ГЛАВА ВТОРАЯ

1960 год

Прозвучал гонг, возвестивший об окончании последнего раунда спарринг-боя.

— Послушай, Томми, — крикнул Шульц, — не можешь ли ты сделать прессинг посильнее?

Куэйлс через пять дней должен был встретиться с прессингующим боксером, и Томасу приходилось имитировать его стиль ведения боя на ринге. Но Куэйлс был не из таких, чтобы легко поддаваться напору противника, он умел держаться, танцевал вокруг партнера, наносил сильные удары по корпусу, быстро и умело передвигался по рингу и мог в мгновение ока нанести противнику серию точных ударов. Он никогда и никого сильно не поколотил, никому не нанес увечья, но отличался осторожностью, ловкостью и профессионализмом. Предстоящий матч собирались транслировать по общенациональному телевидению, и в случае победы Куэйлс получит двадцать тысяч долларов. Томасу, как его спарринг-партнеру, полагалось шестьсот баксов. Ему хотели заплатить меньше, если бы только Шульц, который был менеджером обоих боксеров, не выжал все полагавшиеся им деньги у организаторов матча. Этот бой финансировала мафия, а эти ребята совсем не склонны к благотворительности.

Тренировочный ринг был установлен в помещении театра, болельщики, которые приходили сюда посмотреть тренировки, обычно занимали места в оркестровой яме. Одеты они были в броские рубашки с надписью «Лас-Вегас» и штаны канареечного цвета. Когда Томас дрался на сцене, он чувствовал себя скорее актером, чем боксером.

Томас атаковал Куэйлса, этого типа с его заурядной, плоской физиономией, с холодными бесцветными глазами, холодно смотревшими на него из-под кожаного шлема. Каждый раз во время спарринг-боя Куэйлса с Томом у боксера на губах появлялась презрительная улыбочка, словно тем самым он хотел сказать: какого черта делает этот парень вместе со мной на ринге? Какой-то абсурд! Он никогда не разговаривал с Томасом, лишь небрежно, походя, бросал «доброе утро» при встрече, хотя оба они находились в одной «конюшне». Том получал все же сатисфакцию за встречи с ним на тренировочном ринге: он трахал его жену, и когда-нибудь обязательно расскажет об этом Куэйлсу — пусть тогда попляшет.

Куэйлс танцевал на ринге, атакуя его и отступая, легко уходил от мощных хуков Томаса, работая на толпу, позволял Томасу загонять его в угол, а когда тот наносил ему серию ударов, лишь вертел головой из стороны в стороны, не чувствуя никакой боли под шлемом, а публика визжала от восторга.

Спарринг-партнерам обычно не полагалось наносить травмы главным участникам поединков, но сейчас шел последний раунд по тренировочной программе, и Томас упрямо атаковал соперника, забыв о ждущем наказании, чтобы нанести хотя бы один хороший удар и отправить этого негодяя на пол — пусть посидит на своей вонючей заднице в своих броских штанах.

Куэйлс понял, что задумал Томас, и его привычная язвительная ухмылка стала еще более высокомерной. Он ловко уходил от ударов, танцуя, приближался к Томасу и, отпрыгивая назад, отбивал его удары в воздухе. Он даже не вспотел, когда прозвучал гонг, а на его теле не было ни одного синяка, ни одного кровоподтека, хотя Том изрядно молотил его, пытаясь достать, почти целых две минуты.

После того как прозвучал гонг, Куэйлс сказал:

— Послушай, халявщик, ты должен мне заплатить за урок бокса.

— Надеюсь, что тебя отправят на тот свет в пятницу, ты, бездарность! — огрызнулся Томас, перелез через канаты ринга, пошел в душевую, а Куэйлс остался на ринге. Он попрыгал через скакалку, сделал несколько разминочных упражнений, побоксировал с легкой «грушей». Этот негодяй никогда не уставал, работал, как одержимый, и, вероятно, в конце концов все же станет чемпионом страны в среднем весе с миллиончиком баксов в банке.

Возвращаясь из душевой, Томас заметил, что у него покраснела кожа на лице, особенно на скулах, от ударов Куэйлса. А этот скот продолжал работать, показушничал перед толпой своих болельщиков, ведя бой с тенью, а те в своих нарядах паяцев то и дело восторженно вопили:

— Ах! Как здорово! Ого! Вот это да!

Шульц передал ему конверт с пятьюдесятью баксами за два проведенных раунда, и он, быстро пройдя через восторженную толпу, вышел на освещенную ярким солнцем улицу разомлевшего Лас-Вегаса. После театра с его кондиционерами дневная жара казалась искусственно созданной, зловещей, словно какой-то безумный ученый, желая разрушить весь город самым безжалостным и бесчеловечным образом, поджаривал его на громадной сковородке.

После тренировки страшно хотелось пить, и он, перейдя через раскаленную улицу, вошел в один из крупных отелей. В холле было прохладно и темно. Дорогие проститутки фланировали там, как обычно, а старушки играли у автоматов. Проходя в бар, он заметил, что игра в кости и в рулетку шла полным ходом. Похоже, что все в этом вонючем городе просто набиты деньгами. Все, кроме него, Томаса. За последние две недели, играя в кости, он просадил более пятисот долларов, почти все заработанные им здесь деньги.

Нащупав конверт с пятьюдесятью долларами в кармане, он вдруг почувствовал непреодолимый позыв сыграть в кости. Он заказал пиво. Вес у него сейчас был в норме, и Шульц не посмеет орать на него. В любом случае, Шульцу теперь было на него наплевать, ведь в его «конюшне» появился претендент на чемпионское звание в лице Куэйлса.

Томас выпил вторую кружку, заплатил бармену и направился к выходу. Однако его привлекла игра в кости, и он невольно остановился. Перед одним из игроков, смахивавшим на гробовщика из захолустного городка, возвышалась солидная кучка фишек. Выпадали хорошие кости. Томас, не в силах преодолеть соблазна, вытащил конверт, купил фишки. Минут через десять от его денег осталась лишь десятка. У него, правда, хватило здравого смысла выйти из игры. Он попросил швейцара уговорить какого-нибудь богатого постояльца подбросить его до отеля в «даунтауне», чтобы не тратиться на такси. Это был грязный, замызганный отель, с несколькими игральными автоматами в холле и одним столом для игры в кости. Эта сволочь Куэйлс жил в отеле «Сэндз», где останавливались все кинозвезды, со своей женой, которая целый день лежала у бассейна, балдела от «Пунша плантатора», но, улучив момент, тайком прибегала в отель к Томасу. «У меня любвеобильная натура, — объясняла она Томасу, — а Куэйлс спит один, в отдельной комнате. Он — серьезный боксер, и у него через несколько дней важный бой. Ему нельзя понапрасну тратить свою энергию».

Тома уже никто не называл серьезным боксером, и впереди его не ждали важные бои, поэтому он мог делать все, что хотел. К тому же она проявляла бурную активность в постели, и некоторые их тайные дневные встречи вполне оправдывали возможный риск.

На столе лежало письмо от Терезы. Он даже не вскрыл его, он и так знал, что прочтет в нем, — еще одно очередное требование прислать денег. Теперь Тереза работала сама, зарабатывала гораздо больше, чем он, но даже это не умаляло ее алчности. Она работала в ночном клубе, продавала сигареты и гребла чаевые за то, что отчаянно вихляла своим задом и оголяла свои ноги настолько, насколько это дозволялось законом. Она заявила ему однажды, что ей надоело слоняться из угла в угол дома и присматривать за ребенком, в то время как его самого дома подолгу не бывает, и теперь она намерена заняться своей карьерой. Она по своей душевной простоте считала, что торговать сигаретами в ночном клубе — это блестящая карьера, что-то сродни шоу-бизнесу. Ребенка она тут же сплавила своей сестре в Бронкс, и теперь, даже когда Томас бывал дома, она приходила, когда ей вздумается, — в пять, шесть утра, а кошелек ее всегда был туго набит двадцатидолларовыми бумажками. Бог ведает, чем она там занималась, но это уже его больше не волновало.

Он лег на кровать. Сидеть в номере — это тоже один из способов сберечь деньги. Нужно было поразмыслить, как прожить до пятницы на десять баксов. Кожа на скулах саднила — неплохо ее отполировал этот сукин сын Куэйлс. Кондиционер в его номере дышал на ладан, и от дикой жары, как в раскаленной пустыне, он обливался потом.

Закрыв глаза, он забылся тревожным сном. Ему приснилась Франция. Там он провел лучшее время в своей жизни, и ему часто снился тот момент, когда он сходит с парохода на берег Средиземного моря, хотя все это происходило пять лет назад, и все эти сны давно утратили свою яркость.

Он проснулся, вспоминая этот сладкий сон, сожалея о том, что это дивное море, эти высокие белые дома исчезли и он вновь оказался в четырех облезлых стенах в своем номере в отеле Лас-Вегаса.

Он приехал на Лазурный берег после победы на матче в Лондоне. Победа досталась ему очень легко, и Шульц организовал ему еще одну встречу в Париже через месяц, поэтому не было никакого смысла возвращаться из Лондона в Нью-Йорк. Он подцепил одну из этих бесноватых, страстных лондонских девиц. Она сказала, что знает один маленький, но ничуть не хуже большого, отель в Каннах. Томас в то время купался в деньгах и самонадеянно считал, что может побить любого соперника в Европе одной рукой. Почему бы не смотаться туда на уик-энд, подумал он. Этот уик-энд растянулся, конечно, дней на десять, а встревоженный, раздосадованный Шульц засыпал его грозными телеграммами. Томас лениво валялся на пляже, дважды в день ел, как Гаргантюа, ни в чем себе не отказывая, пристрастился к красному французскому вину и в результате набрал лишних пятнадцать фунтов.

Когда наконец он вернулся в Париж, то ему удалось согнать вес только к утру того дня, когда состоялся поединок, и этот француз чуть его не угробил. Впервые в жизни Том был нокаутирован, и сразу же, неожиданно для него, прекратились предложения на матчи в Европе. Большую часть своих денег он просадил на англичанку, которой ко всем ее прочим слабостям очень нравились драгоценные украшения. В самолете до самого Нью-Йорка Шульц не обмолвился с ним ни единым словом.

Этот паскудный француз сильно ему навредил, и теперь ни один спортивный журналист не называл его в своих статьях возможным претендентом на звание чемпиона. Паузы между матчами у него становились все больше, а конверты с премиальными все тоньше и тоньше. Дважды он предпринимал попытки срубить «легкие» деньги, но все напрасно. Тереза его окончательно оттолкнула, и если бы не ребенок, он давно собрал бы свои вещички и уехал от нее.

Лежа на смятой кровати, он размышлял обо всех этих грустных вещах и неожиданно вспомнил о том, что говорил ему брат во время их встречи в отеле «Уорвик». Рудольф, по-видимому, успешно продолжает свою карьеру, и если следил за ним, то говорит сейчас их заносчивой сестрице: «Я говорил ему, что все этим закончится». Пошел бы он подальше, его братец!

Может, вечером в пятницу ему удастся тряхнуть стариной, и он одержит наконец победу. И снова вокруг него будет вертеться куча болельщиков, и он вернется на большой ринг. Сколько боксеров, гораздо старше его, возвращались! Взять хотя бы Джимми Брэддока. Он опустился до поденщика в спорте, а потом на чемпионате мира среди тяжеловесов побил самого Макса Баэра. Просто Шульцу нужно подбирать для него соперников более осторожно, не допускать к нему этих ловких «танцоров», находить для него таких боксеров, которые на самом деле хотят по-настоящему драться. Нужно поговорить с ним. И не только о боксе. Ему нужен аванс, чтобы не протянуть ноги от голода в этом вшивом городе до пятницы.

Нужны две-три настоящие победы, и он обо всем этом забудет, как о кошмарном сне. Две-три убедительные победы, и его снова позовут в Париж, и он снова поедет на Лазурный берег, будет сидеть в уютном кафе на открытом воздухе, пить розовое вино и глядеть на высокие мачты яхт, бросивших якорь в бухте. Если повезет по-настоящему, то он сможет взять напрокат одну из них и поплавать подальше от людских глаз, в открытом море. Да, двух-трех матчей в год будет вполне достаточно, чтобы не беспокоиться о своем банковском счете.

От этой мысли Томас сразу повеселел и уже собрался спуститься вниз, чтобы поставить свою последнюю десятку на кон за столом для игры в кости, как вдруг зазвонил телефон.

Звонила жена Куэйлса Кора. Истерически рыдая, она, обезумев, орала, визжала в трубку:

— Он знает, он знает обо всем! Какой-то гад, посыльный в твоем отеле, сообщил ему. Он только что едва не убил меня. Кажется, он сломал мне нос, и теперь я останусь калекой на всю жизнь…

— Да успокойся ты, — сказал Томас. — Что ему известно?

— Разве ты не догадываешься? Он сейчас, в эту минуту, едет…

— Погоди, минутку. Что ты ему сказала?

— А что, черт побери, могла я ему сказать? Как ты думаешь? — не унималась она. — Я сказала, что все это неправда. Тогда он кулаком съездил по моей физиономии. Я вся в крови. Он, конечно, мне не поверил. Этот вшивый посыльный в твоем отеле, должно быть, подглядывал за нами. Тебе лучше убраться поскорее из города. Он едет к тебе. Только одному Богу известно, что он с тобой сделает. А потом и со мной. Только я не собираюсь ждать. Немедленно еду в аэропорт. Даже не укладываю чемодан. Советую тебе сделать то же самое. Держись теперь подальше от меня, прошу тебя. Ты его не знаешь. Он — убийца! Хватай любую машину и удирай из города. Да поскорее!

Том повесил трубку, чтобы больше не слышать ее ужасного, истеричного визга. Бросив взгляд на свой чемодан в углу, он подошел к окну, посмотрел на улицу через венецианские жалюзи. Там в эту палящую жару в четыре дня не было ни души. Подойдя к двери, он убедился, что она не заперта. Потом отодвинул единственный стул в угол, чтобы не мешал. Куэйлс, ворвавшись в номер, мог с порога броситься на него, нанести сильнейший удар, и он не хотел полететь вверх тормашками через этот проклятый стул.

Он сидел на кровати, чуть заметная улыбка кривила его губы. Он еще никогда не избегал драк и не собирался уклоняться и на этот раз. А сейчас, может быть, предстоял самый желанный для него бой за всю его боксерскую жизнь. В этой маленькой комнатенке не потанцуешь и не увернешься, как на ринге. Он надел свою кожаную куртку, застегнул молнию до самого верха, поднял воротник, чтобы уберечь горло от ударов. Снова сел на край кровати, чуть сгорбившись, свесив руки между расставленных ног. Он спокойно, без тени волнения, ждал прихода Куэйлса. Он слышал, как перед отелем затормозил автомобиль, но даже не шелохнулся. Через минуту в холле раздались торопливые шаги, дверь в его номер широко распахнулась, и в комнату влетел Куэйлс.

— Привет, — сказал Томас, медленно поднимаясь с кровати.

Куэйлс, закрыв за собой дверь, повернул в замке ключ.

— Мне все известно, Джордах, — сказал он.

— Про что? — равнодушно спросил Том, не спуская глаз с ног Куэйлса, чтобы пресечь первое же его движение.

— О тебе и моей жене.

— Ах это, — сказал Томас. — Да, я ее трахал. Разве я тебе не говорил об этом?

Он был готов к его нападению и чуть не засмеялся, когда Куэйлс, этот денди ринга, этот приверженец стильного бокса, начал бой, нанося слепой, наугад, удар своей правой — удар не профессионала, а сопляка. Томас был готов к поединку и легко перешел в ближний бой. Обхватив Куэйлса, он связал ему руки, рядом не было рефери, и никто не мог их разнять. Томас наносил один за другим сильнейшие удары по корпусу со звериной жестокостью. Какое наслаждение! Затем, применив приемы старого, закаленного уличного бойца, он, не давая сопернику опомниться, прижал Куэйлса к стене, пресекая все его попытки вырваться из клинча. Отступив на шаг, чтобы нанести ему сокрушительный апперкот, он снова крепко обхватил его. Удерживая Куэйлса в своих железных объятиях, Томас наносил ему удары локтями, коленями, бил изо всех сил лбом по голове, вцепившись левой рукой в горло и не давая ему упасть, правой бил по лицу мощными, безжалостными ударами, один удар за другим без передышки. Когда Том выпустил Куэйлса из своей жесткой хватки и отошел от противника, тот рухнул на окровавленный ковер и остался лежать на нем лицом вниз, без сознания.

Кто-то забарабанил в дверь номера, и Том услышал голос Шульца. Он отпер дверь. В комнату ворвался менеджер. Одного быстрого взгляда ему было достаточно, чтобы понять, что здесь произошло.

— Ты, глупый подонок, — сказал он. — Я только что видел его безмозглую жену, и она обо всем мне рассказала. Я надеялся успеть, но не успел. Ты мнишь себя великим комнатным боксером, так, Томми? За деньги ты не способен побить даже свою бабушку, но когда заходит речь о драке задаром, то здесь тебе нет равных. — Он опустился на колени перед лежащим неподвижно на ковре Куэйлсом. Перевернул его на спину, обследовал рану на лбу, провел рукой по лицу. — Кажется, ты сломал ему челюсть. Два идиота! Он не сможет выйти на ринг ни в эту пятницу, ни через четыре пятницы. Да, крутые ребята будут этим довольны, очень довольны. Они просто обезумеют от радости от того, что ты его разделал под орех. Сколько денег они вложили вот в эту лошадиную задницу, — он с размаху ткнул пальцем в инертное тело Куэйлса. — На твоем месте, парень, я бы немедленно смылся отсюда еще до того, как я вытащу из номера этого идиота и отвезу его в больницу. На твоем месте, я бежал бы, не останавливаясь, до самого океана, потом на любой посудине перемахнул бы через океан и, если тебе дорога твоя жизнь, не возвращался бы сюда минимум лет десять. И предупреждаю, самолетом лучше не лететь. Где бы ни приземлился твой самолет, тебя будут ждать, и у встречающих в руках будут отнюдь не букеты роз, уверяю тебя.

— Что же прикажешь мне делать? Идти пешком? — спросил Томас. — У меня в кармане десять баксов.

Куэйлс зашевелился. Шульц с тревогой посмотрел на него. Он поднялся с колен.

— Выйдем в коридор. — Он вытащил из замка ключ и, когда они вышли, запер дверь с другой стороны.

— Ты заслужил, чтобы они продырявили тебя как решето, поделом тебе, — сказал Шульц. — Но мы были с тобой столько лет вместе…— Он нервно огляделся. — Вот, возьми, — сказал он, вытаскивая несколько банкнот из бумажника. — Это все, что у меня есть. Сто пятьдесят баксов. Возьми мою машину. Она — внизу, ключ зажигания на месте. Оставишь ее на стоянке в аэропорту в Рино. Оттуда поезжай автобусом на восток. Я скажу, что ты украл машину. Что бы ты ни делал, чем бы ни занимался, ничего не сообщай о себе жене. Ни в коем случае. Они будут за ней следить. Я свяжусь с ней, скажу, что ты в бегах и что она о тебе долго ничего не услышит. И почаще меняй направление. Имей в виду, я совсем не шучу, советуя тебе уехать из страны. Теперь твоя жизнь здесь, в Соединенных Штатах, не стоит и двух центов.

Он, сморщив лоб с большим шрамом, помолчал, о чем-то размышляя.

— Думаю, что лучше всего тебе найти работу на корабле. Там будет безопаснее. Как приедешь в Нью-Йорк, отправляйся в гостиницу «Эгейская» на Западной Восемнадцатой улице. Там полно матросов-греков. Спросишь там администратора. У него длинное имя, но все его называют Пэппи. Он обычно обеспечивает рабочей силой грузовые суда, которые не ходят под американским флагом. Скажи, что это я прислал тебя и что я прошу, чтобы он помог тебе как можно скорее убраться из страны. Он не станет тебя ни о чем расспрашивать. Он мне кое-чем обязан еще с тех времен, когда я служил в торговом флоте во время войны. И не строй из себя умника. Не думай, что сможешь подзаработать несколько баксов на боксерских боях в Европе или в Японии, пусть даже под фальшивым именем. Отныне, с этой минуты, ты — только матрос, больше никто. Ты меня слышишь?

— Слышу, Шульц, слышу.

— И больше я никогда не желаю о тебе знать, понял?

— Понял, конечно. — Томас сделал шаг к двери своего номера.

Шульц остановил его:

— Куда это ты собрался?

— Но там мой паспорт. Он мне нужен.

— Где он лежит?

— В верхнем ящике шкафа.

— Подожди. Сейчас принесу. — Повернув ключ в замке, он вошел в номер. Через минуту он снова стоял перед ним в коридоре с его паспортом в руке.

— Вот, держи, — он шлепнул толстой книжкой по ладони Томаса. — И отныне старайся думать головой, а не своим хреном. А теперь проваливай. Мне еще придется собирать по частям этого кретина.

Томас спустился по лестнице в холл, прошел мимо игроков в кости. Он ничего не сказал клерку, который с удивлением посмотрел на него. Томас вспомнил, что на его кожаной куртке осталась кровь. Он вышел на улицу. Машина Шульца стояла за «кадиллаком» Куэйлса. Томас сел в автомобиль, завел мотор и медленно поехал к главному шоссе. Не хватало еще, чтобы его сегодня задержали за превышение скорости здесь, в Лас-Вегасе. Кровь с куртки он смоет позже.