РИЧАРД МАРТИН ШТЕРН
      БАШНЯ (ВЗДЫМАЮЩИЙСЯ АД)
      "Это самое высокое и самое современное здание в мире, вечный памятник человеческому гению, технике и предприимчивости. Это триумф цивилизации".
      Гровер Фрэзи. Из речи на торжественном открытии "Башни мира".
      "Это памятник Мамоне, создание неудержимой человеческой гордыни, вызов Господу.
      Как это чудовищно, выбросить на строительство такого монстра столько средств, когда на земле столько ещё болезней и даже голода!
      Божий гнев нас не минует!"
      Преподобный Джо Уилл Томас журналистам.
      "Показания свидетелей происшедшего и заключения специалистов настолько противоречивы, что тяжело, если не невозможно, определить, где искать правду об этой катастрофе".
      Из официального отчета Комиссии по расследованию.
      ПРОЛОГ
      Устремленная в небо. чистая и сияющая, башня вздымалась, на стр двадцать пять этажей, считая от уровня улицы до ресторана на крыше. Над ним уходили острием к облакам радио - и телевизионные антенны.
      По сравнению с двумя корпусами Всемирного торгового центра, стоявшими радом, Башня казалась стройной, тонкой и почти хрупкой. Но своими корнями она глубоко укрепилась в прочной скале, уходя на восемь этажей под землю, а её заботливо рассчитанное ядро и внешние конструкции имели прочность закаленной стали.
      Когда её полностью обживут, в её офисы, студии и магазины войдет около пятнадцати тысяч людей; в день она сможет принять свыше двадцати пяти тысяч посетителей.
      Ее коммуникации состоят из телефонных, радио - и телевизионных систем, которые работают в подземных этажах и охватывают напрямую или через спутники почти все полушарие.
      Она может разговаривать сама с собой, этаж с этажом, от подвала и до сияющего шпиля.
      Она вздымалась этаж за этажом, чудо, которое было видно всем.
      Огромные краны поднимали стальные конструкции на нужные места и удерживали их там, пока не смолкал безумный грохот клепальных машин и не наставала тишина, свидетельствовавшая, что все закреплено; когда краны заканчивали работу на одном уровне, они начинали поднимать друг друга, как некие разумные чудовища, на новые места, где весь процесс повторялся.
      Вместе с ростом каркаса в здание вплетались его жилы, нервы и мускулы: километры кабелей, труб, проводов, отопительные, вентиляционные и кондиционерные каналы, водопроводные и канализационные системы, и всюду, всюду камеры и мониторы, по которым следили и контролировали внутреннее состояние здания, его здоровье и его жизнь.
      Датчики передавали информацию о температуре, о влажности, о давлении и качестве воздуха; вычислительные машины обрабатывали данные, оценивали их и выдавали инструкции, продолжать так же и дальше или что-либо изменить.
      В десяти верхних этажах, которые все ещё освещены заходящим солнцем, температура выше, чем следует? Увеличить приток холодного кондиционированного воздуха.
      Десять нижних этажей, оказавшихся в тени, остывают слишком быстро? Уменьшить приток охлажденного воздуха и к тому же открыть тепловую магистраль.
      Здание дышало, управляло своими внутренними системами, спало, как спит человеческое тело: сердце, легкие, остальные органы работали под автоматическим управлением, и без устали пульсировали по нервам импульсы от мозга.
      Основным цветом Башни был цвет старого серебра стальной скелет покрывали плоские панели из оксидированного алюминия; все здание было пронизано десятками тысяч окон из дымчатого закаленного стекла.
      Башня стояла на удачном месте и своей высотой доминировала в центре города. Колонны, достигавшие третьего этажа, образовывали у её подножья полукруглые арки. Огромные двери вели в двухъярусные холлы к лифтам, которые находились в ядре здания, к лестницам, к эскалаторам и к магазинам, находившимся тут же.
      Ее придумали, спроектировали и построили люди, относившиеся к ней иногда с любовью, иногда с ненавистью, потому что, как все грандиозные проекты, эта Башня быстро приобрела собственный характер и никто, близко связанный с ней, не мог обойтись без личного к ней отношения.
      Очевидно, здесь существует обратная связь. То, что человек создает своими руками или разумом, становится частью его личности.
      И вот Башня возвышалась там в свете утра, и её вер шины касались первые лучи солнца, пока весь город спал в сумерках; и тысячи людей, которые участвовали в её создании и строительстве, никогда не смогут забыт этот день.
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ГЛАВА I
      9. 00-9. 33
      В эту пятницу на Тауэр-плаза с самого утра уже были сложены штабели полицейских барьеров. Рабочие муниципалитета расставляли их идеально ровными рядами. За барьерами пока никого не было.
      Небо было ясным, синим и бескрайним. Легкий ветерок долетал на площадь со стороны бухты, свежий, пахнувший морем. Флаги на площади весело трепетали. Два патрульных, ожидавших прибытия подкреплений, стояли под аркой.
      Слава Богу, что хоть сегодня не будет политики, сказал постовой Шеннон. Все эти политические митинги... он покачал головой. Некоторые так увлеклись политикой, что просто ужас. Перевод времени, и только.
      Он посмотрел вверх, на гордо взметнувшееся ввысь сооружение. Она едва не достает до неба. Просто подавляет эту людскую суету.
      Постовой Варне ответил:
      Мне нравятся люди, которые ни во что не вмешиваются.
      Варне был негр. Он изучал социологию в университете, ожидал в ближайшее время чина сержанта и мечтал дослужиться как минимум до капитана. Он улыбнулся Шеннону:
      Послушать ирландцев, так все они миролюбивые, терпеливые, спокойные, ласковые, осторожные и терпеть не могут насилия. Но те оба янки, что орудуют в Лондондерри, дружище, совсем не похожи на добрых христиан, а?
      Это только когда их спровоцируют, ответил Шеннон и при этом постарался примирительно улыбнуться. Но я не утверждаю, что готовность к провокации не сидит у них внутри как мышь в сыре.
      Его улыбка тут же исчезла, потому что к ним подошел какой-то тип.
      Куда, куда?
      Позднее выяснилось, что этого человека звали Джон Коннорс. У него была сумка с инструментами. В своих показаниях и Варне, и Шеннон сошлись на том, что он был в поношенной спецодежде, блестящей алюминиевой каске и что держался заносчиво, как любят вести себя квалифицированные рабочие с людьми, задающими им дурацкие вопросы.
      Как куда? Внутрь! Коннорс помолчал и снисходительно улыбнулся; Или вы меня туда не пустите? В его вопросе звучал неприкрытый вызов.
      Сегодня никто не работает, сказал Варне.
      Это я и без вас знаю.
      Так что вам там нужно? Коннорс вздохнул:
      Я должен сейчас быть дома, в постели. Сегодня у всех выходной, чтобы здесь могли произносить речи, а потом подняться наверх и пить шампанское. Но вместо этого я здесь, потому что меня вызвал шеф, а с ним шутки плохи.
      А что вы собираетесь делать? Этот вопрос уже задал Варне.
      Я электрик, ответил Коннорс. Вы думаете, что поймете, если я расскажу, что собираюсь делать?
      "Скорее всего не пойму", подумал Варне. Но дело было не в этом. Проблема состояла в том, что у него были свои инструкции.
      "Пойдете туда с Шенноном, сказал им сержант при разводе на посты, и смотрите в оба. Там поставят барьеры, никаких неприятностей не предвидится, но... сержант пожал плечами, как бы говоря: Сами знаете, как это бывает".
      Они знали, как это сейчас бывает: каждое сборище было чревато насилием. Ну ладно, они будут глядеть в оба, но это не означает, что они должны мешать мастерам работать.
      У вас есть удостоверение, приятель? мирно спросил Варне.
      А вы что, возмутился Коннорс строительный инспектор? Разумеется, у меня есть удостоверение. Я не какая-нибудь шпана.
      Он вытащил бумажник и помахал им. Было ли в нем удостоверение, осталось неясным.
      Ну, удовлетворены? Коннорс спрятал бумажник. У Шеннона лопнуло терпение:
      Пропусти его!
      Но Варне все ещё колебался. Как он потом рассказывал, никаких причин для этого не было, только какое-то странное чувство, а поступки, вызванные такими чувствами, почти всегда бывают неверны.
      Ну так что? спросил Коннорс. Черт побери, решайте же, наконец. То, что я торчу здесь, моему шефу...
      Шеннон отрезал:
      Проваливайте!
      На виске его задергалась жилка. Он повернулся к коллеге:
      У нас нет приказа не пускать людей внутрь, Френк. Пропусти, чтоб его током убило!
      Так они это запомнили, и так же выглядели потом их показания.
      * * *
      Дата торжественного открытия была установлена много месяцев назад. Так поступают всегда, иначе просто невозможно, потому что день, когда строительство действительно будет закончено, всегда неопределен, а гости, приглашенные на торжество, должны были прибыть из Вашингтона и столиц других штатов, из мэрии, из ООН, из телевизионных и радиовещательных компаний, из телеграфных агентств, со всего мира, все те, кто хотел приехать и быть на виду, и все те, кто предпочел бы этого избежать, но не мог, ибо положение обязывало.
      Уилл Гиддингс посмотрел на стену кабинета Ната Вильсона, где были приколоты чертежи этого огромного здания и сказал:
      Мне нужно устранить ещё полсотни недоделок. Нет, сотню.
      Мне тоже, ответил Нат.
      Они не преувеличивали. Человек за несколько лет работы сживается со своим делом и как художник, заканчивающий произведение, видит то тут, то там детали, которые ещё нужно поправить. Но сегодня на это не было времени.
      И ко всему прочему, сказал Гиддингс, мне совсем не нравится это стадо в крахмальных манишках, которое будет там топтаться и пялить глаза. Он помолчал. Мы ещё не готовы. Вы это знаете. И я тоже.
      "Такие голоса раздаются всегда, когда поднимается занавес на премьере", подумал Нат.
      Мы не готовы, повторил он. Вы правы. Ну и что из этого следует?
      Нат был моложе Уилла, архитектор по профессии, обстоятельный человек, которого редко что могло вывести из равновесия.
      Сто двадцать пятый этаж, сказал Гиддингс, прямо под шпилем. Шампанское, дружеские объятия, поздравления и вид на несколько сот квадратных километров воды и земли, это, конечно, нельзя отложить, потому что вся эта публика сплошные шишки: сенаторы, конгрессмены, губернатор, мэр, люди из ООН, кинозвезды и тому подобные.
      И тому подобные, повторил Нат.
      Гиддингс был крепким мужчиной с русыми волосами и голубыми глазами. Ему досталась вечная функция прораба, заместителя главного строителя. Было ему чуть за сорок. Где-то в давно позабытом ящике стола валялся его инженерный диплом, и Нат на протяжении долгих лет совместной работы не раз видел, как Гиддингс проверяет свои решения с логарифмической линейкой в руке; но гораздо лучше тот чувствовал себя, когда, надев каску, ехал в кабине подъемника, или шел по стальным лесам, или ползал в тоннелях и подвалах, проверяя качество работ.
      Коктейли я не пью, и все эти финтифлюшки на спичках не ем. Да и вы тоже. Он явно нервничал.
      Я здесь не при чем, ответил Нат. Эту дату установил Гровер Фрэзи. Ваш шеф.
      Гиддингс наконец сел. Вытянул ноги, но так и не расслабился.
      Мой шеф. Он кивнул. Без начальства не обойтись, но его совсем не обязательно любить. Он взглянул на Ната. Вы, наверное, были ещё новичком, когда все началось, а? Сколько это уже? Семь лет?
      Почти, ответил Нат.
      Прошло уже семь лет от первых набросков, от находок и замечаний, которые он впитывал взахлеб, упиваясь головокружительными идеями своего шефа Бена Колдуэлла. Он не удержался, чтобы не взглянуть из окна на свою Башню, которая вдали на горизонте вздымалась как светлый, чистый и прекрасный результат многолетней работы.
      Ну и что?
      Черт возьми, ведь это мое детище, сказал Гиддингс. Ну, частично и ваше, но это на моих глазах начались работы в котловане, ведь фундамент тут глубиной двадцать четыре метра, до самой скалы, это на моих глазах поднимался стальной каркас на высоту четыреста пятьдесят восемь метров, я знаю каждую заклепку, каждый болт, каждую балку, каждую стойку так, как знал бы каждую болячку моих детей, будь они у меня.
      Это не требовало комментариев. Нат промолчал.
      Вы очень замкнутый тип, весь в себе, заметил Гиддингс. Это не тот ли тихий омут, где черти водятся? Ну ничего.
      На мгновенье он задержал взгляд на Башне, царившей вдали.
      А ещё я потерял там пару друзей. Это случается на каждой большой стройке. Он снова взглянул на Ната.
      Вы помните Пэта Яновского? Нат медленно покачал головой.
      Он шагнул в пустоту на шестьдесят пятом этаже и разбился в лепешку на бетонном крыльце внизу.
      Ах, этот... припомнил Нат.
      Это был такой огромный поляк, продолжал Гиддингс, добряк и флегматик, казалось, он никогда не спешил, но работал всегда отлично и добротно, потому я был так потрясен. Если человек не в состоянии объяснить происшедшее, оно никак не идет из головы.
      В голосе Гиддингса, в его интонации слышались следы пережитого потрясения. Нат наконец спросил:
      Что вы имеете ввиду? Но это не возымело эффекта.
      Обычно, продолжал Гиддингс, человек может представить, почему кто-то что-то сделал. Когда читаю об ограблении банка, говорю себе: "Этому бедняге понадобились деньги, и он не нашел другого выхода". Это не оправдывает его, но вносит хоть какую-то ясность. Он на мгновенье замолчал. Взгляни-ка на это.
      Из нагрудного кармана вельветового пиджака Гиддингс вынул толстый конверт, бросил его на стол и с деланным равнодушием наблюдал, как Нат берет конверт, открывает его и высыпает содержимое. Свернутые чертежи, ксерокопии на глянцевой бумаге, листы, полные формул, чисел и разных технических пометок.
      Нат поднял на него глаза.
      Внимательно посмотрите на это, предложил ему Гиддингс.
      Нат тщательно изучал одну бумагу за другой. Наконец! поднял голову.
      Это изменения первоначального проекта, тихо сказал он, надеясь, что по лицу его ничего не заметно. Они утверждены и на всех стоит моя подпись. К его собственному удивлению, голос его дрогнул. Изменения в электрооборудовании и электропроводке. Но это не мое дело.
      Гиддингс сказал:
      Но ведь никто не будет сомневаться в документации, подписанной вами. Руководит строительством фирма Колдуэлла, а их человек здесь вы. Если вы говорите "добро", значит так и есть.
      Он встал со стула, сделал пару шагов и снова упал н него. Смотрел на Ната и ждал.
      Нат все ещё держал один из чертежей. Рука его был тверда, лист даже не дрогнул, но Нат почувствовал странную пустоту в голове.
      Эти изменения проведены?
      Я не знаю. Эти бумаги попали ко мне вчера вечером.
      А почему же ничего не проверили?
      Не могу же я разорваться, ответил Гиддингс, так же, как и вы. У меня есть наряды, работы закончены, точно по документации. Если и есть отклонения от первоначальных спецификаций, то они оформлены официально. Он помолчал. Но это... ни о чем подобном я понятия не имел, и попади это мне в руки пораньше, я поднял бы страшный крик.
      Я тоже, сказал Нат.
      В кабинете повисла тишина. Потом Гиддингс сказал:
      Ну и что это значит?
      Что это не мои подписи, ответил Нат. Не знаю, кто подписал и почему, но не я.
      Гиддингс снова встал с кресла, подошел к окну и уставился на город, на его зубчатый силуэт, в котором доминировала Башня.
      Я так и думал.
      Нат криво и невесело усмехнулся:
      Разумеется.
      "После первого шока мозг человека снова начинает работать четко и логично, как обычно, как маленькая вычислительная машина", подумал он.
      Если бы я подписал изменения, то, разумеется, стал бы отрицать, по крайней мере вначале. Но я их не подписывал, поэтому все равно отрицаю, но по другой причине. Мой ответ в любом случае должен звучать одинаково, не так ли?
      Гиддингс снова повернулся к столу:
      Это вам кажется логичным, да? Шок проходил. Закипала ярость.
      Я продолжу. Зачем бы мне их подписывать? Какие у меня могли быть для этого основания?
      Не знаю. К тому же, продолжал Гиддингс, я не собираюсь прямо здесь выколачивать из вас правду.
      Да уж лучше и не пытайтесь, тихо сказать Нат. Недрогнувшей рукой снова взял один из чертежей, посмотрел на него и бросил назад в общую кучу. Гиддингс сказал другим, тихим голосом: Ну, так что за свинство заложено теперь в наших стенах? Что мы там ещё нагородили и теперь не имеем понятия? К чему все это приведет?
      Руки Ната бессильно лежали на крышке стола.
      Не знаю, что вам ответить, сказал он, но маю, что можно попытаться это выяснить.
      Гиддингс, который не спускал глаз с его лица, не спешил с ответом.
      Вы попытайтесь со своей стороны, наконец сказа он, а я со своей. Он показал на бумаги. Это оставьте себе. Я сделал копии.
      Он помолчал.
      У вашего шефа тоже есть один экземпляр, это вы колеблетесь, стоит ли ему докладывать.
      Он уже подошел к дверям, но, положив руку на ручку, обернулся:
      Если я выясню, что это ваши подписи, берегитесь.
      Он вышел.
      Нат остался, где стоял, снова посмотрел на бумаги и механически начал водить по ним пальцем. Подписи были четкими и разборчивыми: Н. Г. Вильсон.
      Натан Гейл: эти крестные имена выбрал его отец. Предыдущего Натана Гейла повесили. И похоже на то, что кто то пытается отправить на виселицу и этого. Но если он думает, что Нат поднимается по ступенькам эшафота как баран, то ошибается.
      Он снял трубку и позвонил Дженни в приемную.
      Дорогуша, дайте мне кабинет мистера Колдуэлла. А Молли By, секретарше Колдуэлла, сказал:
      Это Нат, Молли. Мне нужно поговорить с шефом. Очень важно.
      Я как раз хотела вам звонить, голос Молли ничего не выдавал. Он вас ждет.
      Кабинет Колдуэлла занимал огромную, импозантную угловую комнату. Сам Колдуэлл был маленьким худым человечком, с редкими прилизанными седыми волосами, блеклыми голубыми глазами и маленькими, хрупкими ручками. Всегда был собран, спокоен и точен, а в вопросах, связанных с искусством, строительством и архитектурой, был непримирим. Когда Нат постучал и вошел, он стоя у окна и смотрел вниз на силуэт города.
      Садитесь, сказал он Нату, но сам неподвижно и молча продолжал стоять у окна. Нат сел и стал ждать.
      Фарос, знаменитый маяк в Александрии, начал Колдуэлл, тысячу лет указывал кораблям путь в Нил.
      Тут он повернулся лицом к Нату. Теперь был виден только его силуэт, крошечный на фоне бескрайнего неба.
      Недавно я познакомился с капитаном лайнера "Франс". Он мне сказал, что первый кусочек Америки, который он видит, приплывая с востока, это вершина нашей Башни, здания, которое мы спроектировали и за строительством которой наблюдали. Он назвал её Фаросом нашего времени.
      Колдуэлл подошел к столу и сел. Теперь Нат ясно видел его лицо: оно ничего не выражало. На столе перед Колдуэллом лежала пачка ксерокопий.
      Что это вы натворили, Нат?
      Не знаю, мистер Колдуэлл. Колдуэлл показал на бумаги:
      Вы это видели?
      Видел. И уже поговорил с Гиддингсом. Пауза.
      Поправка: уже выслушал Гиддингса. Снова пауза.
      Чтобы все было ясно, это не мои подписи. Без ведома Льюиса я не вмешиваюсь ни в какие вопросы по электрической части.
      "Джозеф Льюис и компания", электротехническая фирма; у Ната было абсурдное ощущение, что он разговаривает сам с собой.
      "Я не вмешиваюсь", сказал Колдуэлл в этом контексте не звучит. Теоретически без Льюиса никто бы ничего не менял. Но ведь кто-то изменения одобрил, и все говорит о том, что сделано это по поручению нашей конторы, ведущей надзор за проектом.
      Все было сказано четко, логично и точно.
      Да, сэр ответил Нат, как маленький мальчик в кабинете директора школы, но что ещё он мог сказать?
      Отчаяние овладело им, он физически ощутил мощное непрекращающееся давление.
      Но почему от моего имени? спросил Нат. Колдуэлл молча окинул его взглядом.
      Что вы хотите этим сказать?
      Почему там не стоит подпись Льюиса или одного из его людей? Это было бы логичнее и не так опасно, что кто-то начнет задавать вопросы.
      По мнению Уилла Гиддингса никто ни о чем не спрашивал, ответил Колдуэлл и ткнул пальцем в кучу копий: Это выплыло наружу только сегодня.
      В таком случае, предположил Нат, неизвестно, были ли эти изменения вообще проведены.
      Были проведены, не были проведены, рассердился Колдуэлл. Повторяю, эти фразы сегодня не звучат. На несколько мгновений замолчал и задумался.
      Я согласен с вами в том, сказал он наконец, что неизвестно, были ли эти изменения на самом деле проведены. Точно также неизвестно, к чему это может привести. Он внимательно наблюдал за Натом. Думаю, вам лучше это выяснить, а?
      Да, Нат помолчал. И заодно выяснить кое-что еще.
      Например?
      Прежде всего, зачем кто-то все это затеял. Почему там стоит моя подпись. Кто...
      Эти вопросы могут подождать, ответил Колдуэлл. Понимаю, что у вас здесь личные интересы, но я их не разделяю. Мои интересы наша Башня и доброе имя фирмы. И после паузы добавил: Вам ясно?
      Да, мистер Колдуэлл, ответил Нат. Такими ответами он уже был сыт по горло,
      По дороге из кабинета Колдуэлла он прошел мимо стола Молли By. Молли, маленькая и хрупкая, как девочка, но умная и сообразительная, вопросительно взглянула на него.
      Неприятности, да?
      Да, подтвердил Нат. Целая куча.
      Он как раз начинал соображать, к чему может привести невероятное множество сочетаний и комбинаций, которые возникают в результате отступления от точно рассчитанной и сложно переплетенной разводки электрического монтажа.
      И главное, продолжал он, я сейчас понятия не имею, с какого конца начать. При этом он не лгал.
      И самая длинная дорога начинается с первого шага, ответила Молли. Не имею понятия, это Конфуций или председатель Мао, можете выбрать сами.
      Нат вернулся в свой кабинет, сел и уставился на чертежи, приколотые к стенам, и на груду копий с утвержденными изменениями, которые лежали на его столе. Все вместе они представляли взрывоопасную смесь, неважно, он подписал их или нет. Важно, что они были предложены, оформлены, а возможно, и проведены, что возник прокол, по выражения Гиддингса, где он недопустим, что произошли замены, которых быть не должно. Почему?
      Так вопрос не стоит, одернул он себя. Сейчас нужно заниматься не причинами, а последствиями. И есть только одно место, где это можно выяснить.
      Он собрал копии извещений об изменениях, затолкал их в конверт, а конверт положил в карман. У стола Дженни задержался, только чтобы сказать:
      Я иду в Башню, лапушка. Вряд ли меня там можно будет найти. Я позвоню сам.
      ГЛАВА II
      10. 05-10. 53
      Солнце стояло уже так высоко, что проникало через лес зданий даже на Тауэр-плаза, где были расставлены полицейские заграждения, разделяющие пространство на две большие половины, между которыми был оставлен проход от тротуара до временного помоста у входа.
      Здесь будут выходить из машин все эти шишки, сказал постовой Шеннон, будут одаривать всех улыбками и прошествуют как короли на эстраду...
      Где будут нести всю ту же ерунду, добавил Варне. Будут превозносить родину, Соединенные Штаты Америки, и неукротимые дерзания человечества. И все эти политики притом будут стараться урвать хоть немного голосов... он запнулся и виновато улыбнулся.
      Ты все это говоришь потому, тоже улыбаясь предположил Шеннон, что ты против королей и королев, а я от них просто без ума. Только представь себе, что на земле жили бы только маленькие серенькие людишки, и никаких гигантов, которые в состоянии воплотить свои мечты в реальность, никаких великих событий, остающихся в памяти, никаких величайших зданий, вроде этой Башни, заслоняющей солнце. Что ты скажешь на это, Френк?
      Это было бы к лучшему.
      Ты слишком много смотришь в книги и набираешься из них всяких глупостей.
      Движением руки Шеннон обвел сверкающее здание.
      Как бы тебе понравилось принять участие в подобной стройке? В создании такой величественной, ослепительной Башни, устремленной к небу, и увидеть свое имя на бронзовой табличке, где бы на веки веков было записано, что это и твоих рук дело? Как бы тебе это понравилось?
      Генеральный подрядчик, прочитал Варне Бертран Макгроу и компания. Он уже снова улыбался, на этот раз с нескрываемым весельем. - Эти ирландцы знают толк, а? Думаешь, Макгроу выбился в люди по-честному?
      А ты, образина черномазая?
      А то нет, масса, а то нет! Они расхохотались.
      Я случайно знаком с Бертом Макгроу, сказал Шеннон. Он мужик что надо. В день святого Патрика на Пятой авеню...
      Играет на дудке, да?
      На волынке, поправил его Шеннон. Волынка это тебе не рояль, или скрипка и всякая прочая ерунда. Он помолчал.
      Сегодня днем Берт Макгроу тоже будет здесь. На его месте я обязательно пришел бы, чтобы урвать свою долю славы.
      А я бы лучше куда-нибудь спрятался, сказал Варне. И потом добавил: Чтобы не дразнить Господа и не бояться Божьего гнева. Знаешь, человек стучит по дереву, как бы чего не вышло.
      Шеннон на миг задумался, потом рассмеялся:
      Я же говорю, Френк, ты помешался на книжках. Что твой Бог может сделать этому великолепному сооружению?
      * * *
      Это здание как живое, сказал себе Джон, его дыхание почти ощутимо. Физически.
      Звук его шагов разносился по пустым коридорам и лестницам, и всюду на него слепо пялились только запертые двери, но из вентиляции было слышно, как здание дышит; Джон ощущал, как глубоко внутри в его теле пульсирует жизнь и прикидывал, не побаивается ли в глубине души этот живой исполин.
      Кого? Его? А почему бы и нет? Эта мысль доставляла удовольствие и возбуждала. По сравнению с этой титанической постройкой он всего лишь песчинка, но сила в его руках; шагая с сумкой инструмента в руках, прислушиваясь к звуку своих шагов и водовороту своих мыслей, эту силу он ощущал в полной мере.
      * * *
      Нат прошел пешком несколько кварталов, отделявших "Башню мира" от конторы Колдуэлла, и эта прогулка немного притушила его обиду и злость.
      Однажды он сказал своей жене Зиб:
      Знаешь, почему мужчины так любят всякие игры? Потому что отвлекаются от мыслей о проблемах и вытесняют их в подсознание. А я вместо этого хожу пешком. Но не потому, что я против игры. Когда я был подростком, мы чем только не занимались! Ходили на рыбалку, на охоту, путешествовали по горам, пешком или на лошадях; зимой походы на лыжах и коньки.
      Он почувствовал, что говорит не то.
      Простая жизнь, попытался он продолжить. У меня все было не так, как у тебя. Я не слишком хорошо плаваю. Никогда не ходил под парусом. Не играю ни в гольф, ни в теннис.
      А Зиб тогда ответила:
      Возможно, когда-то все это было для меня важно, но не сейчас. Я не потому вышла за тебя. Возможно, мне уже надоели и наскучили все эти университетские мальчики, с которыми я росла.
      И тут она так улыбнулась, что он сразу растаял.
      Или скорее потому, что ты не попытался на первом же свидании затащить мня в постель.
      Такой уж я был несовременный. А тебя можно было уговорить?
      Нет, скорее всего нет. Но ты мне понравился.
      А ты меня восхищала и немного подавляла, ведь в своем кругу ты была такая самоуверенная...
      "Это было правдой и осталось до сих пор, после трех лет супружества", подумал он.
      Он шел в ровном темпе, останавливаясь только на переходах. Он не любил город, но в городе кипит жизнь, и хотя здесь повсюду грязь, суета и толпы людей, распаренных и озлобленных, здесь в то же время вкус жизни, вдохновение и удовлетворение от того, что человек встречает равных себе и может с ними общаться.
      Но важнее всего было то, что здесь жил Бен Колдуэлл, со своим взглядом художника и невероятным чувством детали, чувством, которое некоторые называют гениальностью. Семь лет, проведенных под руководством этого человека, стоили всего остального.
      Но нет, в один прекрасный день Нат покинет город; это убеждение было у него органичным и глубоким. Назад в тот огромный мир, откуда он родом. Но когда настанет этот час, пойдет ли с ним Зиб, или решит остаться в своем кругу? Это трудно предсказать и неприятно об этом думать.
      На Тауэр-плаза стояли полицейские. Нат посмотрел на них с удивлением, которое он сам тут же счел наивным, потому что в городе, где нет недостатка ни во взрывах бомб, ни в любом другом роде насилия, при таком торжестве, как открытие "Башни мира", не может не присутствовать полиция. Это только доказывает, что сегодня голова у него не работает.
      У входа стоял чернокожий полицейский и слушал, что говорит ему огромный ирландец в униформе. Негр взглянул на Ната и приветливо улыбнулся.
      Что вам угодно, сэр?
      Нат вынул пропуск со своей фамилией и должностью.
      Я архитектор, сказал он. Из фирмы Колдуэлл и К0.
      Он показал на бронзовую доску у входа.
      Мне нужно там внутри кое на что взглянуть. Негр перестал улыбаться.
      Что-то случилось? Его взгляд быстро нырнул к пропуску, потом снова поднялся, и полицейский произнес: Мистер Вильсон? Теперь он уставился Нату прямо в лицо.
      Нет, это обычный обход, сказал Нат и подумал: "Какого черта я разговариваю как персонаж из детектива".
      В эту минуту я уже начал сомневаться, говорил позднее постовой Варне, но это ещё было только неясное чувство, что, возможно, нам не стоило пропускать того типа с инструментальной сумкой. Но вы ведь сами знаете, что может последовать за неоправданным задержанием. Полиция превышает свои полномочия, накидывается на невинных граждан и тому подобное... Но лучше бы я прислушался к этому чувству.
      Тогда же он ответил:
      Если что-нибудь не в порядке, мистер Вильсон, есть, если мы в состоянии помочь...
      Он хочет сказать, вмешался полицейский-ирландец, что наша цель, цель ребят в нашей форме, помогать людям. Никто не может нас упрекнуть, что мы не пришли на помощь утопающему или не помогли старушке перейти через улицу. Мы всегда к вашим услугам.
      И, сказав это, ирландец продолжил разговор об игре на скачках, конкретно о том, любит ли это дело его коллега.
      "Я не люблю, сказал про себя Нат, входя внутрь. Это явно мой очередной недостаток, потому что Зиб обожает лошадей, ставки на футбольных матчах, также как и пикники в Вест Пойнте перед матчем. Я скучный сухарь", сказал он себе.