Да, это было "боевое завещание" ... И это завещание... В жизни больше мистического, чем думают... Но это потом ... Ляля рассказывает дальше:
      - Потом я его относил...
      - Куда?
      - В деревню... Я очень беспокоился, где ты и Дима. Но нельзя было искать... Я опять вернулся ...
      - Куда?
      - В цепь... Но уже никого не было из наших ... Я подал в "Союз Возрождения". Там был один полковник ... очень симпатичный... он мой личный друг.
      - Где же вы были?..
      - Там, в этой другой деревне... Мы их далеко загнали. Наконец, ночь уже ... Знаешь, я там заснул ... очень хорошо ... два часа ... и поел ... Они были в том конце деревни, а мы в этом ...
      - Когда же вы вышли?
      - Мы - поздно ... Позже всех ... только что пришли ...
      - Я так боялся, где ты ...
      Итак, он жив, Ляля ... На этот раз ...
      Но в следующий?..

* * *

      Есть хочется до нестерпимости. Отчего ничего нельзя достать? Денег не берут. Мы с Владимиром Германовичем шарим по избам и, наконец, находим несколько фунтов кукурузной муки. Баба уступает ее за чашку какую-то, что нашлась у меня. Насыпаем в ладошку, и такая "понюшка" уже блаженство. В сущности говоря, человек может есть удивительно мало. И все же днем легче.
      И опять идем. Бесконечно идем. Даже непонятно, откуда берутся силы. Ведь вот ночью я шел почти в полубессознательном состоянии, а сейчас иду почти бодрый. Впрочем, так много значит, что Алешу не бросили и Ляля нашелся.

* * *

      Плавни. Что такое плавни? Это вот что. Очень много камыша, лозы и достаточно старых верб. Между этими растениями большие лужайки из льда. На этих лужайках мы.
      Кто это мы? Собственно говоря, это движется колонна под командой генерала Васильева. У него помощник - еще какой-то генерал. Генералу Васильеву подчинены наш отряд, т. е. полковника Стесселя, "Союз Возрождения" и еще что-то. Отряд Стесселя состоит из превращенных в роты отрядов полковника Н., полковника Л., полковника А., т. е. моего, гвардейских сапер и еще чего-то. А в общем - одни обозы.
      В этих плавнях мы чего-то ждем. Ждем долго. Развлечение состоит в том, что вода временами проступает сквозь лед и делает озера. Тогда, приходится, перебираться поближе к вербам.
      Алеша лежит тихо. Но лицо его сильно пожелтело и становится восковым. Неужели он умрет? Я иногда подхожу и говорю с ним несколько слов. Он отвечает, как всегда, т. е. совсем не как всегда, потому что он умирает, но я ясно чувствую, что его сущность, душа его - та же.
      Приходит приказание бросить все подводы. Мы готовы ко всему, но как же быть с Алешей? Я приказываю делать носилки. От нашей платформы отпиливают оглобли и делают носилки из брезента. И это была ошибка. Конечно, надо исполнять приказания, но иногда, когда поторопишься ...
      Двинулись. Тропиночками, сквозь камыши выходят на Днестр. Алешу несут на носилках и выбиваются из сил. Зачем я приказал отпилить эти оглобли! Это приказание бросить подводы было исполнено немногими. Обозы движутся и, хотя с трудом, соскальзывают по обрывистым берегам на лед реки.

* * *

      Итак, мы в Румынии, т. е. в Бесарабии. Перешли лед беспрепятственно. Румынской охраны нет или она ушла. Все какие-то сады, совершенно пустынные. В садах летние брошенные шалаши. Движемся, вышли на какую-то лужайку.
      Что такое? Неужели по нас?!
      Да, по-видимому. Пулеметы высвистывают мелодии над нашими головами, и пули начинают цокать в землю. Укрываемся в ложбине. Удивительно, что дамы совсем не боятся...
      Очевидно, эти румыны таким способом заявляют нам: "не ходите дальше". Мы и не идем. Люди разбились по садам, пережидают. Обозы тоже где-то стали.
      Я иду на разведку, т. е. по дороге, которая, по-видимому, идет в деревню. А деревня эта, очевидно, у подножия этих обрывистых гор, с которых нас и поливают из пулеметов. Меня нагоняет экипаж полковника Стесселя. Он приглашает меня сесть. Раиса Васильевна говорит мне несколько любезных слов. Мы едем для переговоров с румынами.
      Домик в деревне. Румынские офицеры, с одной стороны, с другой - генерал Васильев, Стессель и еще кто-то...
      Генерал Васильев говорит переводчику:
      - Скажите им, что мы совершенно замерзли и умираем от голода... Что мы безоружны, потому что у нас нет патронов... Что мы просим оказать нам приют, ибо мы погибаем... И что я заявляю им, что если мы не будем приняты, то мне ничего больше не остается, как застрелиться тут же ...
      Румынские офицеры что-то отвечают. Это продолжается долго. Мы говорим жалкие слова, румыны отказывают, но, в конце концов, как будто соглашаются на то, чтобы мы заняли нижнюю часть деревни до утра. Иду к своим. Уже в совершенной темноте привожу их в деревню, отыскиваем какие-то хатки...
      Крохотная молдавская хатка. Человек тридцать. Умирающего Алешу устроили, как могли. Остальные вповалку. Почти все спят. Но хозяева готовят у круглого низенького столика мамалыгу для нас. Когда это готово, я бужу всех, кого могу разбудить. Лялю и Димку добудился. Хочу поднять Олю. Спит так глубоко, что нет возможности. Я подымаю ее за руки, ставлю в вертикальное положение и трясу, что есть силы. Но бедная девочка не просыпается. Я выпускаю ее, и она бесчувственным телом сваливается на солому. Это сильнее всякого хлороформа.
      Ужинаем при каганце. Мамалыга, кислые огурцы ... Сумасшедшая роскошь...
      Что сделать для Алеши? Ничего нельзя сделать. Он умирает оттого, что у него осколок гранаты в легких. Надо немедленно сделать операцию, при чем придется вынимать два ребра. А эту операцию нельзя сделать, потому что нет инструментов. Завтра будем упрашивать румын отвезти его в соседнее местечко, где есть больница. Но доживет ли он до утра?
      Все уже спят. Многих так и не добудились. Хозяева сбились все на кровать. Там старуха, молодые женщины, дети ... Весь пол густо, густо уложен телами. Алеша на скамье. Мы устроили его на подушках, как могли. Моя жена легла около него на полу. Она спит чутко, чтобы помочь... Хата чуть освещена каганцем ...
      Я укладываюсь рядом с сыновьями. Усталость сильнее всего ... Засыпаю, проваливаюсь в пропасть...
      Но ненадолго... Алеша стонет... И просит воздуха. В хате действительно душно так, что и здоровым нечем дышать...
      Я говорю, чтобы отворили дверь.
      Струя свежего воздуха входит в эту юдоль земную ...
      - Ах, хорошо ... хорошо ... так вот ... спасибо ... хорошо ...
      Но и здесь, даже здесь, неизбежна "разность интересов". Умирающему Алеше нужна эта струя кислорода, а живым, и в особенности тем, что около дверей, она, эта струя холода, мучительна и опасна. Они ропщут...
      Они тоже правы ... Я лавирую между ними ... Когда Алеша начинает просить и задыхаться, я приказываю отворить дверь... И он тогда говорит порывисто, убежденно, благодарно:
      - Ах, хорошо ... хорошо ... спасибо ... Через несколько минут я тихонько передаю, чтобы дверь затворили...
      Наконец, один раз открыто заворчали. Я рассердился и повторил, чтобы открыли...
      Тогда откуда-то из груды лежащих раздался голос:
      - Что ж, Василий Витальевич, ведь он... уходит... а мы остаемся...
      Жестокие слова!.. К счастью, Алеша их не слышал... Он минутами забывается. Я сказа жене. чтобы она перешла на мое место, и лег около Алеши...
      Он иногда просит воды... Чаще воздуху ... Иногда я перекладываю его ...
      - Спасибо, Василий Витальевич ... Спасибо ... Ах, больно, больно. Вот так ... да, так ... спасибо ... вам тяжело?.. не беспокойтесь... да, да ... спасибо ... .
      Минутами он забывается. Но остальное время в сознании ...
      - Мне надо операцию ... операцию... я знаю... надо сделать ....
      - Сделаем... вот только придет утро, - сейчас отвезем вас, Алеша, в соседнюю деревню... Там есть больница ... Хирурги...
      - Разрешат?.. румыны ... разрешат?..
      - Конечно, разрешат ... они уже говорили. Вдруг он делает такое движение, что я понимаю: он хочет мне сказать так, чтобы никто не слышал.
      - Василий Витальевич ... правду ... скажите только правду... я ранен в спину ... в позвоночник... если я буду калекой... не буду ходить... не хочу жить... не хочу ... дайте мне револьвер ... умоляю вас ... я знаю, вы мне скажете правду ... я вам верю ... только правду!
      Бедняжка, я знаю, о чем он думает...
      - Слушайте, Алеша... Я вам скажу, как есть.. Если бы вы были ранены в позвоночник, это было бы так... но вы не ранены, - вы контужены... от этого вылечиваются почти всегда... электричеством ... это в этих случаях удивительно действует ... это - пустяки, об этом не думайте ... это обойдется ...
      - Ну, хорошо... спасибо ... Только душно мне ... Кислорода бы мне ... Василий Витальевич ... подушку бы, если бы с кислородом подушку ...
      Я чувствую, как сквозь эту мертвящую усталость, которая туманом покрыла всю мою восприимчивость, все-таки пробивается какое-то отчаяние ... Господи, ну как ему помочь!..
      Он затихает ... Кажется, уснул ... Слава богу ... меньше страданий ... я тоже не могу ... прилягу ...
      Я заснул, может-быть, на несколько минут... И вдруг проснулся сразу... вскочил ...
      Прямо против меня на кровати сидела старуха... она кивала мне и рукой указывала па Алешу ...
      Он умирал ... Началась агония ... Он хрипел ... Кто-то проснулся, что-то сказал... Старуха замахала на него руками, чтобы было тихо ...
      Я стоял на коленях около Алеши... Это было недолго ... Несколько минут, и он затих ... Я закрыл ему глаза...
      Потом прочитал молитву, какую вспомнил... Все спали... Только старуха сидела на кровати и смотрела на нас... Окончив молитву, я тотчас же заснул... Я ему больше был не нужен ... Я спал крепко, до, самого утра...

* * *

      Так умер Алеша... Он был... белый ...

* * *

      Ровно в 8 часов утра румыны начали обстреливать деревню из пулеметов: это чтоб мы ушли...
      Пули цокали по заборам и стенам. Я приказал пойти за водой и больше не выходить из хаты... а сам пошел в штаб. Штаб помещался в домике, выходившем в большой пустырь. На улице никого не было - попрятались ... Но у конца улицы, под забором, залегло много нашего народа. Я спросил, что это такое. Мне объяснили, что это вновь сформировавшийся отряд какого-то полковника. Этот самый полковник хотел запретить идти мне черед пустырь; румыны, мол, обстреливают "нарочно", кто доказывается ...
      - На нас навлечете ...
      Удивительно, почему во всех самых трагических случаях жизни бывают такие глупости. Ну, какое же решение вопроса лежать под забором в то время, как румыны стреляют именно для того, чтобы мы ушли...
      Я объяснил ему, что иду в штаб по приказанию полковника Стесселя. Он отстал.
      Никто, конечно, меня не обстреливал "нарочно". Стреляли вообще по деревне. Были уже раненые и убитые. Надо было принять решение.
      У Стесселя были все "начальники частей"... Накануне еще мы собирались у него и почему-то (хорошенько не помню, почему) "выбрали" его своим начальником... Нет, вспомнил, вот почему: общий начальник генерал Васильев был задержан румынами, и тогда отряды "Союза Возрождения", полковника Стесселя и другие решили действовать отдельно, каждый на свой страх и риск. Тут-то Стессель и захотел "проворить свои полномочия"... Мы, значит, вновь ему присягнули...
      Стессель приказал бросить все здесь, - больных, раненых, стариков, по возможности женщин, все обозы, - и выйти с одними винтовками только тем, кто готов на все... Собраться к десяти часам к штабу... В десять часов румыны обещали начать артиллерийский обстрел, если мы не уйдем. Стессель послал им письмо, что мы уйдем в десять.
      С этим я вернулся к своим ... Обстрел из пулеметов временно прекратился... Алеша уже лежал в садике под плетнем ... В хате пили чай...
      В это время подбежали румынские солдаты... Они врывались в хаты и кричали:
      - Гайда! На апой!
      Это значило: "Вон! назад!". Они требовали, чтобы все выходили из хат и уходили.
      Тут наступило самое тяжелое. Жена, Ната. Оля - эти не могли больше идти... Я знал, что им нужен отдых, во что бы то ни стало, и потом ... Куда мы идем? Если мы n пробьемся, то ведь только самые железные. Остальные погибнут в дороге - это неминуемо ... Их надо оставить здесь; неужели же эти румыны выгонят женщин и детей?
      Я стараюсь объяснить румынскому сержанту, что мы уйдем, но что "домны" (дамы) должны остаться... Он понимает меня... Но и слышать не хочет:
      - Все, все - гайда! на апой!
      Несчастные женщины выходят тоже на улицу.
      Не понимая ужаса будущего, они рады не расставаться. Румыны бегут дальше по хатам - выгонять. Но к нам набегает новая партия. Я опять к ним:
      - Домны должны остаться ...
      Этот соглашается, но торопит нас - мужчин ... И под этими непрерывными "выгоняющими" криками мы прощаемся. Делим деньги, последние наставления ...
      - Пробивайтесь в Сербию. Я буду искать вас в Белграде ...
      - Гайда, на апой! - кричат румыны ...
      Да подождите, проклятые! Как быть с Димой? Я беру его в сторону ...
      - Димка, останься с мамой ... Она одна ... Я вижу его огорченное побледневшее лицо ...
      - Тебя убьют ... И Лялю ...
      - Какие глупости!.. выкрутимся... Ляля со мной... ты с мамой ... ну. прощай ...
      - Гайда! На апой!
      Кончено. Ушли ...

* * *

      Мы выступили из деревни. В руках вели какого-то вола (провиант) и были очень довольны. Эта деревня, из которой мы уходили, называлась Раскайцы.
      Перешли Днестр. Опять плавни. Остановка. И долгая. Что-то здесь происходит. Почему так уменьшилась наша рота? Где кадеты, которых к нам присоединили? Мне сообщают, будто какие-то большевистские делегаты бродят кругом. Я приказываю выставить посты. Ничего не могу понять. Многих нет ...
      Неужели?..
      Возможно... В той стороне, откуда можно "их" ждать, стоит Ляля на посту... Я не теряю его из глаз, а он меня...
      Приказание двигаться ...
      Выходим из перелеска, из зарослей, на какие-то заледеневшие пустыри. Тут Можно определить, что мы такое...
      Все-таки нас порядочно. Человек шестьсот. Обозов действительно никаких... Есть только экипаж полковника Стесселя, несколько конных... У нас есть какая-то несчастная кляча, которую бородатый фельдфебель ведет в руках.
      Меня беспокоит Филя... Он от голода съел какую-то мерзлую луковицу, которую он нашел на дороге. Теперь он жалуется ... У него нехорошее лицо ... посерело, и морщины резко легли вокруг рта... На остановках он лежит на снегу, скорчившись... Что делать, если он не сможет идти? ..
      Я подзываю бородатого фельдфебеля с клячей... Подсаживаю Филю на клячу без седла... Он обхватывает ее шею руками, голову кладет на гриву ... Ноги в городских ботинках и гетрах беспомощно болтаются ... Так его везут ...
      Ляля держится хорошо. Сегодня у него "не малярийный" день. Сегодня меня ломает ... Мы с ним на переменку. Но у меня легче. И я чувствую, что я ее переупрямлю при помощи... свежего воздуха... голода... бессонницы ... и переходов ...
      Это был сад, занесенный снегом, как полагается в Бесарабии. Отряд полковника Стесселя как-то сбился в кучу ... где-то за деревьями что-то происходит ... Какие-то крики... но выстрелов не слышно.
      Никто ничего хорошенько не понимает, но идут разговоры о том, что кто-то у кого-то взял пулемет. Я чувствую, что-то делается непонятное. Но не могу определить - что. Ясно, что это связано с большевиками. Но отчего нет боя?.. Отчего мы остановились?
      Мои сталпливаются поближе ко мне, поглядывают н меня, а я поглядываю на Стесселя. Что это все значит?
      Вдруг на лужайке появляются дна всадника. Они приближаются, направляясь прямо к нам. Они без оружия. Подъехав, они останавливаются и глазами кого-то ищут.
      - Де тут полковник Стесселев?
      Стессель ответил своим характерным басом, чуть хриплым, как будто с одышкой.
      - Это я. Что вам?
      Это были по виду как будто унтер-офицеры, но без погон. Один из них начал так:
      - Ну что ж, товарищ полковник ... Надо кончать... Зачем вы против нас цепи выслали? .. Так шо вы в таком положении, что мы с вами драться не желаем ...
      - Да кто вы такие?
      - Мы те самые, с которыми вы позавчера бой вели ... дивизии товарища Котовского ... Товарищ Котовский нас прислал, чтобы значит кончать...
      Тут он повернулся ко всем нам, к толпе.
      - Если которые господа офицеры опасаются, что им что будет, то пусть не опасаются. Потому товарищ Котовский не приказал... и вещей отбирать тоже не будут... И ежели при господах офицерах которые дамочки есть, то тоже пусть не опасаются ... Ничего им не будет... Приказал товарищ Котовский казать, чтоб все до нас шли и чтобы не опасались.
      В это время кто-то из толпы, кажется, единственная сестра милосердия, которая была с нами, спросила:
      - Да кто вы такие?
      -Мы? Мы - большевики!
      - Так как же, если вы большевики... как же вы обещаете то, другое... а вчера кто убивал?.. кто резал?.. кто отнимал?
      - Мы? Нет, мы не обижали!..
      - Как не обижали? Вы же коммунисты?
      - Какие мы коммунисты! Мы большевики, а не коммунисты! .. Мы с коммунистами сами борьбу ведем ... Вот, к примеру сказать, господа офицеры ... разве среди вас все хорошие люди?.. Есть которые хорошие, а есть ... сами знаете ... Так и у нас - коммунисты... Сволочь коммунисты!..
      В нашей толпе произошло заметное волнение. Эти слова производили впечатление. Делегаты Котовского, очевидно, это поняли,
      - Вот, господа офицеры, тут наш штаб недалеко... И ваш полковник Мамонтов там. Вчера его взяли... Кто к нам - пожалуйста... Всем хорошо будет. Кто хочет к нам на службу - принимаем. А кто не хочет - так себе пусть идет - домой... А не желаете, ну тогда - драться будем ...
      Полковник Стессель, очевидно, в эту минуту принял решение.
      - Вот что. Вы себе поезжайте, а мы поговорим... Неудобно нам при вас. А что решим - сообщим вам.
      Те сейчас же согласились:
      - Пожалуйста, пожалуйста ...
      - И поехали.
      Настала решительная минута. Ко мне подошел поручик Л. и спросил деловым тоном:
      - Василий Витальевич. Уже пора стреляться?
      Я ответил почти сейчас же, но помню, что в это мгновение я как-то сразу все взвесил или, вернее, взвесил только одно, именно, что большевики нас еще не окружили, что в одну сторону дорога еще свободна. И ответил:
      - Надо немного подождать ...
      В это же мгновение ко мне подошел Владимир Германович.
      - Мне кажется, что дальнейшее сопротивление бесполезно... Сделано все возможное; дальнейшее бесплодно...
      Я ответил:
      - С этой минуты я предоставляю каждому свободный выбор. Сам же я буду держаться Стесселя до конца...
      Я подошел к Филе. Оказал ему, что освобождаю его от обязанности следовать за мной в виду его болезни, советую сдаться и пробиваться в Одессу. Дал еще денег. Мы простились. Он слез с лошади и лег на снег.
      В эту минуту Стессель своим хриплым, задыхающимся басом обратился к толпе.
      - Ну, вот что ... Я с ним не пойду... Кто со мной, тот за мной!..
      И, повернувшись, он пошел по дороге в сторону от большевиков.
      Тут произошли быстрые сценки, которых передать нельзя. Очевидно, каждый колебнулся в душе. Полковник А. что-то сказал нашему отряду не особенно определенное. Впрочем, это соответствовало моей инструкции предоставить всем свободу.
      Я пошел вслед за Стесселем. За мной пошли несколько человек нашего отряда, в том числе: полковник А. с сыном, поручик Л., мирный податной инспектор, друг моего детства, и Ляля.
      Лужайка в лесу. Мы сидим на снегу кружком. - Начинается "майн-ридовщина", - сказал кто-то. Действительно, мы похожи на какую-то шайку "охотников за черепами" или "искателей следов". Нас всего пятьдесят два человека, в том числе две дамы: Раиса Васильевна Стессель и та сестра милосердия, что разговаривала с большевиками. Это все, что осталось от отряда полковника Стесселя. Остальные сдались большевикам. Впрочем, есть еще две лошади. Полковник Стессель долго упрямился и не хотел бросить экипаж. Но пришлось бросить, потому что переправа через Днестр была слишком крута. Лошади же в руках сползли по ледяному откосу и теперь служат нам под вьюками.
      Сейчас мы опять в Румынии. Полковник Стессель разрешил говорить только шепотом. Чуть темнеет. Все мы голодны, и у всех нас ничего нет. Кое-какие запасы есть только у самого полковника. Его жена делит скудные запасы между всеми: на долю каждого выпадает кусочек сала и понемножку сахара. Хлеба нет. Но и это уже кажется нам блаженством.
      Затем полковник Стессель шепчет своим задыхающимся голосом:
      - Будем пробиваться... Еще лучше, что нас так мало ... Маленьким отрядом легче пройдем. Но вот что ... У меня есть деньги ... казенные ... Что-то ... словом несколько миллионов ... Я их больше не могу таскать ... Экипаж пришлось бросить. Поэтому сейчас разделим их между вами, - поровну.
      Началась дележка. Долго мы считали. В конце концов, вышло 140 с слишком тысяч на человека - "колокольчиками".
      Кончили. Встали. Пошли. Начиналась "майн-ридовщина".

* * *

      Ночь. Идем лесом, гуськом, след в след, стараясь не шуметь, молча... Кажется, это называется ходить "волчьей тропой". Действительно, наша жизнь становится звериной. Сколько мы будем так бродить, не смея никуда прибиться?
      Куда деться? По ту сторону Днестра - большевики, по эту - румыны. План полковника Стесселя, очевидно, - скользить между теми и другими, пользуясь плавнями, зарослями и лесами, вдоль Днестра. Но ведь есть-то надо. И отогреваться от времени до времена тоже надо. Идти еще можно, но спать в лесу на снегу ...
      Не выдержим ... Мороз уже больше девяти градусов, вероятно.
      Неожиданно в лесу в полной темноте натыкаемся на кого-то. Оказывается, генерал Васильев. Каким образом он пошел сюда, невозможно понять. Он совершенно истощен. У кого-то еще находится, по счастью, кусок сала... Впрочем, не все ли равно ... Дни этого человека уже были сочтены...

* * *

      Трудный поход. Поминутно приходится перебираться о одного берега на другой. Берега обрывистые, крутые, обледенелый. На этих переправах скоро бросаем лошадей. Невозможно втащить их на ледяную крутизну: они остаются на льду. Последние вьюки бросают. Но ординарцы полковника Стесселя навьючивают на себя два узла. У Остальных ровно ничего, кроме винтовок. Впрочем, у меня, слава богу, и винтовки нет, - обхожусь револьвером.

* * *

      Нет, положительно изнемогаем. Как трудно идти ночью через все эти проклятые переправы, канавы, овраги, сады, заборы... Проваливаешься, скользишь, падаешь, скоса подымаешься, чтобы снова провалиться ...
      Мы, шесть человек, держимся рядышком, цепочкой! Все-таки легче, уютнее, когда около тебя - свои.
      Ох, эти переправы через Днестр. Когда они кончатся? Раиса Васильевна упала и расшибла висок. Это становится, в общем, непереносимо. Надо во что бы то ни стало куда-нибудь зайти погреться, отдохнуть. Нет же просто сил ...
      Сейчас мы на, большевистском берегу. Это что такое?
      Домик. Кажется - пустой. Надо зайти. Решаемся. Втягиваемся.
      Но не успел я еще войти - стоял в сенях, набитых .людьми, как около дома что-то произошло. Я смутно почувствовал, что нас окружают. Бросился из сеней на двор.
      Действительно, это были какие-то люди с винтовками. Они кричали своим:
      - Товарищи, в цепь!
      Нам было категорически запрещено полковником Стесселем пускать в ход оружие, но все же кто-то выстрелил из револьвера. В то же мгновение все наши высыпали из хаты, и раздалось приказание:
      - К реке! На тот берег!
      МЫ стали поспешно драпать по глубокому снегу. "Товарищей" было, очевидно, немного: они нас не преследовали. Впрочем, раздалось несколько выстрелов.
      Перебежав реку, мы опять очутились на румынском берегу. Здесь мы ждали долго, потому что нескольких человек не хватало. Из них кое-кто пришел, но не все. В том числе не пришел генерал Васильев. Позднее я узнал, что он не миновал своей судьбы и застрелился, как обещал тогда румынам. Его труп нашли на льду румыны, откуда это и стало известно.
      Нечего делать. Надо устроить спальню в лесу, на снегу. Отдохнуть необходимо во что бы то ни стало, хоть два-три часа. Полковник Стессель приказывает сделать привал. Холодно, невозможно.
      Мы думаем над тем, как улечься. Решаем улечься вчетвером, пробуем так: снять две шинели, постелить на снег. Улечься всем четырем рядом, крепко прижавшись друг к другу. Накрыться двумя остальными шинелями.
      Улеглись. Задремали. Но через короткое время - "кончилось счастье". Нет возможности!.. Средние еще кое-как, но крайние замерзают. Вскакиваем, ходим, запускаем "бег на мосте". Потом опять укладываемся, уже каждый одетый в свое, но опять прижавшись друг к другу. Задремали.
      Нет возможности! Определенно замерзнем...
      И так до рассвета. Что за пытка!
      Рассвет. Пошли. Осторожно пробираемся в румынском лесу. Вышли на какую-то полянку, за которой начинаются сады. Вот брошенный шалаш. Дождемся здесь солнца.
      Вот оно взошло. День ясный. Красиво ложатся синие тени на снегу. Ах, если бы это солнце поскорее грело. Как этот Ляля выдерживает в своей несчастной английской шинели! "Страдающая газель" каждым часом усиливается в его лице. Декадентские ноги беспомощно смотрят внутрь. Османлиская шапка плотнее наехала на брови. Что за несчастная замерзающая кривулька! Но иногда он все-таки разражается хихиканьем ...
      - Ляля, что с тобой?
      Алеша, если бы был жив, сказал бы:
      - Ляля, plusquamperfectum ?
      Бедный Алеша ...

* * *

      Полковник Стессель все рассматривает карту. Тут где-то, неподалеку, должна быть деревня Талмазы, верстах в трех. Идти туда нельзя: румыны выгонят. Но если бы послать кого-нибудь с одиночном порядке за провизией ...
      Кстати, среди нас оказывается офицер, который говорит по-румынски. Он называется у нас "поручик-переводчик".
      Решаем так: добраться до первой дороги и послать поручика-переводчика в Талмазы. Остальным ждать его возвращения в лесу.

* * *

      Ждем. Ждем давно. Уже за полдень. Слава богу, день яркий; на солнце стало тепло. Мы четверо держим бессменный караул на лужайке, где солнце особенно греет. Прислонившись к дереву, можно и подремать. Какое это счастье, в особенности для Ляли, у которого опять припадок малярии. Счастье еще усиливается, когда поручик Л. приносит откуда-то полчашки снега, смешанного со спиртом. К тому же еще оказывается у кого-то кусочек сахару. О, блаженство...

* * *

      Когда солнце заходит, становится хуже. Мороз сразу забирает ход. Он метит подобраться к пятнадцати градусам.
      Поручика-переводчика все еще нет. Темнеет. Все холоднее. Что делать? Костра развести нельзя.
      Я иду поговорить со Стесселем.
      - Поручика-переводчика не будет. Он или сбежал, или его захватили. Надо двигаться... Замерзли ...
      - Подождем до восьми вечера.
      Легко сказать... Я жалуюсь ему, что сын замерзает.
      - Давайте его сюда.
      У Стесселя есть большая шуба. Он заворачивает Лялю в нее и укладывает его на снег. Из Ляли и шубы образуется соблазнительная подушка, которой немедленно пользуется человек двадцать пять.
      Теперь он не замерзнет!
      Мы бродим вокруг этого сосредоточия тел, жмущихся друг к другу. В полковнике Стесселе все-таки чувствуется центр и начальник.
      Удивительно, как держится эта сестра. Совсем не теряет бодрости и подкармливает нас кусочками сахара, который оказался у нее в сумке. Двое вестовых жадно грызут какие-то кости. На них ничего нет, на этих костях, но все-таки многие смотрят на вестовых с завистью.
      Мы пробуем с поручиком Л. улечься вдвоем. Задремали: Вскочили, - замерзли. Нет, лучше попробовать там, со всеми, в общей куче. Я кладу голову на чью-то спину; кто-то, в свою очередь, наваливается на меня, и, к моему удовольствию, накрывает мои ноги. Так легче. Я засыпаю.
      Просыпаюсь оттого, что Раиса Васильевна будит мужа.
      - Пора, - шепчет она ему тихонько.
      - Еще минуточку...
      Он, большой полковник с хриплым басом, в эту минуту совсем, как ребенок ...
      Что-то теплое и человеческое проходит где-то около сердца, несмотря на пятнадцать градусов мороза...

* * *

      Нечего делать. Пошли. Поручика-переводчика нет. Сгинул куда-то. С ним потеряна и надежда на провизию. Голод мучает, но надо идти. А то замерзнем.
      Куда идти? Стессель решает обойти лесом Талмазы, в которых он предчувствует румынскую стражу, и добраться до другой деревни, верстах в пяти от Талмаз.
      - Но как же мы будем держать направление ночью в лесу?
      - По компасу. Вот полковник пойдет вперед... А вы, пожалуйста, еще возьмите кого-нибудь и будете цепочкой между ним и остальной колонной. Мы будем идти немножко сзади, потому что передовым надо прислушиваться ...
      Пошли. Теперь я знаю, что значит ходить по компасу ночью в лесу, да еще зимой. Первая беда, что темно: этого самого компаса не видишь. Вторая беда, что держать прямое направление через чащу, кусты, овраги, упавшие деревья, болота и реки - совершенно невозможно. Третья беда, что постоянно проваливаешься в снег. А четвертая беда в том, что полковник генерального штаба думает, что ведет нас по компасу, а я думаю, что, наверное, мы крутим на одном месте.
      Как бы то ни было, мы идем. Бесконечно идем. Бог его знает, что нас еще держит. Мороз все усиливается. Но мы становимся какими-то нерассуждающе-обреченными. Идем, и больше ничего.
      И вот кончается лес, и начинается серия полузамерзших болот и речек. Кружим тут без конца. Двадцать раз переходим по тонкому льду, готовому ежеминутно провалиться. В других местах бесконечно обходим колена ручьев не замерзших, отыскивая переправу. Какой тут компас! Волчок, а не компас.
      И вот еще какая-то речка. Я долго ищу более или менее надежного льда. Ну. вот нашел. Прошел. За мной прошел Ляля. Потом мой податной инспектор. За ним на лед входит поручик Л. Но в эту же минуту его нагоняет полковник Стессель, спеша почему-то к голове колонны. С ним его жена. И в то же мгновение все трое проваливаются по пояс.