– Не могу я без тебя больше, – произнес Елизар. – Сама знаешь. И мучаешь меня.

Магда повернула голову. Ее губы, брезгливо приспущенные в уголках, плотно сжались, словно сдерживали слова, в искренности которых она и сама сомневалась. И, не выдержав настороженного взгляда Елизара, вскользь обронила:

– Нам надо поговорить, Елизар… Но позже, позже…

И Елизар поежился. Еще утром он радовался, увидев Магду. И то, что она в знак примирения соблаговолила провести с ним предрейсовые часы. – Оказывается, это ничего не значит. Просто отсрочка перед важным и малоприятным признанием… Елизар злился на себя. Он глупо себя ведет – все время он старается подвести ее к какому-то ответу, требует решения. Надоест он ей со своей ревностью. Уйдет она от него, плюнет и уйдет…

– Ну как там, у людей? – Магда резко перевела разговор. – Ты составом шел от Зюмина?

– Составом, – поддержал ее уловку Елизар. – Вроде все в порядке. Тетя Валя кофту вяжет. Серега Войтюк давление меряет пассажиру. Кто еще? Яшку не видел, купе закрыто. Гайфулла с пассажирами сидит, пиво пьет. А Судейкин с Аполлоном Николаевичем что-то обсуждают… Господи, что ты на самом деле? Разве всех запомнишь? Что я, участковый?

– Не о том я, – допытывалась Магда. – Стоят у них тени в вагонах? Или ясные едут?

– Вроде не видно. Не то что у тебя, – Елизар повел головой в сторону коридора, где маячил мужчина с чемоданчиком. – Где ты его подобрала?

– На разъезде. Да толку что? «Короткий», на три перегона.

– Копейка рубль бережет, – Елизар умолк, уловив усмешку Магды.

– Ладно. Разнеси чай по купе.

– Я-то разнесу, куда денусь, – распустил губы Елизар. – А ты? Обещала служебное купе на замок замкнуть. Только нам.вдвоем там и быть, что желание у тебя такое. Забыла?

– Говорю тебе: «короткий» он, на три перегона. Через час сойдет, – нетерпеливо пояснила Магда. – Делом займись.

В хрустально-чистых стаканах свежезаваренный чай смотрелся особенно красиво. Да еще в плетеных подстаканниках. Это позже заварка от соды потемнеет, как деготь станет… Елизар разом подхватывал четыре подстаканника. Так и разносил по купе, тренькая ложечками, шикарным жестом извлекая сахар из кармана. Жест этот он подсмотрел у одного старого проводника, дяди Семена, вот был проводник так проводник. Люди просили чай специально – поглядеть, как тот достает из кармана палочку сахара. Не то что некоторые – встанут и копошатся в карманах, пить не захочешь…

– А ты как насчет чая? – спросил Елизар у «короткого» пассажира, что жался к окну, всякий раз пропуская Елизара.

Пассажир застенчиво развел руками: нелегальный ведь он, какой чай?

– Ладно, ладно, – подбодрил его Елизар. – Такие же деньги платишь! – И вручил безбилетнику тяжелый подстаканник, достал сахар.

Пассажир довольно зажмурился и сиротски, бочком присел на свою катапульту. Елизар еще раз хозяйски оглядел пустующий коридор и глухие двери купе, за которыми сейчас сочно причмокивал и посасывал горячий чаек бездомный вагонный люд. Кажется, всех ублажил…

В дверь нервно постучали.

– Да! – крикнула Магда.

На пороге возник пожилой пассажир в пижаме.

– Девушка, – проговорил он сурово. – Нельзя же так… Ни газетку прочесть, ни в домино сыграть. Темновато у нас в купе. Деньги-то мы и за освещение платим, не только вам за чай, – с намеком закончил он.

– Спать крепче будете! – но Магда упрямиться не стала. – Ладно, скажу электрику. Пусть нас поставит на подачу от плацкартного соседа. Дашь нам свет, Елизарушка? – улыбнулась Магда, желая поскорей избавиться от пассажира в пижаме. – На ближайшей станции и подключимся… Если отыщем электрика.

– Извольте уж отыскать, – непреклонно произнес пассажир. – А то и сообщить недолго куда следует, сейчас на вас управу найдут, не те времена.

– Ох, ох… Испугалась! – Магда всплеснула руками и показала язык ему вслед.

– Схожу попозже к Гавриле-электрику… Что он, на самом деле? – Елизар скинул надоевшие туфли и влез в мягкие тапочки, что держал у Магды. И, стараясь развеять дурное настроение от визита пассажира в пижаме, проговорил весело:

– Эх и поедим мы сейчас с тобой!

– Руки помой, чучело, – мягко ответила Магда.

Не могла она себе объяснить, чем привлекал ее Елизар. И лицом не взял, и фигурой особенно не отмечен. Муж ее бывший, Константин, куда внушительней выглядел. А ведь ушла от него, с дочерью, не побоялась. До сих пор сожаления не испытывает, как вспомнит его пьяную рожу… Конечно, Елизар ей удобен: всегда под боком, надежный человек, мало ли что бывает на такой работе, как-никак, а кататься в одиночку несколько суток не просто. Но не только это толкало Магду к Елизару. Здесь, в вагоне, в своем втором доме, она чувствовала себя женщиной, которую любят. А в том, что Елизар любит ее, она не сомневалась…

– Что так глядишь на меня? – с напускной грубоватостью обронила Магда и убрала полотенце со столика.

– Соскучился, – вздохнул Елизар. – Вот и гляжу.

– И я соскучилась, – призналась Магда.

– Правда? – Глаза Елизара засветились. – Обманываешь… Тогда зачем ты?… – Елизар спохватился, заметил, как стянулись в линию ее брови. – Молчу, молчу, – пробормотал он и утих.

Приподнялся, ополоснул руки под краном, тщательно вытер, покосился, пытаясь разглядеть бутылку. Может, только на этикетке обозначено, что сухое вино, а внутри что-нибудь покрепче? Неспроста же бумажной пробкой горлышко заткнуто.

– Не надейся! Что написано, то и налито, – точно прочитала Магда Елизаровы мысли. Впрочем, особой проницательности в данном случае и не требовалось. Магда заглянула в шкафчик, чтобы достать рюмки. – Черт! Все же порешили одну. Дай газету, собрать надо. – Она смела на ладонь тонкие стеклянные осколки. – То-то звякнуло, когда твой Зюмин тормознул.

– Почему мой? – Елизар подставил газету. – Твой, а не мой. Рассказывал, как тебя муж ревновал.

– Ну?! – засмеялась Магда. – Рассказывал? Болтун старый. Ты меньше слушай всякие сплетни. Про меня и не такое порасскажут…

«А что можно про нее рассказать?» – думалось Елизару. Десять лет в проводниках. Разведенная. Дочь в интернате. Есть отец, отдельно живет. Так и мечется между ним и дочерью все резервные дни. И Елизар никак не мог понять, почему нельзя все упорядочить? Вернуть дочь из интерната, съехаться с отцом, уйти из проводников, устроиться где-нибудь, хоть в том же ВОПе – вагонное обслуживание пассажиров. И образование у Магды было, среднее, техникум коммунальный закончила. Не то что у Елизара… А Елизар – вот он весь, свистни, побежит за ней, как пес. Зойку удочерит, будет не слезать с маршрута, деньги зарабатывать. А захочет – и в городе устроится. Диплома нет, так это и лучше по нынешним временам – специалист широкого профиля. Хоть на базе какой, хоть в трансагентстве. Люди не жалуются…

– А что можно про тебя рассказать? – Елизар протянул руку, прикрыл ладонь Магды, и было в том жесте столько нежности, что Магда растерялась. Подчиняясь сильным и горячим пальцам Елизара, она ковшиком раскрыла ладонь, улыбаясь и что-то шепча. Но звук слабого голоса поглощал рокот колес…

Ах, какое блаженство разливалось сейчас в душе Елизара! И, возможно, неожиданно для самого себя он принялся легонько постукивать пальцами о ладонь Магды, напевая песенку, которую десять раз на день крутили по поездной трансляции:

У-летай, туча, у-летай, туча, улетай!
У-летай, туча, у-летай, туча, улетай!

Точнее, Елизар не пел, а только выговаривал слова с таким отдаленным намеком на мелодию, что можно было принять песню за рапорт. Если бы не сияние глаз… Магда засмеялась, приподнимая и опуская в такт «рапорту» плечи, и, не выдержав, присоединилась, вгоняя слова в мелодию грубоватым с хрипотцой голосом:

Разве ты не видишь,…ту-у-ча!
Без тебя намного…лу-у-уче!
У-летай, туча, у-летай, туча!
У-ле-та-а-ай…

Елизар одобрительно отмеривал коротким кивком каждое слово песенки, выжидая, когда Магда допоет куплет, чтобы не прозевать припева, а дождавшись, он достойно ринулся на подмогу, дергая башкой и горланя на все купе:

У-летай, туча! У-летай, туча…

Магда достала из шкафчика бутылку с остатками водки, граммов сто пятьдесят там плескалось, не более. И поставила на столик. Не упьется от такого количества Елизар.

Сюрприз произвел впечатление. И Елизар с еще большим усердием пустился выводить слова беспечной песенки про тучу…

– Ладно, хватит, разошелся! – осадила Магда. – Из-за тебя ничего не услышишь…

Елизар лишь подмигивал ей разом обоими глазами, продолжая барабанить по столику.

Колеса вагона ритмично разгоняли слова скачущей песенки. Казалось, вагон сейчас сорвется с рельсов и взлетит в густую ночь, к мигающим звездам.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Вторые сутки они продирались сквозь таежное пепелище. И не было конца кладбищу сгоревших деревьев. Еще не прибитый дождем и снегом запах гари говорил о том, что пожар здесь бушевал недавно, месяца два-три назад.

– Ничего, ребятки. Доползем до реки, там и до базы рукой подать, – приговаривал Старший.

Он мог проскочить этот участок, доверяя своему опыту: участок вполне подходящий для возведения полотна дороги. И перепады высот в допуске, и грунт подходящий. Но не хотел себе этого позволить Старший, он не мог привезти карту с немым пятном.

– Если и база наша попала под огонь? – проговорил Карабин.

Что ему тут ответить? Конечно, если бы не такие сложные условия, они еще вчера бы вышли к реке, а может быть, и к Большому каньону… Еще Старший промолчал о том, как прошлой ночью его разбудил посторонний шум, скорее бормотание. В ночной тишине сгоревшей тайги, где, казалось, любой источник звука превратился в тлен, это бормотание производило жуткое впечатление. В темноте Старший вытянул руку, тронул спальный мешок Карабина. Бормотание прекратилось…

Карабин бредил. Днем сегодня он выглядел особенно вялым, если только можно представить бодрым человека, который последние две недели питался лишь тощей кашей из перловки, наполовину сдобренной черемшой. Да при такой работе… Нет, вялость Карабина особая, болезненная. Черт взял бы эту гарь, из-за которой не разглядеть лица. А если и разглядеть – чем Старший мог помочь своим спутникам?

Неужели Карабин заболел? Старший гнал эту мысль. Какая неопределенная штука – предел человеческих возможностей. Эти парни, его помощники – Младший и Карабин – побороли в себе Страх. Старший мог определенно сказать, когда это случилось – когда вязали плот, чтобы проскочить вставшую на пути безымянную речку. Сильная и глубокая, она торопилась до шуги укрыться в главной реке, куда спешили и изыскатели. Они подобрали и свалили несколько сухостойных пихт. Вырубили березовые поперечники – ронжины, что клином лягут в подготовленные пазы и скрепят весь став… Когда, изнемогая от усталости, укрепляли с двух сторон длинные греби, Старший приметил, как блестели глаза у павших было духом меньших товарищей. Страх побеждают надеждой, а надежду вселяет работа. Конечно, они и до плотов этих не бездельничали, но первая в жизни вязка бревен воодушевила молодых людей. Вселила надежду, победила страх… Изыскатели проплыли на плоту километров пятнадцать, продвинувшись по трассе не более, чем на три, – река петляла, точно ее водила хитрая сила. К вечеру они вошли в щель между двумя прижимами – гранитными скалами, что подходили вплотную к воде по обоим берегам – одно из неприятных условий для строительства дороги. Вода в этой гранитной узде сердилась, терзала плот, исходила пеной. Старший стоял, как всегда, на передней греби и первым заметил летящие к ним лысые валуны. Он сдержал себя, не поднял паники, он старался уйти с быстрины, притиснуть плот к гранитной щеке прижима. Но гранит не принимал плот, грозя окончательно развалить и без того хлябающие бревна. Оказаться сейчас в воде – верная гибель. Или разобьешься о камни, или схватит кондрашка в ледяной воде. И тут его взгляд зацепил боковой проток, свободный от пены и брызг. Та самая плешня, что вдруг раздвигает прижим своим спокойным и сонным течением. Моля судьбу, чтобы не сломалась гребь. Старший развернул плот к плешне. Только бы не проскочить ее, помоги бог… Тихая заводь приняла плот, но в последний миг он взошел на скрытый в воде камень и развалился на самой середине. Едва успев схватить пожитки, они очутились на мелководье в метре от берега.

Мокрые, окоченевшие, они непослушными руками разрубали до щепы бревна сухостойной пихты, сушили у костра одежду, обувь, чуть ли не просовывали ноги в огонь… А туманное от усталости сознание Старшего будоражила мысль о том, что теперь в глазах своих спутников он не видел Страха. Ничего, кроме нечеловеческой усталости. «Молодцы, мальчики. Не пропадем. На войне труднее, – бормотал Старший, не совсем уверенный в том, что где-нибудь может быть труднее, чем им, троим, в сотнях километров от человеческогожилья, в стылой предснежной тайге, без еды, без подходящей одежды…

– Читали у Джека Лондона? Тот парень, Смок Беллью, – проговорил Старший. – Как бы он кувыркался на вашем месте? Конечно, сильный был человек, ничего не скажешь… А переведите те фунты, что он волок, на ваши килограммы – смех берет. Еще по гладкой ледяной дороге пыхтел, да на санях с собаками. И ни комаров ему, ни гнуса, ни деревьев столетних по дороге не валил, ни марей болотных, ни сумасшедших рек…

Лица молодых людей кривила гримаса улыбки.

– За золотишком шел старина Беллью. Сам себе хозяин, – все отвлекал разговором Старший. – Пошел бы он трассу искать. Дорогу железную строить. Доброе дело для всех делать. Не смог бы Смок – это точно.

– Заплатили бы ему денег, пошел, – пробормотал Младший для компании.

– Да. Особенно тех денег, что вам заплатили, – улыбнулся Старший. – Нет, слабак он против вас, деточки мои ненаглядные, – Старший, заводя голую спину к огню, продел ноги в горячие и влажные подштанники…

Теперь он уже думал о предстоящем маршруте. Старший еще не ведал о том, что, взобравшись на косогор, они спустятся в бурелом таежного пепелища, который гораздо тяжелее для хода, чем самая злая тайга.

Не знал он, что болезнь не оставит Карабина.

Вообще он многого еще не знал.

Глава первая

1

Вагон начальника дороги подцепили к скорому поезду № 16, в составе которого он и должен прибыть в Березовск к девяти утра.

Внешне вагон не выделялся среди зеленых собратьев, если бы не антенны на крыше да наглухо зашторенные окна. Начинка же у него была особая – вагон служил функциональным учреждением начальника дороги. И все, естественно, соответствовало… Купе проводников, кухня-буфет, два гостевых купе… Далее следовала резиденция самого начальника, состоящая из спальни-кабинета, душевой, туалета. Треть вагона занимал салон, напоминающий кают-компанию корабля. Вытянутый полированный стол окружало восемь стульев. Тут же просторный плюшевый диван, кресло. Телевизор, телефон, часы. На стене – скоростемер. Удивительно, как стандартная вагонная площадь вбирала такое количество помещений.

Алексей Платонович Свиридов вышел к завтраку по-домашнему, в шерстяном тренировочном костюме.

Помощник начальника управления и руководители трех отделов, взятые Свиридовым в инспекционную поездку по восточным ходам северного плеча магистрали, уже сидели в салоне за добротно сервированным столом – проводницы постарались на славу, даже рыночная квашеная капуста свешивала янтарные листья с высокой фарфоровой чаши. Еще обещали домашнее жаркое, а кто желает – может откушать и щей. К щам проявил охоту лишь начальник службы пути…

– Привык к утренним щам за десять лет изыскательской службы, – объяснил он свое желание. – Перед выходом в поле, часиков в шесть утра, заложишь полный котелок, весь день сыт… И всем советую, тем более таких щец.

– Кушайте, кушайте, милые, – ласково предлагала проводница. – Еще подолью…

Охотников до щей больше не оказалось.

Свиридов попросил немного жаркого…

– Мы тут рассуждали, Алексей Платонович, – уважительно вскинул глаза на Свиридова старший инженер службы движения Кутумов. – Называли бы проводников, скажем, поездными стюардами. Как в авиации, для престижа… А то – проводник. То ли собак сопровождает, то ли слепого через дорогу переводит.

– Тот, кто слепого переводит, поводырем называется, – важно поправил заместитель по кадрам.

Свиридов молча жевал мясо, задумчиво глядя прямо перед собой. Кутумов смущенно улыбнулся и принялся за бутерброд с сыром.

– Падает престиж железнодорожника, что и говорить, – пришел на выручку коллеге начальник службы пути Храмцов. – К примеру, такой пустяк… Раньше на любом полотенце или салфетке красовался знак «МПС». Красивый, с вензелем. Приятно было в руки взять, да и белье пропадало реже…

– Стюард, говорите, – оборвал Свиридов. – А что, Антонина Петровна, – обратился он к хлопочущей у стола проводнице, – если вас будут величать стюардессой, а?

– Хоть горшком назови, только в печь не сажай, – охотно отозвалась проводница. – Я на дороге четвертый десяток раскатываю, по-разному меня величали… Иной пассажир так обозначит, что хоть стой, хоть падай… Чайку будете или кофе, Алексей Платонович, а то у нас и сок есть, манго.

– Кофе, Антонина Петровна, и покрепче, – отозвался Свиридов. – Кстати, какой начет с нас за такое знатное угощение?

– После предъявим, когда домой вернемся, – ответила проводница, – чтобы разом.

Свиридов согласно кивнул. Несколько минут все ели молча, занятые своими мыслями.

– Матрисса уже на месте? – прервал молчание Свиридов.

– Так точно, Алексей Платонович, – отозвался помощник, деловитый молодой человек. – Матрисса вышла еще вчера.

Согласно плану инспекционной поездки вагон начальника дороги отцепят от скорого поезда в Березовске, и вся группа пересядет в моторизованный вагон-самоходку, или, как его называли, – матриссу. Надо ознакомиться с дорогой не только на главном, но и на вспомогательных ходах. Вертолетный осмотр дал Свиридову общее представление о новом своем хозяйстве, теперь он нуждался в детализации…

– Раньше, раньше, – прошамкал набитым ртом путеец Храмцов. – Вспоминать, что было раньше, только расстраиваться. Падает престиж дороги, падает, – Храмцов мельком взглянул на начальника, точно приглашая к разговору.

Свиридов не выносил подобной болтовни.

– Скажите, Храмцов, – проговорил он. – Сколько надо положить новых рельсов, чтобы привести в порядок южное плечо?

– Не припомню сейчас, Алексей Платонович, – с опаской ответил Храмцов.

– Как не припомните? Недавно отправили записку в обком партии, приводили цифры. И не помните? Приезжаю в обком, мне показывают вашу записку, а я хлопаю глазами. Выходит, начальник дороги в стороне, а за дело болеет один– начальник путевого хозяйства. Нехорошо, Храмцов. Хотите поссорить меня с обкомом?

– И вовсе нет! – растерялся Храмцов. – Это было не так!

– Потише, Храмцов, я не глухой. – И, переждав, Свиридов продолжил: – Кажется, в управлении не все мне верят. Пытаются представить мои начинания в невыгодном свете… Я приехал сюда работать всерьез и надолго. – И, вновь помолчав, добавил. – Вы сказали, Храмцов, что было не так? А как?

Храмцов испытывал неловкость оттого, что начальник затеял этот разговор при всех.

– Оставляете шанс оправдаться? – пробормотал он набычившись. – Демократично, ничего не скажешь.

Свиридов резко обернулся и уставился на Храмцова острым взглядом.

– Демократично. А главное – принципиально, что весьма важно, Храмцов. Подумайте на досуге…

Свиридов сидел хмурый.

Конечно, в управлении существовала оппозиция, как-никак Савелий Прохоров руководил дорогой не один год, были у него сторонники, друзья…

Самое трудное – собрать вокруг себя единомышленников. Особенно ему, пришельцу. Никакая сила не сможет так дискредитировать любое начинание, как собственный аппарат, если он не примет нового лидера.

Свиридов был реалистом. Он понимал, что состав аппарата ему не заменить. Значит, надо изменить их отношение к делу.

К вагону начальника дороги торопились встречающие – начальник отделения Глымба, его заместители, местные руководители…

Свиридов, по неписаному протоколу, сошел с площадки первым. На соседних путях он заметил красный сигарообразный корпус матриссы, гудящей дизелями. Свиридов рассчитывал провести час на отделении и отправиться дальше, в глубинку, километров на пятьсот. Была у него идея пустить стороной грузовой поток, основательно отремонтировать главный ход…

Глымба, тучный мужчина с багровыми склеротичными щеками, снял фуражку, оголив широкую лысину и протянул Свиридову ладонь. Пожатие у него было крепкое, мужское…

Пассажиры, снующие в ранний час по платформе, с любопытством глазели на высокого сутуловатого мужчину с четырьмя звездочками на рукавах мундира, что шел в сопровождении многочисленной свиты. После застойного воздуха вагона свежее апрельское утро захватывало прозрачной чистотой, хранившей еще в себе холодную ясность минувшей северной зимы. Вдоль перрона держали стать крепкие немолодые березы с темной мокрой корой. Голые ветви берез едва скрывали по-утреннему сонную привокзальную площадь этого тихого городка.

Свиридов вникал в сбивчивые слова начальника отделения, мельком думая о том, что такое утро наверняка сулит славный денек, и, если не смотреть на часы, кажется, что сейчас уже далеко за полдень, – в этих северных местах солнышко весной просыпается так рано, что можно считать – оно вообще не спит.

Миновав опрятный вокзал, они направились к зданию отделения дороги, перешагивая через морозные рельсы, которые еще не скоро согреет яркое, но прохладное солнце… У светофора их нагнал скорый поезд № 16 и, вероятно, радуясь тому, что наконец освободился от важного прицепного вагона, поприветствовал высокое начальство коротким уважительным сигналом. Отделение дороги располагалось в двухэтажном деревянном доме, но скоро должно было перебраться в новое здание. Его строили неподалеку, прокалывая сиреневый воздух тощими иглами кранов.

– Мы недовольны, – вздохнул Глымба. – Прижились в своей светелке.

По певучим ступенькам Свиридов вошел в пахнувшие смолой сени, увешанные яркими плакатами по технике безопасности.

Бабка-вахтер поднялась с табуретки и приложила одну руку к пегой заячьей шапке, а второй пыталась заслонить кота, что по-царски возлежал на чугунной печке.

– Ты что, Марья? – смущенно кашлянул Глымба, косясь на кота.

– Генерал приехал, небось, – вахтер продолжала держать у шапки смуглую ладонь.

– Марья в военизированной охране служила, – оправдывался Глымба. – Привыкла.

Кабинет Глымбы выглядел под стать хозяину. Железнодорожная карта-схема страны, графики, плакаты прикрывали крепкие бревенчатые стены. Сколько раз завхоз пытался обшить стены плитами из прессованной стружки, но Глымба не разрешал. Казалось, если взглянуть на потолок, то вместо свода увидишь верхушки деревьев. И лампа на столе была старинная, где ее раскопали – неизвестно.

На тумбе несколько телефонов. Кресел не было, только стулья да табуреты. Надежные, тяжелые. Казалось, их Глымба собственноручно вытесал.

Свиридов сел за стол хозяина кабинета, сдвинул на затылок фуражку и поднял телефонную трубку. Те, кому удалось втиснуться в кабинет, стояли в уважительном молчании.

– Североград? Свиридов говорит. Соедините меня с управлением. – И, подождав самую малость, поздоровался с одним из своих заместителей. – Доложите обстановку. Какой плюс-минус? – Свободной рукой он помечал на листке услышанные цифры. – Сколько транзита? Три тысячи? А резерв? – Свиридов чуть повысил голос. – Какие у вас основания заявлять такую погрузку? Хорошо. – И нетерпеливо перебил. – Главный вопрос – передача, – он продолжал записывать, но глаза недобро сузились. – Минуточку! Выходит, только начальник дороги за порог, как передача на двести вагонов меньше?! Так сразу подсечь налаженное дело. Я недоволен вами. Был бы самолет – вернулся б в Североград. Все! Я буду следить за вашими действиями!

Свиридов положил трубку и, высмотрев в почтительной толпе Глымбу, попросил провести его «на график».

Поездные диспетчеры-графисты размещались в двух смежных комнатах. И в основном – женщины. Они сидели за столами и творили свою мудреную и ответственную работу.

Свиридов не торопясь прошел мимо, словно примериваясь. Наконец остановился за спиной самой на вид молоденькой «графини». На нежную шею накатывался слабый еще детский завиток льняных волос, закрепленных дешевой приколкой. Стираный свитерок стягивал узкие лопатки, отчего спина выгибалась и казалась еще более беззащитной.

– Ну? Сколько пассажирских пропустили к девяти часам?

Девушка ответила.

– А грузовые придерживаешь? – наметанным глазом Свиридов увидел на графике несколько элементарных ходов проводки поездов, не замеченных диспетчером. Он подобрал линейку и карандаш. – Дай-ка мне, красавица, тряхнуть стариной, – Свиридов опустился на стул рядом с девушкой и бросил на график линейку, азартно, точно карты. – Ах, черт… кажется, и впрямь не получается, – хитрил он, уверенно прокладывая кинжальную линию.

Девушка смотрела во все глаза.

– Что вы, что вы… здесь нельзя. Здесь брошенный поезд мешает. Я просто его еще не нанесла.

– Ну?! А мне сказали, что на участке нет брошенных поездов. Оказывается, ты глазастая, – и Свиридов сдвинул линейку, попадая на ход, который видел заранее без всякого измерителя.

– Теперь правильно?

– Правильно, – сияла девушка.

– То-то, красавица… Глядим на график – нет поездов. А они, голубчики, есть, дожидаются, родимые, сидят машинисты, вас ласковыми словами поминают, ждут разрешения. – Свиридов азартно рассматривал график. – А если мы сюда подадим нечетным потоком, будет толк?

– Будет, – принимала игру девушка. – Даст восемьдесят километров, проскочит. А здесь подождет малость.

– Верно. Молодец, тумкаешь… А я думал, ты так сидишь… Интересно тебе?

Девушка замялась и, покраснев, украдкой кивнула.

– То-то, – старался приободрить ее Свиридов. – Азарт! Лас-Вегас! Есть такой всемирный центр азартных игр. Им бы наш график – с ума посходили бы миллионеры от азарта. Разорились бы к чертям собачьим с нашими проводками… А кто здесь самый опытный диспетчер?

– Дядя Зиновий, – ответила девушка и показала в сторону окна. – Наш профессор! Он вас запросто положит, – убежденно добавила девушка.

Свиридов засмеялся, поднял повеселевшие глаза на свою свиту.

Глымба украдкой вертел пальцем у виска, давая понять девушке, что так не разговаривают с начальником дороги. Девушка смутилась.

Свиридов оставил ее и шагнул к затаившемуся толстяку в подтяжках и засаленной клетчатой рубашке. Так стремительно, что толстяк не успел выплюнуть спичку, торчащую в пухлых губах. Он поднялся тяжело, точно вол, уставившись в угол маленькими хитрыми глазами…

Свиридов поздоровался и бросил взгляд на график.

Цветные линии морщили все пространство. «Понимает мужик свое дело, не придерешься», – сразу определил Свиридов, оценив летучим взглядом график.

– Давно работаете?

– Тридцать лет, – с некоторой снисходительностью ответил диспетчер.

– Чувствуется… Только что же вы, дядя Зиновий, в подтяжках среди дам?

– Он у нас не франт, – подкинул женский голос со стороны.

– Я и вижу… А вы, девушки, не следите за своим единственным кавалером… А небось как что, бежите к нему, вместо прямой связи.

– У нас и прямой связи нет. Все через телефонистку, как при царе Горохе, – поддал тот же женский голос со стороны.

Это насторожило Свиридова. Он взглянул на Глымбу. Тот развел руками: мол, истинная правда…

– Сколько пробиваем, не получается. Нет у нас прямой связи с соседями, – обескураженно пояснил Глымба.

– Что ж получается? И вправду каменный век? До семидесяти пар поездов в сутки… Ха! – И Свиридов мысленно помянул своего старого дружка Савелия Прохорова, бывшего начальника дороги. Отыскав взглядом помощника, приказал. – Запишите! Установить прямую телефонную связь… до пятнадцатого мая. Об исполнении доложить.

– Слава богу, – вздохнули диспетчера.

Дядя Зиновий молчал. Он уже стоял в коротковатом пиджачке, что незаметно стянул со стула, пока шло обсуждение.

Свиридов улыбнулся.

– Вы как жених у нас, дядя Зиновий… Когда же двинете поезда с большим весом?

– В пятницу, полагаю, – осторожно ответил дядя Зиновий.

– Есть сомнения?

– Не знаю, возьмем ли такой вес?

– Возьмем, – вмешался Глымба, – почему не взять? С толкачом и возьмем… Ты, Зиновий, и проведешь. Почин будет.

– Посмотрим, – осторожничал дядя Зиновий.

Свиридов распрощался и двинулся к выходу.

– Безграмотно ездим, – ворчал он, ни к кому не обращаясь. – Слабо пользуемся мощью техники, весом поездов…

Глымба, почтительно отстав на полшага, тяжело вздыхал, точно волок за собой многотонный состав. За свою железнодорожную жизнь он повидал всякого. И начальников повидал разных. Новая метла хорошо метет, только осыпается быстрее. Но этот не осыпется. Глымба уже наслышался о Свиридове. Это только кажется, что рельсы глухие – передают все, что твой телеграф…

– Может, задержимся? – робко пригласил Глымба. – Вы и не завтракали с утра, Алексей Платонович.

– Завтракал, Глымба… Да и дел по горло, матрисса заждалась, – Свиридов взглянул на Глымбу. – Есть ко мне вопросы?

– Есть, – начальник отделения продолжал мять фуражку. – Личное дело, – добавил он негромко.

Свиридов вновь оглядел широкое лицо Глымбы, на котором затерялся маленький детский носик.

– Я вот что, Алексей Платонович, – волновался Глымба. – Заявление хочу подать. Уволиться хочу, наработался.

Свиридов выжидательно молчал. Глымба был на хорошем счету в управлении. Что это он так?

– Что это вы так? – обескураженно спросил Свиридов.

Глымба поглядывал исподлобья на стоящих поблизости сотрудников. Мысок тупорылого его башмака елозил по чисто вымытому полу. Точно смущенный мальчишка…