– Кто? Танька-Мимоза? Нет, не она… Но если честно – одно к одному, – Магда швырнула тряпку на шкафчик и села. – Мне Косилка настроение крепко испортил, ревизор с Оленьего ручья… Дерьмо мужик. Сижу и думаю: ведь он встречает порядочных людей, «здрасьте» говорит. Руку жмет. На праздники ходит, поздравляет. Его поздравляют. Детей воспитывает, паразит!

– Ну… а мы с тобой лучше? – Аполлон умолк. Он вспомнил последний разговор с Яшей-проводником. Но удержаться не мог, видимо, эта тема занозой впилась в сердце, не было никакого удержу. – Лучше, скажи? Я, ты, Елизар твой, Яков, Серега Войтюк, братья единоутробные! Лучше?

Магда молчала. Потом тяжело вздохнула и проговорила упрямо:

– Елизар лучше. Да, он такой же, как и вы и мы, но… другой.

– Да-а-а, – Аполлон качнул головой. – Может быть. Разглядела, значит.

– Разглядела. У меня зрение хорошее! – резко ответила Магда. – А если мы все такие, то и нечего, знаете… Сами-то! Оставили всю бригаду без прикрытия. Кто так поступает? А если бы попался нормальный ревизор? Составил бы штук пять актов на бригаду. Хорошо это?!

– Хорошо, Магда, – негромко вставил Аполлон.

– Кому хорошо, интересно?… Да что с вами, Аполлон Николаевич?

– Ты ведь, Магда, другая. Совсем другая. Почему тебе хочется казаться не такой, какая ты есть?

– Аполлон Николаевич… я – одинокая женщина, с дочкой на руках…

– Вот и выходи за меня замуж.

Магда ждала от начальника поезда всего. И крепких слов, и ухаживаний, и серьезных разговоров, и соленых шуток… но такого. Она сомкнула тонкие губы и провела ладонью по лбу.

– Выходи за меня замуж, – повторил Аполлон с каким-то удовольствием.

Иной раз произнесенная фраза возвращает к мысли, которая, казалось, должна предшествовать этой фразе. И лишь потом убеждаешься, что фраза выражает именно то, что томит душу, смущает покой…

– Сказали, не подумав, – повела головой Магда.

– Уже подумал. Успел, – улыбнулся Аполлон. – Я тоже одинокий человек. Да, женат. Есть и дочь у меня… Но я одинокий человек. И мне кажется, я люблю тебя… Твои отношения с Елизаром, понимаю. Но я тоже не святой, Магда…

Какой-то пассажир сунулся было в купе, перепутав со сна двери, и, извинившись, удалился.

Поезд шел как-то нервно: то набирая скорость, то притормаживая. Обычно на этом участке ход держался равномерным, и такая сумятица настораживала. Чего доброго, в Москву прибудет с опозданием.

– Вы не подумали, Аполлон Николаевич, – Магда уже овладела собой. – Я очень похожа на вашу жену. Не внешне, нет… Я и моложе и… Мы с ней там схожи, – Магда ткнула себя в грудь.

– Нет, вы разные, – горячо проговорил Аполлон. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Вы – разные! Ты никогда не предала бы меня. А она предает, ежедневно. Не как женщина, нет. Для этого она слишком ленива. Она предает меня иначе. Она не примет любого моего желания, любого моего поступка, если он расходится с ее настроением, с ее интересами. И так она воспитала дочь. Алина давно не любит меня. Не знаю – любила ли вообще когда-нибудь? Что касается меня – я ее никогда не любил. Надо мной всегда висело чувство долга, сковывали традиции моей семьи. Воспитание, черт бы его взял. С детства мне внушали, что семья – святое дело. Что бы ни происходило – семью нельзя ломать. Неизвестно, что еще тебя ждет с другой женщиной, а здесь уже все устроено… С годами меня все больше охватывало равнодушие, понимаешь. Я как вол терпеливо сносил все ее удары, привык к ним, я стал их не замечать. Я заболел ужасной болезнью – равнодушием к собственной судьбе… Однажды я проснулся и поймал себя на том, что думаю о тебе. Странно! Столько лет мы знакомы, и вдруг понял, что ты моя судьба… Я знал многих женщин. Разных. Некоторые из них пытались оторвать меня от Алины. Но я не поддавался, потому что был равнодушен к себе… И самое странное, почти мистическое: как бы близко ни складывались мои отношения с другими женщинами, в какое-то мгновенье я видел тебя, только тебя. Просто наваждение… В последнее время мне стало совсем невыносимо, Магда. Куда уходит моя жизнь? Мне сорок шесть, а что я значу? Ничего! Старые друзья ушли в свои жизни, а новые… Ты их всех знаешь, в одной тележке катаемся…

– Многие из них неплохие люди, напрасно вы так, – вставила Магда, скрывая растерянность.

– Неплохие, согласен. Только другие.

– И я такая же.

– Ты другая. Ты даже не знаешь, какая ты, – Аполлон тронул Магду за руку. – Ты не отвечай мне. Повремени, подумай… Я сойду в Москве, вместо меня останется Яков. В Харькове или в Минводах я вас нагоню. – И, упреждая возможные расспросы о цели, Аполлон поднялся и шагнул за порог.

Магда не собиралась ни о чем расспрашивать. В желтоватом свете дежурных лампочек ее лицо казалось особенно милым и непривычно беззащитным…

2

Аполлон Кацетадзе миновал пустой коридор купейного вагона, перешел в плацкартный. Дверь служебки Елизара была плотно сдвинута. В груди Аполлона защемило. «Он действительно славный человек, этот Елизар, – подумал Аполлон. – Но при чем тут Магда?» Однако настроение поднялось. Аполлон прошел коридор и шагнул в тамбур.

– Все стоите? – весело произнес он, повернув голову к глухо закрытой правой двери.

– А что, начальник? Пересчитали колеса? – спросил молодой человек. – Ни одного не потеряли?

– Колеса на месте. И вы на месте, – Аполлон вступил на танцующие в сатанинском веселье переходные трапы.

– Все на своих местах, начальник! – Молодой человек захлопнул за Аполлоном тяжелую тамбурную дверь. – Вас не продует, Варвара Сергеевна?

– Сейчас вернусь в купе, – ответила женщина. – Что-то мы с вами увлеклись.

– Ну так… Такая беседа.

– Какой-то странный вы человек, Игорь.

– Никак не забудете коробку зефира?

– Почему же? Думаете, мне в диковинку получать подарки?

– Вот еще! – усмехнулся Игорь. – Впрочем, от кого может получать подарки ветеринарный врач? От козы?

– О, вы плохо знаете нашу службу, – засмеялась Варвара Сергеевна. – Потом, я имею дело не с козами, а с пушным зверем… Ладно, пойду спать. И не задерживайте меня, я устала.

Час назад Варвара Сергеевна вышла в тамбур подышать свежим воздухом. Она и не думала, что к ней привяжется этот молодой человек. Явился, как черт из бутылки, со своими любезностями. Но границы не переступал, и у Варвары Сергеевны не было повода возвращаться в душный вагон… Поначалу она отмалчивалась, но постепенно Игорь втянул ее в разговор. И даже чем-то заинтересовал. И Варвара Сергеевна незаметно для себя поведала ему свою жизнь. Временами она умолкала, удивляясь себе, с чего она так разоткровенничалась, но вскоре вновь затевался разговор, и ее было уже не удержать. О муже своем Варвара Сергеевна вообще могла говорить часами. Одно время тот служил летчиком на международной линии и забил голову своей памятливой супруги самыми невероятными историями. Теперь, слава богу, мужа списали из авиации и он работал в том же совхозе механиком… Игорь слушал о черных ночах Бомбейского аэропорта, где ошалевшие от жары священные коровы могут гулять и на взлетной полосе, вызывая ужас у летчиков. «Бедные коровки, – сочувственно говорил Игорь, желая чуть-чуть приостановить поток информации со стороны разохотившейся пассажирки, – в одурманенной религиозными предрассудками стране они совершенно лишены ветеринарной помощи», Варвара Сергеевна согласно кивала и, ничуть не умеряя пыла, приступала к очередной истории, которая происходила с ее славным мужем на других континентах… И поезд, точно мощное животное, рвал ночную мглу, оставляя на полотне дороги световые плюхи вагонных окон. Случайные огоньки, точно спелые неубранные дыни, желтели на черной простыне поля. Варвара Сергеевна умолкла, пытаясь разглядеть в этих огоньках признаки близкой станции. А возможно, ее фантазия видела в них алмазную россыпь ночного Мехико, куда летал ее супруг во время чемпионата мира по футболу в далеком семидесятом году…

В разгар захватывающей дух очередной истории дверь отворилась и в тамбур вперлась Дарья Васильевна, егозливая старушенция, озабоченная тем, чтобы не упустить станцию Армавир. Там ей надо швырнуть на перрон цинковое ведро, взятое в долг у кумы. Хотя до Армавира еще ехать и ехать. Кроме беспокойства за судьбу цинкового ведра, Дарью Васильевну заботило и долгое отсутствие соседки по купе… Вышла в тамбур, и нет как нет. И братья-колхозники значились на своих полках, и Проша-скрипач похрапывал над головой, и солдатик Витюша сопел в стенку, а вот матери его на месте не было… Разглядев в полумраке тамбура Варвару с постылым нахалом из служебного купе, старая всерьез расстроилась.

– А-а-а… Соблазнил он тебя конфетами, Варвара!

– Слушай-ка, бабка, – отвечал опешивший Игорь. – Ты что, участковый уполномоченный? Или добровольная дружина? Ну мне эти активисты, елки-палки. Спать ночью надо, а то сидит, точно сова, глаза таращит.

– Спа-а-ать, – растерялась бабка. – А чемоданы упрут?

Она не ожидала такого отпора. И Варвара характер проявила. Видно, ей очень уж хотелось досказать историю, что произошла с ее благоверным в небе Испании… Она резко осадила старую. Дарья Васильевна струхнула. Поправила выбившуюся из-под платка худосочную косицу и вернулась в вагон. Игорь одобрил поведение Варвары Сергеевны.

– Да, общение с животным миром придало вашему характеру черты некоторой суровости, – проговорил он. – Это мне нравится…

Вскоре после старушки в тамбур явился и Прохор Евгеньевич, скрипач. Вернее, он лишь отворил дверь и высунул в проем крепкую голову борца. Круглые удивленные глаза уперлись поначалу в Игоря, потом переползли на Варвару Сергеевну…

– Есть вопросы, маэстро? – спросил Игорь.

– Нет, извините, – стушевался скрипач, но голову не убрал.

– Простудитесь, Прохор Евгеньевич, – довольно грубо проговорила Варвара Сергеевна, она еще не остыла от разговора со старушкой.

Прохор Евгеньевич скрылся в коридоре.

– Дядечка явно к вам не равнодушен, – проговорил Игорь.

– Ну его! Рукопожатия собирает, ненормальный! – ответила женщина. – Каких только психов не носит земля!

Потом появился начальник поезда – тощий и усатый. Он шел от головы поезда к хвосту. Внимательно оглядел стоящих в тамбуре, но ничего не сказал. Минут через сорок начальник возвратился обратно. К тому времени Варвара Сергеевна заметно подустала. Да и озябла – не меньше часа стоит в ночном тамбуре…

– Ну пожалуйста… Еще десять минут, – произнес Игорь.

Его красивый низкий голос сейчас звучал на какой-то срывающейся ноте. Сутулые плечи острее подались вперед, округляя спину. Да и во всем облике появилась странная рыхлость. Варвара Сергеевна бросила на ночного собеседника строгий взгляд. С самого начала ей показалось, что Игорь чем-то взволнован. Потом, во время разговора, она привыкла к нему. А сейчас вновь почувствовала необъяснимую странность…

– Вы себя хорошо чувствуете, Игорь? – вырвалось у Варвары Сергеевны.

– А что? – оборвал ее Игорь. – Кажется, мы с вами даже шутили.

– Меняетесь вы как-то… Точно вас вдруг начинает лихорадить.

– Стоим тут не меньше часа.

– Я сразу обратила внимание, когда вы только появились.

– Нет, нет… Я прекрасно себя чувствую.

– Ну и ладно, – вздохнула Варвара Сергеевна. – Я все же пойду.

– Скажите… Вы вот ветеринарный врач… Вы не наблюдали – животные чувствуют свою смерть? Заранее, что ли.

– Животные? Да, – кивнула Варвара Сергеевна. – Причем менее высокоразвитые чувствуют смерть острее, что ли. Странно, но так… Скажем, намеченная на убой овца или корова… Они как бы готовятся к этому сами. И подчиняются судьбе с покорностью. Умирая как бы загодя до того, как свершается физический акт смерти… А что?

– Скажем, мотылек. Порхает себе, и вдруг вы его прихлопнули. Ведь до этого он не сидел в ожидании, сложив крылышки, а порхал.

– Не знаю, как там мотылек, – раздраженно ответила Варвара Сергеевна. – А овца или там баран… Странные вопросы вас интересуют в шесть часов утра, Игорь.

Она окинула собеседника плывущим взглядом.

Удлиненное лицо Игоря покрыла бледность, а узкие глаза глубоко спрятались. Руки сжимали решетку у стекла выходной двери. Казалось, он пытается погасить в себе сильную боль, и это ему не очень удается… «Маньяк какой-то, – вдруг пронеслось в сознании Варвары Сергеевны, разом выталкивая из памяти вскользь оброненные фразы Игоря о судьбе, о смерти, придавая этим фразам особый жуткий смысл. – Сейчас распахнет дверь и столкнет меня. На полном ходу. И никто ничего не услышит…» Мысль эта парализовала Варвару Сергеевну. Она чувствовала, как деревенеют, словно под наркозом, ее рот, губы, как спазмы стискивают горло. Она хотела что-то произнести, но не смогла, а лицо исказилось гримасой. Ноги стали чужими. Со страшным усилием она сделала шаг к коридорным дверям…

Игорь схватил ее за плечо и притянул к себе, в то же время прижимая к решетке окна.

– Побудьте еще немного, умоляю вас, – шептал он.

– Не… надо, – словно в подушку произнесла Варвара Сергеевна. – Отпустите меня… Я боюсь…

– Ну вот еще, ну вот еще! – торопливо выговаривал Игорь.

Его пальцы, сжимающие плечо, источали снежный холод. Она рванулась к коридорной двери. Лишь слух в последний момент впечатал невнятное бормотание: «Куда же вы? Побудьте еще, прошу вас, пожалуйста…»

Игорь остался в тамбуре, приблизив лоб к прохладному стеклу. Он успокаивался, не вникая в то состояние, в которое был опрокинут мгновение назад, чувствуя лишь жар в голове и тяжесть во всем теле. Он провел языком по сухим губам, ощущая шершавость невесть откуда взявшегося песка.

С силой оттолкнувшись от стекла, он вернулся к себе, в темное купе, наполненное протяжным воющим храпом старика. Этот храп и выгнал Игоря в тамбур час назад…

Однако сейчас храп не слышался, и темноту купе нарушал лишь монотонный рокот колес.

– Где вы ходите? – спросил Павел Миронович из темноты.

– Пока еще в пределах вагона, – вяло ответил Игорь. – Вы так храпите… Я мог спрыгнуть с поезда.

– Я сильно храплю? – в тоне Павла Мироновича звучало наивное любопытство.

– Как вам сказать? – Игорь чувствовал, что его покидает опустошенность, что он вновь обретает злость и напор. – За подобные шумовые эффекты надо штрафовать как за нарушение общественного порядка.

– Толкнули б меня, что ли? – промямлил старик.

– Куда? – Игорь удивился простоте этого короткого вопроса, так много сейчас в себя вобравшего. И, не выдержав, добавил: – Под колеса?

– Ну вот еще, – серьезно ответил Павел Миронович. – Не каждый на это способен.

Игорь нащупал край полки, чуть сдвинул ноги старика и сел. Он молчал, он понимал, что любое сказанное сейчас слово будет невольно углублять неожиданно возникшую тему разговора…

– Что вы молчите? – спросил Павел Миронович и, не дождавшись ответа, принялся поворачиваться на спину, кряхтя, охая, стягивая одеяло и матрац. – Господи, переворачиваюсь, точно шкаф, – укорял он себя и, наконец успокоившись, произнес: – Сон мне снился…

– Что пропали ваши тюки с барахлом?

– Нет. Мне снилась ваша мама, Игорь. Приходит ко мне домой и говорит: «Торопись, Павлуша, сегодня уже суббота».

– Допустим, сегодня только четверг, – буркнул Игорь.

– Да, да… Так и сказала: «Сегодня уже суббота». И одета была как-то странно. В платье таком, с оборочками…

«Перестань вспоминать мою мать! – мысленно закричал Игорь. – Даже во сне! Ты гадкий, глупый старик! Ты сломал ей жизнь, вогнал в гроб отца. Я ненавижу тебя! Чем ты ее так околдовал, что я вынужден тебя сопровождать по ее просьбе?! Больной! Старый! Я ненавижу тебя! Я готов сбросить тебя с поезда…»

Но Игорь молчал. Он видел умоляющие глаза матери. Слышал ее голос: «Тебе, сын, этого не понять. Я и сама не знаю. Это как наваждение…»

Постепенно гнев отпустил Игоря, ослабевший, он полез на свою полку…

– А она и говорит мне, – вновь проговорил старик.

– Кто?

– Ваша мать. Во сне… Говорит: «Ступай, Павел, позови Кирилла». Отца твоего, стало быть…

Игорь помолчал, потом проговорил глухо:

– Что-то вы о смерти часто говорите.

– С таким проводником только о ней и говорить, – ответил старик. – Ушли куда-то ночью. А я чуть не преставился. В глазах круги, в голове звон, тошнота. Пришлось укол сделать вне очереди. Куда вы ходили?

– Куда можно пойти в вагоне ночью?

– Вас не было довольно долго. А у меня такая болезнь, неизвестно, как себя через минуту поведет, – старик беспрестанно ворочался на своей лежанке…

Игорь знал, что больные диабетом во время приступа начинают вести себя словно наскипидаренные. Суетятся, не находят себе места, врачи рассказывали на «скорой». Без присмотра их оставлять нельзя – могут что-нибудь сотворить…

Старик резво вскочил на ноги. В мятом тренировочном костюме он выглядел жалким.

– Помогите мне, Игорь, – он принялся дергать дверь. – Выйти хочу.

– Замок заедает, вы знаете, – недовольно проговорил Игорь.

Старик оставил дверь, метнулся к окну и принялся скоблить стекло худыми слабыми пальцами.

– Душно мне, душно. Откройте окно. Или я его выломаю.

– Ну знаете! – Игорь спрыгнул с полки и обхватил старика за плечи. – Успокойтесь, Павел Миронович, успокойтесь.

Старик пытался выскользнуть из крепких рук опекуна, но постепенно смирился, затих. Игорь усадил его на полку, затем завалил на спину и уложил ноги. Старик с шумом вздохнул и закрыл глаза.

Игорь накинул на него одеяло и вернулся на свою полку.

Глава вторая

1

Свиридов поднимался по эскалатору станции метро «Лермонтовская». До начала коллегии оставалось не более часа. А он рассчитывал побывать в нескольких нужных отделах, условился по телефону еще в Северограде. Правда, в день коллегии разговоры комкались, но кое-что решить он успеет.

Толпа запрудила тротуар перед входом в метро, самое горячее утреннее время. Крепкие дубовые двери были распахнуты, затягивая бесконечную людскую массу, подобно гигантской воронке. Часы пик! Непосвященному и невдомек, какими сложностями оборачиваются для железной дороги такие вот «пиковые» ситуации. Взять, к примеру, конец августа, когда после летних каникул собираются студенты и школьники. И всем надо к первому. Вагонный парк выталкивает в маршрут все ресурсы. Но это еще игрушки в сравнении с тем, что происходит в зимние каникулы в январе, когда в самые морозы приходится на десять дней поднимать вагонный резерв страны. Оборудовать, созывать проводников-сезонников, а среди них всякие попадаются люди. Сколько жалоб падает на это время! Представили бы эти жалобщики ту работу, которую надо проделать ради десяти дней января, когда вагоны примерзают к рельсам. А если бы начинать каникулы не разом с первого января? Растянуть бы их дней на пять, облегчить судьбу железной дороги? Всем была бы польза. Не говоря о том, что вагоны не стояли бы без толку десять дней в ожидании возвращения домой отдохнувшей ребятни, а работали бы с перекрытием. Тогда и пишите свои жалобы, если что не так! Нет, только наступит первое января – поднимаются всем миром. Попробуй тут, управься… Вот какие мысли обычно овладевают железнодорожником при виде людской лавины в часы пик…

Свиридов вышел на площадь и направился к переходу, что широкой тельняшкой сушился на сером асфальте Садового кольца. Еще на середине перехода он приметил, как у подъезда министерства остановился черный лимузин. Из салона вышел заместитель министра, хлопнул дверцей, но в подъезд не вошел, а так и стоял, чего-то дожидаясь.

– Тебя жду, Алексей Платонович, – произнес заместитель министра навстречу Свиридову. – Подъезжаю, гляжу, ты вроде спешишь.

– Я, Сергей Сергеевич, – Свиридов пожал протянутую руку. – Собрался навестить кое-кого до коллегии.

Заместитель министра взял Свиридова под руку, отвел в сторону, к сырой с ночи стене здания. Его форменная фуражка едва дотягивалась Свиридову до подбородка. Из-под лакового козырька фуражки поглядывали по-утреннему оттаявшие глаза.

– Ты что же, Алексей Платонович, вчера отчебучил у банкиров, а? – Заместитель министра не отпускал руки Свиридова.

– Что, уже известно?

– А ты думал! Тут же позвонили: что, мол, это за архаровец на Североградской командует?

– Так и сказали? – засомневался Свиридов.

– Ну не совсем так. Но смысл… Отдубасил, понимаешь, начальника отдела, – засмеялся заместитель министра.

– Отдубасил, – хмыкнул Свиридов. – Только и было, что тряхнул его за ворот.

– Этого мало? Ну и орел! Как же это случилось? Ты уж не таи, выкладывай как на духу.

Свиридов отвернулся в сторону, точно нашаливший школьник. И молчал.

– Может, зайдем в здание? Что мы здесь стоим? – вздохнул он.

– Нет, ты тут доложи. Там для твоего озорства у меня времени не будет. Говори, не таись.

Свиридов принялся рассказывать… Приехал он со своими помощниками вчера в Стройбанк. Надо было заручиться их поддержкой в восстановлении забытых еще с войны третьих путей на подходе к Северограду. Необходимость этих работ доказана. Дорог был каждый день, и Свиридов решил строить частями, по мере готовности проекта… Всех он сумел убедить. Сам приезжал в организации и не покидал кабинетов, пока не заручался поддержкой. Дело доходило до курьезов. Один из его помощников, узнав о «слабости» директора проектного института, приехал на прием со знаменитой на всю страну эстрадной певицей, в присутствии которой и сдался строптивый директор-меломан. Вот она жизнь! И не поверишь, если услышишь… Постепенно Свиридову покорился и Дорстройтрест, управляющий которого согласился вести работы, но на особых условиях: путевое хозяйство наладит служба пути управления дороги, всю энергетику оборудует служба электрификации. Ну и хитрец! За одну реконструкцию полотна будет все лавры собирать! Но Свиридов согласился, не до славы ему. Выхода не было – первый квартал на исходе, а тут такие предстоят работы. Надо начинать, надо начинать! Нельзя медлить и часа. Это понимали в Министерстве, изыскивали всяческие лазейки. И шпалами помогли, и рельсы нашли… Все бы ладно, только встал на пути Стройбанк. Уперлись – ни в какую! «Год начался, по всем работам титулы закрыты, нет лишних денег. Планируйте на будущий год, если еще успеете…» С одним из финансистов и схлестнулся вчера Свиридов. Началось все в кабинете заместителя управляющего. Свиридов приехал в банк не один, с помощниками. Привезли для убедительности графики, таблицы, схемы. Было ясно, что без третьего пути Североградской дороге несдобровать, что это не прихоть. Заместитель управляющего поддержал Свиридова. И тут влез этот страж финансовой дисциплины, из транспортного отдела. Принялся нашептывать, нашептывать на ухо заместителю управляющего: и что в Госплане не разобрались, и что это противозаконно… Казенная душа! Все же заместитель управляющего решил: будем финансировать, и баста!

– Ну, а когда мы вышли из кабинета, тот самый хмырь из отдела транспорта… Синицын, что ли? – силился вспомнить Свиридов.

– Синицын, – подтвердил заместитель министра. – Знаю его.

– Так этот Синицын в коридоре обернулся ко мне, сложил дулю и крикнул как ненормальный: «Вот вам деньги! Не подпишу! Авантюристы!» Ну я и не выдержал…

– Вот как?! – удовлетворенно отметил заместитель министра. – И были свидетели? Что он тебе дулю показал.

– Ну! Ребята даже рты пораскрывали.

– И ты, значит, его поставил на место, – определил заместитель министра.

– Да нет, просто попенял, – Свиридов развел руками. – Встряхнул легонечко за лацканочки. Сказал, что он – чиновник, казенная душа. Что если он не подчинится указанию и примется искать блох, чтобы отказать в финансировании, то я его вздую при всех.

– Так и сказал?!

– Не помню дословно, но по смыслу так.

– Да. Вполне современный метод решения деловых вопросов.

– Он уже пожаловался?

– Не он. Нашлись доброхоты. Позвонили мне.

Свиридов хотел спросить, знает ли об этом инциденте министр. Но сдержался. Могло бы не так прозвучать.

– Черт с ним! – проговорил Свиридов. – Пусть раздувает кадило, лишь бы денег дал. И такая козявка, понимаете… Начальство – за, он – против!

– Козявки иной раз погоду и делают, слонами себя мнят… Думаю, теперь он деньги даст, – подытожил заместитель министра. – После скандала не может не дать. Подумают, что со зла мстит… Он тебя в другой раз на крючок насадит.

– В другой раз ладно, – сказал Свиридов. – Мне бы пути построить, кислород дороге вдохнуть. А там пусть казнят, согласен.

Свиридов собирался выступить сразу после докладчика. И в ожидании просматривал бумаги. В основном это были предложения отца и сына Кацетадзе, только приправленные данными последних нескольких месяцев…

«Современный пассажирский поезд, состоящий из восемнадцати вагонов, вмещает около восьмисот пассажиров и по объему услуг равен крупной гостинице, – прочел Свиридов на первой странице, – при этом условия работы в поезде намного сложнее, а обслуживающий персонал во много раз меньше. Покупая билет, пассажир оплачивает и услуги, которые дорога обязана ему предоставить. Однако с уровнем этих услуг пассажир сталкивается непосредственно после начала поездки, исключая тем самым право выбора или отказа от поездки. Поэтому основная масса жалоб падает на качество обслуживания, а не на перевозку как таковую».

Свиридов перелистал несколько страниц. Он вспомнил Аполлона. Их последний разговор по телефону. Конечно, Свиридов мог взять его с собой на коллегию. Но не взял. Почему? Может быть оттого, что не хотел разочаровывать, если сообщение коллегия примет с прохладцей. Или возможно сам до конца не был уверен, что выступит именно с этими предложениями. Точнее – доложит коллегии именно так, как написано на этих страницах, – ведь кое с чем Свиридов был не согласен… Вообще их встреча оставила в душе Свиридова ощущение неловкости. Слишком натянуто держал себя Аполлон. Людям трудно свыкнуться с мыслью, что тот, кого знаешь давно и не замечал в нем каких-либо особенных талантов, – а их, как правило, не замечаешь при тесном общении, – вдруг оказался отмечен благосклонностью судьбы. Свиридов и Елизавете ничего не сказал о встрече с Аполлоном. Елизавету интересовали его отношения с друзьями – большой город без близких людей ее угнетал…

Энергичный голос начальника главка вещал собравшимся железнодорожным командирам о состоянии пассажирских дел. Наступает лето, время больших перевозок…

По хмурому лицу министра чувствовалось, что он с трудом себя сдерживает, чтобы не вмешаться в доклад. И Свиридова сообщение не увлекало. Статистика, цифры, общие положения… Понятное дело – обзорный доклад. Но тем не менее все слишком осторожно. В зале сидели железнодорожные волки, талдычить им, что хорошо известно, дело пустое. Многие из них летели в Москву самолетом чуть ли не двенадцать часов с другого конца России не для того, чтобы выслушивать то, что знакомо. Им дело подавай. Или, на худой конец, хотя бы возможность вслух сказать то, о чем только между собой перешептываются. А услышат громогласно произнесенные с трибуны их собственные думы и решат, что неспроста о них заговорили, тронулся лед, наступил конец изнуряющей душу всяческой кривде. Ради этого и стоило болтаться над облаками, солнышко обгонять…

Чувствовалось, что вот-вот прервут спокойную и рассудочную речь докладчика, хотя несведущему она могла показаться и эмоциональной…

Министр потянулся к микрофону. Разговор он начал сдержанно. Но эта сдержанность была знакома: ветерок перед бурей.

– Год назад в этом зале состоялась коллегия. Были приняты ответственные решения. Со всех концов пошли заверения, что положение с графиком выправляется. А выходит, что у некоторых это просто отписка, обман! Известен закон дороги: поезда должны ходить по расписанию! Поезда по расписанию не идут! И не идут потому, что там мост, там подъем, там ремонт, там темно… Если так, то поезда никогда не будут ходить по расписанию! Да, поезд может опоздать только по причине крушения. Но из-за расхлябанности?! Что же вы делали год? Чем занимались?! Если в ближайшее время не произойдет сдвигов, мы освободим тех руководителей, которые срывают график. И народ скажет, что мы сделали правильно. И вы не вправе будете на нас обижаться, потому что мы поступили честно… Второе! – Министр снял очки, хотел протереть, но передумал. – Год назад также шел обстоятельный разговор об обслуживании людей на вокзалах. Чтобы не было очередей у касс, чтобы не было обмана, волокиты. Почти в десять миллиардов рублей оценивается пассажирское хозяйство. Ради чего? Ради того, чтобы люди стояли в очередях? Проклинали все и вся?! Из-за какой-то ерунды мы не можем организовать работу касс!

В тишине зала прозвучал негромкий голос. Министр, вслушиваясь, наклонил голову. Но не расслышал. Кто-то из членов коллегии повторил реплику из зала.

– Верно. Кассиров не хватает, – министр обернулся к столу президиума, остановил взгляд на мужчине средних лет в сером аккуратном костюме – заместителе министра финансов, который тоже принимал участие в работе коллегии. – Кстати, Петр Сазонович… Как-то мы решили привлечь к работам в кассах пенсионеров. В разгар сезона. Профсоюз поддержал, комитет по труду поддержал, кто же против? Минфин! Почему? Дескать, готовится решение. Но нам нужны кассиры сейчас, а не завтра. Кто там у вас, в Минфине, не может понять простую вещь?! Жизнь диктует нам свои условия, а мы хотим вогнать ее в искусственное ложе… Да мы должны просить этого пенсионера, а не строить препятствия. У людей на книжках лежит двести миллиардов рублей. Они могут сказать: «Пошли вы к бесу со своими сложностями, я и без вас обойдусь! Попробуйте вы без меня обойтись!» Разве можно допускать такое расточительство при острой нехватке кадров? Где творческое решение вопроса, к которому нас призывает партия?! Так что передайте, пожалуйста, министру финансов этот, я бы сказал, крик души. Люди стоять у касс не должны! Закон! – Министр вновь обернулся в зал. – Поэтому я обращаюсь к вам, товарищи… Значит, так! Приглашайте на лето пенсионеров. Изыскивайте возможности оплаты, пока Минфин расшевелится. Я вас поддерживаю! Очередей быть не должно. Это символ нашей бесхозяйственности и головотяпства.

По залу прокатился довольный ропот. Упрятанные под потолок вентиляторы, точно вздрогнув от этого ропота, завертели крылышками-лопастями. Потянуло ветерком…

– И еще одна беда, – министр повысил голос. – Кассиры билетных касс придерживают билеты. Кому? Своим знакомым. Знакомым знакомых. Директорам магазинов. Носильщикам надо оставить: вместе работают, неудобно. Отделению надо дать. Кому еще? Звонят из райкома, звонят из горкома, исполкома. Потом, потом, потом… И как минимум тридцать процентов законных мест не поступает в продажу… Необходимо поломать эту систему! Количество мест известно, количество заявок известно. Изучайте, сопоставляйте… Назначайте дополнительные поезда. Если вагоны не соответствуют нормам, продавайте билеты дешевле. И люди вас поймут. Творчески надо работать, гибче… Но делайте все чистыми руками. И никто вас за это не накажет!