I. За пределом цивилизации

Вспоминая минувшие дни, я едва ли могу представить время, когда великая Компания — Американская Меховая Компания — не была началом и концом всего связанного со мной. Маленьким мальчиком в Сент-Луисе я нередко видел ее управляющих — отца и сына Шуто — в их офисе или проезжающими по улице. Я взирал на них с таким почтением и благоговением, как если бы они были богами — да, пожалуй, они и были таковыми. Как главы могучей Компании они держали в своих руках бразды правления всеми землями вдоль реки Миссури, от устья и до самых истоков в Скалистых Горах.

Уже по рождению я принадлежал к этой Компании. Мой отец, Ричард Фокс, вел от нее торговлю ружьями, а дядя, Уэсли Фокс, был ее полномочным представителем в далеком Форт-Бентоне, фактории в самых верховьях Миссури. Как и мои родители, он происходил из старинного пуританского рода в Салеме (Массачусетс), где у меня был еще один дядя, Поль Фокс, и три кузины.

Мои отец и мать умерли, когда я был еще очень мал. Дядя Уэсли и его жена-индеанка Тситсаки (Женщина-Птица) взяли меня жить к себе в Форт-Бентон. Поскольку у них не было своих детей, Тситсаки сразу же стала для меня второй матерью. Нигде во всем мире не было лучшей — более мягкой, отзывчивой и любящей — женщины, чем она. А как она была прекрасна! Какие у нее были огромные живые глаза! Она обладала грациозной фигурой, а ее волосы ниспадали до пят. Я очень любил смотреть, как она расчесывает их, проводя переливающуюся волну, и опять ловко заплетает в две громадные косы!

Хотя Тситсаки и понимала английский, но никогда не говорила на нем, опасаясь насмешек над своим произношением. Так же как ранее дядю, она взялась учить меня своему языку, и я довольно быстро им овладел. В ее присутствии мы с дядей обычно пользовались ее родным языком.

Ее племянник, Питамакан (Бегущий Орел), стал моим ни-тук-а — другом.

Для черноногихnote 1 это слово имеет глубокий смысл: друзья у них неразлучны и каждый всегда готов отдать за другого даже жизнь. Отцом моего друга (братом Тситсаки) был Белый Волк, вождьnote 2 пикуни, одного из племен черноногих.

Как же я полюбил Форт-Бентон, расположенный в широкой, удобной для выпаса лошадей долине на северном берегу реки, в двух тысячах трехстах миляхnote 3 от Сент-Луиса! Тогда я бы ни за что не признал, что он хоть в чем-то уступает Форт-Юниону, нашему главному посту в устье реки Йеллоустоун.

Возведенные из сырцового кирпича, высокие стены Форт-Бентона составляли квадрат в двести сорок футовnote 4 по периметру. За этими стенами находились сложенные из того же материала склады, служебные помещения и магазины по продаже кузнечных изделий, принадлежностей для судоходства и, наконец, дом управляющего этой фактории. В юго-западном и северо-восточном углах стен возвышались бастионы. В каждом из них стояло по две пушки, стрелявших восьмифунтовыми ядрами. В бастионах было сделано множество ружейных бойниц и по нескольку пушечных. Большие ворота находились в середине обращенной к реке стены. От берега их отделяло около восьмидесяти ярдовnote 5.

К форту примыкали конюшни и коррали — загоны для наших лошадей. Крупного рогатого скота и птицы у нас не было. Повозками нам служили главным образом двуколки местного изготовления. В самом форте и близ него деревьев не было, но в миле ниже по течению и на южном берегу росли высокие тополя, ярко-зеленые летом и серые с редкой листвой зимой. Не было у нас и сада. Из овощей мы имели лишь дикий турнепс, который женщины в большом количестве выкапывали ранней весной. Но мы не страдали: жирное мясо бизонов, а также антилоп и оленей составляло основу нашего питания. Основой питания была именно бизонина, которую черноногие называли ни-тап-и-вак-син — «настоящая еда». Мы ели ее и вареной и жареной, а также высушенной тонкими полосками или мелко истолченной и смешанной с бизоньим жиром. И, наконец, в ходу был пеммиканnote 6 — может быть самая лучшая и питательная пища из всех ее видов. Подобно тому, как дети в цивилизованном мире собираются у очага и хрустят жареными зернами кукурузы, мы (особенно длинными зимними вечерами) сходились вместе, жарили и ели бизоньи языки, которые всегда были у нас в изобилии.

Кроме того, мы использовали различные ягоды — свежие летом и сушеные зимой. У нас всегда имелся чай и кофе. И лишь очень-очень редко, по самой большой оказии до нас доходил какой-нибудь хлеб. Ведь речные суда Компании доставляли грузы для торговли, которая приносила сотни процентов прибыли, и на них не хватало места для продовольствия для нас и нанятых нами служащих. Но ни они, ни мы не ворчали на то, что у нас не было бобов, хлеба, бекона, риса и других подобных продуктов. Питавшиеся вместе с индейцами в основном мясом, мы звали эти продукты кис-тап-и-вак-син — ничего не стоящая (бестолковая) пища!

Однажды в июне, вскоре после того, как мне пошел шестнадцатый год (точную дату я уже забыл), я сидел на самом верху выходившего к реке бастиона — это было мое любимое место — и уже в четвертый или пятый раз перечитывал письмо, которое в этот день было доставлено на первом судне этого сезона, шедшем на Дальний Запад из Сент-Луиса аж семьдесят один день.

— Прочти внимательно, — сказал мне дядя при его вручении. — Прочти и подумай, какой дать ответ. Мне бы не хотелось, чтобы ты принял решение под моим влиянием.

Сказав это, он поторопился выйти из конторы, громко позвав мою «почти-мать» (как я понял, чтобы передать содержание полученного письма, так его расстроившего). Я проводил дядю взглядом и подумал, что редко видел его таким расстроенным.

Полюбовавшись сверху на непрерывную череду повозок, тянущих грузы, доставленные судном, я бегло просмотрел страницу или две письма, но затем принялся изучать его со всем вниманием. Послание это было от дяди Поля из далекой Новой Англии и содержало требование немедленно отправить меня к нему. Дескать больше нельзя позволять мне расти на этом языческом Дальнем Западе, в варварской стране. Кто-то из Фоксов всегда был священником, и, поскольку у него самого были только дочери, то я просто обязан получить соответствующее образование, чтобы в свое время занять его место. Он очень беден и не сможет поддерживать меня деньгами, но поможет устроить меня в школу и колледж, а летом для меня всегда будет много работы на его маленькой ферме близ Салема. Все это было изложено на четырех страницах, и я быстро пробежал их.

А вот четыре последующие страницы я перечел несколько раз — на них излагался расписанный по минутам в мельчайших деталях столь примитивный и убогий образ жизни, что я был буквально ошеломлен. Я представил, сколь монотонным должно быть такое существование, когда год за годом и день за днем повторяется все то же и то же. И в сколь отличном от этого положении я нахожусь сейчас! Здесь в форте постоянно случается что-нибудь интересное. И я всегда могу отправиться на другой берег реки в поисках приключений. От нас до испанских поселений на юге, в Аризоне, нет ни одного цивилизованного дома, как нет их и на восток до самого Форт-Юниона. То же касается и реки Колумбии далеко на западе и форта Компании Гудзонова Заливаnote 7, построенного к северу от реки Саскачеван. Стоит лишь захотеть, и можно собраться и отправиться в путь в любое место на этих, едва исследованных землях. И мы с Питамаканом составляли для этого отличную партию.

Тут я услышал голос моей «почти-матери», окликавшей меня:

— Ататойя! Ататойя!

Вскоре она поднялась ко мне. Задыхаясь от волнения, она обняла меня, притянула к себе и запричитала:

— Ох, сынок! Пожалей меня, скажи мне, что ты не уедешь отсюда на Восток, чтобы стать человеком в черной одежде, священным белым человеком!

— Нет, я не собираюсь…

— Это правда? — перебила она меня. — Почему же ты сидишь здесь, перечитывая страницы этого письма много раз? Я ведь следила за тобой!

— Я читал о том, как живут мои родственники, которых я никогда не видел. Ах, Тситсаки! Они очень бедны! Очень-очень бедны!

— О! И из-за этого ты хмурил брови! — сказала она со вздохом облегчения. — Так пусть же они больше не будут так бедны. Ведь они — наши родственники, и наш долг — помочь им. У меня есть двадцать полномерных, от головы до хвоста, шкур бизоньих самок, семь волчьих и тридцать две бобровых — и все они добыты моими родичами зимойnote 8. Теперь все это будет принадлежать твоим далеким бедным родственникам. Ты и твой дядя тоже выделите что-нибудь из своего имущества. Пусть же никто не сможет сказать, что мы скупы и не помогаем своим беднякам! Вставай, пошли сейчас же к твоему дяде!

Мы нашли его в офисе просматривающим деловую переписку. Управляющий нашей факторией отсутствовал уже почти год, и все это время он его замещал.

— Я не собираюсь отправляться вниз по реке, — заявил я ему.

— Я полагал, что таким и будет твое решение, — ответил он. — Для того образа жизни, который ведет твой дядя Поль, ты годишься не больше, чем бизон…

Тут он сравнил меня с молодым бизоном, которого хотят забрать из родного стада, и мы все дружно рассмеялись.

— Но тут есть вещи, над которыми нельзя смеяться! — воскликнула Тситсаки. — Мы должны доставить радость его далеким бедным родственникам. Я отдаю им все меха, которые у меня есть, все до одной шкуры.

— Ха! — произнес дядя, обращаясь к ней. — Это говорит твое большое сердце. Да, мы им поможем.

И действительно, в скором будущем он перевел его преподобию Полю Фоксу дар в размере шестисот долларов. Мой вклад составил стоимость пяти моих коней, которых я забрал из огромного табуна Белого Волка и Питамакана, пасшегося возле лагеря пикуни.

Так, в одночасье того июньского дня было решено, что я должен остаться в Торговле (бизнес Меховой Компании у нас всегда писался с заглавной буквы), и с разговорами о моей отправке на Восток для учебы в школе или колледже было покончено навсегда.

Всю вторую половину этого дня судно разгружалось, и рабочие перетаскивали на наши склады тонны грузов. Отвечавший за перевозки Джеймс Джексон и наш кузнец Джон Уоррен маркировали их для приемки на хранение. В это время дядя Уэсли отвечал на письма из центрального офиса Компании и писал дяде Полю о моем отказе от его предложения. А в шесть часов, побрившись и надев свой лучший сюртук, он позвал нас с Тситсаки и мы отправились на обед, который давал на борту своего судна Грант Марш. Без всякого сомнения, этот капитан знал реку Миссури лучше всех из тех, кто плавал вверх и вниз по ее извилистому руслу.

В те времена управляющий факторией и даже клерки — служащие великой Компании — были обязаны одеваться и держать себя с достоинством, соответствующим их служебному положению. Обычная форма дяди состояла из длинной куртки с желтыми латунными пуговицами и высоким вельветовым воротником, брюк и жилета, подобранных под пару, белой рубашки с воротником и черным шелковым бантом, хорошо начищенных ботинок и бобровой шапки. Хорошо причесанные волосы доставали ему почти до плеч. И он всегда был тщательно выбрит. Все наши люди вели себя подобным же образом, поскольку больше всего на свете индейцы ненавидели волосатые лица. И в этом я разделял их мнение. Люди со щетиной подобны свиньям!

По торжественному случаю Тситсаки также надела свое лучшее голубое шелковое платье и накинула прекрасную шаль из верблюжьей шерсти. Я был в своей охотничьей рубахе и штанах с оторочкой, украшенных вышивкой из цветных игл дикобразаnote 9. А мои мокасины были покрыты орнаментом из бисера. В летнее время все наши служащие одевались подобным образом. Зимой же они носили толстые черные старомодные штаны, капотыnote 10 или куртки с капюшонами, меховые шапки, мокасины и рукавицы из толстой бизоньей шкуры.

Вдоль берега стояла огромная толпа индейцев, наблюдавших за разгрузкой судна и гадавших о содержимом различных мешков, бочек и свертков. Уже несколько недель назад они разбили лагерь в долине реки Титон в трех милях к северу от нас в ожидании начала торговли: они хотели обменять добытые зимней охотой меха на товары, которые доставит нам судно. Ожидавших было около восьми тысяч человек — все пикуни, а также часть каина с севера. Позже должны были прийти и большебрюхиеnote 11 с Медвежьих Гор, численностью тысячи три или более. Но этой весной у нас не могло быть торговли с сиксика (собственно черноногими), а также племенами сарси и кутенеnote 12. Компания Гудзонова Залива, распустив слух о бедном выборе наших товаров и высоких ценах на них, убедила их вести торговлю через свою факторию на реке Саскачеван. Мы были очень огорчены этим, и дядя дал твердую клятву, что следующей весной мы непременно заполучим их себе.

Когда уже на берегу мы стали пробираться среди стоявших там индейцев, со всех сторон зазвучали приветствия и суждения на наш счет. Мужчины говорили, что мой дядя выглядит как настоящий вождь, что его облачение именно таково, каким и должно быть у белого вождя. А женщины восклицали, обращаясь к моей «почти-матери»:

— О, Тситсаки! Как чудесны твое платье и твоя шаль! Вот бы нам одеться как ты и пойти на угощение вместе с твоим вождем на огненную лодку!

В это же время молодые люди обращались ко мне:

— Привет, Ататойя, брат!

Я улыбался и отвечал:

— Ок-йи Ап-а-мак-ан! (Приветствую тебя, Бегущая Ласка!) — Или называл по имени другого встречного.

Таким образом мы прошли через толпу и взошли по трапу на палубу. Нас встретил капитан Марш и провел в столовую. Он усадил дядю справа от себя, слева посадил Тситсаки, а дальше — меня. И каким же нас угостили обедом, приготовленным французским поваром-креолом из Луизианы и подававшимся официантом-негром (от которого Тситсаки испуганно отстранялась всякий раз, когда он проходил мимо ее стула)!

Дядя и капитан Марш немного поговорили о войнеnote 13. Она шла далеко от нас, и мы мало ею интересовались. Капитан рассказал о многочисленных поселенцах, появившихся в долине Миссури в Небраске и Айове, которые бьют и гонят оттуда большие стада бизонов, и заметил, что опасается, как бы они не приплыли и в нашу страну.

— Ну нет, этого опасаться не стоит, — заявил дядя — Они знают, что здесь совсем неподходящий край для фермерства. Ведь у нас выпадает слишком мало дождей. А они не охотники и потому остановятся ниже по реке, в Айове.

Однако время показало, что капитан был прав. Через двадцать лет поселенцы прибыли в Монтану, уничтожили бизонов и положили конец кочевой жизни индейских племен, заперев их в резервациях. И хорошо, что мы не могли предвидеть этих великих перемен — мы были счастливы в своей уверенности, что на верхней Миссури сохранится прежний порядок вещей.

Еще я припоминаю, что на том обеде на десерт подали чудесный сливовый пудинг. После этого мы с Тситсаки оставили мужчин беседовать дальше, а сами отправились бродить по кораблю. На закате мы вернулись в форт, где на большом дворе наши работники затеяли танцы для матросов. В сумерки в центре площади был разожжен огромный костер, и под звуки скрипки началась пляска. И что это была за музыка, как весело и красиво она звучала! По словам дяди, в давние времена эпохи Луи XIII она была завезена к нам через Новый Орлеан и Квебек эмигрантами из Франции. Годами она передавалась на слух от скрипача к скрипачу без изменения малейшей ноты, пока наконец не зазвучала и здесь в торговом форте, в двух тысячах миль от границы цивилизации.

Наши работники были, главным образом, французскими креоламиnote 14 из Сент-Луиса и Нового Орлеана или чистокровными франко-канадцами, которые перешли к нам из большой северной меховой Компании Гудзонова Залива. Почти все они были женаты на женщинах-пикуни. Им были свойственны темперамент и музыкальность, что сильно отличало их от американцев и англичан. Они очень ценили все прелести жизни. И как следили они за украшением своей одежды! Их кожаные наряды были красиво расшиты их терпеливыми женщинами. У каждого мужчины был яркий кушак, обернутый вокруг талии; с одной его стороны висел нож в вышитых бисером ножнах, а с другой — броско расшитая сумка с трубкой и табаком. На ногах у них были пестрые мокасины.

Их женщины не уступали им в нарядах: платья из красного, желтого, ярко-зеленого или голубого шерстяного сукна, исключительно яркие шали, обильно украшенные бисером мокасины. На них было надето множество драгоценностей, а в длинные черные косы вплетено множество ярких и широких шелковых лент.

И что за картину представляли они, танцуя в свете костра кадрили, лансье и менуэты! И как мужчины подскакивали перед своими партнершами, поднимали и закручивали их вокруг себя! Рука об руку с Тситсаки я вступил в этот круг и присоединился к танцу лансье. Мне кажется, что аплодисменты, которые мы получили по окончании, свидетельствовали о нашем успехе.

Вдруг я обратил внимание на невысокую красивую девушку, сидевшую на самом краю освещенного костром круга в своем скромном кожаном платье, поверх которого было накинуто белое одеяло. Это была Отаки (Женщина-Горностай), сестра Питамакана, иногда нас навещавшая.

— Пойдем, — сказал я, подходя к ней и беря за руку. — Давай потанцуем!

— Но я же не умею! Я никогда не пробовала танцевать как белые! — воскликнула она, вся Дрожа.

— Ты не должна говорить «нет». Пойдем же! — настаивал я.

И вот, сбросив накидку, она робко взяла меня за руку, и мы присоединились к танцующим кадриль. К моему удивлению она сделала всего одну или две маленькие ошибки. Когда мы закончили танец, ее глаза сияли и она счастливо улыбалась.

— О, какое это удовольствие! — выдохнула она. — Насколько это лучше наших танцев пикуниnote 15. О, Ататойя! Еще! Потанцуй со мной еще.

И мы танцевали лансье, менуэт и еще раз кадриль. Работники и их женщины следили за нами и отпустили нам немало комплиментов. Это было восхитительно, и нас просто переполняли радость и гордость.

Спустя некоторое время, когда мы уже отдыхали вне круга танцующих, я вдруг спросил ее:

— О, Отаки! Согласишься ли ты стать моей женой, хотя бы в будущем?

— О да! Да! — ответила она, нежно взяв меня за руку.

— Ты обещаешь? Ты готова поклясться в этом перед Солнцем?

— Я никогда не думала ни о ком, кроме тебя, — сказала она.

А затем, подняв руку вверх, прошептала:

— О, Солнце! О, Высшие! Я говорю Вам то же, что сказала стоящему сейчас рядом со мной, Ататойе. Никто, кроме него, не будет моим мужем.

В это время к нам подошел один из служащих, плававших на наших судах, и объявил:

— Томас Фокс, твой дядя зовет тебя.

Я крепко пожал руку Отаки и пошел через двор в контору. Там я застал дядю и капитана Марша на стульях, обтянутых бизоньей кожей, курящих и чувствующих себя так комфортно, как только могло быть в тех условиях.

— Томас, — начал дядя. — Мы с капитаном Маршем обсудили дела Компании.

Он заметил (да я и сам прекрасно знаю), что Большой Шефnote 16 будет сильно разочарован числом шкур и мехов, которые мы ему отправляем в этот раз. Он рассчитывает, что у нас идет торговля со всеми черноногими, а также и с рядом горных племен…

— Не наша вина, что они не пришли, — вмешался я.

— Но он скажет, что наша обязанность сделать так, чтобы они пришли и вели торговлю именно с нами, а не с Компанией Гудзонова Залива. Он не примет никаких объяснений. Все, что нужно — это результат! Капитан согласился со мной, что больше так продолжаться не может. И мы собираемся поручить решение этого важного дела тебе. Ты должен объехать все северные племена и убедить их придти сюда… каждое из них. Необходимо, чтобы всю свою добычу от зимней охоты они продали нам!

— Но я же не вождь, а всего лишь юноша! Я не смогу повлиять на них. Эти гордые северные вожди и слушать меня не станут! — воскликнул я.

— Они прислушаются к тебе, когда ты докажешь им, как дешевы наши товары и насколько они лучше тех, которые они могут получить у Компании Гудзонова Залива.

— Хорошо, я конечно постараюсь и приложу все свои усилия, — ответил я.

— И я знаю — ты добьешься успеха. Я передам Большому Шефу, что он может рассчитывать на вас, — вставил слово капитан Марш.

Я не видел, когда Тситсаки вошла в комнату и стала прислушиваться к нашему разговору. Поэтому я невольно вздрогнул от неожиданности, когда раздалось ее восклицание:

— Муж мой! Как ты мог даже подумать о том, чтобы отправить его одного на эту дальнюю тропу по равнинам, где рыщут военные отряды врага?!

— Больше нет никого, кому я мог бы довериться. Он должен идти, — сурово ответил дядя, и она поняла, что никакие ее слова не смогут изменить его решения.

Я проводил ее в жилое помещение. Там оказалась и Отаки. Она сидела перед очагом. Мы улыбнулись друг другу, но о том, что произошло между нами, не сказали ни слова.

Я поднялся этажом выше и лег в постель. «Это был насыщенный день, — подумал я. — Сегодня я решительно отказался от поступления в колледж и цивилизованной жизни. Сегодня меня назначили в далекую и важную поездку в интересах Компании. И сегодня же Отаки поклялась небесным богам, что станет моей женой».

Я заснул под звуки приятной музыки, сопровождавшей танцы, которые все еще продолжались на площади.

В те давние времена речные капитаны на Миссури использовали каждый час светлого времени. За два часа до восхода начинала готовиться еда, и как только лоцман уже мог видеть извилины реки, судно выходило в путь и двигалось до темна. На стоянке тоже зря не терялся ни один час.

Уже на заре я был разбужен стуком повозок и возгласами мужчин, заносивших товары на наши склады. К завтраку последние грузы были доставлены с судна. А на нем начали размещать шкуры и меха — результат нашей зимней торговли. Помнится, там было семь тысяч полномерных (от головы до хвоста) бизоньих шкур. Они были увязаны по десять штук крепкими сыромятными ремнями. Кроме того, мы погрузили десять тюков бобровых шкур (по сотне в каждом), десять тысяч шкур оленей, антилоп и горных баранов и три тысячи волчьих. Все это также было хорошо увязано и упаковано. Поистине немалый куш — но он ничего не значил по сравнению с тем, что нам предстояло сделать. Этой зимой мы потерпели неудачу в торговле с горным племенем кутене, и у нас не было ни одной шкуры норки, куницы, выдры или росомахи. А в результате обращения северных черноногих, сарси и части каина к Компании Гудзонова Залива мы недосчитались нескольких тысяч шкур и множества мехов, которые наша Компания ожидала получить. Но даже несмотря на это «Дальний Запад» был в состоянии доставить в низовья реки не более половины от итога нашей торговли. К нам должно было еще прийти второе судно — «Йеллоустон-2» — и забрать все оставшееся.

Когда я спустился к завтраку, дядя уже сидел за столом. Он добродушно приветствовал меня:

— Хо! Какой же ты соня!

— Солнце еще только встало…

— Хо! Ты бы вскочил еще час назад, если б знал, что у нас лежит в оружейной. Мой мальчик, у нас там пять сотен многозарядных ружей и сорок тысяч обойм к ним!

— Многозарядные ружья? А что это такое? — спросил я.

— Я покажу тебе. Хо! Уж ими то мы сможем приманить северные племена. Теперь они загонят своих коней, лишь бы поскорее прибыть сюда!

— Но что это за ружья? Объясни мне, — настаивал я.

— Все, что я сам знаю из приложенного объяснения — так что это многозарядные ружья фирмы Генри и они оценены в 20 долларов 50 центов каждое. Мне кажется, что они стреляют очень быстро. Мы проверим их, как только ты позавтракаешь.

— Я уже позавтракал! Если понадобится, Тситсаки даст мне потом еще чего-нибудь. Пойдем посмотрим, что же это такое!

Дядя рассмеялся над моим нетерпением, допил свой чай, и мы через двор прошли в оружейную комнату. Там за бочонками с порохом в углу стоял штабель длинных плоских ящиков и отдельно — ящики поменьше. Все они были закрыты крышками на винтах. Мы открыли длинный ящик и взяли оттуда одно из находившихся там десяти ружей. У него был длинный ствол, сравнительно короткое ложе и отделка желтой латунью. Предохранитель спуска был весьма необычной для нас формы. В ящике также лежало десять инструкций с полным описанием правил пользования этим оружием и ухода за ним.

Потом я открутил крышку одного маленького ящика и вынул несколько обойм. За пару минут мы зарядили магазин ружья шестнадцатью патронами — полной обоймой.

После этого дядя в четком ритме одну за другой выпустил все пули в бочку, стоявшую в другом конце помещения. Затем он уставился на меня, а я — на него.

— Что за винтовка! Какое это страшное оружие! — воскликнул он.

— Да! С таким в руках я смогу перебить или разогнать целый военный отряд, — ответил я. — И сразить матерого бешеного гризли! Я просто нашпигую его свинцом, прежде чем он доберется до меня.

— Да, это так. И подумай, что теперь будет с бизонами! С таким ружьем на хорошем коне, я полагаю, можно убить двадцать, а то и тридцать жирных самок за одну скачку.

— Давай постреляем в цель на воздухе, — предложил я.

После секундного раздумья он отрицательно покачал головой.

— Нет, сегодня мы сохраним это про себя, — решил он. — Ты садись на лошадь, поезжай к Титону и скажи вождям, что я приглашаю их завтра в полдень попировать и выкурить трубку, после чего они со своими людьми смогут начать торговлю. Судно уже отчалит, и у нас будет время выставить товары на полках. А после угощения мы приведем вождей на берег и покажем им эти ружья в действии. Вот это будет эффект!

— Это их потрясет! Каждый мужчина в лагере захочет получить такое. Но я скажу тебе, дядя, что ружей недостаточно. Когда придут северные племена, им их уже не хватит.

— Ты становишься торговцем, и это хорошо, — засмеялся дядя. — Но не беспокойся об этом. В извещении Компании говорится, что еще больше пятисот таких ружей и обойм к ним следует к нам на «Йеллоустоне-2». Эту партию мы и прибережем для северных племен. Кроме того, за эти ружья мы назначим столь высокую цену, что многим она окажется недоступной. Разумной ценой за них будет сорок отборных полномерных бизоньих шкур или тридцать бобровых.

— Да, для некоторых из них это окажется не по силам. Но зато, как рьяно теперь они будут охотиться на бизонов и ставить ловушки на пушного зверя! Никто не даст себе покоя, пока одно из этих ружей не станет его собственностью! — сказал я.

Мы вышли из оружейной. Дядя запер ее, положил ключ в карман и произнес:

— Сегодня мы не пустим сюда даже никого из служащих. А завтра, как и индейцам, преподнесем им сюрприз.

Я быстро сбегал в большой корраль за стенами форта. Табун уже выгонялся на пастбище в долину реки, но я успел крикнуть нашему табунщику (он гонял лошадей на водопой и пас их весь день), чтобы он подогнал мне к форту черного скакуна, обученного охоте на бизонов. Потом я вернулся домой, где выпил чашку кофе, заедая приготовленным Тситсаки бизоньим мясом. Она зачем-то вышла и оставила меня вдвоем с Отаки, занятой мытьем посуды после завтрака. На миг наши взгляды встретились, но она быстро отвернулась и продолжила свою работу. Я тоже притворился занятым своей едой. Прежде между нами никогда не чувствовалось натянутости. Я собрался с духом и наконец произнес:

— Я готовлюсь ступить на длинную тропу по поручению дяди. Поеду навестить сиксика и каина, а потом отправлюсь в горы к кутене. Буду уговаривать их придти торговать сюда.

II. В дальний путь

Она кивнула в знак того, что поняла, но ничего не сказала в ответ. Это огорчило меня. Ведь она могла бы проявить больше интереса к моим делам, — подумалось мне. Я доел свой завтрак, допил кофе. А она все еще даже не взглянула на меня и ничего не промолвила. Пришел табунщик и сказал, что моя лошадь привязана к коновязи у главных ворот. После этого он поспешил к себе, а я встал и направился к дверям.

— Это будет длинная тропа. И на равнине много вражеских отрядов, — заметил я.

И опять она ничего не сказала. Теперь я был не просто разочарован, а буквально вне себя от досады, схватил свое ружье, остальную экипировку и почти выбежал из дома. Я был уже на полпути к воротам, когда услышал позади ее оклик:

— Ататойя! Ататойя!

Я не оглянулся и ничего не ответил, а быстро прошел в ворота и уже отвязывал своего коня, когда она, остановившись в шаге или двух от меня, воскликнула:

— Ататойя! То, что ты сказал мне вчера, по-прежнему правда?

— Да! Да! — произнес я, поворачиваясь.

— И я подтверждаю то, что говорила тебе, — заявила она своим нежным голоском и убежала прежде, чем я успел шагнуть к ней.

На душе у меня полегчало. Я сел на свою быструю выносливую лошадь и поскакал вдоль речной долины, распевая Военную Песню пикуни. По глубоким колеям, оставленным индейскими волокушами-травуаnote 17, я поднялся на равнину, возвышавшуюся над рекой. По пути мне встретилось много индейцев, направлявшихся к реке, чтобы посмотреть «огненную лодку» и посетить форт. Все они останавливали меня, чтобы выяснить, когда начнется торговля, и счастливо улыбались, услышав, что уже завтра после полудня они могут привозить в форт добытые ими шкуры и меха.

Наконец с обрывистого края равнины я увидел внизу, в прекрасной долине реки Титон сотни индейских палаток. Ближайшим ко мне был лагерь каина. Некоторые палатки стояли на открытом месте, богатом травой, другие — в тополевой роще на берегу реки. Далее расположились тридцать-сорок палаток большебрюхих: то была часть их племени, первой прибывшая для большой торговли этого года.

За ними, в том месте, где долина расширялась, двумя отдельными лагерями встали пикуни. Меньший из них — около сотни палаток — стоял ниже по течению. Он принадлежал Инуксикам или Коротким Накидкам, одному из двадцати четырех кланов, или родов пикуни. Люди, принадлежавшие к одному роду, имели кровную связь друг с другом по отцовской линии. Они все считались братьями и сестрами. Мужчина не мог жениться на женщине из своего рода, он должен был брать жену (или жен) из другого родаnote 18.

Короткие Накидки по численности значительно превышали все другие роды пикуни. К нему принадлежали моя «почти-мать» и мой друг Питамакан. Разумеется, в него был принят и я сам. Без всякого сомнения, Короткие Накидки были наиболее сильным и независимым родом во всех трех племенах Конфедерации. Их мужчины не знали страха, были всегда прекрасно одеты и словно не любили ходить по земле, а стремились держать любой путь только верхом. Настоящие воины, они владели наилучшими лошадьми, и имели их больше, чем все остальные роды. Из всех трех братских племен они были самыми упорными охотниками и ловцами диких зверей (так же, как и воинами). У них всегда были самые большие палатки и все товары, которые только доставляли торговцы. Жены их были самыми красиво одетыми и щедро обеспеченными всем, чего бы ни пожелали: женщины других родов умирали от зависти, глядя на них.

Вождь этого рода, Большое Озеро, возглавлял и все племя. А еще один из старшин рода — Маленький Пес, был главным военным вождем пикуни. Белый Волк, отец моего лучшего друга Питамакана, был предводителем Ловцов, одного из девяти мужских обществ, составляющих все военное братство племени — Икунукатси (Все Друзья). Мы с Питамаканом были членами юношеского общества в этом братстве. Оно называлось Тсис-Тсик, то есть Птенцы. Старики обучали нас способам охоты и воинскому искусству, рассказывали о богах и как обращаться к ним за помощью, объясняли моральные заповеди племени, которых было немало — но их требовалось неукоснительно соблюдать.

Между тем, я спустился по пологому склону в долину, спешился перед палаткой Белого Волка и, отстранив шкуру при входе, вошел внутрь. Члены семьи приветствовали меня возгласами. Питамакан усадил меня на ложе возле себя. Много раз я спал на этом мягком ложе из бизоньих шкур — и короткими летними ночами и длинными зимними (когда снаружи порой доходило до сорока градусов морозаnote 19).

Не теряя времени, я сообщил Белому Волку то, что поручил передать дядя, и тот сразу же послал за лагерным глашатаем. Эту роль выполнял по-детски словоохотливый, но представительный мужчина, не годившийся в воины. Он носил имя Четыре Медведя. Ему было приказано проехать по всему лагерю и передать каждому из вождей лично о полученном сообщении, а потом громко объявить всем людям, что торговля начнется завтра во второй половине дня. Четыре Медведя вышел наружу, и скоро мы услышали его зычный голос:

— Вок-е-хаи мут-тап-и Пи-остс Сис-тси-кон ки-та-ван-и-ка… (Внимание, люди! Дальний Гром говорит вам… ) Дальний Гром — таково было очень почетное индейское имя дяди.

Поскольку в палатке были только члены семьи и можно было не сомневаться, что сказанное здесь дальше не пойдет, я продолжил свой рассказ. Я предупредил, что после утреннего пиршества для вождей людям готовится большой сюрприз. Далее я поведал все, что знал о наших новых ружьях и их снаряжении. Я назвал их а-каи-саикс-кум (многострельные ружья), и с этого времени они так и стали называться.

Белый Волк, Питамакан и все женщины слушали с напряженным вниманием. Их удивление в манере черноногих выражалось тем, что они хлопали пальцами по губам. Как только я закончил, Белый Волк воскликнул:

— Как много знают и умеют белые люди! Теперь они сделали ружья, которые стреляют столь же быстро, как люди считают! Без сомнения, чего бы они ни стоили, мы должны получить их. С ними нам не будет страшен никакой враг.

— Кьяйо! Мне-то ясно, что означают эти «многострельные ружья» для нас, женщин — непосильную работу! — недовольно воскликнула одна из жен Белого Волка. — С таким ружьем Питамакан за одну охотничью скачку убьет так много бизонов, что мы будем обрабатывать добычу целый месяц! И все это время нам придется сушить мясо и дубить шкуры!

— Ха! Ну конечно, от такой работы вы надорветесь и уйдете к Песчаным Холмам!note 20 — съязвил Белый Волк, и все рассмеялись.

— Дядя очень переживает из-за того, что северные племена по-прежнему торгуют с красными курткамиnote 21. Поэтому он поручил мне объехать их всех, включая даже кутене, и постараться привести их к нам, — произнес я, глядя на Питамакана.

И как же хорошо мы с ним понимали друг друга!

— Да! Конечно я поеду с тобой! — незамедлительно ответил он.

— Ха! Это будет длинная и тяжелая тропа! Я думаю, что тебе вовсе незачем ехать, — заметил ему Белый Волк.

— Но ведь каждому из нас нужно иметь многострельное ружье. Дальний Гром даст ему одно из таких, а также и многое другое. И к тому же вы не должны обрекать меня на одинокий путь по этой тропе, — принялся я убеждать его.

Вождь тяжело вздохнул и вопросительно посмотрел на мать Питамакана. Несколько мгновений она притворялась, что не замечает этого взгляда, но потом воскликнула:

— Ну ты же сам знаешь, что мы должны сказать ему «да»! Так скажи и пусть они отправляются!

— Да, наши дети должны идти своим путем, так же, как и мы в дни нашей юности, — согласился он и обратился к Питамакану:

— Ты можешь ехать, сынок, но постоянно помни, что должен молиться и приносить жертвы богам. То же будем делать и мы ради вашего благополучного возвращения.

— И всегда будь настороже, — смахнув слезу, сказала его мать.

— Это же не первая наша опасная тропа, и мы знаем, как позаботиться о своей безопасности, — уверенно ответил он ей.

Итак, дело было решено именно так, как мне и хотелось. Все согласились, что мы выступим на север, как только спадет напряжение с торговлей в форте. Женщины поджарили нам мясо, и мы немного поели, закусив жареным ма-асом (диким турнепсом). Мне всегда казалось, что этот крахмалистый клубень и есть настоящий турнепс. Питамакан согласился поехать со мной в форт и остаться переночевать. Но прежде мы зашли к его племяннику, мальчишке по имени Медвежье Место, и подрядили его пасти Питамакановых коней, пока мы будем на севере. Потом, прежде чем отправиться в форт, мы отыскали сам табун и внимательно осмотрели его, решая каждый для себя, какую лошадь он выберет для предстоящей дальней тропы. В табуне Белого Волка было около четырех с половиной сотен голов, часть из которых принадлежала нам и часть — Тситсаки.

— Ну, дядя, Питамакан идет со мной по северной тропе! — воскликнул я, врываясь вечером в его кабинет.

— Ха! Это меня не поражает: я знал, что ты попросишь его об этом, а Белый Волк немного поворчит, но потом скажет, что Питамакан может идти. И теперь вы немедленно отправитесь в путь?

— Именно так и было, — рассмеялся я. — И ты просто должен дать Питамакану одно из наших новых ружей.

— Ладно. Ты и твоя «почти-мать» явно собираетесь разорить меня. Она уже упросила меня выделить еще одно ружье Белому Волку.

Следующим утром, в 10 часов «Дальний Запад» вышел на середину реки, медленно развернулся, издал протяжный свисток и взял курс на Сент-Луис. За лето судно еще раз должно было придти в Форт-Юнион, но здесь в этом году мы уже не могли встретиться с ним и его героическим капитаном. И пока я наблюдал, как его большое колесо, поворачиваясь, взбивает белую пену, мне подумалось, какие перемены произойдут в жизни находящихся на его борту людей всего за двадцать или чуть более дней их плавания: поменять наши дикие земли на Сент-Луис означало перейти из одного мира в другой!

И вот пришел полдень — самый великий в том году для нас, обитателей Форт-Бентона, и для собравшихся племен черноногих. Это был день красочной церемонии и речей — близких сердцу индейца, да и нашим сердцам тоже.

С раннего утра в форт потянулись мужчины, женщины и дети. Они ехали верхом со стороны реки Титон и останавливались перед фортом, между ним и рекой. Постепенно их собралось несколько тысяч. Все они ожидали начала торговли. Однако в этот день заготовленные шкуры и меха продавали только женщины рода Коротких Накидок.

Для того, чтобы все племена продали свою добычу, требовалось много дней. И во избежание толчеи и беспорядка, совет главных вождей племен решил установить строгий порядок, в соответствии с которым различные роды будут вести свою торговлю. В этом году первый день был отведен Коротким Накидкам.

Собравшаяся толпа напряженно и нетерпеливо ожидала прибытия вождей. Когда Солнце подошло к зениту, раздались возгласы:

— Вот и вожди!

— Спускаются по склону!

— Они уже в долине и приближаются!

Тут громадная толпа подалась назад и растянулась по берегу реки.

Вожди сидели на своих лучших скакунах, которых выбирали только для сражения или погони за бизонами. Неспешно они проехали через всю долину и неподалеку от форта выстроились в длинную линию: главные вожди, затем военные вожди, вожди родов, знаменитые воины и прославленные знахари — всего человек сто или немногим более. Все они были в полном военном убранстве: расшитые узорами одежды, покрытые перьями головные уборы, оперенные щиты, оружие в руках — зрелище было поистине великолепным!

Когда до главных ворот оставалось около двухсот ярдовnote 22, они затянули своими низкими суровыми голосами Песню Победы, и как величественно она зазвучала в наших ушах! Они заставили своих горячих коней перейти на шаг. За сотню ярдов от форта они умолкли, и пушки обоих бастионов громыхнули в их честь. Они же ответили пальбой из своих ружей. А громадная толпа в это время выкрикивала их имена, прославляя вождей и непобедимых воинов людьми щедрыми, с добрыми сердцами.

В воротах появился мой дядя. Он был в своем лучшем платье, с длинной шпагой на боку. Вожди приветствовали его мощным возгласом:

— Дальний Гром — могучий вождь!

Затем все стихло. Вожди спешились и, в свою очередь, были приветствованы дядей Уэсли и приглашены войти в его форт. Ожидавшие их молодые люди приняли у них поводья, а дядя повел их через двор прямо в нашу жилую комнату, самую просторную во всем форте.

Еще рано утром угощение для пира было разделено на три части женами наших работников, и теперь каждый гость получил по чашке сладкого кофе и тарелке с куском черствого хлеба. Там были жаренные на бизоньем жиру бобы и сладкая подливка из сушеных яблок: все эти блюда мы и сами ели только по праздникам. Они составляли резкий контраст с обычной мясной пищей в этой стране. Вожди больше всего любили микс-кар-и-ен («белые ягоды, подобные камешкам») — так они называли крекеры. Правда, эти крекеры были так черствы, что далеко не всякие зубы могли их раскусить. Любили они и яблочную подливку, но бобы (о-ток-и-нут-ситс — выглядящее подобно тому, что находится в печени) их особенно не привлекали.

Вожди расселись в три или четыре ряда вдоль стен комнаты так, чтобы место в центре оставалось свободным. Дядя сел напротив входа. Справа от него опустился Большое Озеро, главный вождь пикуни. Слева занял место предводитель каина, Красное Крылоnote 23. В комнате стоял дурманящий запах душистой травы (ее связки всегда хранились в палатках рядом с предметами военного снаряжения)note 24. Богато украшенные одежды и пышные головные уборы наших гостей были достойны кисти художника!

Перед дядей Уэсли лежала большая доска, на которой он (пока вожди угощались и обменивались впечатлениями) резал табак и смешивал его с сушеными травамиnote 25. Потом он наполнил этой смесью две длинные каменные трубкиnote 26. По окончании пиршества они были вручены знахарю. После краткой молитвы небесным божествам тот раскурил их и пустил по кругу.

Пришло время речей. Один за другим главные вожди выступали в центр и в изысканных выражениях, подкрепляя свои слова выразительными жестами, говорили, как они и их люди расположены к длинным ножам — американцам — и особенно любят Дальнего Грома. Они особо отмечали, что он правдивее других, что он великий вождь, что он женат на одной из женщин их народа, что он говорит на их языке и что он доказал свою отвагу в боях с врагами черноногих.

Взяв слово в свою очередь, дядя сказал, что считает высшей честью приносить благо народу черноногих и он надеется — они могут видеть, что это от чистого сердца. Поскольку это Большой Вождь Компании назначил его вести торговлю в их стране, он поселился здесь не только по своей воле. Но он здесь и надеется остаться здесь, пока живет на земле — ибо он чувствует, что черноногие поистине его народ. Он всегда думает о том, чтобы принести им пользу и делает для этого все, что может.

— А теперь, после того, как мы поели, покурили и побеседовали, — заключил он свое выступление, — я собираюсь преподнести вам сюрприз. Даже я был удивлен, когда открыл один из ящиков, доставленных на той «огненной лодке», что только что ушла от нас. Пойдемте со мной на берег реки, и я покажу вам кое-что совершенно новое, что только недавно появилось на свет!

Пока вожди выходили из комнаты, дядя вручил мне ключ от оружейной и я побежал туда, захватив кожаный чехол для ружья. Я вложил в него одно из многозарядных ружей, а перед этим заполнил его магазин и еще тридцать патронов положил в сумку. Когда я бежал по двору вслед за вождями, послышалось, как Тситсаки созывает работников Компании и их жен встать в воротах и посмотреть, как Дальний Гром сделает нечто выдающееся.

По пути от форта к реке за нами уже следовала громадная толпа. Когда Большое Озеро прокричал:

— Дети мои, вы должны посмотреть, как Дальний Гром покажет нам нечто совершенно новое, — все разговоры прекратились, и все взоры обратились к нам.

На берегу вожди встали позади дяди, и я вручил ему ружье. Он быстро вынул его из чехла, послал патрон в ствол и вскинул к плечу. Выбрав в качестве цели небольшой камень, выступавший из воды у противоположного берега, он быстро, выстрел за выстрелом, открыл по нему огонь. Пули поднимали фонтанчики воды вокруг камня, некоторые ударяли прямо в него.

Первые выстрелы толпа восприняла спокойно, но с напряженным вниманием. Затем среди собравшихся зазвучал говор, который становился все более и более громким. Когда же дядя сделал последний выстрел и улыбаясь передал ружье в нетерпеливо протянутые руки Большого Озера, гул голосов перешел в неистовый рев. Подступавшие со всех сторон мужчины просто стиснули нас. Нам уже грозила опасность быть сброшенными в реку.

— Назад! Назад! Успокойтесь! Вы все получите возможность посмотреть и разобраться с этим удивительным ружьем! — воскликнул Большое Озеро.

С помощью других вождей он быстро восстановил порядок, а затем повернулся к дяде и попросил разъяснить, как обращаться с этим ружьем. Я передал им новые патроны.

— Мы назвали это ружье «многострельным», — начал дядя и взял в руки патрон. — Смотри, это патрон: в нем порох, пистон и пуля — все вместе. Вставляем его в прорезь под стволом. И еще — один за другим — пятнадцать штук. Теперь отводим вперед затвор и возвращаем назад. При этом один из патронов заходит в ствол. Ружье готово выстрелить шестнадцать раз, так быстро, как только я смогу прицелиться, нажать спусковой крючок и дослать новый патрон. Теперь, друг мой, Большое Озеро, стреляй вон в тот камень, — закончил свою речь дядя и снова передал вождю ружье.

— Да! Да! — Покажи, как ты стреляешь! — загудела толпа.

— Хорошо! Я выстрелю. Это великое и удивительное достижение белых людей, — заявил вождь.

Быстро прицелившись, он выстрелил и попал прямо в камень. Затем неловко передернул затвор и выстрелил снова, — пуля ударила совсем рядом с целью. Толпа разразилась громогласным одобрением. Затем ружье поочередно брали другие вожди и стреляли так же хорошо. А стоявшие вокруг простые люди вовсю обсуждали чудесное ружье — последнее поразительное откровение белых людей из их волшебных виденийnote 27.

— О вождь Дальний Гром, какова же цена этого многострельного ружья? — спросил один из мужчин, стоявших возле нас.

— Тридцать бобровых шкур или сорок шкур бизонов лучшего качества, с головой и хвостом, — ответил дядя, и его слова стали передаваться по всей толпе.

То тут, то там мужчины выкрикивали, что эта цена по ним и начинали петь от счастья. Другие стонали, что у них нет стольких мехов и шкур и что прежде чем они их раздобудут, все ружья будут проданы.

Дядя повернулся и сделал знак нашим служащим пошире распахнуть ворота. С громкими восклицаниями Короткие Накидки поспешили к торговым помещениям. А за ними потянулись и все остальные, чтобы с завистью смотреть, как идет торговля.

Вот так ружья Генри были доставлены в нашу страну и пущены нами в продажу. Мы не подозревали (не могли и предположить), что многозарядные ружья несут безвозвратную гибель бизонам и другим диким обитателям Великих Равнин!

В тот вечер Питамакан и его отец, Белый Волк, поехали домой счастливыми, каждый с нашим подарком — многозарядным ружьем и сотней патронов к нему. А в торговых помещениях форта некоторые из наших служащих работали чуть ли не всю ночь, упаковывая приобретенные шкуры и меха (в том числе и вырученные за тридцать новых ружей).

В последующие десять дней я и сам напряженно трудился в помещениях больших затхлых складов, помогая нашим работникам складывать, прессовать и увязывать тюк за тюком меха и шкуры и вешать на них бирки. И в дополнение ко всем этим хлопотам прибыли большебрюхие с добычей от своей зимней охоты, и пришел «Йеллоустон-2» с запасом товаров на весь год. Судно не могло ждать окончания нашей большой торговли и ушло, забрав лишь то, что уже было в наличии. Дядя немедленно поставил плотника Луи Рондена и его помощников на строительство баржи с килем. В ней мы намеревались отправлять наторгованные меха вниз по течению по крайней мере до Форт-Юниона. Крупные речные суда могли плавать между Сент-Луисом и нашим фонтом только в начале лета, но ниже устья реки Йеллоустоун Миссури всегда была достаточно глубока для дневной навигации с помощью буксировки.

Наконец пришел день, когда я смог заняться подготовкой к своему путешествию на север. Тситсаки сложила в мою походную сумку иголки, шило, нитки из сухожилий и три пары мокасин. Я добавил еще кремень и огниво, две сотни патронов, смену белья, подзорную трубу, десять фунтов табака последнего завоза в подарок от дяди северным вождям и его послание к ним. Кроме того, я взял теплую бизонью зимнюю накидку, пару одеял, свое новенькое многозарядное ружье и стальной нож. И это все, что у меня было для многомесячного путешествия по тысячемильной тропе!

В полдень я последний раз пообедал с дядей и своей «почти-матерью».

— Не забывай, что я буду день и ночь молить Солнце о твоем благополучном возвращении, — сказала она мне.

А дядя добавил:

— Еще раз я прошу вас смотреть в оба и не зевать. Всегда помни о том, что будет с нами, если мы потеряем вас! Помни также о громадной важности для Компании успеха вашей миссии к северным племенам.

Затем Тситсаки заплакала и поцеловала меня. Дядя пожал мне руку, и я быстро выскочил наружу, поскольку и мои глаза увлажнились, а в горле встал комок. Я уже подходил к воротам, когда услышал, что моя «почти-мать» просит подождать. Она подбежала ко мне и печально сказала:

— Та тропа, на которую вы выходите, почти так же опасна, как те, по которым ходят на войну. Я договорилась с Раскрашенными Крыльями, что он этим вечером выполнит для тебя и Питамакана священный обряд потенияnote 28 и будет молиться за вас каждый день вашего пребывания на этой опасной тропе. Ты должен выполнить мое пожелание!

— Хорошо, я сделаю, как ты велишь, — ответил я.

Комок в моем горле все еще не прошел, и я поспешил к своей лошади. Как добра была ко мне Тситсаки — она всегда думала о моем благополучии! Конечно, я приму старого Раскрашенные Крылья в качестве своего знахаря, молящегося за меня. Я мало думал насчет религии (и белых, и черноногих). Но все же я гораздо лучше знал веру своих индейских друзей — ведь их я ежедневно встречал и в форте, и в их собственных лагерях и не раз беседовал с ними на эти темы. Нетрудно себе представить, как действовали на неискушенного молодого человека суждения и верования старших. И, помнится, я смутно, но верил религии черноногих. Так или иначе, а их главный бог каждый день был у меня на глазах. Он следовал своей тропой в небесной голубизне, согревал землю, заставляя все расти, и неустанно боролся с Творцом Холода, прогоняя того на далекий север, скованный вечным льдом.

Моя лошадь стояла у коновязи. Все снаряжение было приторочено к седлу. Я сел верхом, положил ружье поперек перед собой и, обогнув угол форта, двинулся на север. На краю речного обрыва я повернулся и бросил взгляд назад на большой и сумрачный форт. Каким же надежным и безопасным представился он мне теперь, в этой уютной долине с высокими травами!

Я просто не мог насмотреться, будто видел все это впервые.

Но несколько мгновений спустя я поскакал дальше, а вскоре уже спускался в долину Титона. И прежде, чем мне открылся раскинувшийся там большой лагерь, я его услышал: звуки песен счастливых людей, гул разговоров, стук барабанов, смех, возгласы играющей детворы, лай собак, ржание лошадей и в дополнение ко всему — непрерывный шум, производимый сотнями женщин, мездрящих бизоньи шкурыnote 29 и готовящих их к выделке.

III. Послание южных вождей

Я проехал вниз через весь лагерь прямо ко входу в палатку Белого Волка. Его женщины приняли у меня лошадь и расседлали ее. Они же проводили меня в палатку и занесли мое снаряжение. Сидевший там Питамакан наводил блеск на свое новое ружье. Его отец сидел, откинувшись на спинку ложаnote 30. Он негромко напевал Песню Волка, отбивая ритм на барабане. Оба они приветствовали меня улыбками и теплыми словами. Отаки тоже была там: она одарила меня быстрой улыбкой и снова согнулась над своей работой — она украшала ножны для ножа великолепным бисерным узором.

— Ха! Сын мой! Ты здесь! Ты прибыл как раз вовремя. Совсем недавно Раскрашенные Крылья присылал узнать, не приехал ли ты. Камни для потельни уже раскалены, — произнес Белый Волк.

— Да! Он нас ждет. Пошли! — воскликнул Питамакан, вставая и откладывая винтовку.

— Тситсаки предупредила меня. Идем, — ответил я.

Мы направились к большой палатке, на которой были изображены два громадных черных бизона — бык и телушка. Языки и сердца их были нарисованы красным, ото ртов к сердцам бежали красные дорожки. Раскрашенные Крылья был бизоньим сновидцемnote 31, или, как говорили первые белые торговцы, бизоньим знахарем. Остальные жрецы Солнца были сновидцами грома, червя, вапити, выдры и так далее — перечень мог бы быть весьма длинен. Каждый знахарь имел свои церемонии, молитвы, песни и танцы, посвященные Солнцу, и все они были древнего происхождения.

Позади жилой палатки стояла потельня. Это было временное сооружение — на каркас из ивовых прутьев были наброшены старые куски выделанной кожи. Его венчал разрисованный тусклой белой и красной краской череп бизона, закрепленный носом на восток — одну из священных Сторон Света. Все сооружение имело около десяти футов в диаметре и четырех — в высоту. Рядом с ним одна из женщин поддерживала огонь в небольшом костре, где раскалялось несколько круглых камней.

Перед палаткой сидел Раскрашенные Крылья, седой старик с проникновенным голосом, прославленный великими подвигами. В свои лучшие дни он был великим воином, а теперь славился как самый угодный Солнцу жрец среди всех племен черноногих. Он поднялся и приветствовал каждого из нас по обычаю племени — обняв и поцеловав в щеку.

— Все готово и ожидает вас, полезайте, — сказал он, приподняв полог ровно настолько, чтобы пропустить нас.

Мы пробрались внутрь (он сам — вслед за нами), быстро сбросили одежду и выпихнули ее наружу. Сквозь старую бизонью кожу в палатку просачивался слабый желтоватый свет. В центре потельни было вырыто углубление. Снаружи одна из женщин слегка приподняла покрытие и один за другим вкатила в палатку несколько раскаленных камней. Старик короткой палкой столкнул их в углубление. Перед ним стоял деревянный сосуд с водой. Он обмакнул туда бизоний хвост и спрыснул водой камни. С громким шипением облако пара заполнило всю палатку настолько, что поначалу мы даже перестали видеть друг друга.

Жрец затянул Песню Бизона — протяжную, торжественную, волнующую. Она выражала некую неопределенную мольбу, обобщенное обращение к Беспредельномуnote 32, и это было поистине проникновенно. Он закончил песню, опять спрыснул камни и воззвал:

— О древний Священный Бизонnote 33, попроси Солнце сжалиться над нами. О Солнце, мы чисты перед тобой!

К этому времени мы уже пропотели до самых корней волос. Обильный пот капал с носа и кончиков ушей, тек по щекам.

— О Солнце! О все Высшие над нами. Смилуйтесь. Пожалейте нас всех — мужчин, женщин, детей. Даруйте нам полную жизнь, жилище, одежду, пищу. Смилуйтесь над этими юношами, что сидят рядом со мной. Сохраните их от множества напастей, ожидающих на той долгой тропе, на которую они встают. Оставьте их в живых! Позвольте преодолеть все опасности! Даруйте им полную жизнь, о Великие в голубых небесах!

— Да! Сжальтесь над нами! Позвольте преодолеть все опасности, о Солнце и вы, Высшие! — поддержали мы.

— А! А!note 34 Хорошо сказано, дети мои! Все Могущество и Добро — в Солнце. Твердо верьте в него и всех Высших, — поучал нас старик, передавая свою большую трубку наружу женщине-помощнице, чтобы она положила в нее горячий уголек.

Раскрашенные Крылья выпустил дым к Небу, Земле и на все четыре Стороны Светаnote 35, повторяя при этом молитвы богам за наше благополучие. Затем он передал трубку нам, мы тоже покурили ее и помолились. Он опять закурил и снова долго молился за нас. А потом убеждал нас самих не забывать возносить молитвы каждый день на своем пути. Сам он обещал делать то же и ежедневно объезжать весь лагерь, возглашая наши имена и призывая людей молиться за наше благополучие.

Наконец, церемония была закончена. Мы отыскали свои одеяла, закутались в них, выбрались наружу, побежали к реке и бросились в холодную воду. Только потом мы оделись по-настоящему. И какими же свежими и очищенными почувствовали мы себя!

Тепло распрощавшись со стариком, мы направились домой. Женщины уже приготовили ужин. Они быстро поставили перед нами миски с мясом и блюда с сушеными ягодами, а для питья подали напиток из сока какого-то горного винограда, европейского названия которому я не знаю. Отаки подала мне еду молча, и я не смог поймать ее взгляда. Это меня встревожило.

Мы уже доедали, когда появился юноша, посланный Большим Озером. Вождь передавал, что прежде, чем отправляться на север, мы с Питамаканом должны зайти к нему. Могли ли мы ослушаться?

Белый Волк пошел вместе с нами. В палатке вождя мы увидели, что Большое Озеро пирует и курит трубку вместе с самыми влиятельными людьми всех здешних лагерей. Среди них были вождь каина, Красное Крыло, и предводитель большебрюхих, Мощная Грудь. Мы были еще юношами, и вождь указал нам места у входа. Мы присели там нерешительно, хотя и пришли по приглашению присутствовавших вождей и воинов. Конечно, Белый Волк был усажен слева от хозяина совсем рядом с ним, так как он занимал весьма влиятельное положение в племени.

Угощение уже закончилось, и по кругу ходила трубка. Когда пришла наша очередь, мы также сделали по нескольку затяжек.

Тем временем один из воинов рассказывал, что на берегу Большой Рекиnote 36, как раз чуть ниже впадения в нее Медвежьей Рекиnote 37, он нашел огромные кости, торчащие из земли. Толщина их была с его бедро, а длина ребер превышала его рост. Все согласились, что эти кости были останками водившегося в древние времена в речных долинах водяного быка, и такого большого, что он нигде не смог переправиться через Большую Реку. Позже я часто думал, что чудовище из рассказа того черноногого было древним мамонтом. Возможно, что его описание могло передаваться из поколения в поколение предками современных индейцев. В свое время немало таких животных могло попадать в пропасти-ловушкиnote 38.

Разговор окончился. Большое Озеро повернулся к нам и произнес:

— Теперь о тебе, Ататойя! И о тебе, Питамакан! Вы собираетесь посетить наших северных родичей, сиксика и каина, и наших горных друзей, кутене. Мы поручаем вам пригласить их всех сюда, чтобы охотиться этой зимой вместе с нами в нашей стране. Прошло уже много лет, с тех пор как мы в последний раз разбивали лагерь на Желтой Реке и Другой Медвежьей Рекеnote 39 и теперь там обосновались кроу — только что вернувшийся военный отряд сообщил, что они разбили там свой лагерь. Видно, они вообразили, что мы вернули им обратно этот край и не решаемся даже пытаться прогнать их. Скажите нашим северным родичам, а также и кутене, что они должны помочь нам заставить этих кроу думать правильно!

— Да. Мы передадим им ваши слова, — ответил Питамакан.

— Ха! Уж коль они увидят у посланных к ним наших детей многострельные ружья и услышат, что и сами могут получить у Дальнего Грома такие же, никакие посулы и обещания торговцев красных курток не удержат их на севере! — воскликнул Белый Волк.

— Ха! Это чистая правда, — заметил Красное Крыло. — О, я могу себе представить, как северный торговец, Скверный Язык, всю зиму, день за днем смотрит на свои полки, полные товаров и последними словами поносит наш народ!

Тут мы дружно рассмеялись вместе с ним. Когда четвертая трубка завершила круг, Большое Озеро выбил из нее пепел.

— Все. Она погаслаnote 40, — сказал он.

Мы встали и друг за другом по одному вышли из палатки.

Питамакан и его отец отправились навестить своих друзей. Я же пошел домой. Если мне и не представится случая поговорить с Отаки, то по крайней мере я смогу ее увидеть. Они с матерью по-прежнему были в палатке. Другие жены вождя, захватив своих детей, разошлись по гостям поболтать о том о сем. Девушка опять избегала встречаться со мной взглядом и упорно молчала.

Я видел, что она чем-то встревожена. Нахмурив брови она сидела у огня и нервно теребила бахрому шали.

— Ты быстро вернулся. Почему ты не пошел развлечься со своим «почти-братом»? — спросила ее мать.

— Я устал и предпочитаю посидеть здесь, — ответил я.

Она повернулась к стоящему подле нее медному котелку, чтобы напиться.

— Кьяйо! — воскликнула она. — Он пуст. Как любят пить дети. Отаки, принеси-ка воды.

— Не посылай меня. Ты же знаешь, как я боюсь ночью ходить к реке через заросли, — взмолилась девушка.

— Что за робость такая?! Ну а я не боюсь темноты, — воскликнула ее мать с долей запальчивости, взяла сосуд и вышла из палатки.

— Похоже, что я для тебя больше ничего не значу, — сказал я Отаки.

Вдруг она вскочила со своего места, обошла вокруг огня, подошла и прижалась ко мне.

— Невозможно любить больше, чем я люблю тебя. Ты для меня — все! Но, Ататойя! Я боюсь! Страшно боюсь! — произнесла она и расплакалась.

— Ну говори скорее, в чем причина твоего страха! — потребовал я.

— Сегодня один за другим приходили три друга Одинокого Орла, и каждый говорил отцу с матерью, как тот храбр, богат и добр. Ты ведь знаешь, что это значит: завтра придут другие и скажут, что Одинокий Орел хочет меня в жены, — почти прошептала она.

— Он не получит тебя: ни он, ни кто-либо другой! — с яростью заявил я и не успел сказать ничего более, поскольку послышались шаги возвращавшейся матери Отаки.

Девушка быстро метнулась на свое место и закрыла лицо шалью. Войдя, ее мать бросила взгляд на дочь и сказала:

— Ну, вот я и вернулась. На тропе не оказалось никаких привидений. Там вообще никого нет. Ататойя, ты не хочешь напиться?

— Нет, не хочу, — коротко ответил я.

Как же я был зол на то, что Одинокий Орел положил глаз на Отаки! По строгим обычаям черноногих мужчина не может сам сватать девушку и ни в коем случае не должен напрямую говорить с ее родителями о своих намерениях. А после брака он не смеет входить в палатку тещи и вообще должен избегать каких-либо встреч с ней. Неожиданно я решил поломать этот обычай. И обращаясь к матери Отаки, почти воскликнул:

— Вы наверное будете удивлены и даже рассердитесь тому, что я скажу, но я ничего не могу с этим поделать. Я белый, а у белых есть свои, отличные от ваших обычаи. Отаки сказала мне, что Одинокий Орел собирается отправить своих друзей просить вас отдать ее ему. Ну так вот — я хочу ее в жены, и она хочет меня. Я знаю, что мы еще очень молоды, и не прошу о скорой женитьбе. Но я прошу вас разрешить нам пожениться, когда мы станем чуть постарше, скажем, через два, а может быть, и одно лето.

Ну и удивлен же я был, тем что последовало за этим! Мать девушки слушала меня с суровым и даже (как я подумал) недовольным видом. Все недавние страхи воскресли во мне: заключительные слова я выговаривал все медленнее и все более запинаясь. Но, когда я закончил, она всплеснула руками и, осев на свое место, безудержно захохотала. Мы с Отаки смотрели и не понимали, что с ней. Я даже заподозрил, что она повредилась в рассудке.

И как раз в это время появились Белый Волк с Питамаканом.

— Ну, жена, что это здесь происходит? Отчего такое веселье? — спросил вождь, опускаясь на свое ложе.

Она указала на меня.

— Это его проделки! — почти простонала она. — Он рассмешил меня. Он вдруг решил, что поразит меня и рассердит! Он, видите ли, хочет Отаки, а она хочет его. А ведь уж сколько лун тому назад мы заметили, что они полюбили друг друга. Именно так мы сами давно задумали и надеялись, что так оно и будет!

Белый Волк и Питамакан присоединились к ее смеху. Потом вождь сказал мне:

— Я всегда называл тебя сыном и рад, что теперь ты действительно им становишься. И твоя «почти-мать» Тситсаки — как она будет рада, когда вы с дочкой поставите общую палатку. Она мечтает об этом уже много зим.

— И когда же будет поставлена эта новая палатка? — полюбопытствовал Питамакан.

— О, они еще так молоды! Давайте не будем сейчас об этом, — предложила мать Отаки.

— Ну, сынок, — обратился ко мне вождь и глаза его блеснули, — я думаю, если ты смело и достойно пройдешь всю предстоящую вам длинную и опасную тропу, на которую вы выходите завтра, то ты будешь вполне готов к тому, чтобы тебе можно было доверить завести собственную палатку.

Как счастливо (и смущенно) обменялись мы с Отаки улыбками! И как быстро спрятала она свое зарумянившееся лицо! Но ее отец был весьма тактичен — он переменил разговор на то, какие предосторожности мы с Питамаканом должны будем блюсти и день и ночь на своей длинной тропе. Когда он закончил свои наставления и мы легли спать, было уже довольно поздно.

— Хо! Просыпайтесь! Просыпайтесь, лентяи! — разбудил нас Белый Волк ранним утром.

Мы открыли глаза и увидели, что вершина палатки покраснела в первых лучах восходящего Солнца. Завернувшись в свои накидки, мы вместе с вождем поспешили к реке и бросились в воду. По всему течению, и вверх и вниз, раздавался плеск купающихся мужчин и мальчишек. Женщины и девушки делали это позже, днем. Это ежедневное (зимой и летом) купание значило для черноногих много больше, чем простое омовение для соблюдения чистоты. Оно так их закаляло, что они становились нечувствительными к зимним холодам. Это позволяло мужчинам охотиться и сдирать шкуру с добычи на снежных равнинах, когда она смерзалась так, что ее трудно было снять даже ножом.

IV. Вражеский след

В воде мы пробыли недолго и одевшись поспешили обратно в палатку, где женщины уже приготовили для нас ранний завтрак. Вождь и Питамакан расчесали и снова заплели свои длинные волосы. Потом они тщательно раскрасили лица особой краской, приготовленной из бурой земли, хорошо защищающей от солнца и ветра. Тем временем я закончил укладку походной сумки и искоса поглядывал на Отаки. Она подала мне быстрый знак. Я понял его и вышел из палатки, а она последовала за мной. Подойдя поближе, она прошептала:

— Ты уже принес жертву Солнцу?

— Нет, вот это я совсем упустил, — признался я.

И как же укоризненно она на меня посмотрела!

— О, Ататойя! Мой будущий муж! Как ты легкомыслен! Пойдем со мной.

Обогнув палатку, она подвела меня к опушке леса, остановила перед молодым тополем и сказала:

— Принеси в жертву нож, ножны и пояс!

Конечно, я подумал о том, что буду делать без ножа и где теперь смогу достать другой, но не стал возражать. Я снял пояс и крепко прикрепил свои вещи к одной из ветвей.

— О Солнце! Я приношу тебе свою искреннюю жертву. Смилуйся надо мной! Помоги мне избежать всех опасностей на тропе, по которой я ныне последую. Даруй нам с Отаки долгую жизнь и счастье, о Солнце, — стал молить я.

— Да! О, Высшие, даруйте нам долгую и счастливую жизнь! — воззвала Отаки.

Потом она повернулась и поцеловала меня, откинула свою шаль и достала новый, расшитый бисером, мужской пояс с прекрасными ножнами, над которыми еще недавно трудилась. К тому же в них был вставлен новый нож. Она опоясала меня, дав понять, что дарит мне все это великолепие.

— Как мне нравится делать что-то для тебя! — воскликнула она. — О, Ататойя! Мне хочется плакать, но я сдержу себя. Пока ты будешь в пути — я не стану проливать слез. Пошли, нас уже ждут.

Мы еще раз поцеловались и рука об руку молча вернулись к палатке. Вождь с Питамаканом встретились нам на полпути — они тоже шли принести жертву Солнцу.

К концу завтрака Медвежье Место пригнал из табуна заранее отобранных нами лошадей. Это были две сильных четырехлетки аппалузаnote 41, которых мы купили у не-персе еще в годовалом возрасте. В давние времена орегонские торговцы дали это название породе быстроногих выносливых скакунов, которые лучше всех прочих в наших краях переносили тяготы длительного пути.

Не теряя больше времени, мы с Питамаканом быстро оседлали коней и в нужных местах приторочили свои одеяла и походные сумки. На наше отправление собралась посмотреть довольно большая толпа. Впереди всех стоял Одинокий Орел. Я повернулся к Отаки:

— Моя будущая жена, я уезжаю, — сказал я, и мы поцеловались.

Народ разразился одобрительными возгласами. Сев в седло, я улыбнулся Одинокому Орлу. Он же мрачно смотрел на меня и, казалось, желал испепелить взглядом.

Питамакан поехал ведущим. Мы миновали густой лесок, переправились через реку, поднялись по пологому склону и, бросив последний взгляд на лагерь, поскакали по широкой зеленой равнине. Питамакан заметил:

— Вы с Отаки сразили наповал Одинокого Орла. И я этому рад! Мне он никогда не нравился.

Мы взяли направление на северо-запад, оставив справа холм Д'Отард. На расстоянии пяти миль от реки стали встречаться отдельные группки антилоп и одиноких самцов бизонов. Когда же мы удалились от нее на десять-двенадцать миль, то двигались уже среди бесчисленных стад диких животных. Оказавшись у нас на пути или учуяв человека, они с громким топотом мчались прочь, но, обнаружив, что мы их не преследуем, вскоре останавливались и опять начинали пастись.

Поскольку мы еще ни разу не опробовали в деле своих новых ружей, нам очень хотелось испытать их на ком-нибудь из этих животных, когда они с любопытством смотрели, как мы проезжаем мимо. Однако мы не желали терять зря ни одного патрона.

Конечно, мы нуждались в мясе, но этим следовало заняться, когда придет время разбивать стоянку. Мы решили, что не должны проявлять себя лишними выстрелами. Вечер застал нас возле Пенд-Орелла, небольшого водоема в прерии или, точнее, нескольких родников на полпути между реками Титон и Марайас. Это примерно в сорока пяти милях от Форт-Бентона.

На привал мы встали у одного из этих родников, окруженного ивами, которые могли снабдить нас нужным топливом для костра. Спутав ноги лошадям, мы отправились добывать мясо. Я вытащил два травяных стебелька, зажал их концы в пальцах и предложил Питамакану тянуть жребий. Он вытащил длинный — выстрел принадлежал ему.

Огибая низину, мы вспугнули стадо антилоп. Большинство из них умчалось на равнину, но один крупный самец остановился и стал разглядывать нас, потягивая носом воздух и топая передними ногами. До него было около восьмидесяти ярдов. Питамакан тщательно прицелился ему в грудь и выстрелил. Животное подпрыгнуло, сделало несколько движений и упало замертво.

— Ха! Какое же сильное оружие это многострельное ружье! — воскликнул Питамакан.

Я был совершенно согласен. Мяса мы взяли немного, только чтобы поесть три-четыре раза. Затем мы поспешили вернуться на стоянку и, поджарив добычу на небольшом костре из тополевого сушняка, не спеша поели и поговорили.

Я спросил Питамакана, отчего это место получило свое название. Он объяснил, что на самом деле его называют — Ни-е-тук-таи-туп-и Им-от-си (Место гибели речных людей). Давным-давно, когда его бабушка была молодой, военный отряд речных людей (пенд-ореев)note 42 был здесь полностью уничтожен родом Коротких Накидок из племени пикуни.

До этого дня нас мало беспокоили мысли вражеских военных отрядах, поскольку мы пересекали безводную равнину, весьма редко посещаемую ими. Теперь же Медвежья Река (Марайас) оказалась к северу от нас на расстоянии менее полудня езды верхом. И по мере нашего приближения к ней, риск быть обнаруженными одним из таких отрядов все больше и больше возрастал. Все враждебные нам племена знали, что Медвежья Река — излюбленное место черноногих, и в особенности пикуни. Поэтому каждое лето отряды ассинибойнов, кри, кроу, змей, янктонаев и других врагов бродили вверх и вниз по ее течению в поисках наших скальпов и лошадей.

Сидя теперь у небольшого костра, мы долго обсуждали это. Самым трудным мы считали благополучно миновать большую, лесистую речную долину. Мы решили сделать привал в устье ее маленького притока — Скатеринг-Тимбе-Крик (или, как он теперь обозначен на карте — Драй-Форк-Марайас).

— Давай так и сделаем, — заключил Питамакан. — Выступим к полуночи, когда наши кони отдохнут и подкормятся здешней прекрасной сочной травой. Мы достигнем Скатеринг-Тимбе еще до рассвета, проведем там весь день, а когда стемнеет, поедем дальше и переправимся через Медвежью Реку.

— Да, так и сделаем, — согласился я, — если сможем проснуться в полночь или около того.

— Будь уверен, я проснусь, — заявил он.

И он не подвел — он разбудил меня как раз, когда Семероnote 43 указывали нужное время. Стояло безоблачное полнолуние и потому было довольно светло. Поблизости паслись наши кони. Мы быстро их оседлали, навьючили и отправились в путь по наезженной тропе, изборожденной глубокими следами волокуш. Тропа шла от Титона к Марайасу и другим рекам севера. Это был восточный из двух важнейших путей черноногих, проложенных с юга на север. Другой проходил в пятидесяти-шестидесяти милях западнее, как раз у подножия Скалистых Гор.

В это время года утро наступает рано, и, стремясь поскорее покинуть Пенд-Орелл, мы ехали довольно быстро. Пройдя около трех миль по одному из притоков Марайаса, мы покинули торный путь и повернули на запад, к Драй-Форк. К концу ночи мы укрылись в густых ивовых зарослях, окаймлявших эту речку. Хотя мы и понимали, что это весьма рискованно, но — побуждаемые голодом — все же разожгли небольшой костер и зажарили все оставшееся мясо антилопы. После сытной трапезы у нас еще осталось еды по крайней мере на пару таких же. Я аккуратно сложил остатки в холщовый мешочек и упрятал в свою походную сумку.

На месте нашего привала обрывистый 6epег мешал спуску к воде. Поэтому мы проехали через кустарник немного дальше и по ставшему пологим склону направились к реке, чтобы напиться самим и напоить лошадей. И здесь на широкой песчаной отмели мы увидели следы мокасин, давностью очевидно не более дня.

— Ха! Так я и думал! Враг где-то неподалеку! — воскликнул Питамакан.

Мы обнаружили, что пятеро мужчин, как и мы, спустились тут к воде, встали на колени, напились и поднялись обратно. Мы поспешно утолили собственную жажду и с нетерпением ожидали, пока напьются наши кони, а затем поднялись на кручу и постарались определить, вверх или вниз по реке двинулся этот военный отряд. Однако сухая глинистая земля и короткая трава, на которой часто паслись бизоны, не дали нам нужных сведений. Даже копыта наших собственных лошадей почти не оставляли на ней следов.

Между тем уже совсем рассвело, и мы не осмелились больше оставаться на открытом месте, хорошо просматриваемом со всех утесов вдоль реки. Мы заехали поглубже в кусты и поставили коней на короткую привязь. Потом мы вернулись на опушку и долго стояли, наблюдая. Стада бизонов и табуны антилоп шли на водопой к реке. К счастью, никто из них не обнаружил нашего присутствия. Насколько мы могли видеть водный поток вверх и вниз по его течению — везде стада животных спокойно пили воду. Затем они или начинали пастись в долине или уходили обратно в прерию в ту же сторону, откуда явились.

Мы почувствовали облегчение: ведь если бы какое-то стадо или хоть несколько животных увидели или почуяли военный отряд, то они бы обратились в бегство и непременно вспугнули и остальных. А мы опасались, что вражеский отряд мог насчитывать много больше воинов, чем те пятеро, которых особенно мучила жажда, так что они спустились напиться. Но на основании поведения животных мы подумали, что отряд ушел прочь. Поэтому Питамакан предложил мне вернуться обратно в кусты и лечь спать. Я так и сделал и заснул на удивление крепко.

Питамакан всегда брал на себя большую часть работы, сколь бы неприятна она ни была. Отослав меня спать, сам он решил бодрствовать до самого вечера. Однако вскоре после полудня я проснулся сам, упрекнул его, что он позволил мне спать так долго, и занял его место для наблюдения.

День был жарким и безветренным. На всем протяжении долины не было видно ни одного животного: после утреннего водопоя они ушли на равнину, где было прохладнее. Над выступом утеса прямо напротив меня, опустив голову, неподвижно стоял одинокий бизон, его силуэт четко выделялся на фоне голубого неба. Я следил за ним очень долго — вообще, я никогда не уставал наблюдать за бизонами. Их громадные косматые головы производили впечатление великой мудрости. Их странные очертания — резкий силуэт, высокий спереди и очень низкий сзади, мохнатый хвост, покрытые длинными волосами передние ноги — как мне кажется, хорошо сочетались с бескрайними степями, причудливыми зубчатыми песчаниками по берегам рек и высокими снежными горами. Сколь страна их была сурова и величественна, таковыми же были и сами бизоны. Поэт мог бы гораздо лучше рассказать об этих лесистых лощинах и равнинах с сочной травой, которые теперь безвозвратно потеряны для нас!

Ближе к вечеру сзади к старому быку приблизилась небольшая стая волков. Он забеспокоился и развернулся к ним своей низко склоненной рогатой головой. Волки окружили его и некоторые стали изображать нападение. Я много раз видел, как волки по-настоящему кидаются на бизонов, перегрызают ножные сухожилия, валят и пожирают. Поэтому я понимал, что на этот раз они нападают понарошку.

Но бизон-то этого не знал! Он быстро крутился, подставляя волкам свою голову с острыми рогами и, хотя он был довольно далеко от меня, я слышал его сопение и видел его страх. Наконец, так же неожиданно, как появились, волки оставили бизона в покое и затрусили вниз по склону, а их испуганная жертва со всех ног помчалась в другую сторону, чтобы присоединиться к своим сородичам.

Я провожал глазами волков, пока они не скрылись в высокой полыни, росшей у подножия скал. Потом они опять оказались в поле моего зрения и направились к воде — чуть ниже того места, с которого я наблюдал. Вид их был совсем непривлекателен — зимняя шерсть блеклыми клочьями покрывала шкуру. Было видно, что они прибежали издалека: языки, вываливавшиеся из-за длинных клыков, были покрыты беловатой пеной, а хвосты болтались внизу. Тут с рысцы они перешли на бешеный галоп и бросились в воду. Некоторые из них лакали ее так, словно были совершенно не в силах утолить свою жажду.

Теперь они были так близко, что я мог разглядеть их глаза. Однако, поскольку слабый ветерок тянул вверх по долине, нас они не учуяли. Волки напились. Через несколько мгновений старый седой самец переправился через поток, поднялся на противоположный берег, повернулся и взглянул назад. Вся стая последовала за ним, и вскоре они уже пропали вдали.

Как бы мне хотелось знать, зачем они направились на восток! Они не собирались охотиться, ведь мясо они могли добыть и раньше, на равнине. Если бы только захотели, они вполне могли свалить и разорвать старого бизона. Нет, их намерения так и остались для меня волчьей тайной.

Я удивляюсь до глубины души, когда слышу рассуждения о «глупом зверье». Животные не более глупы, чем вы или я. Они имеют свой язык, который не всегда доступен нашему слуху. Они общаются друг с другом, передавая свои ощущения или что-то другое неким иным путем. Но бесспорным фактом остается то, что они общаются друг с другом, и это свидетельствует об их интеллекте. Вы, живущие цивилизованной жизнью, можете не верить этому, но все, кто тесно общается с природой, сами знают этот факт.

На исходе дня бизоны и антилопы, желая напиться, снова потянулись в речную долину. Самец-олень привел свой табун по глубокому оврагу, далеко вдававшемуся в прерию. Заросли полыни просто ожили: залаяли койоты и затявкали лисицы, запрыгали кролики разных видов, появились куропатки, застрекотали сороки, зазвучали голоса более мелких птиц. И все они стремились к воде.

Под самым берегом у наших ив подняли плеск бобры, время от времени громко шлепавшие по воде своими толстыми как доска хвостами.

Я видел все это, и каждый момент доставлял мне удовольствие. Единственно, что меня беспокоило — так это мысли о наших лошадях, которые весь долгий жаркий день были обречены страдать на короткой привязи.

Едва Солнце скрылось за утесами, опоясывавшими долину с запада, я разбудил Питамакана. Мы побежали к берегу, выбрали место поглубже и бросились в воду, спугнув бобров. В таких омутах они уже заготавливали осиновые поленья ветки на корм зимой.

V. Стычка с кри

Искупавшись, мы вылезли из воды и оделись. Было уже совсем темно. Мы сводили коней напиться и пустили пастись. Нам очень хотелось сразу отправиться в путь, но надо было подождать, пока животные не подкормятся. От их сил (а возможно и быстроты) зависел весь успех нашей экспедиции. Поэтому мы дали им нужное время: несколько часов они щипали траву так, как это умеют делать только голодные лошади — звуки «рип, рип, рип» непрерывно звучали в наших ушах.

Было уже около полуночи, когда наши скакуны восстановили силы. Мы оседлали их и двинулись вниз по долине. Проехав около трех миль, мы спустились в большую низину, в нижнем конце которой Драй-Форк впадает в Марайас. Это место густо поросло тополями и высокими ивами. Едва достигнув лесной опушки, мы сразу почуяли слабый, но совершенно отчетливый запах дыма: враги или находились в зарослях, или только что покинули их.

У нас не было выбора — пришлось свернуть в сторону, подняться по склону на очень высокую кручу над рекой, ехать вдоль нее три или четыре сотни ярдов и лишь тогда спуститься к броду, миновав заросли. Из-за таяния снегов в горах вода в реке стояла довольно высоко. Но здесь в русло вдавалась широкая коса, благодаря которой мы и достигли другого берега не замочив содержимого походных сумок. С этого места вьючная тропа поднималась вверх к узкой гряде, оканчивавшейся обрывистой кручей, которую промыла река. Мы пересекли эту гряду и въехали в большую, заросшую лесом балку, которую черноногие называли лощиной Священной Скалы. Я уже дважды вставал здесь лагерем вместе с пикуни и видел эту скалу — валун весом около двух тонн, лежащий на склоне на большой высоте. Считалось, что он обладает способностью к движению и медленно сползает вниз. Силу эту ему придало Солнце, и потому между ними была тесная связь. Проходя мимо, многие черноногие оставляли на этом камне всевозможные мелкие подношения: браслет, несколько бусинок, стрелу или что-нибудь еще и молили Солнце о благосклонности…note 44 Вблизи скалы, в ягодных кустах пробежали рысью несколько вапити, взглянули на нас и скрылись в лесу. Попался на пути и белохвостый олень-самец, свистнул и топнул передней ногой, когда мы проезжали мимо. Мы уже выбирались из лощины, когда нас учуяло стадо бизонов и помчалось на запад с грохотом, подобным грому.

На вершине мы остановились и посмотрели назад на громадную балку, украшенную поблескивавшей гладью реки, такой прекрасной в лунном свете. Затем мы повернули снова на север. Дальше этой гряды я никогда не был, и потому впереди все для меня было неизвестным. Но Питамакан хорошо знал эти земли вплоть до Южного Саскачевана и даже дальше. Они были знакомы ему так же хорошо, как и страна близ Миссури.

Мы гнали лошадей быстрой рысью и под утро, покрыв около двадцати миль, расседлали их в небольшой низинке, где было несколько источников с плохой водой. Мы лишь чуть-чуть ее попили. Открыв походную сумку, я вытащил остатки жареного мяса антилопы, но оно оказалось уже испорченным. Я этому даже обрадовался, поскольку получил долгожданную возможность проверить свое ружье в охоте на бизонов. Пришло мое время!

Солнце уже поднялось, и день вступил в свои права. Мы пошли на восток: туда, где наша ложбинка выходила на равнину, и увидели со всех сторон вокруг множество дичи. У подножия суровой гряды Скалистых Гор она была в изобилии. На протяжении двадцати миль степь буквально чернела бизонами. Небольшое стадо находилось не более чем в миле к западу и двигалось, как мы поняли, к нам на водопой.

Мы перебежали через низину и стали поджидать. Когда бизоны приблизились на дистанцию около сотни ярдов, я прицелился в большую жирную корову (у нее определенно не было теленка) и выстрелил, стараясь попасть в сердце. По звуку пули мы поняли, что она попала в цель. Животное остановилось, покачнулось и упало замертво. После столь удачных испытаний мы были просто счастливы, что стали обладателями такого мощного оружияnote 45.

Когда я свалил бизона, остальные животные, конечно, умчались и вспугнули еще несколько небольших стад, которые отбежали на милю или две. Нас это мало озаботило, так как мы полагали, что поблизости не должно быть врагов, которые могли бы обратить внимание на испуг животных на равнине. Мы взяли отборные куски мяса, вернулись на стоянку, нарезали их тонкими полосами и стали жарить на костре из сухих стеблей и корней полыни. Поев, я предложил, чтобы мы оба улеглись спать, а потом встали, поели и продолжили путь.

Питамакан воззрился на меня с удивлением и воскликнул:

— Ни в коем случае! Мы должны по очереди бодрствовать!

— Раз так, то теперь моя очередь дежурить, — ответил я, прошел к месту, откуда просматривалась равнина, и уселся поудобнее.

Не прошло и десяти минут, как я увидел в полумиле от нас людей, торопливо спускающихся в нашу ложбину. Я сидел в зарослях высокой полыни и был уверен, что этот отряд меня не видит. Его участники конечно заметили бизоний переполох от нашей охоты и теперь спешили в нашу падь, чтобы понять причину сумятицы среди животных и вполне обоснованно полагая, что у них появился отличный шанс добыть несколько скальпов. Я ползком скользнул вниз и побежал к нашей стоянке, громко крича Питамакану, что враги спускаются к нам и уже подошли совсем близко.

Он еще не успел заснуть и мгновенно вскочил. Вместе мы бросились к лошадям, которые паслись неподалеку, привязанные к колышкам. Мы привели их на стоянку, оседлали, приторочили походные сумки, но уже не решились тратить время на упаковку сушившейся бизонины, а сели верхом и поспешили на восток. Уже выезжая в прерию, мы увидели, что воины движутся прямо наперерез к излучине нашей лощины. Их было человек тридцать-сорок и находились они не дальше, чем в трех сотнях ярдов от нас. Даже на этом расстоянии стало ясно, что это не был (как мы до сих пор отчасти надеялись) военный отряд северных черноногих или каина: одеты они были хуже и без красочных, убранных перьями коробок для военных одежд и головных уборов, не было у них и длинной сумки со священной трубкой, которая всегда бывает у наших людей, когда они выступают в поход.

— Кри, а может и ассинибойны. Ну сейчас они у нас поплачут! — радостно воскликнул Питамакан.

И как раз тут враги развернулись и, подбадривая друг друга возгласами, кинулись в нашу сторону. Они были хорошими бегунами. Некоторые из них были настолько возбуждены, что не думая о расстоянии стали стрелять в нас, но мы даже не услышали свиста их пуль.

— Давай ускачем, — предложил я.

— Нет! Останемся здесь и покажем им, что такое настоящая стрельба! — рявкнул мой «почти-брат».

Он спрыгнул с лошади и достал ружье из чехла. Я заразился его возбуждением и поступил так же.

Теперь враги подняли еще больший крик. Они уверились, что мы — сумасшедшие и скоро у них будет два скальпа и два прекрасных скакуна.

— Стреляй по левой половине! А я — по правой! — крикнул Питамакан, и мы открыли огонь.

Двое нападавших упали, а остальные остановились и выпалили в нас, разрядив свои ружья. Мы же продолжили беглый огонь, который просто ошеломил противника. С криками ужаса они повернулись и бросились врассыпную в поисках убежища. Упали еще двое. Мы продолжали стрелять, пока враги находились в поле нашего зрения, но больше ни в кого не попали — видно наше возбуждение тоже было слишком велико, и о необходимости тщательно прицеливаться мы попросту забыли.

— Как мы их поразили! Как они удирали — словно утки от ястреба! Пойдем возьмем скальпы и оружие! — выкрикнул Питамакан, перезаряжая ружье.

Я сделал то же самое. Мы вскочили на лошадей, подъехали к мертвым и спешились. К этому времени враги перебрались через лощину и наблюдали за нами, готовые залечь и открыть огонь, если мы вздумаем их преследовать. Мы дали по ним несколько выстрелов, однако они быстро спрятались в полыни, и мы не смогли причинить им больше вреда. Питамакан наклонился над мертвым и оскальпировал его. Пританцовывая и распевая Песню Победы черноногих, он снял скальп и с другого поверженного им врага.

— Ха! — воскликнул он. — Теперь оставшиеся в живых знают кто мы. Ведь песню воина-черноногого они слышат не впервые. Знаешь, о чем они сейчас там говорят? Что боги дали нам ружья, которые стреляют так долго, сколько мы их держим у своего плеча! Они так этим поражены, что трепещут от страха. Их сердца выскочили наружу. Но пойдем! Снимай свои скальпы и двинемся дальше.

— Мне не нужны скальпы! Я возьму только оружие, — ответил я.

У одного из убитых я забрал большой обоюдоострый нож, купленный им у Компаний Гудзонова Залива. У другого — заряжающееся с дула гладкоствольное кремневое ружье. Питамакан заполучил другое подобное же ружье, а также лук со стрелами в кожаных чехле и колчане. Мертвые носили мягкие мокасины из выделанной кожи. По ним мы определили, что это кри. Остальные племена прерий носили другую обувь, с подметками из сыромятной кожи. Захваченное нами оружие стало только лишней обузой, но нам оно было необходимо для доказательства совершенных подвигов. Когда наступит следующий О-Кан — великий ежегодный религиозный праздник нашего народа — мы должны будем встать перед людьми и перечислить свои подвиги, так же как и все остальные воины. Причем не только рассказать о них, но и с помощью друзей изобразить основные эпизоды схватки с врагом, а это всегда было волнующим пантомимическим зрелищем.

Кому-то может показаться удивительным, почему я не чувствовал отвращения, забирая у мертвых их снаряжение, или не переживал из-за их смерти. Но, если честно, то я не ощутил ни того, ни другого. Я так глубоко проникся образом жизни народов прерий и столь основательно усвоил, что высшим долгом каждого представителя племени является уничтожение врагов своего народа — что спокойно последовал за Питамаканом к нашим лошадям, испытывая лишь большую радость и гордость за совершенное. И когда мой «почти-брат» снова затянул Песню Победы, я стал ему подпевать.

Нас беспокоило только одно — состояние наших коней, которые нуждались в отдыхе и кормежке. Питамакан сказал, что знает неподалеку к западу хорошее место, где весной образуется небольшое озерцо. Если вода еще не сошла, то оно подойдет для нашей дневки, а если там уже сухо, то нам придется добираться до речек у самых Скалистых Гор.

Мы поспешили в путь, пересекли цепь невысоких гор и прибыли к низине посреди прерии. Было видно, что прежде это место покрывала густая зеленая трава, ныне вытоптанная бизонами и антилопами. Мы въехали в эту ложбину и в самом ее центре нашли небольшое озерко с коричневой водой, обильно покрытой мошкарой. Наши лошади стали ее пить, но мы не смогли преодолеть отвращения. Мы нашли место, где трава была получше, и расседлали коней. Я встал на дежурство, а Питамакан лег спать. День был жаркий. Меня сильно мучила жажда. Я взял одеяло, зачерпнул его углом немного воды и стал процеживать. Но лишь только я подставил рот под струйку, его как огнем обожгло.

Я побежал обратно к Питамакану и разбудил его.

— Здешняя вода полна какой-то жгучей гадости, — сказал я. — Я только попробовал. А лошади ее пили и много. Мне очень хочется пить. Давай поедем дальше.

— Хорошо, — сразу же согласился он.

Мы ехали всю долгую и жаркую вторую половину дня, время от времени давая передышку лошадям. Около пяти часов вечера мы достигли небольшой речушки, сбегающей с гор. Вблизи виднелись кострища с еще свежим пеплом. Здесь на нескольких маленьких костерках военный отряд кри жарил ребра антилопы: расколотые кости валялись вокруг. Это окруженное утесами место не очень подходило для нашего лагеря, поскольку здесь нас легко могли захватить врасплох.

Но мы наконец утолили жажду и пустили коней напиться вволю, а потом искупались и без лишних задержек последовали дальше. Незадолго до заката мы обнаружили небольшое стадо бизонов в удобном для охоты месте. Питамакан подполз к ним и застрелил годовалого бычка. Мы взяли у него язык и ребра и поехали дальше. Около десяти вечера мы прибыли на Ки-нук-си-ис-и-сак-таnote 46 или, как называют ее белые, реку Милк.

Несколько лет тому назад где-то в этих местах пятеро трапперов Компании Гудзонова Залива, столкнувшись с двумя нашими охотниками, заявили, что те не имеют права здесь промышлять, поскольку это территория их компании. У них отняли буквально все — лошадей, меха и даже ружья — и предупредили, что если они еще когда-нибудь явятся, то будут еще более сурово наказаны.

Наши люди отправились прямо на юг к реке Марайас, где, как они знали, стояли лагерем пикуни. Там они раздобыли коней и оружие и с несколькими юношами-черноногими вернулись для мщения. Они разыскали северных трапперов, стоявших лагерем на одном из притоков Марайаса у самого подножия гор, и неприятно удивили своих обидчиков, не только вернув обратно свои вещи, но отобрав и передав своим индейским друзьям заодно и все остальное имущество противника.

После этого их управляющий направил нашему исключительно дерзкое письмо, в котором заявлял, что территория Компании Гудзонова Залива простирается к югу вплоть до реки Марайас и что, если люди Американской Меховой Компании будут захвачены к северу от этой реки, они будут им повешены.

Наш управляющий не стал отвечать. Однако после этого, отправляя наших людей ставить капканы по реке Милк, он посылал их отрядами по десять человек. При этом они получали строгие указания быть постоянно настороже в отношении служащих Компании Гудзонова Залива и не давать застигнуть себя врасплох. Они должны были быть готовы встретить их подобно вражескому военному отряду.

Вот так обстояли тогда дела между Компанией Гудзонова Залива и Американской Меховой Компанией. Мы знали, что по договору с Англией 49-я параллель была границей между Соединенными Штатами и Канадой, но ни одна из компаний не располагала точными сведениями, где именно проходила разделительная линия. Северяне утверждали, что она должна быть где-то на уровне устья реки Марайас, а мы были уверены, что ее следует проводить по верхнему течению Южного Саскачевана. Впоследствии, когда граница была проведена на местности, обнаружилось, что ошибались обе стороны. Река Милк своей излучиной заходит в Канаду, а потом снова выходит с ее территории. А той ночью мы с Питамаканом переправились через Милк как раз в самой верхней точке этой излучины.

Мы устали и были очень голодны. В таком же состоянии находились и наши кони. Напоив, мы пустили их пастись, привязав к колышкам там, где росла хорошая трава. Затем мы из предосторожности укрылись в густых зарослях, развели там костер, зажарили и поели мяса молодого бизона. Пока что мы не очень опасались людей Компании Гудзонова Залива — даже если кто-либо из них и был где-то поблизости, на ночь он останется в своем укрепленном лагере. Гораздо более серьезную угрозу представляли вражеские военные отряды. Но мы единодушно решили, что в дальнейшем надо будет опасаться белых трапперов в той же степени, как и врагов-индейцев. И так по крайней мере до тех пор, пока не доберемся до лагеря черноногих. Только там, располагая поддержкой друзей, мы сможем ничего не бояться: даже все красные куртки из Горного Форта ничего не смогут нам сделать.

Нам следовало держать путь к Южному Саскачевану, а именно тому самому месту, где эта река образуется от слияния рек Много Мертвых Вождейnote 47 и Белли. Далее надо было двигаться вверх по течению реки Белли к реке Олдмен и опять на север, может быть, до самого Северного Саскачевана. При этом мы должны были высматривать палатки нужных нам племен или гужевые тропы, которые к ним вели. Но мы понимали, что когда нам удастся их найти, это будет, по существу, еще только началом нашего путешествия. Самой сложной задачей оставалось отыскать кутене в обширной горной местности, ограничивающей Великие Равнины с запада.

Ни племена черноногих в целом, ни их отдельные представители, ни я сам не были горными жителями. Мы любили просторные, залитые солнцем равнины, которые хорошо просматривались во всех направлениях. Мы боялись мрачных, густо заросших лесом горных склонов, где на каждом повороте подстерегала неожиданная опасность. Когда черноногим приходилось пересекать горный хребет, например в походах против вражеских племен, обитающих на западных склонах Скалистых Гор, — они выступали большими отрядами, часто в пару, а то и больше, сотен воинов.

А нас с Питамаканом было только двое!

— Мат-си-ки-ва ник-си олто-кан! — воскликнул мой друг.

Мы оба ободрились и рассмеялись. Эту поговорку можно буквально перевести как «ничего не случится от птичьей головы». Так воины говорили в знак презрения к любой опасности, какой бы она ни была.

После еды мы присыпали костер землей и легли спать. Было очевидно, что врагов оставленное нами маленькое пламя привлечь не могло, и поэтому до восхода мы чувствовали себя вполне спокойно. Пробудившись утром, мы искупались в реке, поели бизонины и продолжили свой путь по тропе. Когда мы выезжали из речной долины, многочисленные стада бизонов со всех сторон следовали на водопой. Некоторых из них мы вспугнули и забеспокоились — не стали ли вражеские наблюдатели свидетелями их бегства? И опять Питамакан сказал:

— Ничего не станется от птичьей головы.

В данном случае это значило, что как ни крути, а на открытой равнине наши кони обеспечат сохранность скальпов на наших головах.

В этот день в поле нашего зрения на западе появилась Ни-на Ос-тук-ви (Вождь-Гора) — высокая гора, стоящая несколько отдельно от своего хребта. Она полого спускается в сторону основной гряды, но круто обрывается в прерию и как бы ведет на просторную равнину своих меньших братьев. Это одна из весьма примечательных вершин. Она видна на добрые сто миль к югу и северу. Черноногие ее очень почитают, у них она считается священной («солнечной») горой.

Преодолев горную цепь к северу от реки Милк, мы стали спускаться на холмистую равнину. Питамакан обратил мое внимание, что мы теперь на территории бассейна Северного Саскачевана. Я не был чужд увлечению географией и по висевшей в нашей конторе карте проследил, как эта река прокладывает свой путь в Гудзонов Залив. Я также слышал от бывалых людей (прежде большей частью служивших в Компании Гудзонова Залива) рассказы о длинных суровых зимах в устье этой реки, о больших поля плавучего льда в Гудзоновом Заливе, похожем на целый океан, и о Йорк-Фактории — крупном тамошнем торговом посте Компании. Рассказчики единогласно считали, что по сравнению с нашей это была неинтересная страна. В ней не было ни бизонов, годных для облавной охоты, ни медведей гризли. Индейцы зимой передвигались на снегоступах, а летом — на каноэ. Они были робкими, как и тот мелкий пушной зверь, которого они ловили.

Но здесь к югу от большой реки все было по-другому. Двигаясь верхом по обширной прерии, я сознавал, что впереди нас может ожидать много больше приключений, чем нам хотелось бы. Теперь нам следовало опасаться не только вражеских военных отрядов, но и возможного ареста и заключения в тюрьму со стороны могущественных торговцев севера.

Одного взгляда на долины и равнину вокруг, было достаточно, чтобы понять, что тех, кого мы ищем, поблизости нет. Все пространство, насколько достигал наш взор на север, запад и восток, было покрыто бизонами. Большой торный путь, по которому мы следовали, здесь кончался. От него на запад ответвлялась меньшая тропа. Двинувшись по ней, вскоре мы спустились в долину реки Много Мертвых Вождей и остановились на привал, чтобы отдохнуть, пожарить мяса и поесть. В той небольшой подковообразной ложбине не было ни леса, ни кустарника, и враги не могли скрытно к нам подобраться — иначе мы ни за что не остановились бы там.

Когда мы устроились у маленького костра, Питамакан указал на большое черное пятно на утесе, стоявшем на другом берегу.

— Этот черный камень сильно пахнет. Он может гореть как дерево, — сказал он мне.

Это был уголь. Но тогда мне это было неинтересно. Еще маленьким мальчиком я видел коллекцию такого угля в офисе Пьера Шуто в Сент-Луисе.

— Да, я знаю этот камень, — ответил я. — Много ниже по течению реки, в месте-где-много-домов, в котором я родился, люди топят этим камнем свои очаги. Если бы он залегал южнее, мы могли бы обменивать его на ружья, одеяла, пищу и другие полезные вещи. Но, поскольку он находится здесь, — это ничего не стоящий для нас товар.

— Да. И это больше, чем бесполезный камень. Когда он горит, никто не может находиться близко! — воскликнул мой «почти-брат», потянув носом воздухnote 48.

Продолжая разговор, Питамакан рассказал мне о великом разгроме кри, произошедшем неподалеку от реки, на которой мы стояли. Я полагаю, что это было там, где ныне стоит Летбридж, поскольку лагерь народа Питамакана был разбит вблизи утеса, в котором было несколько выходов пахучего камня.

Лагерь состоял из двух частей: меньшая группа палаток из рода Одиноких Едоков находилась непосредственно возле утеса, сотни палаток других родов пикуни стояли в низине чуть западнее. Военный отряд приблизительно в три сотни воинов кри обнаружил стоянку возле утеса и не зная, что это лишь небольшая часть лагеря, поддавшись глупой ненависти к черноногим, дождался сумерек и атаковал своих врагов.

Но ранее несколько юношей-пикуни уже выследили неприятеля, и все воины главного лагеря, под прикрытием утеса, перешли в палатки Одиноких Едоков. Уверенные в успехе кри были встречены градом пуль и стрел, который обрушили на них воины, намного превосходившие числом нападавших. Многие были окружены и перебиты. Остальные в ужасе бросились в реку, но все равно были убиты или утонули в ее водах. Лишь семерым из довольно большого отряда удалось добраться домой и рассказать о судьбе, постигшей их товарищей.

VI. В лагере сиксика

Мы хорошо отдохнули, наши лошади плотно наелись сочной травой, основательно напились, и мы двинулись вдоль реки вверх по течению. Найдя, что она здесь слишком глубока для переезда вброд, мы отъехали на милю в прерию и продолжили путь на запад, держа речную долину в поле своего зрения. Когда взошло Солнце, мы вернулись к реке, зажарили и поели мяса, напоили коней, а затем поднялись на равнину и безостановочно двигались дальше до самых сумерек. На ночь мы улеглись под одеялами на стоянке, устроенной на открытой равнине, с полным осознанием того, что враги нас здесь не достанут.

Мы выспались, встали на рассвете и опять отъехали на милю от реки. Как только встало Солнце, мы поднялись на холм и осмотрели прерию и речную долину. Низина вверх и вниз по течению реки заросла тополями. На открытых участках виднелись вапити и белохвостые олени. Некоторые из них продолжали пастись, а большинство медленно передвигалось к укрытиям для долгого дневного отдыха. С нашим приближением животные освобождали тропу, но не спешили убегать далеко. Очевидно, они уже много лет не сталкивались с охотниками. Мы пришли к выводу, что самые молодые животные в возрасте года или двух вообще могли еще не встречать человека.

С удовольствием искупавшись и хорошо поев жареного мяса, мы опять выехали на открытую равнину. Не так уж далеко впереди возвышался покатый одинокий холм. Мы въехали на него и спешились. Я достал свою подзорную трубу и стал тщательно осматривать окрестности. В поле нашего зрения оказались более двадцати пяти миль — вплоть до подножия Скалистых Гор и пятнадцати миль к северу до высокой гряды, разделяющей бассейны рек Миссури и Саскачевана. Примерно в двадцати милях к северу от нас находился высокий вытянутый холм, который Питамакан назвал Мо-Квансnote 49.

День был ясным, а моя труба довольно сильной. С ее помощью подножия Скалистых Гор просматривались так, словно они были не больше, чем в миле от нас. Крупными темными пятнами и небольшими группами вблизи и вдали во всех направлениях виднелись бизоны и никто из них не выказывал беспокойства. Не было похоже, чтобы на западе мог находиться разыскиваемый нами большой лагерь, иначе бизоны были бы вспугнуты охотниками.

Мои глаза устали от напряжения, и я передал трубу Питамакану. Повернув ее к северу, он сразу же воскликнул:

— У Мо-Кванса большая облава на бизонов! Этой ночью мы будем спать в удобной палатке! На слиянии Белли и Олдмена мы найдем лагерь черноногих!

Я забрал трубу и навел ее на равнину восточнее Белли. Огромное стадо бизонов мчалось на юг, поднимая позади себя подобное дымовой завесе высокое и густое облако пыли. Его бегство вызвало возбуждение всех стад на его пути. В массе черных животных на таком расстоянии было просто невозможно разглядеть всадников, но по характеру бегства бизонов прямиком через равнину не оставалось сомнений в том, что их преследует большое число охотников.

— Ты прав. Это большая облава. Но ты можешь и ошибиться насчет возможности оказаться в лагере уже этой ночью. Наши северные друзья не единственные, кто может охотиться в этих местах, — ответил я.

— Не говори глупостей, — заявил в ответ мой друг. — Ты должен прекрасно понимать, что вражеский военный отряд не осмелился бы обнаружить себя, устроив такую большую облаву на бизонов. Без сомнения, там наши друзья. Давай-ка! Поехали к ним.

Мы спустились с холма и потеряли из виду то место, куда направлялись — его закрыли другие возвышенности. Но это уже не имело значения. Мы безостановочно гнали коней быстрой рысью и где-то около трех часов дня прибыли туда, где происходила облава. На протяжении нескольких миль равнина была усеяна останками бизонов: головами, ногами, костями, внутренностями. Надо всем этим теперь устроили пиршество волки, койоты, лисы и хищные птицы. Некоторые из хищников (особенно лисы) не столько ели, сколько разбрасывали еду.

— Ну вот! Взгляни-ка на это! И что ты теперь скажешь? Будем мы спать этой ночью в палатке или нет?! — воскликнул Питамакан, подгоняя коня вперед.

То, на что он указывал, было уходящей на север вьючной тропой. Она могла означать лишь одно: следом за мужчинами-охотниками приезжали женщины с волокушами, чтобы помочь в разделке добычи и перевозке домой мяса и шкур. Мы направили коней по этой тропе. Волокуши женщин и копыта лошадей, на которых ехали их мужья, оставили такой глубокий след, что мы без всяких затруднений двигались по нему.

Все мои сомнения развеялись: охотники принадлежали или к нашему народу, или к одному из дружественных горных племен, которому было дано разрешение разбить здесь лагерь и охотиться на равнинах, принадлежащих черноногим. Этой ночью мы будем спать в палатке! Тем временем наши лошади учуяли след других, прошедших тут совсем недавно. Они вскинули головы, нервно повели ушами и энергично устремились вперед.

Питамакан произнес, указывая впереди себя:

— Там, где река Олдмен впадает в Белли, мы и найдем лагерь, который ищем.

Я знал, что река Олдмен получила свое название в честь Нап-И (Старика, Древнего)note 50 — главного божества и творца всего мира у черноногих до появления у них той удивительной религии Солнца, которую они заимствовали у южных племен. Однако пока мы ехали, я спросил Питамакана, почему эта река носит такое название. И он рассказал, что она вытекает из длинного глубокого ущелья в скалистом предгорье. В нижнем его конце лежат два огромных круглых камня, которые Старик скатил вниз, чтобы поставить отметину на равнине. Дело в том, что однажды он затеял там игру с Мик-ап-и (Красным Стариком) — первым мужчиной, которого он сотворил. Древний, катая камни, жестоко разгромил Мик-ап-и в этой игре. Он выиграл все, что у того было; все, что тот успел накопить.

С отроческих дней я серьезно интересовался индейскими религиями и пришел к выводу, что Древний подобно богу других алгонкинских племен (например, кри и чиппева) олицетворял Свет. Это был не свет дня, а слабый первый луч рассвета, который приносит Солнце, чтобы согреть землю. У этих племен Утренняя Заря считается более могущественной, чем само Солнце; она как бы мать его и, следовательно, необычайно важна для всего живого. Все народы персонифицируют свои представления об Источнике жизни. Кри и оджибвеи говорят, что ее творцом является Мишевабу (Великий Белый Кролик). Но это понятие, так же как и слово черноногих «Нап-И», в действительности означает Утреннюю Зарю.

Черноногие были единственным из алгонкинских племен, чьи воины постоянно совершали походы на Дальний Юг. В некие довольно давние времена несколько из этих воинов или вошли в дружественные отношения с каким-то южным племенем или на долгое время попали к нему в плен (а может быть, это южане оказались в таком положении у черноногих). И через них к северному племени пришла религия с удивительными представлениями о Солнце и Луне, примечательная также возведением гигантских пирамид, которые стоят неподалеку от современного города Мехико.

Черноногие, однако, усвоили лишь веру, что Солнце — вседержитель Вселенной, Луна — его жена, а Утренняя Звезда — их сын. О столь темной стороне ацтекской религии, как тысячи военнопленных, приносившихся в жертву на вершинах пирамид, они ничего не знали. Итак, в какие-то далекие времена из вторых рук они получили с юга некое общее представление о религиозных воззрениях строителей мексиканских пирамид, добавили к этим идеям свои собственные, и в итоге возникла высокоморальная религия, заслуживающая самой положительной оценки.

Между тем, около пяти вечера мы с Питамаканом приблизились к месту слияния двух рек и увидели многочисленные конские табуны, пасущиеся на покатой равнине. С нашим приближением к нам подскакали два юных табунщика. От них мы узнали, что здесь разбили общий лагерь и собственно черноногие, и каина. С ними вместе были и сарси — небольшое племя атапасков, которое встало под покровительство Конфедерации много лет тому назад. Разумеется, юноши сразу же обратили внимание на свежие скальпы, свисавшие с седла Питамакана, и пришли в сильное возбуждение, когда мы рассказали о своей схватке с врагом.

Они стали уговаривать нас остановиться, раскрасить себя и лошадей, а затем торжественно въехать в лагерь. Но мы отказались. Питамакан заявил им, что мы сделаем это при возвращении в лагерь пикуни. Но действительной причиной было то, что мы не хотели сразу же показывать свои новые ружья. Они были зачехлены, включая даже приклады, и мы намеревались не вытаскивать их, пока не наступит время продемонстрировать, с какой скоростью мы можем из них стрелять.

— Хорошо, но мы поедем сообщить о вашем прибытии, — сказал один юноша, и они буквально умчались к лагерю, изо всех сил погоняя коней.

Мы же поехали своей обычной рысью и через полчаса поднялись на гряду, которой заканчивалась та равнина.

В этом месте две реки образовали широкие долины, поросшие густым лесом. Прямо перед нами в долине реки Белли стоял самый больший из трех лагерей. В нем было около семи сотен палаток и принадлежал он собственно черноногим. Вслед за ним, выше по течению, находились приблизительно две сотни палаток каина, а еще дальше стоял лагерь сарси — около ста палаток.

Почти все палатки во всех трех лагерях были покрыты новой белой бизоньей кожей, и на фоне зелени деревьев и травы смотрелись очень нарядно и привлекательно. Кое-где виднелись разрисованные палатки знахарей (жрецов Солнца). Изображенные на их покрышках красочные образы бизонов, выдр, Солнца, Луны и четырех Сторон Света радовали глаз. А сейчас все три лагеря окрасились еще и в красный цвет от бесчисленных полосок мяса, развешанных сушиться на длинных веревках: один конец их цеплялся за верх волокуши, а другой привязывался к ближайшему кусту.

Мясо нарезалось тонкими пластами, в среднем около полудюймаnote 51. Наибольшие из них были длиной в фут или два. Мясо сушилось на солнце и ветру в течение двух дней. Затем оно складывалось для будущего использования в парфлеши — вместилища из сыромятной кожи в форме конверта, богато украшенные геометрическими рисунками. Так мясо сохранялось месяцами и было хорошо и в натуральном, и в вареном, и в жареном виде.

Кроме того, большое его количество тщательно толклось и смешивалось с костным мозгом, образуя пеммикан, может быть самый питательный из всех известных мне продуктов. Пеммикан был трех видов: простой, ягодный и мятный. Причем последний пользовался особой популярностью.

Однако вернемся к нашему рассказу. Два юных табунщика, которые поскакали в лагерь впереди нас, уже распространили новость о нашем прибытии, произошедшей стычке с врагами и о том, что мы сразили четверых из них. И, пока мы спускались по пологому склону в долину, где стояли палатки сиксика, нас выбежала встречать громадная толпа народа, все время пополнявшаяся людьми из верхних лагерей. Как всегда, впереди были женщины, громко восклицавшие:

— Мы приветствуем Питамакана, вождя! Приветствуем истребителя наших врагов! Ататойя тоже вождь! Он тоже сразил наших врагов. Приветствуем Ататойю!

Они подняли такой шум, что мужских голосов вовсе не было слышно. Не желая толкаться в женской толпе, многие из них посылали к нам мальчиков с приглашениями остановиться у них. Они поручали передать нам, что их палатки — наши палатки. Только за несколько минут мы получили около полусотни таких приглашений. Но толпа вокруг нас была так велика, а ее гомон был столь силен, что мы ничего не могли им ответить.

Мы искали взглядами вождя сиксика Большую Ногу Кроу. (Почему его так прозвали, я расскажу чуть дальше). Наконец мы увидели его стоящим вне массы народа. Когда он заметил, что мы смотрим на него, то сделал знак, приглашающий разместиться у него дома. «Хорошо», — просигналил в ответ Питамаканnote 52. Но прошло еще немало времени, пока мы сумели пробиться к его палатке. Тут мы спешились. По старинному обычаю черноногих хозяин обнял каждого из нас и поцеловал в щеку.

— Приветствую вас, дети мои! — воскликнул он. — Я рад видеть вас сегодня. Рад слышать, что вы уничтожили нескольких наших врагов!

Считайте мою палатку своим домом. Все, что там есть — ваше!

Мы тоже отвечали соответствующим этикету образом…

— Смотри! Вон там, в толпе, двое белых людей! — внезапно шепнул мне Питамакан.

Когда мы проходили за вождем в его палатку, я быстро повернулся, взглянул в указанном направлении и тоже увидел их. На обоих были белые капоты из одеял Компании Гудзонова Залива! Один был грузным рыжим мужчиной, а другой — низким, невзрачным, плохого телосложения. Злобно глядя на нас, эти люди вовсе не стремились пройти вперед и познакомиться с нами поближе. Конечно, с первого взгляда они распознали во мне одного из своих заклятых соперников с юга.

— Уж они постараются нам насолить, насколько смогут, — ответил я своему «почти-брату».

Встретившие нас у входа в палатку женщины приняли поводья наших коней. Мы вошли и были усажены на сиденья справа от места хозяина, в соответствии с нашим возрастом. Ружья мы оставили при себе и осторожно уложили их перед собой. Мы надеялись, что присутствующие не сразу обратят внимание на отсутствие у нас рогов с порохом и сумок для пуль.

— Итак, я очень рад, что вы оба сидите в моей палатке сегодня, — произнес вождь.

Он достал доску, на которой резал свой табак, и приготовился набивать трубку.

— Теперь, расскажи мне, сын Белого Волка, как поживает твой отец и Большое Озеро, а также и остальные мои друзья? А ты, молодой Ататойя — как дела у твоего дяди, вождя Дальнего Грома?

Мы ответили, что с нашими родственниками все благополучно и они шлют ему свои приветы. Затем он попросил рассказать о нашей стычке с врагами, и Питамакан сделал это в мельчайших подробностях.

— Хорошо! Но удивительно! Я поражен, как это вы смогли так быстро сразить четверых — вы должны были очень быстро заряжать свои ружья и исключительно точно целиться! — воскликнул он. — А теперь передайте мне то послание, что вы доставили. Я знаю, что оно у вас есть, иначе вы бы не отправились сюда на север, чтобы только проехаться и навестить нас.

— Мы доставили вам два послания. Одно — от Большого Озера, Красного Ворона и других вождей пикуни и каина, а другое — от Дальнего Грома, — сказал ему Питамакан и кивнул мне, предоставляя первое слово.

— Нет, говори ты первым, — парировал я.

Поскольку как раз в это время женщины внесли наше походное снаряжение, я покопался в сумках и достал две упаковки нашего хорошего виргинского табака, бесконечно лучшего, чем прихваченный морозами дешевый табак Компании Гудзонова Залива.

— Хорошо. Большая Нога Кроу, великий вождь, — произнес Питамакан, — вот какое послание привез я вам от Большого Озера и Красного Ворона. Они просят вас поскорее прийти к ним на юг и вместе отправиться на зимовку в края, лежащие к югу от Большой Реки и принадлежащие вам с ними. Туда заявились кроуnote 53 и теперь охотятся на наших бизонов и ловят наших бобров на Другой Медвежьей Реке. Вас приглашают наказать их, изгнать плачущими обратно за реку Вапити, на ту землю, которая действительно им принадлежит. Вот, вождь, какое послание я привез вам.

— Вождь, — продолжил я вслед за своим «почти-братом», — мое послание к вам от Дальнего Грома. Он говорит тебе, Орлиным Ребрам и Хромому Бизону следующее: «Братья! Я посылаю вам табак и приглашаю выкурить трубку вместе со мной. Я зову вас вернуться в свою южную страну. Тогда я смогу сделать каждому из вас потрясающий подарок. Откровенно говоря, я очень огорчен, но вы и ваши дети могут избавить меня от этой напасти. Мой большой вождь бранит меня за то, что я отправил ему очень мало шкур и мехов. Я хочу получить все, что вы добудете. И я дам вам за это гораздо больше, чем торговцы красных курток. На двух судах мне доставили много товаров и это лучшие товары, какие я когда-либо имел. Вы сможете получить их очень дешево. Вожди, я прошу вас прийти ко мне!

С этими словами я передал Большой Ноге Кроу приготовленный табак. Он положил его рядом с собой, разжег свою длинную трубку, задумчиво сделал несколько затяжек, передал ее нам и сказал:

— Вы доставили мне ясные послания, высказанные убедительными словами. Сердце подсказывает мне сразу ответить, что мы сделаем все то, о чем вы нас просите. Но я не могу сделать этого. Я созову совет, чтобы он рассмотрел это дело. Вы видели двоих белых, которые стояли сзади приветствовавшей вас толпы?

— Да, мы заметили их, — ответил я. — Это люди торговцев красных курток?

— Да. Они явились сюда с лошадьми, гружеными вещами, в которых мы всегда нуждаемся — порохом, пулями, табаком и разными другими припасами, которые многие из наших взяли, обещав заплатить за них позднее. К тому же, еще перед откочевкой на летнюю охоту, некоторые взяли вещи в кредит у торговцев в форте. Дело обстоит вот как: после того, как мы продали добытые зимой шкуры и меха, у нас был совет с главным торговцем красных курток по имени Скверный Язык. Мы обещали ему, что следующей зимой будем опять охотиться в этой северной стране, а он убеждал нас взять у него все те товары, которые только хотим. Вы догадываетесь, чем все это обернулось. Многие из моих детей оказались в долгу, поскольку посчитали, что не смогут обойтись без вещей, сделанных белыми людьми. И в таком же положении каина, сарси и кутене. Ну а мы — вожди — поручились этому старому Скверному Языку своим словом, что наши дети расплатятся за все, что они взяли. И что же нам теперь делать? Я не знаю, что скажут другие вожди. Не знаю, какой ответ я сам смогу вам дать.

Он повернулся к своей старшей жене и распорядился:

— Женщина, скажи Маленькой Выдре, чтобы он пришел ко мне.

Мы знали, что Маленькая Выдра был его лагерным глашатаем.

VII. Торговая дипломатия

Этот человек не пришел, а буквально прибежал. Как и все лагерные глашатаи, это был не воин, а лишь тот, кто любит рассуждать о них. Такие люди греются в лучах славы настоящих бойцов, крутятся вокруг них, хвастаются своей близостью к ним и напыщенно заявляют: «Однажды мы решили сделать то-то… « Этот человек тут же торопливо примчался в палатку с восклицанием:

— Я здесь, великий вождь, я здесь. Я бежал бегом. Мои уши распахнуты для твоих указаний!

Вождь пренебрежительно взглянул на него и сказал:

— Отправляйся к Орлиным Ребрам и Хромому Бизону и передай им, что Большое Озеро просит нас выступить вместе с ним в поход на юг к Другой Медвежьей Реке, чтобы изгнать кроу, которые расхищают там нашу дичь и пушнину, а затем остаться там на зимовку. Скажи также, что Дальний Гром просит нас прибыть к нему и получить прекрасные подарки, приготовленные им для нас. Скажи им также, что все это нужно хорошенько обдумать. Ведь мы уже дали Скверному Языку другие обещания и имеем долги перед ним. Пусть они все это обсудят с вождями родов, а на закате соберутся сюда в мою палатку для окончательного решения.

— И передай каждому из них по две пачки табаку, который Дальний Гром просит их курить, — добавил я, вручая ему четыре упаковки.

— Я иду! Я спешу передать им ваши слова! — воскликнул глашатай и метнулся в дверной проем палатки, подобно белке, юркнувшей в дупло.

— Теперь о кутене, вождь. Где они сейчас? — спросил я.

— Они покинули торговый форт красных курток, где мы были месяц назад и направились в горы на летнюю охоту. Мы договорились, что они вернутся в месяц падающих листьев и зиму проведут вместе с нами на реке Лук, — ответил вождь.

— Наши послания адресованы также и им. Не можешь ли ты сказать нам, где они могут быть? — вступил в разговор Питамакан.

— Все, что мне известно — они собирались углубиться в горы вверх по течению Белли, на которой мы и стоим. Но я даже не представляю, где они теперь могут быть. Вы же знаете этих горцев: они ходят по скалам и ущельям Станового Хребта Мираnote 54 вдоль и поперек так же свободно, как мы — по своим тропам в прерии. Единственный способ найти их — идите вверх, вдоль этой реки, пока не наткнетесь на их тропу, а она уж приведет вас к их палаткам.

— Но пожалуй это будет нелегко, — забеспокоился я. — Дожди и тающий снег уже смыли их следы. Мы будем как слепые. В одном месте мы поднимемся на вершину горы, чтобы только убедиться, что перед нами обрыв. А в другом — заберемся в каньон только для того, чтобы обнаружить, что нужно возвращаться обратно.

— Не беспокойся, дожди не могли уничтожить все следы кутене, вместе с сотнями их коней, — сказал Питамакан.

— Ты прав, сынок. И вот, что я еще скажу: поедете ли вы разыскивать, кутене зависит от того, что мы решим здесь на совете. Если мы не пойдем на юг, они поступят так же, — заметил Большая Нога Кроу.

— Значит ли это, что вы не откликнетесь на призыв Большого Озера и Дальнего Грома? — спросил я.

— Сын мой, пока я не могу дать тебе ответ. Мое сердце разрывается от необходимости сделать выбор между двумя вещами: обещаниями, данными ранее здесь, и крайней необходимостью нашего присутствия там на юге для борьбы с кроу. Я терзаюсь. Дай мне подумать.

Тем временем женщины поставили перед нами еду, но я был так напряжен и напуган возможностью неудачного завершения всего нашего дальнего путешествия, что смог проглотить лишь несколько кусочков мяса. Я отодвинул миску и тихо сидел, вглядываясь в лицо вождя и пытаясь отгадать, как же сложится разговор на предстоящем совете. Я знал о громадной любви и уважении, которыми был окружен Ис-сан-во-мук-си-ку (Большая Нога Кроу) или, как ошибочно называли его прежние торговцы — Воронья Нога.

Это имя было дано ему жрецом Солнца. Как и многие имена черноногих, оно было связано с видением того жреца в его вещем сне. У них бытовала вера, что сны являются непосредственным выражением реального жизненного опыта, когда тень спящего, или, как бы мы сказали, дух или душа его, отделяется от тела и пускается в странствие. В таком сне тень знахаря отправилась в военный поход. Вдруг она заметила большую человеческую ногу, торчавшую из кустов. Это прятался враг. Атакованный и убитый, он оказался воином кроу, очень высоким и могучего телосложения. После этого сна жрец и дал будущему вождю имяnote 55.

Тут Питамакан внезапно прервал мои размышления, прошептав:

— Сюда идут наши враги!

Дверная занавеска была рывком откинута в сторону, и я увидел входящих в палатку: это были двое белых мужчин. Вождь указал им на места неподалеку от нас и рыжеволосый кивнул мне, коротко и неприязненно буркнув:

— Как поживаете?

— А как вы себя чувствуете? — ответил я вопросом на вопрос.

— Бонжур, месье! — произнес другой, усаживаясь.

При этом он отвесил мне вежливый поклон и сделал приветственный знак рукой.

— Бонжур, — отозвался я.

Он снова улыбнулся, и я почувствовал, что скорее всего он не будет мне настоящим противником. Но сейчас оба они явились вместе и с ружьями в руках — старыми кремневыми ружьями — причем вынутыми из чехлов.

— Ну, юноша, — начал рыжеволосый, — как вас зовут?

— Ататойя, — ответил я.

— Ха! И что же значит это имя? — проворчал он.

— Это можно сказать — Лэ Рейнарnote 56, — мешая английские и французские слова, пояснил его спутник.

— Ха! Лисица! Ваше имя — Фокс! Вы — сын представителя Американской Меховой Компании!

— Его племянник, — поправил я.

— Ха! И вы осмелились прибыть сюда, чтобы переманить к себе наших индейцев?! Вы отправитесь со мной в город! Я арестую вас! — заорал он.

Я в упор посмотрел этому северянину прямо в глаза и ничего не ответил. И как же он в свою очередь сверлил меня взглядом! Он ведь уже знал, зачем мы явились: лагерный глашатай повсеместно возглашал об этом.

— Что сказал тебе этот Рыжеголовый? — между тем спросил меня Питамакан.

— Что он схватит меня и доставит в форт красных курток, — ответил я.

— Ха! Раньше он умрет, прямо здесь! — воскликнул мой «почти-брат», рванувшись позади меня за своим ружьем.

Я успел его перехватить, а Большая Нога Кроу воззвал к нему:

— Нет-нет! В моем доме не стреляют. Но и не хватают моих почетных гостей, — продолжил он и произнес, повернувшись к служащему-французу:

— Скажи Рыжеголовому, что он должен оставить моих друзей в покое.

Когда это было переведено моему врагу, он пришел в такую ярость, что на какое-то время даже потерял дар речи. Наконец он вновь обрел голос и разразился такими словами:

— Энтони, передай-ка вождю вот что: Скверный Язык отправил меня сюда не только торговать, но и для того, чтобы арестовать любого торговца с юга, который только посмеет заявиться в наши края, и держать его в тюрьме много зим. Ибо эта страна принадлежит Скверному Языку!

После того, как Энтони добросовестно перевел сказанное, сердиться стал Большая Нога Кроу. Но, прежде чем он успел ответить, я обратился к нему:

— Вождь, теперь ты видишь, как обстоит дело. Красные куртки не признают эту землю страной черноногих, а заявляют, что это их собственная страна. Больше ста лет тому назад Большой Вождь красных курток, который живет далеко за бескрайней водой, направил послание праотцам этих торговцев с севера. И там заявлялось, что все в этом обширном краю, как и сама страна на восток и запад, навсегда отдается Большим Вождем этим торговцам. Да, именно так. В том послании говорилось, что это их страна, и они теперь утверждают, что она и впрямь им принадлежит. Вождь, обдумай, как отличаются от них наши люди, торговцы длинных ножей. Что они сделали прежде всего, поднявшись вверх по реке? Там, в устье реки Вапити, они сказали народу земляных домовnote 57: «Позвольте нам построить здесь, в вашей стране, дом и торговать с вами в обмен на меха и шкуры» note 58. А потом, около тридцати лет тому назад, когда ваши отцы посетили народ земляных домов, длинные ножи сказали им: «Разрешите нам придти в вашу страну и торговать с вами». И ваши отцы сказали: «Хорошо. Приходите жить в нашей стране и торговать с нами»…

— Да! Да! Я это знаю! Я помню. Я был еще мальчиком, но достаточно взрослым, что бы знать, о чем говорилось на том совете! — прервал меня Большая Нога Кроу.

— Вот так наши люди построили форт в устье Медвежьей Реки. А когда он был сожжен, его построили на том самом месте, где он стоит и сейчас — тоже с вашего позволения. По вашему разрешению мы продолжаем жить на вашей земле и торговать с вами. Да, именно так, вождь! Смотри же, как мы отличаемся от этих красных курток. Мы не только не заявляем, но не можем и подумать о том, что страна черноногих принадлежит нам! А красные куртки без тени сомнения заявляют, что и вы сами принадлежите им!

На этом я закончил свою речь. И пока я ее произносил, вождь от крайнего изумления то и дело хлопал пальцами по губам. В конце концов он ударил себя по лбу и бессильно откинулся на своем ложе, говоря больше про себя, чем для меня:

— Верно! Все это правда, которая до сих пор скрывалась от нас!

Пока я говорил, рыжеволосый сердито таращился на меня. Теперь он повернулся к французу и воскликнул:

— Что он наплел, Энтони?! Какой лжи он нагородил вождю?

Но прежде, чем Энтони успел ответить, вождь внезапно подался вперед и потребовал от француза-переводчика:

— Спроси Рыжеголового: «Ты сказал, что эта страна принадлежит вам, торговцам красных курток. А мы также принадлежим вам?»

— В каком-то смысле и вы нам принадлежите, — ответил Рыжеголовый. — Вы подобны нашим детям. Нам предписано следить за соблюдением ваших интересов и потому вам надо слушаться нас.

По мере перевода этих слов, дыхание Большой Ноги Кроу участилось, лицо его посерело, глаза вспыхнули огнем. Он уже открыл рот, чтобы дать северянину достойный ответ, но как раз в этот миг занавеска у входа была отдернута и лагерный глашатай возгласил:

— О, вождь, они пришли! Они здесь, они входят! Это твои братья-вожди!

Один за другим они заполнили палатку: Орлиные Ребра (военный вождь каина), Хромой Бизон (вождь сарси), Старое Солнце (самый знаменитый жрец Солнца у черноногих, его волосы были уложены на голове громадной пирамидой), а за ними — другие жрецы Солнца и вожди родов из всех трех племен. Когда они стали входить, мы с Питамаканом поспешили освободить то место, где сидели ранее, и передвинулись ближе к выходу. Точно так же поступил и Энтони. Однако Рыжеголовый не шевельнулся. Тем самым он показывал, что считает себя более важным человеком по сравнению с любым из вошедших. Орлиные Ребра и Хромой Бизон молча обошли его и сели возле Большой Ноги Кроу.

Когда все расселись, справа от меня оказался Старое Солнце. Он был так высок, что его голова на целый фут возвышалась над моей, а копна волос выдавалась еще на фут. В нем было около семи футов!

Обняв меня за плечи и притянув к себе, он произнес:

— Братья, наш молодой Ататойя обладает сердцем настоящего медведя-гризли: он совершил подвиг, сразив двоих наших врагов! И таков же наш юный Бегущий Орел! Мы должны ими гордиться.

— Мы гордимся ими, отомстившими за вдов нашего племени, — поддержал Орлиные Ребра, а вслед прозвучал целый хор одобрительных голосов.

Рыжеголовый злобно вперился в меня — ему не доставляли удовольствия наглядные проявления симпатии ко мне со стороны собравшихся.

Пока Большая Нога Кроу готовил и передавал свою трубку, которая всегда выкуривается перед началом совета, присутствующие засыпали нас с Питамаканом вопросами о своих друзьях среди пикуни. Мы им подробно отвечали, и несколько раз Рыжеголовый нетерпеливо требовал от Энтони сообщить ему, о чем идет речь.

— Ничего важного, их расспрашивают о своих друзьях пиеганахnote 59, — отвечал тот.

Разожженная трубка была передана Старому Солнцу, и тот после короткой молитвы пустил ее по кругу. Затем Большая Нога Кроу выбил из нее пепел, положил рядом с собой и обратился к нам:

— Ну, Питамакан и Ататойя, пусть теперь мои братья услышат из ваших собственных уст оба послания, которые вы доставили нам.

Мы повторили послания моего дяди и вождей. Я говорил после Питамакана и когда закончил, наш хозяин как глава совета обратился к Орлиным Ребрам с вопросом, что он думает о том, какой ответ мы должны получить.

Точно так же, как мы, цивилизованные люди, используем иногда классические приемы выражения своих мыслей, которые не всегда понятны нашим необразованным соотечественникам, — черноногие тоже нередко употребляют речевые обороты с подтекстом, уловить который могут только сведущие люди их племен. Открывая обсуждение, Орлиные Ребра выбрал именно такой стиль выражения. И хотя я довольно хорошо владел языком черноногих, мне с крайним напряжением удавалось уследить за ходом его мысли.

Если передать его мнение коротко, то оно заключалось в том, что в силу данного ими Скверному Языку ручательства за своих людей, они должны остаться будущей зимой на севере и выплатить долг северным торговцам. Но так же верно и то, что пикуни нуждаются в помощи своих северных братьев, чтобы изгнать кроу обратно в их собственную страну. Но почему бы не отправить им в помощь отряд, численностью три или четыре сотни воинов, который мог бы быстро прибыть на место, сразиться с кроу и вернуться домой еще до начала зимней охоты?

Только успел он закончить, как Рыжеголовый закричал:

— Что он сказал?! Энтони, живо! О чем он говорил?

— Мне… я… не понял его! — сильно коверкая английские слова, ответил Энтони.

— Что?! Ты хочешь сказать, что не понял черноногого? Врешь! Ты прекрасно знаешь их язык!

— Но не этот стиль — он мне непонятен!

— Ха! Ты ведь хороший переводчик! Ха! — раскипятился Рыжеголовый и воззрился на всех еще более злобно, чем обычно.

Выступавший следом вождь сарси Хромой Бизон кратко сказал, что согласен с Орлиными Ребрами и с тем, что должно быть сделано. Если на помощь пикуни отправится военный отряд, то около сотни юношей его племени несомненно присоединится к нему.

Старое Солнце был следующим, кому было предложено высказаться по поводу ответа на поступившие послания. Но тот заявил, что предпочитает пока помолчать — ему хочется сначала услышать мнение вождей родов.

— Нет, буду говорить я! — внезапно воскликнул Большая Нога Кроу. — Братья, когда я отправлял моего глашатая позвать вас сюда, я был в горести, что наши обещания, данные Скверному Языку, делают невозможным поступить так, как просят наши братья-вожди и наш добрый друг — наш «почти-брат» — Дальний Гром. Затем, когда вас уже пригласили собраться у меня, сидящий здесь наш юный друг Ататойя сказал мне кое-что такое, во что я не сразу поверил. Однако затем, выяснив, что это правда, я изменил первоначальное мнение. Братья, я услышал, что торговцы красных курток утверждают: это их страна, и она дана им много-много лет тому назад их Большим Вождем на далеком востоке. И к тому же я услышал, как красные куртки заявляют, что и мы сами принадлежим им так же, как наша страна. Вот эти равнины, горы и реки, которые Творец Мира дал нам, нашим праотцам, которых он также сотворил — все это и мы сами — собственность белых людей с севера? Братья, ныне мы узнали, кто такие эти торговцы красных курток. И, узнав это, будем ли мы блюсти свои обещания им? Я говорю — нет, нет и нет!

— Псы! Змеи! Лжецы! — закричали некоторые из собравшихся.

— Соблюдать обещания тем, кто хотел бы превратить нас в рабов?! Никогда! — взревел Орлиные Ребра.

— Перебьем и Скверного Языка, и всех его пособников из красных курток! — подал голос Хромой Бизон.

— Нет, мы их не убьем, мы сделаем им еще хуже. Мы уйдем на юг и оставим Скверного Языка любоваться в форте на свои товары, которые никто не будет покупать. Если мы его убьем, он помучается лишь раз. Но, если мы заставим его день за днем, месяц за месяцем смотреть на полные полки товаров и пустые склады для мехов — о, братья мои, как он будет страдать! Давайте прямо сейчас отправим Маленькую Выдру объявить нашему народу: всем быть готовым завтра сняться с лагеря и вступить по тропе, ведущей на юг!

Речь вождя завершилась бурей одобрения, смешанной со звонким смехом: многие хохотали, представляя, как Скверный Язык бесполезно ожидает в форте их прибытия для торговли. В самый разгар громогласных одобрений вождь на языке жестов приказал сидевшему у входа Маленькой Выдре отправиться объявить распоряжение народу. Тот сейчас же покинул палатку Большой Ноги Кроу и начал круговой обход лагеря, возглашая:

— Слушайте, люди, все слушайте! Вожди сказали следующее… (Далее говорилось о том, что было решено на совете).

— А теперь, братья, давайте передадим сидящему здесь Рыжеголовому послание для Скверного Языка. Что же мы ему скажем?

— Ты самый мудрый из нас, ты и выскажешь наше послание. Твое слово станет и нашим словом! — воскликнул Хромой Бизон, при всеобщем одобрении.

Я не смог сдержать улыбки, когда вождь повернулся к французу и обратился к нему, назвав его по имени, данному черноногими — оно показалось мне очень забавным.

— Одиноко Танцующая Мускусная Крыса, — начал он, — скажи Тупоголовому — о, нет, Рыжеголовому — я забылся! Скажи ему, что он должен отвезти Скверному Языку такое послание:

«Скверный Язык! Белый человек с неприятной речью! Сегодня мы услышали, как вы заявили, что наша страна принадлежит вам, а мы — ваши рабы. Надо быть безумным, чтобы поверить, что ваш далекий вождь какой-то бумагой способен отдать нашу страну и нас самих тебе. Только разбив нас в бою, стерев нас с лица земли, сможете вы это сделать».

Здесь вождь прервался, пока толмач пересказывал все это, и затем продолжил:

«Скверный Язык! В наказание мы могли бы уничтожить и тебя, и твоих братьев из красных курток и сжечь ваш форт. Но мы поступим не так. Вместо этого мы решили нарушить данное тебе обещание — на всю зиму мы уходим в южную часть нашей страны, может статься, что даже на несколько зим. Мы уходим не одни — мы отправляем кутене послание, приглашая их последовать за нами по той же тропе. Этой зимой ты получишь от них шкур не больше, чем от нас.

Скверный Язык! Если кри или другие враги вторгнутся в эту часть нашей земли для добычи мехов, мы будем вынуждены вернуться. Мы признаем, что у нас остаются материальные обязательства перед тобой. Если к нашему возвращению ты еще будешь здесь, мы выплатим тебе все, что должны. Таково наше послание тебе».

— Хорошо! Отлично! Сильная речь! Прямое слово! — закричали собравшиеся, когда вождь закончил.

По завершении перевода маленьким французом речи Большой Ноги Кроу, я не удержался и сказал рыжеволосому:

— Какие приятные известия для вашего управляющего! Как он обрадуется, получив их!

— Ты, ты… — он поперхнулся и был так разозлен, что казалось, его хватит удар.

Затем, отдышавшись, он стал грозить мне кулаком:

— Щенок! Ты мне за это еще заплатишь!

Я ничего не ответил. Все смеялись над ним и отпускали замечания, вышучивая его вид — его лицо побагровело от ярости.

Чтобы побудить вождей и их племена двинуться на юг, нам с Питамаканом было уже не обязательно устраивать демонстрацию нашего нового оружия. А прежде я думал, что иначе нам не убедить Большую Ногу Кроу и других вождей разорвать соглашение с северными торговцами. Лидеры племен пошли на это сами из-за оскорбления со стороны Компании Гудзонова Залива.

Однако я подумал, что все же стоит продемонстрировать наши новые ружья, чтобы вожди знали, какие подарки ожидают их по прибытии в Форт-Бентон. Кроме того, я предвкушал, какое впечатление это произведет на рыжеволосого — он будет изнывать от зависти! Поэтому, воспользовавшись кратким затишьем, я сказал:

— Вожди! Я говорил, что Дальний Гром приготовил вам кое-какие подарки. Это совершенно новый вид ружей. У нас с моим «почти-братом» эти ружья уже есть. Хотите выйти и взглянуть, что они позволяют делать?

Все охотно последовали за нами, но вовсе не ожидая чего-то особенного. Большая Нога Кроу объявил об окончании совета. Для Рыжеголового и его переводчика больше не было причин оставаться в палатке, и они тоже вышли из нее. К этому времени вокруг собралась большая толпа народа. В основном это были мужчины. Поскольку в палатке им не хватило места, они стояли вне ее, внимательно прислушиваясь к ходу обсуждения на совете.

Мы с Питамаканом встали во главе этой толпы, а вожди выстроились у нас по бокам. Мы расчехлили карабины и объявили всем, что это новые прекрасные скорострельные ружья. На обнаженном склоне, лицом к которому мы стояли, на расстоянии около семидесяти пяти ярдов посреди серой земли и гравия лежал большой белый камень. Я предложил Питамакану выбрать его нашей мишенью.

Передернув затворы, мы вскинули ружья и начали стрельбу по этому камню: выстрел за выстрелом, так быстро, как только могли прицелиться. Пули часто попадали в него и в землю вокруг. При виде этого зрелища зазвенели восклицания изумленных мужчин. А как только мы опустошили свои обоймы, словно обезумевшие от удивления зрители плотно сгрудились вокруг нас.

Большая Нога Кроу взял мое ружье, чтобы получше рассмотреть. И пока он его разглядывал, наступила полная тишина. Все затаив дыхание следили за его действиями. Он неспеша потянул затвор, затем три или четыре раза проделал это гораздо быстрее, повернулся ко мне и спросил:

— Может ли Дальний Гром дать мне такое ружье?

— Каждый из вождей получит такое же. Пикуни уже купили пять сотен. Еще пятьсот он придерживает для торговли с вами и кутене. А следующей весной наши речные суда доставят вверх по реке еще несколько сотен, — отвечал я.

После этого сообщения толпа подняла оглушительный гам. Я машинально оглянулся и увидел, что Рыжеголовый оставил нас и направился к лагерю каина, где он остановился. Его переводчик уныло брел вслед за ним.

Чем-то этот маленький француз был мне по душе. Он не нес ответственности за грубость Рыжеголового. Я почувствовал, что тот ему не нравится — удовольствие, с каким он переводил послание вождей Скверному Языку, говорило само за себя.

Несмотря на спустившуюся ночь, было еще светло и мы с Питамаканом не уходили в палатку, позволяя множеству желающих из толпы осматривать наши ружья и отвечая на их вопросы. Когда же наконец мы вернулись в дом вождя, то почувствовали себя такими уставшими, что отправили одного из его сыновей оповестить всех пригласивших нас, что нам необходим отдых и сегодня мы не сможем посетить их угощения. Мы провели вечер в разговорах с вождем и посетителями, которые заглядывали к нам, чтобы выкурить одну-две трубки. Все говорили, что они очень рады разорвать соглашение со Скверным Языком и отправиться на юг сражаться с кроу, охотиться в своей южной стране и торговать с Дальним Громом.

И когда мы, натянув на себя одеяла, уже готовились отойти ко сну на своих мягких ложах, в палатку боязливо вошла невысокая стройная женщина. Она села у входа и обратилась ко мне:

— Ататойя! Я принесла тебе слова моего мужа.

— Твоего мужа?

— Да. Это Одиноко Танцующая Мускусная Крыса. Он говорит тебе: «Ататойя, юный сын вождя, сжалься надо мной. Я не люблю Скверного Языка. Я в отчаянии от Рыжеголового. Разреши мне пойти с вами к кутене и на юг к твоему дяде — вождю Дальнему Грому. Я буду просить его дать мне работу. Я могу тянуть барку в бечеве или трапперствовать — как он пожелает. Сжалься надо мной, молодой торговый вождь с юга, и возьми меня с собой!»

— Почему же твой муж не пришел сам просить меня об этом? — спросил я ее.

— Он не может отлучиться. Этот сумасшедший Рыжеголовый держит его при себе.

— Он что-то должен красным курткам?

— Наш долг — цена четырех шкурnote 60.

Я повернулся к Большой Ноге Кроу.

— Вождь, скажи мне, что ты думаешь об этом человеке, — попросил я.

— Он спокоен и не ленив. Советую вам взять его с собой. Я не осуждаю его за желание покинуть Скверного Языка и Рыжеголового, — ответил вождь.

— Но нам бы не хотелось брать с собой женщин, — засомневался я.

— А я могу и не ехать сейчас с мужем. Если вы его возьмете, то я отправлюсь на юг со своим отцом-кайна и встречу мужа там, — сказала женщина.

— Сможете ли вы раздобыть четыре шкурки? — спросил я.

— Да. У моего отца они есть, и он мне их одолжит.

— Тогда пусть твой муж отдаст их Рыжеголовому и скажет ему, что он рассчитался с торговцами красных курток. После этого он может присоединиться к нам, — объявил я ей.

Тут она накрыла голову плащом и заплакала.

— Что такое, в чем дело? Почему ты плачешь? — спросил я с некоторым раздражением.

— Я плачу от радости, — едва прошептала она. — Я очень боюсь Рыжеголового! Он всегда смотрит на меня с таким вожделением! А теперь это прекратится. Я смогу вздохнуть спокойно. Я спасена!

Вскочив на ноги, она стремительно выбежала из палатки.

— Ха! Какой же этот Рыжеголовый дурной и низкий человек! — воскликнула старшая жена вождя — «жена, которая сидит рядом с ним».

— Хотел бы я присутствовать при том, как Одиноко Танцующая Мускусная Крыса заявит ему, что идет на юг, — заметил вождь.

Мы все улеглись спать, ожидая, что француз скоро будет вместе с нами.

Но он не явился ни на рассвете, ни когда мы уже позавтракали. Лагерь был в большом волнении, готовясь сниматься с места. Мы с Питамаканом передали вождю захваченное у врагов оружие и скальпы. Тот обещал доставить их на сохранение моему дяде. Мы много хлопотали перед отъездом. Наконец, наши кони были навьючены. Мы их оседлали и приторочили походные сумки. Затем мы сказали вождю, что готовы, и поскакали через весь лагерь на запад. Большинство палаток было уже разобрано, и женщины суетились, нагружая вещами вьючных лошадей или волокуши. Мы решили, что у маленького француза не хватило смелости порвать со своим властным хозяином.

Мы проехали через взволнованный лагерь сиксика, пересекли окаймлявший реку лесок и въехали в лагерь каина, где палатки также были сняты, а лошади быстро нагружались.

Питамакан сказал мне, что знает место, где стояли палатки того рода, в котором остановились француз и торговец, и мы отправились туда, чтобы узнать, почему же маленький человек не присоединился к нам. Недалеко впереди мы заметили быстро растущую толпу и подъехали к ней как раз вовремя, чтобы увидеть, как наш француз швырнул к ногам Рыжеголового несколько бобровых шкур и с отчаянием в голосе воскликнул:

— Говорю вам, что рассчитался с вами, значит рассчитался! Сегодня я возвращаю вам «щедрый» кредит Скверного Языка!

— Нет, ты не рассчитался! Ты подписал контракт на пять лет! Пять лет за двадцать фунтов, — за тобой остается еще год. Бери сейчас же своего коня и гони сюда весь вьючный табун! — рявкнул Рыжеголовый.

— Нет, рассчитался! Говорю вам, что иду на юг. И пойду!

— Я покажу тебе, куда ты пойдешь! — взревел Рыжеголовый.

Он отбросил ружье, кинулся вперед и попытался нанести щуплому французу удар в лицо своим огромным кулаком. Но маленький человечек ловко увернулся и заскочил ему за спину. Левой рукой он захватил его за шею, а правой сильно ударил в ухо. Тщетно Рыжеголовый пытался стряхнуть его с себя. Четыре раза маленький человек бил его, и, наконец, торговец рухнул на землю как подкошенный.

Эта сцена сковала толпу ужасом: люди единодушно отвернулись. Кулачная драка была для них самым безобразным делом, самой отвратительной вещью, какую только можно учинить. Мой возглас:

— Энтони, твой верх! — стал единственным признанием успеха победителя.

Маленький француз улыбнулся мне. Несколько мгновений он решал, что делать дальше, затем как кошка прыгнул к ружью своего врага. Высоко подняв его оружие в воздух, он с силой ударил им оземь, разбив ложе и повредив ствол и замок. Еще прыжок — и он уже возле своей подруги. Поцеловав ее, он принял из ее рук собственное ружье, вскочил на лошадь и крикнул мне:

— Все! Можем ехать! Я следую за вами!

Когда мы поскакали прочь, Рыжеголовый пришел в себя. Он встал на ноги и завопил, потрясая кулаком:

— Я расквитаюсь с вами за это!

Мы не стали оборачиваться, но пока могли его слышать, он продолжал проклинать нас на все лады. Маленький француз сказал нам на языке черноногих:

— У него черное сердце. Нам не стоит забывать о нем. Он снова окажется на нашей тропе, как только отведет домой вьючных лошадей. И тогда он будет уже не один!

— Давай и дальше говорить на языке черноногих. Это получается у тебя лучше, чем ломаный английский, который даже я разбираю с трудом, а Питамакан так и вовсе ничего не может понять, — обратился я к нему.

— Конечно, пожалуйста, — с готовностью ответил француз.

— Прямо сейчас я даю тебе новое имя: больше ты не Одиноко Танцующая Мускусная Крыса, а будешь зваться Бесстрашным! — заявил ему Питамакан.

— Вы очень добры ко мне! Я буду стараться оправдать это славное имя, — запинаясь сказал маленький человек.

А я подумал, что разрешив ему идти с нами по этой опасной тропе, мы не ошиблись и, когда придет испытание (которое несомненно поджидает нас где-то впереди), он на самом деле может оказаться хорошим помощником.

У Бесстрашного была хорошая лошадь: высокая, сильная и упитанная, чалой масти, полученная им этим же утром от тестя. Он же и другие родственники отдали ему остатки своих пороха и пуль — почти пятьдесят пуль для его кремневого ружья, которым он очень гордился. Он никогда не смог бы купить его на свое мизерное жалование — никогда в жизни, сказал он нам. В течение двух лет его жена выпрашивала шкурки бобров у своих родственников, пока не собрала сорок штук, согласно установленной стоимости ружья. Я не стал его расстраивать тем, что мы продаем гораздо лучшие ружья всего за двадцать шкурок.

Весь тот день мы двигались вверх по долине Белли, иногда выезжая в прерию, чтобы сократить путь, срезав излучину. Незадолго до заката мы оказались уже в пяти милях от подножия Скалистых Гор, и Питамакан, ползком подкравшись к стаду бизонов, убил годовалое животное. Стреножив коней, мы пустили их нерасседланными пастись в небольшой лесок, а сами поели и отдохнули до темна, после чего выбрались из долины на открытую равнину.

Если какой-нибудь враг и сможет приблизиться к нам — это не должно стать следствием нашей беспечности!

VIII. Через горы

Я спросил нашего нового друга о кутене. Но о месте их пребывания ему было известно не больше нашего. Он сказал лишь, что перед тем, как они покинули Горный Дом, Скверный Язык разговаривал с ними и советовал разбить лагерь и ставить капканы в летние месяцы повыше в горах, ведь там в это время года бобровый мех всегда более высокого качества и более темного цвета. Вождь кутене по имени Открытая Спина ответил, что он не хуже любого белого знает: чем выше обитает бобр, тем лучше у него мех.

— Итак, этот разговор состоялся в вашем Горном Форте, — размышлял Питамакан. — Это у самой границы страны горного народаnote 61. Кутене не собирались идти туда ставить свои капканы. Они сказали Большой Ноге Кроу, что отправятся в горы по тропе вдоль реки Белли. Я думаю, это значит, что мы найдем их к югу от ее истоков: сразу возле них или на западном склоне хребта.

— Более вероятно последнее, — заметил Бесстрашный.

— Сколько дней пути от Горного Форта до тех мест? Вы полагаете, что восемь дней? Это означает, что в нашем распоряжении шестнадцать дней, а вероятнее и все двадцать с момента отъезда Рыжеголового. Угрожая нам в бешенстве, он заявил, что заставит нас дорого заплатить за сделанное с ним, но он не сумеет нас перехватить, — сказал я.

— Однако он постарается это сделать. Скверный Язык отправит его и других за нами, лишь только узнает о случившемся. И они поскачут быстро! — воскликнул наш новый друг.

— Ха! Кто боится птичьей головы, — нараспев произнес Питамакан поговорку черноногих, означавшую, что он ничего не боится. — Пусть только явится этот Рыжеголовый. Он у меня поплачет!

Мы хорошо выспались в эту ночь, а наши лошади так набили желудки, что застонали, когда мы стали их седлать. На восходе мы внимательно осмотрели речную долину с высокого места. На всем ее протяжении бизоны и антилопы мирно паслись или отдыхали. Мы посмотрели вверх на громадные горы — они розовели в лучах восходящего Солнца. «Какие же они суровые и неприступные», — подумал я. Казалось, что нам просто не пробраться среди этих ужасных утесов и огромных бездонных ущелий! Но путь наш вел именно туда, и мне предстояло попытаться пройти по нему.

Мы спустились к реке, искупались и напоили коней. Затем мы поджарили и съели свои порции мяса. Часом позже мы прибыли к большой тропе черноногих, шедшей через предгорья; тропе, проходившей с севера на юг, с одного конца их великой страны до другого. Они пользовались ею с незапамятных времен, и, по крайней мере, сто лет — на лошадях. Но задолго до этого они проходили по ней с помощью своих огромных волкоподобных собак, переносивших на себе вьюки или тянувших волокуши с грузом!

Тропа спускалась вниз в долину по широкому оврагу, пересекала приток реки и уходила вверх по другому оврагу. Мы внимательно осмотрели ее и не нашли ни малейших следов кутене. Дожди, а также проходящие взад и вперед стада животных вполне объясняли это. Однако племя должно было зайти в эту долину и перебраться с одного берега реки на другой. Мы тоже пересекли ее и стали подниматься по северной стороне. Через полчаса или около того мы были уже в горах и двигались скорее к югу, чем к западу. Многочисленные тропинки, по которым мы проезжали, стали теперь одной тропой, глубокой и твердой, протоптанной за сотни лет. В небольшом узком ущелье мы увидели нескольких бизонов, а далее из зарослей тополей и ив, окаймлявших водный поток, мы спугнули только лосей и оленей.

Наступил полдень, а мы все еще не нашли следов кутене и стали опасаться, что они, покинув Горный Форт, изменили свои планы и ушли в горы где-нибудь севернее реки Белли. После полуденного отдыха мы продолжили путь и около двух часов прибыли к развилке, где в главный поток впадал еще один. Бесстрашный высказался за то, чтобы двигаться вдоль большего, но мы с Питамаканом предпочли сначала обследовать меньший. Мы повернули на шедшую вдоль него тропу, такую же, как и та, по которой ехали раньше, и в пять часов вечера или около этого, поднявшись на небольшую возвышенность, увидели совсем неподалеку впереди озеро такой красоты, что не удержались от возгласов изумления. Оно узко вытянулось на целую милю, а покрытые снегом могучие горы круто поднимались от самых его берегов и отражались в спокойной воде. То тут, то там на горах росли высокие стройные деревья, и яркая зелень тополей и осин контрастировала с темными соснами и елями, которыми были одеты нижние склоны.

Мы поспешили вперед, нетерпеливо стремясь подъехать поближе к самому озеру и осмотреть его более внимательно. Проехав по широкому, поросшему высокой травой лугу, возле тополиной рощи, мы наконец обнаружили то, что так искали — явное свидетельство того, что здесь недавно проходили кутене. Под деревьями в ряд лежали палаточные шесты, а вокруг были разбросаны кострища — сотня или даже больше: они отмечали места, где стояли палатки. Здесь племя было вынуждено оставить эти шесты, так как лошади не могли тащить их дальше через горы по узкой, неровной и извилистой тропе. Это говорило о желании сохранить шесты. Значит, племя намеревалось вернуться сюда осенью вдоль реки Белли для выхода на равнину.

Осмотрев покинутое место стоянки более тщательно, мы нашли изношенные мокасины из прочной кожи лося — такую обувь кутене любят больше всего. По состоянию углей и пепла кострищ мы пришли к выводу, что они покинули это место около двух недель тому назад.

Мы были просто счастливы и решили, что нашим поискам скоро должен придти конец. Разбив лагерь в лесных зарослях и позаботившись о лошадях, мы отправились бродить по берегу озера, а потом присели отдохнуть. Я чувствовал, что готов просидеть здесь хоть несколько дней, любуясь великолепным видом — столь отличалось это место от всего того, что можно увидеть на Великих Равнинах, где проходила наша каждодневная жизнь. Я заявил, что мне хотелось бы иметь лодку: тогда мы смогли бы обследовать все озеро, каждый его залив и мыс.

Но Питамакан, слегка вздрогнув, воскликнул:

— Не желаю иметь дела ни с какими лодками! Не хочу, чтобы меня схватили подводные людиnote 62. Несомненно, множество их живет в этом глубоком горном озере.

— Мы бывали на еще более глубоких местах и до сих пор не видели ни одного из них, — заметил я.

— И я тоже, а я пересек такие большие воды — далеко на востоке. Там даже с одного берега нельзя было видеть другого, — сказал Бесстрашный.

— Ну, конечно! Никто никогда не видит их до тех пор, пока не будет ими схвачен, утащен вниз и утоплен в глубоком месте. Сколь многих наших людей на глазах у всех постигла подобная судьба! Сильные пловцы, крепкие мужчины, вдруг начинают звать на помощь: крикнет один раз, второй, может быть третий, уходит вниз, и больше его уже не увидишь! — очень серьезно заявил мой «почти-брат».

— Я думаю, что у этих пловцов происходит то, что белые люди называют судорогами, когда внезапно сводит мускулы рук или ног, или и то и другое вместе, так что человек не может ими двигать и от этого тонет, — предположил я.

— Нет! Дело обстоит именно так, как я сказал: их хватают подводные люди, — настаивал Питамакан. — В очень давние времена один пикуни бродил по берегу реки. Случайно он посмотрел вниз в глубокое место. На дне он увидел большую добротную палатку, а возле нее — людей. Этот пикуни был очень храбр: он нырнул в воду, смело вошел в палатку и приветствовал ее хозяина, великолепно выглядевшего в своей прекрасной одежде. Этот мужчина оказался вождем народа подводных людей. Очень странно, но он хорошо говорил на нашем языке. Он рассказал своему гостю, что его сородичи — очень могущественный народ, и будет хорошо, если земные люди, переправляясь через реки и озера, станут молиться им и приносить жертвы. Затем он велел своим женщинам накормить пришедшего. И как вы полагаете, что они ему дали?.. Пиявок, которых они жарили на углях, и только что собранные первые ягоды!note 63 Конечно, он не стал есть пиявок — один вид их вызвал у него содрогание — но поел ягод, и таким образом обычай гостеприимства был соблюден. Вождю он понравился и тот дал ему хорошие подарки и научил его нескольким священным песням своего народа. И, наконец, когда наш предок покидал эту палатку, вождь чем-то его натер, что позволило тому пикуни выйти на берег сухим.

— Ну, этот ваш давний предок в действительности конечно же вовсе не бывал на дне реки, а все, что вы узнали, было его сном, — заметил Бесстрашный.

— Да, это так. Но что это меняет? Ничего. Когда мы спим, наши тени блуждают и все, что случается с ними, сходно с тем, что происходит с нами наяву, — ответил Питамакан.

— Может быть, ты и прав, — произнес задумчиво наш француз. — Далеко на Востоке, когда я был еще мальчиком, наш священник часто говорил, что мы не должны верить снам. Но с тех пор за время моих скитаний со мной происходило множество странных вещей. Может быть, о многих из них тот священник и не подозревал.

Что же касается меня, то я промолчал. За несколько прошедших лет я уже наслушался рассуждений моей «почти-матери». К тому же я постоянно получал подтверждения от своих друзей черноногих — как важны их сновидения. И у меня не было ни малейших возражений против их верований.

— Ха! Плеснула большая рыба. Давайте-ка поймаем одну из них и зажарим на ужин — это будет отличным дополнением к нашему мясному столу. У меня есть леска с крючком. Я схожу за ней! — воскликнул Бесстрашный и поспешно направился к нашей стоянке.

— Если хотите — ешьте родичей подводных людей, а для меня настоящая пища — это мясо бизонов, — заявил Питамакан, как только наш друг прибежал обратно со своей снастью.

Бесстрашный привязал леску с крючком к длинному и толстому ивовому шесту, предварительно насадив на крючок небольшой кусочек мяса.

Мы прошли по берегу к каменистому мысу, с которого было удобно забрасывать крючок и просматривать дно на добрых сорок футов — такой прозрачной была вода. Я улыбнулся, глядя как наш друг забрасывает свою приманку в воду: «Она слишком велика, чтобы форель смогла ее заглотить», — подумал я. Мы следили за приманкой — зигзагами она проплыла по течению футов двадцать или даже более, на всю длину нашей лески. Затем Бесстрашный резко подтянул ее на несколько футов и снова отпустил. Так он поступал три или четыре раза. И вдруг мы увидели, как большая рыбина схватила приманку. Бесстрашный сделал широкий взмах шестом. Рыба отчаянно сопротивлялась, но рыболов был сильнее. В конце концов его добыча взлетела в воздух и, сорвавшись с крючка, упала на камни. Я подскочил и упал прямо на нее, поскольку она оказалась на самом берегу. Просунув пальцы в жабры, я схватил ее и вместе с ней встал на ноги.

Я не сомневался, что это форель, но таких мне еще не доводилось встречать. В ней было больше двух футов в длину, а весила она фунтов двенадцать-четырнадцатьnote 64. Спина ее была темной, с серебристым оттенком, а на боках виднелось множество тускло-красных пятен.

— Это пятнистая рыба! — воскликнул я.

— Конечно! Но не самая большая — в озерах западнее Горного Дома я ловил и покрупнее, — отвечал мой друг.

Несколько лет спустя я узнал, что эта разновидность называется форелью Долли Вардена. Она обычна для всех водоемов, связанных с Гудзоновым Заливом, рекой Маккензи, притоками Колумбии и реками, текущими севернее ее к тихоокеанскому побережью. На Аляске промышляющие морским ловом туземцы делают из ее кожи водонепроницаемую одежду.

Я передал рыбу Бесстрашному, и он усмирил ее, оглушив ударом по голове. Мы поспешили со своим трофеем в лагерь и развели костер из сухих тополевых веток, а когда образовалось достаточно много углей, принялись жарить на них большие жирные розовые ломти и есть их. Питамакан же, как следует высмеяв нас, занялся бизоньим мясом.

Когда мы закончили еду, была уже ночь. Мы полагали, что место нашей стоянки вполне безопасно, но не стали пренебрегать твердым правилом — уходить от места, где разжигали костер. Мы загасили его, навьючили лошадей и перебрались в самую середину широкой лощины, поросшей хорошей травой. Там мы привязали коней к колышкам пастись, а сами заснули крепким сном.

На восходе мы вернулись к прежнему месту на берегу озера, искупались в реке — вода в ней была ледяной, — а после завтрака занялись более детальным изучением окрестностей. Нам хотелось выяснить, по какому берегу последовали кутене. С помощью подзорной трубы я скоро обнаружил тропу, пересекающую несколько крутых сланцевых вершин на восточной стороне, а затем такую же на западной. Мы решили, что для нас большой разницы между ними нет. Обе они спускались к озеру. Однако, чтобы не переправляться через реку, мы должны были последовать восточной тропой.

— Ну, решено. Теперь обрати свой «зоркий инструмент» вон на те скалы и склоны с лесом, осмотри их и скажи нам, что ты там обнаружишь, — сказал мне Питамакан.

— Большеголовы! — вырвалось у меня сразу, как только я направил свою трубу в указанном направлении. — И белые большеголовы!

На верхних склонах ближайших к нам гор с правой стороны расположились два стада диких животных. Черноногие называли снежных баранов большеголовами, а снежных коз — белыми большеголовами. Они относили этих животных к одному семейству. Торговцы, посещавшие в то время эту страну, считали так же.

Питамакан взял у меня трубу и вскоре на других горных склонах обнаружил еще множество снежных баранов и коз, а также нескольких лосей и больших оленей-вапити. Примерно в миле от нас вдоль западного берега озера брел небольшой «настоящий медведь» — гризли. Мы с Бесстрашным поочередно следили за ним в подзорную трубу и таким образом с удовольствием провели целый час. Я никогда еще не встречал охотника, которому надоедало бы зрелище диких животных. Они всегда с удовольствием наблюдали за ними.

Мы неохотно сложили подзорную трубу, вернулись в лагерь, оседлали коней и поехали по тропе, идущей вдоль восточного берега озера. Мы быстро поняли, что кутене двигались не по ней, поскольку не встретили следов копыт, а когда она проходила через лесные заросли, на деревьях не было сломанных веток. Тем не менее мы продолжили путь. Пару миль дорога еще была хорошей, а потом нам пришлось прокладывать путь через хаос буреломов, наваленных снежными лавинами, сошедшими с горных склонов. Далеко за полдень мы миновали последнее такое место и прибыли к противоположному концу озера. Здесь, в маленькой долине, мы опять нашли следы кутене: старые кострища, надо многими из которых все еще стояли палаточные шесты, срубленные здесь же для одно-двухдневной стоянки. Дальнейший осмотр показал, что люди провели здесь только одну ночь: все оставшиеся от их еды кости принадлежали бизонам. Если бы племя осталось здесь на день или больше, здесь были бы также кости лосей, снежных баранов и вапити.

На самом краю этой маленькой равнины мы разбили лагерь, стреножили лошадей, чтобы они могли пастись где пожелают, и отправились разыскивать, куда кутене двинулись с этого места. Получасовые поиски показали, что по правому берегу реки они не проходили. Поэтому мы переправились через нее на плоту из связанных вместе древесных стволов и почти сразу же наткнулись на следы, ведущие вверх по долине. Тогда мы переправились обратно и вернулись к своей стоянке.

До заката оставался еще час. Поскольку мяса от добытого когда-то молодого бизона осталось всего на один ужин, Бесстрашный предложил снова порыбачить.

— Ну уж нет, — заявил Питамакан. — Что касается меня лично, то я пойду за лучшей пищей, «настоящей пищей». Дай мне твой «зоркий инструмент».

Я вручил ему подзорную трубу, и он отправился к подножию гор. Мы же с Бесстрашным взяли свои снасти — шест и леску с крючком — и где-то в пределах пяти минут я поймал в глубоком месте реки двух приличных форелей, одну — красную, другую — подобную нашей вчерашней добыче. Этого нам было более чем достаточно на два обеда. Мы выпотрошили и очистили свой улов, вернулись в лагерь и разложили тополевый костер. Я пожарил бизонины для Питамакана, а Бесстрашный в то же время приготовил для нас одну из форелей. Мы уже ели свою рыбу, когда увидели моего «почти-брата», спешащего к нам и, прежде чем он успел сказать хотя бы одно слово, я понял, что нас ожидает какое-то весьма неприятное известие.

— Что ты увидел? — поспешно спросил я.

— Семеро пеших мужчин идут прямо по нашей тропе! — воскликнул он.

— Как они далеко?! — воскликнул Бесстрашный, вскакивая на ноги и хватаясь за ружье. Я сделал то же самое.

— О, мы еще можем успеть перекусить, — ответил Питамакан.

Он подошел к костру, спокойно сел и положил рядом свое ружье. Потом он принялся разогревать свое мясо, которое я изжарил для него.

— Пока они прошли немногим больше половины нашего пути вдоль озера, — продолжил он свой рассказ. — Поистине, Высший Вождь защищает нас! Я прошел через лесок, поднялся на скалу и прямо над собой увидел трех снежных баранов. Я легко мог подобраться к ним и так и собирался поступить. Но вдруг у меня возникло чувство, что прежде стоит хорошенько осмотреть пройденную нами тропу. Это, конечно, было внушено Солнцем, оно заставило меня поступить подобным образом. Я взял наш «зоркий инструмент» и направил на ближайшую вершину, которую пересекала тропа. Там ничего не было. Также ничего не оказалось на второй, третьей и четвертой… Но на самой дальней я увидел семерых мужчин. Они были очень далеко, но твой «зоркий инструмент» приблизил их ко мне. Я разглядел, что они коренасты и крепки, одеты небогато, у всех в руках ружья, а за спинами луки в чехлах. Я смог даже рассмотреть их лица и уверен, что это змеиnote 65.

— Они шли в военный поход по реке Белли и на развилке большой тропы обнаружили наши следы. Очень плохо, что мы не проложили там ложной тропы; мы легко могли сделать это и избежать тех забот, что имеем теперь, — сказал я.

— Еще чего! Ты называешь это заботами! А я говорю — радуйся. Мы уничтожим семерых врагов! Когда будет сооружаться очередная палатка в честь Солнца, мы принесем в жертву еще семь скальпов.

— Я, мне, я не любить такого! Убивать бедных жертв, — воскликнул наш друг на своем ломаном франко-английском.

— Что он сказал? — потребовал объяснить Питамакан.

Я перевел.

— Ха! Жалеть наших врагов? Он сумасшедший! — в свою очередь воскликнул он. — Или мы их убьем, или они убьют нас!

— Но почему же? У нас ведь есть лошади и мы можем ускакать от них, — сказал Бесстрашный, теперь на языке черноногих.

— Ночью в этих зарослях на конях далеко не ускачешь. И к тому же в этих высоких обрывистых горах человек может двигаться гораздо быстрее, чем лошадь. Рано или поздно змеи нас догонят. Мы должны устранить их сейчас же, этой ночью.

— Да. Нам не остается ничего другого, — согласился я.

— Но как мы все это проделаем? — спросил Бесстрашный.

— Очень просто! Спустимся вниз, где тропа переваливает первую от нас возвышенность, заляжем и будем наблюдать. Когда они приблизятся и выйдут на открытое место, ты сможешь убить одного из них, а мы с нашими «много раз стреляющими» ружьями уложим всех остальных, — разъяснил Питамакан.

Это хороший план, подумал я. Наш друг тоже дал согласие на него, хотя и с некоторой неохотой. Разговаривая, мы спешно поглощали свою пищу. Закончив еду, мы загасили костер, обсудили, как поступить с лошадьми, и решили оставить их стреноженными пастись на этой небольшой поляне. Хотя корм здесь был и не очень хорош: кони кутене уже основательно ощипали это пастбище.

До ближайшей высоты было около полумили каменной осыпи. В наступающей ночи мы торопливо прошли по тропе до скалы, подошли к ее краю и спрятались в густом кустарнике. Все мы расположились в ряд, справа от тропы. Света было еще достаточно, чтобы просматривать всю ширину каменной осыпи на протяжении пятнадцати ярдов. Она начиналась у скалы высотой в сотню ярдов, которая как бы разделяла всю осыпь. Конец ее был пятьюдесятью ярдами ниже нас в озере. Мы решили, что пришли вовремя и у нас еще достаточно времени; если бы даже враги ехали верхом, они должны были быть еще на достаточном расстоянии внизу по тропе.

Скоро наступила настоящая ночь, и мы в своем укрытии старались припасть как можно ниже к земле, высматривая врагов, которые должны были появиться на открытом месте. Мы знали, что должны ловить момент, когда они выйдут на осыпь — даже горный лев не смог бы перейти через нее, не потревожив камней. Мы сидели в напряженном ожидании, насторожив глаза и уши в стремлении сразу же увидеть или услышать появление врага.

Полной темноты не было. Звезды ярко светили в безоблачном небе, и мы могли даже разобрать очертания причудливого камня, который лежал посреди осыпи. На озере перекликалась дюжина гагар. Вокруг нас вскрикивали совы. Одинокий волк вдали на другой стороне горы протяжно завыл, вблизи и вдали ему ответили другие — было похоже, что они собираются на охоту внизу у озера. Сбоку от нас раздался отчаянный вскрик боли — молодого медведя шлепнула его мать, подумал я. Молодые гризли ходят со своими матерями, пока им не исполнится год.

Прошел час, и мы стали все более осознавать неудобство выбранной позиции. Мы удивлялись, почему это враг подходит так медленно, шептались между собой об этом и решили, что наши преследователи ждут появления Луны. Мы следили, как Семеро медленно меняют свое положение в северной части небосвода. Наконец мы были вынуждены изменить собственное положение и лечь на живот, вытянувшись и целиком положившись на слух, который должен был предупредить об появлении чужаков и дать время подготовиться к выстрелу. Очевидно, было около полуночи, когда показавшийся край Луны обозначил вершины гор и осветил долину.

— Давайте снова сядем и будем готовы — враг скоро будет здесь, — прошептал Питамакан.

IX. Сны Питамакана

Приподнявшись, мы сели и снова наблюдали, вслушивались и ожидали, что вот-вот из-под ноги идущего сорвется неустойчивый камень. Однако мы так ничего и не увидели и не услышали. Затем, после того, как Семеро вновь сменили свое положение, мы решили, что враг где-нибудь внизу на тропе остановился на ночь и не двинется дальше до рассвета. Я предложил товарищам лечь спать, а самому остаться на страже. Не прошло и пяти минут, как они оба уснули. Я позволил им отдохнуть до конца этой короткой ночи.

На рассвете я разбудил их, толкнув каждого. Они незамедлительно сели с ружьями в руках и взглянули на осыпь, а потом на меня.

— Совсем светло! А врагов все еще нет! — недоуменно пробормотал Бесстрашный, протирая глаза и зевая.

— Я видел плохой сон, предупреждающий, что нас постигло несчастье! — воскликнул Питамакан.

— Твой сон ошибочен, — заявил я ему. — Уже день, и мы сами можем выбирать, что нам делать дальше: подождать ли еще немного здесь или вернуться в лагерь, оседлать лошадей и двинуться дальше.

— Говорю вам, что с нами произошло несчастье! — повторил он. — У меня был плохой сон.

— Так что же мы должны делать? Пора на что-нибудь решиться, — заявил Бесстрашный.

— Давайте останемся здесь, пока не наступит настоящее утро. Уж коли враги не придут к этому времени, тогда мы будем уверены, что они повернули обратно, — предложил я, и Питамакан согласился, уныло кивнув. А Бесстрашный сказал, что по его мнению поступить так будет правильным.

Мы еще подождали и только после того, как Солнце поднялось достаточно высоко, пошли по тропе в свой лагерь, уверовав, что по каким-то причинам враг повернул обратно и счел за лучшее продолжить свой путь на равнину. Один Питамакан все еще настаивал, что скоро нас постигнет какое-то несчастье, и твердил о своем сне.

Вскоре мы достигли нашей маленькой поляны у озера. Лошадей нигде не было видно, но это нас не обеспокоило. Мы подумали, что они забрались куда-нибудь в заросли, где рос их излюбленный дикий горошек. Мы прямо направились в свой лагерь за веревками, лежавшими свернутыми в кольца возле наших походных сумок и седел. Затем отправились разыскивать наших животных, чтобы привести их и навьючить. Мы собирались двинуться как можно быстрее: нам хотелось сделать все, чтобы соблюсти необходимую дистанцию между нами и змеями, если они все же попытаются продолжить преследование.

Мы обошли лесок по кругу, но лошадей не обнаружили. Сделали новый круг, самым внимательным образом высматривая следы. Найдя их, мы уставились друг на друга, потеряв дар речи: это были следы вовсе не стреноженных коней! Рысью они проскакали к реке и продолжили свой бег на другом берегу!

— Вот! Мой сон! Не говорил ли я вам, что нас ждет несчастье? Эти змеи — как они нас провели! — взревел Питамакан.

— Пока мы ждали их у каменной осыпи, они прошли выше нас и пробрались через лес! — воскликнул Бесстрашный.

— С нами могло приключиться и худшее. Если бы они отыскали нашу стоянку и захватили запас патронов, мы бы стали беспомощными, — сказал я.

— Они и не пытались ее искать! Подлые трусы! Когда они поскакали прочь отсюда на наших конях, они почти умирали от страха. Однако их семеро, а лошадей всего три. Скорее! Поспешим за ними! — воскликнул Питамакан и бросился по берегу реки к нашему плоту. Мы не отставали от него.

Вскоре мы уже переправились и снова вышли на следы своих лошадей. От реки их погнали вскачь по большой тропе, по которой кутене ехали вдоль озера и которая вела вниз. Полчаса или около того мы бежали рядом с предводительствовавшим нами Питамаканом, но с самого начала я чувствовал, что мы поступаем неправильно и напрасно тратим время. Поэтому, когда мы подбежали к довольно грязному месту на тропе, я попросил остановиться и сказал, что хочу узнать — как давно оставили следы те, кого мы теперь преследовали.

Тщательный осмотр показал, что вода в следах от копыт была уже прозрачной, а комки грязи (захваченной лошадьми, когда они выбирались на берег) уже высохли. Чтобы стать такими твердыми, они должны были сохнуть всю ночь.

— Мы не сможем их догнать! Давайте-ка поворачивать назад, — предложил я.

— Нет, пойдем дальше! Змеи не могут двигаться особенно быстро, рано или поздно они должны остановиться на отдых. Или мы можем последовать за ними через горы до конца их тропы у их жилищ, вернуть своих коней, а впридачу угнать и табун у самих змей, — настаивал Питамакан.

— «Почти-брат», мы должны сделать то, зачем нас сюда направили вожди и Дальний Гром! Пошли, не будем больше терять время, — ответил я.

— Да! И к тому же Рыжеголовый уже преследует нас. Я не хотел бы встречаться с ним вновь, — вставил свое слово Бесстрашный.

— Ну хорошо, пусть будет по-вашему! Но прямо здесь я клянусь: придет день, когда змеи заплачут от того, что сделали с нами, — произнес Питамакан, и мы пошли обратно.

Мы полагали, что многое из бывшего с нами снаряжения нам больше не понадобится, но все же забрали его с открытого места, отнесли в лес и спрятали (седла, постельные принадлежности и часть вещей из наших сумок). Мы оставили табак для вождей кутене, патроны, запасные мокасины, принадлежности для шитья. Все это мы упаковали, переправились через реку и пошли вверх по тропе кутене.

Мяса у нас не было, мы ничего не ели со вчерашнего ужина и чувствовали слабость в ногах. Бесстрашный предложил поймать и изжарить пару форелей. Питамакан настаивал, что мы должны идти, пока не увидим настоящей пищи и, как обычно, настоял на своем.

Тропа поднималась вверх по все сужающейся долине, пересекая тополиные рощицы, большие сосняки и островки открытой равнины разной протяженности. По склонам к реке сбегали многочисленные ручьи. И хотя воды в них было не так уж много, шумели они очень громко. После перехода вброд третьего из них, мы присели, чтобы поменять свои мокасины и отдохнуть. Бесстрашный снова предложил поймать и пожарить рыбу.

— Ладно, если тебе так необходимо набить живот, — иди, а мы подождем тебя здесь, — сказал Питамакан, сбрасывая свою поклажу.

Бесстрашный пошел вниз по склону разыскивать кузнечика для наживки.

— Расскажи, что ты видел во сне? — спросил я своего «почти-брата».

— Далекий низкий голос сказал мне: «Питамакан, будь настороже! Ты в опасности!» Вокруг меня была темнота. Я не могу сказать, где я находился. Я воззвал к голосу: «Кто ты? И где я нахожусь? Какая опасность угрожает мне?» Очень издалека и так тихо, что я едва расслышал, он опять сказал мне: «Будь настороже, Питамакан! Ты в опасности! Опасности! Опасности!» И это было все. Я проснулся. Ты сидел рядом, наблюдая за каменной осыпью. Я хотел рассказать тебе сразу, но потом подумал, что могу попытаться узнать больше о грозящей нам опасности и снова заснул, но так и не увидел ничего, пока ты меня не разбудил. «Почти-брат», вот как понимаю я все это сейчас: Солнце предупреждало меня о нависшей беде. И это наша, а не его вина, что мы потеряли своих коней. Мы должны были остаться вместе с ними и в той маленькой долине ожидать прибытия врага. Но Солнце вновь предостерегло меня. И поскольку наших лошадей уже угнали, второе предупреждение относится к чему-то другому. Я чувствую это. Мы должны принять все меры и постоянно быть начеку, чтобы нас не застали врасплох.

— Но ведь мы так и делаем. А что касается возможной угрозы, то разве мы не находимся в постоянной опасности с тех самых пор, как покинули форт? И разве сможем освободиться от этого пока не вернемся домой?

— Да, ты прав. Но сейчас мы в особой опасности. Давай же стараться быть очень-очень осторожными, чтобы раскрыть нависшую над нами угрозу, иначе будет слишком поздно!

— Не настраивай себя так мрачно! Но, конечно, мы обязаны быть бдительными и соблюдать крайнюю осторожность, — ответил я.

Некоторое время мы помолчали. Мне так хотелось спать, что глаза совсем слипались. Но тут донесся крик Бесстрашного из-за леска чуть ниже нас: он звал к себе. Мы быстро спустились к берегу реки и увидели, что он уже разложил костер и почистил с полдюжины форелей. Мы зажарили их. Я и Бесстрашный ели с жадностью. Питамакан же принес молитву подводным людям с просьбой извинить его и ел неохотно, с видимым отвращением. Затем мы продолжили свой путь вверх по речной долине.

С самого озера до места нашей первой стоянки, мы то и дело встречали несомненные знаки присутствия медведей. Теперь же мы стали видеть их воочию: одиноких старых самцов, медведиц с маленькими медвежатами и годовалыми подростками. Однажды даже видели одиннадцать медведиц и молодых медведей одновременно. Но мы понимали, что не должны тратить патроны, и потому дважды делали обходы, довольно далеко сходя с тропы, хотя, возможно, могли легко поразить их. Однажды, проходя через густую рощу, мы нос к носу столкнулись с огромным старым медведем, стоявшим немного сбоку от нас. Он вскинул голову, обнажил клыки, а шерсть у него встала дыбом. Но через пару секунд он медленно двинулся вниз к реке, лишь дважды обернувшись и посмотрев на нас. Мы вздохнули с облегчением, когда он скрылся в кустарнике.

Ближе к вечеру мы приблизились к концу долины, ставшей теперь очень узкой и сплошь поросшей карликовой елью и сосной. Наша тропа взбегала на скалу чудовищной высоты. Мы полагали, что за ней находится перевал через хребет. Здесь нам стало встречаться много свежих лосиных следов, и Питамакан, попросив нас с Бесстрашным задержаться, отправился на розыски какой-нибудь добычи. Не прошло и пяти минут, как мы услышали выстрел и призыв Питамакана. Когда мы его нашли, он свежевал добычу — однако совсем не лося, а большого самца оленя-вапити. Его бархатистые рога уже успели наполовину отрасти. Мы взяли у него язык, печень, почки и лучшие куски мяса из брюшины — сколько смогли унести — а затем спустились к реке, набрали сухих тополевых дров, развели огонь и устроили настоящий пир.

— А теперь хорошо бы покурить, — сказал Бесстрашный, когда мы закончили еду. — Какая замечательная вещь, друзья мои, этот табак!

— Хорошо, покури! Но не долго, ведь нам надо двигаться дальше, — сказал ему Питамакан.

— Стоит ли? Давайте останемся здесь на ночь. Мы устали, да еще и наелись до отвала. Давайте никуда не пойдем до утра, — умолял наш друг.

— Мы разобьем лагерь в таком месте, где нашим врагам будет невозможно достать нас — на макушке вот этой горы! — ответил Питамакан, и наш друг ничего не смог возразить.

Когда Бесстрашный покурил, мы разложили часть мяса вапити по своим сумкам и снова вышли на тропу. Незадолго до заката мы вышли из пояса лесных зарослей, поднялись на сотню ярдов выше их и присели отдохнуть на выступах глинистых сланцев. Как только наше дыхание успокоилось, я достал подзорную трубу осмотреть пройденный нами путь и протянувшееся внизу озеро, великолепно выглядевшее в глубокой горной долине. Потом я передал трубу Питамакану. Буквально одну-две секунды спустя он воскликнул:

— Да это же наши кони! Хаи! Враг! Змеи опять на нашей тропе!

— Где? Как далеко? — спросил я.

— Нет, нет! Их там не может быть, они не осмелятся. Друзья мои! Должно быть, это Рыжеголовый со своим отрядом, — заволновался Бесстрашный.

— Сумасшедший! У Рыжеголового не было времени, чтобы съездить в форт и прибыть так далеко на юг. Лучше послушайте оба, вот что я вижу, — произнес Питамакан, все еще не отрываясь от подзорной трубы. Он пристроил ее на своем ружье, которое положил перед собой. — Первая маленькая поляна с нашей стороны все еще освещена солнцем. По тропе едет всадник и ведет за собой двух темных лошадей. Конечно, это наши кони. Мужчина едет очень медленно. На спинах двух ведомых им лошадей ничего нет, и это показывает, что наши седла и остальные вещи все еще находятся там, где мы их оставили. Я вижу лишь одного человека. Других я пытаюсь отыскать — но пока не могу!

— Они наверное перед ним, возможно далеко впереди, — предположил я.

— Возможно. Крадутся там и сям по долине, как настоящие змеи, чье прозвание и носят. Их нет на тропе. Открыто на ней они не появляются, а держатся среди деревьев и в кустарнике по берегу реки, высматривают нас по сторонам и надеются найти способ раздобыть наши скальпы.

Как раз в это время Солнце зашло за хребет, разлилась алая вечерняя заря и сразу же долину быстро стало заволакивать туманом. С исчезновением Солнца подзорная труба стала бесполезной. Питамакан вручил ее мне, а я убрал в футляр.

— Видите, как могущественно Солнце, как добро оно к нам! — продолжал он. — Это оно заставило меня этим утром понять, что мы должны уйти с тропы и не преследовать врага. Если бы мы пошли дальше — наши тела лежали бы бездыханными где-нибудь там внизу. Без сомнения, змеи ожидали, что мы будем преследовать их, и в удобном месте они засели, чтобы перебить нас. А сейчас, в свою очередь, они пойдут за нами и мы вновь обнаружим их.

— Но что же нам делать? Спрятаться по сторонам тропы и ждать их прихода? — спросил Бесстрашный.

— Если мы сделаем это, то получим скальпы, но не коней. А мы больше нуждаемся в лошадях, чем в скальпах. Сделаем так: будем сидеть здесь, пока не стемнеет. Затем двинемся вниз в долину по верхнему краю склона до тех пор, пока не будем в полной уверенности, что миновали тех, кто выслеживает нас. Потом спустимся на тропу и предпримем все возможное, чтобы вернуть коней.

— А что дальше? — поинтересовался я.

— Давайте захватим лошадей, а там видно будет, — ответил он.

Мы сидели на склоне до полной темноты, обсуждая ситуацию. Нам было совершенно ясно, что человеку с нашими лошадьми поручили отойти по долине подальше и ожидать возвращения отряда или сигнала о помощи. Такой знак они легко могли подать, разведя костер на склоне горы выше уровня леса. С каким же нетерпением, думали мы, он наблюдает, не появится ли маленький огонек, говорящий ему, что мы уничтожены!

Когда мы вернулись в лес, то сразу же сошли влево от тропы и, отойдя от нее на порядочное расстояние, повесили свою поклажу на дерево, чтобы никакой любитель мяса не смог до него добраться. После того, как с наших плеч свалилась тягостная неизвестность, нам стало гораздо легче переставлять усталые ноги. Однако наше продвижение по самой верхней кромке леса, где дул сильный ветер, было довольно медленным. Пока мы сидели на скале, на меня навалилась такая усталость и мне так хотелось спать, что я боялся не выдержать напряжения предстоящей ночи. Но после выступления в поход неуверенность покинула меня, а возбуждение придало новых сил. Мы поставили на кон свои жизни против жизней врагов, и я сказал себе: «Мы обязаны выиграть!»

Час или чуть больше нам пришлось пробираться через густой лес. Потом мы шли главным образом по открытым травянистым пологим склонам горы — здесь было много больше открытого пространства, чем в долине. Мы спешили и очень досадовали, когда встречали ручьи и были вынуждены снимать мокасины при их переходе, а потом снова обуваться. Несколько раз олени и лоси с шумом бросались от нас, дважды на нас ревел медведь. Но мы все время шли гораздо выше тропы: насколько я мог определить в тусклом свете звезд, мы ни разу не приблизились к ней на расстояние ближе, чем в пять сотен ярдов. Поэтому мы не остерегались, что враги услышат наши шаги. Даже если до них донесется шум сорвавшихся камней или треск сломанных веток, без сомнения, они должны отнести это на счет диких животных.

Света было достаточно, чтобы просматривать небольшие поляны, через которые проходила тропа. Их было всего семь и после достижения пятой (она была второй от озера) мы сделали остановку. Мы обсудили план дальнейших действий: надо ли нам сейчас спуститься вниз или пока продолжить движение по склону? Было решено проявить осторожность и пройти высоко над тропой. Когда мы наконец добрались до первой поляны у самого озера, над острыми вершинами горного хребта на востоке взошла Луна. Мы осторожно приблизились к опушке леса над поляной и посмотрели вниз — как мы и ожидали, там наших лошадей не было.

Не оказалось их и на второй поляне. Здесь мы уже осмелились спуститься к реке и двинуться по ее лесистому берегу, поросшему тополями и ивами. При осмотре третьей поляны мы увидели, наконец, своих коней! Да, они жадно паслись там вблизи от опушки леса. Конечно, пасшего их воина нигде не было видно. Мы гадали, где он может быть. Не расположился ли он среди лошадей? Или он выбрал себе убежище в лесных зарослях? А может, засел на открытом месте, с которого мог видеть склоны гор и верхний конец долины? И как же (где бы он ни был) нам лучше подобраться к нему?

Меньше всего нам хотелось, чтобы звук выстрела, разнесенный эхом вверх по долине, достиг ушей остальных членов вражеского отряда. Бесстрашный шепнул, что возможно все семеро врагов находятся сейчас возле лошадей. Это предположение вовсе не доставило нам удовольствия. Понаблюдав некоторое время, мы пришли к заключению, что враги привязали коней к колышкам (любой военный отряд брал с собой огромные мотки веревок).

— «Почти-брат», ты очень мудр, посоветуй нам, что делать. Скорей! Мы слушаем, — тихо сказал мне Питамакан.

И я ответил:

— Трава здесь стоит высокая. Давайте подползем по ней к ближайшей лошади. Кто-нибудь ухватится за конец веревки, которой она привязана, потянет к себе и медленно поведет. Двое остальных должны затаиться. Пастух, если он не спит, увидит, что лошадь пошла прочь. Он подумает, что она каким-то образом высвободилась и отправится снова привязывать ее к колышку. Тогда двое других нападут на него и прикончат раньше, чем он пустит в ход свое ружье.

— Отличный план! — согласился мой друг.

— Да, это так. Я займусь лошадью, — прошептал Бесстрашный.

— Поползем в ряд, ты слева от него, а я справа. Живо! Начинаем, — скомандовал Питамакан.

И мы поползли — не на локтях и коленях, а на животе, распластавшись по земле. Если вы когда-нибудь ползали так, то должны знать, как это трудно!

До наших коней от леса было ярдов двести. Все это расстояние до ближайшей лошади (а это была определенно моя!) мы ползли, тщательно прячась в траве и лишь изредка поднимая голову, чтобы сориентироваться. Когда мы наконец приблизились к лошади, то обнаружили, что она привязана к небольшому кусту. Бесстрашный медленно подполз к нему и отвязал веревку. В лунном свете я увидел его лицо — оно было совсем белым, губы дрожали, а зубы стучали. Его охватил страх, но он упорно делал то, что ему было поручено.

— И-как-и-мат! (Давай смелее!) — прошептал я ему.

Даже не взглянув на меня, он стал двигаться обратно, держа конец веревки в левой руке, а ружье — в правой. Я следил за лошадью. Как же я боялся, что она испугается ползущих, захрапит или встанет на дыбы. Но она лишь раз подняла голову, посмотрела в нашу сторону поводя ушами и снова стала жадно щипать траву. Несомненно, она учуяла наш запах, поняла, кто мы, и уверилась, что мы не причиним ей вреда.

Постепенно удаляясь, Бесстрашный осторожно тянул веревку, привязанную к шее лошади. И та, поддаваясь на мягкое потягивание, но продолжая щипать траву, шаг за шагом двинулась в нужную сторону. Отвлекшись от наблюдения, я тихо послал патрон в ствол и, затаив дыхание, стал ожидать последствий. Долго ждать не пришлось: в сотне ярдов прямо к западу от нас из травы внезапно поднялся мужчина, чуть постоял неподвижно и неспеша зашагал к нам. Когда он приблизился, я понял, что он выйдет на Питамакана.

Едва мне стало ясно, что нам предстоит иметь дело с одним врагом, а не со всем отрядом, я испытал огромное облегчение. Затем я ощутил еще большую радость от сознания, что это мой «почти-брат», а не я покончит с ним. И даже в этот напряженный момент я ненавидел себя за мягкосердечие. Я сознавал, что должен бы жаждать смерти врага, который вместе со своими спутниками столь усердно охотился за нашими скальпами, но не мог.

Между тем приближавшийся к нам коренастый и широкоплечий мужчина что-то бормотал себе под нос. Он шел не смотря по сторонам, не спуская глаз с лошади, поскольку думал, что упустил ее по собственной неосторожности из-за того, что плохо привязал. Если бы его внимание не было приковано к коню, он мог бы обнаружить Питамакана, заметив его темный силуэт в высокой траве. Но он прошел всего в нескольких футах от моего «почти-брата», прошел беспечно и не слышал, как тот поднялся и быстро двинулся за ним. В последний момент он, видимо, почувствовал опасность, а может быть просто услышал шорох травы позади: так или иначе он обернулся как раз в тот момент, когда Питамакан, замахиваясь, поднял свое ружье высоко в воздух. С пронзительным криком наш враг попытался отразить удар своим ружьем, но было поздно. Приклад тяжело обрушился на его голову, и он замертво упал на спину. Он был оскальпирован раньше, чем мы с Бесстрашным успели подойти. Питамакан вытащил из-за его спины колчан с луком, потом забрал и его ружье — старое, изношенное, кремневое.

— Ха! Он получил свое, этот пес с Запада! — с удовлетворением воскликнул Питамакан.

— Я хочу взять его порох и пули, — сказал Бесстрашный, нагибаясь и снимая с убитого пороховницу и подсумок.

Я же тем временем озирался, оглядывая поляну, чтобы не прозевать остальных врагов, если они появятся.

— Пошли теперь за нашими седлами и остальными вещами! Да поторопимся! — скомандовал Питамакан.

Вскоре мы уже сидели верхом и направлялись вниз по тропе. Наши лошади скакали быстрым галопом. Мы нашли вещи там, где и спрятали. Лошади были поспешно оседланы, а вся поклажа приторочена в положенных местах.

— И что мы будем делать дальше? — спросил Бесстрашный.

— Поедем вверх по тропе, устроим засаду и уничтожим этих змей, когда они пойдут вниз, — ответил Питамакан.

— Подожди! Послушай меня, — произнес я. — Мы ведь не военный отряд. У нас есть важное задание. Мы не должны идти на излишний риск. Поэтому я за то, чтобы спровадить этих змей по тропе в сторону равнины, а самим продолжить свой путь.

— Но у нас с нашими «многострельными» ружьями не будет никакого риска! — воскликнул Питамакан.

— И это говоришь мне ты — с твоим то опытом! Что же, мы совсем не будем рисковать, атакуя шестерых врагов, хоть и располагаем «многострельными» ружьями? — спросил я.

— Конечно, риск будет, — вставил свое слово Бесстрашный.

Питамакан глубоко вздохнул.

— Хорошо, сделаем так, как вы хотите. Ведите, я пойду за вами, — согласился он.

Мы сели верхом, и я, приняв роль ведущего, направился к переправе через реку, а затем — по тропе с западной стороны озера. Когда наступил день, мы подъехали к реке Белли. По-прежнему во главе нашей группы, я поехал дальше по большой тропе, разыскивая возможность сбить врагов со следа (а мы были уверены, что они последуют за нами).

В паре миль ниже Форкс такая возможность появилась. При выезде из леса на большую широкую прогалину, мы заметили, что по ней движется стадо бизонов голов в тридцать-сорок.

Мы выждали, пока бизоны не скрылись, а затем продолжили свой путь. Выехав на следы бизонов, мы стали двигаться очень осторожно, один за другим, а потом свернули направо и спешились. Наломав веток, мы тщательно замели свои следы, создав впечатление, что стадо шло после того, как мы уже проехали. Затем мы вернулись к своим лошадям, сели верхом и поехали к берегу реки. Спустившись по каменистому склону, мы перебрались на другой берег. Оттуда по узкой лесистой долинке мы поехали в горы и двигались так больше мили.

Миновав несколько речек, мы выбрали наконец место для стоянки, где было много дикого горошка и густой травы для коней.

У нас крепла уверенность, что нам удалось-таки избавиться от погони, сбив врагов со следа, и теперь им остается лишь одно — уйти на равнину и продолжить прерванный поход в поисках лагерей враждебных племен. Мы очень надеялись, что они будут обнаружены и перебиты кем-либо из наших.

После того как лошади были стреножены, я прилег отдохнуть — ибо невыносимо устал. Тем временем Питамакан с Бесстрашным нашли на берегу реки место, где было много корней камаса. Они звали меня присоединиться к ним и поесть этих луковиц. Но я отказался и сразу же заснул.

Проснулись мы довольно поздно и почувствовали себя прекрасно отдохнувшими, но очень голодными. Мы искупались в речке и наелись камаса. Убедившись, что наши кони хорошо укрыты в лесу, мы взяли свое оружие и поднялись на скалу, с выступа которой хорошо просматривалась долина реки Белли.

Мы уселись, и я достал подзорную трубу. Поочередно мы осмотрели всю долину, но признаков присутствия врага не обнаружили. Однако у нас была твердая уверенность, что преследователи еще не могли пройти вниз и остаются пока где-то наверху. Мы ожидали их прохода не раньше, чем следующей ночью.

Ранним утром Питамакан спустился на большую тропу отслеживать проход врага оттуда, а мы с Бесстрашным снова полезли на скалу с дальним обзором. Если бы (как мы надеялись) враги прошли мимо, Питамакан должен был подать нам сигнал, чтобы мы присоединились к нему. Мы ждали этого знака с большой тревогой, поскольку чувствовали себя очень плохо. Съеденный камас вызвал в наших желудках настоящие спазмы — так часто бывает, когда его много едят свежим. Мы надеялись, что нам полегчает после первой мясной еды, но у нас ее пока что не было. У нас буквально текли слюнки при воспоминаниях о большой туше оленя-вапити и отборных кусках мяса (конечно, теперь уже испортившихся), которые остались в наших походных сумках, повешенных в самом начале долины Саут-Форк.

Но сигнала от Питамакана все не было, и сколько я ни разглядывал долину в подзорную трубу, а своего «почти-брата» так и не увидел. Солнце поднималось все выше и выше и уже приблизилось к зениту. Мы стали всерьез беспокоиться за нашего друга, опасаясь, что он убит врагами, и решили было идти искать его в долину. Но тут он сам, еле-еле передвигаясь, появился в кустарнике, где мы сидели.

— Хаи! Я совсем болен! — воскликнул он, присаживаясь рядом с нами.

— И мы тоже. Это все из-за камаса, это он терзает наши внутренности, — ответил Бесстрашный.

— Что касается этих змей, то они еще не проходили. Однако мне стало так плохо, что оставаться там дальше я не мог. И добраться сюда мне было не легко, — объяснил Питамакан.

— Я знаю средство, которое нам поможет! И почему я не подумал о нем раньше? Оставайтесь здесь, друзья мои, я пойду поищу его, — с этими словами Бесстрашный с трудом поднялся на ноги и направился вниз по склону.

Прошло не меньше часа, прежде чем он вернулся. Но он шел уже гораздо быстрее, и на лице его была улыбка.

— Со мной уже все нормально, а теперь я помогу вам. Поешьте-ка вот этого, — сказал он, вручая нам ворох стеблей мяты.

Мы не стали тратить время даром и с жадностью накинулись на зеленые листья. Сначала они обожгли нам рот, а в животах от них стало горячо. Но очень скоро судороги прекратились! Мы опять стали разговаривать и строить предположения, где бы могли быть сейчас наши враги.

Я снова взялся за подзорную трубу и стал осматривать долину в том месте, где мы покинули тропу. И вдруг я их увидел — все шестеро приближались туда, где днем раньше прошли бизоны. Теперь, после того как я засек их в подзорную трубу, мы смогли следить за ними и невооруженным глазом. Сначала они быстро шли гуськом по тропе, но дойдя до середины поляны, остановились. Через некоторое время трое из них внезапно повернули и пошли обратно вверх по тропе: один шел прямо по ней, а двое других искали наши следы по сторонам.

— Смотрите, они остановились точно там, где бизоны опять сошли с тропы, чтобы попастись, — заметил Питамакан.

— Да, они потеряли следы наших коней и пытаются найти место, где мы свернули с тропы, — согласился я.

— Им это не удастся, ведь мы уничтожили следы, — рассмеялся Бесстрашный.

Нам. весело было наблюдать, как змеи описывали круги и сновали взад-вперед вдоль тропы, как обычно делают потерявшие след собаки. В конце концов они сошлись, постояли кучкой (очевидно, споря), потом все вместе побежали вверх. Они скрылись в лесу и показались вновь уже на другой прогалине, а потом снова вернулись в лес и некоторое время спустя опять появились на нижней поляне. Как и раньше, они внимательнейшим образом изучали оба края тропы. Но им так и не удалось найти, где мы ее покинули! Мы вновь рассмеялись, и Питамакан воскликнул:

— Паршивые, никчемные змеи, видели ли вы своего собрата, отдыхающего там наверху по Саут-Форк?!

X. В гостях у кутене

Наши враги собрались кучкой на нижней поляне и долго совещались. В подзорную трубу я видел, что они горячо спорят и отчаянно жестикулируют. Внезапно один из них быстро зашагал вниз по тропе. Остальные некоторое время смотрели ему вслед, затем выстроились гуськом и тоже пошли вниз — сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, пока не догнали ушедшего первым. Вне всякого сомнения, они оставили нас в покое и опять вернулись к своему походу на равнину.

Мы же еще оставались на своем месте больше часа, дождавшись ухода врагов за излучину реки в трех или четырех милях от нас. Лишь после этого мы побрели к своим лошадям, навьючили и оседлали их и быстро поскакали прежним путем вверх по долине. На ночь мы остановились у озера и поужинали мясом белохвостого оленя, которого подстрелил Бесстрашный.

Следующим утром мы подъехали к озеру и нашли ту поляну, где вернули своих коней. Тело змея исчезло. Мы поняли, что товарищи нашли его и похоронили (скорее всего, отнесли в лес и укрыли тем, что попалось под руку — камнями, ветвями и сучьями).

Еще позднее, когда мы приблизились к месту, где был убит олень-вапити, нам захотелось взглянуть, нашли ли его змеи. Им это не удалось, но, разумеется, оказалось по силам медведям — несмотря на большие размеры животного, они съели его целиком, остались только кости, разбросанные вокруг на многие ярды.

Оттуда мы двинулись вверх по тропе, опасаясь, что враги могли наткнуться на наши походные сумки и забрать их. Но нет! Сумки были там, где мы их и оставили. Мы сняли их, выбросили мясо (оно давно испортилось), распределили поклажу по лошадям, и вскоре эта последняя полоса леса осталась позади.

Мы начали подъем по голому и почти отвесному склону. Тропа была проложена наискосок по каменистой круче. В нескольких футах ниже скала резко обрывалась в каньон такой глубины, что, когда я взглянул вниз, у меня закружилась голова. Большой камень, который столкнула ногой лошадь Бесстрашного, с грохотом помчался вниз, сбивая другие по склону утеса, а мы, бессильные что-либо сделать, могли лишь стоять и слушать. Прошла целая вечность, пока не послышался громовой удар о дно каньона, а затем от скалы к скале, от вершины к вершине понеслось мрачное эхо. Содрогнувшись, мы продолжили свой путь, раздумывая о судьбе, которая ожидает того, чей конь случайно оступится на этой тропе.

Начало каньона упиралось в отвесную стену. Когда мы достигли этого места, то увидели, что тропа резко поворачивает на запад и полого ведет вверх к вершине горы.

— Ха! — воскликнул Бесстрашный. — Оттуда мы увидим совсем другую страну. Мы спустимся в нее и разобьем лагерь среди маленьких речек, которые текут к Большой Реке Запада!note 66

— Да. Но насколько я знаю — это сплошь лесистые долины и горы, — заметил Питамакан. — Такая страна мне не нравится.

Но, когда некоторое время спустя мы выехали на вершину, посмотрев вниз, он воскликнул:

— Нет, нет! Мы все еще в нашей собственной стране. Я знаю это место — здесь внизу течет Ревущая Река.

Внизу мы увидели глубокую, тянущуюся на юго-восток долину, усеянную блестящими озерами разной величины. Теперь я понял, что мы находимся в высочайшем месте главного хребта Скалистых Гор. Река под нами была притоком реки Много Мертвых Вождей. Я достал подзорную трубу и внимательно осмотрел каждую из маленьких полян в долине, а также ее травянистые склоны — но не смог обнаружить лошадей. Кутене здесь не было, иначе я должен был увидеть их табуны. Мне удалось оглядеть долину сверху на восемь-десять миль. Дальше она поворачивала на юг. Существовала возможность, что кутене разбили лагерь именно там, в нижней ее части.

Мы не стали задерживаться на вершине и через четверть мили спустились к Ревущей Реке. На этот раз мы разбили лагерь возле небольшой речушки, текущей с ледника. В этом месте лошади хорошо подкормились на пастбище, богатом горной травой, но наше оленье мясо на ужин (зажаренное на костре из веток сосны — единственного топлива на такой высоте) получилось горьковатым от смолы. Мы постарались побыстрее погасить костер.

Бесстрашный заступил на первое дежурство, а мы с Питамаканом легли спать. Но сначала мой «почти-брат» не забыл призвать своих богов по-прежнему защищать нас и посылать ему вещие сны.

Мой черед дежурить в эту ночь был последним — с двух часов. С приходом рассвета я так увлекся наблюдением за дикими животными на склонах окрестных гор, что позволил своим спутникам спать до самого восхода. В поле моего зрения было не менее трех сотен снежных коз и баранов: поодиночке, по двое, по трое и небольшими стадами. Старые самцы всегда держались на расстоянии от самок и молодняка.

С особым интересом я рассматривал старого горного козла, шествовавшего по горному выступу выше нас в двух сотнях ярдов. Он пренебрегал травой и кустиками, росшими на самом выступе, но его привлекал мох на каменистой стене. Когда ему особенно понравилось одно место, он ловко встал на задние ноги, опершись передними о скалу. Немного позже он оказался прямо над нашей стоянкой и его заинтересовали кони. Подойдя к краю уступа, он уселся на свой зад, совсем как собака, и уставился на наш бивак. Для парнокопытного его поза была столь забавной, а его тарелкообразная, обрамленная длинными волосами голова с такой скорбью свешивалась на его грудь, что я не выдержал и громко расхохотался, разбудив своих спутников.

— Ха, почему ты смеешься? — спросил Питамакан, приподнявшись.

Вместо ответа я указал ему на горного козла.

— Я хочу получить шкуру этой важной персоны! — воскликнул он, поднимая свое ружье.

Он тщательно прицелился и нажал на спуск. Мы отчетливо услыхали, как пуля ударила в цель. От удара козел подскочил, сорвался с выступа и покатился по откосу к нам. Мы быстро сняли с него шкуру, о которой Питамакан сказал, что отдаст ее выдубить женщинам кутене. Я было подумал взять себе великолепные черные рога, подобные кривым саблям, и сделать из них украшение, но потом решил, что в дороге с ними будет слишком много хлопот.

Завершив свои дела, мы навьючили лошадей и спустились в осиновую рощу. Там мы искупались в реке и досыта поели оленьего мяса, поджаренного теперь на хороших углях. Мы не стали пользоваться мясом старого горного козла, поскольку оно сильно пахло мускусом. Однако мясо молодых козлов и самок вполне пригодно для еды, особенно зимой, если его несколько раз заморозить и оттаять.

Несколько ниже места нашего завтрака, мы опять обнаружили следы лагеря кутене, очевидно останавливавшихся там на одну ночь. Еще ниже мы проехали мимо первого из множества озер этой долины — прекрасного озера, прямо с берега которого вверх на громадную высоту поднималась гора. Затем, когда долина расширилась, нам стали попадаться другие озера и в каждом из них было много бобровых хаток. Берега были укреплены ветками сваленных зверьками деревьев. Мы очень удивлялись, почему кутене прошли мимо столь богатых охотничьих угодий.

На восток от этих озер, нанизанных на нить реки, полого поднимались отличные прерии, отделенные одна от другой речками с лесистыми берегами. На некоторых из этих прерий паслись небольшие стада бизонов (главным образом быков). Бизоны были верным признаком того, что неподалеку начинаются большие равнины.

Около четырех часов пополудни мы миновали участок густого леса. Здесь река ревела справа от нас в русле с крутыми обрывистыми берегами. Вскоре тропа вывела нас к широкой долине, по которой протекала река Много Мертвых Вождей.

— Итак, мы в долине Внутренних Озер. Вы скоро увидите Нижние Озера, — заметил Питамакан и резко повернул нашу группу направо вдоль Ревущей Реки. Здесь, переливаясь через валуны, она шумела особенно сильно.

Мы направились к возвышенности, встававшей посреди прерии. С нее мы увидели красивейшие озера, цепочкой убегавшие в глубь гор. Названы они были весьма удачно — Внутренними, что точно соответствовало их положению.

Я знал, что несколько лет тому назад один из наших служащих (прежде он работал на Компанию Гудзонова Залива) по имени Хью Монро приходил к этим озерам с иезуитом, отцом Де Сметом. Они поставили на берегу одного из них деревянный крест. Озера были названы озерами Сент-Мариnote 67, а вытекающая из них река — также рекой Сент-Мари.

Теперь, глядя на эти озера, я припомнил один эпизод, связанный с путешествием Монро и знаменитого иезуита в лагерь черноногих, стоявший тогда на реке Белли. Покинув район Сент-Мари, они заметили большой военный отряд, скакавший в их сторону. Монро, посмотрев на этих людей в свою подзорную трубу, воскликнул:

— Сворачивайте постель, святой отец! Крепите свою кладь к седлу и давайте убираться отсюда! Это кроу! Чтобы спасти свои жизни, нам придется устроить хорошую скачку!

— Нет-нет, сын мой, — отвечал уставший священник, — мне надо отдохнуть. Мы должны положиться на Господа Бога, и я уверен, что с нами все будет хорошо.

— Ну и прекрасно, уповайте на Бога, если хотите. А я уповаю на резвость своей лошади, — ответил Монро и пустил коня с места в карьер. Спустя пару секунд священник уже скакал справа от него. И лишь безжалостно погоняя своих скакунов они смогли оторваться от преследователей.

Но вернемся к нашему путешествию. Мы по-прежнему ехали по большой тропе: миновали несколько прерий, переправились через реку и проехали по берегу озера. Остановку мы сделали в наполовину лесистом, наполовину открытом месте. Здесь мы опять нашли остатки старого лагеря кутене. Но многочисленные следы разнообразной дичи вокруг, несколько бизонов, находившихся в поле нашего зрения поблизости и на горной гряде (она поднималась к востоку от нас) доказывали, что племя останавливалось здесь только на одну-две ночи. Доев утром последнюю оленину, мы отправились к горной гряде, намереваясь подобраться к ближайшему стаду бизонов.

Однако, следуя вдоль потока, мы прошли совсем немного, когда вдруг увидели перед собой бобровую плотину. Осторожно подкравшись к ней, мы обнаружили трех оленей-вапити, пасшихся на берегу пруда, в котором стояло три бобровых хатки. Бобры были заняты своей повседневной работой. Готовясь к зиме, они плавали с ветками, затапливая их поблизости от своих жилищ. На вапити они не обращали никакого внимания. Небольшое стадо состояло из двух самок: одна была с теленком, другая — одинокая двухлетка. Я прошептал, что буду стрелять в одинокую молодую оленуху.

— Конечно. Она очень упитанная, — ответил Питамакан.

Животное стояло ко мне хвостом, и я ждал, пока оно повернется боком. Но добыть его мне так и не удалось. Бобры внезапно ударили по воде своими широкими хвостами и нырнули. Вапити, сделав пару быстрых прыжков, исчезли в кустах. И тут мы увидели, как на противоположном берегу в низком сыром месте закачалась высокая трава. Из нее появилась пума и остановилась на берегу пруда. Вапити и бобры не видели ее: это ветерок, тянувший по долине, донес до них запах смертельного врага, и они поспешили скрыться. Грянул выстрел из ружья Питамакана, громадная кошка подпрыгнула высоко вверх и в судорогах упала на траву. Когда мы подбежали, она была уже мертва.

— Это как раз то, что я хотел заполучить, — довольно заявил Питамакан, поглаживая густой мех зверя.

Мне не надо было спрашивать, почему мой друг так желал добыть пуму: ни один воин из черноногих не считал свое боевое снаряжение завершенным, пока не мог включить в него выделанную шкуру этого зверя. Ею они покрывали свои седла.

Бесстрашный помог Питамакану снять шкуру, а потом сказал:

— Друзья мои, это прекрасная еда. Мясо горного льва даже лучше бизоньего.

— Только не для нас — это мясо предназначается Солнцу, — объявил ему Питамакан.

Пума, медведь гризли и белый бизон у черноногих считаются собственностью Солнца и потому священны. Этих животных можно убивать и снимать с них шкуру, но мясо должно приноситься в жертву великому богу неба. Поэтому и теперь, когда шкура была снята, Питамакан принес мясо в жертву Солнцу, произнеся соответствующую молитву. С очевидным сожалением отвернувшись от жирного мяса, остававшегося лежать на траве, Бесстрашный пошел с нами дальше.

Однако вскоре, когда я убил молодую бизонью телку, выглядевшую очень жирной, Бесстрашный забыл о дикой кошке. Мы притащили в лагерь много мяса и устроили пир. Потом мы пригнали лошадей, навьючили их и загасили костер. На ночевку мы встали уже в полной темноте на вершине гряды, где и оставались до утра.

Вскоре после восхода мы опять двинулись по тропе вдоль озера. Миновав его, мы с полмили ехали прерией, переправились через реку и двинулись по западному берегу следующего озера, к которому со стороны гор плавно сбегал откос. Большую часть его занимала открытая равнина, в которую вклинивались рощи тополей и осин, пересекаемые в разных местах ручьями. Миль через пять мы уперлись в подножие большого выступа из белого камня, поросшего соснами. Он спускался с высокой горы из красного камня и обрывался прямо в озеро. Тропа пошла вверх так круто, что мы были вынуждены спешиться и вести коней в поводу, а достигнув верхней точки, долго не могли отдышаться.

Открывшийся нам вид поистине захватывал — столь грандиозным и величественным он был! Озеро, находившееся на расстоянии четырех-пяти миль от нас, окружали высокие горы с обрывистыми склонами, скала за скалой поднималась прямо от его берегов. У ближнего берега виднелось несколько небольших каменистых островков. В этой части ширина озера была около полумили. Берега здесь были песчаными. Они полого спускались к воде и поросли смешанным лесом — елью и тополем. Большинство окружающих гор достигали значительной высоты. Вершины их были голыми, а к подножиям спускались толстые языки из снега и льда. За озером на протяжении десяти-двенадцати миль долина была обрамлена остроконечными пиками, чьи склоны поблескивали сплошными массами снега.

Пока я рассматривал эту грандиозную панораму, внимание моих спутников было привлечено совсем другими вещами. Внезапно раздался возглас Питамакана:

— Наши поиски окончены! Вон они, наши друзья кутене!

Он указывал на берег ближайшего озера. Вглядевшись, я увидел то, что мы так долго искали: тонкие многочисленные струйки дыма поднимались над вершинами деревьев. Выхватив из сумки и настроив свою трубу, я увидел не только дымки множества палаточных костров, но и рассмотрел людей на берегу — ходящих туда-сюда женщин и играющих детей. Мои спутники по очереди брали трубу и подтверждали, что сомнений нет, это тот самый лагерь, который мы ищем.

Мы сели на лошадей и поехали дальше. Тропа повела нас по склону горы из красного камня вдоль отвесных стен глинистого сланца, затем вниз к пенистой речке, вытекавшей из глубокого каньона и впадавшей в озеро, казавшееся иссиня-черным из-за своей неимоверной глубины. Переправившись через речку и проехав мимо возносящихся на сотни ярдов утесов, мы подъехали к озеру. Речка, вдоль которой мы двигались, впадала в него.

Еще с высоты гор я заметил в ближайшей к нам части голубого озера длинную белую полосу. Теперь же я понял, что вода впадавшей в него речки была белой или, точнее, цвета разбавленного молока. Поскольку уже давно не было дождей, я подумал, что это довольно странное явление, и мои спутники согласились со мной.

Однако у нас не было времени обсудить это подробнее, поскольку на противоположном берегу реки уже собралась изрядная толпа. Как только мы переправились, нас приветствовали вождь кутене Открытая Спина и двое-трое наиболее влиятельных лиц. Естественно, скальп змея, свисавший с седла Питамакана, сразу же был замечен, и все время, пока нас провожали к палатке вождя, в адрес моего друга звучали громкие восхваления.

Палатки кутене были меньше, чем у черноногих, и обставлены не столь удобно. Бизоньих шкур на ложах было меньше, спинок же в изголовье и в ногах вовсе не было. Но палатка Открытой Спины была сделана из восемнадцати шкур бизоньих самок и оказалась достаточно просторной, чтобы принять нас, особенно после того как вождь отправил всех своих жен (во главе со старшей) разместиться в других жилищах на все время нашего пребывания у него в гостях.

Как только мы уселись, вождь наполнил трубку и передал нам для раскуривания. Питамакан сделал это, произнеся краткую молитву. Когда трубка пошла по кругу, а женщины занялись приготовлением еды, мы сказали, что прибыли с посланиями от вождей пикуни и Дальнего Грома. Питамакан уж было собрался передать их, но вождь остановил его:

— Подожди, — произнес он. — Я знаю — то, что ты скажешь нам, очень важно. А большинство из моих детей сейчас ставят ловушки и охотятся. Подожди до их возвращения, чтобы мы все могли услышать ваши слова и вам не пришлось повторять их.

Это показалось нам разумным. Мы докурили трубку и получили по доброй порции жареной лосятины. За едой мы рассказали о своих приключениях на долгой тропе из Форт-Бентона. Между тем я вспомнил о реке и спросил вождя: почему она такая белая?

— О, это весьма интересно, — начал он. — Река берет начало в громадных толщах льда, на высоких склонах Станового Хребта Мира. Но она бела не только из-за талых вод. Дело в том, что лед постоянно ползет вниз по склону, перетирая камни. И вода становится белой именно от этого — ведь чистый, белый камень гор не то, что пыльная земля равнин.

— Как удивительно! И вы можете увидеть, как лед движется, сползая вниз? — спросил Питамакан.

— Нет. Это происходит слишком медленно, — отвечал вождь. — Но мы знаем, что лед движется. Иногда мы видим, что он стоит прямо против какой-нибудь скалы. А в следующие дни замечаем, что он уже сдвинулся ниже. Затем — еще ниже. Время от времени мы слышим (а порой и видим), как большие массы льда отламываются и обрушиваются на дно ущелья. Шум от них подобен грому.

— О, я должен подняться в горы и взглянуть на этот лед! Мне надо увидеть его, прежде чем мы отправимся домой, — воскликнул я.

— Да. Мы должны увидеть это создание Творца Мира, — поддержал меня Питамакан.

Было около трех часов дня, до назначенного заседания совета еще оставалось время, и мы пошли пройтись по большому лагерю. Все встречавшиеся нам люди приветствовали нас с улыбкой. Я обратил внимание на необычайное множество бобровых шкур, распяленных для просушки. Также мы отметили и некоторое количество шкур выдр. И повсеместно можно было видеть шкуры вапити, лосей, снежных баранов, коз и белохвостых оленей.

Осмотрев лагерь, мы вышли на берег озера и с полчаса постояли, разглядывая его и поистине удивительный горный ландшафт вокруг. Вечер был тих и ясен, вода в озере напоминала стекло, лишь изредка возмущаемое всплесками играющей рыбы. Но в наших ушах все время стоял какой-то странный звук: то громкий и низкий, то тихий и высокий. Сначала я никак не мог понять, что это такое, а затем осознал — это голос множества водных потоков, стекающих вниз по горным склонам, срывающихся в глубокие каньоны, перекатывающихся через камни и впадающих в озеро.

Я поделился своими мыслями с Питамаканом, и он сказал:

— Да, я знаю. Много лет тому назад, вот таким же вечером, мы с отцом сидели на самом краю белого каменного уступа на полпути к этому озеру. Я спросил его об этих странных звуках, и он ответил мне так: «То, что слышат твои уши — звук падающих вод. Они смеются над нами. Они говорят: „Слушай нас, смотри на нас, сколько сможешь, ты — существующий всего несколько лет. Как же много подобных тебе видели мы, приходящими сюда и уходящими прочь. Мы иные — мы поем свою песню вечно. Мы не можем умереть"“.

Бесстрашный поежился.

— Давайте не будем о мрачном! — воскликнул он, встал и пошел к лагерю. Мы последовали за ним.

А тем временем мужчины понемногу возвращались в лагерь с охоты на крупную дичь и обхода бобровых капканов. Некоторые шли пешком, другие ехали, сидя поверх груд мяса, навьюченных на лошадей. И почти каждый охотник нес одну-две бобровых шкурки. Неудивительно, что две великие меховые компании Запада так остро соперничали за торговлю с этим племенем.

Стоя и наблюдая довольно продолжительное время, я обратил внимание (хотя и не сразу) на довольно большую разницу в физическом сложении между кутене и черноногими. Ростом они почти не отличались, но кутене были заметно более широколицы, смуглы, с выраженно развитыми руками и ногами, особо выделялись мощные икры ног (видимо от постоянного лазания по горам). Отделка их одежды была совсем иной, чем у черноногих — в отличие от последних, они просто не обращали на нее особого вниманияnote 68.

Черноногие отличались изысканностью во всем, что они делали; даже в том, как они ели пальцами с помощью ножа. И делали они это всегда умеренно и с достоинством. Кутене же всякий раз поглощали громадные порции мяса, причем жадно, с волчьим аппетитом. Черноногие купались каждое утро круглый год, а кутене — лишь от случая к случаю. Первые — ежедневно тщательно расчесывали свои чрезвычайно длинные волосы, а вторые — чаще всего ходили с всклокоченной головой. Из всего этого племени один Открытая Спина по аккуратности несколько напоминал своих друзей черноногих.

По возвращении в палатку, мы поняли, что готовится настоящий пир: старшая жена вождя жарила жирные ребра двух снежных баранов. Когда они были почти готовы, Открытая Спина вышел наружу и огласил имена самых видных людей племени, приглашая их на пир и заседание совета. Они явились один за другим, входя в палатку и рассаживаясь в соответствии со своим положением в обществе. С самого начала разговор велся на языке черноногих. Все связанные с черноногими племена (кутене, сарси, большебрюхие и другие) знали их язык, но сами черноногие пренебрегали чужой речью. Будучи уверены в своем очевидном превосходстве, они не считали нужным учить другие языкиnote 69.

Как только гости утолили голод и первая трубка пошла по кругу, вождь попросил Питамакана огласить свое послание. Мой друг передал порученное ему кратко и немногословно. Затем я вручил вождю табак (тот, что отправил со мной дядя) и объявил о порученном мне деле. После этого я рассказал о нашей стычке с Рыжеголовым и претензиях Компании Гудзонова Залива на все земли Севера. Возгласы удивления и гнева часто прерывали последнюю часть моего рассказа.

С окончанием моей речи Открытая Спина произнес, обращаясь к своим людям:

— Дети мои, я полагаю, что все вы разделите мое мнение. Ответ вождям черноногих может быть лишь один: «Да! Мы присоединимся к вам на юге и поможем изгнать кроу». А ответом Дальнему Грому будет: «Да! Вождь длинных ножей, мы принимаем твои щедрые дары. Мы курим с тобой. Ты получишь добытые нами меха!»

— Да, это наш ответ!

— Твои слова — наши слова!

— Ну и псы же эти красные куртки! Мы покажем им, кто хозяин этих гор! — поддержали его собравшиеся.

— Я хочу сказать вам еще одну вещь, — продолжил я, когда взволнованные кутене слегка успокоились. — Наши огненные лодки доставили Дальнему Грому много ружей совершенно нового образца, и часть из них отложена специально для вас. Так что все вы сможете их купить, а одно уже ждет тебя, вождь Открытая Спина. Смотрите! Вот эти новые ружья!

Тут мы с Питамаканом расчехлили свое оружие и заявили, что будем стрелять в дымовое отверстие палатки. И когда мы проделали это, по изумленным собравшимся словно прошел ветер. Окончив стрельбу, мы передали ружья для осмотра, предварительно, во избежание несчастного случая, вытащив обоймы из магазинов. Забавно было слышать высказывавшиеся при этом суждения. Общим мнением было то, что это оружие — результат вещих снов белых людей. Каждый из присутствующих заявил, что сразу же по прибытии в наш форт заплатит за такое ружье любую цену. Открытая Спина не говорил ничего. Он лишь счастливо улыбался, скрестив руки на груди, вполне удовлетворенный прекрасным известием, что одно из «многострельных» ружей будет преподнесено ему его другом Дальним Громом.

Когда совет закончился, было уже довольно поздно. Мы решили на следующий день сначала пойти в долину реки, через которую переправлялись ранее, и осмотреть большой ледяной склон, а по возвращении отправиться в обратный путь домой. Когда мы уже засыпали, до нашего слуха донесся громовой раскат и эхо долго перебрасывало его с одной стороны долины к другой. Вождь сказал нам, что это и есть звук падения большой глыбы льда с высокой горы в речной каньон. Там, объяснил он, на высоком обрыве, куда залетают разве что только птицы, лежит громадный ледяной вал. Меня это так заинтересовало, что, несмотря на все предостережения, мне еще больше захотелось своими глазами увидеть это место.

Но на следующий день мы не смогли подняться вверх по долине. Перед самым рассветом хлынул сильный дождь, который не прекращался целых три дня и все это время продержал нас в лагере. Временами ливень хлестал, как настоящий поток с небес. Он сопровождался таким неистовым ветром, что содрогались даже палатки, хотя они были хорошо укрыты в лесу. На четвертый день, когда погода наконец улучшилась, мы до самого вечера не могли разыскать своих коней — они вполне освоились в табуне кутене и ушли пастись вместе с ними на горные пастбища. Вождь посоветовал нам отправиться пешком, поскольку все равно вверх по речке не было хорошей тропы. Эта часть долины редко посещается его людьми, ведь там нет бобров, а каждый случайный охотник сам выбирает себе путь по леднику, сказал он. Но мы его не послушались и приняли самостоятельное решение — больше по привычке постоянно ездить верхом.

Выход у нас получился довольно поздним. Около пяти миль вверх можно было двигаться по широкой лесистой долине. Затем она неожиданно резко сузилась, и оказалось, что двигаться дальше по речному ущелью уже невозможно. Нам пришлось подняться на правый склон. Тут-то мы и встретились с настоящими трудностями. Заросли ольхи и кустарника были столь густыми, что местами наши лошади не могли пройти.

Пришлось вернуться немного назад и избрать другую дорогу. Новый путь оказался топким, трижды наши кони увязали и всякий раз нам стоило больших усилий вытаскивать их. Все они покрылись целым слоем грязи, да и мы сами тоже. Бесстрашный сердился и сетовал на наши неудачи на французском и ломаном английском. Наконец, Питамакан одернул его в самых резких выражениях на языке черноногих, заявив, что наш спутник — никчемный нытик. Он добавил еще, что если тот не может выносить трудностей как мужчина, пусть поворачивает обратно и оставит нас в покое. Это утихомирило раздражительного француза.

Целых три мили мы продирались по кустарнику и болоту. Затем миновали очередной выступ горы и спустились во вновь расступившуюся долину. Дальнейший путь через редкий ельник был совсем не труден. Мы снова приблизились к реке и, следуя по проложенной снежными козами тропе, через пару миль подошли к очень крутому склону.

Здесь река брала начало от слияния двух потоков. В южном из них вода была молочно-белого цвета (она то и вытекала из-под того огромного ледника, который мы искали). Другой поток, как мы заметили, вытекал из длинного и узкого озера с кристально прозрачной водой. С южной стороны от него возвышался могучий горный пик и черная гора с многочисленными утесами. С западной стороны озера поднимающийся склон расступался глубоким ущельем, а дальше виднелось только голубое небо. Несколько снежных коз паслись вблизи стока этого озера, гораздо больше их было видно на утесах черной горы.

Мы переправились через реку и двинулись вверх по течению молочного притока. Через несколько сотен ярдов мы наткнулись на останки снежной козы, убитой по-видимому горным львом. Определенно, этот гребень горного хребта был излюбленным местом летней жизни для снежных коз. Теплая шерсть, густая и длинная даже летом, позволяла им быть нечувствительными к холоду. Продвинувшись еще на милю к самой горе (что стояла к югу от озера), мы наконец подобрались к началу большого ледяного вала. Здесь и там из-под него текли ручьи. Они были цвета молока — причем столь густого, что нельзя было даже рассмотреть каменистого дна… У оснований ледяных языков и особенно возле грота, из которого вытекал основной поток, лежали многочисленные глыбы, отколовшиеся от основной массы. Некоторые из них достигали размеров большого дома.

Возле одной из трещин во льду мы остановили коней, заглянули в ее зеленую глубину и содрогнулись. Затем снова переправились через поток, немного поднялись по противоположному склону и сделали там стоянку. С этой возвышенности мы могли рассмотреть весь ледяной вал громадной протяженности и толщиныnote 70.

Здесь впервые за все время наших блужданий мы уверовали, что поблизости нет никаких врагов. Мы стреножили лошадей и пустили их пастись. Затем собрали немного сухих веток и палок для того, чтобы разжечь к вечеру хороший костер. Но этот хворост был совсем не тем, которого мы бы желали — нужного нам топлива на такой высоте просто не было и выбирать не приходилось. То, что мы собрали, давало больше дыма и копоти, чем жара. Поев немного мяса, данного нам женами Открытой Спины, весь вечер мы дрожали у почти бесполезного костра, а потом до рассвета кутались в своих постелях. Это была холодная бессонная ночь.

В середине ее Питамакан вдруг спросил, сплю ли я. Когда я отозвался, он воскликнул:

— Как Солнце должно ненавидеть этого старого Творца Холода!

— Почему это? — поинтересовался я.

— Ты можешь видеть это сам, — продолжил он. — Здесь громадный ледяной вал и еще больше таких же разбросано по всему Становому Хребту Мира. Все они созданы Творцом Холода. Каждое лето Солнце гонит его назад домой на Дальний Север, растапливая при этом снег и лед, которые он каждую зиму приносит в нашу страну. Эти дела Творца Холода — вызов Солнцу. Творец Холода показывает, что он жив и будет снова и снова приходить со своими ужасными морозом, снегом и ветром, принося несчастья нам — людям и животным. Все мы — дети Солнца, которое старается нас защитить. Я не в силах этого понять. Ведь Солнце обладает громадной силой. Мне кажется, что оно должно бы найти какой-то способ покончить с Творцом Холода!

— А может, Солнце вовсе и не собирается уничтожать его. Может быть, оно и Творец Холода только состязаются, играют в большую игру друг с другом, допуская то жар, то холод, — подал голос Бесстрашный. — Как-то я слышал, что кри говорят что-то подобное.

— Ха! Кри! Эти бешеные псы! Что они знают о богах?! Когда их собственный бог — просто Кролик! Большой Белый Кролик. С таким покровителем неудивительно, что кри такой бедный и никчемный народ! — воскликнул мой «почти-брат».

— Давайте постараемся заснуть. Нам надо поспать, — сказал я, и все опять затихли.

XI. Позор Рыжеголового

Вскоре после восхода мы уже забирались на ледник. Взойдя на него по пологому склону, мы обнаружили, что он покрыт снегом, а местами пылью и каменной крошкой, которые ветер принес с обнаженных вершин. С самого начала мы поняли, что должны старательно избегать многочисленных трещин в ледяной толще, чтобы не соскользнуть в какую-нибудь из этих узких глубоких расщелин. Мы осторожно приблизились к одной из них, заглянули вниз и пришли в восхищение от красивых зеленых стен, но ужаснулись мрачной черноте ее страшной глубины.

Все выше и выше поднимались мы по ледяному валу. Уже на полпути меня поразило осознание, что толща льда под нами составляет сотни футов. Мы находились на уровне южной стороны большой горы. По левую руку от нас лед тянулся по ее склону на несколько миль до другой вершины и уходил дальше.

Пройдя еще с милю, мы наконец приблизились к верхнему краю ледника и после его предварительного осмотра решили, что нам стоит перейти с него на узкий голый гребень скалистого хребта. Но подобравшись ближе, мы увидели провал в тридцать-сорок футов глубиной, который отделял ледник от скалистого гребня. При этом и ледник и гребень обрывались почти отвесно. Мы были озадачены и не знали, что делать дальше. Тем не менее я захотел увидеть западную сторону хребта.

Бесстрашный был за то, чтобы повернуть обратно и двигаться по тому же пути, которым мы пришли сюда. Однако мы убедили его идти дальше вместе с нами вдоль южной стороны ледника и попытаться найти подходящее место для спуска. И действительно, очень скоро нам представился удобный случай — в одном месте лед треснул и образовал над пропастью что-то вроде ледового мостика. Переход был очень рискованным, но мы решились на него. Со скального гребня нам открылся вид на запад. На добрую сотню миль раскинулись горы, главным образом поросшие лесом. То здесь, то там в долинах блестели озера и тянулись нити рек. То была умиротворяющая и восхитительная картина, но не только ее замечательный вид доставлял нам удовольствие: нас радовало осознание того, что нам больше не надо углубляться в эти нескончаемые леса в поисках кутене, чтобы доставить им наши послания.

Однако долго задерживаться на месте мы не могли. Я повел нашу группу обратно через ледяной мост и дальше вниз в сторону стоянки по громадному ледяному валу. По дороге я не раз останавливался, чтобы подивиться колоссальными размерами ледника и прикинуть его толщину, которая по моим предположениям составила не менее пятисот футов.

На подходе к нижней кромке ледника я все еще шел впереди. Мы продолжали идти очень медленно, тщательно огибая все видимые трещины. И только я успел мысленно поздравить себя с тем, сколь удачно мы избежали всех опасностей, как казавшийся вполне твердым участок льда рухнул вместе со мной куда-то вниз. С криком ужаса я провалился в дыру, которая оказалась занесенной снегом трещиной во льду. Никогда в жизни я еще не был в таком опасном (а точнее сказать, ужасном!) положении. Охваченный ужасом, я скользил вниз между двумя гладкими зелеными стенами льда и не сомневался в том, что там, где они закончатся, меня ожидает смерть.

Я уже предчувствовал приближение страшного удара о дно провала. Но тут стенки его стали сужаться. Постепенно мое падение почти остановилось, и я принялся искать хоть какую-нибудь твердую опору, но напрасно — мои ноги болтались в воздухе. Я понял, что меня задержало лишь небольшое сужение, и стоит мне его миновать, как я полечу дальше вниз навстречу неминуемой гибели. Однако пока что я провалился не так уж далеко: футах в тридцати выше себя я увидел встревоженное лицо Питамакана и закричал:

— Скорее! Беги в лагерь за веревкой! Вытащите меня, прежде чем я провалюсь дальше!

Он мгновенно исчез, и появилась голова Бесстрашного.

— Ты жив! Сейчас мы тебя вытащим!

— Я постепенно сползаю! Не могу достать свой нож! Спусти мне свой! — прокричал я.

И действительно, я чувствовал, как от тепла моего тела лед вокруг разрыхляется и подтаивает. Это было ужасное ощущение!

Сверху на меня упал нож в ножнах с поясом и довольно крепко ударил по голове, поскольку я не мог отклонить ее в сторону. Я вытащил нож и без особого труда сделал им небольшое углубление для упора левой руки. Потом я попытался сделать такое же справа, но это оказалось гораздо труднее. Однако в конце концов я справился, набросил пояс на плечи, а нож вложил в ножны. И все же очень медленно, но неудержимо, я продолжал проскальзывать вниз. Лишь одно пока удерживало меня от дальнейшего падения — капот из толстого одеяла, сбившийся у меня на бедрах. Я оперся на руки, слегка подтянулся вверх, и мучительное напряжение немного спало.

Между тем Бесстрашный ободрял меня, сообщая, где находится Питамакан, побежавший за веревками. Что было бы, прими мы совет Открытой Спины отправиться пешком? Тогда без веревок спасти меня было бы невозможно, подумал я. Глядя на зеленый лед, от которого шел пронизывающий холод, я коченел. Мои ноги уже сводило от холода. Как же в тот момент я ненавидел и этот ледник, и самого себя за то, что не ограничился обозрением его с безопасного расстояния!

После долгого ожидания (показавшегося мне бесконечным!) Бесстрашный крикнул сверху, что Питамакан возвращается по леднику. А несколько минут спустя ко мне опустился конец веревки и мой «почти-брат» прокричал:

— Обвяжись ею под мышками! И подожди, пока я не вырублю упор для ног. Тогда мы тебя вытащим.

Сначала я привязал свое ружье, которое не выпустил при падении, и отправил его наверх. Скоро веревка вновь спустилась ко мне. Я обвязался ею сам и начал ползти вверх, с каждым усилием поднимаясь на несколько дюймов. Веревка была сплетена из четырех полос сыромятной бизоньей кожи. Я заметил, что как раз немного выше моего захвата в ней имелась опасная слабина — одна из составлявших ее полос была надорвана. В любой момент она могла порваться совсем. Я поглядывал на это место с ужасом, будучи уверен, что в случае обрыва, мне уже не удастся задержаться в узком месте провала!

Но, так или иначе, я постепенно приближался к поверхности ледника, а веревка все еще держала. Я мог уже отчетливо видеть напряженные лица своих товарищей, поочередно осторожно подтягивающих меня. Наконец, когда веревку в очередной раз перехватил Бесстрашный, Питамакан склонился вниз и ухватил меня за онемевшие руки. Они оба дружно сделали мощный рывок и вытянули меня на ледник рядом с собой.

— Ха! Ты остался жив, — воскликнул Питамакан.

— Еле-еле. Если бы в этой трещине не оказалось узкого места, я разбился бы в лепешку о ее дно!

— Да, теперь мы знаем, что представляет собой этот старый Творец Холода, — сказал мой друг. — Он понаделал тут провалов, и некоторые из них прикрыл снегом, приготовив ловушки для тех, кто придет сюда. Он ненавидит всех нас — и людей, и животных. Ему хочется всех нас погубить!

Я осмотрел свои бедра: они посинели и были в кровоподтеках. Зашагал я с большим трудом, все тело сильно болело. Как только мы спустились с ледника, мои спутники поторопились привести лошадей, и вскоре мы уже ехали обратно в лагерь. Обратный путь занял гораздо больше времени. Наши кони вновь несколько раз увязали в топком ольховнике нижней части долины. Но, так или иначе, мы успели прибыть в лагерь до полной темноты. Открытая Спина приветствовал нас у своего очага. Поблагодарив его, я в нескольких словах рассказал, как чуть не нашел свой конец в громадной ледяной трещине. Когда я закончил, вождь ударил себя в грудь и воскликнул:

— Какую же я сделал глупость! Я должен был предупредить вас об этих покрытых снегом провалах! Немало наших мужчин срывалось в них, и пока что никто не выбирался назад!

Позже, когда мы поели, Открытая Спина опять созвал виднейших людей племени, и они решили, где будут дальше ставить ловушки этим летом. Из Горного Форта они прямиком пришли сюда, где теперь стоял их лагерь. Закончив лов бобров в этой местности, они решили отправиться на север, ставя капканы на каждой встретившейся реке. Они планировали дважды отклониться со своего главного пути к рекам на западных склонах гор.

Они говорили, что неплохо было бы пройти к началу Ревущей Реки и половить бобров в ней и окрестных озерах, а затем двинуться на юг, к истокам многочисленных речушек, устроить ловлю на каждой из них и завершить ее на Солнечной Реке. А к концу месяца падающих листьев они наметили прибыть в Форт-Бентон для торговли с нами. После чего, присоединившись к племенам черноногих, могли отправляться ставить капканы на юге.

В заключение вождь сказал мне:

— Ататойя, передай нашему другу, Дальнему Грому, такие слова: «Вождь длинных ножей, прежде чем последние листья опадут с деревьев, мы наполним твое сердце радостью. Ты увидишь нас входящими в большие ворота твоего форта с лошадьми, тяжело нагруженными бобровыми шкурами».

— Но мой дядя хочет получить не только бобровые меха. Он хотел бы получить все. Вы же знаете, какие огромные дружеские чувства питает он к вам и вашему народу, — заявил я.

— Ха! Да, мы это знаем, — произнес он в ответ. — Хотя его кожа белая, он действительно один из нас!

— Да! И он щедр к нам! Он любит сидеть с нами за трубкой и доброй беседой, — объявил другой.

— У его жены также большое сердце: она жалеет наших вдов и сирот и всегда делится с ними, — вступила в разговор главная жена вождя.

— Вы не можете перехвалить дела Дальнего Грома и Тситсаки — все будет правда, — поддержал я их. — В детстве я остался без родителей. И они заменили мне родных отца и мать!

— Аи! Мы знаем, знаем! Разве мы не видели, как ты рос у них? А как сильно они тебя любят, — снова сказала мне эта женщина.

Когда совет закончился, было уже поздно. В заключение его было решено, что поскольку почти все бобры в верхней части озера выловлены, то завтра ловушки должны быть сняты, а послезавтра лагерь передвинется к другой стороне озера, где в него впадают несколько речек, удобных для ловли. Мы уж совсем приготовились ложиться спать, когда Открытая Спина пожаловался, что у него кончаются порох и пули, и попросил нас добыть для него назавтра нескольких снежных баранов: он нуждался в их шкурах для выделки кож на свою одежду. Мы с готовностью согласились сделать это для него. Для охоты вождь направил нас к подножию горы, где, как он сказал, этих животных всегда много.

Вот почему на следующее утро, позавтракав пораньше, мы оседлали коней, переправились через реку и поехали вдоль озера к речушке, которая вытекала из глубокого каньона между самой высокой вершиной и продолговатой горой из красного камня. Поднявшись к верхнему краю каньона, мы нашли проторенную дикими животными тропу, которая с милю вела нас, а потом исчезла. Перед нами раскинулась очень красивая широкая вытянутая котловина, обрамленная кольцом высоких утесов. По ней каскадом стекала бурная горная речка.

Здесь мы привязали своих лошадей на колышки и отправились дальше пешком вниз по течению. Подходя к краю каждой террасы, мы осторожно выглядывали: нет ли впереди желанной нам добычи.

Наконец, одолев уже добрые полпути, мы вышли к кромке очередного уступа высотой в десять-двенадцать футов. Осторожно взглянув через кустики голубики, мы сразу увидели стадо крупных снежных баранов около двадцати голов. Они были в четверти мили от нас на другой стороне котловины — широко рассыпавшись, они брели по крутому сланцевому склону. Вскоре один из них остановился, топнул передней ногой и лег отдыхать. Остальные последовали его примеру. Разглядев их в подзорную трубу, мы поняли, что не сможем незаметно для них сойти вниз. Бесстрашный сказал, что нам лучше всего вернуться обратно и пойти вдоль горы из красного камня. Но Питамакан объявил, что мы должны оставаться там, куда пришли. Животные сейчас в тени высокой горы, что на востоке от них, и чувствуют себя хорошо. Но Солнце скоро осветит и припечет их, и рано или поздно они должны будут куда-то перейти. Весьма вероятно, что они захотят пить, пойдут к воде и предоставят нам возможность подобраться к ним. План Питамакана был хорош, и мы стали устраиваться поудобнее, решив ждать, если будет необходимо, хоть целый день.

Теперь-то у нас было время как следует оглядеть окрестности, и мы сразу же стали рассматривать ледяной вал, с которого произошел громадный обвал — его-то грохот мы и слышали в ночь по прибытии в лагерь кутене. Гора на краю котловины утес за утесом вздымалась на головокружительную высоту, а на вершине ее лежал лед. На обращенной к нам стороне ледовый покров имел толщину от тридцати-сорока футов до целой сотни. В лучах утреннего солнца лед отсвечивал зеленым цветом, местами из него выступали края скалы.

Из-под ледника вытекал довольно солидный водный поток, образовывавший водопад, но высота его была не так уж велика (что-то около пятисот футов). Этот поток разделялся на отдельные струи и падал вниз подобно дождю. На нижних уступах этой горы было видно несколько снежных коз. На более пологих склонах котловины мы заметили еще больше этих животных, а также несколько стад снежных баранов (главным образом, самок и молодняка).

Как Питамакан предсказывал, так и произошло. Когда Солнце осветило и стало припекать склон, где лежали снежные бараны, они встали и начали спускаться вниз. Поросшие кустарником уступы скрыли их от нас. Мы осторожно продвинулись дальше и через некоторое время вновь увидели их собравшимися на водопой вокруг небольшого пруда не далее, чем в пятидесяти ярдах от себя.

Мы тут же открыли по ним огонь: четверо упали сразу, остальныее кинулись бежать к склону, по которому пришли. Мы с Питамаканом продолжали стрельбу. А в это время Бесстрашный, чертыхаясь, сыпал порох и загонял пулю в ствол своего ружья. Нам удалось свалить еще пятерых животных, прежде чем они достигли основания сланцевого склона, а мы опустошили магазины своих ружей. За это время Бесстрашный сумел выстрелить еще только один раз, но промазал. Несколько животных еще подавали признаки жизни и мы поспешили избавить их от лишних мучений.

Мы долго стояли и удивлялись действию своих «многострельных» ружей. Наконец, Питамакан произнес:

— Если мы с тобой смогли так быстро перебить их, — подумать только, что сделают пикуни со стадом бизонов во время погони, получив новое много раз извергающее смерть оружие!

А Бесстрашный сердито потряс своим ружьем и сказал, обращаясь к предмету своего прежнего восхищения:

— Бесполезный старый кусок железа, купленный у красных курток! Как только мы прибудем в форт длинных ножей, я брошу тебя в реку и куплю себе «многострельное» ружье!

Мы рассмеялись, отправили его за лошадьми, а сами принялись разделывать добычу. Скоро наш спутник вернулся и тоже включился в эту работу. Когда шкуры были сняты, мы вырезали лучшие части туш для тех кутене, кто пожелает за ними придти.

Вскоре после полудня мы вернулись в лагерь со шкурами и несколькими отборными кусками мяса. Открытая Спина и другие кутене буквально потеряли дар речи, увидев трофеи нашей охоты сложенными у входа в палатку. Они были еще более поражены, когда я объяснил, что из стада в девятнадцать голов от нас ушли лишь три барана. Некоторые из наших слушателей немедленно отправились за своими лошадьми, чтобы забрать оставленное нами мясо.

Когда потом мы сидели в палатке и ели поставленную перед нами пищу, Открытая Спина попросил меня позволить ему еще раз посмотреть на мое ружье. Я разрядил его и подал вождю. Тот целый час изучал винтовку, тщательно рассматривая действие ее механизма. При этом он говорил, что ждет не дождется того часа, когда Дальний Гром вручит ему такое же «многострельное» ружье. Возвращая мое оружие, он воскликнул:

— Сын мой, вне всякого сомнения такое «многострельное» ружье — заветная мечта любого мужчины!

Вечером мы сказали вождю, что на следующий день рано утром должны будем покинуть его и встать на тропу, ведущую к нашему дому. Он стал упрашивать нас погостить еще одну ночь, говоря, что когда лагерь снимется, ему очень хотелось бы поехать с нами впереди и самому испробовать действие наших «многострельных» ружей по какой-нибудь дичи, которая будет нами встречена. Мы согласились сделать так, как он хотел.

На следующий день часам к десяти мы вчетвером подъехали к небольшой прерии у подножия горы из белого камня (на полпути от озера) и заметили молодого медведя-гризли, переворачивающего камни в поисках добычи.

Я передал свое «многострельное» ружье вождю. Он спешился, подкрался к медведю поближе, выстрелил и ранил зверя. Хотя гризли был молодой, сердце его было отважным и он был свирепым зверем. Взревев от боли и ярости, он прыжками бросился к вождю. Тот держался стойко, посылая пулю за пулей в надвигающегося медведя и сразил его последним выстрелом, когда расстояние между ними составляло всего пятнадцать-двадцать футов. Запев Песню Победы кутене, вождь стал танцевать вокруг поверженного зверя. Когда мы приблизились, он воскликнул:

— Друзья мои, я совершил подвиг! И просто счастлив! Каждому из вас я дарю по лошади!

Мы помогли ему снять с медведя шкуру, а после того, как весь караван подошел к этому месту, поехали дальше. Лагерь был разбит позже в большой прерии у самого озера.

Вечером (еще до наступления полной темноты), когда мы ужинали, какой-то юноша просунул голову в палатку и быстро сказал вождю несколько слов. Тот повернулся к нам и произнес на языке черноногих:

— Рыжеголовый и еще пятеро въезжают в наш лагерь.

— Он добрался-таки сюда, этот Рыжеголовый! Явился арестовать нас с тобой! Я этого ждал все время. Друг мой, что же нам делать? — в панике обратился ко мне Бесстрашный.

— Сиди спокойно. Только давайте-ка приготовим свое оружие, — ответил я, вытащив винтовку из чехла и положив рядом с собой.

Они с Питамаканом последовали моему примеру. Открытая Спина быстро что-то сказал своей жене, и та поспешно вышла из палатки.

— Она передаст моим детям, чтобы они вооружились, собрались вокруг моей палатки и ждали приказа. Она скажет также, что все палатки должны быть закрыты для прибывших людей, — пояснил он нам.

Бесстрашный нервно ерзал на своем месте. Он тяжело дышал, и его руки заметно дрожали, когда он нерешительно доставал свое ружье и клал его рядом с собой. Питамакан воззрился на него и сухо сказал:

— Мы прозвали тебя Бесстрашным. Не заставляй нас урезать это имя!

— Я не хочу сейчас сражаться! Сама эта мысль мне противна! Но поверьте, друзья мои, когда это не будет претить моей душе, вы увидите как я могу биться! — ответил он, после чего стиснул зубы и, как и мы, окаменел на своем месте.

Мы услышали, как к палатке подъехали всадники. А мгновение спустя занавесь входа была отдернута в сторону. Решительно вошедший Рыжеголовый обжег нас свирепым взглядом, мельком взглянул на Открытую Спину и бросил ему в виде приветствия небрежно недоговоренное:

— Как (дела)…

Не дожидаясь ответа, он прошел к огню и без приглашения уселся на ложе, с другой стороны которого восседал сам вождь. Вслед за ним вошли еще пятеро; один из них был белым, остальные, как я определил с первого взгляда, были английскими полукровками. Рыжеголовый позаботился, чтобы не брать с собой тех, в ком текла французская кровь. Между работниками пушных факторий — трапперами и другими сотрудниками — выходцы из разных наций всегда недолюбливали друг друга и соперничали между собой.

— Ну, юный мистер из Американской Меховой Компании и вы, Энтони, — вот мы и снова вместе. Я арестую вас обоих! Завтра вы отправляетесь со мной в Горный Шорт, — без тени сомнения заявил Рыжеголовый.

При этом каждая его интонация и каждый жест были исполнены величайшего удовлетворения. С этими словами он вытащил из огромного кармана своего капота две пары наручников. Он бросил брякнувшие браслеты на землю перед своими людьми и приказал им схватить нас.

Едва он успел закончить, как увидел дуло мой винтовки, направленное ему прямо в грудь, вместе с ружьями Питамакана и Бесстрашного.

— Пусть только кто-нибудь из вас попробует сделать это, и мы открываем огонь! Никому не двигаться! — крикнул я.

— Но вы не можете позволять себе такого! Это же против всех принятых правил и установлений! Я арестую вас двоих, и вы должны подчиниться без сопротивления, — обратился ко мне Рыжеголовый, искренне изумленный таким поворотом дела.

— Мы все поняли! Но если вы попытаетесь схватить нас, то умрете! Мы не рабы вашей Компании! Кем вы нас считаете? Идиотами?! — воскликнул я.

Он ничего не ответил, а лишь в упор уставился в мои ожесточенные глаза. Я услышал как Бесстрашный сказал одному из спутников Рыжеголового:

— Томас! Лучше бросьте эту затею! Эти два ружья стреляют много раз подряд. Прежде чем вы сможете выстрелить по одному разу, сами будете перебиты!

Пока он это говорил, Открытая Спина что-то крикнул собравшимся вокруг палатки. И тут же в нее ворвались мужчины, повалили на землю Рыжеголового и его спутников, грубо отняли у них ружья и сорвали пояса с ножами. Пришельцы не оказали ни малейшего сопротивления. В наступившей тишине ясно прозвучал голос вождя кутене, обращавшегося к Рыжеголовому на языке черноногих (Бесстрашный при этом переводил):

— Я, кажется, достаточно ясно показал тебе, считаем ли мы себя вашими рабами. А теперь убирайтесь все из моей палатки и из моего лагеря. Завтра, когда вы будете готовы ступить на обратную тропу, то получите назад свои ружья!

— У меня есть для этого Рыжеголового кое-что еще! Нечто такое, что он не скоро забудет! — воскликнул я.

— Поступай, как хочешь! Я отдаю его тебе. Убей его, если хочешь, — ответил вождь.

Тогда я скомандовал своим спутникам:

— Питамакан! Кут-аи-ко Пум (Бесстрашный)! Наденьте-ка эти «хватающие браслеты» на Рыжеголового и того, кто рядом с ним!

Я вновь наставил свое ружье на Рыжеголового и предупредил, что если он только двинется, это будет его последним мгновением.

Питамакан нетерпеливо, а Бесстрашный нерешительно пересекли палатку для выполнения моего распоряжения. Мой «почти-брат» поднял наручники, схватил Рыжеголового за запястья и попытался сомкнуть на них массивные браслеты, но не смог справиться с механизмом. Тогда я сказал Бесстрашному, чтобы он запер их, сделал так же и с другой парой и отдал мне ключи. Когда дело было сделано, Рыжеголовый запротестовал:

— Вы не должны этого делать! Ведь это позор! Вы же прекрасно знаете, что не вправе так поступать!

— Все равно мы сделаем это, и вы будете носить их, пока не снимете в Горном Форте. Ха! Как бы я хотел видеть лицо вашего управляющего, когда вы явитесь перед ним! — рассмеялся я.

На это он ничего не ответил. Ни единого слова не произнесли и его люди. Они сидели, свесив головы. Более удрученных людей было трудно себе представить. И вновь Открытая Спина обратился к Рыжеголовому (Бесстрашный опять переводил):

— Убирайтесь прочь, — сказал он. — Убирайтесь все из моей палатки и из моего лагеря! Завтра, как я уже обещал, вы получите свои ружья.

XII. Засада

Они ушли. И когда скрылся последний их них (а им был Рыжеголовый), мужчины в палатке и вся огромная толпа, собравшаяся вокруг, разразились громогласным хохотом. А вскоре народ разошелся по своим делам.

Этим вечером с нами остались только несколько самых важных людей племени. Мы переговорили о многих вещах, но то и дело возвращались к конфузу Рыжеголового. Я от души присоединялся к общему смеху, всякий раз при этом возникавшему. И все это время меня не оставляло удивление: как этот человек мог полагать, что мы покорно дадим ему надеть на себя наручники и доставить к своему управляющему? Теперь я думаю, что он так привык к беспрекословной власти Компании Гудзонова Залива, что такой вопрос ни на мгновение не вставал перед ним. Он был уверен, что при пяти его спутниках мы просто не осмелимся оказать никакого сопротивления.

На следующее утро сразу же после завтрака Открытая Спина пригнал свой табун с пастбища и вручил каждому из нас по лошади, которых он нам обещал в честь совершенного им подвига — победы над медведем-гризли. Нам были подарены рослые добрые кони и это было очень кстати, поскольку к этому времени наши собственные лошади уже сильно сбили себе ноги. Мы сняли с них седла и уздечки, а вождь обещал позаботиться о них и доставить к нам осенью.

Затем, сказав по нескольку прощальных слов этому нашему доброму другу, мы оседлали новых скакунов и пустились в обратный путь. Возле ближайшего ручья мы проехали вблизи стоянки Рыжеголового и его людей.

Он подскакал к нам, прося меня остановиться и поговорить с ним. Руки у него были неловко скрещены впереди. Ничего ему не ответив, я повел свою группу дальше. Обогнув опушку леса, мы потеряли из виду его самого и его людей. Я так и остался в неведении, не собирался ли Рыжеголовый умолять меня отдать ему ключи от наручников. Я было достал их из своего кармана, намереваясь зашвырнуть в высокую траву, но потом положил обратно. Мне подумалось, что они будут неплохим украшением на стене в офисе нашего форта.

Доехав до нижнего озера, мы повернули на восток и стали подниматься на хребет. Теперь нас вел Питамакан. На вершине мы отыскали горную тропу черноногих. Ни одно из племен не использовало ее уже несколько лет, но глубокие колеи, оставленные на ней шестами волокуш, даже не заросли травой — их хорошо протаптывали бизоны. Бросив прощальный взгляд на прекрасные Внутренние Озера, глубоко вдававшиеся в самое сердце гор, мы отправились дальше.

В полдень мы отдохнули на берегу небольшой реки, несшей свои воды в Малую Реку (Льюис и Кларк назвали ее рекой Милк) — самый северный приток Миссури. Напившись из нее, я радовался, что мы выбрались за пределы территории Компании Гудзонова Залива. Но, как показали впоследствии международные топографические съемки, и последняя попытка Рыжеголового арестовать меня была предпринята южнее границы, разделяющей США и Канаду.

По прошествии нескольких лет я узнал от одного из старых служащих Компании Гудзонова Залива (к тому времени он стал вольным траппером и перебрался в Монтану), что когда Рыжеголовый явился в Горный Форт в наручниках, управляющий Компании — Скверный Язык — пришел в такую ярость, что на какое-то время просто онемел. Когда же он вновь обрел дар речи, то единым духом изверг столько ругательств, сколько прежде произносил лишь за несколько минут. А потом он приказал, чтобы в наказание Рыжеголового оставили в наручниках еще на десять дней!

Ночевали мы на реке Крутой Берег, притоке Марайаса. Как всегда, поев и загасив костер, мы отъехали на одну-две мили от того места, ибо хорошо знали, что эта горная тропа часто посещается вражескими военными отрядами, разыскивающими лагеря черноногих и кутене. Эта ночь прошла без каких-либо происшествий. Утром мы искупались в реке, а на завтрак поджарили часть сушеного мяса, которое нам дали в дорогу кутене.

Широкая прямая долина была полна дичи. Сидя у небольшого костра, мы могли видеть стада бизонов, табуны антилоп, большое количество лосей и оленей разных видов. В поле нашего зрения попали также четыре медведя и по нескольку волков и койотов.

Пока мы завтракали, молодая лисичка учуяла запах жареного мяса, приблизилась к нам на двадцать ярдов и стала жадно принюхиваться. Я бросил ей кусочек мяса. Сначала она кинулась в кусты, но вскоре осторожно выглянула оттуда, схватила мясо и тут же съела с голодным ворчанием. Тогда мы бросили ей еще большой кусок сырого мяса, и она убежала с ним.

Здесь будет уместно сказать, что свое название — Пу-нак-ик-си, Крутой Берег — эта речка получила от черноногих. Дело в том, что за несколько миль до впадения в Марайас она течет между двух крутых каменистых утесов.

Мы опять выехали на тропу и к семи вечера забрались вверх по длинному склону, заросшему высоким кустарником и осинами. Мы поднялись на гребень хребта, покрытого сосновым лесом. Это был водораздел между реками Крутой Берег и Два Талисмана (последняя является крупнейшим притоком Марайаса). Оттуда нам открылся вид на Нижнее и Верхнее озера, оставшиеся далеко внизу среди гор. Последнее лежало у подножия пика странной формы, называвшегося Встающим Бизоном. Он и вправду напоминал чудовищных размеров бизона, поднимающегося на ноги.

Продолжив путь по той тропе, мы преодолели гряду и переправились через ручей над Нижним Озером. Продолжая спуск, через пару миль мы вышли к западному рукаву реки — Уэст-Форку. По западному склону большого хребта через невысокий перевал возле него проходила широкая тропаnote 71. По ней плоскоголовые, пендореи, не-персе и другие племена с западной стороны Скалистых Гор попадали на наши равнины для охоты на бизонов, когда черноногие давали на то свое разрешение. Мы были обрадованы, не найдя на ней следов людей, ведь это была хорошо проторенная военная тропа.

Около полудня мы остановились на возвышенности близ слияния двух рукавов реки, чтобы дать отдых своим коням и предоставить им возможность попастись на богатой траве и плетях дикого горошка, который здесь почти не был тронут дикими копытными. С места, где мы находились, Уэст-Форк просматривался на несколько сотен ярдов. Как раз посередине этого расстояния мы увидели группу из пяти бизонов. Они лежали на песчаном берегу реки. Пока мы рассеянно следили за ними, они один за другим встали на ноги, выгнули спины с высокими горбами и задрали короткие хвосты с кистями волос. Затем они стали удаляться от берега, причем один несколько отделился от прочих и приблизился к поросшему кустарником утесу, высотой около десяти футов.

Неожиданно из-за скалы со страшным ревом выскочил огромный гризли и в прыжке обрушился на спину и шею бизона. Это произошло так быстро, что мы едва успели проследить за ним. Однако нам было видно, что медведь схватил свою жертву за нос когтями левой лапы и так рванул ее огромную голову, что сразу сломал шею. Большое и могучее животное, бизон-бык, рухнуло на землю под тяжестью гризли и умерло, не успев сделать ни одного движения. Как только оно упало, медведь спрыгнул с него. Убедившись, что бизон мертв, он лениво начал пожирать голову. Покончив с ней в три или четыре приема, он обошел тушу с другой стороны и принялся за ее жирную заднюю часть.

— Ну, вот! Для тебя это прекрасная возможность, — обратился Питамакан к нашему другу. — Ведь вы, люди Севера, считаете подвигом убить «настоящего медведя». Иди и внеси в счет своих подвигов этого старого пожирателя бизонов.

— Почему же ты сам не пойдешь вниз и не убьешь его? — спросил его Бесстрашный.

— Я больше не могу тратить патроны — мы уже израсходовали их слишком много, когда показывали людям действие наших «многострельных» ружей.

— Тогда я иду! Иду со своим однозарядным! Может, мне придется умереть, но я иду! — заявил Бесстрашный и стал подниматься.

— Сиди спокойно! — велел ему Питамакан, удерживая рукой. — Я просто проверял, соответствуешь ли ты имени, которое мы тебе дали. И действительно — ты Бесстрашный!

— Но у нас есть еще много патронов. Давайте убьем этого медведя и спасем многих нужных нам животных, идущих в пищу человеку, — предложил я.

Однако Питамакан вновь возразил:

— В окрестностях могут оказаться враги, и они услышат наши выстрелы. Может, прежде чем мы доберемся до своих палаток, нам еще придется расстрелять все свои патроны до последнего. А сейчас мы должны оставить «липкий рот» у его добычи, — сказал он серьезно и на этом наш разговор закончился.

Мы уже без особого интереса смотрели, как медведь пожирает самые жирные части бизоньей туши. Тот съел чудовищное количество красного кровоточащего мяса, а затем медленно побрел к реке и плюхнулся в воду. Мы тоже пошли обратно, чтобы найти своих лошадей, оседлать их и отправиться дальше.

Этой ночью мы сделали стоянку на Баджер-Крик (Река Барсук), названной так черноногими. На их языке это звучит как Ми-син-ски Ис-и-сак-та (Река Полосатой Морды). Полосатой мордой они называют барсука.

Покинув рано утром Баджер Крик, в течение следующего дня мы миновали Сик-о-кин-и Ис-и-сак-та (Бэбоун Три-Крик — Река Дерева Спинного Хребта). Этим названием черноногие именовали березу, поэтому наши первые трапперы вполне справедливо назвали этот водный поток Берч-Крикnote 72.

Вдоль Берч-Крик мы доехали до ее притока, который на нынешних картах носит ничего не значащее название Дьюпейер-Крик. Черноногие звали его О-сак И-с-тук-таи. О-сак — это толстые, длинные полосы белого жира по обе стороны бизоньего горба… Наши первые служащие-креолы прозвали эту речку Деполле-Крик (Простая Речка). Затем ее название было американизировано и окончательно потеряло всякий смысл.

Отдохнув в полдень на ее берегу, мы оставили большую тропу, по которой следовали до сих пор, и двинулись на юго-восток. Вечером мы прибыли к Ун-и-ки Ис-и-сак-та (Молочная Река, теперь Титон). Черноногие прозвали ее так из-за двух, заостренных как женская грудь холмов, стоящих на южном берегу в двадцати милях восточнее Скалистых Гор. Мы выехали к реке как раз напротив этих холмов. Солнце садилось. Лоси и олени уже покинули тенистые заросли, где они пролежали весь жаркий день. В долине было видно также несколько бизонов, а на равнине к югу от реки паслось довольно большое стадо.

Как только лошади были расседланы, Бесстрашный заявил, что если мы с Питамаканом хотим, то можем и дальше есть сушеное мясо, но он собирается добыть на этот вечер пищу повкуснее. Он оставил нас, и скоро прозвучал громкий раскат выстрела его ружья. Тут мы увидели, как несколько бизонов ринулись из речной долины на равнину, где, конечно, вспугнули шедшее на водопой стадо и обратили его в бегство. Питамакан посетовал вслух:

— Надо было его удержать! Я же хотел сказать ему, что на сегодня нам будет достаточно и сушеного мяса. Ну почему я не сделал этого?! А теперь он произвел такой переполох! Какой бы враг ни оказался в окрестностях, он легко нас найдет!

Мы собрали тополиного сушняка и разожгли костер. Бесстрашный вернулся с ребрами добытого им белохвостого оленя, покрытыми толстым слоем жира. Он так гордился своей удачной охотой на такое жирное животное, что Питамакан не стал ничего говорить о ее возможных последствиях. Мы зажарили ребра на костре, плотно поели, напились сами, напоили коней и отъехали для ночевки на некоторое расстояние на равнину. Когда мы покидали долину реки, уже стемнело.

После того как лошади были расседланы и привязаны к колышкам, Питамакан объявил, что мы должны дежурить всю ночь. Бесстрашный стал было возражать. Мы ведь отъехали от костра в темноте и теперь можем спать всю ночь в полной безопасности, говорил он. Но Питамакан был непреклонен, а я встал на его сторону. В итоге было решено, что Бесстрашный заступает на первое дежурство, а я сменю его вскоре после полуночи.

Мы с Питамаканом расстелили свои капоты, улеглись на них, накрылись одеялами и почти сразу же заснули. Когда был решен порядок дежурства, я внутренне настроился на то, что буду поднят около полуночи. Поэтому именно в нужное время я и проснулся. Взглянув на Семерых, я удивился, что Бесстрашный мешкает с моим подъемом. Я сел и в тусклом свете звезд увидел, что он распластался на земле: лежит на животе, а голова покоится на его скрещенных руках. По его глубокому дыханию я понял, что он сладко спит.

И как раз в это время лошадь, привязанная к нам ближе всего, — моя лошадь — пронзительно заржала. Я хорошо знал значение такого ржания — жеребец подает знак своим кобылам, которые или ушли от него или уходят! Так же восприняли это тут же проснувшийся и вскочивший на ноги Бесстрашный и Питамакан, немедленно оказавшийся рядом со мной с ружьем в руках.

— Где-то рядом враги! — воскликнул Питамакан.

Мой конь снова заржал, кружась на своей натянутой веревке. На этот раз он добился ответного ржания одной из кобыл. Звук донесся с севера, и тут же мы услышали характерный топот двух лошадей — так кони пускаются вскачь, когда их неистово нахлестывают всадники. Звук доносился до нас все слабее и слабее и наконец совсем стих. Бесстрашный застонал. Он бил себя в грудь:

— Это моя вина! Я заснул! Как я мог заснуть?! — причитал он.

— Я мог бы то же самое сказать тебе — но какая теперь в этом польза? У нас больше нет верховых лошадей и придется идти пешком, — ответил ему Питамакан и продолжал: — Их было один или двое — вероятно, один. Скорее всего ассинибойн. С ними никто не может сравниться в умении тихо подобраться и увести лошадей прямо из-под носа хозяина.

— Если б я только не побрезговал сушеным мясом! Это несчастье на нас навлек мой выстрел!

— Разумеется, — согласился Питамакан.

— Ну ладно. Будем рады, что это случилось с нами здесь, а не далеко позади. И давайте не убеждать себя, что врагов только один или двое, — сказал я.

— Да. И надо следить, чтобы нашего последнего коня тоже не увели. Он нам еще очень пригодится! — воскликнул Питамакан.

Мы передвинулись поближе к оставшейся лошади и остаток ночи дружно бодрствовали, но так ничего не услышали и не увидели. С рассветом мы внимательно осмотрели место, где паслись наши кони. Концы веревок, которыми они были крепко привязаны, остались у колышков в полыни — похититель не стал возиться с узлами и попросту перерезал веревки. Если б мой жеребец не заржал — он, без сомнения, захватил бы и его. Мы оседлали единственного коня, навьючили на него все свое снаряжение и вернулись к реке. Там мы искупались, зажарили и поели добытой Бесстрашным оленины и отправились вниз по течению реки. Нам предстоял трехдневный пеший поход: семьдесят пять миль по долине и еще три мили через холмы к Форт-Бентону.

Как только мы покинули место, где жгли утренний костер для приготовления еды, Питамакан заявил, что чувствует над нами большую опасность и по-хорошему нам следовало бы днем скрываться в укромных местах и продолжать путь только с наступлением темноты.

— Хорошо. Давай так и поступим. Я верю твоим предчувствиям, — ответил я.

— Аи! Кому какое дело до птичьей головы! Опасно или не опасно, но мы должны идти. Я хочу домой! — воскликнул он.

Вдоль Титона, как и всех остальных рек в этой части страны, проходила хорошо проторенная тропа, время от времени используемая племенами черноногих и постоянно — стадами диких животных. Когда долина была прямой, тропа шла по ней, а если русло давало излучину, она неизменно выходила на равнину и перерезала ее по кратчайшему пути. Мы, конечно, следовали по тропе — так было удобнее шагать и экономилось время. К вечеру мы были уверены, что покрыли верную треть расстояния, отделявшего нас от форта.

На ужин нам еще хватило оленины, добытой Бесстрашным. Уже в сумерках мы загасили костер, спустились примерно на милю по долине и на ночь забрались в густые заросли. Я дежурил первым, Питамакан — вторым, а Бесстрашный — последним. Перед самым рассветом он разбудил нас и сказал:

— Что-то случилось с нашей лошадью. Она ведет себя беспокойно, храпит и бьет копытами. А теперь вовсе бросилась на землю и катается, словно от сильной боли.

Мы подошли к ней, но в сумеречном свете узнать, что с ней приключилось, было невозможно. Она вскоре затихла и встала неподвижно, с опущенной головой. С рассветом мы снова встали и подошли к ней. Теперь стало ясно, что ее ужалила в нос гремучая змея. На голове у нее была такая опухоль, что почти не было видно глаз. Нам оставалось только одно, и Питамакан сделал это: положил конец ее агонии выстрелом в голову. Теперь мы были вынуждены бросить свои постельные принадлежности, веревки и большую часть содержимого походных сумок. Самое необходимое мы упаковали заново, а седла спрятали в зарослях. Для купания и завтрака мы выбрали открытый берег реки, где противнику было бы невозможно захватить нас врасплох.

Через час мы снова двинулись в путь. Наши вьюки были весьма тяжелы. Солнце, едва поднявшись над горизонтом, принялось немилосердно палить. Пот лил с нас градом. Но мы упрямо продолжали идти, не поддаваясь соблазну остановиться и отдохнуть в какой-нибудь тенистой заросли. В полдень я застрелил годовалого бизона, но мы задержались лишь на время, необходимое, чтобы зажарить и поесть жирного мяса с его ребер. Все остальное время мы упорно шагали под тяжелой ношей. К приходу ночи мы были вполне удовлетворены от сознания того, что преодолели вторую треть нашего пути и завтра наш нелегкий пеший переход должен-таки закончиться. На закате Питамакан застрелил молодого самца белохвостого оленя. Мы съели по изрядной порции прекрасного мяса. Затем, как всегда, перебрались на ночевку в другой лесок. Было очень тепло, поэтому мы не страдали от отсутствия своих постелей.

Улегшись спать, мы еще долго разговаривали о различных вещах, которые должны сделать, когда наша долгая тропа закончится. Питамакан жаждал скорейшего собрания всех племен и похода на юг против кроу. Бесстрашный говорил, как счастлив он будет работать на нашу Компанию и выражал надежду, что сиксика и северные каина уже прибыли к форту с реки Белли. Ему нетерпелось встретиться со своей женой: она, дескать, была такой замечательной женщиной — даже слишком для него хорошей!

Я же больше молчал, а мысли мои были заняты главным образом Отаки: я думал о ней каждый вечер все время нашей долгой тропы. Белый Волк разрешил нам поставить свою палатку после моего возвращения с Севера. Это было также и желанием моей «почти-матери». Но как посмотрит на это дядя? Я очень опасался, что он воспримет это как несерьезную блажь, ведь в его глазах мы еще дети и слишком юны, чтобы ставить собственную палатку! Один за другим я перебирал в уме доводы, которыми надеялся убедить его в том, что мы уже способны идти собственным путем.

На рассвете мы навьючили на себя свой груз и, как и накануне, отойдя подальше на открытое место, искупались. Затем, когда мы сидели вокруг небольшого костра и жарили мясо, Бесстрашный болтал не умолкая о том, как он рад своему освобождению от Скверного Языка, и уверял, что будет счастлив работать на Дальнего Грома. Ведь этот день должен был стать последним на нашей долгой тропе, и к вечеру мы были твердо намерены прибыть в большой форт длинных ножей. И вдруг:

— Мы еще не там! — прервал разговор Питамакан. — Лучше молитесь, чтобы нам попасть туда живыми!

— Похоже, этим прекрасным утром у тебя тяжело на сердце, — заметил я ему.

— Да. Я предчувствую, что с нами что-то должно случиться! Давайте будем настороже, — отвечал он.

— Ты получил предостережение в вещем сне? — спросил Бесстрашный.

— Нет! Я не видел сна. Если б он был, я бы знал, в чем дело и мы могли бы легче избежать опасности, — услышали мы в ответ.

Хотя последнее заявление Питамакана нас отчасти успокоило, однако во время завтрака все мы особенно внимательно следили за тем, что делается в окрестностях. Несколько оленей-самцов медленно следовали вверх по долине, отыскивая подходящее место для дневного отдыха. Группа бизонов, растянувшись цепочкой, двигалась на водопой. Все вокруг дышало миром. Мы взвалили на себя вьюки и снова вышли в путь.

Поначалу на равнине и в долине реки мы видели большие стада бизонов, но вскоре их число стало быстро уменьшаться. К полудню, когда мы остановились отдохнуть, в поле нашего зрения уже были лишь отдельные животные на большом расстоянии друг от друга. Мы решили, что это верный признак того, что пикуни все еще стоят лагерем к северу от форта и что, может быть, к ним уже присоединились племена с реки Белли. Поэтому, двинувшись дальше, мы стали высматривать всадников — охотников из большого лагеря.

Через одну-две мили тропа пошла вверх на равнину — для сокращения пути она срезала большую излучину реки и экономила путнику пару миль. На самом подходе к спуску с прерии обратно в долину, когда уже можно было рассмотреть верхушки росших там тополей, прямо на нас выскочил одинокий койот. Он несся так, будто спасал свою жизнь и почти при каждом прыжке испуганно поглядывал назад — не преследуют ли его. Увидев нас, он резко повернул на юг, ища спасения на бескрайней открытой равнине.

Все мы прекрасно знали: койоты удирают подобным образом только от одного врага — человека. Когда койот еще только выскочил из зарослей, мы немедленно остановились и Питамакан воскликнул:

— Там скрывается враг!

Мы торопливо расчехлили оружие и теперь держали его наготове. До спуска в долину было не больше сотни ярдов — вполне в пределах досягаемости прицельного выстрела.

— Давайте-ка вернемся назад и пойдем на юг, а потом на восток вдоль долины, — предложил я.

И только я закончил, как Бесстрашный бегом бросился назад. А мы с Питамаканом последовали за ним. Позади громыхнул ружейный залп, и пули взрыли землю совсем неподалеку от нас, а в воздухе раздался громкий клич. Мы побежали еще быстрее. Никто из нас не оглянулся и не бросил своего вьюка. Первый пронзительный крик вызвал целый взрыв подобных же воплей. Мы продолжали бег, стремясь удалиться подальше от холмистой гряды, отделявшей прерию от долины, прежде чем нам придется остановиться и принять бой.

Мы успели покрыть уже пятьдесят-шестьдесят ярдов, когда ружья врагов загремели опять. С криком боли Бесстрашный словно переломился пополам и упал, его вьюк отлетел в одну сторону, а ружье — в другую. Но несмотря на сильный удар о землю, он потянулся за своим оружием. Сбрасывая ноши и поворачиваясь к врагу, мы с Питамаканом услышали его голос:

— Перебита! Моя рука перебита!

XIII. Триумф

Теперь мы были уже в двухстах ярдах от долины, а в полутора сотнях ярдов от нас — тридцать-сорок врагов. Увидев, что заставили-таки нас остановиться, они начали рассыпаться вправо и влево, чтобы окружить. По великолепию отделки их одежды, щитов и походных сумок мы сразу поняли, что это кроу.

— Ты стреляй в тех, что справа! — крикнул мне Питамакан, и мы открыли беглый огонь, не забывая тщательно прицеливаться.

Первым выстрелом я свалил врага, вторым и третьим — промазал. Посреди нашей пальбы выстрелил раз и Бесстрашный.

— Он упал! Он убит! Я убил его! — раздался его радостный крик.

Но я не взглянул в его сторону — все мое внимание было приковано к врагу. Теперь кроу стали что-то кричать друг другу, повернули и изо всех сил побежали обратно, ища убежища в долине.

Они обнаружили, что наткнулись на новый вид оружия, которое палит раз за разом без перезарядки. Их обуял страх — на бегу они пронзительно голосили. Тем временем, мы с Питамаканом продолжали стрельбу, и прежде, чем они достигли своего убежища, я убил еще одного и ранил другого. Товарищи подхватили его под руки и потащили. Питамакан поразил одного из них, и его место занял другой. Мгновение спустя в поле нашего зрения не осталось уже ни одного врага, за исключением тех, кто лежал мертвым или умирающим на открытом месте перед нами. Их было девятеро. Мы увидели, как один из них сел и дрожащими руками попытался прицелиться в нас. Питамакан его прикончил.

— Ты можешь идти? — спросил я Бесстрашного.

— Да, могу! Только возьми мое ружье, — ответил он.

Морщась от боли, он перехватил левую руку и встал. Я поднял его оружие и свой вьюк, а Питамакан вскинул на плечи и свою, и его ноши. И мы двинулись прочь от речной долины — прямо на юг. Из своего укрытия кроу дали по нам несколько выстрелов, но мы были вне досягаемости. Когда же мы отошли подальше на равнину, они вышли, чтобы подобрать погибших.

Удалившись на добрую милю от реки, мы устроили продолжительный привал. Руку Бесстрашного уложили в лубок, использовав для этого ветку дерева и мою разорванную на куски рубаху. Рука была перебита между плечом и локтем и очень болела. Мы решили обойти опасное место подальше, вернуться обратно к реке и двинуться прямо к Форт-Бентону, до которого (как я хорошо знал) оставалось около пятнадцати миль.

— Как могущественны боги! И как они добры к нам! — воскликнул Питамакан, когда мы снова пустились в путь. — Опять они предостерегли меня, что мы находимся в опасности. А когда мы почти подошли к зарослям, где залег враг, что они сделали? Послали этого койота предупредить нас о том, что нас ждет!

— Да, здесь за всю нашу длинную тропу мы едва избежали общей гибели, — сказал я.

— А я уложил-таки врага! Друзья мои, как я рад! Даже боль в руке теперь ничего не значит, — возбужденно заявил Бесстрашный.

— Жаль только, что мы не сможем засчитать сраженных врагов себе в подвиг — ведь в подтверждение нам не удалось забрать их оружие, — отозвался мой «почти-брат».

Беседуя в таком духе, мы продолжали идти, часто оглядываясь назад, чтобы убедиться, что враги нас не преследуют. Но ни один из них не показывался в поле нашего зрения. Вечерело, и мы решили, что они не намерены пускаться в преследование. Они не хуже нас знали о близости форта, понимая, что мы должны прибыть туда этой ночью, и тогда большой отряд черноногих (если их лагерь все еще стоит там) будет немедленно выслан, чтобы сразиться с ними. Поэтому мы пришли к выводу, что, вероятнее всего, сейчас враги удаляются с места схватки со всей прытью, на которую только способны.

Спустились сумерки. Бесстрашный стал слабеть на глазах. Время от времени мы предлагали ему, что один из нас останется с ним, а другой поспешит в форт за лошадьми. Но тот неизменно отвечал:

— Нет-нет, друзья мои. Пусть мне и трудно идти, но я хочу войти в большой форт Дальнего Грома вместе с вами и получить свою долю поздравлений за успешно выполненное дело.

Солнце уже совсем село, когда наконец с очередного холма нам открылась большая подковообразная долина и в нижнем ее конце — Форт-Бентон. А перед ним в лунном свете серебрилась река.

— Вот и конец нашей тропы! Мы дома! Ну, теперь отдохнем как следует! Отоспимся и отъедимся в сласть, — сказал я.

— И какой это большой форт! Как он могуч! И как величественно стоит! Ха! Вы, длинные ножи, все делаете с размахом! — воскликнул Бесстрашный.

— Обрати внимание, что из форта не выезжает верховых. Видно, пикуни больше не стоят лагерем здесь в холмах у форта. Должно быть, наши люди ушли, — размышлял вслух Питамакан.

В наступающей ночи мы спустились вниз по пологому склону. Мне все больших усилий стоило поддерживать слабеющего Бесстрашного. К главным воротам форта мы подошли уже в полной темноте. Все было заперто — и большие ворота, и калитка.

— Откройте! Впустите нас! — закричал я, но не получил никакого ответа.

Тогда Питамакан выстрелил, и вскоре раздался пронзительный голос Баптиста Рондена:

— Кто это там рвется внутрь?

— Это я, Ататойя! И Питамакан! — отозвался я.

Пока старик возился с запорами калитки, он восклицал снова и снова:

— Они живы! Ататойя с Питамаканом живы! Они здесь!

Все это, разумеется, звучало на языке черноногих. Заслышав это, остальные обитатели форта, перекликаясь, побежали к воротам. И к тому времени, как мы вошли, все жители форта уже собрались приветствовать нас. Моя «почти-мать» обняла и расцеловала нас с Питамаканом, а потом буквально повисла на мне. Подошел дядя, горячо пожал мне руку, обнял за плечи — и несколько мгновений не мог вымолвить ни слова. Я хорошо понимал его, ведь и сам буквально проглотил язык. Но Питамакан дара речи не утратил. Он громко воскликнул:

— Мы прошли очень опасную тропу! Мы сражались с кри и змеями и совершили подвиги! А сегодня неподалеку, на Молочной Реке, мы сразили девятерых кроу!

Какой же крик поднялся в ответ из собравшейся вокруг нас толпы! Женщины-черноногие, жены служащих форта, стали громко прославлять наши имена, просто обезумев от радости. И тут посреди всей этой суматохи Бесстрашный рухнул на землю в глубоком обмороке. Пока его поднимали и относили в комнату Рондена, я рассказал о нем дяде. Тситсаки поспешила за повязками и бандажами, а кто-то еще из женщин — за теплой водой. Когда дядя перебинтовывал его рану, Бесстрашный открыл глаза и слабо произнес на ломаном английском:

— Мон сир, я сожалею, что доставляю вам столько беспокойства.

— Ха! Никаких сожалений. Мы позаботимся о вас, — отвечал дядя.

— Мерси! — пробормотал раненый и вновь впал в забытье.

Я стоял и смотрел, как дядя искусно перевязывает рану, но вдруг почувствовал, что чья-то маленькая мягкая ладонь взяла меня за руку, и обернулся. Возле меня стояла Отаки. Я сразу же заметил удивительное сияние ее глаз.

— Это ты! Я вижу тебя! Я думал, что ты в лагере, — только и смог произнести я.

— Я вернулась сюда, чтобы ждать тебя, сразу, как только смогла, — прошептала она.

Тситсаки смотрела на нас и улыбалась.

— Вы оба с Питамаканом можете идти, мы скоро придем следом, — сказала она, и мы направились в свои комнаты.

Вскоре мы разожгли очаг и принялись готовить еду. Когда вошел дядя Уэсли, мы с Отаки сидели бок о бок, рука об руку друг с другом. Он прямо подошел к нам, обнял за плечи и произнес, может быть несколько прерывающимся голосом:

— Надеюсь, что вы будете так же счастливы, как и мы с Тситсаки!

Тут моя «почти-мать», стоявшая рядом с ним, вышла вперед и расцеловала нас обоих. Заплакав от радости, она сказала, что знает: мы всегда будем добры друг к другу. Я едва мог поверить в реальность всего происходящего: без единого слова с моей стороны дядя дает мне свое благословение!

Умяв по огромной порции мяса, мы торжественно заявили, что и северные черноногие, и кутене откликнулись на посланный им призыв. Сиксика и северные каина уже находятся в пути на юг, а кутене придут позже, вместе с летней добычей бобровых шкур. А потом мы принялись в мельчайших подробностях описывать свои приключения на той долгой и опасной тропе, что выпала на нашу долю. При этом присутствовало большинство служащих форта и, когда мы рассказывали о схватках с различными врагами, они хлопали в ладоши и восклицали:

— Прекрасно! Замечательно!

А их жены пронзительно выкрикивали наши имена и военный клич своего племени. Когда мы закончили, дядя воскликнул:

— Вы оба прекрасно выполнили свое дело! И будете вознаграждены!

В постели мы улеглись далеко заполночь.

Пока нас не было, пикуни, каина и большебрюхие перебрались за реку и разбили свои лагеря в десяти-двенадцати милях от форта на речке Шонкин, притоке Молочной. Туда и отправились на следующее утро Питамакан с Отаки.

Тситсаки с матерью Отаки заранее решили, что, хоть я и белокожий, но их дети должны поступать, как положено порядочным черноногим. Поэтому я оставался в форте в течение десяти дней, пока шла подготовка к проведению церемонии. Мне не очень понравилась такая отсрочка, но эти дни выдались для меня весьма тяжелыми. Прибыли северные племена, и я должен был включиться в интенсивную торговлю, последовавшую за большим советом и пиром, на котором дядя вручил вождям обещанные «многострельные» ружья.

Каждый вечер я проводил некоторое время с Бесстрашным. Он был просто счастлив воссоединению со своей женой и расточал громкие похвалы Дальнему Грому, поставившему его вести список продаж.

Наконец пришел день, когда дядя сказал нам с Тситсаки, что мы можем отправляться в лагерь пикуни. И мы поехали туда, ведя в поводу вьючных лошадей, тяжело нагруженных едой, одеждой и одеялами. В полдень мы сложили весь этот груз перед большой новой палаткой в общем лагере, в кругу рода Коротких Накидок. Войдя в эту палатку, мы увидели, что в ней уже поставлены ярко раскрашенные ложа, покрытые мягкими шкурами. В изголовьях и в ногах каждого из них были сделаны удобные спинки. В положенных местах лежали новые парфлеши, вьюки и другие вещи, составляющие необходимую утварь жилища.

Тситсаки не разрешила мне ничего делать.

— Ты больше не мальчик. Отныне ты обязан держаться с достоинством настоящего мужчины, которым, насколько я понимаю, ты собираешься стать, — заявила она.

Она усадила меня на ложе в глубине палатки — мое ложе в моей собственной новой палатке — и сама перетаскивала все вещи из вьюков, раскладывая в положенных местах. Затем она принесла дров и, разложив небольшой костер, приготовила еду и чай, к которому подала еще имевшийся у нас твердый-претвердый хлеб.

Потом она велела мне встать у входа снаружи и громким криком пригласить Питамакана и других ближайших друзей на угощение и трубку. Я выкрикивал имя каждого, а потом повторял приглашение, и оказавшиеся поблизости люди улыбались и отпускали одобрительные замечания на мой счет. Они говорили, что «почти-женатый» молодой человек ведет себя очень достойно при своем первом приглашении на угощение.

Один за другим явились мои гости и конечно немного пошутили на счет новой палатки и ее хозяина. Тситсаки перед каждым поставила еду и чай. Я попросил и свою порцию, но она взглянула на меня с укоризной, а собравшиеся приятели захихикали.

— О! Совсем забыл! — воскликнул я, сел и принялся резать и смешивать табак с листьями психотропного растения каксинаnote 73 на моей новой табачной доске.

Потом я наполнил этой смесью большую каменную чашечку на конце длинной трубки и приготовил ее, чтобы раскурить и пустить по кругу, когда еда будет убрана. Это последовало через пару часов. Когда же мои друзья разошлись, я поел сам и отправился наносить визиты, а Тситсаки пошла в палатку Белого Волка, чтобы сшить кое-что для Отаки. А на закате мы оба вернулись в мою новую палатку.

Пришла и Отаки. Она застенчиво прошла через весь лагерь с большим блюдом жареного мяса в руках и ничего не отвечая на шутки встречных. Она подошла ко входу в нашу палатку и позвала:

— Тситсаки, это я. Возьми, пожалуйста — здесь еда, которую я приготовила для своего будущего мужа.

Моя «почти-мать» отвела занавеску входа и взяла блюдо, а девушка сразу же поспешила обратно, не обменявшись со мной даже взглядом. Три дня утром и вечером и еще утром четвертого Отаки пришлось выносить свое испытание, проходя через весь лагерь с едой для меня. На четвертые сутки в полдень я поехал на охоту вместе с Питамаканом, а моя «почти-мать» вернулась в Форт-Бентон. На закате я вновь прибыл к своей большой и красивой палатке, отдернул дверную занавесь и вошел. Отаки сидела напротив моего ложа. На ней было красивое новое платье из красного фабричного сукна. Она нежно обратилась ко мне:

— Муж мой!

— Жена моя! — воскликнул я, стремительно проскочил через всю палатку, сел рядом с ней, обнял и поцеловал.

Так мы и начали нашу долгую и счастливую жизнь друг с другом. Две недели мы оставались с пикуни, а потом перебрались в форт.

В положенное время прибыли кутене и продали нам огромное количество бобровых шкур. Они присоединились к племенам черноногих и вместе отправились проучить кроу. Впрочем, разведчики последних обнаружили приближение врага и, побросав немало своего добра, включая палатки со множеством утвари, племя кроу нашло спасение в бегстве за реку Йеллоустоун.

Вооруженные новыми ружьями племена черноногих и кутене перебили той зимой неимоверное множество бизонов. По весне мы получили от них порядка восемнадцати тысяч добротно выдубленных бизоньих шкур, около трех тысяч шкурок бобра и несколько тысяч шкур волков, оленей, антилоп и других животных.

Та зима положила начало концу бизоньих стад на всем Северо-Западе Великих Равнин. Скорострельная винтовка Генри стала тем оружием, которое просто выбило их так же, как и прежде неисчислимое обилие прочей дичи.

Note1

Черноногие — конфедерация трех близкородственных алгонкиноязычных племен на крайнем северо-западе Великих Равнин: сиксика (собственно черноногие), каина (известны белым, как блады, или кровь) и пикуни (известны белым, как пиеганы).

Note2

Следует иметь в виду, что кроме одного, а то и трех-четырех старших вождей, в каждом из степных племен было до нескольких десятков различных вождей, которые были лидерами родов, воинских обществ и пр.

Note3

3700 км.

Note4

72 метра.

Note5

Чуть более 70 метров.

Note6

Пеммикан — измельченное в порошок сушеное мясо, перетертое с вялеными ягодами и залитое жиром.

Note7

Могущественная английская компания, державшая в своих руках монопольную торговлю с индейцами по всей северной и западной Канаде.

Note8

Шерсть и мех на зимних шкурах животных были самыми длинными и густыми, и потому они ценились наиболее высоко.

Note9

Среди степных племен была повсеместно распространена вышивка полосками расщепленных и раскрашенных игл дикобраза (имеющих изначально трубчатую форму и белый цвет).

Note10

Капот — свободное полупальто с капюшоном, сшитое из мягкого шерстяного одеяла.

Note11

Большебрюхие (от: знака на языке жестов, характеризующего их, как любителей поесть) — алгонкиноязычное племя степных кочевников. Черноногим известны как ацина (букв. «люди живота»), французам и американцам как гровантры (фр., букв, «большие животы»). Некоторое время (с середины XVII в. по 1861 г.) входили в Конфедерацию Черноногих, а затем перешли на сторону абсароков (кроу). Французы называли их — степными большебрюхими в отличие от хидатса, известных им как речные большебрюхие.

Note12

Сарси (на языке черноногих букв, «недостойные») — маленькое кочевое атапаскоязычное племя. Находились под покровительством Конфедерации Черноногих. Кутене — одно из племен Плато (бассейн реки Колумбия), расположенного за хребтом Скалистых Гор. Говорят на совершенно обособленном языке.

Note13

По-видимому, речь идете Гражданской Войне между Севером и Югом (1861-65).

Note14

Креолы (то же, что метисы) — дети от смешанных браков европейцев с индеанками.

Note15

Традиционные индейские танцы, как правило, носят ритуальный характер и изначально не предназначены для увеселения.

Note16

Пьер Шуто, глава Американской Меховой Компании.

Note17

Травуа — слово французского происхождения для обозначения индейской волокуши в виде длинных скрещенных шестов, закрепленных на спине лошади, со спускающимися на землю концами, между которыми натягиваются ремни и шкуры для крепления поклажи.

Note18

У пикуни были следующие роды: Кровавые, Белогрудые, Сушеное Мясо, Мокасины с Черными Заплатами, Жареный Спинной Бизоний Жир, Быстро Заканчивающие Еду, Несмеющиеся, Жарящие Бизоний Горб, Черные Двери, Одинокие Едоки, Ободранные Спины, Редко Бывающие Одинокими, Упрямые Сердца, Одинокие Бойцы, Короткие Накидки, Древесные Вершины (букв. Большие Сучки на Вершине Дерева), Люди-Червяки, Маленький Хрупкий Жир, Бизоний Навоз, Не Имеющие Парфлешей (больших сумок из сыромятной кожи), Убивают Рядом, Все Вожди, Вокруг Красные Шкуры и Много Знахарей. (Крупнейший род пикуни — Короткие Накидки — часто кочевал отдельно от основного племени. Некоторыми исследователями он даже выделяется в самостоятельное подплемя, называемое южными пиеганами.)

Note19

Имеется в виду температура по шкале Фаренгейта. Речь идет приблизительно о 20°С.

Note20

Бесплодные земли к северо-востоку от Форт-Бентона, где, по вере черноногих, обитают души умерших.

Note21

Красные куртки — англо-канадцы. Прозваны так по цвету форменных курток английской королевской конной полиции.

Note22

Один ярд составляет чуть меньше метра.

Note23

Стоит обратить внимание на то, что в гостях в форте белых людей вожди расселись (или были рассажены) как в индейской палатке и заняли места в соответствии с племенным этикетом.

Note24

Душистая трава (суит-грасс) — растение, повсеместно применявшееся степными индейцами в ритуальных целях. Длинные стебли сушились и сплетались в косы, которые применялись как благовоние для воскурений.

Note25

Индейцы не курили табак в чистом виде, а смешивали его с различными травами и древесной корой.

Note26

Индейские церемониальные трубки представляли собой массивные каменные чашечки, соединяемые с длинными деревянными чубуками.

Note27

По традиции племен Великих Равнин, все новое открывалось людям в снах и видениях. Поэтому они распространяли это и на белых людей.

Note28

Обряд потельной палатки, напоминающей нашу баню, применялся в большинстве индейских племен в качестве очистительной церемонии перед любым серьезным начинанием.

Note29

Прежде, чем приступать к дублению шкуры, с нее следует содрать мездру (остатки мяса и жира), что было исключительно женским делом.

Note30

Степные племена широко использовали спинки для сидения полулежа. Они изготавливались из коротких (по ширине спины) ровных прутьев, которые связывались один к одному в длинные, скатывающиеся в рулон, полосы. Верхний конец такой полосы закреплялся на высоте головы сидящего человека, а нижний лежал на земле.

Note31

Среди степных племен была повсеместно распространена традиция поиска священных снов и видений, в которых мужчина обретал покровительство, как правило, со стороны Духа того или иного животного. Знахарь зачастую поддерживал постоянную мистическую связь с таким духом, которая осуществлялась в снах и особых прозрениях.

Note32

Для духовной культуры в традиционных обществах характерно представление о Высшем Божестве, как об абсолютно непостижимой и ничем не ограниченной Высочайшей Сущности.

Note33

Речь идет о древнем мифическом первопредке бизонов, который рассматривается как некий предводитель всего бизоньего «народа».

Note34

А! — «да» на языке черноногих.

Note35

По представлениям степных племен, все эти стороны света находятся под властью особых божеств, или высших сил, к которым и обращался человек при совершении обряда Священной Трубки.

Note36

Река Миссури.

Note37

Река Марайас.

Note38

Обрывистые берега рек часто служили древним индейцам в качестве ловушек для загонной охоты. В исторический период они еще долго использовались для охоты на бизонов.

Note39

Реки Джудит и Масселшел.

Note40

Условная фраза, предлагающая гостям расходиться.

Note41

Красивая, быстрая и очень выносливая порода лошадей, выведенная и разводившаяся племенами палусов и не-персе.

Note42

Пенд-ореи (от фр. «серьги»; по большим раковинам, которые они носили в ушах), или калиспелы (самоназвание: букв. «народ камаса») — небольшое племя колумбийского Плато, относящееся к группе внутренних селишей.

Note43

Созвездие Большой Медведицы.

Note44

Я часто говорил себе, что должен провести раскопки в этом месте и найти реликты, изготовленные древними предками черноногих. Но каждый раз что-то мешало мне это сделать. А потом пришли инженеры, строившие железную дорогу Канада — Грейт-Фокс, и проложили линию прямо там! Да! Прямо где мы с Питамаканом ехали той ночью в счастливой уверенности, что такая жизнь для нас будет длиться вечно. Через тридцать лет я уже проезжал там по стальным рельсам! Счастье, что я успел пройти этими старыми тропами, на которые потом ринулись орды переселенцев, разграбивших нашу великую страну и, в конце концов, вовсе отобравших ее у нас!

Note45

Однако, какой же игрушкой оно было по сравнению с дальнобойными ружьями наших дней! Но тогда мы думали иначе. С ружьями Генри мы без всяких колебаний вступали в схватку с самым свирепым гризли. А на это и сегодняшние охотники не осмеливаются.

Note46

Ки-нук-си-ис-и-сак-та — Малая Река.

Note47

Река Много Мертвых Вождей — Сайта-Мария.

Note48

А сегодня этот уголь разрабатывается. В нескольких милях от реки находится канадский город угольщиков Летбридж.

Note49

Холм Белли, от которого и получила название одноименная река.

Note50

Олдмен (Oldman) — англ., букв. «старик».

Note51

Чуть больше сантиметра.

Note52

Все племена Великих Равнин пользовались единым языком жестов, служившим для свободного межплеменного общения.

Note53

Кроу (англ., буквально «вороны») — кочевое сиуязычное племя Великих Равнин (самоназвание — абсароки). Традиционные враги черноногих, постоянно теснивших их с севера на юг.

Note54

Скалистые Горы.

Note55

Читателя может удивить то, что индейский знахарь дал человеку имя по своему собственному сну, в котором нарекаемый даже никак не фигурировал. Однако это было вполне нормально. При необходимости дать кому-либо имя, жрец всецело сосредотачивался на этой проблеме и просил указания свыше. В таком положении любое видение или яркий впечатляющий сон могли быть естественно восприняты им за таковое знамение.

Note56

Лэ рейнар(фр.) — лисица.

Note57

Манданы — полуоседлое племя Великих Равнин, строившее постоянные поселки из больших полуземлянок. Занимались огородничеством, возделывая кукурузу и некоторые другие культуры.

Note58

Это было в устье реки Йеллоустоун.

Note59

Пиеганы (или пеиганы) — англоязычное искажение от «пикуни».

Note60

Обычно счет велся на бобровые шкуры.

Note61

Очевидно, речь идет о колумбийском Плато за хребтом Скалистых Гор, на котором жили, главным образом, племена сахаптинов и внутренних селишей.

Note62

Черноногие верили, что под водой живут могущественные фантастические существа, внешне очень похожие на людей.

Note63

Земляника.

Note64

Около полуметра и 5-6 кг.

Note65

Здесь северные шошоны — юто-ацтекоговорящая племенная группа охотников и собирателей. Заклятые враги черноногих, которые вытеснили их с большой части исконных территорий.

Note66

Очевидно, речь идет о реке Колумбия.

Note67

Буквально, озера Святой Марии.

Note68

Многие путешественники и исследователи от Д. Кэтлина до У. Макклинтока отмечали, что по красоте и качеству отделки одежды черноногие и кроу заметно выделялись среди всех остальных индейских племен.

Note69

По военной мощи и богатству Конфедерация Черноногих столь выраженно доминировала во всем регионе северо-запада Великих Равнин и прилегающих областей Скалистых Гор, что это весьма заметно сказывалось на национальном характере входящих в нее племен.

Note70

То, что Томас Фокс называет ледяным валом, является громадным ледником в нынешнем Национальном парке Глейшер, именуемым Ледником Черноногих. Вершина, на которой они отдыхали, — это гора Джексона. Она получила название в честь Уильяма Джексона, внука Встающего Волка (Хью Монро, который одно время был разведчиком Кастера). Тогда Томас Фокс, Питамакан и Бесстрашный и во сне не могли бы представить, что в недалеком будущем это место будет посещаться тысячами туристов.

Note71

Перевал Ту-Медисин (Два Талисмана), через который теперь проложена Великая Северная Железная Дорога.

Note72

Берч-Крик (англ.) — Березовая речка.

Note73

Медвежья ягода (толокнянка).