Но вот туман начинает рассеиваться, а разобрать, где я нахожусь, невозможно. Терпеливо усаживаюсь на бережку с намерением набить трубку, но, о ужас,- я потерял ее или забыл у Чухновского. От нечего делать брожу по берегу. Галька шуршит под ногами.
      Меня начинает занимать вопрос- где же я собственно нахожусь? Но я не рискую далеко уходить от своей шлюпки, а туман расходится очень медленно. Лишь около полуночи волны тумана поднимаются к вершинам окружающих бухту гор, и к удивлению своему я вижу, что сижу под высоким обрывом, невдалеке от поселка. Но поселок ничего общего не имеет с Ныо-Олесундом. От грубых срубов веет запустением, и кругом царит мертвая тишина. Это- Нью-Лондон.
      Неожиданно мое внимание привлекает звук бойкой песни, доносящейся откуда-то сверху. Высоко на скале, над обрывом, болтая в воздухе ногами, сидят двое молодых альпинистов. Один за другим скатывают они в море валуны и с любопытством наблюдают за большими кругами, расходящимися по воде от упавших камней.
      Я их окликнул:
      - Алло, комрады, где ваш капитан Сорра?
      - А, бон-джиорно, синьор Крассин руссо.
      Молодые стрелки сами со скоростью валунов скатываются с обрыва следом за камнем и вприпрыжку идут впереди, провожая меня к крошечному домику, сколоченному из толстых, посеревших от времени бревен. Окна забиты досками. Дом имеет вид нежилого. Что могло занести сюда Сорра, имеющего в Нью-Олесунде собственный домик, известный под именем домика Нобиле и находящийся у самой стены исторического эллинга "Италии".
      На крылечке серой избушки сидит сам капитан Сорра. Я познакомился с ним на "Читта-ди-Милано". Меня очаровал этот маленький смуглый горец, у которого так мало общего с фанфаронами-офицерами "Читта-ди-Милано" и теми членами экипажа "Италии", которых мне довелось знать. Серый короткий мундир плотно облегает его широкую грудь. Серая фетровая шляпа с петушиным пером лихо сдвинута на правое ухо. От загорелого сухого лица веет здоровьем, закаленным суровыми ледяными ветрами.
      - А, господин Шпанов, я очень рад вас видеть,- бойко заговорил Сорра.Кто вам сказал, что я здесь? Вы были у меня в Нью-Олесунде?
      - Никто не говорил. Попал я сюда только из-за тумана.
      - Какая счастливая случайность. А я забрался сюда со своими стрелками сегодня с самого утра. Здесь чудесно. Молодежи нужна тренировка, и я потащил их с собой вокруг всей бухты Кингсбея. Моцион не плохой, поверьте мне. Пройдемся с нами немного.
      Шагаем с Сорра по шуршащей, катящейся под ногами гальке. Вот сырая прибрежная галька сменилась гладкими скалами. У обрыва над морем, с трубкой в зубах, я наслаждался простым рассказом Сорра о его похождениях. В голосе этого маленького горца- нескрываемое презрение к людям, не сумевшим справиться со льдом, к людям, для которых лыжи представляют собою нечто более сложное, чем простые сапоги. Недаром у него на "Читта-ди-Милано" в каюте, в углу около вешалки, стоят зеленые узкие лыжи- три пары. Столько же, сколько в каюте у Вильери стоит элегантных ботинок.
      Докурив сигаретку до самого золотого мундштучка, он воткнул ее в шипящий снег и начал рассказ о своем походе к острову Фойн за Мальмгреном.
      - На этот раз моими спутниками были голландец Ван-Донген и датчанин Ворминг. "Браганца" довезла нас до пролива Беверли-Зунд. Дальше к востоку лед стоял непреодолимой преградой. Полярная весна запоздала; "Браганце" пришлось спасовать. 18 июня мы сошли на берег Беверли-Зунда, имея с собой продовольствия на 4 дня. Снаряжение наше состояло из лыж, рюк-заков и спальных мешков. Для упряжки у нас было 9 собак с одной нартой. Наш путь лежал на северо-восток, и первый день прошел вполне благополучно.
      На следующий день, когда мы приближались к Кап-Платену, Ворминг почувствовал себя не совсем хорошо. Его глаза не выдержали действия ослепительного полярного солнца, и он заболел куриной слепотой. Дальше итти Ворминг не мог. Возвращаться с ним на "Браганцу" мы тоже не могли: у нас не было времени, потому что там впереди блуждали во льдах люди, беспомощные, как дети, которых нужно было вывести к земле. На Кап-Платене мы оставили Ворминга, снабдив его продовольствием на весь обратный путь до "Браганцы". Ему нужно было только отлежаться на месте с завязанными глазами, и потом потихоньку он свободно мог итти один к "Браганце".
      Я знал, что где-то в этом же районе бродит лыжная партия- норвежцы Нойс и Танберг, к которым присоединились двое моих альпинистов Матеода и Альбертини. На всякий случай, в том месте, где мы покинули Ворминга, я оставил записку на имя Нойса о том, что один из нас заболел и идёт в одиночку обратно. Такую же записку я оставил на следующем этапе. Но, как оказывается, я впопыхах, во второй записке вместо Ворминга упомянул имя Ван-Донгена. Норвежцы нашли эту записку. А позже они нашли записку, которую оставил на своем пути, возвращаясь к "Браганце", сам Ворминг. Таким образом, у Нойса создалось впечатление, что оба моих спутника заболели, и что я иду на север один. Вот почему они и сообщили на "Браганцу" о том, что я один продвигаюсь на Фойн.
      Мои надежды на Ворминга оправдались. Север приучает людей не быть детьми. Оправившись в своей снежной берлоге на Кап-Платене, Ворминг перебрался к Норд-Капу и оттуда к Беверли-Зунду, где стояла "Браганца". Мы же с Ван-Донгеном продолжали свой путь во льдах. Никогда не верьте тому, кто будет вас уверять, что собаки самый надежный способ для передвижения нарт. В торосистых льдах они никуда не годятся. Правда мы с Ван-Донгеном были совсем налегке, но то и дело нам приходилось возиться с собаками, помогая им перебираться через полыньи и торосы. Но не верьте и тем, кто говорит, что они могут путешествовать без собак. Здесь правы норвежцы, которые ни шагу не делают без собачьей упряжки. Собака не только тащит ваш груз, она может спасти и вас самого. Мы вместе с Ван-Донгеном шли в этот день впереди нарт, прокладывая лыжницу для упряжки. Это было неправильно. Один должен всегда итти сзади. Но как бы то ни было, на этот раз на полном ходу мы оба попали на тонкий лед, едва прикрывающий поверхность широкого разводья на заливе вблизи мыса Вреде. Лед нас не выдержал, оба мы провалились, и если бы не собаки, которые выбиваясь из сил тащили по кромке надежного льда наши нарты, мы бы неизбежно погибли. Только схватившись за упряжку, мы вылезли на лед вместе с Ван-Донгеном.
      Покрытые коркой льда, мы бежали до полного истощения, чтобы дать просохнуть белью и не простудиться. На своем пути мы подробно осмотрели острова Шублер и Брок, но нигде не нашли следов Мальмгрена. С Брока мы видели, что начинается сильная подвижка льда. Разводья делаются все шире, и нужно было торопиться, чтобы добраться до Фойна. Дело было рискованным. Льдины лезли одна на другую, нам предстоял тяжелый переход.
      Я решил итти во что бы то ни стало, но мне не хотелось подвергать опасности молодого Ван-Донгена. Однако он и слышать не хотел о том, чтобы итти к берегу Норд-Остенда и ждать меня там. Во что бы то ни стало он хотел лезть со мной в это рискованное предприятие. Я сохраню самые лучшие воспоминания об этом моем спутнике. Молодой, смуглый, как мулат, крепкий, как истый спартанец, Ван-Донген- настоящий лыжник. Он не профессионал, он служащий голландской угольной компании в Арвендбее и пошел со мной добровольцем. Но такого добровольца я бы никогда не променял на профессионала.
      Мы вдвоем пошли к Фойну. Поминутно наши лыжи проваливались в большие проталины на льдах. Собаки увязали в тающем снегу. Полярная весна вступала в свои права, и вода снизу, вода сверху, вода со всех сторон начинала побеждать лед. На один момент в меня закралось сомнение- не вернуться ли к земле? Но это была только одна минута, о которой Ван-Донген даже не знал.
      Три недели нашего путешествия в невероятно тяжелых условиях сказались на нашей упряжке. Почти одновременно пять собак из 9 околели от истощения,у нас нечем было их кормить. Мы использовали павших собак для поддержания сил остальных. Но не думайте, что под остальными я разумею их четвероногих собратий. В числе этих остальных были и мы с Ван-Донгеном. Только для собак мясо не надо было варить, а мы делали вид, что поджариваем его над жиденьким пламенем из нескольких капель спирта. От этого оно не делалось вкуснее. Когда ешь мясо полярной собаки во рту у тебя перекатывается со стороны на сторону кусок автомобильной шины самой высокой прочности. Пожуешь-пожуешь, да так и проглотишь целым куском.
      К 4 июля мы добрались до Фойна. Здесь на Фойне, после того как мы излазили вдоль и поперек его неуютные серые скалы, мы впервые по-настоящему выспались. Все-таки незаменимая вещь- твердая земля. Особенно, когда попадешь на нее после скитания по пловучему льду. Никогда не верьте льду, даже когда толщина его бывает в несколько метров. В любой момент он способен сыграть с вами самую неприятную штуку.
      Запасы нашего продовольствия подходили к концу, но я решил во что бы то ни стало пробраться насколько возможно к северо-востоку от Фойна и сделал все для отыскания группы Мальмгрена. Лед расходился все сильнее, и не было никакого смысла брать с собой собак,- они связали бы нам руки. Тащить нарты на себе тоже было невозможно, поэтому мы пошли с Ван-Донгеном налегке, с мешками за спиной. Для меня было совершенно ясно, что запас наших сил находится на пределе. Нужно было экономить каждую калорию. Я запретил говорить.
      Все шло гладко до тех пор, покамест запасы пищи не уменьшились до нескольких огрызков собачьего мяса. Тут мой молодой друг не выдержал. Сначала, как-будто невзначай, он заговорил о необходимости вернуться. Потом его речь стала убедительнее и наконец со слезами на глазах он стал на меня кричать. Трудно было слушать этот истерический крик юноши, которого я тащил на смерть. Но лед не знает жалости. Это чувство должно быть чуждым тем людям, которые хотят бороться со льдом.
      Ван-Донген начинал слабеть. Он опустился на лед и в порыве отчаяния сказал, что будет спать, и ему нет никакого дела до дальнейшей своей судьбы. Пожалеть в этот момент Ван-Донгена- значило его погубить. Нарочито злым голосом я обругал его самыми скверными словами, но он не обратил на это никакого внимания. Тогда я с размаху ударил его ногой, взял за шиворот и стал поднимать. Юноша не подозревал, что это были мои последние силы. Он открыл глаза и, ошарашенный, поднялся, а я утверждаю, что если бы в этот момент он не встал на ноги, то я бы сам лег рядом с ним, и мы вместе навсегда остались бы на льду. А мы не могли оставаться на севере во льдах, быть может на расстоянии всего нескольких миль были люди, беспомощные, как дети, не знающие дороги к земле.
      Прошло почти двое суток с тех пор, как мы покинули Фойн. Я стал понимать, что испытывал бедняга Ван-Донген, когда я тряс его за воротник. Мои веки смыкались, и нужно было время от времени поднимать очки и тереть глаза кулаком для того, чтобы они не закрывались. На эти вторые сутки нашего пути от Фойна мы попали на быстро дрейфующий лед. Лыжи уже не скользили по хрустящему снегу и все время хлюпали по воде.
      Оглянувшись я увидел, что Ван-Донген стоит на другой стороне широкой черной трещины, успевшей образоваться во льду в течение одной минуты. Мы были разделены, и впереди- насколько хватал глаз- лед был изрезан такими же черными трещинами. Ван-Донген хотел переправляться через трещины, но я приказал ждать меня на той стороне и стал быстро, настолько быстро, насколько может ходить человек, которому лыжи кажутся пудовыми гирями, обходить трещину. Нужно было итти назад.
      Двое суток мы побеждали лед, на третьи- лед победил нас. Но я не намерен был сдаваться. Отступить- значило признать себя положенным на обе лопатки. И вот мы отступили. Быть может наше отступление было несколько поздним. Льды расходились у нас на глазах. Временами я становился в тупик перед тем, как преодолеть нарастающие полыньи. Но все же, несмотря на почти полное истощение, путь, который мы проделали в 40 часов, идя от Фойна, возвращаясь к нему, мы прошли в 30 часов.
      Я не стану вас уверять в том, что не испытал бешеной радости, когда у меня под ногами закачалась последняя льдина, в тот момент, когда я перепрыгивал на серый отрог берега Фойна. Ван-Донгена я успел толкнуть к берегу еще раньше, и теперь он лежал уже у самого края воды в мертвом сне. Он не слышал, как собака, одна из двух еще державшихся на ногах, навалилась ему на лицо своей мохнатой мордой и лизала его сухим горячим языком. Две других собаки так ослабели, что лежали без движения около нарт.
      Я тоже не выдержал пути в несколько десятков шагов, что отделяли меня от спальных мешков, и повалился на землю. Я не знаю, сколько мы спали. Проснувшись, мы развели огонь на последней рюмке спирта и поджарили несколько лохмотьев жесткого собачьего мяса. Отныне нам предстояло есть его сырым.
      Я отчетливо представлял себе нашу судьбу. Мы отрезаны на Фойне. Сообщение с берегом преграждали широкие разводья, в которых сверкала на солнце черная поверхность воды. Со стороны моря путь для судов преграждали массы тяжелого пловучего льда. Таким образом ни партия Нойса, ни "Браганца" с моря не смогут к нам подойти.
      -Ван-Донген,- сказал я своему другу,- вы молоды и вам хочется жить. Но не всегда жизнь длится столько времени, сколько хочет человек. И тот мужчина может считать себя человеком, который спокойно встретит смерть не тогда, когда он хочет ее встретить, а тогда, когда она приходит сама. И тот мужчина не может себя считать человеком, который умирает, омрачая свои последние минуты отчаянием или страхом. Это не значит, что не нужно отдалять от себя смерть. Мы будем бороться до последней возможности. У нас есть еще 4 собаки. При желании, этого хватит на месяц, и мы еще посмотрим, кто кого победит: мы- льды или льды- нас. Слышите, Ван-Донген, мы будем бороться за жизнь, но если жизнь от нас уйдет, мы весело пошлем ей последний привет.
      Молодой человек напрягал все силы, чтобы не предаться отчаянию. Он держался молодцом. Мне его не в чем упрекнуть. Но кто же станет спорить о том, что юноше хочется жить, и что смерть, в каком бы виде она ни пришла, его мало прельщает.
      Целую неделю мы наблюдали смену дней и ночей на циферблате наших часов. Яркое солнце сменилось туманом, и тогда мы снимали очки и давали немного отдохнуть нашим уставшим глазам. Так наступило 12 июля. В этот день мы доели труп одной из собак, встретивших нас на Фойне по возвращении с моря. Труп другой лежал в запасе. Жизнь остальных двух едва теплилась. Теперь у нас уже было недостаточно сил для того, чтобы заниматься гимнастикой и прогулками, но я все же заставлял себя и Ван-Донгена каждый день обходить весь Фойн кругом. Это было единственным средством бороться с упадком сил и подкарауливающей нас цынгой. Все остальное время суток мы спали в своих мешках.
      Было уже за полдень, когда мне показалось, что я слышу вой пароходной сирены. Я разбудил Ван-Донгена и вместе с ним с северной оконечности Фойна, обращенной к морю высокой скалой, мы увидели неожиданное зрелище. Колыхаясь в сплошном море нагроможденных льдов, мимо нас с запада на восток медленно двигался корабль. На двух огромных желтых трубах я ясно различил в бинокль пятиконечные красные звезды. Я догадался, что это ваш "Красин", хотя к тому времени, когда я покинул "Браганцу", мне ничего еще не было известно о вашей работе. Мы знали только о том, что вы вышли на север.
      Вы не заметили наших сигналов и продолжали двигаться к востоку. У нас еще оставалась слабая надежда на то, что, возвращаясь на запад, вы нас заметите. Но кто же мог знать, когда это случится. Много часов мы с унынием наблюдали за клубами вашего дыма, расстилавшегося по горизонту, но наконец исчез и он.
      Мы решили, что теперь нам нужно ждать вашего возвращения. Однако в этот же день или вернее в ночь этих же суток мы услышали в воздухе гул самолетов. Это по вашему радио за нами пришли из Кингсбея шведские самолеты. Я сомневался в том, что им удастся сесть около Фойна, так как не видел ни одной достаточно крупной льдины. Однако на небольшом поле, примерно метров 200 в диаметре, посадка была все же совершена. Напрягая последние силы, мы с Ван-Донгеном бросились к нашим спасителям и, проваливаясь в воду, перелезая на четвереньках через торосы, добрались до летчиков. За нами слышался жалобный визг двух псов, оставшихся еще в живых. Один из них сделал попытку следовать за нами, но он был слишком слаб для того, чтобы удержаться на береговой крутизне, сорвался и кубарем скатился в море. Его товарищ, оставшийся теперь в одиночестве на Фойне, жалобно выл, поднявши худую морду к небу.
      С чувством удивления смотрел я на этого маленького итальянца, так непохожего на своих соотечественников с "Читта-ди-Милано". В этом маленьком теле, затянутом в серую куртку альпини, оказалось достаточно сил, чтобы победить коварные льды полярного моря. В серых глазах, задумчиво уставившихся на дым сигареты, нельзя было угадать железной воли, толкавшей на смерть молодого Ван-Донгена.
      Моя трубка потухла, и мы медленно побрели к Нью-Олесунду, над которым держались редкие клочья тумана. В середине бухты Кингсбея одиноко торчали из комка белой ваты желтые трубы "Красина".
      Сильным движением Сорра столкнул мою шлюпку с шуршавшей гальки, и, налегая на весла, я стал пробираться к "Красину" между корявыми льдинами, заполнявшими бухту. Как мало общего у этих отрывающихся от глетчеров льдин с теми девственно-чистыми пловучими льдами, какие постоянно встречали мы в открытом море. Я сильно гребу, шлюпка быстро бежит к дымящему высокими трубами "Красину". А за кормой моей шлюпки, на сером обрыве высокого скалистого берега стоит маленький затянутый в серый гладкий мундир человек. Серая шляпа с петушиным пером лихо сдвинута на правое ухо. Сорра остается здесь зимовать.
      ***
      Час яркоослепительной ночи на 25 июля. Из высоких желтых труб "Красина" густыми клубами повалил черный дым. У носового брашпиля стоит боцман Кудзелько, и по указаниям Пал Акимыча управляет выбиранием грохочущей якорной цепи. На штурманском мостике у самого борта, положив сухощавую руку на рукоять телеграфа, ожидает Бачманов. Выбрана цепь, Бачманов взял рукоять на себя, и послушные звонку винты подняли пенистые бураны за кормой.
      Описав широкую дугу по бухте Кингсбея, "Красин" пошел в открытое море вдогонку за уходящей туманной волной по направлению к Ставангеру. Сзади, ослепительно сверкая под лучами полуночного солнца, провожают нас белые шапки острых зеброобразных шпицбергенских гор. И, голубея меж ними широкой ледяной рекой, уходят в далекие ущелья гладкие дороги глетчеров.
      В углу крошечной бухточки блестит широкими крыльями Ю. Г. I., а за ними небольшим желтым конусом- палатка Чухновского. Ее полы опущены, шесть человек спят в ней, завернувшись в меховые мешки. На тоненькой мачте полощется красный флажок, посылающий последний привет летунов далекому югу.
      "Красин" уходит в Ставангер, на юг, чтобы лечить свои раны, полученные в тяжелых боях с полярными льдами.
      Примечания:
      1. Текст воспроизведён по публикации в журнале "Молодая гвардия", 1928 г., №11 стр. 170-191, №12 стр. 162-183.
      2. В следующем году вышла книга Ник. Шпанов - Во льды за "Италией". (М-Л: Молодая гвардия, 1929, 224 стр., с 34 рис. и картами, тир. 5 тыс. экз.). Книга содержит вступительную статью Б.Г. Чухновского и 13 глав. Первые 5 глав содержат описание пути "Красина" от Ленинграда до того момента, с которого начинается журнальная публикация. Кроме того в журнальной публикации отсутствует рассказ Бьехоунека (или Бегоунека) о полёте "Италии" и рассказ о норвежском охотнике Хелмаре Нойсе.
      3. Н.Н.Шпанов находился с на борту "Красина" в качестве представителя прессы. Всего журналистов было семеро:
      1. Н.Н. Шпанов - от агентства "ТАСС" и "Известий ЦИК СССР и ВЦИК"
      2. П.С. Чекердович - от "Московской Правды"
      3. Валентин Суханов - от "Рабочей Москвы" и "Ленинградской Правды
      4. Давид Ефремович Южин - от "Красной газеты" (Ленинград)
      5. Николай Кабанов - от "Комсомольской Правды"
      6. Эмиль Львович Миндлин (1900-1981) - от "Вечерней Москвы"
      7. Любовь Андреевна Воронцова (1900-1972) - от "Труда". Примечательно, что Воронцова, в связи с исчерпанием мест для журналистов была оформлена кочегаром ледокола "Красин".
      4. По возвращении из экспедиции ряд журналистов опубликовали книги об этом путешествии:
      Вал. Суханов - Затерянные во льдах. Записки журналиста на "Красине". Л: "Прибой", 1929, 235 стр., тир. 5 т.э.
      Д. Южин - С "Красиным" на спасение "Италии"- Л: Изд. "Красная газета", 184 стр. 1 изд. 1928 г., 10 т.э., 2 изд. 1929 г. 7 т.э.
      Эм. Миндлин - На "Красине". Повесть о днях Красинского похода. С 24 фотогр. и 2 черт. - М-Л: "Земля и Фабрика", 1929 г., 276 стр., 6 т.э.
      Л. Воронцова - На 810 северной широты. Записки участника экспедиции "Красина". С предисловием И.М. Иванова. - Л: Изд. "Красная газета", 1929 г., 80 стр. , 10 т. е.
      Н. Кабанов опубликовал книгу под псевдонимом: А. Том - Под Красной звездой. На Красине. С предисловием Б. Чухновского. - М-Л: Моск. рабочий, 1929 г., 208 стр. тир. 10 т.э.
      Кроме того книгу о походе "Красина" написал и руководитель экспедиции Р.Л. Самойлович (1881-1940) - Во льдах Арктики. Поход "Красина" летом 1928 г. С 4 карт. и 54 рис. -Л: "Прибой", 1930 г., 360 стр., 4 т.э. 4-е издание этой книги вышло в 1967 г. под названием "На спасение экспедиции Нобиле. Поход "Красина" летом 1928 г. - Л: Гидрометеоиздат, 1967 г., 316 стр., тир. 110 т.э. Из вышеназванных книг в 60-е годы была переиздана только книга Э.Миндлина.