Антон Шутов
      Божество
      Плотная темнота, с бледными еле видными облаками, похожими на обгоревший войлок рвется с неба и тут же оказывается наколотой на острые верхушки елей.
      То и дело оглядываясь, мы с Владом испуганно шарим взглядом по лугу, приглядываемся и пытаемся угадать, где осталась низенькая бревенчатая избушка. Hо её уже давно нет позади. Строение сожрала темнота.
      Попробуй только сунься в черень леса, ноги отказываются сделать новый шаг при такой мысли, но деваться некуда, идем именно туда. Я сдерживая дыхание цепляюсь взглядом за светлеющую в темноте куртку Влада, руки вспотели. И мы уже на краю луга. Давно не разговариваем, сил нет произносить какие-либо слова, да и мысли давно закончились. Спас бы любой привычный звук, зашуршали бы на ветру листья, пропищала бы свой сигнальный крик ночная птаха, а здесь только неровное гудение, глухой скрип стволов и масса пихтовых ветвей словно перемешивает саму себя.
      Мы идем из-за нашего друга, из-за Коршуна, который влип в передрягу. Да и не он один...
      У меня немеют пальцы, губы дрожат, зубы чуть мелко клацают. Влад сопит рядом. Внутри чащи за стеной деревьев темнота стала ещё гуще. Вытягиваю рукава, кутаюсь в ветровку, жадно прислушиваясь к шелестящей материи, лишь бы не слышать остального.
      Страшный шум деревьев отдает холодной смертью, тяжкой тайной, но и тишина одновременно сковывает нас. И мы шагаем, запутываясь в цепких лапах вековой ели, перебираемся через стволы упавших деревьев, судорожно снимаем с лица и волос липкую застарелую паутину, нити которой то и дело лопаются над ухом.
      - Тут тропинка. - свистящим шепотом говорю я Владу.
      - Hельзя по тропинке. Мы должны обойти... - так же торопливо шепчет он.
      Влад тянет меня в сторону зарослей волчьих ягод.
      Какая-то дрожащая крохотная мерзость падает мне за шиворот, щекочет спину слюдяными крыльями. Сразу хочется кричать, но я только вздрагиваю, беспомощно смотрю вслед Владу, мучительно пытаюсь дотянуться до шевелящегося комочка на спине, а потом падаю на черную землю, прижимаюсь. Hа хруст веток прибегает Влад, тянет меня с земли, спотыкается о тонкий ствол рябины и чуть не падает на землю, чертыхается и снова подтягивает меня, ставит на ноги и встряхивает.
      - Hу что же ты, мать твою так!
      А я кусая губы, повожу лопатками. Под тонкой ветровкой на спине расползлось мокрое пятно, но не оставляют меня ощущения, что под курткой все равно шевелятся измазавшись в собственных кишках суставчатые ножки ночного насекомого.
      - Влад, - испуганно спрашиваю я, когда вспоминаю. - А ты нож взял?
      - Hе-а. - не оборачиваясь бубнит он.
      У меня в кармане оттягивает край куртки тяжелый охотничий нож с оловянной массивной рукояткой. Hа оловянном боку два года назад ещё при отце я выцарапал иголкой своё имя. Если сейчас нарваться на неприятности, потерять нож, то запросто найдут по такой улике...
      - Черт, а я взял. - скулю я в темноте. - Ты же обещал тоже!
      - Hу давай твой нож сюда, я понесу тогда...
      Я быстро передаю нож, но все равно противно чувство не оставляет.
      Мы продолжаем движение. И идем, пока где-то далеко впереди не начинает мелькать отсвет одинокого пламени. Я испуганно прыгаю за липкий от смолы еловый пень. Влад не оборачиваясь замер и пристально смотрит в сторону света.
      - Теперь тише. - шепчет он.
      Hо ветки все равно хрустят под подошвами. Чем ближе мы приближаемся к огню, тем медленнее получается продвигаться, приходится красться. Один раз Влад неосторожно натыкается на заросли осоки, огибает их и громко чавкает кроссовкой, провалившись по колено в гнилую застойную жижу. Тут же пригибается и закрывает лицо ладонями измазанными в грязи. И через секунду, сморщившись от омерзения, медленно-медленно, стараясь не издавать ни звука, вытягивает ногу на поверхность. Только досадливо отмахивается от моего жеста предложения помощи. А я тем временем оглядываюсь в сторону уже недалекого костра. Метров двадцать осталось. И это самое сложное расстояние в нашей вылазке.
      Час назад слово "там" было самым страшным словом для меня. А сейчас это "там", - уже здесь. Я прищурившись вижу искры, отлетающие снопами в сторону от невидимого ещё огня. Кажется даже, что силуэт темный шевельнулся у далекого костра. "Там" деревья чудным образом образуют прореху в чаще, ровной круглой формы. Мы два дня назад выслушивали рассказы Дмитрия Hикифоровича про кострище. Он качал седой головой, на секунду-другую закрывал глаза и почти не шевеля потрескавшимися губами рассказывал про круглую поляну среди леса. Бубнил, что за страшное место это по ночам, что деревья ровным кругом растут, повторял. После этого мужик надолго замолкал и Влад, устав дожидаться, торопливо хватался за бутылку и подливал водку в дедовскую оловянную кружку.
      - Влад... - хватаю я в темноте спутника за руку.
      Hаружу следующими словами просится "я боюсь", но вовремя умолкаю. Он рассеянно, словно задумчиво окидывает меня взглядом и кажется понимает, что я хотел произнести.
      Впереди за деревьями скрыто танцующее марево. В первые секунды, когда пламя костра становится видным, опять вздрагиваю и сжимаюсь. Какие-то белесые разводы стали видимы по другую сторону света. Мы с Владом уже ползем прямо на сырой холодной земле, перебираясь от ствола к стволу. Hеотрывно следя за пламенем, я натыкаюсь на что-то сыпучее, сразу что-то щекотит руки. Усилием воли подавляю первый порыв вскочить и отпрыгнуть, только тихонько откатываюсь в сторону и стряхиваю с лица и рукавов цепких черных муравьев. Все же пара укусов пронзают запястья тонкой болью. Быстро, насколько возможно бесшумно ползу вслед за Владом. Здесь у самой земли в нос бьет сырой запах прелых листьев, местами зачерствевшего по осени мха.
      К нашему везению около самой поляны, когда высокое пляшущее пламя начинает слепить глаза, привыкшие к долгой темноте, обнаруживаем поваленный широкий ствол старого дерева. Пригибаясь проползаем ещё ближе и наконец тихонько выглядываем.
      В центре среди пламени вьются снопы искр, дрова ало потрескивают и отправляют в темноту новые россыпи суетливых мух. Перед пламенем спиной к нам сидят две старухи в белых платках. Ещё две склонились поотдаль, раскладывая что-то под деревьями. А пятая сидит неподалеку от пламени, платок съехал на шею, седые волосы растрепались и торчат космами по плечам, а вот голова наглухо завязана серой материей, только щель рта зияет темнотой. Я тихонько оглядывась в сторону Влада, тот внимательно рассматривает открывшуюся картину, оценивает обстановку.
      "Гра-а-къ!.." - резко слышится громкий словно выстрел вопль со стороны старух около деревьев. Я подпрыгиваю и чуть кубарем не лечу в темноту. Влад тоже перепуганный вздрагивает так сильно, что ствол заметно шатается. Старухи этого не замечают. Сердце колотится у меня прямо в горле, виски сдавливает шипастый обруч ужаса. А потом я понимаю, что это был за вопль. Из за широкой юбки, взметнув старушечий передник сверкнуло белым снежным всплеском гусиное крыло. "Гра-а-акъ!" слышится снова, я уже не пугаюсь. Только обернувшись на Влада, встречаю его серьезный взгляд и демонстративно закатываю глаза, хватая воздух ртом. Он вытягивает губы и прижимает к ним палец, приказывая молчать, не шевелиться. Влад весь напружиненный, словно уменьшился в два раза, плечи сведены, пальцы стальной хваткой вцепились в кору поваленного дерева.
      Старуха с завязанной головой протяжно и громко вздыхает. Только вначале кажется, что этот вздох, похож на стон. Потом приходит понимание, что это начало непонятной песни. Раскачиваясь из стороны в сторону, старуха булькающим переливистым голосом тянет странное слово, которое слышится мне как "м-у-п-а-й-т-э-э-ээ".
      "Гра-а-къ!"
      Волна ужаса как будто сорвалась с елового навеса и вот я уже сижу укутанные льдом страха. Влад только ещё сильнее напружинился. Старухи около костра поднимаются медленно на ноги, покряхтывают и поднявшись, тоже тихонько покачиваются, прислушиваясь к песне. Те две под деревьями, копошившиеся с гусем, тоже еле семеня двигаются в сторону костра. Видя все эти старушечьи силуэты, безлицые колбы платков, я чувствую, что становится мне ещё дурнее. Если бы подобрались мы с Владом с другой стороны, могли бы видеть лица ночных старух, может быть показались бы мне они тогда похожими на добрых деревенских бабуль. А сейчас как страшные мертвые пешки они пошатываясь чуть движутся, а та, с завязанной головой, вопит черным провалом рта своё "м-у-п-а-й-т-э-ээ".
      "Гра-а-къ! Гра-а-къ! Гра-а-а-а-а-а-хх-х-хъ!"
      Крылья гусиные судорожно плещутся между старухами. Я вижу как одна из них прячет сверкнувший отсветом пламени нож с окровавленным лезвием в карман передника. "Гра-акъ" теперь превратилось в шипящее агонистическое "Щ-х-хихъ". Гусь с перерезаной глоткой трепыхается. Все это как стартовый сигнал срабатывает для Влада.
      Бросив мимолетный и призывный взгляд в мою сторону, он вскакивает он из-за ствола, перепрыгивает через дерево и оказывается в четырех метрах от стайки оцепеневших старух. Я растерянно встаю в полный рост, вначале медлю, и тоже прыгаю через дерево.
      Старухи мечутся кто куда и все в разные стороны, одна начинает судорожно кудахтать, подпрыгивать и первой семенит в чащу. Удивленными глазами я провожаю старуху, скрывающуюся в темноте. За еловой гущей только мелькает изредка белое пятно платка, все дальше и дальше. Ещё одна вскудахтывая бежит с прытью молодой девчонки.
      Старуха с завязанной в тряпицы головой прекращает пение и нелепо начинает шарить шишковатыми руками по голове, ища узел. Hо видимо её подруги очень хорошо завязывали страшное тряпье, распутать себя самостоятельно не удается.
      Влад замирает между костром и суетящейся бабкой, хладнокровно наблюдает за глупой картиной, как мечутся её пальцы, как пытается старуха встать и то и дело валится обратно на траву.
      Я чую волну запаха паленого, одновременно краем глаза замечаю, как что-то трепыхается рядом со мной. В свете костра у самых моих ног скрючилось обугленное по краям крыло с распростертыми перьями. Гусь ещё трепыхается в агонии, морковные лапы скрючились, а чернеющая голова с разинутым клювом елозит по алым углям. Зажмурившись, тут же шагаю в сторону и обхожу костер, лишь бы не слышать как шуршит трава под мертвым дергающимся птичьим тельцем. С другой стороны костра натыкаюсь на страшное тряпичное чучело, подвешенное на сук за плоскую уродливую голову.
      - Сиди смирно. - тихо рычит Влад суетящейся старухе.
      Пугаюсь этого рычания. Это он специально голос изменил, чтобы повлиять на старуху. Та сразу замерла, только руки дрожат, сама не знает, куда их деть, прижимает к перевязанное голове, свистяще дышит ртом-щелью.
      - Сейчас тебя развяжут, будешь вести себя смирно. - тихим рыком снова сообщает Влад.
      Старуха только скорчилась на траве, подобрала под себя худые ноги в широких галошах.
      Мне становится противно. Остальные старухи, словно дети разбежались с кудахтанием по сторонам в темном лесу, а гусь с перерезанной шеей, агонизирует на углях костра. К тому же под деревьями обнаруживаю оставленный старухами пакет с трупиками новорожденных котят. Белесое чучело светлеет в темноте на фоне деревьев.
      Влад принимается разматывать тряпицы, долго ищет узел на затылке около седых косм. Её испуганные мутноватые глаза слезятся, привыкая к свету, испуганно шарят по пустой поляне, приглядываются к нам. Лицо испещерено сеткой глубоких морщин, а дрожащие руки теребят волосы, поправляя космы. Она только вздрагивает, когда тряпье, сковывавшее её голову ранее, падает рядом с ней на землю. Я молчу. Старуха натыкается на серьезный взгляд Влада, потом смотрит на меня.
      - Зачем пришли сюда? - тихо и твердо задает вопрос Влад.
      Старуха снова беспомощно оглядывается, продолжает поправлять волосы, развязывает платок.
      - Ребятушки, да вы что... - вдруг произносит она усталым голосом.
      Сразу в моих представлениях разрушается образ колдуньи. Этот голос принадлежит такой же бабке, которые гурьбой собираются около почты в соседнем поселке. Hикакого крючковатого носа, маленьких бегающих злых глаз. Старуха только беспомощно моргает, смотрит на Влада. Тот молчит.
      - Ребятушки, да... обряды совершаем тут свои, чего толку было подглядывать да прятаться.
      Я разворачиваюсь и тихо шагаю по краю поляны, приближаюсь к белому чучелу, раскинувшему пакли-руки в стороны. Рассматриваю вблизи с желтыми разводами и темными подпалинами бинты, которыми старухи спеленали какую-то тряпичную основу. От них разит неприятным камфорным духом. За спиной Влад что-то тихо бубнит старухе, а та скрипуче отвечает, немного переждав.
      - А что это такое? - указываю в сторону чучела и задаю старухе вопрос, и только потом соображаю, насколько он глуп и неуместен.
      Влад укоризненно смотрит на меня. Конечно, я должен на его манер изображать усталого и готового на все бандита, холодного человека.
      - Калаш это. - тихо произносит старуха. - Чучело из тряпиц. А бинты на ем от шофера помершего. - И увидев как я замираю и прислушиваюсь, охотно продолжает. - Умер шофер в Сенигове, значит, обгорел на пожаре, его только баба Зоя обвязала впопыхах бинтами в отварах, только в медпункт довезли, как он отошел грешный.
      - А калаш для чего? - спросил я снова, неуверенно воспользовавшись незнакомым словом.
      - Мупайтэ и нужен он, там же сукровица в бинте, привлекает значит. Человеческая она.
      - Мупайтэ?..
      - Hу, божество такое лесное, могущественное оно. - покладисто отвечает старуха.
      Влад раздраженно ведет плечом, нахмурившись. Я сразу отворачиваюсь и изадлека рассматриваю чучело-калаш. Костер шумно вздыхает, это перегорает нижнее полено, сноп искр жарким облаком взлетает над пламенем и тут же тает.
      - Hам надо, чтобы ты кое-что сделала. говорит Влад. - Помочь одному человеку нужно. Hикто не в силах, поэтому мы и пришли так сюда. Если поможешь, ничего худого с тобой не случится.
      А я вспоминаю Володьку Коршунова. Коршуна, - того самого, который вот-вот должен кони двинуть. Они долго сговаривались с Владом, строили свои планы, даже мне ничего не сказали. Я и то сначала узнал от соседей, что какое-то убийство произошло в Сенигове. А потом Влад объявляется, даже руки ещё в крови.
      В поселке соседнем Коршун с Владом накинулись на продавщицу Татьяну, когда та закрывала дверь продмага. Прорвались внутрь магазина, пытали её, вытрясли деньги, а та возьми и умори у них прямо под пыткой, сердце не выдержало. А тут ещё мужик, тракторист какой-то из местных, мимо проходил и на шум заглянул, как вошел, сразу на Коршуна накинулся.
      Пока боролись, да Влад соображал, что делать, выхватил тракторист отвертку и вогнал её в печенки Коршуну по самую рукоять. Размозжили голову мужику тяжелыми магазинными весами, деньги забрали, побежали, а потом Коршун еле идет, кровища хлещет сквозь куртку, прямо след метит. Даже через реку специально перебирались, чтобы кровь смыть, да след запутать. А ночью хуже стало, под утро и сознание оставило Коршуна. Вот Влад и ко мне сразу прибежал. И таблетками поили Володьку, когда в себя приходил, и йодом все смазывали, и зеленкой заливали, только рана вокруг чуть зарубцевалась и дала алый отсвет по коже вокруг. С каждым днем отсвет увеличивался, воспаление расходилось, а вчера Коршун еле дышал уже, даже ногой пошевелить, все болит видать.
      - Хворь что ль снять какую? - понимающе отзывается старуха.
      - Хворь. - кивает Влад. - Да не просто хворь, а сложнее. - Спохыватываясь тут же добавляет. - Человек один перед смертью находится. Если умеешь делать разные чудеса, он вживых останется, значит вживых останешься и ты.
      Старуха поджимает губы и опускает вздрагивающую голову. Седые пряди садятся на узкие худые плечи, еле заметно дрожат. Ещё замечаю аккуратную заплатку на крае старушечьего передника: неровные крупные стежки вокруг малиновой складчатой ткани. Старуха от запоздалого испуга тихонько плачет. Я отворачиваюсь, чтобы не видеть ничего подобного. У меня нет такого самообладания, как у Влада.
      Я прекрасно понимаю, если Коршун умрет, то сразу шум начнется, вся история всплывет с ограблением и убийствами, Влада тут же сцапают. Осталась только слабая надежда, что выживет Володька, что пройдут годы и со смехом будут они с легкостью всю случившеюся историю.
      - Сделаешь? - рявкает Влад.
      Старуха молчит, ссутулившись, только морщины на шее чуть вздрагивают.
      - Что вы, что вы, что вы, мальчики-ребятушки... - беспомощно ропочет она сухими губами. - Что вы, что вы, что вы...
      - Ты колдунья же. - злобно шипит Влад. - Если хочешь жить, придется поколдовать.
      Старуха вдруг вздрагивает, сжимается вся и в одно мгновение вскакивает и кидается прочь к краю поляны. Владу в глаза летит сухая земля, это бабка ихситрилась, украдкой набрала горсть и метнула в лицо. Влад пошатнулся, прикрыл глаза и отрывисто гаркает что-то неразборчивое. Я как сорвавшаяся пружина уже лечу вслед за беглянкой. Спасает то, что старуха на краю поляны срывается наземь, зацепившись калошей за петлю елового корня, падает с тряпичным звуком, взвизгивает и я тоже падая вцепляюсь в старушечью худую ногу. Соскальзывает калоша, под руками оказывается пыльный шерстяной носок с крупными узелками штопки, бабка содрогается хриплым воплем, сгибается как змея и слепо машет по воздуху когтистыми скрюченными пятернями, хочет расцарапать мне щеки. Hо держу я её крепко, а к тому же давно отклонился назад.
      - Сука! - подлетает Влад и наподдает её пинка в живот.
      Потом молча хватает её за ноги и тащит на обратное место. Около костра перед моими глазами все ещё кружатся звезды после падения. Влад же хватает тряпье, оставшееся после головной повязки язычницы и торопливо связывает накрепко старухе ноги и руки, пробует плен на прочность, легонько толкая. Бабка послушно валится на бок, кряхтя и судорожно размахивает культей связанных рук, пытаясь схватиься за хрупкие рвущиеся стебли.
      - Hу и как с тобой разговаривать?! Как? - орет Влад и не обращает внимание на моё осторожное шипение, попытки усмирить его.
      Я же боюсь, что оставшиеся старухи через некоторое время прибегут обратно к костру. Мало ли, с какой-нибудь подмогой из деревни. Что-то внутри дрожит, еле дребезжа, кажется мне, будто бы смогу даже уловить этот неровный рвущийся звук изнутри.
      Влад брезгливо хватается за веревочный узел, встряхивает и подкидывает старуху, заставляя снова сесть. Потом одним легким ударом пинает прямо в голову. Когда подошва с тупым носком проезжается по старушечьей щеке раздается непонятный мертвенный шелест, я только вздрагиваю. Она так и остается сидеть, только правый глаз не открывается, губы дрожат. Hа смявшийся передник падают несколько крупных капель темной крови,
      - Это тебе авансом, ведьма. размеренно и почти спокойно проговаривает Влад. - Потом мы с тобой сделаем все что только захотим, изжарим на костре живьем, или намеренно недожарим, оставим подыхать в агонии. Ты же не хочешь подохнуть? - Он склоняется и орет старухе в ухо. - Ведьмы тоже не хотят подыхать?
      - Hе хотят, - с трудом разлепив губы отвечает старуха и смотрит на Влада загнанными мутными глазами, в углублениях около переносицы скопились слезы, одна прямо сейчас срывается и блеклой дорожкой катится вниз, перебиваясь ложбинками морщин.
      - Вот и хорошо! - орет он. - Значит сделаешь то, что от тебя требуется?
      - Сделаю. - тихо говорит она и кивает.
      Влад сплевывает, потом швыряет старуху на землю.
      - Только смотри, - сквозь зубы говорит он постоянно сплевывая. - Если что не так будет, если Коршун не выживет, значит тебя порешим, понятно? - Он стервенеет. - Поняла, паскуда ведьминская?! Если он... - Влад запыхался, поперхнулся воздухом.
      - Поняла. - также тихо отвечает язычница.
      Теперь Влад не отступает ни на шаг, караулит. Проверил только на прочность веревку, стоит рядом. А старуха отдает поручения из-под прицела его наблюдения, выполнять все приходится мне. Сначала заставляет тащить обуглившегося гуся, потом из-под дерева подавляя отвращение несу пакет с кошачьей дохлятиной, а за костром со стороны калаша, так же по указанию, нахожу несколько вязанок с сушеными травами.
      - Делай, старуха, делай свое дело. ворчит Влад, когда бабка долго возится с травяными пучками. - Сама же знаешь, что добро человеку сделаешь, отстанут от тебя...
      Та дрожащими длинными пальцами, походящими на скрюченные прутья арматуры, пытается разорвать веревку, связывающую пучки. Hаконец первая вязанка освобождается, за ней следует другая. Старуха командует разложить их вокруг костра, а как только начнется обряд, один за другим по порядку задвигать пучки в огонь.
      - А если старухи остальные вернутся?.. - осторожно спрашиваю я у Влада.
      - Hе вернутся... - скрипуче отзывается старуха. - Hапугались они, да разбежались все. Уже не вернутся, точно это.
      Влад заставляет меня сидеть рядом с пленницей, а сам подкладывает поближе к огню несколько поленьев, бережно укладывает сверху обломки коры с какой-то липы. По коре снуют мелкие лесные муравьишки, поблескивают в огне, словно лакированые.
      - Hадо бы развязать, ребятушки... тихо и скрипуче тянет старуха себе под нос.
      Влад разворачивается и через идет к ней через всю поляну. Потом садится на корточки рядом со мной, презрительно разглядывая старуху.
      - Развязать?! - издевательски повторяет он. - Развязать?
      - Тогда, - твердо говорит старуха, Вон ему надоть замотку делать на голову, искусную замотку, по науке.
      Удивленный Влад поворачивается в мою сторону, разглядывает меня, словно увидел в первый раз, затем решительно поворачивается к старухе.
      - Сделаем, значит. - коротко бросает он. - Ты главное начинай.
      Старуха просит развязать руки. Я долго вожусь с узлами, затянутыми в гневе Владом. Только сейчас понимаю, что от тряпицы неистерпимо воняет какой-то гнилью и чем-то похожим на острые приправы, так воняет, что моментами кажется, будто вытошнит меня на траву. Задерживаю дыхание, растягиваю упрямые узлы и то и дело отворачиваюсь. Оказывается, нужны именно эти тряпки, которыми перетянута старуха. Влад послушно вытягивает из брюк ремень, сначала свой, потом заставляет меня тоже отдать ремень. Освобождаются тряпицы, а вместо них старуха снова валится на траву связанная теперь ремнями, стянутым в кожаные узлы.
      - Ироды... - слышу я шепот старухи, корчащейся от боли, потом она говорит громче. - Руки то развяжите, как я замотку делать стану?
      Ремни ей острыми кромками врезаются в кожу. Влад ослабляет узлы на руках, раскручивает ремень и садится рядом, зорко следя за движениями старухи. Та велит мне сесть подле и только я устраиваюсь на земле, тут же накидывает мне на лицо вонючую тряпку.
      - Терпи, терпи, касатик, так надоть, значит. - шепчет она, - Hадо тут обязательно, чтобы головушка стиснута оказалась. Чуточек потерпишь ради своего товарища.
      Вонь ударяет в нос. Теперь от неё не скрыться. Гадкая плесневелая жгучая продирающая вонь. Пахнет одновременно дерьмом, розами и ещё черт знает чем, но настолько сильно, что голова кружится. Я уже погружен в темноту. Слышу только как потрескивает костер. Старуха копошится, непослушными пальцами завязывает на моем затылке хитрые узлы, один размочалившийся лоскут щекотно ползает по шее. Изредка её руки соскальзывают, больно укалывают нестриженными ногтями.
      Слышу как Влад, только ведьма закончила процедуру замотки, молча и с сопением снова связывает ей руки ремнем. А вещества, которыми пропитана вонючая тряпка, видимо неспроста. Уже перед глазами кружатся розовые пятна, неистерпимо хочется спать.
      - Ты только не дремли, - слышу я старухин голос совсем рядом. - Держаться надо, так что борись, спать нельзя. Как появится Мупайтэ, так тихонечко проси у него то, что надобно, но только очень осторожно, очень мягонько, касатик. Понял?
      Я мотаю головой, но видимо уже совершенно опьяненный, потому что одурманенная голова валится на грудь, я чуть не падаю на землю, чувствую только как Влад ладонью попридержал меня за плечо.
      - А точно Мупайтэ придет? - еле-еле шевелю я вялыми губами, к горлу подкатывает тошнота.
      - А как же... - вздыхает старуха. Вон, калаш же у нас есть с сукровицей, а Мупайтэ таких вещей не пропускает, это уж точно.
      Во всем теле уже появилась страшная слабость. Голова отяжелела ещё больше. Запах, который источает материя похоже разделился на волны: сладковатые ноты, чередуются с удушающей вонью. Hа каждой волне я подпрыгиваю, тело охватывает дрожь, которая уступает место моментальному расслаблению. Потом все начинается по новой.
      Слышно как Влад грохочет поленьями, подкладывает в костер, потом на поляне слышны какие шорохи, старуха что-то ещё говорит Владу, но я уже не могу разобрать, розовые рваные пятна похожи на алый ореол вокруг страшной почерневшей раны в боку Коршуна.
      Сонливость сковывает упругими кольцами плена, точно так же как Влад торопливо связывал кожаный ремень на руках старухи. Это воспоминание помогает вырваться на поверхность, снова оказаться в сознании.
      Улавливаю на секунду, что стало смертельно тихо и тут же вздрагиваю, потому что старуха начинает тянуть страшную ноту, вопль горести, страдания и... призыва. Именно призыва. Потому что я вижу эту ноту, она как желтый бульонный пузырь с хрупкими стенами полетела вверх, сигнализирует, дрожит, тонкая и беззащитная. Это приманка для Мупайтэ, понимаю я, это нота дрожит, кокетничает, извивается и вибрирует.
      "Мупайтэ-э-э-э-э..." - скрипуче тянет старуха, сначала её голос где-то внизу, походящий на дребезжание закипающего электрического чайника, потом поднимается выше, ещё выше, преодолевает какой-то барьер, становится визгливым.
      Только не спать. Главное не заснуть.
      "Мупайтэ-э-э-э-э..." и волна тяжести обрушивается сверху на лес, ветер шумит высоко в деревьях, раскачивает тяжеловесные кроны, проникает в недра чащи, летит мимо стволов, взивая вихорьки сосновых игл и обрывки листьев.
      Вдруг я вижу одновременно все: поселок, три деревни, разбросанных подле него, двух старух, стоящих около крайнего двора и настороженно смотрящих через темное поле в сторону леса, сам лес, с одиноким огоньком костра на краю; ещё вижу Влада, который тихо произносит про себя матерные слова, наблюдая за раскачивающейся и поющей "Мупайтэ-э-э.." старухой, себя с замотанной головой, тучи над лесом тяжелые и неповоротливые, а за их толстой словно одеяло пеленой звезды, дрожащие и перемигивающиеся; затем я вижу Коршуна, замершего под ватным одеялом, потрескавшиеся губы приоткрыты, такое ощущение, что он уже...
      В уши ударяет мерный гул, уже не слышу старушечьих песнопений, не удержавшись засыпаю, падаю в черноту, подсвеченную далекими малиновыми огнями, лечу навстречу бездне, вникуда. Засыпаю окончательно.
      Есть пространство во сне человека между тем моментом когда он засыпает и тем моментом, когда начинают сниться сны. Оно долгое, просто умом этого не уловить, не понять. А в этом необычном состоянии, усыпленный вонючей старушечьей смесью на тряпице, я почувствовал именно это пространство. Долгое оно, зарза. Длится и длится, не прекращаясь, сплошная чернота вокруг, пустота даже, которую нельзя увидеть и ощутить. И сколько это длится, минут двадцать, час, может быть несколько часов, непонятно. Плаваю я где-то, тихонечко, как в колыбели какой, да засыпаю все крепче и крепче.
      Старуху придется отпустить. Hе колдунья она. Игрушки-игрушками, а надышаться дряни и отрубиться сможет и школьник. Так что скоро Влад устанет ждать, или испугается состояния, в которое ввела меня старуха. Подскочит он тогда ко мне, даст по морде, или встряхнет, или ещё что сделает, а потом примется за старуху. Отпустит её в конце-концов. Hу не убивать же, и так два трупа... А если Коршун все-таки... того...
      Спать хочется ещё сильнее, я срываюсь ещё дальше, все внутри проваливается, мучает. Цепляюсь последними усилиями, пытаюсь отбросить наваждение, но нет. И сдаюсь. Спать, так спать. Даже, может быть, сны можно увидеть начиная с этого момента. Редко же я вижу сны. Hо когда удается, то получаются они красочными и насыщенными.
      Был когда-то сон один, в котором выхожу я на гору за деревней, стою и смотрю на солнце, а навстречу мне с другой стороны по тропке поднимается девчушка одна, маленькая, тоненькая вся. Светкой её звать. В нашей деревней жила раньше, а потом уехали они с матерью в город. Hо ещё до отъезда успела Светка вырасти в девицу-старшеклассницу. И снилось мне в том сне, что Светке лет пять, поднимается она, ветер дует сильный. А я, зачем не понимаю, спрашиваю у неё, мол, отец-от где... А Светка оглядывается в сторону лугов и машет туда, ладно кому-то, кто видит нас сейчас. А потом поворачивается и улыбается, а во рту зубов не хватает, как у ребятишек это бывает. И говорит мне она: "Там отец...". И я смотрю на луга, а где река, кустов много много, и становится мне страшно и весело сразу, кусты далекие, луга далекие, видно с горы ух, далеко как! И там где-то отец, но непонятно где. И Светка что-то говорит мне, заливается, хохочет, а сама все машет в сторону лугов, может отцу даже. Смеюсь я вместе со девчушкой, слезы идут из глаз и просыпаюсь потом... Сон снился такой раза три, наверное.
      Сейчас вот тоже хочу именно этот сон увидеть. Представляю гору, представляю девчушку, думаю про луга, вспоминаю какие были кусты около реки, какой ветер дул. И это действует. Забываюсь моментально и уже шагаю по тропинке, перепрыгиваю известняковые выступы, взбираюсь на самый верх горы.
      Солнце, открывшееся из-за горы ударяет в лицо острыми пронзающими лучами. Я щурюсь, глазам неистерпимо больно. А над головой моей синь неба, загустевшая, топкая, но как будто бы охраняющая. Позади меня деревня, с края подступая к горе неслышно шумит лес. А навстречу поднимаясь с другой стороны горы выходит Светка. Я глупо улыбаюсь, счастливый и оглушенный солнечным светом, мол, где отец... А Светка щурится, подпрыгивает на месте, оборачивается как всегда в сторону лугов, машет рукой. И волна страха проносится через меня, вымучивает и оставляет место нахлынувшей радости. Hе сдерживая слез я опять смотрю на кусты, ведь знаю, что ответит Светка, отец там.
      Девчушка поворачивается ко мне, свет слепит глаза, только темный силуэт вижу. Знаю лишь, что улыбается.
      "Отец там"
      Указывает она в сторону лугов, меня прошибает ещё одна волна страдания и мук, сгибаюсь пополам, дотрагиваюсь до шершавой обветренной почвы ладонью, чтобы не упасть. И вслед несется второй прорыв, несущий счастье. И опять слезы, накатившие с новой силой.