- Ну, что же вы?
      Не отвечают.
      Р. начинает сердиться ...
      - Ну что же вы,... долго будете валяться?.. Вон поручик вышел.
      Молчание. И потом ответ:
      - Не пойду в воду... у меня ноги болят...
      Происходит сильная сцена. Ругаются. Постепенно Р. свирепеет. Те неподвижны, - отругиваются лежа. Наконец, Р. хватает винтовку и перебегает по банкам шаланды к ним.
      - Стрелять буду, тра-тарарам!.. идите, говорю... стрелять буду!..
      Я перебегаю вслед за ним, хватаю его за винтовку.
      - Мы их в море пристрелим ... Оставьте ... Ведь поручик на берегу...
      В это время, как бы на выручку, подходит та, другая шаланда, которую мы на время забыли. Увидевши, что мы благополучно пристали, они приближаются. Подходят, становятся рядом, и люди оттуда один за другим спускаются в воду и бредут к берегу. Там высаживается вся шаланда, - четверо...
      Когда они прошли, очевидно, совесть взяла и наших лежаков.
      Не говоря ни олова, они поднялись, влезли в воду и побрели.
      Теперь все... Р. говорит:
      - Выйду посмотреть, как они там.
      С винтовкой в руках бредет и он. Мы остаемся вдвоем с Тодькой на двух шаландах. Мне видно, как Р. доходит до белого места, потом подымается по тропиночке и исчезает где-то вверху. Все тихо... Через несколько минут он возвращается.
      - Залегли там. До рассвета... Ваш поручик там в стороне. Холодно. Ну, ничего, как-нибудь... никого нет... спят большевики...
      - Где мы?
      Он говорит... Оказывается, мы совсем не там, где ожидали, но очень хорошо.

* * *

      Ну, надо уходить. Мы отгребаемся немножко в море. По-прежнему все тихо, но луна светит со всем усердием. Отойдя на веслах от берега, мне вдруг становится ясным, почему так было тихо у берега, почему нет прибоя. - Горышняк, - говорит Тодька. - Попутняк ...
      За это время ветер переменился, стал с берега, то есть вестовый, западный ... Мы пойдем великолепно.
      Обнаглев, ставим парус в четверть мили от берега и с постепенно все свежеющим "горышняком" идем обратно, взяв вторую шаланду на буксир. Берег быстро отходит от нас...
      Где-то около рассвета я крепко заснул под разговор Р. и Тодьки.
      Они иногда обменивались соображениями, нужно ли брать "пажей" или "горстей" то есть вправо иди влево, при чем Тодька утверждал, что он идет верно.
      - От увидите ... По самой прорве будет маяк ... Господин поручик, посмотрите там на компас ...
      Я просыпаюсь, смотрю на компас и вижу, что он держит что-то около, ста, что и требуется. Я еще крепче заснул, когда взошло солнце, хотя ветер все свежел, и зыбь становилась ощутительной.
      Меня разбудил Тодька.
      - Господин поручик...
      Он рукой указывал мне вперед. После продолжительного приглядывания, я действительно увидел, по самой црорве, чуть виднеющуюся вертикальную черточку.
      - Тендеровский... А туда посмотрите... В совершенно противоположном направлении таким же едва угадываемым столбиком я увидел другой маяк...
      - Большефонтанский...
      Через несколько часов с некоторыми скандалами, ибо зыбь разбушевалась, нас выбросило к подножию двухкольцового маяка, который сейчас же засемафорил на "Корнилов", что шаланды вернулись... 11 пересек пешком косу, которая местами превратилась и ковер каких-то красно-турецких молочаев и красивых лиловых цветов между шершаво-шелковистой осокой. Затем бот перетащил меня на "Корнилов", где меня ожидала дружеская встреча.
      И горячая ванна. Нежась в теплой воде, я думал о том, удалось ли Вовке избежать "врата внутреннего", и вообще дошел ли оя благополучно...

* * *

      Я должен был прийти за ним через установленное число дней. Для того, чтобы не пропустить как-нибудь и все наладить, я переселился с гостеприимного "Корнилова" на маяк, то есть в один из домиков, притаившихся у его подножия.
      Ах, эти дни... Задул очень свежий норд-ост, переходящий в шторм. С возрастающей тревогой я следил за этим, все усиливающимся воздушным током, холодным и упрямым. Разговоры с рыбаками становились все неприятнее.
      Наконец, роковой день наступил, но их нельзя было уговорить.
      Этот самый Тодька проявляя и изворотливость и упорство. Но и вообще всюду была глухая стена. Куда ни ткнешься, - там было много шаланд, - везде сопротивление. Для виду соглашаются, а на, самом деле увиливают.
      Они чувствовали погоду. К тому же y меня было очень мало денег, чтобы подействовать с этой стороны. Да и что такое деньги? Вот если бы я им подарил какую-нибудь шинель или теплую рубашку, или обувь, - это они бы ценили...
      Ведь все эти рыбаки жили на Тендре в собачьих условиях. Некоторые имели палатки; а другие и этого не имели.
      Ютились при жестком норд-осте где попало, а по ночам температура рыла уже очень низкая. Ничего у них не было, бежали они от большевиков, в чем были, и жили буквально волчьей жизнью.
      В этот решающий день мне не удалось их уговорить. А в ночь, которая последовала, мне было совсем плохо я знал, что гам, на том берегу, кучка людей ждет меня до рассвета, веря моему обещанию.
      И все же я ничего не мог сделать. Норд-ост свирепел с каждой минутой и гам, у того берега, накат должен был быть неистовый.
      Что же было делать теперь? Теперь оставалось одно: так как условленный день или, вернее, ночь была пропущена, то нужно было высадить кого-нибудь нового для того, чтобы восстановить связь. Партия, которой надо было высадиться собиралась. Но не было среди них ни одного человека, достаточно мне знакомого, чтобы я мог ему доверить серьезные вещи. Поэтому выходило так, что высаживаться надо мне.
      Норд-ост продолжал свирепствовать. Было очень холодно, хотя солнце было очень яркое.
      Так прошло несколько дней вечных разговоров: "идем" - "не идем". Совсем уже решили идти, но норд-ост опять наваливался, доходя "до ракушек".
      Бывает норд-ост "с песком" и "до ракушек". Если он подымает только песок, то это еще ничего. Но если летят уже мелкие ракушки, то хуже.
      Развлечение в эти дни состояло в том, чтобы подыматься на маяк и следить оттуда за, "военно-морскими ужасами". К тому же под стеклом так тепло...
      Дело в том, что "патриот" предпринял операцию. "Корнилов" выходил как-то вечером в море и долго систематически кого-то долбил: разрушали батарею. С ним выходила вся эскадра, и все это было очень интересно. Старались тральщики, старалась "Альма" и все вообще, и в лиловом море загорались эффектные вспышки...
      Наконец, 29 сентября по старому стилю (я запомнил этот день) собрались. Две шаланды снарядились, как полагается, с пулеметами на кормах, и все честь-честью. Норд-ост продолжал дуть, но надоело всем, - решили плыть.
      Во время норд-остов на берегу косы, обращенной к морю совершенно тихо, нет зыби. Поэтому усаживались очень долго и с удобствами. Все остающиеся высыпали провожать. Напутствовали всякими благопожеланиями, даже некоторыми благополезными вещами: мне, например, дали теплую рубашку и барашковую шапку такого вида, который сильно гарантировал насчет большевистских подозрений.
      В два часа дня мы отошли... имел неосторожность пересчитать, сколько человек было в шаландах, - оказалось, тринадцать. К тому же кто-то засвистел на нашей шаланде.
      Правда, Тодька заскрежетал на него самым невозможным образом, но, тем не менее, дело было сделано, нельзя свистеть в шаланде, - не будет удачи... К тому же из тринадцати была одна женщина, - это ж совсем плохо.
      Я пересчитал также и тех, что оставались. Их было двенадцать. Они стояли все рядышком, в равных расстояниях друг от друга, ровненьким смешным строем на удаляющейся косе.
      Нет, их тоже было тринадцать. За спинами людей, неподвижный, но выразительный, стоял двукольчатый маяк...
      Он стоял дольше всех. Те двенадцать давно ушли домой, ушла и низкая коса под воду, а он все стоял и стоял, как будто не желая уйти, стоял до заката солнца, хотя шаланды, гонимые норд-остом, входили с большой быстротой.
      Но, наконец, и он пропал.
      Прости, двукольчатый ...

* * *

      Кроме Тодьки в моей шаланде были все новые. Второй рыбак - Федюша, затем Жорж, Яша, Коля и еще один, который тогда засвистел...
      Один из них неподвижно лежал на дне шаланды, сильно страдая морской болезнью. Впоследствии этот комок в серой шинели оказался Яшей. Меня пока не укачивало, хотя норд-ост свирепел, и зыбь становилась все сильней.
      Иногда две шаланды подходили ближе друг к другу и обменивались невозможными замечаниями. Впрочем, в той шаланде уже лежало несколько трупов жертв морской болезни, в том числе и женщина, к счастью для нее, потому что говорили редкие гадости.
      Без особых приключений докачало до вечера. Но ветер все усиливался. Мы шли с большой быстротой. Когда стемнело, зажглись прожекторы, и мы поняли, как мы уже близко. На этот раз, догоняемые свирепым норд-остом, мы сделали переход в несколько часов.
      Луч прожектора бродил по неприятному морю.
      Когда он набегал на ту, другую шаланду, видны были огромные черные валы, с закипающей на них пеной, и мертвенно-белый парус, жутко чертящий на этом фоне...
      Мы приближаюсь, но было как-то плохо. Молчали... Даже тот, кто свистел, угомонился. Шаланда тяжело хлюпалась о валы, и все чаще нас окатывало гребешком, ватившим через край. Другой рыбак, Федюшка, все время откачивал воду, мы ему помотали, - те, кого не укачивало. Впрочем, надо сказать, что откачивание воды самое укачивающее занятие. Стоит наклониться с этим черпаком, сейчас же начинает мутить. Было очень холодно.
      Наконец, мрачное молчание нарушил скрежещущий голос Тодьки.
      - Как же будем высадку делать?! Там же такой накат теперь, что шаланду к трам-тарарам побьет...
      Серый комок, который впоследствии оказался Яшей проявил признаки жизни.
      - Пусть ее бьет, трам-тарарам, только б качать перестало ...
      Тодька захохотал.
      - Что тебе, Яша, хорошо?.. Качай воду!..
      Комок возмутился.
      - Иди ты к трам-тарарам... у меня порок сердца...
      Это вызвало бурную веселость Тодьки.
      - Кушать хочешь?.. Консервов, Яша, хочешь?..
      Несчастный комок подымается и, бласфемируя на все лады, перегибается через борт. Слышны страдания, потом рассвирепевшая волна вымывает ему все лицо и окатывает всех нас.
      - Сделайте тут высадку! - скрежещет Тодька. - А если и высажу, а назад как, трам-тарарам там... Как я отойду. Говорил, нельзя ... Как же идти, когда шторм!.. Что это - лето? - Это же осень, - вода тяжелая...
      Жорж пробует его успокоить.
      - Чего ты разоряешься?..
      Но Тодьку не так-то легко успокоить.
      - Чего, чего... а вот к самому маяку подошли. Куда еще?!. Парус сбивать надо!..
      В это время подходит другая шаланда.
      Сквозь свист ветра и шелест валов, после заряда отборной брани доносится:
      - Как тут высадку делать?!.. К черту шаланды побьет!.. Накат...
      Шаланды подходят ближе, и через валы и всю злобу норд-оста продолжается отчаянная ругань, из которой мне ясны две вещи: 1) что высадка действительно, по-видимому, невозможна, 2) что, во всяком случае, эти люди ее делать не будут. По прошлой высадке я знаю, что Тодька смелый и ловкий, - должно быть, действительно плохо.
      Ругнувшись в последний раз, другая шаланда куда-то исчезла.
      - Куда они пошли? - спрашивает Жорж.
      - Куда отлавировываться будет!
      - Куда отлавировываться?
      - Куда!.. Против ветра... А куда, черт один знает,- куда...
      Остается и нам делать то же. Шторм свирепеет. И теперь, когда мы идем в лавировку, то-есть не с ветром,, а под углом к волне, это становится особенно заметным. Бьет отчаянно и зализает поминутно.
      Я тоже начинаю слабеть и чувствую, что близок мой час последовать за Яшей. Тем не менее, я размышляю, что же будет.
      Будет, очевидно, возвращение на Тендру. Но когда мы туда попадем? При таком курсе ходу почти нет, потому что вся сила парусов уходит на преодоление зыби. К тому же мы идем "пузырем", это значит, что выброшено дерево, придерживающее парус. Это пришлось сделать для безопасности, но это очень уменьшает ход. Удастся ли отлавироваться? ..
      После первых приступов морской болезни я засыпаю на некоторое время. Просыпаюсь от того, что что-то большое и тяжелое прыгнуло мне на грудь. Это "что-то" оказывается волною. Теперь мы мокрые с головы до ног. Откачиваемся бесконечно. "Кинбурн" свирепеет ... Яша умирает от порока сердца, Жорж меланхоличен, "свистун" угомонился, а Колька, как улегся с самого начала на носу так до сих пор не подал ни малейшего признака жизни. Потом я узнал причину: он невозмутимейший хохол, которого когда-нибудь видел свет. Товарищи его называли "Петлюрой".
      - Эй, ты, Петлюра...
      Никакого ответа.
      - Колька...
      Ноль внимания.
      Возмущенный Жорж колотит его прикладом.
      Наконец, он подает голос.
      - Ну, что?..
      - Да ты умер, что ли!!..
      Молчание ... Он опять заснул.
      Свирепый "Кинбурн" и вообще вся эта история совершенно его не тревожат. Он спит... Ах, если бы можно было мне так заснуть, чтобы не чувствовать этих мук.
      Мне кажется, что я скоро подарю морю свои внутренности.
      Вода в шаланде прибывает, несмотря на откачивание. Тодька ругается и скрежещет хуже норд-оста - "Кинбурна", как он его называет.

* * *

      Утро застало нас все в том же положении. Оказалось, что мы за ночь "отлавирования" почти не подвинулись вперед. Мы предполагали, что выйдем, хотя бы на высоту Дофиновки. Но в рассвете начали вырисовываться Большефонтанские берега.
      Взошло солнце и ярко осветило жуткую картину рассвирепевшего моря. Та шаланда исчезла. Куда она пошла, бог ее знает.
      Наше положение скверное. Укачались все, кроме Тодьки. Даже и второй рыбак, Федюшка, лежит бледный и не в силах больше откачивать воды. Один Тодька сидит у руля, как будто ничего. На него это не действует. Он с тем большим презрением обрушивается на Фенюшку.
      - Рыбалка называется!.. трам-тарарам твою перетарарам ... Отливай воду!..
      Федюша, бледный как смерть, сползает с банки и начинает черпать. Я вижу, что ему плохо, у меня как будто бы легкий перерыв "занятий"; я пытаюсь тоже отливать ...
      - Лежите, господин поручик, лежите...
      Эта неожиданная заботливость со стороны Тодьки меня трогает.
      Он снова обращается ко мне:
      - Что будем делать?..
      Я соображаю. Потом говорю:
      - Если не отлавируемся, - выбросимся в Румынию.
      - А не расстреляют, господин поручик румыны?..
      Комок-Яша делает движение.
      - Пусть расстреляют... только бы не качало ...
      Тодька хохочет...
      - Как! У тебя порок сердца, так тебе все равно. Все равно умрешь...
      Я говорю:
      - Нет, расстрелять не расстреляют... За что другое, не ручаюсь ... Ограбят, и все такое, арестуют, задержат, но расстрела не будет.
      Жорж у мачты появляется.
      - Держи "горстей", Тодька...
      - Чего "горстей"?.. куда "горстей"?
      - Держи "горстей", отлавируешься.
      Тодька раздражается.
      Он и так держит "горстей", сколько может. По-настоящему "пажей" надо держать.
      - За неделю так не отлавируемся!.. Куда ж, шаланда полна воды, на волну не лезет...
      Они некоторое время спорят друг с другом, сыпят названиями ветров: "Кинбурн", "Горшняк", "Молдаванка", "Низовка", "Оставая Низовка" перемешиваются у них с каким-то "пажей", "горстей" и "прорвой"... Я, наконец, понимаю, что "прорва" это нос.
      - Что у меня но прорве?! - кричит Тодька.. Дофиновка? трам рарам перетрам тарарам!.. Опять на Большой Фонтан выходим!
      Затем "разговор упадает, бледнея"... Еще час мы пробуем отлавироваться. Однако, ясно, что, если ветер не переменится, - ничего не будет. Главное, что в шаланде слишком много воды, и просто нельзя ее отлить. Что отольем большими усилиями, - какая-нибудь сумасшедшая дрянь - волна, побольше других, небрежным движением наплеснет во мгновение ока. И отяжелевшая шаланда, плохо подымаясь на волнах, больше дает "дрейфу", чем "ходу".
      Солнце встает вое выше, и еще не покидает нас надежда, авось ветер начнет стихать к полудню.
      Полдень ... Норд-ост все тот же. Без меры упрямый и холодный. Опять вспыхивает разговор p Румынии.
      - Господин поручик... А как же с ними говорить? ..
      - По-французски ... Они все знают...
      - А вы можете?..
      В это время "свистун" вновь появляется на сцене. Неожиданно оказывается, что он прекрасно говорит по-румынски.
      Но Жорж, который чувствует себя начальником экспедиции:
      - А с пулеметом как будет? С винтовками?.. А как они нас за большевиков примут!.. А и не примут, что же им подарить пулемет? Держи горстей, Тодька !..

* * *

      И еще... и еще ...
      Солнце пошло уже немножко вниз, а норд-ост еще усилился. Дело плохо. Мы не выиграли ничего у ветра, но воды все прибавляется. Тодька сидит уже сутки бессменно у руля.
      Что же делать?..
      Решаем держаться до вечера, и, если буря не угомонится к заходу солнца, выброситься в Румынию.

* * *

      Румынский берет виден. Вот маяк, который должен быть в устье Днестра. Солнце низко. Норд-ост свиреп. Ничего не поделаешь, - надо выбрасываться.
      - А как пройдем? - говорит Федюша. Накат большой...
      Действительно, там под берегом творится что-то бешеное. Там море совсем желтое; это оно беснуется на мелком, замутив дно. Эта желтизна кончается мощной белой каймой, от которой нельзя ждать ничего хорошего, - это пена свирепого прибоя.
      - Как пройдем? - говорит Федюша, показывая на это желто-белое.
      Но Тодька скрежещет на него с бешенством:
      - Рыбалка называется! А проход зачем?!. А бакан зачем стоит?!.. От найду бакан, и чтобы был он у меня справа, трам тарамтатам! Тоже - рыбалка!..
      Он ругается с такой особенной яростью потому, что шаланда уже чувствует приближение этого весьма подозрительного места. Вода уже мутная. А валы не такие, как в море, а с яростными гребешками и вообще совсем какой-то другой породы. И как найти этот бакан?!..
      Эта желто-белая завируха надвинулась с ужасающей быстротой. Было одно мгновение, когда казалось, что эти огромные чудовища, будут все у нас на голове. Тут творилось что-то несуразное и каким образом Тодька отыскал бакан трудно понять.
      -А это что?!. Рыбалка называется! Говорил тебе, есть бакан!..
      Проскочили бакан. Справа и слева от нас воротило га-кие горы из желтой мути с белыми оторочками, что просто было страшно... И мы прошли... И через несколько минут очутились в совсем спокойной воде, - даже до непонятности.

* * *

      Низкий берег, остатки какого-то моста через не то пролив, не то устье реки, и маяк.
      Сбили парус и тихонько на веслах без всяких приключений мирным образом уткнулись в песок.
      Это была Румыния...
 

Константинополь