Глава 3

Запах полученного Меган наслаждения, куда сильнее самых дорогих духов, наполнял воздух.

Свет проникал сквозь щель между оконными занавесками, превращая выцветшую ткань в море переливчатой зелени. Из-под простыни выглядывала прядь темных волос, припорошенных серебром. Его губы все еще горели от ее поцелуев. Его тело все еще горело от соприкосновения с ее кожей.

Они лежали в обнимку. Длинная толстая коса змеилась по его подушке. Металлические шпильки тускло поблескивали в предрассветных лучах.

Когда она сжимала его колени, ее волосы все еще были уложены в узел. Должно быть, распустились где-то посреди ночи. Он подумал о том, как, должно быть, неудобно и больно спать на шпильках. Вспомнил, как ее тугое лоно сжимало его жезл.

Грудь внезапно стеснило. Меган целовала его, эта женщина, которую он обвинил в том, что для шлюхи она слишком стара. Держала ладонями его голову, пока он изучал вкус ее груди. Разделила с ним чудо слияния мужчины и женщины. Его одолевало благоговение, смешанное со стыдом.

Только вонзаясь в нее, он чувствовал себя мужчиной, лишь в те мгновения, пока был в ней. И никогда не ощущал себя более уязвимым, чем в ту минуту, когда изливал свой долголетний страх, опасения, что он не сумеет ублажить женщину, что ни одна женщина не сумеет ублажить его.

И оказалось, что именно она взяла его жизнь в свои руки.

Нога Мег лежала на его бедре. Голова Мег покоилась на его плече. Выбившиеся из косы волосы щекотали его подбородок.

Она спала невинным сном ребенка, эта шлюха, давшая ему не только блаженство, но и утешение. Щеки побледнели. От сна? От усталости? От пресыщенности?

Ее клитор поднялся под его пальцем. Ее лоно сжималось вокруг его жезла пять раз. Туже, чем кулак. Она достигла пика шесть раз подряд.

Он наблюдал спокойствие на ее лице и думал о человеке, которого едва не предал. Сын, пусть не плоть от плоти, но все же сын сердца.

Он изучал черные опахала ее ресниц и думал о женщине, которую безмолвно любил, зная и чувствуя себя в безопасности оттого, что она любит другого. И понимал, что больше никогда не станет прежним.

Он испытал плотское соитие. Одна ночь с женщиной. Самоудовлетворение было жалкой подделкой. Все его мышцы и ноги ныли, тупое давление терзало чресла.

Первое пройдет со временем и физическими упражнениями. Второе скоро уляжется, стоит лишь опорожниться.

Но для этого нужно найти в себе силы сползти с кровати. До чего же разленился! Он, который с тринадцати лет не валялся долго в постели, зная, какие обязанности возложены на него.

Осторожно, чтобы не разбудить Меган, он отстранился и выполз из-под одеяла.

И едва не охнул: деревянный пол за ночь заледенел. Но он еще немного постоял, глядя на Меган. В ушах эхом отдавались ее страстные крики. Она молила его не останавливаться, наполнить ее, проникнуть глубже, любить сильнее. Никогда еще он не чувствовал себя таким униженным и одновременно могущественным.

Черное платье лежало грудой на том месте, где она выступила из него, чтобы подойти к кровати. Его белый тюрбан и свободная рубаха до щиколоток валялись чуть поодаль, видимое напоминание о дороге, которую он прошел. До этой ночи он непременно сложил бы одежду перед тем, как отправляться на покой.

Наклонившись, Мохаммед выхватил ночной горшок из-под деревянных перекладин кровати и уголком глаза заметил сморщенный резиновый комочек: французский конверт, которым пользовался для защиты от болезней. Тонкий слой жидкости застыл на дне мешочка — доказательство того, что и он способен излиться.

Мохаммед смял уже ненужный конверт, подошел к камину, где остался лишь пепел прогоревших угольев, поставил тяжелую фарфоровую вазу на стул и поднял крышку.

В глаза бросилась полустертая черная надпись на дне:

В чистоте держи меня,

И не выдам я тебя.

И если меня не обидел,

Никому не скажу, что увидел.

Легкая улыбка коснулась его губ. Ничего не скажешь, в этих англичанах имеется некое непристойное очарование.

Бросив кондом в горшок, он подхватил левой рукой свое мужское достоинство. На ум впервые пришло слово «мужественность». Она превозносила его за размер отростка, его, кому и в голову не пришло бы выслушивать похвалы женщины. Горячая моча ударила в выщербленный фарфор. Парок растворился в холодном утреннем воздухе. Облегчившись, он закрыл крышку. Меган тоже понадобится горшок.

Он отошел от стула, предоставив его в распоряжение женщины.

Сонные глаза смотрели на него из-под полуопущенных век. Не стоило и рассматривать их, чтобы понять, какого они цвета. Зеленого лесного мха. Первым его порывом было прикрыться. И впервые за сорок лет он не сделал этого.

Голова без тюрбана казалась странно легкой, но не это привлекло ее внимание. Она нерешительно озирала его чресла.

Его спину обдало жаром. Он стоял неподвижно, ожидая, что она расхохочется. Точно так же, как хохотали гаремные невольницы. И боялся пошевелиться, чтобы взрыв смеха, которого он так боялся, не обрушился на него.

— Не знала, что мужчины в Аравии бреют волосы на теле, — объявила Меган, скользнув взглядом куда-то в сторону. — Разве вам не холодно зимой?

Но ее шутка, похоже, не удалась, прозвучала фальшиво. Она не осуждала его во мраке ночи. Очевидно, судит сейчас, иначе не издевалась бы над ним.

Ярость, охватившая его, удивила самого Мохаммеда.

— Вглядитесь пристальнее, мадам, — отрезал он. — Я лишен не только волос.

Ее глаза расширились. Он предложил ей золотой соверен. Сколько еще денег потребуется, чтобы она приняла его при свете дня? С такой же готовностью, как и во мраке ночи.

Она опустила глаза и несколько секунд пристально рассматривала его. Ее язык быстро облизнул сухие губы.

— Вы не столь… огромны, как прошлой ночью, но это вполне объяснимо.

Если только она не притворяется, значит, чересчур наивна. Мохаммед нахмурился. Она шлюха, как же не замечает очевидного?!

Как могла она не почувствовать прошлой ночью отсутствия той плоти, которая делает мужчину мужчиной! Ведь она сжимала его в руках! Как могла принять его за нечто другое? Не за того, кем он был на самом деле? И это после того, как он лежал между ее ляжек, вонзившись в лоно так глубоко, что даже ночной воздух не мог пройти между их телами?

Если только…

— Кто вы?! — рявкнул он.

Она испуганно вскинула голову, бледность лица стремительно перетекала в меловую белизну.

— Я уже говорила…

— Вы не шлюха, — дерзко бросил он.

Ни одна шлюха не упустила бы из виду того, что было так ясно. Его непоправимое уродство.

Желудок его сжался. Но если она не шлюха, зачем заявилась в его комнату? И что делала в его постели?

Он плакал, исторгаясь в нее, он, тот, кто сорок лет не знал слез! Она обнимала его, утешала, любила так, словно привыкла к мужчинам, которые кричали и сыпали проклятиями, стремясь найти облегчение в женском теле.

Так кто же она?

Шли бесконечные напряженные секунды. Откуда-то донесся крик мужчины, звавшего конюха, — лишнее напоминание о том, что ночь прошла и новый день вступил в свои права.

— Я вдова, — призналась она наконец. Спокойно, без всякого страха. — Такая же постоялица, как и вы.

Глаза его сузились, превратившись в едва заметные щелки. Только сейчас он вспомнил, что выговором она отличалась от уроженки здешних мест, да и честно сказала, что не живет здесь. Почему он не расспросил ее как следует?

— Каким же образом вы попали ко мне вчера ночью? — рявкнул он.

— Подслушала, как вы велели хозяину найти… проститутку. — Из ее рта шел пар, затуманивая черты лица. — Я перехватила ее в коридоре, дала денег и постучалась к вам, в надежде, что вы примете меня за нее. Так и вышло.

Пронзительный вой разнесся по округе, за ним последовал короткий яростный лай.

Мохаммед вдруг подумал, что, стоя голым на холоде, в нетопленой гостинице, давно должен был бы замерзнуть, но почему-то изнывал от жары. Кровь бурлила в жилах, яркие воспоминания сливались в пестрый калейдоскоп, меняясь, преобразуясь в многоцветные узоры. Вопросы, которые он задавал, считая ее потаскухой, ободряющие уверения, которые бормотала она в ответ, поощряя его исступление.

Неужели она разочарована его невежеством… или гордится своим сексуальным превосходством?

Десять полумесяцев подрагивали на его плечах, следы от ее ногтей. Сжималась ли ее плоть вокруг его жезла в восторге… или раздражении? Она солгала ему, и не важно, что он тоже не был полностью откровенен. Что подобные ему знают о женщинах? Откуда ему знать, ублажил ли он ее?

— Интересно, что когда-либо слышанное об арабах так возбудило ваше любопытство, мадам? — набросился он на нее, скрывая собственную уязвимость. — Надеялись, что мое копье будет больше, чем у любого англичанина? Арабские мужчины славятся умением доставить женщине несказанное наслаждение. Признайтесь, чего вы надеялись достичь своим обманом?

Она не испугалась его резкости прошлой ночью, так же как не отпрянула в страхе сейчас.

— Всего одна ночь, сэр. Я надеялась получить единственную ночь страсти. — Ее голова вновь легла на подушку; коса свернулась змеей. — Мне показалось, что это нужно и вам тоже, иначе не стала бы отнимать у вас время.

Женщина, лежавшая голой в смятых покрывалах, с растрепанными волосами и лицом, блестящим от высохшего пота, просто не могла олицетворять достоинство. Любая, кроме Меган. Эта женщина не унижала его. Не издевалась. Не жалела. И сказала, что не станет осуждать.

Почему?

Она англичанка, если не благородного происхождения, то явно из приличной семьи.

Как может она принять то, что отвергли обитательницы гарема?

— Я hadim, — безжалостно бросил он.

— А я англичанка, — отпарировала она.

В буквальном переводе это означало «безволосый», хотя подспудный смысл был ясен человеку любой-национальности. Мохаммед сквозь зубы выдавил ненавистное слово, которое надеялся не упоминать при этой женщине, слово, преследовавшее его сорок лет:

— Я евнух, мадам.

Пустыня — место предательских песков и воющего ветра, но не только. Здесь можно обрести покой и тишину. Ранее ему не приходилось наблюдать такую же неподвижность в женщине, но Меган застыла, как статуя. И взгляд ее не дрогнул.

— Должна заметить, сэр, что вчера ночью вы доказали обратное.

Он молча проклял румянец, окрасивший его щеки. Сорок лет он не знал, что это такое. А Меган дважды заставила его покраснеть.

— Мне отрезали камешки, — грубо пояснил он, надеясь шокировать ее.

Доказать, что он не тот мужчина, за которого она приняла его, тот, которым он себя чувствовал всего одну ночь. Но она спокойно взирала на него.

— Под камешками, насколько я поняла, вы подразумеваете свою мошонку?

Кончики его ушей загорелись.

— У меня нет семени.

«У меня нет семени», — громом отдалось в его голове — крик тринадцатилетнего мальчика, навеки непоправимо искалеченного.

Извинение мусульманина, которым он стал, полное бессильного гнева.

— Мой муж был викарием, — начала Меган ясным, но бесстрастным голосом. — Когда врач сказал ему, что вследствие не правильного строения моих внутренних органов я не смогу выносить его детей, он отказался делить со мной постель. Объяснил, что не желает подвергать опасности мою жизнь из-за очередного выкидыша. Местная повитуха посоветовала мне несколько средств, предотвращающих зачатие, но мой муж отказался пользоваться ими, хотя они позволили бы нам быть вместе. Он считал подобные средства аморальными и заявил, что супружеские отношения дозволены только ради продолжения рода.

Слабый скрип рессор экипажа и глухой стук копыт вторглись в мертвенную тишину, последовавшую за ее словами. Но звуки растворились в воздухе так же внезапно, как начались.

— Я бы возблагодарила Бога, не имей мой муж семени или будь я бесплодна, — заключила Меган с холодной решимостью. — Это куда предпочтительнее одиночества, на которое он нас обрек.

Мохаммед молча слушал, вспомнив, как она жаловалась на мужчину, отвергшего ее. Не молодой любовник. Человек, с которым она была близка, как только могут быть близки мужчина и женщина. Подобная близость в самом деле одно из чудес света. Мужчина, давший ей наслаждение и изливший семя в чрево, не способное выносить дитя. Мужчина, которого, по собственному признанию, она любила.

Вихрь эмоций подхватил его. Ревность к глубине ее чувств к усопшему супругу, зависть к долгим годам дружбы, которую они питали друг к другу, непонимание, как утешить женщину, появившуюся в его жизни, только чтобы дать ему силы и уверенность в себе.

На помощь пришла ярость. Как смеет он ощущать потребность в поддержке, не имея средств, чтобы выразить ее?!

Евнухи не могут позволить себе нежных чувств.

— И давно вы овдовели? — резко спросил он.

— Два года назад.

— И сколько мужчин с тех пор перебывало в вашей постели? Или у вас вошло в привычку навещать спальни чужих мужей еще до смерти вашего собственного? — допытывался он, внутренне сжимаясь от своей жестокости и все же стараясь доказать, что она шлюха, если не по профессии, то по призванию. Желая уничтожить связь, возникшую между ними ночью, из опасения, что она станет ожидать большего, чем он может дать. Жалкий евнух… которым он не хотел казаться.

— Мой муж — единственный мужчина, с кем я делила ложе, если не считать вас, разумеется, — сухо объяснила Меган. Лицо ее в обрамлении темных волос на фоне белой наволочки казалось пепельным. — Последние двадцать лет его жизни мы жили в разных спальнях.

Двадцать лет и два года!

Она жила в целомудрии более половины того срока, в течение которого он пребывал евнухом. Однако пришла к нему, к мужчине, который на самом деле не был мужчиной.

— Тот, кого вы просили дотронуться… это был ваш муж, — уверенно заключил он.

Неужели она представляла на его месте своего мужа?

— Да.

— Он был тем, кого вы любили.

— Верно. Я воображала, будто он отвечает на мою любовь, Но этого просто не могло быть, не так ли? Разве мужчина может любить женщину, если не уважает потребностей ее тела?

Она быстро сморгнула слезы. Значит, Меган тоже познала одиночество.

Воспоминания об их слиянии словно омыли его: жаркая бездна ее лона, шелковистая твердость бутона женственности, колкость волос на венерином холмике, впечатавшемся в его пах… Она поглотила его целиком и ни разу не осудила за неопытность или отсутствие яичек.

— Арабские женщины используют комки шерсти, пропитанные уксусом, — неожиданно выпалил он.

— Простите?

По его шее снова поползли красные полосы.

— Для предохранения, — коротко пояснил он.

— Понятно.

Напряжение снова сгустилось в воздухе.

Она в любую минуту может встать, одеться и уйти, так и не узнав, что значила для него эта ночь. Мохаммед отчаянно старался отвлечь ее.

— Меган — ваше настоящее имя?

Он почувствовал неуместность вопроса. Он требовал от Меган правды, не собираясь отвечать тем же.

— Да, — так же сухо ответила она. — Если соизволите оставить меня одну на несколько минут…

— Не надо, — выдавил он и ощутил, как она вздрогнула.

— Что именно?

«Не покидай меня!»

— Со мной не так-то легко.

Молчаливое согласие Меган было понятно любому человеку. Но он продолжал упорствовать, как упорствовал последние сорок лет.