15

Второй понедельник октября — День Колумба, и мы воспользовались продленными выходными, чтобы выехать за город. Я было предложил съездить в Нью-Йорк, но Агнес ответила, что она хочет совершить пешее путешествие, на этот раз настоящее. Я согласился, а поскольку прогноз погоды был хороший, мы решились взять мою маленькую палатку и переночевать на природе. По карте мы нашли национальный парк, расположенный недалеко от Чикаго. Мы взяли напрокат автомобиль и выехали в пятницу к вечеру в южном направлении.

Агнес попросила у своего профессора видеокамеру и начала беспорядочно снимать уже в дороге, из окна. У Индианаполиса движение стало более плотным. Теперь за рулем была Агнес, и я решил снимать ее.

— Оставь, — сказала она, — а то еще сломаешь. Мой профессор меня убьет. Это его любимая игрушка.

— Да уж не сломаю, — возразил я, — а то ты так и останешься за кадром.

— Твое дело писать, мое — снимать, — сказала Агнес.

По мнению смотрителя у входа в национальный парк, для бабьего лета мы приехали слишком рано. Он посоветовал нам отправиться туда, где уже пятьдесят лет не ступала нога человека. В свое время там жили крестьяне, но во время кризиса тридцатых годов они бросили эти земли, и государство скупило их, объявив заповедными местами.

— Как это? — поинтересовалась Агнес.

— Мы не вмешиваемся в происходящее, — пояснил смотритель, — за короткое время природа берет свое. Цивилизация — только тонкая оболочка, которая тут же рвется, если за ней не ухаживать.

Агнес сняла на видео домик у входа в парк и смотрителя, показывавшего мне дорогу по карте. Он отмахивался и смеялся, пока его снимали, и Агнес тоже смеялась. Потом он сказал, чтобы мы были осторожными, и дал нам брошюру о ядовитых растениях и диких животных. Многие люди недооценивают опасности, пояснил он, а с природой шутки плохи.

— Почему ты снимала смотрителя, а меня нет? — спросил я, когда мы ехали по узкой дороге парка.

— Он свидетель, — ответила Агнес.

Через несколько миль мы нашли стоянку и оставили на ней машину. Был уже почти полдень, когда мы наконец отправились в путь. Несколько часов шагали по лесистой местности. Иногда нам казалось, что мы нашли тропинку, но она внезапно обрывалась, и мы двигались по компасу прямо через заросли.

— Надо обламывать ветви, чтобы можно было найти обратную дорогу, — сказала Агнес.

— Мы не пойдем назад, — ответил я, — не этим путем.

Время от времени мы проходили мимо развалившихся ферм, мимо мест, где деревья выглядели моложе и росли не так часто. Когда начало смеркаться, мы поднялись на холм и увидели внизу озеро, у которого собирались разбить палатку. Но прошел еще почти час, прежде чем мы наконец добрались до берега.

Солнце зашло, и стало холодно. У самой воды почва была песчаной, там мы и поставили палатку. Потом собирали валежник, которого в лесу было полно. За несколько минут собрали целую кучу.

— Я разведу костер, — сказала Агнес, — меня научил этому отец.

Она поставила насколько сучьев пирамидой, положила вниз немного хвороста и скомандовала:

— Спичку!

Ей действительно удалось разжечь костер одной спичкой. Я сварил суп на своей маленькой керосинке. Мы устроились на одном из матрасов, поели и смотрели на озеро. Оно было темным и спокойным. Лишь изредка слышалось, как прыгает рыба, а однажды совсем далеко пролетел самолет.

Хотя мы сидели у самого костра, Агнес мерзла. Она сказала, что возьмет спальный мешок, и пошла к палатке. Она стала невидимой, как только вышла из круга света, отбрасываемого костром. Потом я услышал стон и какой-то шум. Я вскочил и обнаружил Агнес лежащей на земле всего в нескольких метрах. Теперь, когда свет был сзади, я мог ясно ее видеть. Она лежала на мокром песке со странно вывернутыми ногами. Я поднял ее, чуть не упав при этом сам, и отнес ее к матрасу. Даже в теплом свете костра ее лицо и губы казались мертвенно-бледными. Я засунул руку под толстый пуловер и нащупал совсем слабое биение сердца. Ее лоб был влажным и холодным. Я сел рядом с ней, повторяя ее имя и поглаживая ее по голове.

На меня напал панический ужас. До ближайшего жилья было несколько часов пути, а теперь, ночью, дороги в лесу не найти. Я вытащил флягу и влил немного воды в приоткрытый рот Агнес. Тут же сообразил, что это глупость — вливать лежащему без сознания человеку в рот воду, приподнял ее и стал трясти. Она лежала в моих руках, отяжелевшая и бессильная. Потом я наконец ощутил, что тело ее напряглось, и она медленно пришла в себя.

— Я упала в обморок? — спросила она.

— Я думал, ты… — пробормотал я, — что с тобой что-то случилось.

— Кровообращение, — ответила она, — я, должно быть, маловато ела. Ничего страшного.

Я хотел отнести ее к палатке, но она отказалась и твердила, что совсем не больна. Она почти не говорила в тот вечер, сказала только, что устала и что ей лучше.

16

Когда я на следующее утро проснулся, Агнес уже не спала. Она сказала, что ей нехорошо, и попросила принести воды. После того как она попила, настроение ее улучшилось. Зевая, она потягивалась в своем спальном мешке, а я сидел перед ней на корточках и смотрел на нее. Только теперь я увидел, что лицо ее из-за вчерашнего падения было поцарапано.

— Ты выглядишь как дикарка, — сказал я, а она обхватила меня обеими руками и привлекла к себе.

— Залезь-ка в мой мешок и подлечи меня, — предложила она.

В палатке было холодно, изо рта у нас шел пар, но нам не было холодно. Мы расстегнули мешки, один положили вниз, другим накрылись.

— Ты уверен, что никого поблизости нет? — спросила Агнес.

А потом палатку осветило солнце, в ней стало совсем светло, и Агнес быстро согрелась. Когда мы наконец выползли наружу, было так тепло, что она разделась и стала мыться в холодной озерной воде. А потом мы снова предались любви, прямо на песчаном берегу, и она снова плескалась, мне тоже пришлось вымыться, потому что я был весь в песке.

— Под открытым небом нагота неотразима, — сказал я.

— Пожить бы так, — произнесла Агнес, — нагими и среди природы.

— И ты не боишься раствориться в природе? Исчезнуть?

— Нет, — ответила она и брызнула на меня водой, — сегодня нет.

Мы оставили озеро и двинулись дальше через лес. Мы попали в длинную долину, где наткнулись на старые, ржавые рельсы. Идти по бывшей железнодорожной колее было легко. Долина стала шире, по сторонам от колеи стояли полуразвалившиеся деревянные дома. Мы стали ходить между ними.

— Как ты думаешь, сколько времени надо, чтобы от них не осталось никаких следов? — спросила Агнес.

— Не знаю. Все зарастает, но внизу всегда что-нибудь остается. Осколки посуды, проволока.

Двери домов были заколочены досками, на которых еще виднелись надписи, запрещавшие заходить внутрь. Когда мы вошли в небольшой сарай, одна из стен которого обвалилась, мимо нас с громким криком пролетела большая птица. Мы испугались. На земле разлагались трухлявые доски развалившейся стены. Внутри, там где сарай примыкал к дому, лежала куча сухих листьев. Рядом был круг закопченных камней, маленький очаг. Повсюду на земле валялись пустые ржавые консервные банки и несколько разбитых бутылок.

— Ты думаешь, здесь кто-нибудь еще живет? — спросила Агнес.

— Банки выглядят довольно старыми. Но им не полвека. Может быть, это были путешественники, вроде нас…

— Может быть, в этих местах еще живут люди, о которых ничего не известно. Должно быть, сложно все это контролировать.

— Но был бы виден дым, зимой. Его можно заметить с самолета.

— Я бы не хотела здесь ночевать, — сказала Агнес, — я бы чувствовала себя, как в чужом доме. От нашего поколения останется только грязь.

На краю брошенного поселка мы обнаружили развалившуюся церковь. За ней находилось маленькое кладбище. Здесь деревья стояли уже почти так же густо, как и в лесу, поднимавшемся сразу за кладбищем в гору. Большинство надгробий повалилось и в беспорядке валялось на лесной земле. Мы смогли разобрать несколько имен и дат.

— Мертвые не знают, что деревни больше нет, — произнесла Агнес.

— Не хочешь снять это? — спросил я.

— Нет, — ответила она, — на кладбище не снимают.

Она прислонилась к дереву.

— Представь себе, через несколько недель здесь ляжет снег, и несколько месяцев здесь не будет никого, кругом будет тихо и пустынно. Говорят, замерзнуть — красивая смерть.

Мы пошли дальше, прошагали целый день и следующий день тоже провели в пути. Небо покрылось тучами, и мы были рады, что утром третьего дня наконец вышли назад к стоянке. По дороге домой Агнес спала. За Индианаполисом полил дождь, дождь продолжался, когда мы въехали в Чикаго.

17

Несколько дней шли дожди, и мы уже думали, что пришла зима, но снова стало тепло. В воздухе пахло летом, и город пронизывал золотой свет.

Агнес была в университете, а я пошел в парк Гранта. Я взял булочек и съел их, сидя на скамейке. Потом прогулялся до планетария и обратно. На мне была теплая куртка, и когда я вернулся домой, то был вспотевший и сонный.

Я сварил кофе, но бодрости не ощутил, только беспокойство. Тем не менее я сел к компьютеру. Свет низкого солнца слепил меня. Я опустил ставни. Монотонно шумел кондиционер. Я писал.

* * *

В ноябре, в воскресенье мы пошли в зоопарк в парке Линкольна, внизу у озера. Это был один из тех теплых дней, которые в Чикаго неожиданно выпадают почти до самого конца года. Некоторое время мы рассматривали животных.

— Вообще-то я не люблю зоопарк. Мне становится грустно, — сказала Агнес. — Я так долго не была здесь, что забыла об этом.

Мы неторопливо двигались дальше, но уже почти не смотрели на зверей. Потом присели на скамейку. Мы взяли с собой бутерброды и термос с чаем, но забыли стаканчики. Когда Агнес пила из термоса, она пролила немного чая на пуловер. Она засмеялась, я вытер пятно своим платком. Мы посмотрели друг на друга и молча обнялись.

— Хочешь за меня замуж? — спросил я.

— Да, — ответила она, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся, я и сам не был удивлен своим неожиданным вопросом.

* * *

Я не знал, что писать дальше. Меня все еще одолевала усталость, и я лег на тахту и попытался размышлять о продолжении истории. Я думал о том, как покажу Агнес свою страну, как мы вместе будем бродить по горам. Я попытался представить себе нашу квартиру, мебель и картины, которые мы вместе выберем и купим, и как будут звучать первые фразы, которые Агнес произнесет по-немецки.

Это не был сон. Я сам направлял течение своих мыслей. Все, что я представлял себе, тут же оживало. Это было так, словно я иду по просеке, с которой не могу сойти. Если же я пробовал сделать это, то чувствовал сопротивление, словно сталкивался с чужой волей, с какими-то эластичными ограничителями, не дававшими мне двинуться в неверном направлении.

Я видел Агнес на тесной лестничной площадке, не зная при этом, где мы находились и как мы туда попали. Голые бетонные стены были покрашены желтой краской, свет шел только от неоновых трубок над ступеньками. Агнес стояла в углу и смотрела на меня одновременно испуганно и разъяренно.

Потом она сказала:

— Я никогда не хотела выходить за тебя замуж. Я тебя боюсь.

Я медленно приблизился к ней.

— Ты никогда меня не любила, — сказал я, — ты всегда думала об этом Герберте, когда мы были вместе.

Агнес отступала к лестнице, прижимаясь к стене, при этом она не спускала с меня глаз.

— Ты сумасшедший! — закричала она. — Ты болен.

Я хотел двинуться быстрее, но что-то мне помешало. Агнес добралась до лестницы, развернулась и помчалась прочь, наверх. Я тут же потерял ее из вида и только слышал ее шаги, а еще свое дыхание, неестественно громкое. Мне казалось, я одновременно вдыхаю и выдыхаю. Я побежал вверх по лестнице, казалось, ей не будет конца. Потом я услышал, как захлопнулась дверь, и вскоре я добрался до нее. У нее не было ручки. Я прижал ухо к холодному металлу и услышал, как Агнес шепчет совсем рядом:

— Ты мертв.

Все это время я не закрывал глаз, комната вокруг меня расплывалась, утратив четкие контуры. Что-то рывком вернуло меня в реальность, я встал и бросился в кабинет, чтобы описать то, что я увидел. Записывая каждую фразу, я чувствовал, будет ли Агнес согласна с ней или нет. Хотя я знал, что речь идет о призрачном образе, явившемся мне в видении, ее слова угнетали меня. В действительности я не собирался спрашивать Агнес, пойдет ли она за меня замуж, однако я воображал, что бессознательно угадываю ее чувства.

18

На Хэллоуин, в последний день октября, университет устраивает карнавальное шествие. Агнес часто рассказывала мне об этом, о костюмах, какие они надевали в предыдущие годы, о разнузданных вечеринках, проходивших потом в актовом зале. Уже за несколько недель до того она со своими подругами по квартету начала шить наряды. Они решили изображать эльфов. У меня с давних пор отвращение к маскам и маскарадам, так что я был рад, когда получил приглашение на вечеринку, которую устраивала в этот день «Амтрак», железнодорожная компания, так что у меня была извинительная причина не участвовать в процессии. Агнес была разочарована.

— Мне необходима помощь компании, — объяснил я, — так что если они меня приглашают, я не могу отказаться.

— Но я тебя пригласила еще несколько месяцев назад, — проговорила Агнес.

— Но ведь мы все остальное время можем быть вместе, — успокаивал я ее, — я буду там ровно столько, сколько необходимо, а потом приду на вечеринку в университет.

— Тогда это твое дело, как ты меня найдешь. Во всяком случае, костюм свой я тебе до того не покажу.

Агнес все еще злилась на меня, когда уходила вечером на маскарад. Костюм она затолкала в спортивную сумку. Я сказал, чтобы она надела вниз что-нибудь потеплее, ночь будет холодной. Но она ничего не ответила, ничего не сказала и тогда, когда я пообещал до полуночи прийти в университет.

На вечеринке компании «Амтрак» не было ничего особенного. Но когда я услышал, как по улице шла процессия, я обрадовался, что меня нет в этой шумной толчее. Я вышел на балкон и попытался угадать, в каком костюме моя Агнес. Я видел бесчисленное множество ведьм и скелетов, монстров и пугал. Некоторые размалевались светящимися красками, другие шагали на ходулях.

— Это они так представляют себе зло, — произнесла женщина, вышедшая вслед за мной на балкон. У нее был едва уловимый французский акцент, и в словах ее звучала легкая издевка: — Эти чудища пришли не из преисподней, они из вечерней развлекательной программы.

— Вы нездешняя? — спросил я.

— Нет. О Боже, — сказала она со смехом, — вы только посмотрите, что они вытворяют.

Внизу на улице компания скелетов устроила дикие пляски, то и дело оказываясь среди зрителей, которые с визгом отскакивали в сторону. Потом я увидел группу женщин в костюмах из белого тюля с золотыми лентами. На лице у них были переливающиеся полумаски. Хотя в суете их едва можно было различить, я вообразил, что одна из них движется как Агнес, что у нее та же напряженная походка.

— Я уже ребенком не любил маски, — сказал я и отошел на шаг назад.

— Поглядите-ка на этих невест, — заметила женщина, — шерстяные чулки с белым тюлем, мечта каждого жениха.

— Я думаю, что это эльфы, — пояснил я.

— Это видно по шерстяным подштанникам, — согласилась она, — мне жаль американских мужчин.

— Не все носят шерстяные подштанники, — возразил я.

— А, я сказала что-то лишнее? У вас здесь есть подружка? Давайте вернемся в дом. Здесь на воздухе слишком холодно.

Женщина пошла в зал. Я посмотрел вслед эльфам и был теперь совершенно уверен, что среди них была Агнес. Потом я последовал за женщиной, ожидавшей меня у дверей.

— Как дети, — не успокаивалась она, — разрешите представиться? Меня зовут Луиза. Я работаю на «Пульман лизинг».

Луиза рассказала, что она дочь французского торговца зерном и американки. Она уже пятнадцать лет живет в Чикаго, училась здесь и работает в отделе связей с общественностью компании «Пульман лизинг», которая предоставляет во временное пользование грузовые вагоны. Она все никак не может привыкнуть к образу мысли здешних людей, сказала она, хотя и провела в Соединенных Штатах половину жизни.

— Они дикари, повторяла она то и дело, — одичавшие люди.

Мы поговорили о Европе и Америке, о Париже и Швейцарии. Потом я рассказал Луизе о своей книге, и она преложила зайти как-нибудь к ней на работу. «Пульман лизинг» создавалась как дочерняя компания вагоностроительного завода Пульмана, и в архиве фирмы наверняка есть документы, которых я не найду в публичной библиотеке. Я поблагодарил ее и пообещал прийти. Когда я уходил после полуночи, она дала мне свою карточку, приписав от руки свой домашний телефон. Она поцеловала меня в щеку и сказала:

— Позвони мне. Я давно так славно ни с кем не говорила.

19

С вечеринки компании «Амтрак» я пошел в университет. Актовый зал был набит битком, и после получаса тщетных попыток разыскать Агнес я отправился домой.

Когда Агнес к утру вернулась домой, я проснулся. Я испытал облегчение, увидев, что на ней был вовсе не костюм тех эльфов, которых я видел с балкона. Она никак не могла снять платье, но, когда я попытался помочь ей, она отступила на шаг и стала так сильно дергать, что разошелся шов. Платье соскользнуло вниз, и Агнес стояла передо мной, пошатываясь, в светло-бежевом шерстяном белье. Ее лицо блестело, несмотря на макияж, хотя обычно она косметикой не пользовалась.

— Не смотри на меня так, — заявил она, — я напилась.

Она пошла к кровати и заползла под одеяло. Я лег рядом и хотел привлечь ее к себе, но она отвернулась и пробормотала:

— Оставь. Я смертельно устала.

Встала Агнес в отвратительном настроении. У нее болела голова, ей было нехорошо. Маскарадное шествие кончилось уже в десять часов, и она очень долго меня ждала. Потом она заметила меня у входа в зал, кричала мне, но я ее не слышал. Когда она наконец пробилась сквозь толпу, меня уже не было. И тогда она напилась в компании своих эльфов из математического института.

— Я видел маскарад и думал, что узнал тебя. Но это была не ты. Шествие было замечательное.

— Это можно знать, только если участвуешь в нем.

Агнес почти весь день пролежала в постели читая, а я пытался работать. Когда уже начало смеркаться, она пришла ко мне в кабинет. Подошла к окну и встала там спиной ко мне.

— Тебе лучше? — спросил я.

— Да, — ответила она, — я хотела бы тебя кое-что спросить.

Я выключил компьютер и повернулся на стуле к ней. Она продолжала смотреть в окно. Наконец она произнесла:

— Что ты, собственно, собираешься делать, когда твоя книга будет закончена?

— Начну писать следующую.

— Но где?

— Не знаю.

— Что будет с нами, когда ты закончишь работу?

Я медлил, наконец я произнес:

— Надо об этом поговорить.

— Да, — заметила Агнес, — именно это я и пытаюсь сделать.

Мы оба замолчали. Стал слышен шум кондиционера. Агнес совсем тихо издавала звук того же тона, словно подпевая ему, прерываясь только для того, чтобы набрать воздуха.

— Что бы ты хотела? — спросил я.

— Я думаю… Этот шум никогда не кончится?

— Летом они охлаждают, зимой согревают. — Мы снова замолчали.

Потом Агнес сказала:

— Я беременна… У меня будет ребенок. — И добавила: — Ты рад?

Я встал и пошел на кухню, чтобы взять пива. Когда я вернулся, Агнес сидела на моем столе и играла шариковой ручкой. Я сел рядом, не касаясь ее. Она взяла у меня из руки бутылку и сделала глоток.

— Беременным женщинам не следует пить, — произнес я и натужно засмеялся.

Она ударила меня в плечо.

— Ну, что скажешь? — спросила она.

— Не скажу, чтобы я именно на это рассчитывал. В чем дело? Ты забыла принять таблетку?

— Врач говорит, что это может случиться и тогда, когда принимаешь таблетки. Один процент, или вроде того, женщин, которые принимают таблетки…

Я покачал головой и ничего не сказал. Агнес начала тихо плакать.

— Агнес не беременна, — сказал я, — этого не было… Ты меня не любишь. Не по-настоящему.

— Почему ты так говоришь? Это неправда. Я никогда… никогда не говорила.

— Я тебя знаю. Я знаю тебя, может быть, лучше, чем ты сама себя.

— Это неправда.

Словно уговаривая самого себя, я только твердил:

— Она не беременна.

Агнес бросилась в спальню. Я слышал, как она упала на кровать и громко зарыдала. Я пошел за ней и остановился в дверях. Она сказала что-то, я не разобрал.

— Что ты говоришь?

— Это твой ребенок.

— Я не хочу ребенка. Мне ребенок ни к чему.

— Что мне делать? Что ты хочешь, чтобы я сделала? Я ничего не могу изменить.

Я сел на кровать и положил руку ей на плечо.

— Мне не нужен ребенок.

— Мне тоже не нужен ребенок. Но он у меня будет.

— Это можно поправить, — тихо сказал я.

Агнес вскочила и посмотрела на меня, в глазах ее смешались отвращение и ярость.

— Ты хочешь, чтобы я сделала аборт?

— Я люблю тебя. Нам надо поговорить.

— Ты все повторяешь, что нам надо поговорить. Но никогда не говоришь.

— Вот я говорю.

— Убирайся прочь. Оставь меня. Ты мне отвратителен со своей историей.

Я оделся потеплее и вышел на улицу.

20

Я долго шел по берегу озера. В конце парка Гранта я обнаружил кафе. Внутри не было никого, но, когда я вошел, из внутреннего помещения появилась официантка. Она включила свет и спросила, что мне подать. Она принесла мне кофе и снова исчезла через дверь за стойкой.

За окнами темнело. Местность вокруг кафе постепенно становилась невидимой, и скоро единственное, что я мог различить, было мое отражение в стеклах.

Много лет назад я было поверил, что стану отцом. Когда лопнул презерватив. Я ничего не сказал своей подруге, но несколько недель был занят предстоящей мне ролью отца. Отношения с этой женщиной уже почти развалились, однако именно в это время меня охватила новая любовь к ней, любовь нежная, без эгоизма, в котором меня вечно упрекают. Когда в конце концов выяснилось, что подруга моя не беременна, я был разочарован и обиделся на нее, словно она была в этом виновата. Вскоре мы расстались. Я делал ей отвратительные упреки, которых она не понимала, не могла понять, потому что они были обращены к другой женщине, женщине, которая существовала только в моем воображении. С тех поря я больше никогда не желал ребенка.

Я хотел начать писать, однако оказалось, что в спешке я забыл блокнот. Я встал, чтобы попросить у официантки бумаги. Когда она наконец появилась, я расплатился и ушел.

Я двинулся дальше, зашел в какой-то бар, потом в другой. Было уже за полночь, когда я подошел к своему дому. Портье сменился, и заступивший на ночную смену портье, которого я прежде не видел, остановил меня и спросил, куда я.

— Я здесь живу.

— Какой номер?

— На двадцать восьмом этаже…

Я забыл номер своей квартиры, и мне пришлось диктовать по буквам свою фамилию. Портье сосредоточенно листал список жильцов, пока не нашел меня. После этого он долго извинялся и объяснил, что он здесь недавно, что он только исполняет свои обязанности, жильцы жалуются, что по дому болтаются посторонние.

— Гуляли? — механически спросил он. — Там ужасный холод.

Агнес в квартире не было. Из шкафа исчезла часть ее платьев, не было виолончели и ее туалетных принадлежностей.

Я лег в постель не раздеваясь. Когда я проснулся, было светло. Звенел телефон. Это была Агнес. Она сказала, что она дома, в своей квартире.

— Который час? Я спал.

— Я заберу свои вещи сегодня вечером после университета. Я бы не хотела, чтобы ты был там. Ключ я оставлю у портье.

— А ребенок?

— Можешь о нем не беспокоиться. Это мой ребенок. Когда надо будет, я поеду в Нью-Йорк, к Герберту.

Был уже день. Агнес, похоже, со всем разобралась, пока я спал. Я хотел извиниться перед ней, но теперь было слишком поздно. Она уже приняла решение.

— Ты не хочешь ребенка, — сказала она, — вот его у тебя и не будет.

Она положила трубку.

Вечером я пошел в библиотеку. Я взял какие-то заказанные книги, сел в зале и принялся читать. Я не мог собраться и заметил, что уже некоторое время сижу, уставившись на одну и ту же страницу. Я думал об Агнес, о том, как она сейчас в моей квартире собирает вещи. Так, значит, она позвонила Герберту. Я все время подозревал, что он значил для нее больше, чем она в этом признавалась. А то, что он ее любил, мне было ясно уже тогда, когда она рассказала о выпускном вечере.

Домой я пошел только тогда, когда библиотеку стали закрывать.

Квартира выглядела как прежде. Из кучи неглаженой одежды Агнес выудила свои вещи. Мои рубашки и футболки она собрала и сложила в стенной шкаф.

21

Несколько дней спустя я позвонил Агнес на работу. Секретарша сказала, что она уже ушла домой. Я позвонил туда. Механический голос ответил: «Sorry, this number has been disconnected»note 5. Я ждал, но голос повторял только эту фразу. Я написал Агнес письмо и отправил на университетский адрес. Ответа я не получил.

Как-то вечером, должно быть через неделю после того, как ушла Агнес, я решил подстеречь ее на улице, где она жила. Я устроился в кофейне. С того места, где я сидел, можно было видеть вход в ее дом. Агнес вернулась в обычное время из университета. Она несла бумажный пакет с покупками и вошла в дом, не оглядываясь. Немного погодя в квартире загорелся свет. Вот и все. Я подождал еще какое-то время, глядя вверх на освещенные окна, пока не пришел официант и не спросил, не желаю ли я еще чего-нибудь.

— Нет, — ответил я, расплатился и ушел.

Ноябрь выдался холодным и дождливым. Я снова был в кафе на улице, где жила Агнес, я стал ходить туда все чаще, в конце концов каждый день. Я ходил в магазины в ее районе, по субботам собирал белье и относил его в прачечную, в которой Агнес стирала свои вещи. Я снова побывал в индийском ресторане, в котором у нас с Агнес было первое свидание. Я не надеялся встретить Агнес в одном из этих мест, но там я ощущал, что нахожусь к ней ближе.

Почти каждый вечер я проводил не дома, чаще всего шел в кино, а потом в бар. Я почти не ложился спать не напившись. В течение дня я не мог находиться в квартире. Целыми днями я пропадал в библиотеке, но не работал, а заказывал какой-нибудь детектив и сидел с ним в читальном зале.

— Так это твоя работа? — раздался как-то позади меня голос. Я обернулся и увидел Луизу. Она взяла у меня из рук книгу и прочла с наигранным удивлением: — «Убийство с зеркалами», Агата Кристи. Тебе бы надо читать «Убийство в Восточном экспрессе», там, по крайней мере, речь идет о вагонах класса люкс.

Кто-то шикнул, чтобы мы говорили потише.

— Выпьем кофе? — спросила Луиза, не понижая голоса.

Я пошел за ней, мы вышли из зала, а потом и из библиотеки.

— Не здесь, — возразил я, когда она хотела зайти в кофейню, в которой я впервые пил кофе с Агнес. Но поблизости не было ничего другого, и я сказал, что можно и там, что я просто сентиментален. Я рассказал Луизе об Агнес и о том, что она от меня ушла. О ребенке я не сказал ничего.

— Я не б состоянии работать, — пояснил я.