами, национально-государственной трагедии, где в качестве сцены использовали территорию нашей, тогда еще огромной страны с ее трехсотмиллионным населением. Горбачев и его малочисленная группа, в простонародии названная шайкой, обеспечила полный аншлаг, а доход от этого геополитического спектакля уже осел на личных счетах, открытых в зарубежных банках. «Заработанных» таким образом денег главному организатору теперь с лихвой хватит на покупку вместо Пицунды десятков резиденций на побережьях любых морей.

То было время, когда еще никто не сомневался в незыблемости нашей врожденной уверенности в своем завтрашнем дне, будущем своих детей и своей страны.

Еще не омывались окраины России приливами крови.

Еще никто не настаивал на переименовании наших городов. А Великую Державу не называли «бывшей страной СССР», лишив ее имени, гимна, флага и растоптав герб.

В ту пору еще все возмущались угрозой рыжковского кабинета Министров СССР поднять цены на 5-7%. И никому в голову не могла прийти мысль смиренно пережить скачок стоимости спичек в сотни раз, как и всего остального прочего.

Еще не расползлись по остаткам СССР Бог весть кем придуманные, но с сильным привкусом перевода с английского, так называемые «реформы», облепляя жиром и обволакивая взятками новую популяцию уже не советской бюрократии. И еще не начались широкомасштабные истребительные эксперименты над многонациональным народом, которые потом почему-то назовут «экономическими опытами молодого гайдаровского правительства», правда, опустят слова «над крысами», частенько употребляемые в слышанных разговорах между самими «экспериментаторами».

Еще никто не подозревал о существовании гениального плана, добротно сработанного на суперкомпьютерах Запада, по мгновенному и окончательному разгрому СССР с помощью имитации государственного переворота. Гениальность этого плана заключалась в том, что одновременно с уничтожением без единого выстрела огромного государства как мировой единицы в целом, внутри него одним махом полностью ликвидировалась оппозиция. Попутно подымался дух народа. Укреплялось собственное положение победителей, и остатки страны с разных сторон поджигались разноцветными огнями межнациональных конфликтов. Единственный риск заключался в том, чтобы эта имитация не переросла в подлинный переворот, потому что, «если бы путч закончился удачей, тогда б назвали все его иначе».

Нужна была драка на сцене, но не в зале. А для этого необходимо было ювелирно подобрать время, совместив его с периодом традиционных отпусков и невозможностью быстрого сбора союзного парламента. Но тогда еще никто не знал, что это будет именно август 91-го. А победителей, к сожалению, не судят.

В то время, о котором идет речь, КПСС еще опиралась на шестую статью Конституции и не подозревала о скорейшей своей ликвидации, как и ликвидации самой Конституции СССР в целом.

Еще не улюлюкали весело «демократы» при виде уползающего с исторической сцены своего классового врага ( рабочего, который ими будет растоптан, обворован, обманут и ввергнут в голод.

Тогда коммунисты еще только готовились к своему последнему съезду, и никто из них не подозревал, что он будет завершающим, а потому аккордным.

Судя по моему разговору с секретарем Ленинградского обкома КПСС Владимиром Золкиным, наши городские делегаты собирались вновь избрать Генсеком Горбачева, предварительно мягко, по-партийному пожурив его за «странный» ход этой «перестройки». Когда же я посоветовал Золкину выступить на съезде с предложением вообще исключить Горбачева из партии, он взглянул на меня уставшими глазами психиатра, уже закончившего прием больных.

Весь нейтральный мир поглядывал на нас с еще тщательно скрываемым гастрономическим интересом, и никто не пытался требовать пересмотра итогов минувшей войны или тихой сапой, по живому, отхватить от туши раненого гиганта какие-нибудь острова на Востоке, горы на юге либо обширные территории на Западе, где братские могилы наших русских солдат преобладают на кладбищах аборигенов.

Радость новизны телепарламентских шоу овладела массами. Собчак получил в Москве роскошную квартиру и, судя по редким визитам в Ленинград, занимался бурной столичной деятельностью, выстраивая определенную перспективу своего возможного переезда поближе к парламенту, где он тогда ваял свой политический образ, наполняя его не только внутренним, но и внешним содержанием, как, например, отработкой улыбок ( от льстивой и мстительной до физиологической, а также репетировал «демократические» жесты правой рукой. Для оживления этого образа и взлета своей политической карьеры он в качестве донорской использовал кровь, пролитую в Тбилиси в апреле 89-го. Когда же там позднее потекут кровавые реки, это уже вообще никого не будет интересовать.

Для демонстрации широты кругозора и экономической грамотности любовно сконструированного им самообраза, Собчак с трибуны Верховного Совета громил правительство Союза за мизерную по тем временам «эмиссию» денежной массы, используя это малопонятное людям слово чуть ли не как синоним обвинения в государственной измене и предательстве жизненно важных интересов народа. Тогда еще никто не догадывался, что скоро эта самая «эмиссия», то есть печатание самих денег, будет едва ли не единственной в стране сферой производства с растущим объемом выпуска. Все остальное, включая космическую отрасль, чем так всегда гордились, придет в неимоверный упадок. Слова Собчака растают в воздухе, а его обещания уйдут в песок.

Из обрывочных разговоров той поры я понял, что в своих мечтах ленинградский профессор в случае перебазировки в Москву видит себя в одном из трех кресел: председателя парламентского комитета; министра юстиции СССР либо, на худой конец, Генерального прокурора страны. Правда, в последнее кресло его почему-то не очень тянуло.

Для Минюста же тогдашнему спикеру парламента А. Лукьянову приглянулся Сергей Лущиков ( с хорошими озорными глазами, не заносчивый, по-человечески простой юрист из глубинных недр России. Что касалось парламентского кресла, то и тут что-то застопорилось, после чего Собчак потерял всякий интерес не только к самому Верховному Совету, но и сохранению СССР в целом.

Надо отдать должное Собчаку, он довольно быстро разобрался в иерархическом строении столичного айсберга и все внимание переключил на изучение его подводной части, активно собирая компроматы относительно всех лиц из высшего эшелона власти. В дальнейшем, при случае, довольно ловко интригуя и шантажируя всех. Если ему удавалось отколоть существенный кусок от подводной части, то он тут же давал об этом знать всем заинтересованным лицам. Его направленных персонально выступлений на Верховном Совете стали побаиваться. Сама борьба под кремлевскими коврами сильно увлекала Собчака. К примеру, Рыжков, по известным только ему причинам, связываться с Собчаком не желал и шел просьбам последнего почти всегда навстречу, чем мы неоднократно пользовались в начале нашей работы в Ленсовете. Собчак же это свое «влияние» при каждом удобном случае неоднократно с гордостью подчеркивал, особенно когда что-то требовалось получить от правительства СССР.

Жена Собчака, тогда еще не потерявшая интереса к работе в своем институте Культуры, навещала его в Москве относительно редко, экономно используя для наездов, как правило, только выходные дни. При этом постоянно сокрушаясь вынужденным огорчительно-расточительным расходам на поездные билеты. Поэтому вечерами он в одиночку мотался по разным иностранным представительствам и частным квартирам, знакомясь на всякий случай со всеми подряд без разбора, этим составляя бесконечный сериал хаотичных связей, которые невозможно было систематизировать даже ему самому. В этих «броуновских» знакомствах могли одновременно соседствовать какой-нибудь давно перешагнувший за черту средней продолжительности жизни грек-миллионер с совсем молодым и бедным выпускником американского колледжа и, скажем, Геннадием Хазановым, приятельством с которым Собчак тогда очень гордился, словно провинциал, приехавший погостить в столицу и угодивший в один ресторан, например, с Софи Лорен, где их столики оказались рядом. Как правило, такой факт из своей биографии «счастливчик» многие годы пересказывает всем подряд, причем обязательно пренебрежительным тоном.

В Ленсовете усиленными темпами шла примерка должностей и кабинетов, но желающих их занять оказалось намного больше. Поэтому тут же завязывалась борьба, обострение которой зависело, главным образом, не так от самой должности, как от красоты и благоустроенности присовокупляемого к ней кабинета.

Ходырев на работу уже не ходил. Город, как большой корабль, даже потерявший управление, еще долго мог, не рыская, идти инерционным курсом.

В коридорах Ленсовета царила восторженная суета, было необыкновенно весело, как в староиндийских фильмах, когда случайно заблудившиеся в джунглях бродяги вдруг натыкались на заброшенный дворец, полный сокровищ. Приняв находки за свое счастье, они не понимали, что главное для них ( поиск дороги к людям, которую смогут одолеть лишь идущие, не отягощенные прихваченным чужим золотом. Но блеск возможностей, свалившихся в виде несметных сокровищ, начисто лишал этих «туристов» рассудка. Нечто подобное можно было наблюдать и на этом «демократическом» нерестилище свежеиспеченных «народных избранников», где посторонний созерцатель становился невольным свидетелем невероятно быстрой изменчивости политических портретов и морали. Пройдет немного времени, и политический стриптиз охватит почти всех. Появятся даже свои солисты. Поэтому на валяющееся повсюду политтряпье уже переодевшихся никто не станет обращать внимания. А «демократическая печать», которая быстро переживет период полового созревания и оплодотворит «гласность», вскоре сама превратится в исполинский механизм организованной клеветы и оболванивания народа.

С бесконечно деловыми лицами, охваченные всеобщей озабоченностью, депутаты слонялись по закоулкам доставшегося им дворца, выискивая привилегии, в беспорядке разбросанные бежавшими «аппаратчиками», как тогда их стали именовать. Несмотря на злобную критику этих самых «привилегий» в период своей предвыборной борьбы, депутаты не только быстро с ними смирились, но вскоре изобрели новые, до которых додуматься их предшественникам не давала охаянная всеми прокоммунистическая мораль. Старых привилегий новой власти попросту не хватало. Удивляться тут было нечему. Раньше, скажем, персональными машинами пользовалось ограниченное жестким регламентом меньшинство, а теперь, с учетом «равенства и братства» всего депутатского корпуса, автобаза Ленсовета сразу задохнулась от количества заявок всех разом представителей новой популяции, желающих прокатиться в избранных ими направлениях.

Разбившись по никому не ведомым признакам на комиссии, народные депутаты (для краткости ( нардепы) тут же стали делить ранее неделимое. Я имею ввиду не только право пользоваться автотранспортом, но и всякие денежные фонды, дачи, резиденции, подведомственные организации, сувениры и, конечно же, поездки за границу. Обычно не важно куда и даже безразлично в каком качестве, но почему-то обязательно в стоптанных кроссовках. Справедливости ради можно отметить: и эти дележи дальше ожесточенных споров также не пошли. Просто никто не знал, как это делается.

Естественно, кроме пылких предложений всяких невероятных планов, типа «сплошной кооператизации окружающего пространства», дело не двигалось. Никто ничем путным не занимался. Да в такой толчее это было попросту невозможно. Как и в любой стае, тут нужен был вожак.

В своей среде, подстрекаемой к его рождению, он вылупиться, как оказалось, не мог. Такая кандидатура должна была удовлетворить вкусы основных депутатских формирований-фракций, взаимная неприязнь которых не только космополитическая, но какая-то патологическая, уже была очевидна. Так, из примерно 370-ти активных депутатских «сабель» Ленсовета около сотни были за Петра Филиппова и столько же за М. Салье. Однако непримиримая междусобойная вражда самих лидеров исключала депутатский альянс в совместной атаке, и поэтому становилось маловероятным избрание вожаком представителя одной из их фракций.

Во всех этих историях с отбором и избранием на разные должности было много просто нелепого. Все занимались не поиском достойных и способных, а взаимной борьбой против выдвиженцев отдельных депутатских кланов, особенно если речь шла о занятии ключевых постов, в коих, надо отдать нардепам должное, они быстро разобрались. Отсюда, каждый протаскиваемый кандидат был, как правило, без учета его личных данных, продуктом взаимных уступок депутатских стай, каждая из которых считала именно свои клыки священными. Пошли бесконечные компромиссы, разумеется, в ущерб делу, во главу которого кого-нибудь избирали. Кандидаты образованные, умные, опытные, смелые имели, безусловно, ярко выраженную собственную точку зрения. Что при голосовании, бесспорно, не могло понравиться представителям разных лагерей. Вот так был введен в употребление номенклатурный слой «грибов», годных одновременно «и на жарку, и на варку». Это явилось одной из многих причин последующих катаклизмов во всех властных структурах.

Среди спешно избранных чем-нибудь поруководить частенько попадались не только откровенные «поганки», но, как показала практика, в принципе не понимающие, что требуется от них, кроме ежедневного прихода на работу. При этом они были вооружены болезненной самоуверенностью в способности справиться с любым, абсолютно незнакомым им делом, на освоение которого даже у более достойных уходят многие годы жизни. В основной массе они оказались людьми, выхваченными судьбой из толпы, планида которых, неожиданно для них самих, резко и круто взмыла ввысь, реализуя честолюбие только за счет бешеной активности, но при полном отсутствии прочего необходимого. Поэтому в итоге и получился праздник безликой посредственности с отрицательным очарованием.

Мне еще тогда было не ясно, какие высокие цели могут быть достигнуты людьми, невежество которых вполне очевидно. Да и как можно было ставить перед ними эти цели? Все они сильно смахивали на ворвавшихся в оркестровую яму зрителей, которые прогнали музыкантов, расхватали инструменты, но дальше критики сбежавших исполнителей дело пойти не могло, ибо каждый впервые в жизни держал инструмент в руках. Поэтому задуманный и объявленный концерт состояться не мог даже при огромном желании его исполнить. Тут и дирижер будет ни при чем, а тем более зрители, собравшиеся послушать музыку.

Сейчас ко многим другим голосам русских людей, мечущихся в жуткой, предсмертной тревоге за Родину, я присоединяю свой и поэтому пишу, пока еще не все вместе с жизнью занесено песком забвения, стерто, размыто и обезличено надвигающимся туманом памяти.

Хочется успеть рассказать об этом, в понимании огромного большинства, смутном времени. Когда еще только начинался обвал власти, повлекший за собой развал всей нашей жизни. И когда из неограниченного числа путей развития России история избрала самый невероятный — гибель социализма и сталкивание народа в пропасть.

То была начальная пора, когда нью-нардепы неожиданно, но сразу пришли к потрясающему выводу: все их ошибки будут списываться именем прошедшего времени, и, таким образом, во всем, что они натворят, будут виноваты вчерашние «партократы». После этой упоительной идеи нардепы тут же объявили войну с всенародным прошлым и борьбу с невидимым будущим.

Сейчас нередко читаешь или слушаешь о разных тогдашних достижениях нашего городского Совета. Надо полагать, эти «успехи» можно определить только в сравнении с аналогичной деятельностью по разрушению городов и ухудшению жизни населения другими подобными «демформированиями». Так как, соотнеся любой показатель к аналогичному моменту до нашествия «демократов», легко будет узреть, какой смысл они вкладывают в слово «достижение».

Я думаю, мы доживем и до того позорного времени, когда с флагштоков не только официальных зданий, но и наших военных кораблей спустят непобежденный в многочисленных боях с врагом советский флаг и заменят его каким-нибудь другим. Это на военно-морском языке будет свидетельствовать о полном поражении. Подобная операция в мировой практике проводится только в случае захвата корабля врагом и пленения всего экипажа. Не могу без душевной боли представить себе в тот момент глаза флотских ветеранов, доказавших своей кровью и памятью погибших в боях за Родину товарищей, что родной флаг дороже жизней экипажа и корабля. Без такого понятия о Чести знамени не могло быть побед над врагом. Ведь стоимость унижения флага деньгами не окупается.

Так, по крупицам, мы теряем себя и будущее своих детей, хотя прекрасно сознаем: у России во всем мире полно врагов, а друзей всегда было только двое — это наши армия и флот. Без них будущее пишется вилами по воде.

Когда Собчак по приезде в Ленинград сообщил, что группа городских депутатов нашла его и уговаривала стать предводителем Ленсовета, я вовсе не удивился. К этому времени его звезда на центральном московском небосклоне уже прошла свой апогей и закатилась. Похоже, Собчака там разглядели невооруженным глазом, несмотря на первоначальную аккуратность политических перелицовок, которые впоследствии он исполнял уже без счета и оглядки. В Москве Собчак стяжал себе славу автора стилистических выходок, нескромных и рискованных по смыслу, а порой мерзких по содержанию, но привлекавших внимание своей художественной образностью во время его выступлений в Верховном Совете СССР. Главным его оружием стало ошеломить слушателей лихой эскападой, порой заимствуя приемы из блатного жаргона. Так, обессиленного обстоятельствами спикера Совета Союза Лукьянова он тут же в наигранной запальчивости обозвал «наперсточником», что в контексте звучало почти безобидно, однако с трибуны парламента переметнулось разбойничьим посвистом по всему белу свету.

Московские слушатели понемногу стали уже изнемогать от пустых словопрений поглощенного страстной игрой амбиций Собчака, поэтому сломать систему и вырваться вперед с большим отрывом на московском номенклатурном полигоне ему стало невозможно. Единомышленников в столице, бескорыстной помощью которых он мог бы располагать, у него практически не было. Все, кого он вовлекал в свою орбиту или пытался это сделать, на поверку не уступали ему в пустозвонстве, поэтому, тщательно все взвесив, Собчак дал согласие на использование своей персоны в Ленинграде. Роль простого «пламенного» парламентского трибуна его уже не устраивала.

Оценивая по фракционным признакам делегацию, посетившую Собчака, стало ясно: депутаты, наконец-то, дружно пришли к выводу о невозможности занять кресло председателя Ленсовета одному из них и поэтому согласились на поиск варяга. Кандидатура Собчака, как они посчитали, была не из худших. При этом я понимал, что должность председателя Исполкома Ленсовета, то есть главы исполнительной власти в городе, каковым сегодня является мэр, они постараются всучить кому-нибудь из антиподов Собчака, чтобы подобным «равновесием» парализовать необходимую гибкость всей конструкции и тем самым сделать ее в итоге неработающей. В своих предположениях я не ошибся. Навстречу Собчаку из политических джунглей вышел его коллега по Верховному Совету Союза, бывший военмор, а на пенсии магазинный грузчик Александр Щелканов.

Это были абсолютно разные люди, чем и объяснялась в дальнейшем их непримиримая, обоюдоострая вражда.

Их путь на городской Олимп был также различен. Собчаку, чтобы занять пост главы Совета, нужно было предварительно получить мандат городского депутата, а Щелканову для того, чтобы стать мэром, по новому закону этого не требовалось. Мэра избирали сами депутаты на любой из своих сессий.

В дальнейшем их борцовский дуэт принесет городу много вреда главным образом тем, что на бесцельные схватки этих лидеров будет угроблено драгоценное и уже ничем не восполнимое время.

А пока депутаты стали быстро готовиться к выборам Собчака в городской Совет по свободному 52-му избирательному округу, который находился как раз в том районе, где он жил. Они действовали настолько активно и разумно, что мне по просьбе Собчака оставалось только наблюдать, не вмешиваясь и не поправляя.

Энтузиазм избирателей к описываемому времени уже заметно осел, как утренний туман, и стали проступать тревожные очертания грядущих бедствий. Этому способствовали постоянные телерепортажи без купюр со всяких сессий и депутатских сборищ. Правда, народ пока еще без ужаса смотрел на своих избранников.

Надежды не успели угаснуть. До злобного презрения было еще далеко. Наступало апатичное время освобождения людей от любви и ненависти. Общество на длительный период погружалось в равнодушие, поэтому нужно было торопиться, чтобы успеть заставить избирателей заодно довериться еще и Собчаку.

К депутатам, организовавшим выборы, Собчак тогда относился как к родным, а В.Скойбеду как-то попытался даже приобнять.

День выборов начинался чистым и солнечным, аккуратно помытым утром. Это было неплохим признаком успеха. Тогдашняя популярность Собчака делала его, бесспорно, недосягаемым для других кандидатов, поэтому проблема виделась не в том, за кого проголосует пришедший к урне избиратель, а в желании людей вообще идти голосовать. К одиннадцати часам вечера сложилась критическая обстановка. Жиденький ручеек голосующих совсем обмелел, а до 50% от общего числа зарегистрированных избирателей плюс один голос не хватало около сотни человек. Проигрывать было нельзя, это явилось бы для Собчака полным крушением его дальнейшей политической карьеры, что он понимал, безусловно, отчетливее других. Успокоительные слова были не нужны. Депутаты за него боролись молча и яростно, разбежавшись со списками по близлежащим общежитиям, где кто как мог уговаривал людей на ночь глядя сходить проголосовать. В ход шло все возможное, включая деньги, но платили не за голосование в пользу Собчака, а только за приход на избирательный участок. Мы все были убеждены: подавляющее число проголосовавших отдали предпочтение именно ему.

Далеко за полночь произошла разрядка. Нардепы победили избирателей. Собчак прошел. Впереди была сессия городского Совета, депутатом которого он стремительно стал.