Штепенко Александр Павлович
      На дальнем бомбардировщике. Записки штурмана
      Ушаков С. Ф.: До войны Штепенко летал в экипаже Героя Советского Союза М. В. Водопьянова. Пожалуй, не было такого места на Севере, от Баренцева моря до побережья Аляски, где бы не побывал экипаж Михаила Васильевича. На сезон 1941 года их базой была определена Игарка, там они и узнали о войне. На следующий же день на своей двухмоторной летающей лодке Водопьянов, Пусэп и Штепенко вылетели в Москву и, благополучно преодолев огромное расстояние над сушей, приводнились на Химкинском водохранилище. А еще через неделю они уже были на авиационном заводе и изучали самолет ТБ-7. 10 августа 1941 года отважный экипаж бомбил Берлин. // Ушаков С. Ф. В интересах всех фронтов.
      1
      Перрон Северного вокзала. Мы стоим у сибирского голубого экспресса. Вчера, напутствуя нас, Иван Дмитриевич Папанин сказал:
      "1941 год для всех нас, полярников, является решающим. В этом году мы завершим атаку, чтобы закрепить окончательную победу человека над суровой арктической природой. Вы, лётчики, наш авангард".
      Жена моя, взглянув на неумолимо движущуюся стрелку больших круглых часов, говорит мне:
      - Ты же там, Саша, береги себя.
      Я вижу, что у неё из левого глаза скатилась большая слеза.
      - Ты конкретнее говори, как беречь себя и когда беречь, а то общие пожелания не запоминаются.
      - Закрывай шею шарфом, и не рискуйте сильно. И в тумане не летайте, - и из правого глаза жены скатилась вторая слеза.
      - Вот ты больше десяти раз провожаешь меня с этого вокзала. И столько же раз встречаешь. Ведь знаешь, что вернусь благополучно, а каждый раз почему-то плачешь. Тебе не стыдно людей?
      - Да, плачу и буду плакать. И людей не стыдно. Подумаешь, все плачут, и никому до нас нет дела.
      Два резких звонка, один крепкий поцелуй, и экспресс медленно трогается. Поезд набирает скорость. На перроне толпятся люди и машут платками и шляпами.
      Густыми лесами, по необозримым степям, через большие и маленькие реки, между озёр и гор поезд уносит нас на восток. Часами мы смотрим в окна вагона, любуемся широкими просторами нашей родины, её богатствами. Невольно в мыслях проносятся слова песни, и мои мысли, точно электрическая искра, передаются соседке. Высоким девичьим голосом она запевает:
      Широка страна моя родная,
      Много в ней лесов, полей и рек.
      И, подхваченная пассажирами, могучим хором гремит в вагоне гордая песня о свободном человеке:
      Я другой такой, страны не знаю,
      Где так вольно дышит человек.
      Низко стелется дым, паровоз быстро вращает колёсами. Из окна вагона смотрю я на степь, и мысли, как добрые кони, уносят меня в далёкое детство.
      На берегу речки стоит наш дом. Отец и старший брат стучат молотками по железу: они делают вёдра, трубы, кастрюли и всевозможные жестяные вещи. Мы же с другим братом ходим по селу и у каждого -дома по очереди горланим:
      - Вёдра починяем! Кастрюли новые делаем!
      Летний зной. Раскалённый песок жжёт босые потрескавшиеся ноги. Хорошо, если удастся быстро получить заказ на работу, тогда можно сбегать к речке и с ребятами посидеть и поплавать в воде. Когда же нет заказа, до позднего вечера охрипшими голосами кричим: "Дёшево делаем! Хорошо делаем! Крепко делаем!"
      Мысли уносят меня дальше. Юношеские годы. Мы с отцом работаем по ремонту церквей. Я забираюсь на высокий купол к кресту и, глядя в даль, мечтаю, а отец кричит:
      - Эй, мастер, смотри, не свались!
      Впоследствии отец стал привязывать меня к кресту.
      - Ну, теперь можешь мечтать.
      На пятые сутки, пробежав пять тысяч километров, экспресс остановился у перрона Красноярского вокзала. Простились с пассажирами, с которыми за время пути успели близко познакомиться, и поехали к месту стоянки наших самолётов, откуда нам предстояло лететь в Арктику.
      Лавируя между брёвен и плотов, катер доставил нас на правый берег Енисея. В тихой небольшой бухточке стоял, покачиваясь на якоре, наш самолёт - двухмоторная летающая лодка. На берегу, на песчаной площадке, несколько самолётов ожидало своей очереди спуска на воду. Отсюда лётчики полярной авиации улетали во все моря Советской Арктики.
      Жизнь била здесь ключом. Взлетали и садились самолёты. Катера буксировали гидропланы, снимали их с якорей, отводили на старт или же тащили со старта в бухту. На берегу грохот, моторы ревут, винты поднимают тучи пыли.
      Субботний тёплый вечер. В городе необычное оживление. На катерах, пароходах, лодках, машинах, пешком красноярцы отправляются за город, на знаменитые Столбы. Пользуясь свободным временем, мы потянулись за всеми. Через два десятка километров вверх по течению Енисея катер высадил нас у примитивной пристани на правом, лесистом и скалистом берегу.
      В лесу, на полянке, недалеко от высокой отвесной скалы, горит костёр. От света костра сумерки кажутся гуще и лес темнее. За разговорами, шутками и смехом время бежит легко и быстро. По лесу разносится старинная песня про храбрых русских людей:
      Ревела буря, дождь шумел,
      Во мраке молнии блистали,
      И беспрерывно гром гремел,
      И ветры в дебрях бушевали.
      На диком бреге Иртыша
      Сидел Ермак, объятый думой.
      Где-то недалеко от нас поют украинскую песню:
      Ихав козак за Дунай,
      Сказав дивчине: "Прощай".
      Быстро проходит короткая летняя ночь. Наступает рассвет. Отдыхающие готовятся к самому главному, за чем сюда приезжают, - встречать восход солнца.
      На горах золотятся верхушки деревьев. Лучи восходящего солнца спускаются с гор и вскоре заливают ярким светом холмы, на которых мы сидим.
      Все замолкли. Не слышно ни песен, ни веселого смеха. Человек не нарушает тишины рождения нового дня. Только птицы перекликаются на все голоса.
      По высоким и тонким, как столбы, горам это место, окруженное лесами, и получило название Столбы. Слава о Столбах распространилась за пределами Красноярска. Сюда приезжают встречать восход солнца эскурсанты из далеких городов.
      В понедельник катер отбуксировал наш самолет из бухты на плес большого Енисея. Отданы буксирные концы. Запущены моторы. Гидроплан бежит по широкой реке, вверх по течению. Новые моторы звенят высоким тоном. Последние метры на редане. Чуть касаясь воды и легко взмыв, мы проносимся над просыпающимся Красноярском. Крутой разворот - и мы идем на север вниз по Енисею. Река становится все Уже и Уже. Наш самолет набирает высоту.
      2
      Членами нашего экипажа были: первый пилот (он же командир самолёта) Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов, его помощник (второй пилот), участник многих экспедиций Эндель Карлович Пусэп, консультант по арктическим вопросам (третий пилот) Борис Григорьевич Чухновский, первый борттехник (инженер корабля) Константин Николаевич Сугробов, участник экспедиции на Северный полюс; я, первый штурман, радист, второй техник и второй штурман.
      У всех нас был многолетний стаж работы, и, пожалуй, нет такого места на Севере, где бы мы не бывали - над всем побережьем и островами Баренцева моря до берегов Аляски.
      Через семь часов полёта под нами во всей своей красоте - первый заполярный город Игарка, наша база, с которой мы будем совершать свои полёты в море, пока не наступит лето и не откроются гидроаэродромы в Карском море.
      Крутой вираж над городом. Самолёт легко и плавне чертит воду и останавливается у бочки на якоре. Концами лодка прикрепляется к бочке, и мы на катере подъезжаем к пристани. Нас встречают знакомые игарцы и ранее прибывшие сюда летчики.
      В Игарке идет полным ходом подготовка к летней страде - навигации. Лесозаводы работают день и ночь. На пристанях и причалах расчищаются места для приёма океанских пароходов.
      Солнце, светящее круглые сутки, дает авиации возможность работать непрерывно. Уходят и приходят рейсовые самолёты.
      Связавшись по радио с полярными радиостанциями в Карском море и узнав от них обстановку, мы вылетаем из Игарки в Карское море.
      После шестнадцати часов полёта над ледяными, ещё не тронутыми весенним солнцем просторами Карского моря мы возвратились в Игарку. Планируя на посадку, мы увидели у бочки, рядом с нашей стоянкой, покачивающийся на воде самолёт одинаковой с нашим конструкции. Это был самолёт лётчика Ивана Ивановича Черевичного, с которым у нас существовало тайное, никем не высказанное соревнование - сделать ледовую разведку наивозможно большей площади, с наибольшим количеством часов налёта.
      Экипаж лётчика Черевичного в основном был тот, с которым он зимой 1940 года летал в район Полюса недоступности, где совершил три посадки на льдине. Члены экипажей хорошо были знакомы друг другу, и даже больше - многие были большими приятелями. Здесь же, на пристани, состоялась встреча двух соревнующихся экипажей. Посыпались вопросы о Москве, о близких и знакомых. Не обошлось и без "подначки".
      Кто-то из экипажа Черевичного сообщил, что лётчик Матвей Ильич Козлов, базирующийся в Нарьян-Маре, на реке Печоре, сделал один полёт в Баренцовом и Карском морях продолжительностью в двадцать пять часов. Сразу все остальные вопросы перестали нас интересовать, и мы всячески пытались выяснить подробности этого замечательного полота.
      Но никто не знал подробностей. Вскоре Черевичный со своим экипажем вылетел из Игарки на восток, к устью реки Лены, откуда он должен был проводить ледовую разведку морей Лаптевых и Восточно-Сибирского.
      Черевичный улетел, и мы лишились сна. Двадцать пять часов полёта лётчика Козлова без посадки не давали нам покоя.
      - Механикам заливать горючее, штурманам узнавать погоду и готовить маршрут, - распорядился наш командир.
      - Михаил Васильевич, на сколько часов готовить маршрут полёта?
      - Маршрут готовь на всё горючее. Время - по погоде. С первой сносной погодой вылетаем.
      Подготовка шла быстро и весело. Полёт обещал быть очень интересным. Осуществлялась, наконец, моя давнишняя мечта - составить ледовую карту всего Карского моря, прилегающих морей и частей океана.
      Погода стояла хорошая. Заняв места в самолёте, мы отвязались от бочки и порулили на большой Енисей для взлёта. Был штиль.
      Два раза мы тщетно пытались оторваться: бежали по течению, пробовали против течения. Но лодка зарывалась носом в воду и никак не хотела выходить на редан. Зарулили обратно на стоянку, выгрузили всё, что казалось лишним, и слили полтонны горючего. После этого, хотя и с трудом, лётчикам удалось оторвать присосавшуюся лодку от воды. Каждый приступил к своей работе.
      Вскоре, за Усть-Енисейским портом, воды Енисея как бы обрывались и дальше пробивались к морю уже под льдом. Сильное течение весенних вод на ледяной кромке ломало и подминало лёд. Громадные льдины поднимались высоко из воды и затем обрушивались вниз, создавая водоворот и кроша льдины на мелкие части.
      Дальше на север воды вовсе не стало видно. У Карского моря перед нами открылась белая ледяная поверхность, освещаемая низким полярным солнцем.
      Оба наши пилота давно уже вышли из того пилотского возраста, когда управление самолётом доставляет удовольствие. Они в своей жизни столько крутили всяких штурвалов, что сейчас по первой просьбе уступают свои места любителям.
      Водопьянов уступил мне своё пилотское место, а сам ушёл в кают-компанию. Пусэп, передав мне управление, уселся поудобнее и, отвернувшись от солнца, стал дремать.
      Недалеко от острова Диксон курс был взят на запад, к острову Белому и к берегам Новой Земли.
      На первый взгляд ледяная поверхность моря кажется ровной, белой. Но для нас, ледовых разведчиков, лёд не ровный, не одинаковый и даже не белый.
      На нашей карте всё больше и больше появляется условных значков всевозможных форм и цветов; по ним будет составлено и отправлено в Москву подробное донесение о ледовой обстановке.
      Пролетаем остров Белый. Он закрыт облаками, и место полярной станции мы определили по радиокомпасу. Но облака были здесь местного характера, и вскоре мы продолжали полёт к берегам Новой Земли уже при хорошей видимости.
      Ледовая обстановка становилась всё более сложной и запутанной. Я ни на минуту не мог уже оторваться от наблюдений. Самолётом теперь управляли сами лётчики по очереди.
      Дойдя до восточного берега Новой Земли в районе пролива Маточкин Шар, мы повернули на север и продолжали полёт вдоль берегов Новой Земли. Слева от нашего пути тянулась горная цепь с ледниковыми куполами, сверкавшими на солнце. Некоторые ледники доходили до берегов и, обрываясь высоким пластом льда, уходили под воду. Отсюда, с этих ледниковых обрывов, возникают айсберги. Смерзшиеся с ледяными полями, они высоко торчат среди льдов.
      На северной оконечности Новой Земли, на Мысе Желания, - одна из старейших полярных станций. Ещё в давние времена мореплаватели пытались обогнуть этот мыс с запада, с моря Баренца, и войти в Карское море. Но редко кому это удавалось. Один из таких неудачников, которому льды преградили дорогу в Карское море, и назвал эту оконечность Мысом Желания.
      Развернувшись над полярной станцией, мы пошли прямо на север, вдоль границы двух морей: моря Баренца, чистого от льда, и Карского, забитого льдами до горизонта.
      Незаходящее солнце стояло низко на горизонте, бросая на снег длинные тени от торосов. Монотонный шум моторов стал привычен. Воздух спокоен. Машина идёт ровно. Внизу же однообразная картина - слева вода, справа льды.
      Водопьянов спит на походной койке. Чухновский залез в спальный мешок, наблюдает в иллюминатор, зарисовывает льды. Сугробов на своём чердаке возле приборов дремлет. Пусэп держит одним пальцем штурвал и приучает машину ходить без помощи лётчика. Мой помощник начинает сдавать - истекает двенадцатый час нашего полёта. Я не даю ему дремать.
      - Абрамсон, запишите! - и он пишет под мою диктовку:
      "Баренцево море, чистая вода. Кромка десятибалльного мелко битого льда тянется от Новой Земли до широты 80°".
      Если нечего записывать по льдам, то у моего помощника много другой работы, и я ему напоминаю: "Проверить угол сноса. Рассчитать ветер, взять радиопеленги".
      У Абрамсона слипаются глаза, но всё делает тотчас же и аккуратно.
      Рында громко звонит, созывая команду воздушного корабля на обед. Мы у острова Греэм Белл, самого восточного из архипелага Земли Франца-Иосифа. Водопьянов показывает место, где у него когда-то была вынужденная посадка. А потом, обращаясь ко мне, говорит:
      - Ты что, на Северный полюс хочешь улететь? Смотри, рассчитывай получше, а то посадишь нас всех среди моря. - И с этими словами уходит в столовую, откуда несётся запах настоящего украинского борща.
      Пусэп тоже потянулся на запах борща.
      Накренив корабль, поворачиваю его на новый курс, на восток. Но у меня что-то плохо получилось с креном. Прибегает Пусэп:
      - Что здесь случилось?
      - Ничего особенного.
      - А почему у меня тарелка с борщом перевернулась?
      - Да это я поворачивал самолёт на новый курс.
      В ответ я получил внушение насчёт координации движений педалей и штурвала. Так сказать, чтобы борщ больше не переворачивался.
      Среди необозримых ледяных просторов Северного Ледовитого океана стоит одинокий небольшой остров Ушакова, зажатый со всех сторон льдинами. Остров, как шапкой, покрыт белым ледником. Обнаружить его можно только при точном расчёте полёта, зная заранее место его расположения.
      После острова Ушакова полёт продолжаем на восток. Надолго исчезли даже признаки земли. Рядом со мной, на втором сиденье, Чухновский одной рукой искусно ведёт самолёт.
      На полярных станциях, с которыми мы держим связь, каждые четыре часа сменялись вахты, радисты первой смены уже выспались и, вновь заступив на вахту, спрашивают нас: "А вы всё ещё летаете?"
      А мы всё ещё летаем...
      Прошло шестнадцать часов полёта. Рында звонит на ужин и на смену вахты. Разворачиваем самолёт на юго-запад. Кругом на сотни километров всё та же однообразная картина: льдов много, а воды мало. Мы, штурманы, продолжаем своё дело: высматриваем и отмечаем разное строение льда - это цель нашего полёта.
      Далеко на восток медленно проплывают сверкающие ледники островов Северной Земли. Погода нам благоприятствует, прозрачной чистоты арктический воздух делает видимость почти беспредельной.
      Остров Уединения чернеет одиноким пятном среди белых льдов. Здесь весна в разгаре. Зимний снежный покров сменили ручьи и лужи тёмной воды. Обнажились скалы и пригорки с редким мхом. На берегу одинокий дом с двумя мачтами.
      Четыре человека машут нам шапками. Появление самолёта для них, проживших два года на одиноком острове, - начало летней навигации, а с ней и близость смены.
      Прошло двадцать часов. Остров Диксон. Вот он под нами, знакомый до мелочей, близкий и родной. Скоро мы сюда переберёмся. Отсюда будем работать всё лето. Сейчас он чёрный, мокрый и грязный от недавно стаявшего снега. Но пригреет ещё больше солнышко, и здесь зазеленеет мох и зацветут жёлтые и белые цветы. Тогда он будет похож на красивый ковёр.
      От Диксона мы идём на юг, доходим до пролива, где начинается Енисейская вода, и видим, что за время нашего полёта кромка льда оттеснена на пять километров ближе к морю.
      Двадцать четыре часа полёта. Нужно решить, что делать дальше. Мы над селением Дудинка. Здесь можно было бы дозарядиться. Но на Енисее сильный ветер. Садиться здесь без нужды нет смысла. Оба пилота на своих местах.
      - Сугробов! Сколько осталось горючего в баках? - обратился Водопьянов к инженеру.
      - На один час полёта, товарищ командир.
      - Штурманы! Сколько времени лететь до Игарки?
      - Один час две минуты, - ответил я.
      От Дудинки до Игарки идём почти по прямой. Водопьянов срезает все речные изгибы, чтобы сэкономить время. Ветер швыряет нашу машину.
      Когда бензиномеры перестали показывать наличие горючего в баках, Водопьянов перестал срезать речные изгибы и повёл машину над серединой реки, готовясь на случай остановки моторов посадить её на воду.
      Моторы чихнули по одному разу и перестали тянуть самолёт. Но этого уже и не требовалось.
      Своё дело моторы сделали. Через двадцать пить часов полёта наш самолёт коснулся днищем воды и, пробежав по ней, остановился.
      Сильное течение быстро понесло гидроплан. Подошедший катер бросил концы и прибуксировал лас к месту стоянки. Это было 22 июня.
      3
      На высоком крутом берегу гостиница аэропорта. Кругом ни одной живой души. Даже ребятишек, которые обычно почти круглые сутки копошатся на берегу, нигде не видно.
      В большой битком набитой комнате гостиницы на наш приход никто не обратил внимания, будто это не мы сейчас вернулись с далёкой Арктики после двадцатипятичасового полёта. Через несколько секунд мы тоже забыли свой почти рекордный полёт и все то, что было у каждого из нас до этого дня, до этого часа, когда мы услышали первые слова правительственного сообщения о вероломном нападении Германии на Советский Союз.
      Мы решили немедленно лететь в Москву. Усталость как рукой сняло. На метеостанции дана была заявка на полёт по маршруту Игарка - Архангельск.
      По синоптической карте погода, если расценивать её по мирному времени, была неважная, ну а с военной точки зрения вполне сносной.
      Слово "война" как-то быстро вошло в наше сознание и резко перевернуло взгляды на привычные вещи.
      Слегка штормило. Порывистый ветер и большая волна не давали возможности подтянуть самолёт к пристани, поэтому снаряжали его горючим с лодок.
      На берегу собралась большая толпа.
      Мы прошли сквозь строй расступившихся людей к лодке, доставившей нас к самолёту.
      Отданы концы. Запущены моторы. Волны накрывают поплавки, брызги летят через моторы. Полные газы. Гидроплан бежит по волнам, ударяется сильно о гребень большой волны - зубам больно. Ещё удар - и мы низко несёмся над белыми гребнями. Самолёт, похожий на летающую рыбу, уходит на запад.
      Появляются облака. Мы пробиваемся вверх и идём над белыми ватными полями.
      Где-то внизу, под облаками, проходят залив Хальмер-Седа, самая большая в Европе и в Азии реки Обь и Хайпудырская губа в Баренцевом море. Подходим к устью реки Печоры. Кругом всё такая же белая, ровная вата.
      С промежуточного гидроаэродрома в Нарьян-Маре нам сообщили, что для получения разрешения на прилёт в Архангельск следует остановиться в Нарьян-Маре. Делать нечего. Вывожу самолёт за облаками по радиополукомпасу на радиостанцию. Когда стрелка прибора показала, что мы над станцией, прошу лётчиков пробивать облака и спускаться вниз.
      Осторожно, явно не доверяя моим расчётам, лётчики снижаются в молочной массе облаков. Высотомер всё ниже и ниже. Высота малая. Лётчики, видно, уже совсем не верят мне. Но вот мы уже под облаками, и под нами большой плес, где на якорях стоят два самолёта. На берегу белеет посадочный сигнал. Водопьянов, улыбнувшись, говорит мне:
      - Здорово у тебя получилось - вышли прямо туда, куда надо!
      - Ничего не сделаешь - война требует точной работы.
      Заходя на посадку, Водопьянов добавляет:
      - Вот так бы на Берлин выйти!
      - Найдём и Берлин, - отвечаю, укладывая штурманские приборы в сумку.
      Получив радиограмму, разрешавшую прилёт в Архангельск, мы быстро собрались.
      Облегчённый, с малым количеством горючего, гидроплан легко отрывается от волны.
      Позади остаётся Печора и холмистая, изрезанная ручьями, коричневая тундра. Тёмные свинцовые облака прижимают нас низко к тайге. Ветер болтает самолёт. Обходим стороной грозовые облака, спускаемся до самой тайги и снова доворачиваем самолёт на запад. Солнца не видно, оно где-то высоко, за толстыми облаками. Косые полосы ливня преграждают нам путь. Мы проскакиваем между полосами и низко, на бреющем полёте, несёмся над тайгой.
      Впереди снова туча с ливнем и градом.
      Лететь по прямой нельзя. Верная гибель. Круто отвернув в сторону, обходим подальше опасное место. В самолёте тихо. Лица у всех сосредоточенные. У каждого одна дума - о войне.
      Погода плохая, очень плохая. Бывают моменты, когда самолёт вдруг встаёт на крыло, и кажется, что пилот не успеет выровнять машину и мы врежемся в тайгу. А она вот здесь, совсем рядом. И всё-таки мысли не об этом. И не опасность тревожит нас, а нетерпение.
      Облака резко стали повышаться.
      Мы проскочи грозовой холодный фронт. Низко разворачиваемся над островом, где расположена база нашего гидроаэродрома, и не узнаём его.
      На острове, всегда пустынном, необычайное оживление. Всё поле заставлено сухопутными самолётами. Снуют автомашиеы и тягачи. Идёт какое-то строительство, расширяется лётное поле.
      Заходим на посадку. По самые винты зарывается наша лодка в волну.
      Ветер против течения создаёт в воде такую кутерьму, что наша лодка рулит с трудом, не слушаясь управления. Всё же подрулили к песчаному берегу и с помощью команды рабочих аэропорта закрепили самолёт на месте.
      На лётном поле, поднимая тучи пыли, рулят один за другим самолёты с подвешенными бомбами, взлетают и, построившись над аэродромом, скрываются вдали.
      Возвратившаяся с запада группа самолётов заруливает на окраину поля. К самолётам подходят бензозаправщики и грузовики. Заливают горючее и подвешивают бомбы.
      - Молодцы военные, - говорит начальник гидроаэродрома, - хорошо летают. День и ночь без перерыва.
      - А куда они летают? - спрашиваем мы.
      - На Запад. Финнов бомбят. Вы-то сами, что думаете делать?
      - А вот доберёмся до Москвы, а там думаем, что и для нас работа найдётся.
      - Найдётся; сейчас для всех работа найдётся. Я вот сам думаю отсюда уходить, уже подал заявление, - и, указывая, рукой на самолёт, заходивший на посадку, сказал:
      - А этому, наверное, здорово досталось, на одном моторе вернулся домой.
      К остановившемуся среди поля самолёту подошёл тягач и притащил к месту неподалеку от нас. Из разбитого мотора текло масло. В фюзеляже и плоскостях много разных дырок. Пилот узнал Водопьянова.
      - А, Михаил Васильевич, здравствуй. С прилётом тебя. Это твоё корыто болтается?
      - Здоров, здоров, вояка! Ну как воюешь?
      - Да ничего, воюю помаленьку.
      - Ты чего же так машину исковеркал? Что, разве жарко было?
      - Да, это мне для вентиляции несколько дырок сделали.
      - Что, здорово стреляют?
      - Да нет, не особенно здорово. Бывает хуже. А так ещё ничего, жить можно. - Пилот сел в машину и на ходу добавил: - Ну, пока! Там ещё встретимся.
      В столовой молодые девушки в белых передниках и косынках бойко обслуживают обедом прибывающие с полётов экипажи.
      - Что, девчата, тоже воюете? - обратился Водопьянов к молодой весёлой девушке.
      - Воюем, Михаил Васильевич, - задорно отвечали девушки, - а то как же, теперь всем надо воевать. А вы-то сами куда сейчас?
      - Да вот спешу на войну, да никак до неё не доберусь.
      - Ну, спешите, поторапливайтесь. А то можете и опоздать. Наши лётчики здорово им дают.
      Среди военных людей, одетых одинаково - в гимнастёрках, перехваченных ремнями, и в пилотках - мы, в своих кожаных тужурках, в кепках и фуражках разного покроя и цвета, чувствовали себя не совсем хорошо. И каждый из нас только и мечтал о том дне, когда наденет вот такие же гимнастёрки с голубыми петличками.
      Наконец, мы получили воздушный пароль и разрешение на полёт в Москву. Условия были жёстче, чем те, при которых прилетали сюда раньше. Требовалось в определённый час на такой-то высоте пройти точно в указанных воротах.
      Обычно для гидропланов путь из Архангельска на Москву проходил над системой рек и озёр и намного удлинял Весь маршрут полёта. Нам же разрешалось лететь только по прямой, соединяющей Архангельск с Москвой.
      - Ну, хлопцы, - устраиваясь на своём сиденье, сказал Водопьянов, - ещё один полёт на этом добром корыте, а там пересядем на хорошего коня.
      - А нельзя ли, Михаил Васильевич, на этом самолёте, вот всем нашим экипажем воевать? - спросил Пусэп, занимая своё место.
      - Нет, нельзя. Аэроплан хотя и добрый, но для войны не годится. Ни высоты нет, ни скорости. Собьют с первого вылета. Ну что, все готовы?
      - Готовы!
      - Запускай, Костя, моторы, да почапаем помаленьку.
      Моторы, пригретые солнцем, быстро запустились. Мы отошли от берега и, порулив вверх по течению реки, развернулись.
      - Ну, пошли! - сказал Водопьянов и двинул ручку газов доотказа.
      Моторы зазвенели и быстро вытащили лодку на редан. Самолёт оторвался от воды.
      Ну, Москва, принимай в свои ряды путников из далёкой Арктики! Как-то ты, Москва родная, сейчас выглядишь? Далеко мы были от тебя, а всё же во время прибудем, в самый нужный час. Сколько людей, сынов твоих верных, сейчас стремится к тебе со всех концов страны великой, вот так же, как мы, чтобы грудью своей отстоять тебя, родную, от врага.
      На малой высоте держим курс на юг, туда, где высоко стоит яркое солнце в чистом голубом небе. А под нами всё лес и лес. Могучий, зелёный, густой лес. Как же его много в нашей стране! Летели с востока на запад - был лес. Сейчас на юг повернули, а он всё такой же кругом - необъятный, густой... А там, далеко на юге, обширные необозримые поля и среди них богатые сёла и большие города.
      И перед моими глазами встаёт вся моя страна, от края и до края, могучая и богатая страна, которую никому не сломить.
      - Эй, штурман! О чём задумался? Как у нас с курсом? - прерывает мои мысли Водопьянов.
      - Думаю всё о том же, о чём вы все думаете. А курс у нас самый правильный. Настоящий курс, какой должен быть у каждого патриота.
      - Это ты верно говоришь. Курс наш самый правильный, и никакая сила не заставит нас свернуть, - и Водопьянов крепче сжал руками штурвал самолёта.
      Из дремучих вологодских лесов мы выскочили на широкое, кажущееся безбрежным Рыбинское озеро. Над водным простором торчат похожие на маяки купола колоколен. Стаи уток поднимаются впереди самолёта. Одинокий паровой катер дымит трубой, и за кормой его вода рябит, и волны клином расходятся, ломая зеркальную поверхность.
      Волга далеко справа от нас блестит узкой лентой, уходит в даль. Под нами уже московские леса, московская земля. Вот, вот ещё немного - и покажется она, родная...
      Откуда-то снизу неожиданно вынырнул юркий истребитель и близко проскочил у нас под носом, качая крыльями. Глаза наши устремлялись вперед, истребитель мало нас занимал. Но что это? Впереди нас, наискось, он пустил длинную трассирующую очередь.
      - Что за чорт! Что ему надо? - проворчал Водопьянов.
      А истребитель вновь подходит и опять сигнализирует и режет нам путь.
      - Приглашает следовать за собой, наверное хочет нас посадить, - говорит Пусэп.
      - Куда посадить, кругом земля, слепой он, что ли, что не видит перед собой гидроплан? Куда я на лодке за ним сяду, на землю, что ли? Водопьянова начинает раздражать поведение истребителя. Он открывает верхний люк над головой и вылезает по самые плечи наружу. Ветер треплет его густую седую шевелюру.
      Истребитель сбавляет скорость, подстраивается к нам. Водопьянов рукой приглашает его ещё ближе подойти. Расстояние между самолётами всё более сокращается. И вот машина уже совсем близко, рядом. Можно человека в лицо узнать.
      Водопьянов стучит пальцем по лбу, показывает рукой на истребитель и грозит кулаком. Истребитель смущённо улыбается, кивает головой: мол, "понял всё, обознался", и, показав нам рукой в сторону Москвы, отвалил и скрылся позади.
      Последние минуты. Мы над Химкинским водохранилищем, местом нашей посадки. С соседнего аэродрома взлетают два истребителя и направляются в нашу сторону. Водопьянов выпустил поплавки, резко повёл машину на посадку, как бы говоря: теперь-то я без вашего приглашения сяду.
      Истребители подошли, когда уже самолёт бежал по воде, покрутились над нами и пошли на посадку к себе на аэродром.
      * * *
      - Ну, ребята, вот мы и доехали, с чем вас всех и поздравляю, - сказал Водопьянов.
      В легковой машине едем мы в город, а навстречу непрерывным потоком движутся военные машины, окрашенные в защитный цвет. У шлагбаума на переезде Окружной железной дороги задерживаемся, пропускаем воинские эшелоны.
      Стройные ряды пехоты чётко отбивают шаг под звуки марша. Растянувшимися рядами с мешками за плечами идут вновь призванные, ещё не обмундированные...