1

Один час времени Ноя обойдется доктору Тейер в 395 долларов. Столько получают одни лишь высококлассные проститутки, и любой консьерж, стоило ему краешком глаза заметить, как Ной выходит из такси, мог не без основания предположить, что видит мальчика по вызову, которому повезло с покровителем. Его ярко-синяя рубашка, хотя ни от какого не дизайнера, была прекрасно отглажена, а загар, который можно было оценить лишь благодаря расстегнутому воротнику, явно был приобретен в Хэмптоне 1. В петлице болтались солнечные очки фирмы «Дизель». Брюки подобраны безукоризненно: темный лен в мелкую белую полосочку – специально, чтобы обозначить скрытую под внешней официальностью юношескую живость. На голове неброские, но дорогие наушники. Все продумано до мелочей.

У входа в здание на Парк-авеню Ной замедлил шаг. Можно было подумать, он поражен тем, что отыскалась столь идеальная для него среда обитания.

Но он не был ни вернувшимся из Хэмптона богатеньким сынком, ни мальчиком по вызову. Он был репетитором, специализировавшимся на подготовке абитуриентов к СЭТ 2, и 395 долларов в час ему платили за уверенность в том, что Тейер-младший непременно поступит в тот же университет – один из самых престижных в стране, – где в свое время благополучно отучились Тейеры-старшие. Ной старался ничем не отличаться от своих учеников, быть таким же ухоженным, самодовольным и непробиваемым, как они, и добивался от них безоговорочного подчинения – это было сделать легче, если находиться с ними на равной ноге. На два академических часа он – ничем не хуже их.

В те дни, когда Ной чувствовал себя усталым – а сегодня был именно такой вечер, – он все время повторял в уме: «Триста девяносто пять долларов». Не получая удовлетворения от работы, он утешался мыслью, что заработает на этих уроках максимум возможного. Доктор Тейер попросила его прийти на полчаса раньше: после занятия Дилан собирался к парикмахеру, – и обещала оплатить такси. Ной сидел в желтой машине, мчавшейся между серых кирпичных строений Гарлема, и в голове его, в унисон с подсчетом таксометра, шел собственный подсчет: двадцать пять минут на дорогу, плюс сто минут занятие, плюс сам проезд, итого с Тейеров причитается восемьсот тридцать пять долларов.

В тот момент как фигура Ноя появилась за матовым стеклом входной двери, консьержи насторожились, но, рассмотрев при лучшем освещении молодость вошедшего, его тридцатидолларовые сандалии и наушники, снова расслабились. Консьержи, конечно, белые, но не в полном смысле этого слова – в их речи всегда слышен ирландский или русский акцент, в утомленных ночным дежурством глазах характерное для жителя Бруклина отсутствующее выражение. Они вели себя с ним осторожно, словно допуская, что может возникнуть необходимость выставить его обратно за эту самую дверь. Ужасные снобы эти консьержи.

– Як Дилану Тейеру, – сказал Ной.

Консьерж нехотя кивнул и набрал номер. Конторка у него голубая с золотом, словно аналой. Все эти дома на Парк-авеню уродливые, безвкусные строения, все как один похожие на «Отель» в игре «Монополия», но интерьер – сплошные лилии и виньетки. Консьерж вопросительно глянул на визитера.

– Ной, – ответил тот.

– Ной уже поднимается, доктор Тейер… Добро пожаловать. – Он положил трубку и нажал кнопку. – Одиннадцать «эф».

Ной направился лифту с дверями из красного дерева. Он затылком почувствовал на себе взгляд консьержа и пожалел, что не надел мокасины – так он, пожалуй, мог бы сойти за местного. Но по крайней мере общение с консьержем принесло ему тридцать долларов. Теперь он должен восемьдесят одну тысячу. А после сегодняшнего занятия останется восемьдесят семьсот. Двери открылись.

Какую кнопку ни нажми, сработает только 11-Ф: это чтобы Ной случайно не потревожил покой какого-нибудь другого жильца. Лифт движется быстро, но все равно успевает набежать еще пять долларов.

«Ф» в «11-Ф» означало «Фасад»: двери открылись прямо в фойе квартиры. Из-за приоткрытой внутренней двери выскользнула женская фигура. Протянулась тонкая рука, звякнули золотые браслеты.

– Сюзанна Тейер, – сказала она.

Ной пожал протянутую тощую руку; снова послышалось звяканье.

– Очень приятно, доктор Тейер.

При первой встрече очень важно правильно сориентироваться. Если это мать и она не домохозяйка, «доктор» подойдет.

– Заходите. – Она открыла дверь и вплыла в зеркальный вестибюль.

Она походила на любую из матерей любого из учеников Ноя: хитроумно мелированные волосы запросто стянуты в хвост – словно и не сидела она каждую неделю у стилиста, чтобы соорудить эту пестроту. Большущие, как у кобылицы, карие глаза и темные брови контрастировали с выбеленными якобы солнцем волосами. На костлявых плечах перекатывалась нитка жемчуга, забираясь во впадину между ключицами.

Доктор Тейер мило улыбалась, между тем как ее глаза обшарили всего Ноя с ног до головы. По телефону она разговаривала крайне нелюбезно, понимала, что Ной собирается ее ободрать и заведомо негативно относится к ее сыну, которого он еще ни разу не видел. Сейчас же можно было подумать, что она еле удерживается от того, чтобы его обнять. Хозяйки апартаментов на Парк-авеню запрограммированы на радушие.

– Я решила, что должна быть дома, когда вы будете знакомиться с Диланом, иначе кто знает. Кто знает.

Она замахала руками и засмеялась; Ной тоже засмеялся – главным образом потому, что она стала похожа на мельницу. Он не мог решить, предостерегает она его или просто несет чепуху, и тут до него дошло, что ему следует сейчас находиться в школьной аудитории, как он всегда и планировал.

– Буду очень рад познакомиться с Диланом, – бодро сказал Ной. Он знал, что чрезмерно подгоняет этот вступительный ритуал. Надо бы еще немного подыграть восторгам матери, но мешала мысль о деньгах. Ной вырос в городке, где улицы назывались «Сельская» или «Дорога штата № 40», в городке, где не было ни Парк-, ни Мэдисон-, ни какой бы то ни было авеню. Если Тейерам ничего не стоило проболтать на лестнице двести долларов, то для него это было дико: слишком большая вырисовывалась сумма, неправдоподобно большая, словно какая-нибудь архейская эра в сравнении с человеческой жизнью.

Она указала наверх:

– Он у себя в спальне.

Ной направился к лестнице, взялся за тускло светящиеся, шикарные, но порядком потертые перила и проследовал на второй этаж. Его удивило, что доктор Тейер и не подумала пойти за ним.

– Ной, – услышал он снизу. Ной остановился и посмотрел на нее. В вырезе блузки он увидел ее груди и старательно уставился в перила, хотя мелькнувшая в голове мысль о нагой докторе Тейер его слегка позабавила.

– Послушайте-ка, у вас наверняка будут с ним проблемы, – говорила она, – он просто всего этого не учил. Я даже не знаю, как это получилось.

Это тоже было ему знакомо. Уход от ответственности: «Мой ребенок, может быть, и невежда, но я уж тут точно ни при чем».

– Тест вполне доступен для понимания, – объявил ей сверху Ной. Он не мог припомнить, говорил ли он ей это по телефону. – Все зависит от того, насколько учащийся к нему подготовлен. В каком-то смысле абитуриенты из самых престижных школ находятся в проигрышном положении, поскольку их приучали мыслить абстрактно, высказывать свое мнение и улавливать тончайшие нюансы. В какой-нибудь рядовой школе в Арканзасе детей всю жизнь только и учат, что делать тесты. Стандартизированные задания – это основной учебный метод в школах для детей из малоимущих семей и последний из применяемых в школах для детей обеспеченных.

При упоминании Арканзаса родители обычно утомленно кивают. Доктор Тейер посмотрела на него снизу вверх и заулыбалась так, словно они с ней были лучшими друзьями, которые только что воссоединились за чашечкой кофе. Хоть это и была неправда, Ной был очарован. На мгновение ему захотелось, чтоб они с доктором Тейер и впрямь оказались где-нибудь в кофейне.

– Все это очень любопытно, – сказала она, – но это не совсем то, с чем вам придется здесь иметь дело. Да вы сами увидите.

И с этим напутствием Ной направился к двери в комнату Дилана. Дверь была белая с серебром, словно дверь туалета в дорогом ресторане. Никаких самодельных плакатиков с надписями вроде «Не влезай – убьет!» не было. Ной постучал и тут же открыл дверь. Хороший репетитор не забывает о вежливости, но разрешения войти не спрашивает.

Спальня Дилана в действительности состояла из нескольких комнат. Ной прошел через просторный и, по всей видимости, неиспользуемый кабинет с античным глобусом и письменным столом с вращающейся столешницей, миновал отделанную мрамором ванную и оказался собственно в спальне. Два плотно занавешенных окна – каждое во всю стену. Дилан сидел за огромным письменным столом и щелкал по клавишам лэптопа, спиной к Ною.

– Здравствуй, – сказал Ной.

Он забыл, что Дилан – капитан команды по лакроссу 3, но когда Дилан не повернулся, он об этом вспомнил. Капитаны не считают нужным знакомиться с новичками, им и так приходится держать в голове чересчур много лиц и фамилий. В свое время Ною пришлось приложить немало усилий, чтобы стать классным парнем, сначала среди подростков, а потом среди двадцатипятилетних. И вот он здесь, пришел заниматься с юнцом, который, учись он с ним в одной школе, непременно набил бы ему морду.

– Ну и как дела? – спросил Ной. Интересно, классные парни отвечают «как дела?» на «как дела?»

– Как оно, – отозвался Дилан. Ной стоял в дверях. Потом решительно прошел в комнату. Если он хочет гарантировать себе «идеальную десятку» – десять учеников, – он должен с самого начала показать, что он классный парень. «Десятка» поможет ему встать на ноги. «Десятка» даст его брату возможность доучиться и поступить в университет. Если ему не удастся с самого начала вселить в сердце подростка обожание, на всем этом можно поставить крест.

Дилан повернулся. Белоснежная футболка – явно только что распакованная. Волосы – будто он минуту назад вышел из душа или его корова облизала. Глаза тусклые, широко расставленные. Один из тех семнадцатилеток, от которых без ума пожилые дамы.

Вступительная речь всегда крутится вокруг того, что дружба уже завязалась. Никогда не спрашивай: «Чем ты интересуешься?», лучше уж «Чем ты сегодня занимался? Вот как? Ну надо же! А чем еще? Водишь машину? Когда будешь получать права?» Когда двухсотдолларовые полчаса знакомства закончились, Ной знал, что в свободное время Дилан любит спать, что завтра у него тест по «Дому радости» Эдит Уортон, что в среду вечером он ходит чаще в клуб «Пангея», чем в «Лотос», что лакросс – это «ничего себе» и что учится он в Дуайте. Один из учеников Ноя как-то говорил про Дуайт, что это означает «Дебильные Ублюдки Абдолбались И Тащатся».

– А почему ты выбрал Дуайт?

– Меня перевели из Филдстона.

Дилан сходил в уборную, что обошлось его матери еще в тридцать пять долларов. Вернулся он, бормоча что-то себе под нос, и плюхнулся на кровать. Ной поинтересовался, почему его перевели из Филдстона.

– Какая разница, все равно в личное дело не заносили, – последовал дипломатичный ответ. Не то чтобы Дилан был особенно умен, – на пробной письменной контрольной он набрал четыреста двадцать баллов из восьмисот возможных. Доктор Тейер (не обворожительная радушная хозяйка Тейер, а монструозная телефонная Тейер) уведомила Ноя, что для того, чтобы вербовщик (в команду по лакроссу) из Университета штата Пенсильвания был удовлетворен, следует набрать по меньшей мере шестьсот пятьдесят. Шестьсот пятьдесят баллов сделают Дилана одним из способнейших учащихся нации. Или по крайней мере одним из способных учащихся.

Ной повернулся на кожаном сиденье и посмотрел на Дилана. Тот полулежал на кровати и массажировал ступню; Ной на другом конце комнаты чувствовал идущий от нее запах пота.

– Дилан, – проговорил он, изо всех сил стараясь, чтоб в его голосе не звучали учительские нотки, – до экзамена два месяца, старик. Это восемь занятий. Сегодня мы поговорим о сочинении, а потом сосредоточимся на грамматике. Каждую неделю ты будешь получать практическое задание. – При упоминании о практическом задании Дилан вдруг надулся, словно надменный султан. Ной продолжал: – Ну, как можно быстро развить эту тему: «Чем больше перемен, тем меньше изменений» ?

Дилан смерил его взглядом. Ной чувствовал, что в его голове происходит элементарный подсчет: стоит ли размениваться на этого парня? Выждав еще мгновение, Дилан засмеялся:

– Вы перепутали.

– Что ты имеешь в виду?

– Повторите-ка еще раз. Ной повторил.

Дилан фыркнул:

– Ну да, чушь полнейшая.

При таком развитии событий Ной, чтобы произвести впечатление, обычно приводил пословицу по-французски. Это не помогло.

– Ладно, – сказал он, – тогда давай разовьем тему на основе твоего несогласия.

Дилан посмотрел на него настороженно.

– Да пошло оно. Если что-то меняется, значит, становится другим.

– Верно, но, изменяясь, это «что-то», по сути, остается тем же самым, так? – не очень уверенно произнес Ной. Внезапно пословица потеряла смысл и для него тоже, а в памяти всплыло предупреждение доктора Тейер, что затруднение состоит не в привычке его ученика «мыслить абстрактно».

– Да черт с ним, – сказал Дилан, – плевать я на это хотел, мне бы только баллы набрать.

Ной покровительственно хмыкнул и притворился, что понял иронию своего ученика, которой у того и в помине не было. Как же обстояла ситуация с тем, чтобы «набрать баллы»? Судя по пробному тесту, перспективы были не очень радужные: он не признавал прописных букв и писал «введение» с одной «в».

Когда занятие окончилось, Ной воспользовался формулой «Пока, приятель» («Пока»: «Я спокоен, я не собираюсь тратить свою энергию на формальное прощание». «Приятель»: «Ты мне нравишься, но не вздумай понять это превратно») и спустился в холл. Было уже слишком поздно, и он не застал там никого из слуг. Но на пути к лестнице Ной миновал тусклую полосу света из приоткрытой двери в спальню доктора Тейер. Она уютно устроилась среди роскошного полумрака и, закутавшись в пышное пуховое покрывало, читала «Дом радости». Когда Ной проходил мимо ее двери, она скользнула по нему глазами и, подарив многозначительный взгляд из-под длинных ресниц, вернулась к своему занятию: он позволил себе уйти на шесть минут раньше, и это обойдется ему в сорок долларов.

Ной надеялся, что благодаря новой работе его благосостояние резко возрастет и он будет в некотором роде на равной ноге с исконными обитателями Парк-авеню. 395 долларов в час: настоящее богатство для парня, чьи школьные товарищи зарабатывают жалкие гроши и вынуждены приторговывать талонами на продовольствие для малоимущих. Выдержав собеседование, он ехал домой на метро и подсчитывал в уме, что, получая 395 долларов в час и работая по сорок часов в неделю, он за год может заработать восемьсот двадцать тысяч.

Он пропустил свою станцию, и ему пришлось полчаса идти до дома пешком.

Во время этой пешей прогулки он осознал, что реальные его доходы не будут столь высоки. Прежде всего из этих 395 долларов он лично получит лишь одну четвертую – остальное отойдет агентству. Во-вторых, учеников у него пока что только шесть, а это значительно меньше, чем сорок часов в неделю. В-третьих, придется платить налоги. Вернувшись домой, он набросал на обратной стороне квитанции примерный бюджет.

Месячный бюджет (соблюдать!)

Доходы:

заработок – $3354

(в случае если будет только шестеро учеников: звонить в агентство дважды в неделю, спрашивать, нет ли желающих)

процент от сбережений – $2.65

Всего: $3.356.65

Расходы:

федеральный налог – $412.50

муниципальный налог – $68.75

налог штата Нью-Йорк – $137.50

социальное страхование – $275

льготное медицинское страхование – $61.30

аренда – $760

коммунальные услуги – $55

проезд на метро – $70

страхование здоровья – $375

стоматологическая страховка – $10

мобильный телефон – $45

(требует агентство – подумать о групповом тарифе)

стаффордовский заем 4 – $355.61

(если выплачивать в течение 20 лет)

заем Перкинса" – $301.50

заем «Американ-банка» -$600.72

Всего расходов: $3527.88

Ежемесячные сбережения: $ 172.23

Подумать: к черту страховку по здоровью. Получается плюс двести в месяц. Ура! К черту стоматолога. Найти еще работу?

Добавить в расходы: еда.

Когда Ной подписывал в Принстоне заемные бумаги, сумма его долгов представлялась до смешного маленькой, чуть ли не крохами в сравнении с тем, что жертвовал на его образование университет, так что учеба здесь выглядела чуть ли не бесплатной. Теперь уже эти цифры не казались ему незначительной частичкой огромного джек-пота. Это были его цифры, его долги. Перкинс, Стаффорд, «Американ-банк» – 25, 16 и 40 тысяч соответственно. Это были цифры из мира Тейеров, не из его мира. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы компенсировать свое жалкое существование и пробить себе дорогу наверх.

Пятнадцатого числа каждого месяца с его банковского счета автоматически снимались деньги. Это было все равно как если бы у него завелся паразит, этакий глист, пожирающий все, что успел припасти Ной. Каждый месяц все, что он зарабатывал, бесследно исчезало. Решив прикупить что-нибудь из мебели, он поехал в «Икею». Там, в атмосфере светлого дерева, охлажденного воздуха и высоченных потолков (он примерно так представлял себе Швецию), Ной судорожно сжимал свою кредитную карточку, словно силясь защитить ее от еще одного паразита. Он все же решился пробить брешь в своем бюджете и сделал выбор между круглым красным чайником и обтекаемой формы алюминиевой моделью, но возле самой кассы улыбнулся, распрощался с чайником и ушел без покупок, сожалея, что шопинг в этой сказочной стране неизбежно заканчивается возвращением – и не в уединенный уголок где-нибудь в сказочном лесу, а на шестой этаж, где он снимал комнату. В Нью-Йорке все стоило денег. Отовсюду выглядывали ценники, и надо было платить и платить – или убираться прочь.

Ной мог себе представить, почему Дилану не понравилось в Филдстоне. Прежде всего, вероятно, потому, что, насколько он мог судить по своим ученикам, все учащиеся этой школы были сообразительны и артистичны. На следующий день у него было занятие со своей любимой ученицей из Филдстона, Кэмерон Лейнцлер. Кэмерон играла Одри в школьной постановке «Магазинчик ужасов», обожала поесть, обожала мальчиков и во время занятий то и дело смотрелась в зеркало. И хотя она на удивление хорошо сдала пробный экзамен, не было ничего странного в том, что ей взяли репетитора. Репетиторы были у большинства учеников из Верхнего Ист-Сайда и Вест-Сайда. Ной начал понимать, что для манхэттенских подростков репетитор был тем же, чем пони для десятилетних.

– Дилан?! – взвизгнула Кэмерон. – Вы учите Дилана Тейера?

Ной кивнул.

– Он классненький, но по-олный придурок. У меня все подруги были в него влюблены, но мне он не нравился.

– А почему он тебе не нравился?

– Ну, он со всеми перетрахался, и буквально, знаете, так, походя. Днем одну, вечером другую.

Тут они оставили опасный предмет и перешли к более невинному занятию – чтению. Посередине трактата Грегора Менделя Кэмерон вскинула голову.

– Знаете, он ведь сидит на наркотиках, – сказала она.

Ной и сам так подумал.

– Он такой, какими люди считают всех нас.

– То есть?

– С тараканами. Совершенно ненормальный.

– А почему ты его не любишь?

– Я же говорила.

– Ты говорила, почему его не любят твои подруги.

– Ну да. Дилан считает, что я зануда. Он всегда был груб со мной. Наверное, поэтому. Ну… потому что «можно предугадать, какие особенности будут унаследованы последующими поколениями».

– Молодец.

– Знаете, – сказала Кэмерон и улыбнулась, избегая смотреть Ною в глаза: она сплетничала про своего школьного товарища. И очень гордилась, что все ему выложила. Ной обратил внимание, что ее щеки зарделись от удовольствия. Может быть, она в него влюблена. – Его выгнали за то, что сочинение за него писала мамочка.

Чтобы добраться до дома, где жил Дилан, Ной ехал на метро от Гарлема до Семьдесят девятой улицы, а потом из помпезного Верхнего Вест-Сайда отправился на автобусе в предпочитающий не афишировать свою роскошь Верхний Ист-Сайд. Консьержи на этот раз встретили его с большей приязнью, тот, что открыл дверь, даже улыбнулся слегка. Возможно, теперь, когда Ной пришел во второй раз и снова не в качестве рассыльного из химчистки, он несколько прибавил в их глазах.

Доктор Тейер открыла ему дверь в одеянии, которое могло быть и вечерним платьем, и банным халатом. Придерживавшая декольте загорелая рука сверкала золотом и серебром.

– Здравствуйте, Ной, – вымолвила она, – ну, как первое занятие?

По голосу доктора Тейер Ной уловил, что она жаждет разговора по душам, и решил ей подыграть.

– Что ж, конечно, предстоит большая работа.

– У вас остался месяц, чтобы набрать шестьсот пятьдесят баллов! – Она сказала это чересчур громко, словно специально, чтобы он не подумал, что это она так шутит. Впрочем, она тут же засмеялась – так, что ее руки-палочки затряслись. Вне всякого сомнения, она понимала, что 650 – это несбыточная мечта. 500 баллов будут уже большим достижением.

– Постараемся! – многозначительно ответил Ной. Ха-ха, какая смешная шутка! И, добавив своей походке капельку развязности, стал подниматься наверх. Они с Диланом друзья, Ной так решил, и он станет для него классным репетитором – из тех, про кого детки шепчутся на вечеринках. Иерархия репетиторов как бы отражает иерархию школы – ранжир основывается на ученических предпочтениях, и чем привлекательнее и «круче» репетитор, тем больше он ценится. Может статься, они с Диланом думают об одном и том же: «Я крутой? », «Я классный? », «Я им нравлюсь? » Для Дилана, возможно, этим все и исчерпывалось, но для Ноя эти вопросы имели финансовую подоплеку.

Да, пока я не забыла, – окликнула его доктор Тейер. Он не заметил, что все это время она шла за ним. – Возьмите эту карточку. Это чтобы консьерж пустил вас сюда на случай, если Дилан не подойдет к телефону, а меня не окажется дома.

Ной взглянул на квадратик плотной бумаги. На нем было от руки написано его имя и стояло два значка: «гость» (изображение бокала мартини) и «обслуга» (изображение утюга). Он был помечен как «обслуга».

– Я не знала, что выбрать! – засмеялась доктор Тейер. Ной тоже засмеялся.

Доктор Тейер уплыла к себе в спальню, а Ной пошел в апартаменты Дилана. У двери в спальню он собрался и пригладил волосы.

– Как дела? – спросил он, зайдя в комнату.

Но Дилана там не оказалось.

В растерянности Ной сел на его кровать и оглядел комнату. Пуховое одеяло, постельное белье из грубого белого льна. На полу рюкзак Дилана, на него брошены смятые трусы. Ной посмотрел на книжную полку. Там подобралась разношерстная компания – от журнала «Максим» до первого тома «Гарри Поттера». Дверца встроенного шкафа была открыта, внутри все было заставлено раздувшимися пакетами из химчистки. Ной представил себе, как его соседка-доминиканка утюжит Дилану нижнее белье.

Тут он осознал, что, ничего не делая, заработал уже шестьдесят пять долларов. Надо было что-то делать. Но что?

В комнату впорхнула беспризорного вида девочка-подросток.

– Я Таскани, – шепнула она. – Вы из агентства?

Из агентства. Как если бы он был моделью, мальчиком по вызову или клоуном. Впрочем, работа репетитора совмещает в себе все три возможности. Ее длинные пальцы схватили одеяло.

– Дилан сейчас придет. Он сказал, чтоб я сказала вам, чтоб вы не говорили ей, что его здесь нет. Вообще, конечно, дело ваше.

Она смутно глянула на Ноя и исчезла.

Теперь Ною предстояло решить непростую задачу. Он не был уверен, что имеет право в такой ситуации покрывать проступок своего ученика. Он уставился в штору и попытался придумать хоть какое-то оправдание. Он надеялся, что его не уволят.

Затем внизу хлопнула дверь, послышался недовольный баритон Дилана, прерываемый тонкими взвизгами доктора Тейер. Топая как слон, Дилан взбежал по лестнице и повалился на кровать. От него пахло лакроссом.

– Я в глубоком дерьме, – сказал он.

– Я встретил твою девушку, – сказал Ной.

– Это моя сестра! Ей всего четырнадцать. Ты облажался. – Дилан восторженно хлопнул кулаком по подушке. Ной попытался, как полагалось в такой ситуации классному парню, пошутить, но ничего не вышло. Ноль-один.

– А что случилось? – спросил он.

– Да надо было сгонять в центр, купить кое-что у одного приятеля. Я и не думал, что на это столько времени уйдет.

– Могу представить, что ты там купил, – хмыкнул Ной. Он хотел сказать это, как свой в доску парень, но получилось досадное назидание сухаря-гувернера.

– Да какая разница, она сама такая же. – «Она» – это Таскани? Или доктор Тейер? А «такая же» – такая же наркоманка? Ной достал свои книги.

– Мы с Таскани раньше, бывало, залезали к мамаше в кабинет и в спальню и таскали ее дурь. – Дилан хитро улыбнулся. – У нее такая классная дурь.

Дилану было только семнадцать, Таскани и того меньше, и от этого «раньше, бывало» Ною стало не по себе.

– Она же типа психолог, – объяснил Дилан.

В том-то и дело. Дилана Тейера воспитал психотерапевт.

Ной возвращался домой, думая, что будет есть на ужин: консервированную чечевицу «Прогресс» или консервированный фасолевый суп «Кэмбелл». Под дверью он нашел рекламный листок: «Гарлем-Фитнес: качалка для своих парней», всего за пятнадцать долларов в месяц.

Никто из родителей его учеников не подозревал, что он живет в Гарлеме. Жизнь за пределами Девяносто шестой улицы, как карточный долг или отец-алкоголик, считалась чем-то постыдным, что следовало скрывать. Прежде он жил ближе к Парк-авеню: когда он только окончил учебу, поселился у своей девушки, на Первой, всего в нескольких кварталах от апартаментов Тейеров. Тогда он еще не работал репетитором, и пока она была на занятиях, примостившись на краешке ее кровати, писал наброски к диссертации. Табита приходила после целого дня в библиотеке, а он сидел в трусах перед телевизором и ел ее кукурузные хлопья. После нескольких недель такой жизни она его турнула, но предварительно устроила на работу в агентство, где сама нанимала репетитора, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам. Они остались друзьями, и каждый раз, навещая ее, Ной убеждался, что единственным следствием его переезда было меньшее количество крошек возле тостера и сократившийся вдвое расход туалетной бумаги.

Вопрос был в том, куда переехать. Табита показала ему «чудную, полностью обустроенную квартирку» возле Грамерси-парка, которую нашел ей отец, агент по продаже недвижимости. Ною квартира очень понравилась, но он подсчитал, что, поскольку он должен отдавать кредит, платить за нее две тысячи в месяц будет просто не в состоянии. Тогда Ной решил воспользоваться объявлениями в газете «Виллидж войс». Большинство квартир из тех, что он мог себе позволить, находились в Бронксе, несколько в Гарлеме («особый шик этому району придает близость к Колумбийскому университету»), и еще предлагалась комната в плавучем доме в районе Хобокена, штат Нью-Джерси. В результате Ной переехал в Гарлем.

Это, конечно, был колоссальный минус: Ной понимал, что стать частью высшего мира, на который он работал, можно было лишь будучи человеком респектабельным. Но он не обладал ни состоянием, ни особой общительностью – ничем иным, что ценилось на Манхэттене.

Отец Ноя умер задолго до того, как Ной стал настолько взрослым, чтобы понять, что он за человек, и скромная пенсия подарила его матери возможность не работать, а ее сыновьям – необходимость существовать на полторы тысячи в месяц. Мать рассказывала Ною, что деньги дали ей ощущение свободы, возможность заделаться «джентри». Не обременяя себя практическими надобностями, она сосредоточилась на придуманном ею маленьком мирке. Ей, женщине, одержимой литературой девятнадцатого века («Я бы стала профессором, – говорила она, – если бы только окончила школу. Но это я как-то упустила»), ее положение казалось завидным – в собственных глазах она была героиней романа, может быть, Пипом у Диккенса или Изабеллой Арчер у Генри Джеймса. Для всего остального мира она была чуть ли не нищей, чем-то не намного большим, чем придорожный мусор. Она переехала в Виргинию, в городок, где была государственная школа, купила сборный домишко (она именовала его не иначе как «коттедж», хотя его привезли из Алабамы упакованным в полиэтилен, причем алюминиевые щиты противно звякали один об другой), и приобрела под него маленький участок земли возле местного водохранилища. Водохранилище было, словно ресницами, окаймлено рощицами, которые сделали детство Ноя по-настоящему волшебным.

Дальше мать Ноя занялась самосовершенствованием, что в ее понимании означало читать книги, плавать в водохранилище, сочинять пламенные письма в защиту окружающей среды и учить детей помогать ближнему и думать не только о себе.

Мальчишками Ной с Кентом радостно бегали за матерью по лесу. Ной мастерил поделки из трубок, остававшихся от рулонов бумажных полотенец, что стояли у них под раковиной; Кент пополнял свою коллекцию желудей. Вскоре Ной сам стал активно читать. Начал он с «Кролика Питера» и «Ветра в ивах», кульминацией же стали две недели, когда во втором классе у него была ветрянка и он прочел все четырнадцать книг про волшебника из страны Оз – по одной в день. В десять лет он решил, что теперь будет читать только «взрослые» книги, и, проникшись «Драмой одаренного ребенка» доктора Уорда, торжественно спросил мать, может ли быть так, что он толком не научится быть хорошим сыном и при этом не будет иметь собственных желаний.

И в самом деле, первый бунт состоялся, когда ему было шестнадцать – стычка за право постригаться у парикмахера, а не на заднем дворе, как обычно; в семнадцать он отстоял свое желание подрабатывать после школы в бакалейной лавке, и наконец, после успешно проведенной летом 1999 года кампании, осуществил прорыв к телевизору. Кент все это время оставался на заднем плане, пожиная плоды Ноевых баталий.