Ночной портье

Посыльный показал плохие зубы, что у него, очевидно, означало улыбку.

— У нас есть свой букмекер. Через пятнадцать минут я приведу его к вам.

— Очень хорошо, — кивнул я и дал ему пять долларов.

— Весьма благодарен, сэр, — оживился посыльный, и бумажка тут же исчезла из виду. — А не скажете ли, на кого собираетесь поставить?

— На Глорию.

— Ставки на нее один к пятнадцати, — заметил посыльный, бывший, надо полагать, вполне в курсе этих дел.

— Совершенно верно.

— Ин-те-рес-но, — протянул он. И можно было не сомневаться, как он намерен использовать полученные деньги. Ловкач и проныра, он все же проживет и умрет в бедности.

Когда он ушел, я ослабил узел галстука и прилег на кровать, хотя вовсе не устал. Подходящее утречко, чтобы пустить на ветер немного денег, усмехнулся я про себя. Потом отметил, что рассуждаю примерно так же, как зазывалы из телевизионных реклам.

Букмекер не заставил себя ждать. Рослый грузный толстяк в поношенном костюме с тремя авторучками в нагрудном кармане, он пыхтел, когда двигался, или же, сидя, говорил высоким тонким голосом, весьма удивительным для этого массивного существа.

— Привет, дружище, — фамильярно обратился он, войдя ко мне и оглядев меня и всю комнату быстрым оценивающим взглядом, ничего не упускавшим из виду. — Морис сообщил, что у вас небольшое дельце ко мне.

— Да, небольшое, — кивнул я. — Хочу поставить на Глорию во втором заезде в Хайалиа… — на мгновение я замялся. — Триста долларов. С утра ставки принимали из расчета один к пятнадцати, — заключил я с такой беспечностью, как если бы взлетел в открытом самолете на высоту в семь тысяч метров без кислородной маски.

Толстяк вынул из кармана сложенный лист бумаги, развернул его и, водя по строчкам, некоторое время сосредоточенно изучал записи.

— Могу принять один к двенадцати, — наконец сказал он.

— Ладно, — согласился я и вручил ему три сотенные. Букмекер тщательно, на ощупь и на свет проверил каждую сотенную, изредка при этом поглядывая на меня с осторожной, еще неуверенной почтительностью.

— Моя фамилия… — начал я.

— Я уже знаю вашу фамилию, мистер Браун, — перебил букмекер и, выхватив из нагрудного кармана одну из авторучек, сделал пометку на своем листе бумаги. — Расплачиваюсь я в шесть часов вечера внизу в баре.

— Увидимся в шесть.

— Надейтесь на лучшее, — без улыбки пожелал он мне. — В любом случае Морис всегда знает, где найти меня.

После его ухода я распаковал вещи. Когда в числе прочего доставал бритву, она упала на пол и отскочила под комод. Шаря рукой под комодом, я вместе с бритвой и кучей пыли вытащил также и серебряный доллар. Как видно, в этом отеле не очень-то старательно убирались в номерах. Тем хуже для них, подумал я, обтер доллар и сунул его в карман. Сегодня мне определенно везло во всем.

Взглянув на часы, я увидел, что уже около двенадцати. Решительно сняв трубку, я попросил, чтобы меня соединили со «Святым Августином».

По обыкновению прошло не менее тридцати секунд, пока мне оттуда ответили. Наша телефонистка Клара относилась ко всем вызовам как к неуместному вторжению в ее личную жизнь, которая, насколько мне было известно, заключалась главным образом в чтении журналов по астрологии. И потому она считала, что следовало доступными ей средствами наказывать тех, кто своими звонками отрывал ее от поисков самого лучшего гороскопа, который предскажет ей богатство, славу и встречу с молодым, красивым и смуглым незнакомцем.

— Алло, Клара, — сказал я. — Хозяин пришел?

— Конечно. Все утро сидит у меня на шее, чтобы я дозвонилась к вам. Какой же у вас, черт возьми, номер телефона? Нигде не могу найти. Звонила в отель, что указан как ваш адрес, но там ничего не знают о вас.

— То было два года назад. Я переехал. — И действительно, за это время я четыре раза переезжал. Как истый американец, я постоянно стремился на новые места. — У меня нет телефона, Клара.

— О, счастливец.

— Повторите это еще раз, Клара, и соедините меня с хозяином.

— Боже мой, Граймс, — услышал я в трубке возбужденный голос хозяина, — из-за вас я попал в очень неприятное положение. Сейчас же приезжайте и помогите все выяснить.

— Мне очень жаль, мистер Друзек, — проговорил я как можно более огорченным тоном, — но сегодня я чрезвычайно занят. А в чем дело?

— Вы еще спрашиваете? — заорал Друзек. — В десять утра пришел ответ, что нет никакого Джона Ферриса по тому адресу, куда вы послали телеграмму.

— При регистрации он сообщил тот адрес, который с его слов записан в книге.

— Приезжайте и скажите это полиции. Утром у нас был инспектор, а потом приходили два каких-то типа. Даю голову на отсечение, что они были с оружием. Разговаривали со мной так, будто я что-то скрываю от них. Спрашивали, не оставил ли им Феррис записку. Он оставил какую-нибудь записку?

— Нет, не видел.

— Так вот, они обязательно хотят поговорить с вами.

— Почему со мной? — с притворным удивлением спросил я.

— Я им объяснил, что покойника обнаружил ночной портье, который будет сегодня на дежурстве после одиннадцати вечера. А они заявили, что не могут так долго ждать, и потребовали ваш адрес. И вы знаете, Граймс, никто в нашем чертовом отеле не знает, где вы живете. Естественно, что эти два типа не поверили мне. Они снова придут в три часа. И предупредили, что для меня же лучше найти и вызвать вас, а не то… Просто жутко. Не думайте, что это длинноволосые мелкие хулиганы, они одеты как солидные биржевые маклеры. Абсолютно спокойны и глазом не моргнут, как шпионы в кино. Они не шутят. Вовсе не шутят. Так приезжайте, потому что я ухожу обедать, и надолго, очень надолго…

— По этому поводу я и хочу переговорить с вами, мистер Друзек, — невозмутимо сказал я, в первый раз со времени поступления на работу радуясь возможности поговорить с хозяином. — Я звоню, чтобы попрощаться с вами.

— Попрощаться? — рявкнул Друзек. — Кто так прощается?

— Я вот так прощаюсь, мистер Друзек. Прошлой ночью я окончательно решил, что мне противно служить у вас. Я увольняюсь… Собственно, уже уволился.

— Как уволился? Так не увольняются. Черт побери, да сегодня только вторник, начало недели. Остались ваши вещи. Пол бутылки виски, Библия…

— Виски выпейте, а Библию я дарю в библиотеку отеля.

— Граймс, — закричал Друзек, — вы не смеете так поступать со мной. Я обращусь в полицию, чтоб вас привели сюда! Я… я…

Я преспокойно положил трубку. И пошел завтракать. Завтракал я в дорогом ресторане возле Линкольн-центра, заказал роскошного омара-гриль, который обошелся в восемь долларов, и две бутылки пива «Хайнекен».

Сидя в ресторане за вкусной дорогой едой, я вдруг осознал, что впервые с того момента, когда проститутка в отеле сбежала с шестого этажа, у меня нашлось время подумать о том, что мне делать. До сих пор мое поведение и поступки были почти автоматическими: одно следовало за другим само собой, словно я действовал по заранее разработанной программе. Теперь надо было подумать о своих возможностях, рассмотреть угрожавшие опасности и принять какие-то решения. Раздумывая обо всем этом, я обратил внимание на то, что подсознательно выбрал себе столик в углу ресторана, чтобы видеть всех входящих. Это открытие меня позабавило. И в самом деле, попав в переплет, каждый становится героем своей собственной детективной истории.

Но забавно это было или нет, а пришло время оценить свое положение и возможности. Нельзя больше полагаться на интуитивные побуждения или на опыт прошлого, который мало чем мог помочь мне в совершенно ином будущем. До этого я никогда не нарушал никаких законов, у меня не было никаких врагов. И тут, естественно, я подумал о тех двух субъектах, которые явились в отель «Святой Августин» получить сто тысяч долларов от того, кто зарегистрировался под вымышленным именем Джона Ферриса и указал вымышленный адрес. Они были с оружием или, во всяком случае, походили на людей, имеющих обыкновение носить его при себе. Мой хозяин мог немного нервничать в это утро, но его не назовешь простаком — у него большой опыт, и он верно почувствовал, что это действительно опасные люди. Он, конечно, не знал и, наверное, никогда не узнает, в чем тут дело.

Одно было несомненно — полиция не будет привлечена к этому делу, хотя какой-нибудь полицейский крючок может по своей инициативе начать копаться в нем. Итак, с этой стороны мне нечего особенно беспокоиться. Было ясно, что тот, кто назвался Джоном Феррисом, и те двое, что приходили после его смерти, участвовали в какой-то незаконной сделке. Тут определенно пахло взяткой, подкупом или шантажом.

Это как раз совпало с Уотергейтским делом, только начавшим тогда всплывать на поверхность, когда мы узнали, что у весьма уважаемых деятелей, столпов нашего общества, появилась привычка тайно носить в ручных плоских чемоданчиках огромные суммы денег или держать их в ящиках письменных столов у себя в кабинетах. Те типы, что сейчас интересовались мною, без сомнения, принадлежали к тому зловещему миру профессиональных убийц, которые готовы на все ради денег.

Шайка бандитов, подумал я, гангстеры. Хотя мне, как и большинству американцев, приходилось читать о них, видеть их в кинофильмах, но все же представления о том, что творится на дне нашего общества, у меня были туманные, и быть может, я с преувеличенным страхом относился к могуществу гангстеров, их тайным связям и способам найти и уничтожить тех, кому они хотели отомстить.

И еще одно было ясно. Я теперь оказался по ту же сторону забора, что и они, и с кем бы там ни встретился, должен был бороться по их правилам. В прошедшую ночь я поставил себя вне закона, и мне, следовательно, надо самому заботиться о своей безопасности.

Основное правило было простым. Я не должен сидеть сложа руки на месте. Надо уехать, исчезнуть. Нью-Йорк — огромнейший город, и в нем, без сомнения, годами успешно скрываются тысячи людей, но те, кто меня ищет, знают мое имя, возраст, описание внешности и смогут без особого труда узнать, где я учился, работал и есть ли у меня родственники. К счастью, я не женат, детей у меня нет, родители умерли, а братья и сестра понятия не имеют о том, где я нахожусь. Но ведь и в Нью-Йорке можно натолкнуться на того, кто тебя знает и наведет на твой след.

И как раз в это утро я совершил первую ошибку, связавшись с этим посыльным в отеле, который, конечно, запомнит меня. А уж он-то готов за десятку продать и отца родного. Далее букмекер, с которым он меня свел. Это уже вторая ошибка. Легко представить себе, какого рода и с кем у него связи.

Я еще не знал, что делать с деньгами, лежавшими в тиши банковского подвала, но, разумеется, желал прежде всего насладиться радостями жизни. Но не в Нью-Йорке. Меня всегда тянуло путешествовать, а сейчас это было и необходимостью и удовольствием.

По-царски развалившись в кресле, я закурил сигару и стал перебирать города в Европе, где хотел бы побывать. Лондон, Париж, Рим…

Однако, чтобы пересечь океан, надо сперва закончить здесь все свои дела. И, в первую очередь, получить заграничный паспорт. Я знал, что смогу получить его в нью-йоркском агентстве Госдепартамента, но те, кто ищет меня, могут вполне резонно заключить, что это первое место, куда я обращусь, и будут поджидать меня там. Это, правда, лишь предположение, но не следует рисковать.

Завтра, решил я, поеду в Вашингтон. И лучше автобусом.

Я взглянул на часы. Почти три часа. Вскоре парочка, что с утра приставала к Друзеку, заявится в «Святой Августин», чтобы взыскать свой должок. И не с пустыми руками, как пить дать… Я стряхнул пепел с кончика сигары и с удовольствием затянулся. Черт возьми, подумал я, а ведь сегодня мой лучший день за последние годы!

Выйдя из ресторана, я отыскал поблизости небольшое фотоателье, где снялся для паспорта. За карточками назначили прийти в половине шестого. Чтобы убить время, зашел в кино посмотреть французский фильм. Мне ведь теперь полезно прислушиваться к чужому языку. Отсидел сеанс, восхищаясь главным образом видами Сены и мостов через нее.

Получив фотокарточки, я вернулся в отель и вспомнил, что пора увидеться с букмекером. Спустившись в бар, узрел его. Он сидел один за столиком в углу и пил молоко.

— Как мои дела? — поинтересовался я.

— Вы что, издеваетесь? — проворчал букмекер.

— Нет, я и вправду не знаю.

— Вы выиграли, — процедил он. Найденный серебряный доллар оказался верным талисманом. Продолжай в том же духе, пожелал я. И мой долг другому букмекеру, в «Святом Августине», частично погашен. Все было в мою пользу в этот день.

У букмекера было постное лицо, и он глядел на меня печально.

— Ваша лошадь пришла на полтора корпуса впереди. Следующий раз уж поделитесь со мной своей информацией. И почему вы позволили этому подонку Морису тоже поживиться на мне? Это уже не только убыток, но и обида.

— Люблю помочь честному служащему.

— Это он-то честный служащий, — хмыкнул букмекер. — Послушайте совета, приятель, не оставляйте у него на виду бумажник. Этот честный служащий не побрезгует ничем, даже вашей вставной челюстью… — Вынув и перебрав несколько конвертов, букмекер вручил мне один из них. — Вот ваши три тысячи шестьсот. Пересчитайте.

— Не стоит. Вы производите впечатление честного человека.

— Хм, да-а, — промычал букмекер, допивая молоко.

— Угостить вас виски?

— Мне можно только молоко, — рыгнув, ответил он.

— Человеку с больным желудком не следует быть букмекером.

— Что верно, то верно. Хотите сыграть на хоккее сегодня?

— Нет желания. Пока, дружище.

В отеле мне навстречу попался Морис.

— Вы, как я слышал, сорвали большую ставку.

— Не такую уж большую, — весело заметил я. — Но денек для меня явно неплохой. А вы поставили мою пятерку?

— Нет, — ответил посыльный. Он, видимо, принадлежал к тем, кто лжет без нужды: из удовольствия. — Был очень занят.

— Жаль, — посочувствовал я. — Ладно, может, в другой раз повезет.

Поужинал я в отеле. Бифштекс оказался вполне приличным. Потом выкурил еще сигару за кофе с бренди, поднялся в номер, разделся и лег в постель. Я проспал двенадцать часов и проснулся лишь тогда, когда лучи яркого утреннего солнца заливали всю комнату. С детских лет я не спал так крепко и безмятежно.

5

Утром я быстро уложил вещи и с чемоданами в руках спустился в лифте, стараясь избежать встречи с посыльным. Расплатившись в конторе, я вышел на крыльцо и внимательно огляделся по сторонам, не следит ли кто-нибудь за мной. Не заметив ничего подозрительного, сел в такси и поехал на конечную автобусную станцию, где купил билет в Вашингтон. Никому, конечно, и в голову не придет искать здесь человека, который украл сто тысяч долларов.

В Вашингтоне я было сунулся в лучший отель города «Мзйфлауер», но портье сразу отрезал, что мест нет. По его повадкам было видно, что у них останавливаются лишь особо влиятельные лица и чуть ли не по указанию из Белого дома. Я тут же решил, что надо непременно купить себе новое шикарное пальто. Все же портье был достаточно вежлив, чтобы указать отель поблизости, где обычно бывают свободные номера. Примерно таким же тоном он мог порекомендовать мне своего приятеля, который обычно носит грязные рубашки.

Тем не менее портье оказался прав. В новом, свежевыкрашенном здании указанной им гостиницы, походившем на типичный американский мотель, были свободные номера. Я зарегистрировался под собственным именем. Мне казалось, что уж, по крайней мере, в Вашингтоне-то я могу чувствовать себя в безопасности.

Припомнив рассказы о том, как грабят на улицах столицы, я предусмотрительно сдал на хранение в отеле свой бумажник с деньгами, оставив себе сотню долларов на повседневные расходы. Так или иначе, надо было избегать помощи правосудия по любому поводу. Опасность для меня таилась уже на их пороге. Тем более что в субботу ничью в Вашингтоне один закон — пистолет.

Последний раз я был в Вашингтоне в 1968 году, когда доставил на самолете группу республиканцев из Вермонта на церемонию вступления в должность президента Ричарда Никсона. В самолете было много пьяных, и большую часть пути я провел в спорах с пьяным сенатором от штата Вермонт, который во время второй мировой летал на бомбардировщике В—17, а теперь то и дело приставал ко мне, чтобы я передал ему управление. Я не пошел ни на церемонию, ни на торжественный бал, куда наши республиканцы добыли мне пригласительный билет. В то время я считал себя демократом. Не знаю, кем бы я сейчас посчитал себя.

Помню, что тот день я провел на Арлингтонском кладбище. Оно казалось самым подходящим местом, где следовало отметить вступление Ричарда Никсона на пост президента США.

Мой дядя, отравленный газами в первую мировую войну при сражении в Аргонском лесу, покоился на этом кладбище. Меня тут, конечно, не похоронят. Я не ветеран войны. Был слишком молод для войны в Корее и не имел никакого желания отправиться на войну во Вьетнаме (служба в гражданской авиации освобождала от призыва, а пойти добровольцем уж никак не прельщало). Бродя среди могил, я не сожалел о том, что меня не положат рядом с героями. Я никогда не был драчлив, и, хотя был патриотом, охотно почитавшим наш флаг, тем не менее войны вовсе не привлекали меня. Мой патриотизм не доходил до кровожадности. Однако вернемся к моему теперешнему приезду в Вашингтон.

На следующее утро я вышел из отеля. У стоянок такси выстроились длинные очереди. Я пошел пешком, надеясь, что удастся по пути подхватить машину. Денек выдался погожий, сравнительно теплый, особенно приятный после кусачего нью-йоркского холода. От улицы, по которой я шел, так и веяло достоинством и процветанием. Прохожие, как на подбор, были хорошо одеты и благонравны. Я прошагал полквартала рядом с дородным и чинным джентльменом, облаченным в полушубок с норковым воротником. Шагал он величаво, словно конгрессмен. А может, он и впрямь был конгрессменом, кто их тут знает. Я хмыкнул, представив, как он отреагирует, если я подойду к нему, схвачу за петлицу и начну рассказывать, чем занимался сегодня с раннего утра.

Вместо этого я окликнул такси, которое остановилось у перехода на красный свет. Лишь подойдя к машине, я заметил на заднем сиденье пассажирку. Однако таксист, седой негр, опустил стекло и спросил:

— Вам куда, мистер?

— В Госдепартамент.

— Садитесь. Вам по пути с леди.

— Не возражаете, мадам? — открыв дверцу, спросил я.

— Безусловно возражаю, — резко ответила молодая, довольно хорошенькая блондинка, которую портило в эту минуту то, что она зло поджимала губы.

Извинившись, я уже собрался отойти от машины, когда таксист распахнул переднюю дверь и окликнул меня.

— Садитесь ко мне, — пригласил он.

Вот назло тебе, сука, подумал я и, не взглянув на нее, сел рядом с шофером. Сзади донеслось злобное бормотание, но ни я, ни шофер не обратили на это внимания. Ехали мы в полном молчании.

Когда машина остановилась у какого-то правительственного здания с колоннами, пассажирка наклонилась вперед, взглянула на счетчик и сказала:

— Доллар сорок пять.

— Да, мадам, — кивнул таксист. Порывшись в сумочке, она оставила деньги на заднем сиденье.

— Не надейтесь, что я вам прибавлю, — бросила она, вышла из машины и, сердито поводя плечами, скрылась за массивной парадной дверью. Ножки-то у нее хороши, приметил я, провожая ее взглядом.

Таксист перегнулся и сгреб деньги с заднего сиденья.

— Чинушка, — фыркнул он.

— Точнее, стерва, — сказал я. Таксист громко рассмеялся.

— В этом городе быстро приучишься получать скорее шишки, чем пышки, — сказал он. И пока мы ехали, таксист все покачивал головой и посмеивался.

Когда мы приехали, я дал ему доллар на чай.

— Нет худа без добра, и та блондинка помогла, — улыбнулся он, благодаря меня.

Я вошел в здание Госдепартамента и разыскал справочное бюро.

— Мне бы хотелось увидеть мистера Джереми Хейла, — обратился я к девице в справочном.

— Вы знаете, в какой он комнате?

— Боюсь, что нет.

Девица досадливо вздохнула. Как видно, в Вашингтоне было полно вот таких девиц, тяжелых на подъем. Пока она листала толстенький алфавитный справочник, я с улыбкой вспомнил, как однажды, много лет назад, сказал Хейлу: «Твоя фамилия, Джерри, вознесет тебя в Госдеп».

— Мистер Хейл назначил вам? — затем строго спросила девица.

— Нет.

Я много лет не видел Хейла и не переписывался с ним. Он, конечно, не ожидает меня. В школе мы учились в одном классе и дружили. Когда я работал в Вермонте, мы зимой вместе ходили на лыжах, потом он уехал за границу.

— Вашу фамилию, будьте добры.

Я назвал себя, девица позвонила по телефону и затем выписала пропуск.

— Мистер Хейл ждет вас, — напутствовала она меня, вручая пропуск, на котором был указан номер комнаты.

— Благодарю вас, мисс, — сказал я и только тут заметил, что у нее на пальце обручальное кольцо.

В лифте, который был почти полон; царило чинное молчание, никто не проронил ни слова. Государственные тайны бдительно охранялись.

В длиннющем ряду совершенно одинаковых дверей, тянувшихся вдоль бесконечного, уходившего куда-то вдаль коридора, я обнаружил на одной двери табличку с именем моего школьного друга. Что все эти люди тут делают для Соединенных Штатов двести дней в году по восемь часов в день, спросил я себя, постучав в дверь.

— Войдите, — отозвался женский голос. Толкнув дверь, я вошел в небольшую комнату, где за пишущей машинкой сидела самая что ни на есть красотка. Неплохо, однако, устроился старина Хейл.

Красотка лучезарно улыбнулась мне (интересно, а как бы она повела себя в такси сегодня утром?).

— Мистер Граймс? — спросила она, поднимаясь и становясь еще прекрасней. Высокая, стройная, смуглая, в плотно облегающем голубом свитере.

— Да, это я.

— Мистер Хейл рад вас видеть. Пройдите, пожалуйста, — пригласила она, открыв дверь в соседний кабинет.

Хейл сидел за письменным столом, заваленным бумагами, просматривая пачку лежавших перед ним документов. Он располнел с тех пор, как я последний раз видел его, а на приветливо учтивом лице стала проглядывать солидность сановника. На столе в серебряной рамке стояла семейная фотография. Жена и двое детей, мальчик и девочка. Пример умеренности в назидание отсталым народам. Увидев меня, он, широко улыбаясь, сразу же поднялся из-за стола.

— Дуг, ты и представить себе не можешь, как я рад тебя видеть.

Мы крепко пожали друг другу руки. Меня тронуло, как Хейл встретил меня. Последние три года никто не встречал меня с такой радостью.

— Где ты пропадал? — спрашивал он, усаживая меня на кожаный диван, стоявший поодаль у стены просторного кабинета. — Я уж было решил, что ты исчез с лица земли. Три раза писал тебе, и каждый раз письма возвращались обратно. Написал твоей подружке Пэт, но она ответила, что не знает, где ты и что с тобой, — он сердито нахмурился, и это ему не шло. — Выглядишь ты очень неплохо, но так, словно несколько лет не был на свежем воздухе.

— Все выложу, Джерри, но не сразу. Летать я бросил. Надоело. Много мотался, побывал кое-где.

— Прошлой зимой мне очень хотелось походить с тобой на лыжах. Недельки две выдалось свободных. Снег, говорят, был хороший.

— Признаться, я все это время редко ходил на лыжах.

— Ну, ладно, — Джереми порывисто коснулся моего плеча, — не стану больше расспрашивать. — Еще в школьные годы он был чуток и эмоционален. — Во всяком случае, позволь задать тебе один вопрос. Откуда ты приехал и что собираешься делать в Вашингтоне? — И он тут же засмеялся. — Однако получилось два вопроса.

— Приехал из Нью-Йорка, чтобы просить тебя о небольшом одолжении.

— К твоим услугам, дорогой.

— Мне нужен заграничный паспорт.

— Ты никогда не получал его?

— Нет.

— И никогда не был за границей? — удивился он.

Люди его круга большую часть времени проводили в чужих краях.

— Ездил как-то в Канаду; но туда паспорт не нужен.

— Ты же приехал из Нью-Йорка, — с озадаченным видом произнес Хейл, — так почему же не получил там паспорт? Не пойми это как упрек, что ты обратился ко мне, — поспешно добавил он. — Достаточно было бы зайти в наше нью-йоркское агентство…

— Да, конечно. Но мне хотелось поскорей. Я тороплюсь и потому рискнул обратиться к тебе.

— В Нью-Йорке они действительно завалены заявлениями. А куда ты собираешься ехать?

— Сначала в Европу. У меня завелись кое-какие деньжонки, и я решил, что настало время вкусить немножко от европейской культуры. Почтовые открытки с видами Парижа и Афин, которые ты посылал мне, вызвали у меня желание самому побывать там.

С некоторым удивлением я обнаружил, что выдумывать, оказывается, не так уж и трудно.

— Я могу за один день сделать тебе паспорт, — сказал Хейл, — только дай мне твое свидетельство о рождении… — Он запнулся: видимо, я переменился в лице. — У тебя, что, нет его с собой?

— Я не знал, что оно понадобится.

— Обязательно нужно. Где ты родился? В Скрантоне, кажется?

— Да.

Хейл досадливо поморщился:

— В Пенсильвании свидетельства о рождении выдаются в столице штата Гаррисберге. Если напишешь туда, то, в лучшем случае, если тебе посчастливится, недели через две получишь ответ.

— Что за ерунда! — воскликнул я. Уж, конечно, ждать столько времени я ни в коем случае не мог.

— А где же твое свидетельство? Может, хранится у кого из родственников? Валяется где-нибудь в сундуке.

— Мой старший брат Генри еще живет в Скрантоне, — сказал я, вспомнив, что после смерти матери весь семейный хлам, включая старые судебные бумаги, мой школьный аттестат, диплом колледжа, альбомы с фотографиями и прочие семейные реликвии были сложены на чердаке у брата. — Возможно, оно у Генри.

— Тогда позвони ему, чтобы он поискал у себя и срочно выслал сюда.

— Еще лучше, если сам съезжу к нему, — сказал я. — Уже несколько лет я не виделся с братом и рад, что представился случай.

Не мог же я, в самом деле, признаться Хейлу, что предпочитаю, чтобы брат вообще не знал, где я нахожусь.

— Сегодня четверг. Конец недели. Предположим, ты съездишь и найдешь свидетельство, но все равно раньше понедельника уже ничего сделать не удастся.

— Что ж, Европа долго ждала меня, подождет еще пару дней.

— Нужны также фотографии.

— Они есть. — Я протянул ему конверт с фотокарточками.

Хейл вытащил одну и внимательно поглядел на нее.

— У тебя совсем юношеское лицо, — сказал он, покачав головой. — Ты хорошо сохранился.

— Беззаботная жизнь.

— Рад узнать, что такая жизнь еще возможна. А я вот смотрю на свои фото и вижу, что выгляжу таким старым, словно гожусь себе в отцы. — Он вернул мне конверт с карточками, добавив: — На всякий случай я подготовлю в понедельник все нужные бумаги.

— Я обязательно вернусь.

— А почему бы тебе не вернуться к уик-энду? В Вашингтоне это самые лучшие дни. В субботу вечером мы обычно играем в покер. Ты еще играешь?

— Изредка.

— Отлично. Один из наших постоянных партнеров в отъезде, и ты можешь заменить его. Увидишь двух вечных пижонов, которые проигрывают с трогательным великодушием, — улыбнулся Хейл, который в свое время в колледже был заядлым и очень неплохим игроком в покер. — Вспомним старые времена. Я все устрою.

Зазвонил телефон, и Хейл снял трубку.

— Сейчас иду, сэр, — сказал он, поспешно положив ее. — Извини, Дуг, мне надо идти. Очередной утренний аврал.

— Спасибо тебе за все, — сказал я, поднимаясь.

— Пустяки. Для чего же тогда друзья? Послушай, сегодня вечером у меня соберутся. Ты занят?

— Вроде нет.

— Так приходи к семи часам. Мне нужно бежать, мой адрес даст тебе секретарша мисс Шварц.

Он был уже в дверях, торопился, но старался не терять сановной солидности.

Мисс Шварц написала на карточке адрес и, лучезарно улыбаясь, вручила его мне так, словно пожаловала дворянство. Почерк у нее был бесподобный, как и она сама.

Нежная рука ласково провела по моему бедру, и я очнулся, лениво просыпаясь. Мы уже дважды насладились любовью, но вожделение вновь овладело мной. Женщина, лежавшая подле меня в постели, пожинала плоды моего столь затянувшегося воздержания.

— Вот это другое дело, — прошептала она. — Какой красивый! Только не двигайся. Полежи спокойно. Я сама.

Я отдался на волю течению. Боже, какая утонченная пытка! Ласковые руки, мягкие губы, сладострастный язычок причиняли мне невыразимо радостные муки. Господи, какая женщина…

Она весьма серьезно, даже торжественно, будто выполняя священный обряд, упивалась любовью. Когда около полуночи мы вошли к ней в спальню, она уложила меня в постель и неторопливо раздела. Насколько я помню, последний раз меня раздевала моя мать, когда мне было пять лет и я заболел корью.

Вот уж никак не ожидал, что вечер у Хайла окончится таким образом. Гости, собравшиеся в его изысканном, построенном в колониальном стиле особняке в Джорджтауне[3], были усталы и сдержанны. Я приехал раньше всех, и меня отвели наверх восхищаться детьми Хейла. До приезда гостей я не очень бойко болтал с его женой Вивиан, хорошенькой белокурой женщиной с утомленным лицом, которую видел впервые. Оказалось, что Хейл рассказывал ей обо мне и был огорчен, когда я исчез неизвестно куда.

— Если бы я не встретила Джерри, — неожиданно призналась она, — у меня бы в жизни ничего не было. Ничего, — повторила она с таким искренним чувством, что вся, казалось, просветлела.

Гости, собравшиеся у Хейла, произвели на меня какое-то неясное, расплывчатое впечатление, хотя я вовсе не был пьян. Я вообще много не пью.

Сенатор такой-то, тот — конгрессмен, этот — конгрессмен, его превосходительство посол этакой страны, мистер Блэнк из «Вашингтон пост», та — мисс, которая весьма влиятельна в министерстве юстиции, — их имена и звания так и обрушивались на меня. Они толковали о разных людях, о хорошо известных, могущественных, о неумных, крикливых, красноречивых, вносящих законопроекты, от которых дыбом встают волосы.