Глава I. Младенцу дают имя

Я хочу рассказать вам о Синопе, маленьком индейце из племени черноногих. Впоследствии стал он великим вождем, и звали его Питамакан, что означает «бегущий орел». Я хорошо знал Питамакана, а также белого его друга и неразлучного спутника Томаса Фокса. Оба были моими друзьями, оба часто рассказывали мне о своем детстве. Повесть эта — не вымысел; она написана со слов Питамакана, которому в детстве дали имя Синопа.

Синопа родился много лет назад, когда на равнинах паслись стада бизонов. В теплый июньский день увидел он впервые солнце. Черноногие в то время стояли лагерем на берегу реки Два Талисмана — одной из самых красивых рек в штате Монтана. На расстоянии нескольких миль к западу от лагеря виднелись острые вершины Скалистых гор, поднимавшиеся на тысячи футов к небу. На север, на юг и на восток тянулись до самого горизонта необозримые равнины, тучные зеленые пастбища. Долина реки Два Талисмана, пересекающая равнину, имела в ширину немного больше мили. По берегам росли высокие тополя, ивы, ягодные кусты и шиповник. На лужайках и на склонах холмов паслись тысячи лошадей. У черноногих было столько лошадей, что за целую неделю они не смогли бы их всех пересчитать.

В лагере было около пятисот палаток или вигвамов, и растянулся он на несколько миль вдоль опушки леса, который отделял его от реки. В каждом вигваме жила одна, иногда две семьи, и в среднем на вигвам приходилось восемь человек. Стало быть, людей в лагере было около четырех тысяч.

В те далекие дни, когда родился Синопа, Форт-Бентон, построенный Американской меховой торговой компанией, был единственным поселком белых во всем штате Монтана. Черноногим принадлежали равнины от реки Саскачеван в Канаде до реки Йеллоустон на юге; к востоку от Скалистых гор владения их тянулись на полтораста с лишним миль. На равнинах паслись стада бизонов и антилоп; в горах и лесах водились лоси, олени, горные бараны, волки, медведи черные и серые, или гризли. Черноногие считались племенем богатым. В те времена у них всегда было много мяса и ягод, мягких шкур и мехов. Со своими табунами они кочевали по равнинам, охотились и жили привольно.

Обычно рождение ребенка в большом лагере не является событием, заслуживающим внимания. Но в это июньское утро весть о рождении мальчика в вигваме Белого Волка (Ма-куи-йи-ксик-синума) разнеслась по всему лагерю. Об этом говорили все, потому что Белый Волк был великим вождем, и все знали, как хотелось ему иметь сына. К вигваму его стекались знахари и воины, поздравляли вождя и желали счастья ему и его маленькому сыну.

Белый Волк жил в большом вигваме, сделанном из двадцати шкур бизонов. Шкуры эти были прекрасно выдублены и сшиты нитками из сухожилий животных. Эта кожаная покрышка натягивалась на двадцать четыре длинных и тонких шеста, вбитые в землю; сооружение напоминало по форме конус. Нижний край покрышки земли не касался, но внутри вигвама была вторая кожаная обшивка или подкладка, доходившая до земли; с внутренней стороны ее придерживали груды шкур и мешки со съестными припасами и утварью, а верхний конец был привязан к шестам на высоте двух-трех ярдов 1. Таким образом, между наружной покрышкой и подкладкой оставалось свободное пространство для циркуляции воздуха. Холодный воздух вместе с дымом от костра поднимался вверх, где находились два отверстия с клапанами, через которые выходил дым. Индейцы открывали то один, то другой клапан, в зависимости от того, с какой стороны дул ветер, и в вигваме никогда не было дымно. Кожаная покрышка не пропускала дождя, а подкладка защищала от ветра, и даже в холодную зиму людям было тепло у костра, пылавшего в вигваме. Ночью, когда угасал костер, они кутались в мягкие теплые шкуры и спали сладким сном.

После полудня в вигвам Белого Волка вошел Уэсли Фокс, один из служащих Американской меховой компании и дядя Томаса Фокса. В это время из вигвама выходили воины, почтительно его приветствовавшие. Он подождал у входа, потом откинул занавеску, заменявшую дверь, и вошел в вигвам.

— Ой-йи! Добро пожаловать! — воскликнул Белый Волк, усаживая гостя на почетное место справа от себя.

Лицо вождя расплылось в улыбке Он потер руки и стал рассказывать, говорил он на своем наречии:

— Белый брат мой, сегодня счастливый день. На восходе солнца родился у меня сын. Посмотри, какой чудесный мальчик. И какой он крупный для новорожденного! Сейчас мы дадим ему имя, и я прошу тебя остаться и принять участие в этой церемонии.

Уэсли Фокс посмотрел на ребенка, но увидел одну только головку, потому что мальчик был завернут с руками и ногами в длинный свивальник из мягкой материи и привязан к доске, служившей колыбелькой. Привязан он был так крепко, что не мог пошевельнуть ни ручкой, ни ножкой. В своем свивальнике и пеленках он очень походил на маленькую египетскую мумию из пирамиды фараона.

Колыбелька была поставлена почти вертикально в ногах постели из звериных шкур, на которых полулежала мать новорожденного. Большие темные глаза матери смотрели с любовью на маленькое личико цвета красноватой бронзы. У малютки волосы были тоже бронзового цвета, ротик смешной, маленький, а глазки блестящие. Вдруг личико сморщилось, ребенок запищал.

— Что с ним, жена? — испугался вождь. — Слышишь, он плачет! Быть может, он болен. Что, если он заболеет и умрет? Постарайся его успокоить. А если ты не знаешь, что делать, я позову одну из старух.

— Мальчик здоров. Дети всегда пищат, — отозвалась мать.

Она привстала и, взяв колыбельку, положила ее около себя. Ребенок перестал плакать, и вождь снова повеселел.

Вскоре вошел в вигвам старый-престарый знахарь, или жрец Солнца. За ним следовали воины и женщины, родственники Белого Волка или его жены. Вождь всех приветствовал, затем набил табаком свою большую каменную трубку, закурил ее и передал сидевшему рядом с ним гостю. Сделав две-три затяжки, он передал ее своему соседу, и трубка пошла по кругу.

Затем начался пир. Гостей угощали жареным языком бизона, сушеными кореньями камас и свежими ягодами. Много было смеха и разговоров. Женщины любовались Ребенком, целовали его, находили в нем сходство с отцом.

Пиршество вскоре окончилось, так как никто в сущности не был голоден и все ели мало. Старый знахарь, которого звали И-кус-син-и, или Короткий Рог, достал свою собственную каменную трубку, набил ее табаком, закурил и передал соседу. Он знал, зачем пригласили его в вигвам, но Белый Волк считал своим долгом еще раз сообщить о предстоящей церемонии. Вождь произнес речь.

— Родственники и друзья, — начал он, — сегодня утром Солнце посмотрело на землю и увидело моего новорожденного мальчика. Я хочу, чтобы оно, уходя на отдых в свой вигвам, знало имя новорожденного. Вот почему призвал я вас всех сюда. Я прошу нашего старого друга Короткий Рог дать имя ребенку, а от меня мой друг получит подарок. Короткий Рог, мой табун пасется на равнине. Из этого табуна я дарю тебе четырех лошадей: черного жеребца-четырехлетку, белую кобылу-трехлетку, гнедую кобылку с расщепленным ухом и серого жеребца, на котором я охотился за бизонами. А теперь скажи нам, как назвать мальчика.

— Да, да! — подхватили гости. — Дай имя ребенку!

Последовало молчание. Старик сидел сгорбившись, погруженный в глубокие размышления. В руках он держал маленький кожаный мешочек, вышитый иглами дикобраза. Наконец он положил мешочек на землю, выпрямился и сказал:

— Все мы знаем, как трудно выбрать имя для мальчика. Одни имена приносят счастье, другие — несчастье. Я постараюсь дать этому ребенку счастливое имя.

Слушайте, я расскажу вам сон, который привиделся мне в дни моей молодости. Снилось мне, что в зимний день я взял лук и стрелы и вышел на равнину охотиться за бизонами. На склоне холма увидел я большое стадо и направился к нему. День был облачный, я надеялся, что скоро пойдет снег, и тогда мне легче будет приблизиться к стаду, оставаясь незамеченным. Я шел все быстрее и быстрее, так как стадо находилось очень далеко от меня. Когда я вышел на середину равнины, с севера нагрянул Творец Холода, и со всех сторон подул ветер. Творца Холода я не видел, потому что он, как всегда, был закутан в снежный плащ. Началась метель; снег колол мне лицо, ветер валил с ног. Я ничего не мог разглядеть на расстоянии двадцати шагов и не знал, где находится река и лагерь. Я заблудился, и мне было очень холодно.

Думал я, что замерзну, как вдруг в нескольких шагах от меня показался маленький зверек. Бежал он опустив голову и волоча по снегу пушистый хвост. Это был синопа 2. Он пробежал у самых моих ног и один раз взглянул на меня блестящими черными глазами. По-видимому, он нисколько меня не боялся.

— О, маленький брат! — крикнул я. — Ты бежишь к реке, чтобы спрятаться в лесу. Не спеши! Проводи меня туда! Я заблудился и замерзаю.

Синопа уже скрылся в облаке снежной пыли. Но, услышав мою мольбу, он приостановился, словно поджидая меня. Я побежал к нему, кутаясь в одеяло и стараясь защитить лицо от колючего снега. Он подпустил меня к себе шагов на десять, потом продолжал путь. Когда я отставал, мне казалось, что он терпеливо меня ждал. Ветер дул мне то в лицо, то в спину, то в бок. Творец Холода хотел меня погубить, хотел, чтобы я потерял направление и кружил на одном месте, пока не замерзну.

Но я верил, что синопа спасет меня и приведет к лагерю. Правда, иногда мне казалось, что он сбивался с пути и бежал назад, но я не поддавался сомнениям. Становилось все холоднее, я проваливался в глубокие сугробы и от усталости с трудом передвигал ноги. Мне хотелось лечь и заснуть. Вдруг я заметил, что мы начали спускаться по склону холма. Я воспрянул духом. «Быть может, мы уже пересекли равнину и спускаемся в долину реки?»— подумал я. Так оно и было. Пройдя еще несколько шагов, я разглядел сквозь снежное облако обнаженные ветви тополей, услышал, как завывает в лесу ветер. Напрягая последние силы, я побежал и вскоре остановился на опушке леса, окаймлявшего реку. Прямо передо мной росло старое, расщепленное молнией дерево, которое я заметил, когда проходил здесь утром. Теперь я знал, что нахожусь близко от лагеря.

— Маленький брат! — воскликнул я. — Ты меня спас!

Но синопа уже убежал. Его нигде не было видно. Я продолжал путь и вскоре вошел в свой вигвам. Синопа меня спас. Не будь его, я бы не добрался до дому! С этой мыслью я проснулся и увидел, что уже рассвело. Тогда же я дал клятву, которую сдержал, — с тех пор, проходя мимо лисьих нор, я всегда бросаю кусок мяса для синоп и их детенышей.

— А, ха, хаи! — воскликнули все присутствующие. — Какой чудесный сон! Да, синопа — твой спаситель.

— Дайте мне новорожденного, — сказал Короткий Рог.

Одна из женщин подала ему спеленатого ребенка. Старик взял его на руки и долго всматривался в маленькое круглое личико. Потом он достал из своего мешочка священную тускло-красную краску и помазал ею лоб, нос, щеки и подбородок младенца. Повернув мальчика лицом к заходящему солнцу, он воскликнул:

— О всемогущее Солнце, и ты, Нап-и 3, создавший мир! Смотрите, я помазал новорожденного священной краской, а теперь я дам ему имя, которое он будет носить, пока не станет воином и не заслужит нового имени. Я называю его Синопой. Сжальтесь над Синопой, о Солнце, и ты, Творец Мира! Сделайте его сильным и смелым, вдохните в его сердце любовь к отцу и матери и ко всему нашему народу. Пошлите ему долгую жизнь, о Творец Мира, и ты, Создатель Дней! Пожалейте всех нас, мужчин, женщин и детей, и продлите жизнь нашу.

— Аи! Аи! Смилуйтесь над нами, боги! — подхватили все гости.

Затем они встали и разошлись по своим вигвамам. Церемония была окончена: мальчику дали имя.

Глава II. Два Синопы

В течение всего лета и почти всей долгой холодной зимы Синопа лежал привязанный к доске-колыбельке. Индейцы считали, что ребенка нужно пеленать и привязывать к доске, чтобы вырос он не горбатым или сутулым, а стройным и прямым, как стрела. Иногда мальчику надоедало лежать все время на спине, он начинал хныкать, капризничать. Мать вынимала его из колыбельки, и он барахтался, голенький, на звериных шкурах. Когда он, усталый, засыпал, его снова привязывали к доске.

Настала весна, и Синопе пошел второй год. Теперь его стали чаще вынимать из колыбельки; ему позволяли ползать по звериным шкурам или по лужайке, неподалеку от вигвама. Осенью мальчик после многих неудачных попыток научился ходить. Переваливаясь на слабых ножках, он переходил от отца к матери, которые сидели на расстоянии нескольких шагов друг от друга. Белый Волк решил отпраздновать это событие. Он устроил пиршество и пригласил родных посмотреть, как ходит его сын. Дядья и тетки любили Синопу и гордились им, но больше всех любил его старый дед, Мик-сик-ум, или Красный Журавль, почти не расстававшийся с мальчиком с тех пор, как тот начал ползать.

По случаю торжественного дня мальчика нарядили в военную одежду индейцев, заранее приготовленную для него матерью. Белая рубаха из оленьей кожи, украшенная бахромой, была расшита иглами дикобраза; штанишки из красной материи держались на пояске. На кожаных гетрах мать начертила желтой и красной охрой узенькие полоски. Хорошенькие маленькие мокасины были расшиты блестящими бусами, а рисунок представлял символическое изображение солнца. В этом костюмчике мальчик выглядел очень забавным. По-видимому, он и сам был доволен обновой: он что-то лепетал, смеялся, переходил от одного гостя к другому и, конечно, частенько падал. Один раз он упал и ударился головой о доску, на которой его отец сушил табак. Все присутствующие затаили дыхание и ждали, что за этим последует. Но мальчик не заплакал; он тотчас же сел, личико его сморщилось, и он долго потирал ушибленное место, потом вскочил и бросился к матери.

— О-хо-хаи! — воскликнули гости, хлопая себя пальцами по губам. — Синопа равнодушен к боли, он не плачет. Он будет великим воином!

— Я дарю ему двух лошадей — пегую и гнедую, — сказал один из родственников. — Белый Волк, пусть с завтрашнего дня они пасутся вместе с твоими лошадьми.

Тогда вмешались и другие гости. Все подарили Синопе по две-три лошади. Не прошло и пяти минут, как маленький мальчик стал владельцем табуна в тридцать голов.

Каждый день Синопу купали в теплой воде в вигваме. Но когда он научился ходить, отец по утрам брал его на руки, нес к реке и окунал его в холодную воду. А вода была очень холодная, потому что уже начинались заморозки. Мальчик покрывался гусиной кожей, у него прерывалось дыхание, но он сжимал губы и не плакал.

Настала зима, замерзли озера и маленькие реки, но купание по утрам продолжалось по-прежнему, хотя частенько приходилось разрубать топором лед, чтобы добраться до воды. Каждое утро, как бы ни было холодно, отец поднимал Синопу с теплой постели, нес его, голенького, к реке, и мальчик безропотно погружался в воду. В вигваме мать досуха вытирала его у костра, и после купания мальчик чувствовал себя таким здоровым, что ни минутки не мог посидеть спокойно. Пока мать готовила завтрак, Белый Волк следил за тем, чтобы мальчуган, бегавший по вигваму, не упал в огонь.

Все черноногие, старые и молодые, купались в реке каждое утро и зимой и летом. Они считали, что утреннее купание их закаляет и благодаря этому они могут охотиться Даже в самую холодную погоду. Пожалуй, они были правы. Я видел, как они, сняв рукавицы, сдирали шкуры с убитых животных, хотя мороз был такой, что я ни на секунду не мог снять перчатки. А у них даже кончики пальцев не были отморожены.

Сначала Синопа питался только молоком матери. Когда же у него прорезались все зубы, он стал есть мясо, ягоды и коренья. Жирное мясо бизона было очень питательно. Женщины его варили или жарили; заготовляя впрок, они его разрезали на длинные тонкие полосы и сушили на солнце. Иногда они растирали сушеное мясо в порошок и приготовляли пеммикан… Этой смесью набивали мешки из свежих шкур, а отверстия мешков зашивали. Шкура, высыхая, съеживалась, а находящийся в ней пеммикан превращался в твердую массу. Такой мешок, набитый пеммиканом, весил около пятидесяти фунтов 4. Шкура не пропускала воздуха, и благодаря этому мясо не портилось в течение многих месяцев. Пеммикан очень питателен; четверти фунта достаточно, чтобы утолить голод взрослого человека. Женщины из племени черноногих всегда хранили в своих вигвамах запас пеммикана. Это было лакомое блюдо, и чаще всего оно подавалось во время пиршеств.

Когда Синопе исполнилось три года, отец принес ему пушистого серого зверька, которого поймал на равнине. Это была маленькая «быстрая» (лисица) — тезка Синопы. По-видимому, ей шел второй месяц.

— Теперь у тебя есть товарищ, сынок, — сказал Белый Волк, — а в нашем вигваме будут жить два маленьких Синопы — один двуногий, другой четвероногий.

Синопе маленький зверек очень понравился, он взял его на руки и крепко прижал к груди. А четвероногий синопа не пытался его укусить, так как был еще слишком мал и человек не внушал ему страха. Сначала он очень боялся собак, но постепенно привык к ним. Его досыта кормили мясом, он стал совсем ручным и очень веселым. Все обитатели вигвама к нему привязались, но он больше всех любил маленького мальчика и ночью всегда спал подле него, свернувшись в комочек. Днем он никогда не издавал ни одного звука, а ночью, если его что-нибудь пугало, он вскакивал и тявкал. Странное это было тявканье — хриплое, заглушенное, словно зверек, набив рот мясом, пытался залаять.

У Белого Волка было несколько сот лошадей. Днем они паслись на равнине, а на закате солнца их пригоняли в лагерь. Вожаков табуна и самых лучших лошадей привязывали к кольям около вигвама; на равнине нельзя было их оставить, так как их украли бы враги…

Как-то в лунную ночь, когда костер в вигваме уже погас и все спали сладким сном, маленькая лисичка хрипло заворчала и разбудила мать Синопы. В вигваме было светло, как днем, потому что лунный свет струился прямо в дыру, служившую дымоходом. Мать Синопы увидала, что зверек поднял голову, навострил длинные уши и напряженно прислушивается.

— Что с тобой, мудрый зверек? — спросила она шепотом. — Ты почуял врага?

Она протянула руку и погладила его по спине. Ласка придала ему храбрости; он встал и, припадая к земле, выполз из вигвама. Занавеска из шкуры бизона, заменявшая дверь, всегда была с одной стороны приподнята, чтобы зверек мог уходить и возвращаться когда ему вздумается. На этот раз он вернулся через минуту. Шерсть на спине его стояла дыбом; хрипло тявкая, он вскарабкался на ложе из звериных шкур и прижался к своему верному другу Синопе.

— Проснись, проснись! — прошептала мать, наклоняясь к Белому Волку. — Лисичка почуяла врага, выбежала из вигвама и вернулась испуганная.

Белый Волк тотчас же вскочил, взял ружье и направился к выходу. Опустившись на колени, он осторожно отодвинул занавеску и выглянул из вигвама: шагах в десяти какой-то человек отвязывал от колышка лучшую его лошадь. Не теряя ни секунды, Белый Волк прицелился и спустил курок. Загремел выстрел, потом раздался пронзительный вопль, человек высоко подпрыгнул и упал ничком.

Выстрел разбудил весь лагерь. Мужчины выбежали из вигвамов и начали стрелять в неприятелей, а те убегали или спешили ускакать на лошадях, которых успели отвязать от колышков. В вигвамах плакали испуганные женщины, кричали дети, лаяли и выли собаки. Но тихо было в вигваме Белого Волка. Маленький Синопа проснулся, услышал выстрелы, крики и стал хныкать, но мать тотчас же его успокоила.

— Тише, тише! — сказала она, укладывая его в постель и закрывая мягкой шкурой. — Какие-то люди пришли в лагерь и хотели украсть лошадей. Не бойся, отец их прогонит.

Успокаивая сына, бедная женщина дрожала от страха. Что, если одна из пуль попадет в Белого Волка и Синопа останется сиротой? Испуганная лисичка засунула нос под шкуру, прижалась к Синопе и тихонько ворчала.

Вскоре стрельба прекратилась, испуганные женщины и дети притихли. Потом издалека донеслась победная песня. Она гремела все громче и громче, и женщины поняли, что опасность миновала. Мужчины одержали верх над врагами и возвращались в лагерь. Все выбежали из вигвамов, радостно выкрикивая имена мужа, брата, сына, участвовавших в битве.

Мать Синопы взяла сынишку на руки и, поспешно выйдя из вигвама, закричала:

— Белый Волк! Мой муж Белый Волк! Он дрался с врагами и возвращается победителем. Белый Волк — великий вождь!

У входа в вигвам собрались женщины и дети. Пробившись сквозь толпу, мать Синопы увидела лежащего на спине человека.

Красный Журавль наклонился к нему и воскликнул:

— Это воин из племени кроу. А убил его мой сын. Белый Волк — великий вождь!

Между тем черноногие подъезжали к лагерю, и все громче звучала победная песня. Воины привезли скальпы и оружие пяти кроу, которых они настигли и убили. Правда, враги успели угнать несколько лошадей, но это никакого значения не имело: лошадей было много. В лагере праздновали победу, пировали всю ночь, плясали и пели, а воины снова и снова рассказывали о том, как преследовали они неприятеля.

Это событие произвело глубокое впечатление на Синопу. Теперь он знал, что черноногие совершают великий подвиг, убивая врага. Красный Журавль не отпускал его от себя ни на шаг, а когда воины восхваляли Белого Волка, старик заставлял мальчика кричать вместе с ними:

— Белый Волк! Белый Волк — великий вождь!

Позднее мать Синопы рассказала о том, как лисичка первая почуяла врага и подняла тревогу. Когда слух об этом разнесся по лагерю, все стали хвалить умного зверька, и немало похвал пришлось на долю его маленького хозяина, Синопы.

Вечером в вигвам Белого Волка вошел старый знахарь Короткий Рог. Выкурив трубку, он сказал:

— Маленькому Синопе улыбается счастье. Не будь у него этой лисицы, враги успели бы угнать наших лошадей и, быть может, убить кое-кого из нас. Я чувствую, что этот мальчик будет великим воином и доживет до глубокой старости.

— Да, — отозвался старый дед, — все мы надеемся, что он будет смелым воином и защитником стариков, женщин и детей. Хочется мне пожить подольше, чтобы вместе с Белым Волком обучать мальчика. Хочется мне увидеть, как он в первый раз пойдет на войну.

Глава III. Синопа и его друзья

Пока Синопе не пошел четвертый год, мать ни на шаг не отпускала его от себя. Белый Волк частенько говорил ей, что мальчику нужно давать больше свободы, но в ответ она качала головой и возражала:

— Ты ошибаешься. Он еще слишком мал. Нельзя оставлять его без присмотра.

Белый Волк с ней не спорил, но, когда Синопе пошел четвертый год, он сказал жене:

— Ты вырастила и выкормила нашего сына. Сейчас он — здоровый и крепкий мальчуган. Но не годится все время держать мальчика в вигваме. Пусть он играет со своими сверстниками. Игры многому его научат, и когда-нибудь эти знания ему пригодятся. Начиная с завтрашнего дня он будет играть с детьми нашего лагеря.

— Пусть будет по-твоему, — отвечала мать Синопы. — Я знаю, что ты прав. Но мы, матери, все на один лад; всегда мы боимся, как бы ребенок не попал в беду. Первое время я не хочу отпускать Синопу одного. Если с ним что-нибудь случится, я буду неподалеку и успею прибежать на помощь.

Я забыл вам сказать, что мать Синопы звали Тсистсаки. На языке черноногих это слово значит Женщина Птичка. Индейцы считали, что имя Тсистсаки приносит счастье, и жена Белого Волка была очень довольна своим именем.

В соседнем вигваме жил семилетний мальчик, которого звали Одинокий Бизон, и его младшая сестра Отаки (Желтая Ласочка). Мать позволила маленькому Синопе играть с ними, а они рады были принять его в свою компанию. Иногда в играх принимали участие и другие дети, и многие были гораздо старше Синопы. Двадцать-тридцать детей собирались на опушке леса и затевали разные игры. Но больше всех любил Синопа Одинокого Бизона и Отаки, быть может, потому, что их мать и Тсистсаки были подругами, а вдобавок брат и сестра жили в соседнем вигваме.

Однажды обе матери задумали доставить детям неожиданную радость. Для этого нужно было кое-что приготовить; в течение месяца занимались они приготовлениями, в то время, как дети играли. Поздно ночью, когда все уже спали, они заканчивали работу при свете костра. Затем нужно было обучить собак — трех больших собак, которым предстояло участвовать в задуманной игре. Сейчас я вам расскажу об индейских собаках.

У индейцев не было лошадей, пока вскоре после открытия Америки их не привезли в Мексику испанцы. Долгое время индейцы пользовались собаками как вьючными животными. Кочуя по равнинам, они перевозили на собаках свое имущество, вигвамы и запасы сушеного мяса. Но задолго до рождения Синопы черноногие отказались от этого обычая, так как приобрели лошадей. Впрочем, в лагере осталось много собак, потому что индейцы их очень любили; некоторые семьи имели двадцать пять-тридцать собак. Это были большие косматые животные, окраской шерсти напоминающие волка. По ночам, когда в окрестностях лагеря выли волки, индейцы говорили:

— Слушайте! Собаки им отвечают. Они разговаривают со своими братьями, живущими там, на равнине.

Тсистсаки и ее подруга приучили собак ходить на поводу и тащить поклажу; они сделали для них и седла, к которым можно было привязывать тюки. Однажды, когда дети играли в лесу позади вигвамов, матери навьючили поклажу на двух собак, а к седлу третьей собаки прикрепили четырнадцать тонких длинных кольев так, что они тащились по земле. Ведя собак на поводу, они вошли в лес и вскоре приблизились к тому месту, где играли дети. Первым заметил их Синопа. Мальчик так удивился, что широко раскрыл глаза, разинул рот и не мог выговорить ни слова. Никогда еще не видел он, чтобы собаки везли поклажу! И какую странную поклажу! Можно было подумать, что женщины перевозят свои вигвамы на новое место.

К седлу первой собаки привязаны были два маленьких, ярко раскрашенных мешка из недубленой кожи, напоминающие по форме конверт; такие мешки индейцы называют «парфлеш»; сверху навьючены были одеяла и шкуры бизонов. Вторая собака тоже тащила два мешка и несколько одеял; кроме того, к тюку был привязан маленький медный котелок, купленный в форте торговой Компании Гудзонова залива. Третья собака тащила не только колья, но еще какой-то сверток, очень напоминающий маленькую кожаную покрышку для вигвама.

Наконец Синопа пришел в себя и воскликнул:

— Что это такое? Вот смешно! Собаки тащат поклажу, как лошади.

Одинокий Бизон и Отаки пустились в пляс.

— О, Синопа! Мы знаем, что это значит! — кричали они. — Наша мать и твоя сделали для нас вигвам.

— Да, мальчуган, они угадали, — сказала мать Синопы. — настоящий вигвам. Где же мы его поставим?

— Я буду вождем и поведу первую собаку! — воскликнул Одинокий Бизон. — Я пойду впереди и выберу место для лагеря.

Маленькая процессия тронулась в путь; дети вели собак, матери следовали за ними и смеялись. Как они были рады, что их труды не пропали даром и подарок понравился детям!

Одинокий Бизон торжественно шествовал впереди. Неподалеку от реки, в тени трех высоких тополей, он остановился и объявил:

— Здесь мы раскинем лагерь. Это место защищено от ветра. Река близко, и воды хватит всем. Лошадей мы выпустим на пастбище. Там, за утесом, пасутся бизоны. Охотники позаботятся о том, чтобы в лагере было много мяса. Синопа, иди сюда! Сядь рядом со мной. А женщины пусть поставят вигвам и приведут все в порядок.

Матери, слушая его, смеялись: мальчуган рассуждал как взрослый и отдавал приказания, словно был вождем. Быстро стали они снимать поклажу с собак, а маленькая Отаки помогала им по мере сил. Таков был обычай у черноногих: женщины вели хозяйство, раскидывали палатки, навьючивали и снимали поклажу с лошадей, ходили за водой и топливом. Сложа руки они не сидели, но никогда не приходилось им так много работать, как работают белые женщины, обремененные большой семьей.

Мужчины, оставаясь в лагере, отдыхали, а женщины за ними ухаживали. Однако и мужчины делали свое дело. И зимой и летом они охотились, снабжая мясом не только свои семьи, но и всех вдов, сирот, стариков и калек, которые не могли сами добывать себе пропитание. Кроме того, они защищали лагерь от неприятелей, делали набеги на враждебные племена, ходили за лошадьми, а также изготовляли луки, стрелы, щиты и одежду.

Сняв с собак поклажу, женщины связали вместе четыре шеста на расстоянии полуфута от конца их — шесты были длиной в четыре с четвертью фута, — затем поставили их так, что получилось нечто вроде четырехгранной пирамиды. Из оставшихся шестов часть они отложили в сторону, а девять приставили к пирамиде; эти шесты опирались на концы первых четырех. Верхний край кожаной покрышки они привязали к последнему, четырнадцатому, шесту и подняли покрышку на пирамиду из кольев. Затем уже нетрудно было натянуть края покрышки и скрепить их деревянными спицами. Тогда женщины стали раздвигать концы упиравшихся в землю кольев, пока покрышка не натянулась.

Теперь оставалось только повесить у входа в вигвам занавеску, которая заменяла дверь, и сделать из кожаных одеял и мягких шкур три ложа. Мешки, набитые сушеным мясом, сушеными ягодами и пеммиканом, были положены у входа. Отаки принесла в медном котелке воды.

Наконец все было готово. Дети восхищались маленьким вигвамом. Покрышка из выдубленных шкур лосей казалась почти белоснежной. В этом игрушечном вигваме могли поместиться десять-двенадцать детей.

Одинокий Бизон и Синопа разыгрывали из себя взрослых воинов, но не смогли довести роль до конца. Они не вытерпели, вошли в вигвам и стали помогать (или, вернее, мешать) женщинам, но Тсистсаки и ее подруга их не бранили. Вскоре запылал в вигваме маленький костер, дети поджарили на угольях несколько кусков сушеного мяса и сели ужинать в своем собственном вигваме. Как они были счастливы! Долго придумывали они, в какие игры играть на следующий день, а когда зашло солнце, матери увели их домой. Пришлось уйти из вигвама и оставить его в тени трех высоких тополей.

Глава IV. Синопа спасается от бизонов

В тот вечер старшины племени собрались на совет и решили перебраться из долины реки Марайас к холмам Душистая Трава.