- Хорошо, через несколько секунд всё будет кончено.
      Чёрной лентой через Оку вливается в город автоколонна и своей чернотой заполняет всю площадь.
      Зенитная стрельба слабеет и становится всё более неточной. Под нами цепочкой рвутся снаряды автоматических батарей; как чёрные мухи, скопились на площади танки и автомашины. Разрывы чёрными шапками ложатся в стороне от нас. Стреляют откуда-то с восточной стороны. Эта стрельба нас уже не беспокоит. Привыкнув к худшему, мы на неё на обращаем внимания.
      - Эй, штурман! - подаёт голос молчавший весь полёт Мосалев, - я тоже с тобой не буду больше летать, если нас собьют.
      - Ладно, Петро, помалкивай да держи машину поровнее.
      - Проведу как по ниточке, только командуй.
      Площадь с чёрными ровными рядами подошла к перекрестию прицела. Нажимаю кнопку. Пошли последние, самые тяжёлые бомбы...
      Кто-то из стрелков докладывает:
      - Товарищ штурман, все бомбы сброшены, не осталось ни одной, можно закрывать бомболюки.
      Это голос подшассийного стрелка Ярцева, которого больше всех задувает из раскрытых бомболюков.
      - Лётчики, всё готово, можно маневрировать и домой уходить, - говорю я, закрывая люки.
      - Маневрировать пока что не от кого, а чтобы домой дойти, давай курс, отвечает Водопьянов.
      - Держите пока что прямо на юг. Когда перейдёте через реку, возьмите на восток. За рекой нас никто не побеспокоит.
      А теперь можно и посмотреть, что же мы наделали...
      На бензоскладе чёрным дымом клубится пожар и стелется на восток. Площадь тоже окутана дымом.
      - Алло, стрелки, как бомбы упали на вокзал - не видели?
      - Хорошо упали, товарищ штурман. Серия прорезала пути у самого вокзала.
      - Отбомбились по всем правилам, - вставил слово другой стрелок.
      - Стрелки, что там с истребителями делается, далеко они ещё и скоро ли начнут охоту за нами? - спросил Водопьянов.
      - Набирают высоту и уходят на восток, за реку, параллельно нашему курсу примерно на высоте четыре тысячи метров, - отвечает один из стрелков.
      - На восток уходят? Ну, пускай себе идут, там есть кому их встретить, сказал Водопьянов.
      Мы идём домой. Четвёртый мотор выключен, но на облегчённой машине мало заметна разница, разве только на указателе скорости на десять километров меньше.
      Над линией фронта ниже нас на встречных курсах быстро прошмыгнула пятёрка наших бомбардировщиков, идущих в ту сторону, откуда мы возвращались.
      Богданов сосредоточенно что-то ищет внизу, возле своего места. На лице его появляется довольная улыбка. Вытаскивая что-то из меховой собачьей рукавицы, он показывает мне большой чёрный осколок крупнокалиберного снаряда. Забыв, что включён шлемофон, он громко кричит:
      - Вот он, нашёл!
      - Где, что нашли? - спрашивает Водопьянов.
      - Осколок нашёл, который мне радиостанцию пробил. В рукавицу запрятался, ещё теплый.
      В моей кабине большая рваная дырка. Вторая такая же - во внутренней переборке, за которой висит угробленный этим самым осколком передатчик радиостанции. Я завидую Богданову, что ему достался этот большой с немецким клеймом осколок, - он так близко был над моей головой.
      Показываю на дырки и говорю ему:
      - Слушай, Вася, а ведь по праву это мой осколок, он от меня ближе прошёл, чем от тебя, отдай мне его на память.
      - Нет, Александр Павлович, не выйдет. Осколок пробил мне радиостанцию и порвал мне рукавицу, так что по всем законам он мой, судиться буду, но осколка не отдам, я его больше чем полчаса искал.
      - Хорошо искать тебе по полчаса, имея свободное время. Выходит, мне ни один осколок так никогда не достанется?
      - Ладно уж вам спорить! В плоскостях осколков хватит на всех. А кому не достанется - ведь не в последний раз по нас стреляют - успеете получить, примирил нас Водопьянов.
      Под нами свои. Солнце склоняется к западу. Идём со снижением. Сняты кислородные маски. Тепло. Приятно. Скорей бы домой, а то из-за отсутствия радиосвязи беспокоятся о нас. Приёмник остался цел. Аэродромная радиостанция почти всё время нас вызывает.
      Тревожимся за судьбу Пусэпа. Мы ему ничем не можем помочь. Было бы радио в порядке, можно было бы посоветовать заходить на цель с юга, с наиболее безопасного места.
      Пересекаем Оку. Слева, далеко на горизонте, проплыл Владимир. Пересекли железную дорогу, а за ней контрольное озеро, от которого уже близок аэродром.
      - Щербаков, - обращается Водопьянов к борттехнику, - сколько тебе примерно дней потребуется, чтобы залатать все дырки и привести корабль в порядок?
      - Дней пять-шесть, если более серьёзных повреждений не обнаружится.
      - Два дня на всё тебе за глаза хватит. Чтобы через два дня машина была в порядке, - сказал Водопьянов, зная склонность своего борттехника к затяжным ремонтам.
      - Мосалев, будешь заходить на посадку, не делай крутых разворотов, помни, у нас рулевые тяги повреждены, - напоминает Водопьянов своему помощнику, любителю виражей, от которых голова кружится.
      - Есть, заходить на посадку блинчиком, - охотно соглашается Мосалев, довольный тем, что ему доверяют посадить подбитую машину.
      Весь полёт длился всего три часа с минутами, а сколько пережито!
      Низко над лесом идём на посадку. Я вижу, как летят вверх шапки, машут белыми платками.
      Рулим на трёх моторах. Винт четвёртого мотора стал палкой. К стоянке со всех сторон сбегается народ - летчики, техники, штабные работники, тыловики и даже женщины.
      Не спеша, быть может, медленнее, чем обычно, на глазах сотни людей членов нашей большой и дружной семьи - лётчики заруливают на стоянку и выключают моторы.
      Наши товарищи тесным кольцом окружают самолёт.
      Открыты люки, спущены трапы.
      С волнением, ещё не улегшимся после всего пережитого, но внешне спокойные и важные, медленно спускаемся мы по трапу. Град вопросов, поздравлений, тёплые рукопожатия. На наших лицах улыбки, как бы говорящие: "Вот видите, как всё это просто делается".
      Скептики - противники дневного полёта, - рассматривая самолёт, сразу же приступили к подсчёту пробоин. Послышались восклицания: "Большая! Сверху ударило! Прямое попадание! Одна, две, три... семь... десять... двадцать три..."
      На командном пункте полковник Лебедев, пожав нам руки и поздравив с благополучным прилётом, приступил к допросу.
      - Ну как, Михаил Васильевич, жарковато было?
      - Да, немного досталось.
      - Какие результаты?
      - Все бомбы положены точно в цель, возникли пожары.
      - Да нет, я не о том спрашиваю, какие трофеи привезли с собой?
      - Десятка три пробоин. Один мотор, радиостанция и рулевая тяга. Через пару дней корабль войдёт в строй. А как дела у Пусэпа? - в свою очередь спросил Водопьянов.
      - Примерно такие же. Отбомбился под жестоким обстрелом, имеет попадания, а сейчас тянет благополучно домой на трёх моторах. Что у вас случилось с радиостанцией, почему связь оборвалась?
      - Осколком килограмма в два разворотило передатчик.
      - Наделали вы дел с вашим осколком. Мы здесь вас уж было похоронили. Узнав, что связи нет, главный штаб приказал прекратить дневные полёты: хватит, мол, с вас и ночной работы. А как с истребителями, не встретились?
      - Шестёрка поднялась с аэродрома. Не успели ли они набрать высоту или же отвлеклись кем-нибудь другим, но с нами так и не встретились.
      - Не любят они большой высоты. По низам больше привыкли шнырять, стервятники. На наших высотах пока что истребители не страшны.
      - Поэтому и жаль, что запретили дневные полёты. На наших кораблях днём можно большие дела делать.
      - Удивляюсь я тебе, Михаил Васильевич. Полный самолёт осколков привёз, почитай на решете прилетел, и ещё говоришь, что жаль.
      - Да ведь все эти неприятности - осколки, дырки, мотор и прочее - от нас самих зависят. Виною наша неосведомлённость, горячность и неопытность. Знай мы заранее расположение ПВО, могли бы так обойти и сделать такой заход, что без единой царапины отбомбились бы и невредимыми домой вернулись. У меня сейчас все стрелки знают, как и откуда надо на эту цель заходить. И если бы нас ещё раз послали, то можно гарантию дать, что корабль домой вернулся бы без повреждений.
      - Ну вот, дождёмся Пусэпа, посмотрим на его корабль, и сделаем выводы, - ответил Лебедев и отправился на аэродром встретить самолёт Пусэпа, в это время заходившего на посадку.
      Получив подробное донесение, главный штаб решил всё же временно от дневных полётов отказаться.
      Решением командования больше всех остались довольны наши жёны.
      Улыбаясь, сказала жена Пусэпа Фрося:
      - Ну що, хлопцы, получили чего просили?
      - Тоже нашлись герои, - добавила моя жена. - Еще успеете шею себе свернуть. А то захотели быть умнее всех. Днём полетим, - язвила жена, - ну вот полетели, а теперь сидите неделю, залечивайте раны.
      - Тю, дурни, - сказал Пусэп, - да вам разве не всё равно, когда мы летаем? По-моему, даже лучше, если бы днём работали, а ночью вместе были.
      - Так, хлопцы, не будет дела. Лучше мы как-нибудь потерпим до конца войны, та будем спать одни, лишь бы вы живы остались, - сказала Фрося.
      - Наработаешь днём много, как же! Когда вас дома нет, только то и знаешь, что в окно заглядываешь... а не летят ли наши? Ночью поспишь часок-другой и забудешь про вас, как вы там летаете, - сказала моя жена.
      - Придётся эвакуировать вас в глубокий тыл, чтобы не переживали за нас, - сказал я.
      - Э, не будет дела, - в один голос сказали обе, - пешком придём обратно, а от вас не отстанем.
      - Ну, ладно. Больше днём летать не будем и вообще вашего совета будем спрашивать, - пошутил Пусэп.
      - То-то, всегда нас слушайтесь, и всем будет добре жить.
      Придя к обоюдному согласию, обе стороны разошлись в разные стороны.
      Погода испортилась, и никто не летает. Наши экипажи залечивают раны, полученные самолётами в дневном бою. Работа идёт дружно. Мы не хотим отстать от своих товарищей по числу боевых вылетов.
      12
      Последние числа октября.
      На нашем аэродроме оживление. Часть кораблей сегодня улетает на один из подмосковных аэродромов, а оттуда на Берлин. Среди них наши близкие приятели. Мы, остающиеся на самолетах с малым радиусом действия, остро завидуем нашим друзьям.
      Нам приказано снова бомбить военные объекты немцев в Орле.
      Борттехник Щербаков перед полётом обратился ко мне:
      - Послушай, Александр Павлович, нехорошо как-то получается. На всех самолётах экипаж как экипаж - по одиннадцать человек, а у нас лишний стрелок, да еще говорят, с нами какой-то корреспондент полетит.
      - Ну, и пусть себе летит. Места хватит, не помешает ни тебе, ни мне.
      - Помешать-то он, может, и не помешает, а только когда на борту самолёта тринадцать человек, так, прости меня, старого человека, я как-то себя не в своей тарелке чувствую.
      - А ты об этом не думай, вот и будет у тебя и своя тарелка и всё остальное в порядке.
      - Не могу я об этом не думать. Как посмотрю на него - перед глазами и стоит эта цифра.
      - Напрасно ты, Иван Иванович, забиваешь себе голову всякой чепухой. Мало у тебя работы, что ли? Лучше бы за делом следил да порядок на корабле навёл.
      - Дело делом, а всё-таки я прошу тебя, скажи Водопьянову и посоветуй одного человека оставить сегодня на земле. Прямо работать не могу, как вспомню эту чортову дюжину.
      Хорошо понимая, что всё это глупости, я все-таки решил успокоить Щербакова и поговорить с Водопьяновым.
      Водопьянов сидел на двухтонной бомбе, курил папиросу и беседовал с тем самым корреспондентом.
      - Михаил Васильевич, - отвёл я его в сторону, - сегодня на полёт у нас набирается тринадцать человек. Нельзя ли взять ещё одного пассажира или одного оставить?
      - А зачем это нужно?
      - Да число тринадцать какое-то неудобное, - ответил я.
      Водопьянов посмотрел на меня как на сумасшедшего и так отругал, что я не знал, куда деваться. Сам себя я выругал ещё покрепче. Ну, чего я сунулся с такой ерундой?
      За работой, в горячей предполётной подготовке вскоре были забыты и число членов экипажа, и переживания Щербакова, и моё глупое вмешательство.
      Пусэп тоже готовил свой самолёт на ту же цель. В качестве контролёра летел начальник штаба нашего соединения полковник Шевелев.
      Всё готово. Докуриваем папиросы, застёгиваем ремни, надеваем унты и с нетерпением поглядываем на часы.
      Наконец, мы в воздухе. Самое худшее - взлёт на ухабистом аэродроме осталось позади.
      В углу моей кабины, закутавшись в меха, с большим развёрнутым блокнотом сидит корреспондент. Он напишет о нас статью в газете: "Летчики полковника Лебедева успешно рубят клешни фашистского краба", или что-нибудь в этом роде.
      Я с завистью смотрю на его большой блокнот, по которому уже забегал карандаш, и думаю о том, что вот мне, столько раз летавшему, никогда не удавалось не то что написать, а даже толком рассказать о виденном и прочувствованном в полёте так, чтобы всем было понятно и ясно, в каких условиях нам приходится работать. А он, может быть, впервые попав на самолёт, да ещё в ночной полёт, сегодня напишет статью, из которой уже завтра миллионы узнают обо всём, что было интересного и поучительного в нашем полёте.
      Большое дело, когда у человека есть талант. А вот мы, лётчики, умеем только летать. Но зато это дело делаем неплохо. Сегодня мы нашему пассажиру докажем.
      При этих мыслях у меня возникает почему-то тёплое чувство к моему соседу, и я подношу к его глазам карту и показываю на озеро, которое мы сейчас пролетаем. Мне хочется, чтобы он понял и оценил, как точно я, штурман корабля, веду самолёт по намеченному пути.
      Самолёт с набором высоты наползает на густые чёрные облака. Солнце давно уже зашло. Быстро наступает темнота.
      - Михаил Васильевич, нельзя за облаками летать. Потеряем детальную ориентировку. Цели не найдём.
      - Ничего, Саша, облака скоро кончатся, вон там впереди что-то чёрное виднеется, это и есть, наверное, граница облачности.
      - Федорищенко, смотреть вперёд внимательно, при появлении разрывов или границы облаков докладывать мне.
      - Есть, товарищ штурман, докладывать всё, что касается облаков.
      Справа, далеко на горизонте, где обрывались облака, чернеет земля. Видны густые артиллерийские вспышки и разрывы зенитных снарядов. Там Тула. Она отражает натиск фашистских зверей.
      - Ну как, Федорищенко, не видно впереди конца облаков?
      - Нет, товарищ штурман, всё по-старому, ни разрывов в облаках, ни конца облаков не видно.
      - Михаил Васильевич, давайте снижаться, да пойдём низом.
      - Хорошо, - буркнул неохотно Водопьянов, который не любил полётов под облаками, и, обращаясь к Мосалеву, приказал:
      - Давай, Петро, на снижение веди, да поаккуратней в облаках, шуруй, поменьше виражи закладывай.
      - Есть, аккуратно в облаках шуровать, - бодро ответил Мосалев и, отдав штурвал от себя, направил машину в густые облака, отчего в самолёте и вокруг него стало совсем темно.
      Мой сосед закрыл блокнот, сунул его куда-то вместе с карандашом и, пощупав на груди парашютное кольцо, как бы проверяя его наличие, крепко ухватился за что-то руками, приготовляясь к полёту со "снижением" в облаках.
      - Курс! Курс выдерживай! Куда ты всё влево забираешь? Что у тебя, левая нога длиннее правой? - кричу Мосалеву.
      - Да нет. Одинаковые. Это я немножко зазевался, - виновато проговорил Мосалев, исправляя курс самолёта.
      С 5200 метров мы начали снижение в облаках при температуре минус 16 градусов. На высоте 3000 метров началось обледенение самолёта. По кабине застучали срывающиеся с винтов куски льда.
      - Мосалев, быстрее снижайся. Чего ты тянешь кошку за хвост? Давай выходи быстрее. У меня все стёкла льдом побьёт.
      - Не имею права. Выполняю приказание командира - аккуратно и осторожно шуровать в облаках.
      - Ладно, Петро, снижайся побыстрее, а то, чего доброго, ещё без штурмана останемся, убьёт его куском льда, - сказал Водопьянов.
      - Есть, быстрее выходить из обледенения, - проговорил Мосалев и пустил вниз машину так, что кругом в темноте всё засвистело.
      - Как, Саша, скоро дойдём до цели? - спросил Водопьянов.
      - Минут через десять.
      Внимательно слежу за температурой и высотомером, стрелки которых двигаются в сторону нулей.
      - Как же мы будем бомбить? Высота-то у нас будет малая? - спросил Водопьянов.
      - Ну, если мы с такой высоты будем бомбить, это ещё хорошо. Я боюсь, что у нас над целью вообще никакой высоты не будет, - ответил я и крикнул Мосалеву: - Петро, давай теперь потише снижайся, обледенение прекратилось. Скоро конец облакам. Стрелки, смотреть внимательно вниз, искать землю.
      - Есть, искать землю внизу, - весело ответил Федорищенко.
      Высота 500 метров... 400 метров... Всё так же темно кругом, темно в самолёте.
      - М...да... - мычит Водопьянов. - Саша, с этой высоты нам бомбить, пожалуй, нельзя. Подорвёмся на своих.
      Меня самого, признаться, мучили сомнения, на какой минимальной высоте у меня не дрогнет рука нажать на боевую кнопку и сбросить бомбы, среди которых половина бомб стокилограммовых и половина двухсотпятидесятикилограммовых. По инструкции наши бомбы можно бросать с минимальной высоты 600 метров. Но инструкция писалась в мирное время. За стокилограммовые я мало беспокоился. Их можно сбросить с высоты 200 метров, и ничего с самолётом не случится. А вот что делать с остальными бомбами, я пока что никак не решил.
      Высота 200 метров. Температура плюс пять градусов, но до чего же жарко!
      - Вижу землю! - закричал Федорищенко.
      - По нас стреляют! - крикнул другой стрелок, Ярцев.
      - Так держать. Сейчас разберёмся! - скомандовал я.
      Внизу под облаками кромешная тьма. Земля просматривается только по большому количеству пожаров и вспышек от стрельбы всех родов оружия.
      - Ну, Саша, разбирайся что к чему да распоряжайся.
      - Всё будет в порядке, Михаил Васильевич, - уверенно сказал я, не имея ещё никакого определенного плана действия. Задев за что-то правой рукой, я увидел, что левая нога моего соседа упёрлась в прицел, в самое стёклышко, к которому я сам никогда даже руками не прикасаюсь. Тут я вспомнил, что мой сосед - корреспондент центральной газеты и что он тринадцатый человек на борту нашего самолёта. Мысленно выругал Щербакова - за каким чортом он мне напомнил эту цифру.
      - Федорищенко, будешь помогать мне вести наблюдение за землёй. Замечай направление наземной стрельбы. Сейчас куда стрельба ведётся?
      - На запад стреляют, товарищ штурман.
      - Хорошо. Смотри внимательно и, как только заметишь, что стрельба пойдёт на восток, скажешь мне.
      Никаких ориентиров, по которым обычно штурман уточняет своё место и направляет самолёт на цель, не видно. Какие уж тут ориентиры - тут бы хоть землю не потерять из виду!
      У меня созрел план: по вспышкам наземной стрельбы определить линию фронта и по ней выйти в район цели.
      - Алло, Богданов, свяжись с самолётом Пусэпа. Они раньше нас вылетели и уже должны были отбомбиться. Запроси обстановку и как бомбили.
      - Товарищ штурман! На земле стреляют на восток. Вот сейчас только перешли линию фронта. Под нами немцы, - доложил Федорищенко.
      - Хорошо! Молодец! Из вас, Федорищенко, выйдет большой человек. Мосалев, повернуть вправо на девяносто градусов, да покруче, сколько можно.
      - Есть, покруче! - отвечает Мосалев без прежней бодрости в голосе.
      Он заметно устал. На крутом вираже он теряет высоту, и я слышу голос Водопьянова:
      - Петро, смотри, землю крылом не зацепи. Ты бы возле огней поближе разворачивался, там всё же видней.
      - Товарищ командир, - докладывает Ярцев, - по нас сильно стреляют. Возле меня пулевые пробоины в плоскости.
      - Откуда и из чего стреляют? - спросил Водопьянов.
      - Как линию фронта перешли - со всех сторон бьют, не стреляют, по-моему, разве что из пистолетов.
      - А почему же мне ничего не видно? - спросил Водопьянов.
      - Потому, что стреляют они не трассирующими, - ответил Ярцев. - Я сам сначала не понимал, пока пули не начали щёлкать возле меня.
      Стыдно признаться, но цифра тринадцать не выходит у меня из головы. Злость душит. Где Орел? Куда переместилась линия фронта? Какое сегодня число? Нет, не тринадцатое. Какая температура? Пять градусов. На каком приборе есть ещё эта злосчастная щербаковская цифра?
      - Саша, сколько ещё времени предполагаешь искать цель? - спросил Водопьянов.
      - Тринадцать минут! Нет! Почему тринадцать минут? Кто сказал тринадцать? Меньше. Сейчас подойдём к цели.
      Наклоняюсь к уху корреспондента и громко, но спокойно объясняю ему, что здесь оставаться небезопасно, что пули через кабинное стекло могут убить, и предлагаю ему занять место возле борттехников. Корреспондент охотно ушёл назад и примостился у ног Щербакова. При отражённом свете приборного щитка вижу злое лицо Щербакова, устремлённое на "тринадцатого".
      - Товарищ штурман, впереди или стреляет крупная артиллерия, или бомбят, - докладывает Федорищенко.
      - Это наши бомбят.
      - Товарищ штурман, от Шевелёва получено радио: "Цель видели, бомбили из облаков по расчёту времени. Цель обозначена пожаром".
      - Саша, идём прямо на цель, - оживился Водопьянов.
      - Видны прожекторы. Стреляют редко. Хорошо идём!
      - Ну, теперь давайте соблюдать тишину и порядок. Мосалев, слушать и выполнять мою команду быстро и точно. Держи прямо на вон тот большой пожар. Первый заход сделаем холостой, посмотрим, что к чему, а потом уже начнём работать, - сказал я, не отрываясь от стекла кабины.
      Низко лёг луч прожектора, направленный в нашу сторону. Большое зарево как раз в том месте, где нам приказано сбросить бомбы. Его можно взять за точку прицеливания. Другой пожар, поменьше, беру за исходную точку и подсчитываю боевой курс самолёта при бомбометании. Теперь всё ясно!
      На земле во многих местах видны вспышки. Огненные струи проходят рядом с самолётом.
      - Мосалев, накройся! - кричу я, и машина резким рывком вскочила в облака. - Поверни вправо на девяносто.
      Мосалев молча выполняет все мои команды, и на малой высоте в облаках наша тяжёлая машина в его умелых руках послушна.
      - Так хорошо, очень, Петя, хорошо, - говорю. - Теперь ещё раз вправо на девяносто и со снижением выходи из облаков. Будем делать коробочку и заходить на цель с курсом сорок пять.
      Земля сверкала тысячами огней. Гул наших четырёх мощных моторов хорошо должен быть слышен на земле даже сквозь сильную канонаду. Как только мы вышли под нижнюю кромку облаков на высоте менее 200 метров, сразу же в нашу сторону направились десятки нитей и сотни вспышек.
      - Мосалев, накройся.
      - Правильно, Саша, - говорит Водопьянов, - уж больно много здесь охотников на нас одних.
      - Мосалев, вправо девяносто и со снижением. Веди машину под самой кромкой облаков, так, чтобы голова была в облаках, а ноги под облаками.
      - Есть, держать ноги под облаками.
      - Вижу огоньки, - сказал Федорищенко.
      - Так держать, - подал я команду. - Федорищенко, направляйте самолёт на большой красный пожар, так, чтобы пройти через пожар, который поменьше.
      - Надо довернуть влево градусов десять, - ответил Федорищенко.
      - Хорошо, доверни, Мосалев, - говорю я, открываю бомболюки и, прильнув к прицелу так, что левым глазом вижу впереди огонь, правым готов его поймать в перекрёстке на стекле прицела.
      - Алло, экипаж! Высота у нас малая. Взрывом наших бомб немного тряхнёт машину. Прошу держаться покрепче. Мосалев, как сброшу бомбы и крикну "Накройсь", так сразу бери штурвал на себя и что есть духу тикай в облака, делаю я последнее наставление.
      - Есть, держаться покрепче.
      - Есть, в облака тикать что есть духу, - ответил Мосалев.
      - Мосалев, чуть влево. Спрячь голову в облака. Так, хорошо. Ну, раз... два... три... Накройсь!
      Стокилограммовые бомбы оторвались. Машина резко пошла вверх и скрыла от нас и прожекторы, и вспышки, и красный пожар, на который мы сбросили бомбы. В ту же секунду по самолёту пошёл какой-то треск. Это внизу рвались одна за другой наши бомбы.
      Когда треск и тряска прекратились, Водопьянов обратился ко мне:
      - Саша, подсчитай точную высоту, с которой мы бомбили. Это и будет минимальная высота по новой военной инструкции.
      Однако сделано только полдела. На борту оставались ещё двухсотпятидесятикилограммовые бомбы. С этой высоты бросать их нельзя. Решили сбросить их с большей высоты по световому пятну на облаках или по расчёту времени от хорошо заметного ориентира.
      - Алло, Мосалев, набирай высоту пятьсот метров. Разворот стандартный на сто пятьдесят с расчётом пройти над целью.
      - Есть, пройти над целью.
      - А не маловато ли, Саша, пятьсот метров? - усомнился Водопьянов.
      - Поправочный коэфициент на военное время будет для обоих типов бомб одинаковый, и результат получится одинаковый.
      - Ну, ладно, тебе виднее, дело штурманское.
      - Федорищенко, смотрите вперёд внимательно. Идём на цель. Нам нужно увидеть на облаках светлое пятно от пожара, по которому мы бомбили, и от прожекторов в районе цели. Вы запомнили, откуда прожекторы на нас светили?
      - Запомнил, товарищ штурман. Увидим, здесь облака не густые. Сейчас под нами небольшие огоньки, и те просвечивают.
      - Товарищ штурман, - сказал Ярцев, - на том месте, где мы бомбили, не один пожар, а три. Когда мы уходили от цели, я ясно видел, как на месте разрыва наших бомб возникло три пожара.
      - Хорошо, Ярцев, поправка существенная. Благодарю за внимательность. Федоршценко, учтите это новое обстоятельство. Мосалев, как у тебя дела? Кончил уже свой стандартный разворот? А, быть может, ты не знаешь, что такое стандартный разворот?
      - Всё в порядке, штурман. Уже развернулся. Идём на цель. А стандартный разворот знаю. Вправо или влево сорок пять градусов. Одна минута полёта, потом разворот при крене в сорок пять градусов до выхода на курс, - ответил быстро, как на экзамене, Мосалев.
      - А вот мы сейчас и проверим, какой у тебя разворот получился. Выйдем на цель - пьёшь мою стопку водки. Не выйдем - я выпиваю твою.
      - Выйдем, обязательно выйдем. Смотри же, при свидетелях обещал, считаю за тобой стопку.
      - Товарищ штурман, впереди по курсу облака горят, - крикнул Федорищенко.
      "Так, хорошо. Пропала стопка", - про себя подумал я и громко:
      - Так держать. Смотреть всем вниз и точно заметить наши пожары. Бомбить будем с обратным курсом.
      - Александр Павлович, - заговорил Щербаков, - бензина у нас маловато, и до дома ещё далеко. Не забывай, что у нас сегодня нагрузка большая.
      - Уж не тринадцатого ли ты, Иван Иванович, считаешь за большую нагрузку, - съязвил я и немного помягче добавил: - Домой дорога короче, дойдём как-нибудь.
      На облаках большие светлые пятна. Местами сквозь редкие просветы блеснёт красное пламя. Прожекторы зажглись, вспыхнули и зашарили белыми пятнами в облаках. Где-то близко мелькнула огненная струя трассирующей очереди. Всё сошлось и совпало. Под нами была цель, о чём не замедлили доложить всевидящие стрелки.
      - Ну, Мосалев, ещё один стандартный разворот, и всё будет закончено.
      - Есть, делать разворот. А за эго тоже будет стопка?
      - Мосалев, мою получишь, - вставил слово Щербаков, - только довези благополучно домой.
      - Будете доставлены в целости, Иван Иванович. Какой удачный полёт сегодня, - повеселев, сказал Мосалев, делая в облаках, в густой чёрной темноте, классический разворот.
      Три-четыре минуты потребовалось Мосалеву на разворот самолёта. Столько же мне на перерасчёты и все приготовления, связанные с бомбометанием со случайного курса и случайной высоты в облаках по светящимся пятнам.
      Открыты бомболюки. Ветер свистит и гуляет по всему самолёту.
      - Ну, хлопцы! Держитесь покрепче!
      На прицеле установлен угол с поправкой на высоту светового пятна на облаке, и хотя по существу такое бомбометание прицельным назвать нельзя, однако в силу привычки я жду, когда вот это первое световое пятно от моего пожара попадёт в центр визира. Нажимаю кнопку. Считаю отрывающиеся бомбы и кричу Мосалеву:
      - Закрываю бомболюки!
      Уже совсем лёгкая машина чуть не вертикально быстро лезет вверх.
      - Мосалев, меньше угол набора! В штопор свалишься, - предупреждает Водопьянов.
      И в это время одна за другой сильные, сильнее тех первых, встряски подбрасывают самолёт.
      Всё было окончено. С плеч свалилась тяжесть. Напряжение упало. Чувствовалась усталость.
      - Мосалев, курс домой.
      - Саша, как домой пойдем, верхом или низом? - спросил меня Водопьянов.
      - Наверх нам не пробраться - обледенеем. А низом нам нет смысла теперь лететь - и долго и опасно. Полагаю, что самое лучшее в облаках на высоте тысяча метров. И с земли не поймают нас и не обледенеем, - ответил я.
      - В облаках дорогу домой найдём?
      - Что под облаками, что за облаками лететь - разницы большой нет. Всё равно, и там и тут ничего не видно. Как-нибудь домой дорогу найдём, Михаил Васильевич. Радиокомпас приведёт точно на аэродром, об этом не беспокойтесь.
      - Действуй, - согласился Водопьянов.
      Привычным движением работаю радиокомпасом, нажимаю кнопки, поворачиваю ручки. Горят зелёная и красная сигнальные лампочки на щитке. Вращаю ручку настройки и устанавливаю её на волну своей станции. Но в наушниках, кроме легкого треска, ничего не слышно.
      В чём дело? Что случилось с прибором? Быстро вращаю ручку и устанавливаю на волну самой мощной станции. В нормальных условиях её передачи заглушают даже шум моторов. А сейчас станция еле-еле дышит. Переключатель вправо, вращаю ручку поворота рамки и смотрю на стрелку прибора индикатора курса, которая одна может показать мне истинно верный путь. Стрелка неподвижно застыла на месте в центре шкалы прибора и никаких, даже слабых признаков отклонения вправо или влево не проявляет. Прибор не работает.
      Вот так номер! Кажись, мы сегодня, действительно, влипнем. Почему не работает бывший до сего времени в исправности радиокомпас? В чём причина? Сколько потребуется времени на устранение неисправности и ремонт прибора? Хватит ли у нас горючего? Но... спокойно, спокойно. Надо сосредоточиться.