– Знатный. А подоконник отираете. Мужичонка остренько обернулся. Его загорелое,

привычное к солнышку лицо стянулось от обиды.

– Знатный и есть. Только не сичас. В прошлом месяце. Тогда и портфель вручили, мать его… И в гостиницу определили, и билет обратный. Все было. А сичас я так явился в город, по личной надобности. Но знатный я же остался, верно?

– Верно, – согласился Свиридов. Чем же занимаетесь-то?

– Я-то? Берестянщик я. Штуковины всякие плету, – мужичонка подумал немного: хвастануть, нет? – и щелкнул замком портфеля, пошуровал в его темном брюхе, достал металлическую банку, извлек из нее два берестяных бокала. Один в другом. Кора излучала нежный березовый свет. Прокуренные жесткие пальцы мужичонки казались детскими…

– Красота? – горделиво вопросил он. – За границу отсылают… Все я делаю – табакерки, короба, корзины. Что хочешь! Могу статую сварганить на коне… Только вот билет сделать не могу…Я ей, дуре из шестой кассы, подарить хотел бокал за билет. Раскричалась она: дескать, взятку суешь, сукин сын. Не понимает красоты, курва. Денег чистых, видать, хотела. А денег-то у меня всего что на билет. – Мужичонка подумал немного. – И хорошо, что не взяла берестень. Клял бы себя потом, что в потные ее лапы красоту отдал… Ладно, ступай. Я вздремну малость, – он упрятал в портфель свое добро. – Следующий поезд утром. Если и на него билет не дадут, пойду шуметь в Дом художественных промыслов. Пусть защитят, ежели я для них свой. Знатный я или уже не знатный у них…

– Вот что, любезный, – проговорил Свиридов, – идемте со мной. Может, и смогу вам помочь, раз вы такой знатный.

Мужичонка вскинулся, обмерил долговязую фигуру незнакомца цепким взглядом, но допытываться не стал. Резво соскочил с подоконника, застегнул плащ, вытянул из кармана засаленный кепарь, нахлобучил и был готов.

В вокзальной суете он отставал и боялся, что потеряет незнакомца из виду. И имени не спросил, чтобы окликнуть, если совсем растеряются…

Свиридов остановился у депутатской комнаты, нажал кнопку звонка. Дверь приоткрылась и в проем высунулась голова дежурного в красной парадной фуражке. Свиридов показал удостоверение. Дежурный прочел, охнул и торопливо распахнул дверь. Перепустив мужичонку, Свиридов ступил на вишневый ленивый ковер. Мужичонка приподнялся на мысках своих стоптанных сапог, да так и стоял, пока, одеревенев, не шагнул с ковра в сторону, на сверкающий лаком паркет. Искоса оглядел убранство комнаты: мягкую мебель, горку с чистой посудой, цветы, столик с яркими журналами. Домашняя обстановка, кто бы подумал…

– Вы вот что, – проговорил Свиридов. – Гражданина приютите, пусть отдохнет. Чайком угостите по желанию и всем, что есть. Принесите билет на поезд. И проводите по чести. Он человек знатный, имейте в виду.

Дежурный глубоким кивком отмечал каждое слово и, дождавшись паузы, залепетал, тараща в усердии глаза:

– Слушаюсь, товарищ начальник дороги. Все исполню в лучшем виде.

Свиридов похлопал оробевшего мужичонку по плечу и взглянул на часы. Время еще позволяло. И он направился в кассовый зал…

Шестая касса находилась в центре, у стенда с расписанием поездов, и было неясно, куда тянутся люди: к окошечку кассы или к стенду – хвост стоял длиннющий.

Свиридов подошел к голове очереди.

– Куда, куда?! – заволновались голоса. – Хватит! У всех документы, а мы – стой!

Наблюдающий за порядком доброволец в свитере не удостоил Свиридова взглядом. Уверенным голосом он осадил:

– Ну чего, чего кричите? Не пущу я его. Пусть стоит себе, хоть позеленеет.

– И правильно! – одобрила очередь, теряя к Свиридову интерес.

Свиридов притиснулся к расписанию и, пользуясь высоким ростом, выбрал позицию, с которой довольно широко просматривалась касса.

Кассир – женщина лет сорока, с капризным выражением миловидного лица – сидела, глядя в сторону сонными глазами. Вероятно, она послала запрос и теперь ждала ответа старшего билетного кассира по распределению мест. Очередь благоговейно помалкивала в тайной надежде, что их смирение вызовет снисхождение у важной дамы-кассира. И она сделает соответствующий вывод…

Свиридов вспомнил, что в привокзальных кассах Северограда собирались ввести систему «Экспресс», ему об этом говорил Савелий на какой-то коллегии, лет пять назад. Чем закончилась затея, Свиридов не знал, к проблемам, связанным с пассажирскими перевозками, он приступил пока косвенно, через совокупность задач, стоящих перед дорогой…

Наконец у кассы номер шесть произошло какое-то шевеление, и тетка в распущенном платке, сильно оттолкнувшись, покинула очередь.

– Уф-ф-ф… Открепилась, – она сжимала в руках билеты. – Не верится, честное слово, – и громко рассмеялась, пряча концы платка за отвороты пальто.

Очередной пассажир склонился к окошку, придав лицу благостное выражение.

Вероятно, Савелий Прохоров успел-таки внедрить систему «Экспресс-2» в свое хозяйство… Свиридов следил за движениями кассира: и как она прошлась штекером по контактам, набирая шифр, и как вставила голубой бланк в машину. Но лицо ее по-прежнему источало обиду и неприступность.

Раздалась дробь печатающего устройства. Именно время печатания и рекомендуется использовать для расчета с пассажиром. Но кассир терпеливо ждала, когда машина отстукает все цифры, она никуда не спешила. Да, не очень усердная дамочка…

Свиридов заметил в углу трафарет с фамилией кассира, сделал шаг и прочел: «Кацетадзе А. Г.».

Он как-то не сразу вник в звучание этой фамилии, просто она тронула какой-то туманной знакомостью, и лишь в следующее мгновенье его память начала созревать, он подумал: не родственница ли его институтского дружка, Аполлона, сидит с таким постным видом в кассе? А может, жена? Свиридов с любопытством, как-то по-новому взглянул на кассира. Нет, не может быть! Он вспомнил белозубого, усатого, всегда веселого приятеля юности. Нет, не может быть…

Предвечерние воскресные улицы были немноголюдны. Сумерки заметно сгущались, размывая и без того вялые тени. Странное ощущение покоя в первые часы приезда. И город этот пока казался безмятежным, припрятав от Свиридова до завтра все свои заботы. Свиридов охотно принимал эту безмятежность. И не спешил, сдерживая шаги у витрин магазинов. Отмечал про себя, что витрины в Северограде выглядят куда наряднее, чем в его далеком уже Чернопольске… «Надо будет купить бритву», – подумал он, вспомнив, что старая его электробритва последнее время что-то барахлит…

И тут, подобно резкому толчку, Свиридов почувствовал, что безмятежность его не что иное, как спокойствие человека перед прыжком в воду в незнакомом месте. Что никуда ему не уйти от предстоящей встречи. И если он не ускорит ее, затянет, то вся дальнейшая жизнь в этом городе превратится в череду дней, заполненных ожиданием этой встречи. Чем бы он ни занимался, он будет думать только о ней…

Свиридов остановился у телефонной будки. Достал монетку. Ему не надо было заглядывать в записную книжку – номер он знал наизусть.

Ждать пришлось недолго.

– Будьте любезны… Мне Савелия Кузьмича, – Свиридов старался подавить волнение.

– Его нет дома, – ответил женский голос. – Он за городом.

«Люсьена, жена Савелия», – подумал Свиридов и поинтересовался, когда вернется Савелий Кузьмич.

– Болеет он, – ответила Люсьена. – Выздоровеет и вернется. Что ему передать? Кто звонил?

Свиридов помедлил и повесил трубку. И в ту же минуту порадовался, что не представился Люсьене. Сам не зная почему…

Глава третья

1

…Пассажиры приглядывались друг к другу. Одни скрытно, летуче, оценочно; другие рассматривали спутников с каким-то удивлением: неужели еще кого-то угораздило ехать туда же, куда едут они сами; третьи и впрямь никем не интересовались, погруженные в свои мысли… Встречались и такие живчики, которые с первых же оборотов колес начинали тихую возню со своими вещами, бесцеремонно выкладывая их на что попало…

– Ну, бабушка, вы и понабрали, – со скрытым неудовольствием проговорил загорелый скрипач, когда на его коленях оказался сверток с пронзительным запахом аптеки.

– Дак ты же сам и позволил, милай, – скороговоркой ответила бабка. – Спрашиваю: подержишь ли? Ты и молчишь.

– Молчание – знак согласия, – с готовностью вставил солдатик и вновь уткнулся в книгу под ласковым взглядом матери.

Скрипач нервно усмехнулся. С каким удовольствием он поставил бы на место эту нахальную старушенцию, но нежный профиль матери солдатика смирял его боевой пыл.

– Подберу, не торопи, – старушка энергичней закопошилась в рыжем туристском рюкзаке. – Тебя как звать-то?

– Прохором Евгеньевичем назвали, – ответил скрипач и улыбнулся матери солдатика, как бы извиняясь за свое такое несовременное имя, и, не желая упускать момента, добавил: – А вас как нарекли?

– Варварой Сергеевной, – ответила женщина. – А его Виктором, – она погладила сына по спине.

– А меня зовут Дарьей Васильевной, – общительно объявила старая, извлекла из глубины мешка яблоко и протянула скрипачу. – Угощайся, Проша, за терпение.

Прохор Евгеньевич подумал было отказаться, но все же яблоко принял и протянул Варваре Сергеевне. Та с улыбкой покачала головой, но скрипач настойчиво тянулся со своим яблоком. И тут сверток упал на пол.

Дарья Васильевна обомлела.

– Ты что же, милай! – плаксиво загундела она. – Там же лекарств на двадцать пять рублей, больше, – и, опередив опешившего скрипача, резво подняла с пола сверток, торопливо расшебуршила, убедилась, что лекарства целы. – Слава тебе господи.

На иконописных ликах кавказцев, что свесились с полок, отразилось явное разочарование.

Варвара Сергеевна укоризненно указала скрипачу на яблоко, мол, видите, к чему приводит неуемная любезность.

– Какой неуклюжий, просто беда, – игриво ответил скрипач.

– Эх, бабушка… Нашла кому яблоки угощать, – не удержался тощий Чингиз. Он и его напарник с самого начала почувствовали неприязнь к Прохору Евгеньевичу. То ли их вывела из себя скрипка, что так несуразно выглядела среди коробок, то ли раздражал тихий голос самого скрипача… Глядя в упор на Прохора Евгеньевича черными яростными глазами, Чингиз что-то сказал своему товарищу на клокочущем языке, тот расхохотался и тоже принялся нагло рассматривать смутившегося соседа. Потом оба уснули и вот теперь, потревоженные шумом, вновь включились в купейную жизнь…

– Позвольте узнать, что вы читаете? – Прохор Евгеньевич пытался отвести внимание кавказцев от своей персоны.

– Что ты читаешь, Витюша? – проговорила мать. – Ответь дяде.

– Достоевского, – нехотя отозвался солдатик. – «Преступление и наказание».

– Там одна такая, – Чингиз повертел пальцем у виска, – деньги в огонь бросила. Понял? Деньги зажигала. Такую пачку в огонь бросила. В кино показали.

– Чего только в кино не покажут, – насторожилась Дарья Васильевна. – Кто ж такое придумал?

– Великий русский писатель Достоевский, – важно отозвался Прохор Евгеньевич. – Только это в другом романе деньги сжигают. «Идиот» называется.

– Чего только не напишут, – вздохнула Дарья Васильевна. – Видать, он и знать не знал, что такое деньги…

– Ну это вы зря, Дарья Васильевна, – снисходительно обронил Прохор Евгеньевич. – Дело там и не в деньгах вовсе…

Солдатик закрыл книгу и встал. Он был высок ростом, плечист и выглядел старше своего возраста, если бы не лицо – круглое, широкоскулое, нежная кожа легкий пушок на подбородке и вокруг мягких губ.

– Куда, Витюша? – спросила Варвара Сергеевна.

– Не беспокойтесь, мама, я постою в тамбуре, почитаю, – ответил солдатик.

– Ты бы переоделся, сынок. В костюм спортивный.

– Я потом, мама. Пусть люди располагаются, – он направился было в тамбур, но дорогу перегородил молодой человек из служебного купе.

– Проводника не видел? – спросил молодой человек.

Солдатик развел руками и, обойдя молодого человека, вышел в тамбур.

Молодой человек взглянул на Прохора Евгеньевича и повторил вопрос.

– Понятия не имею, – ответил Прохор Евгеньевич, с любопытством оглядывая пассажира, ехавшего с явной привилегией, в закрытом купе у которого имелась дверь.

– Черт знает что, чаю не дождаться, – молодой человек задержал взгляд на Варваре Сергеевне.

Дарья Васильевна перехватила его взгляд.

– Ишь ты, орел, с полки слетел – чаю захотел. Да с клубничкой.

– Вы, бабуля, глазастая, – молодой человек скрылся в купе и задвинул за собой дверь.

– Будешь глазастая, столько багажа везу, – Дарья Васильевна уже справилась со своими вещами и теперь сидела отдуваясь, сцепив руки на животе.

Прохор Евгеньевич почуял в пассажире служебного купе серьезного соперника, которому явно понравилась Варвара Сергеевна. Скрипач по-детски надул губы, отчего по щекам пошли бурые пятна, делая совершенно некрасивым и без того малопривлекательное лицо.

Варвара Сергеевна отвернулась к окну… Столбы, столбы, столбы. Пестрые птички на проводах. Речка, мелькнувшая в распадке, церквушка на холме…

Прохор Евгеньевич поерзал и усердно вытянул шею в сторону окна.

– Мне вот любой пейзаж за стеклом кажется мертвым. Как картина. Для восприятия мне нужен запах…

– Как для собаки, да? – обронил с полки Чингиз.

Прохор Евгеньевич сжался, но сделал вид, что не расслышал. Варвара Сергеевна молчала. С верхних полок вновь послышался орлиный клекот, и оба парня рассмеялись нарочито громко, вызывающе… Дарья Васильевна скучала. И уже прикидывала, как бы сподручней улечься на боковую, хоть и час был неподходящий: светлым-светло, уснешь, потом что ночью-то делать?… И верно, куда же запропастился проводник? Объявил, что отправляется в соседний вагон за чаем и пропал, точно от поезда отстал.

Дарья Васильевна оглядела купе, уже тронутое вечерними сумерками, пупырчатые стены, пустые полки. Может, одарить каждого яблоком, расположить к себе? Не ровен час, и помощь какая-нибудь понадобится, вон сколько мужиков на полатях сидят. А этот Прошка к дамочке ластится, подъезжает. И слепому видно. А та его, ясное дело, по воду шлет с дырявым ведром. Конечно, при взрослом-то сыне. Совсем Прошка окосел от юбки, седина в голову – бес в ребро. А дамочка вообще-то ничего, смотрительная. И здоровая, видно, не городская. В городе дохленькие да бледненькие, а эта с пружиной… Дарья Васильевна вновь зашуршала в рюкзаке, подбирая яблоко поскромнее, а то и в подарок нечего будет оставить. Как назло все попадались одно к одному, крупные, упругие, беда просто. В этот момент, точно гром с неба, с полки ахнул Чингиз, прокопченный, точно бес.

– Чего тебе? – струхнула бабка и привалилась к рюкзаку.

– Мамаша, сол есть? – Чингиз скалил белые зубы.

– Чего?

– Молодой человек имеет в виду соль, – вежливо пояснил Прохор Евгеньевич.

– А тебе что? – Покровительство явно Чингизу не понравилось. – С мамашей разговариваю, мамаша понимает, тебе что?

Прохор Евгеньевич пожал плечами и отвернулся.

– Есть соль, есть, – загомонила Дарья Васильевна; не хватало еще ссоры между пассажирами, – она достала спичечный коробок с солью.

Варвара Сергеевна продолжала отрешенно глядеть в окно.

– Гражданка, можно мы немного хлеб-сыр будем кушать? – обратился Чингиз к Варваре Сергеевне.

– Пожалуйста, пожалуйста, – разрешила та. Занимая с сыном обе нижние полки, она как бы имела особое право на столик.

Вскоре столик ломился от еды… Зелень, чуть пожухлая от хранения: лук, киндза, лепестки рейхана. Сыр с пронзительным запахом, завернутый в тряпицу. Яйца. Маринованный чеснок, что ломился в стенки банки янтарными зубочками. Вяленая рыба. Куски мяса в цыпках красного перца. Фиолетовые баклажаны, начиненные лиловым фаршем. Плоские лепешки. Лаваш, напоминающий видом скатанную холстину. Бутыль с мутной жидкостью…

– Угощаем! – Чингиз широким жестом пригласил к столику попутчиков.

Варвара Сергеевна улыбнулась. Она пока не хочет. Она позже будет есть, когда молодые люди освободят столик.

– Угощаем! Обижаешь, соседка, – присоединился к приятелю второй кавказец, Полад, и, тронув за колено Прохора Евгеньевича, добавил гостеприимно: – Вы тоже садитесь, сосед. Не обижайтесь… Просто вы какой-то смешной, честное слово.

– Почему смешной? – серьезно отозвался Прохор Евгеньевич.

– Смешной, да, – коротко объяснил Чингиз. – Не обижайтесь… Мамаша, кончай считать яблоки. Садись к нам.

Дарья Васильевна не стала ждать повторного приглашения, выложила яйца, картошку в мундире и присоединилась к компании.

Варвара Сергеевна тоже не заставила себя долго уговаривать. Она извлекла из баула шпроты, колбасу, банку с винегретом.

Чингиз выглянул в тамбур.

– Солдат! Иди, солдат, мама зовет.

Девичье лицо Витюши покраснело. Он строго нахмурил брови и укоризненно покачал головой. Но книгу захлопнул…

Когда Чингиз и Витюша вернулись в купе, Прохор Евгеньевич уже сидел у столика, сделав взнос в виде пачки печенья «Салют» и надломленного шоколадного батончика.

– Рассчитывал на вагон-ресторан, – пробормотал он навстречу Чингизу. – Все, что завалялось, извините…

– У настоящего мужчины должна заваляться бутылка вина, дорогой, – ответил неумолимый Чингиз. – Ладно-ладно, шучу. Есть чача. Знаешь, что такое чача? Не знаешь – узнаешь… Налить вам, соседка? – обратился он к Варваре Сергеевне. – Вашего сына не спрашиваю. Солдат, да!

Варвара Сергеевна разрешила. Она не чувствовала стеснения. Ей нравился этот прожженный солнцем кавказец. Сколько ему лет, интересно?

– Мне?! Тридцать. Старый? Старый… У меня дети есть.

– Шесть штук, – важно подтвердил круглолицый Пол ад.

– Сколько? – не поверила Дарья Васильевна.

– Шесть штук, бабушка, – засмеялся Чингиз. – Два мальчика, остальные девчонки. – Он щедро плеснул мутную чачу в стаканы. – Кавказский человек детей любит. У меня еще будет, клянусь.

– Жену бы пожалел, басурман, – вырвалось у Дарьи Васильевны.

– Зачем ее жалеть, бабушка? Ее дело одно. А у меня? Столько человек надо кормить, одеть. Учебники-мучебники…

– Ты что, большой начальник? – не успокаивалась Дарья Васильевна. – Такие деньги добываешь.

– Почему большой начальник? Я маленький начальник… Я над трактором начальник, в колхозе…

– Тракторист, – подтвердил Полад.

– Еще я – спекулянт, – завершил Чингиз.

– Так и скажи, – удовлетворенно проговорила бабка.

– Я, мамаша, знаю, что ты подумала, когда меня увидела. Раз кавказский человек, значит, спекулянт, – Чингиз громко расхохотался. И все засмеялись, за исключением строгого солдата Вити. – Хочешь, расскажу, какой я спекулянт? – Чингиз вкусно захрумкал зеленью. – Зимой трактор ремонтирую, да? Запчастей нет. В деревне живет один человек, у него большой дом, а в подвале склад. Запчасти! Для «Жигулей», «Волги», тракторов… Для танка, наверное, тоже есть… У государства нет, у него есть… Я к нему иду, достаю из кармана свои деньги, он достает из подвала свои запчасти. Мне хорошо, ему еще лучше…

– Не понимаю, – позволил себе вставить Прохор Евгеньевич. – Одно дело – легковушка!… А трактор? Трактор же колхозный. Пусть колхоз и покупает у того человека запасные части. Зачем вам платить свои деньги?

– За справку! – вставил круглоглазый Полад, продолжая уминать лаваш с сыром и зеленью. – Давай выпьем. Ты тоже, Чингиз, позвал гостей, а сам какие-то глупости рассказываешь.

– Вот! – поднял смуглый палец Чингиз. – Брат правильно говорит: за справку!… Ладно, выпьем!

Молодые люди дружно выпили.

Дарья Васильевна сделала глоток, сплюнула и сказала: «Дрянь!»

Варвара Сергеевна понюхала, отодвинула стакан.

Прохор Евгеньевич, точно кот, украдкой лакнул языком и что-то проурчал.

Лишь солдатик Витя с самого начала честно и решительно отодвинул стакан. Конечно, если бы он взял стакан в руки, то обязательно бы выпил, залпом, не морщась. Но Витя был активным противником алкоголя…

– Кто наверняка понимает в этой чаче, так это наш проводник, – Варвара Сергеевна брезгливо поднесла ко рту кусочек фиолетового баклажана.

– Куда делся наш проводник? Может быть, он выпал из вагона? – общительно поддержал Прохор Евгеньевич. Ему так хотелось быть в компании своим парнем, прорвать холодок отчуждения «милой Вареньки», как он уже называл про себя соседку по купе. – Так за какую же справку вы приобретаете запасные части на свои деньги? – Прохор Евгеньевич чувствовал, что его любопытство чем-то по вкусу добрякам-кавказцам, а кроме того, и на самом деле было интересно.

– Не знаю, как там у вас… А у нас надо получить справку у председателя колхоза. Что везешь свои фрукты. Или там зелень-мелень. Как сказать по-русски? – и Чингиз обратился к товарищу на непонятном языке.

– Излишки, – подсказал тот.

– Излишки, – подхватил Чингиз. – Если я в плохих отношениях с председателем, он справку не даст. Или будет ждать, когда фрукты испортятся. А если у нас хорошие отношения – он даже грузовик даст, фрукты на базар везти… Не знаю, как у вас, а у нас – я везде должен платить деньги. За запчасти платим, председателю – платим. На дороге через каждый поворот ГАИ стоит. Он стоит на дороге, а рядом собственные «Жигули» отдыхают. Или «Волга». Откуда у простого милиционера собственная «Волга»? Это все мои фрукты, зелень-мелень. Приезжаю на базар. В базарком плати, за место плати, доктору плати. Весы взял – плати. Фартук дали – плати. Гири, тоже плати! – Чингиз распалился, видно, не очень-то крепок оказался перед чачей. – А где мне столько фрукты взять, чтобы всем платить? Сухой лето, вода нету. Везу воду – тоже плати. Или в прошлом году такой град был. Правда, тут никому не плачу… В деревне жить трудно. Не знаю, как у вас, – у нас с маслом трудно, с мясом трудно…

– Ну, ты даешь! – задиристо выкрикнула Дарья Васильевна. – Если вы в деревнях скотину не можете держать, то так вам и надо!

– Ай-ай, какой горячий старушка! – Чингиз повел руками, призывая всех посмотреть на бабку Дарью. – Интересно! Корова кушать не хочет? А что ей кушать, если везде хлопок растет и виноград? Ладно, пусть не корова! Даже барашек, для которого сухой колючка, как для меня шашлык, – и то стоит, не знает, куда идти. Кругом хлопок и виноград. Заготовка! Зачем так много хлопок? Все равно половину не убирают, так и остается в поле. Или виноград! Что, пьяных у нас мало, не хватает?… Поэтому в деревне с мясом трудно, с маслом трудно. Большие деньги платим за них… Поэтому цена на фрукты такая, что, клянусь, самому продавать стыдно. А что делать?

– Какой же ты спекулянт? – Дарья Васильевна участливо всплеснула руками. – Ты честный колхозник!

– А я что говорю? – Чингиз все продолжал жестикулировать. – Все думают, что я спекулянт. Подходят на базаре, цену узнают и говорят: «Спекулянт проклятый, милиции на тебя нет!» А мне что делать? Смеюсь. Разве каждому расскажешь, где настоящий спекулянт сидит, который с колхозника шкуру снимает, как с барашка.

– Ну, вы не совсем правы, – вступила Варвара Сергеевна. – Сколько на базарах проходимцев. У колхозников скупают и продают.

Молодые люди дружно загомонили. Видно, Варвара Сергеевна задела больное место. Несколько минут они сыпали проклятия на головы перекупщиков и успокоились очередным глотком чачи. – Думаешь, перекупщиков начальник базара не знает? Или милиция? – продолжал Чингиз.

– Всех в лицо знают. За руку здороваются, – добавил Полад. – Вот и соображай, если голова есть.

– Хорошо, ребята, что же делать? – растерянно обронил Прохор Евгеньевич.

И все рассмеялись.

Встречный поезд рванул тяжелым ветром по стеклам и пошел громыхать, гоняя мимо окна пунктирные тени. Наконец, проскочил…

– Что делать? – поддержал Чингиз. – Расстреливать надо. На площади. И по телевизору показывать… Через неделю все взяточники и спекулянты пропадут. Нет?

– Клянусь мамой! – поддержал Полад.

Опять все помолчали.

– Это не метод, – вздохнул Прохор Евгеньевич. – Нельзя человека за какие-то деньги или там фрукты жизни лишать. Это противоестественно. – Уловив на себе потеплевший взгляд «милой Вареньки», скрипач приободрился. – Да и вообще… Известно – не то в Иране, не то в Ираке, не помню точно… За воровство отрубали руку. Но я не о том…

– Чего, чего? – напряглась Дарья Васильевна. – Ну и голос у тебя, Проша, точно не мужик вовсе. Еще и колеса стучат.

– Прохор Евгеньевич говорит: руку за воровство отрубают, – вежливо пояснил солдат Витюша.

– Это где же? – охнула Дарья Васильевна.

– В некоторых отсталых странах, – вновь терпеливо пояснил Витюша.

– Но что характерно – именно во время экзекуции резко участились факты воровства…

– Мало рубили! – с издевкой произнес молодой человек из служебного купе.

Никто и не заметил, как он появился в коридоре.

Прохор Евгеньевич был явно недоволен этим явлением. Он передернул плечами, показывая, что считает шутку неуместной, и продолжил, глядя на Варвару Сергеевну:

– Человек смотрит на казнь, а в это время карманы его и очищают. Сам читал в какой-то газете, – но голос его уже потускнел.

Варвара Сергеевна сжала зубами кусочек сыра. Сыр ей нравился…

– Господи, да ну их к бесу, этих жуликов! – воскликнула она. – Как называется эта трава, Чингиз?

– Рейхан… Говорят, она возвращает молодость. Конечно, вам не надо.

– Вам надо нечто иное, – дерзко вставил молодой человек из служебного купе.

Варвара Сергеевна не удостоила его взглядом.

– Надо, сосед, надо, – улыбнулась она Чингизу. – Особенно, когда рядом взрослый сын, – она погладила солдатика по колену.

Тот нахмурился, но промолчал, продолжая жевать бутерброд.

Какая-то неловкость вдруг возникла в компании этих малознакомых людей. Чем объяснить эту неловкость? Может быть, нескладный скрипач чем-то смущал спутников. Или бабка со своим хитроватым прищуром острых глаз… А возможно, появление молодого человека из служебного купе с его нагловато-развязной интонацией низкого, сочного голоса…

Бывает же так: кажется, что все сложилось, что все как-то притерлись друг к другу, и неожиданно стала зримой несовместимость людей, та, которую не снять никаким застольем, никаким душевным разговором. И самое разумное – разойтись по своим углам, унося с собой остатки дружеского тепла…

– А что, проводник все не появлялся? – спросил молодой человек из служебного купе. Он уперся подбородком в согнутую руку и, переводя взгляд узких голубых глаз с одного обитателя купе на другого, неизменно возвращался к Варваре Сергеевне.

– Мы как-то не очень следим за проводником, – Прохор Евгеньевич решил превозмочь себя и осадить нахала. – Полагаем, что это его прерогатива – следить за нами…

Молодой человек усмехнулся, продолжая глядеть на Варвару Сергеевну.

– Слушай! Зачем тебе проводник? – проговорил опьяневший Чингиз. – Садись с нами. Кушай, пей! Угощаем…

Но приглашение радушного кавказца повисло в воздухе – молодой человек ушел в свое купе.

2

Игорь лежал на комковатом пятнистом матраце, вслушиваясь в голоса, что прорывались сквозь переборку. В соседнем купе веселились вовсю. А здесь, в колодезной глубине служебки, сидел у окна мрачный старик и щурил слезящиеся глаза на сизый вечерний пейзаж, что лентой разворачивался в направлении, обратном бегу поезда…

Они молчали уже не меньше часа. Лишь изредка старик отводил лицо от запотевшего стекла и, прислушиваясь к веселому шуму за стеной, произносил в пространство:

– Господи… не дадут спокойно доползти до могилы, не дадут.'

– Ну уж бросьте, Павел Миронович, в этом деле вас не оставят на произвол судьбы. Помогут! – подхватил Игорь с серьезной суровостью.

Старик пальцами пригнул ворот плаща и по-птичьи склонил плоскую голову набок, высматривая на полке своего попутчика.

– Игорь… я вас знаю с детства. Но не думал, что вы можете быть таким жестоким.

Игорь с трудом сдерживал себя. «Может, пойти к соседям? – подумал он. – Звали ведь». Он вспомнил женщину из соседнего купе. Только вот молодые люди вокруг нее несколько осложняли обстановку…

– И угораздило меня сунуть в тюк пижаму, – захныкал старик. – Теперь что – в плаще спать?

– Предупреждал же вас, – съязвил Игорь. – Столько барахла напихали в эти тюки. Где только вы его набрали?

– Долгая жизнь. Вы еще молоды, не судите.

– А тарелки зачем? Неужели у вашей сестры не найдется для вас лишней тарелки?

– Не трогайте мою сестру. Она святой человек, – и, помолчав, старик добавил: – Ваша матушка тоже о ней говорила дурно.

– Может, у моей матушки были на то основания? – не удержался Игорь и, упреждая кудахтанье старика, сказал: – Ладно, успокойтесь. Я дам вам свой тренировочный костюм.

– Спасибо! – старик, пытаясь устоять слабыми ногами на живом полу, принялся стаскивать с себя плащ.

Игорь вытянул с антресолей чемодан. Тренировочный костюм оказался уложенным в самый низ.

Старик достал из внутреннего кармана багажные квитанции и бросил на Игоря озабоченный взгляд. Уловив момент, он с завидной быстротой расстегнул брюки и, добравшись до полотняного кармашка, что серой заплатой виднелся на голубых байковых подштанниках, торопливо упрятал квитанции и пристегнул булавкой…

– Трудно быть богатым человеком, – невзначай отметил Игорь, выволакивая на свет тренировочный костюм.

– Бедным быть трудней, – пробормотал старик.

– Не спорю, – Игорь швырнул ему костюм и вышел в коридор.

Вагон уже принял жилой вид. С полок свешивались небрежно заправленные простыни, сползающие одеяла. Чьи-то голые ноги горбатым мостиком перекинулись через проход. Малыш бегал вдоль коридора, издавая ликующие вопли. Устойчивый дух общежития уже настоялся в вытянутом жилище на грохочущих железных колесах, несмотря на легкий ветерок, праздно гуляющий по коридору…

Из соседнего купе доносился негромкий разговор. Бабка в платке, опавшем на ворот зеленой кофты, оглядела Игоря цепким взглядом.

– Что, милай, взопрел в своем тереме небося, – общительно проговорила Дарья Васильевна, радуясь новому лицу.

– Весело у вас. Едите-пьете сладко, – в тон ответил Игорь.

– Садись к нам, дорогой, – предложил подвыпивший Чингиз. – Прохор, подвинься… У Прохора есть скрипка, он сыграет. Сыграешь, Прохор? «Шалахо» знаешь? Танец такой… Наверно, кроме лезгинки ничего не слыхал?…

Пассажир средних лет, который относился к Игорю настороженно, засопел и отвернулся.

Игорь намеренно не смотрел в глубину купе, где у окна, вежливо оборотив скучающее лицо к спутникам, сидела Варвара Сергеевна. Напротив нее, ловя уходящий дневной свет, уткнулся в книгу солдатик.