Все это, вместе взятое, предоставляло преступным элементам, в особенности мелкой «шпане», промышлявшей карманничеством, домашними кражами и рысканьем по покинутым сейфам разных контор, почти полную безнаказанность действий.

Но праздник преступников оказался недолгим. Так же как ЧК вела беспощадную войну с отечественной и импортной контрреволюцией, вербовавшей исполнителей своих тёмных планов среди преступного мира, так и Боевые отряды уголовных розысков вступили в борьбу с нарушителями законности и порядка. Борьба была сложной и подчас требовала подлинной самоотверженности. Кожаная куртка и маузер — это было ещё далеко не всё, что требовалось для борьбы с преступниками. Нужно было знать их мир, их притоны, повадки, способы действия, хорошо законспирированных наводчиков и сообщников, склады краденого, места и способы сбыта. К тому же «дно» сопротивлялось, и подчас весьма активно. Операции и облавы превращались в сложные предприятия. Редкая ночь обходилась без стрельбы с обеих сторон. Были жертвы среди работников розыска и милиции. Но борьба велась упорно, настойчиво, с сознанием её высоких партийных и государственных целей. В этой борьбе закалялись кадры, приобретался опыт.

«Золотой век» преступности быстро закатывался. Выйдя из тюрьмы в 1919 году, Паршин уже не застал его расцвета. Не решаясь появиться в Москве, он рыскал по её дачным окрестностям. Он искал Фелицу. И наконец он её нашёл… с Грабовским. Паршин готов был забыть старую обиду — только бы она вернулась к нему. Но она наотрез отказалась расстаться с Грабовским и согласилась лишь изредка встречаться с бывшим мужем. Паршин согласился и на это. Он даже не затаил злобы на удачливого соперника, бежавшего из тюрьмы.

От Грабовского он узнал о судьбе Горина. После их ареста Горин целиком ушёл в деятельность фальшивомонетчика, торопясь сколотить капитал, необходимый на приобретение дома. Говорят, будто он стал ещё скупее, чем прежде, опустился до того, что ходил в опорках и обносках, прятал каждую добытую тёмными делами копейку. Воспользовавшись паникой, наступившей в деловых кругах в первые дни войны, он купил вожделенный дом о четырех подъездах. Но и этого ему показалось мало. Им овладела идея приобретения ещё одного дома. Горин вошёл в новую шайку московского «медвежатника» Красавчика и участвовал с нею в нескольких ограблениях. Пришла февральская революция. Под шум революционных событий уголовный мир поднял голову. Грабежи шайки Красавчика делались все более дерзкими. Капитал Горина рос. Он уже видел себя владельцем ещё одного дома. И действительно стал им. В первые же дни Октябрьского переворота домовладельцы поняли, что им не удержать своих владений, и Горин дёшево купил огромный дом, за ним ещё один. И только тут он уразумел, что домовладельцем ему всё-таки не стать: была объявлена национализация крупных домовладений. Горин не мог пережить того, что все награбленное им, все заработанное на фальшивых деньгах и превращённое в недвижимость стало ничем. Если бы его дома сгорели, развалились, но оставалась на месте старая власть, он понял бы, что нужно приняться сызнова грабить, делать фальшивые кредитки, снова копить деньги и потом опять покупать дома. Но с тем, что больше нет смысла грабить и копить, что капитал не нужен и больше никогда не будет нужен, Горин смириться не мог. Долго сидел он, запершись в своей новой, вдвое большей, чем бутырская, но заваленной таким же хламом квартире. Сидел, сидел, да и повесился. Так и висел он в наглухо запертой новой «секретной» каморке для выделки фальшивых денег. Каморку вскрыли только тогда, когда смрад пошёл по дому.

В каморке нашли труп Горина и много пачек никому не нужных «романовских» кредиток.

Второй член шайки, Вершинин, испуганный арестом Паршина, спрятался в своей тверской усадьбе. Он решил, что все сложилось, в общем, хорошо: имение есть, положение его в Петрограде прочно и чисто, его Колюшка уже студент. Стремления Вершинина сосредоточились теперь на том, чтобы обеспечить себе и Колюшке твёрдую жизненную базу в виде благоустроенного и доходного имения. Но и Вершинина, подобно Горину, постигло разочарование: революция свела на нет все плоды его преступной деятельности. Тверскую усадьбу национализировали. После некоторых колебаний — он смертельно боялся «чеки» — Федор Иванович вернулся на скользкую стезю преступлений. Дела он делал маленькие, тихие. Да и вообще-то воровать деньги стало бессмысленно: их ценность падала с катастрофической быстротой. Украденный вчера миллион завтра становился копейкой. Награбленные миллиарды через неделю едва обеспечивали фунт масла. А воровать вещи было трудно, хлопотно, реализовать их становилось все трудней. «Банд-группы» ЧК и Угрозыска не давали житья.

Федор Иванович переехал в Москву, оставив Колюшку в Петрограде. Так надеялся он сохранить от сына секрет своей профессии и сберечь его в случае своего провала.

Полегчало после объявления нэпа. Рубль становился устойчивым. Появился смысл воровать червонцы.

Третий член шайки, Грабовский, выйдя на свободу раньше Паршина, работал по мелочи, со случайными сообщниками. Он все больше опускался, пил.

Почти целый год Паршин жил, присматриваясь к непонятной ему жизни и к новым отношениям людей. Тюрьма выпустила его в незнакомый мир. Здесь все было не так, как прежде. Паршин ничего не делал. О работе не думал. Жил, занимая по мелочам то у Грабовского, то у Вершинина. Все искал случая, которым стоило бы заняться. Не хотел рисковать из-за пустяков. А крупных «дел» больше не было. Советские магазины и учреждения денег у себя не держали. Банки не были специальностью Паршина, да и охрана их становилась все серьёзней. Крупных частных фирм не стало. Нэпманы были такой мелкотой, что не стоило марать об них руки.

И вдруг на этом безотрадном фоне вспыхнул луч надежды. Появился он случайно в разговоре со старинным знакомым — бывшим охотнорядским торговцем-рыбником Кукиным. Этот Кукин теперь заведовал рыбным отделом в магазине, принадлежавшем раньше братьям Елисеевым, что на Тверской, у Страстного. По словам Кукина, в елисеевских подвалах сохранились огромные стальные шкафы, используемые не то городским банком, не то сберегательными кассами для хранения денег. Касса, через которую деньги сдаются в эти сейфы, находится в боковом отделении магазина — там, где прежде торговали мясом. Со слов Кукина выходило, что денег к вечеру в сейфы свозится много, притом червонцами, то есть устойчивой монетой. Об этом уже стоило подумать.

Паршин поделился сведениями с бывшими сообщниками. Начали разведку. Вскоре все было установлено: когда привозят деньги, куда складывают, когда берут. Кукин провёл Паршина в подвал, чтобы осмотреть, где расположены несгораемые шкафы, какой они системы.

При этом выяснилось, что стальные шкафы огромного размера стоят в том же помещении, где расположен склад продуктов. Никакой охраны у шкафов нет, так как днём деньги из шкафов вынимаются, а на ночь подвал наглухо запирается снаружи.

Стало ясно, что единственным днём, когда можно заняться взломом, было воскресенье: подвал запирается с вечера субботы и отпирается лишь в понедельник. Кукин брался провести Паршина и его сообщника в подвал. Сделать это можно утром, когда на склад прибывают продукты. С тюками товара на спинах грабители вместе с Кукиным пройдут в подвал. Там они спрячутся. Шкафы стояли не вплотную к стене, а на расстоянии примерно четверти метра. Паршин считал, что сможет втиснуться в этот узкий промежуток. К тому же это было в самом холодном, отсыревшем углу подвала, — туда никто не заглядывал и тем более никто не лазил за шкафы. Значит, взломщики смогут просидеть там субботу, никем не замеченные.

Так и сделали. С тушами осетров на спинах грабители спустились за Кукиным в хранилище и спрятались за шкафами. Теперь задача заключалась в том, чтобы выдержать в течение дня холод и неудобное положение в щели. Жажда лёгкой и большой добычи заставила их выдержать это испытание. После закрытия подвала в их распоряжении были вся ночь на воскресенье, воскресный день и ночь с воскресенья на понедельник — время совершенно достаточное Паршину, чтобы справиться с любыми шкафами, тем более что на этот раз у него был помощник.

Утром грабители с первыми покупателями выскользнули из магазина.

Это было первое дело такого масштаба в практике советского Уголовного розыска. Впервые его работники столкнулись со следами, говорившими о появлении на горизонте опытного «медвежатника» старой школы. В рядах советской милиции того времени было достаточно смелых людей, начинали появляться и «молодые таланты», обещавшие со временем стать хорошими розыскниками. Но у них ещё не было большего опыта, не существовало и научно-технического аппарата, который помогал бы изучить и расшифровать следы, оставленные преступниками. Не было надёжной систематизации преступников, которая позволила бы по «почерку» громил понять, с кем приходится иметь дело.

Преступление осталось нераскрытым.

Успех окрылил грабителей, и пропало желание «баловаться мелочами». Тот же Кукин сыграл роль подводчика и в следующем «деле». Он сообщил шайке, что комиссия по реквизиции предметов искусства для государственных фондов организовала свой склад в помещении бывшего Английского клуба на Тверской. Там оказались собранными полотна знаменитейших мастеров. Это были сокровища баснословной ценности. О них существовала целая литература. О них не смели мечтать и американские миллиардеры.

Кукин свёл грабителей и с возможными покупателями. Для переговоров был отправлен Вершинин. Ради этого свидания пришлось тряхнуть стариной. Ему раздобыли визитку и полосатые брюки, нашли воротничок с отогнутыми уголками. Вершинин даже сделал маникюр. Представитель шайки должен был иметь «классный» вид — дело предстояло иметь с иностранными дипломатами.

При одном упоминании имён фабрикантов, сановников, помещиков, чьи коллекции лежали в комнатах Английского клуба, у «клиентов» загорались глаза и жадно шевелились пальцы. Но тут возник существенный вопрос: сумеют ли грабители, ничего не понимающие в живописи, отобрать наиболее ценные полотна?

Иностранные дипломаты произвели соответственную разведку, пытаясь выяснить, что именно хранится на базе. Кое-что стало известно, но далеко не все и не очень точно. Сотрудники нескольких посольств провели инструктаж Вершинина, пользуясь альбомами, монографиями, открытками. Мелькали названия картин. Вершинин понимал, что называвшиеся суммы — гроши по сравнению с тем, чего стоят сокровища. Но даже и от этих цифр у него закружилась голова. А о том, какой невозместимый ущерб будет нанесён его народу, он даже не подумал. Прежде его не волновало то, что он залезал в карманы купцов; его не трогало то, что после ограбления золотой кладовой несколько дней у ломбардов стояли хвосты ошеломлённых закладчиков и закладчиц, многие из которых лишились последнего; его совесть оставалась спокойной и после того, как он запустил лапу в советскую государственную кассу. Так могло ли в нём проснуться сознание того, что теперь он собирается лишить свой народ самого дорогого, что у него есть, его духовных богатств? Что особенного, раз за это платят? Деньги нужны ему. Деньги нужны его Колюшке.

«Отягощённый» новыми знаниями в области искусства, Вершинин вернулся к сообщникам. Ночью грабители проникли на место преступления. Они были снабжены длинными чехлами из лучшей заграничной клеёнки. В чехлы предстояло вложить вырезанные из рам и свёрнутые трубками картины. Карманы грабителей оттопыривались от заграничных консервов и бутылок, долженствовавших придать им силы во время работы.

Все залы клуба были заставлены полотнами, бюстами, статуями, скульптурными группами. Тут были бронза, мрамор, дерево, воск — все что угодно. Две комнаты оказались запертыми на ключ и опечатанными. Грабители поняли, что там-то и находятся самые ценные вещи. Они без труда вскрыли обе комнаты. В числе нагромождённых полотен Вершинин одно за другим узнавал и откладывал произведения, о которых шла речь в посольстве. Паршин приготовил бритву и чехлы. Грабовский стоял на стрёме. Все шло быстро и хорошо, как вдруг…

В лицо Грабовскому ударил свет карманного фонаря, и он увидел направленное на его лицо дуло револьвера. Он не решился поднять тревогу. Это могло стоить жизни. Появление работников МУРа было подобно грому среди ясного дня. Паршин с Вершининым так же покорно, как Грабовский, подняли руки.

Через месяц все трое отправились к месту отбывания наказания. Фелице везло. Она и на этот раз осталась в стороне. И Паршин и Грабовский оберегали её так, что имя её ни разу не появилось в материалах дознания.