Он рано лег спать и утром, к своему удивлению, обнаружил, что с нетерпением ждет начала рабочего дня в планетарии. Однако сюрпризы на этом не кончились. Джоди, будучи девушкой не только обеспеченной и красивой, но еще и сообразительной, безошибочно угадала его настроение. За завтраком, впервые с тех пор, как они познакомились, она вдруг заявила, что всегда испытывала жгучее желание узнать про «все астрономическое» и решила удовлетворить свою любознательность, проведя целый день в планетарии. Едва зародившись, эта идея бурно зацвела в ее головке.

— По-моему, будет просто замечательно, — сказала она матери Амброуза, — если я каким-то образом смогу помочь Бойсу в его делах. На сугубо добровольных началах, разумеется. Скажем, два-три раза в неделю после полудня. Какая-нибудь маленькая крохотная работа. Для меня даже не имеет значения, насколько она будет важна, лишь бы помогать людям знакомиться с чудесами Вселенной.

Мать Амброуза с энтузиазмом отнеслась к идее Джоди, радуясь, что сын и его будущая жена проявляют такую общность интересов. Она тут же выразила уверенность, что в планетарии наверняка найдется какая-нибудь полезная работа для Джоди, например по связям с общественностью. Что же касается Амброуза, то он лишь еще больше разочаровался в Джоди. Он всегда считал, что по части притворства ему нет равных — в конце концов вся его карьера была построена именно на этом, — и прежде отдавал должное Джоди за то, что она совершенно честно не уделяла его работе ни малейшего внимания. «Ладно, — подумал он, — с этим можно мириться. По крайней мере, если она никогда не будет говорить „в будущем, через несколько световых лет"“.

Полдороги до планетария Амброуз молчал, и это позволило Джоди продемонстрировать свои философские представления о Вселенной.

— Если бы только люди понимали, сколь мала и незначительна Земля, — говорила она. — Если бы они поняли, что это всего лишь пылинка в огромной Вселенной, тогда было бы меньше войн и мелочных раздоров. Разве не так?

— Не знаю, — ответил Амброуз, умышленно с ней не соглашаясь. — Может быть, наоборот.

— Что ты имеешь в виду, милый?

— Если люди станут думать, что Земля не имеет никакого значения, они могут решить, что их действия ничего по большому счету не изменят, и начать насиловать и разорять планету пуще прежнего.

— О Бойс! — Джоди недоверчиво рассмеялась. — Ты ведь шутишь?

— Отнюдь. Иногда меня всерьез беспокоит, не подталкивают ли человечество к самоубийству все эти представления в планетарии.

— Ерунда. — Джоди на какое-то время замолчала, пытаясь разобраться в настроении Амброуза, и он, словно только сейчас услышав речь, доносящуюся из радиоприемника, переключил свое внимание на передаваемые новости.

«…уверяет, что призраки — вполне реальные существа и их можно увидеть с помощью магнитолюктовых оптических приборов. Алмазные копи находятся в Баранди, одной из небольших африканских республик, еще не принятой в ООН. Независимо от того, реальны они или нет, призраки вызвали…»

— Я десятки раз слышала от тебя самого, что единственное, что оправдывает существование астрономии, это…

— Я хочу послушать, — оборвал ее Амброуз.

«…по мнению нашего научного обозревателя, Планета Торнтона, прошедшая близ Земли весной 1993 года, пока является единственным примером подобного…»

— Да и твоя мать говорила, что лекции, которые ты читал о Планете Торнтона, были лучше…

— Бога ради, Джоди! Дай мне послушать!

— Хорошо, хорошо. Совсем не обязательно кричать.

«…новые теории об атомной структуре Солнца. Южная Америка. Конфликт между Боливией и Парагваем приблизился к войне еще на один шаг вчера вечером, когда…»

Амброуз выключил радио и сосредоточился на управлении машиной. Ночью выпал снег, и дорога, очищенная до самого асфальта, выглядела словно линия, проведенная тушью через исцарапанный ландшафт.

Джоди положила руку на его бедро.

— Слушай радио. Я помолчу.

— Нет, лучше ты говори. Я не буду слушать радио. — Амброуз решил, что был чересчур резок, и добавил: — Извини, Джо.

— Ты всегда по утрам такой ворчливый?

— Не всегда. Просто в жизни «популярного» астронома есть одна отрицательная сторона: я не выношу, когда мне напоминают, что другие занимаются настоящей работой.

— Я тебя не понимаю. Твоя работа тоже важна.

Рука Джоди скользнула чуть выше, вызвав у него волну приятных ощущений. Амброуз покачал головой, хотя и был благодарен за этот интимный жест, означающий, что в жизни помимо академических есть и другие ценности. Заставив себя расслабиться и наслаждаться остатком пути, он через некоторое время подъехал к приятному на вид современному зданию планетария. Морозный воздух был кристально чист после снегопада, и к тому времени, когда они добрались от машины до его кабинета, прилепившегося сбоку от купола, настроение Амброуза улучшилось. На щеках Джоди появился румянец, отчего она стала похожа на девушку с рекламы здоровой пищи, и, представляя ее своей секретарше и управляющей Мэй Тэйт, Амброуз испытывал какое-то нелепое чувство гордости.

Оставив женщин, он прошел в свой кабинет, чтобы ознакомиться с информацией, которая поступила по различным каналам и теперь ждала его на столе. Поверх кипы бумаг лежал лист полученных по фототелеграфу сообщений. Одну из главных статей Мэй обвела светящимися чернилами. Амброуз тут же прочел слегка ироничный отчет о том, как некий канадский учитель с неблагозвучным именем Гил Снук спустился в шахту на алмазных копях Баранди и сфотографировал гротескных «призраков».

Стоя в центре своего уютного теплого кабинета, он вдруг снова почувствовал себя нехорошо, и за этим внезапным уходом ощущений благополучия крылись сразу несколько причин.

Одной из них было чувство вины за то, что он похоронил свой научный потенциал. В прошлом это чувство проявлялось у него в виде ревности к астроному-любителю, который в награду за долгие годы тихого прилежания и упорства получил возможность назвать своим именем новое небесное тело. А сейчас всего несколько машинописных строк явили ему пример еще одного такого же случая. «Как могло случиться, — спрашивал себя Амброуз, — что никому не известный учитель с таким безобразным именем оказался в нужном месте в нужное время? Откуда он знал, какие шаги надо предпринять? Шаги, которые впоследствии сделают его известным всему миру». В заметке не упоминалось ни о каких ученых степенях Снука; так почему же из всех людей именно его судьба избрала совершить столь важное открытие?

Амброуз не сомневался в важности происшедшего в далекой африканской республике, хотя, в чем именно заключается значение события, он пока сказать не мог. В сообщении содержалось два факта, не дававших его мыслям покоя. Во-первых, призраков видели непосредственно перед восходом солнца. Амброуз неплохо помнил географию, и ему не составило труда вспомнить, где именно республика Баранди оседлала земной экватор.

Хотя он и не занимался какой-либо узкой дисциплиной, Амброуз как астроном также знал, что Земля, словно огромная бусина, как бы скользит вокруг Солнца по невидимой проволоке, представляющей собой ее орбиту. Но эта «проволока» в отличие от обычных бус пересекала поверхность планеты отнюдь не в двух фиксированных точках. Из-за суточного вращения Земли вокруг оси и наклона оси к плоскости орбиты эти две точки систематически перемещались то к северу, то к югу по тропическому поясу планеты. И в это время года, когда в северном полушарии конец зимы, с наступлением рассвета в Баранди — и появлением призраков — «передняя» точка невидимого пересечения орбиты с поверхностью Земли будет находиться именно в этой крохотной республике. Все инстинкты Амброуза твердили ему, что здесь не просто совпадение.

Второй же факт заключался в том, что призраков можно было увидеть лишь с помощью магнитолюктовых очков, а это, по мнению Амброуза, каким-то образом связывало их с прохождением Планеты Торнтона три года назад.

Наполненный ощущением чего-то огромного и неотвратимого, он продолжал сидеть за столом, чувствуя озноб, презрение к себе и одновременно какой-то необъяснимый душевный подъем. Что-то происходило в его сознании, прямо за окнами глаз. Какое-то удивительное и редкое явление, о котором ему доводилось только читать в жизнеописаниях великих ученых. Опустив голову на руки, он застыл в неподвижности. Впервые в своей жизни доктор Бойс Амброуз столкнулся с феноменом вдохновения. И когда он наконец поднял голову, он знал совершенно точно, почему на нижних уровнях национальной шахты номер три в республике Баранди начали появляться призраки.

Когда минутой позже в кабинет вошла Джоди Ферриер, она застала бледного Амброуза застывшим за столом.

— Бойс, дорогой, — с тревогой спросила она, — тебе нехорошо?

Он взглянул на нее отрешенным взглядом и медленно произнес:

— Все в порядке, Джо. Разве что… Я думаю, мне придется отправиться в Африку.

Даже для Бойса Амброуза с его деньгами и обширными семейными связями добраться до Баранди оказалось нелегко.

Вначале он собирался вылететь рейсом компании «ССТ» из Атланты до Найроби, а затем попробовать нанять небольшой самолет, чтобы преодолеть оставшиеся до места назначения три сотни километров. Однако по рекомендации туристического бюро этот план пришлось оставить, так как отношения между Кенией и недавно образовавшейся Конфедерацией Восточно-Африканских Республик сильно осложнились. Неудачу Амброуз воспринял стоически, припомнив, что Кения и несколько других стран потеряли при создании конфедерации часть ценных территорий. Он решил отправиться в Аддис-Абебу, но ему сообщили о намерениях Эфиопии силой восстановить свою южную границу, в связи с чем все коммерческие рейсы между двумя государствами будут вот-вот отменены.

В конце концов Амброуз вылетел в Танзанию на переполненном неудобном самолете компании «ССТ» рейсом до Дар-эс-Салама, где ему пришлось семь часов ждать места в потрепанной турбовинтовой машине, доставившей его в новый «город» Матса одноименной республики, западного соседа Баранди. Там снова пришлось ждать в аэропорту местного рейса до Кисуму, и Амброуз уже начал сомневаться, стоило ли ему вообще покидать Штаты.

С приходом бурных девяностых годов великая эра туризма кончилась. Амброуз был состоятельным человеком, но даже он редко выезжал за границу, и то только в признанно стабильные страны, такие, как Англия и Исландия. Стоя под обжигающими лучами солнца в зале ожидания с его диорамами горных хребтов и дрожащих в раскаленном воздухе бетонированных взлетных полос, он все сильнее ощущал поднимающуюся в нем волну ксенофобии. Среди ожидающих своих рейсов пассажиров было много журналистов и фоторепортеров, которых влекло в Баранди, по-видимому, тем же магнитом, что и Амброуза. Но слабое чувство единения, которое они у него вызывали, то и дело таяло из-за частых появлений чернокожих солдат в форме с короткими рукавами и с автоматами. Даже сияющая новизна самого здания беспокоила Амброуза, постоянно напоминая ему, что он находится в той части света, где не чтут устоев, где то, чего вчера еще не было, завтра может исчезнуть с такой же легкостью, как и появилось.

Он закурил и, не выпуская из поля зрения свой багаж, продолжал в одиночестве бродить кругами по залу, потом вдруг заметил высокую блондинку в белой кофточке и бледно-зеленой, явно сшитой на заказ юбке. Держалась она спокойно и уверенно, но выглядела настолько неуместно здесь — словно манекенщица, демонстрирующая изысканные британские фасоны, — что Амброуз невольно обернулся, ожидая увидеть поблизости фотокамеры и осветительную аппаратуру. Однако девушку никто не сопровождал, и, похоже, взгляды разношерстной мужской компании вокруг совершенно ее не трогали. Очарованный и охваченный желанием назначить себя защитником прекрасной дамы, Амброуз, не удержавшись, также уставился на нее. В этот момент девушка достала сигарету, зажала ее вытянутыми губками и, чуть заметно хмурясь, принялась копаться в сумочке. Амброуз шагнул вперед и предупредительно щелкнул зажигалкой.

— Я столько раз видел, как это делается в старых телевизионных фильмах, — произнес он, — что сейчас чувствую себя несколько смущенно.

Она прикурила, оценивая его спокойным взглядом серых глаз, потом улыбнулась.

— Все в порядке. У вас это хорошо получается. И мне просто необходимо было закурить.

«Английский акцент. Хорошее английское образование», — подумал Амброуз и, чувствуя, что его не отвергают, сказал:

— Знакомое ощущение. Меня торчание в аэропортах тоже всегда угнетало.

— Мне приходится делать это так часто, что я уже почти не замечаю.

— О? — Никогда не общавшийся с английскими девушками, Амброуз тщетно пытался угадать, кто его собеседница. Актриса? Стюардесса? Манекенщица? Богатая туристка?

Его размышления оборвались, когда незнакомка очаровательно рассмеялась, показав при этом превосходные, чуть скошенные внутрь зубы. Амброуз растерялся еще больше.

— Извините, — сказала она, — но у вас был такой озадаченный вид. Вероятно, вам хотелось бы, чтобы все носили на груди карточки с указанием профессии.

— Виноват. Я просто… — Амброуз повернулся, но она остановила его, тронув за руку.

— Вообще-то у меня есть карточка. Вернее, значок. Но я никогда его не ношу, потому что это глупо, и потом в одежде всегда остаются дырочки от булавки. — Голос ее потеплел. — Я сотрудница ЮНЕСКО.

Амброуз изобразил на лице одну из своих самых лучезарных улыбок.

— Значок… Какие-нибудь исследования?

— Можно и так сказать. А зачем вы направляетесь с Баранди?

— Тоже исследования. — Амброуз, сражаясь с совестью, никак не мог решиться, кем себя отрекомендовать — физиком или астрономом, но в конце концов остановился на более общем определении. — Научные.

— Как интересно! На розыски призраков? — Полное отсутствие иронии в ее голосе вызвало в памяти Амброуза воспоминание о недоверии и насмешках со стороны Джоди и его матери, которые ему пришлось вынести, когда он объявил о своем намерении отправиться в Баранди.

Он кивнул.

— Но сейчас я с гораздо большим удовольствием разыскал бы что-нибудь прохладительное. Как вы к этому отнесетесь?

— Согласна. — Она улыбнулась Амброузу открытой улыбкой, мгновенно изменившей его мнение об Африке, поездках за границу и аэропортах. Решив, что потенциальные выигрыши, ждущие тех, кто странствует по планете, значительно перевешивают все опасности и неудобства, он оставил багаж на произвол судьбы и отправился вместе с девушкой в бар на втором этаже, испытывая поистине мальчишеское наслаждение от завистливых взглядов мужчин, на чьих глазах произошло их знакомство.

За охлажденным кампари с содовой он узнал, что ее зовут Пруденс Девональд. Родилась она в Лондоне, изучала экономику в Оксфорде, много путешествовала с отцом, сотрудником министерства иностранных дел, и три года назад начала работать в ЮНЕСКО. В настоящее время в рамках программы Экономической комиссии по делам Африки посещала молодые африканские государства из числа тех, что выразили желание вступить в ООН, и следила за тем, чтобы деньги, получаемые из фондов на образование, тратились по назначению. Амброуз с удивлением узнал, что причиной ее поездки в Баранди, не планировавшейся ранее, стало сенсационное сообщение о событиях на шахте номер три.

Республика Баранди рекламировала себя как одного из наиболее прогрессивных членов Экономической комиссии по делам Африки с высоким уровнем образования для всех граждан. И разумеется, начальство Пруденс было весьма удивлено, узнав, что некий Гилберт Снук, человек, по-видимому, без каких бы то ни было прав преподавания, к тому же замешанный в угоне боевого самолета из другой страны, руководит школой при шахте. Задание носило деликатный характер, ибо определенные круги пытались приостановить дотации на образование в Баранди. Пруденс поручили разобраться в ситуации, обратив особое внимание на деятельность Гилберта Снука, и представить конфиденциальный доклад.

— Довольно большая ответственность для столь молодой женщины, — прокомментировал Амброуз. — Может быть, вы скрываете, что у вас каменное сердце?

— Я этого не скрываю. — Выражение лица Пруденс вдруг стало строгим и официальным, как у красивого, но в высшей степени функционального робота. — Видимо, мне следует сразу пояснить, что это я вас «подцепила» несколько минут назад. Отнюдь не наоборот.

Амброуз моргнул.

— Разве кто-то кого-то «подцепил»?

— А как это называется? Как принято говорить у вас в Америке?

— Пусть так. Но зачем я вам понадобился?

— Мне нужен был сопровождающий до Баранди, чтобы не тратить силы на отваживание всякого рода нежелательных элементов. — Она сделала глоток, не спуская с него пристального взгляда серых глаз.

— Благодарю. — Амброуз обдумал ее слова и обнаружил в них крупицу утешения. — Приятно сознавать, что я не отношусь к нежелательным.

— О, напротив, и даже в гораздо большей степени, чем обыкновенный ученый.

— Если предположить, что существует такая категория людей, как «обыкновенные ученые», — сказал Амброуз, испытывая чувство вины, словно выдавал себя за кого-то другого, — что заставляет вас думать, будто я к ним не отношусь?

— Ну, во-первых, ваши часы стоят по крайней мере три тысячи долларов. Продолжать?

— Не стоит. — Захваченный врасплох Амброуз не сумел справиться с собственным самомнением и добавил: — Меня привлекает ценность вещей, а не их цена.

— Уайльд.

Амброуз на секунду растерялся, решив, что он не расслышал, потом догадался.

— Это сказал Оскар Уайльд?

— Да, что-то вроде этого, — кивнула Пруденс. — В «Веере леди Уиндермир».

— Жаль. Я много лет подряд выдавал это изречение за свое. — Амброуз смущенно улыбнулся. — Бог знает, скольких людей я убедил в своей необразованности.

— Не беспокойтесь. Я уверена, у вас масса других достоинств. — Пруденс чуть наклонилась и неожиданно коснулась его руки. — Мне нравится ваше чувство юмора.

Настороженный открытием, что в таком безукоризненно женственном существе скрывается на самом деле сложная, сильная, трезвомыслящая личность, Амброуз взглянул на Пруденс в упор. Ее лицо не дрогнуло, но теперь он увидел в нем некую двойственность, открывающую ему два различных характера, словно на картине, построенной на оптической иллюзии, где, присмотревшись, можно заметить, как высота превращается в глубину. Пруденс интриговала его, восхищала и манила одновременно, и именно поэтому мысль о том, что его просто «подцепили», а потом, быть может, используют и бросят, терзала его все сильнее.

— А что случилось бы, откажись я играть роль чичероне, сопровождающего вас до Баранди? — спросил он.

— С какой стати бы вы отказались?

— Потому что я вам не нужен.

— Но я же объяснила, что нужны: отваживать нежелательных. Чичероне для этого и существуют.

— Я знаю, но…

— Какую-нибудь другую девушку вы бросили бы в такой ситуации?

— Нет, но…

— Тогда почему меня?

— Потому что я… — Амброуз запнулся и беспомощно затряс головой.

— Я могу сказать вам почему, доктор Амброуз, — произнесла Пруденс тихим, но твердым голосом. — Потому что я отказываюсь играть по старым правилам. Вы знаете, о чем я говорю. Всякий раз, когда нуждающаяся в помощи женщина принимает услугу от галантного мужчины, ситуация подразумевает — хотя это редко воспринимается всерьез — что, если все сложится удачно, она отблагодарит его соответствующим образом. Вы мне нравитесь, поэтому не исключено, что мы станем близки, если пробудем в Баранди достаточно долго, и вы не утратите интереса в моих глазах. Но это случится отнюдь не потому, что вы, скажем, открыли передо мной дверь или помогли донести чемодан до самолета. Я достаточно прозрачна?

— Прозрачна, как джин. — Амброуз сделал большой глоток. — Это, кажется, английское выражение?

— Да, но вы можете свободно употреблять американизмы. Я немало поездила по свету. — Пруденс одарила его еще одной из своих безукоризненных, ошеломляющих, лукавах улыбок.

Амброуз прочистил горло и окинул взглядом пропеченный солнцем пейзаж за окнами.

— Отличная погода, не правда ли?

— Ладно уж. Равенство действительно дало нам неравные шансы. — Пруденс достала новую сигарету и прикурила, позволив Амброузу поднести огонь. — Расскажите мне лучше, что вы собираетесь делать с этими дУхами. Изгонять?

— В данном случае это невозможно, — серьезно ответил Амброуз.

— В самом деле? У вас есть теория?

— Да. И я намерен проверить ее здесь.

Пруденс смотрела на него, не скрывая изумления, и это польстило Амброузу.

— А она объясняет, почему их можно увидеть только с помощью этих специальных стекол? И почему они поднимаются и опускаются?

— Однако вы следили за новостями.

— Разумеется. Но не томите же меня.

Амброуз прикоснулся кончиками пальцев к запотевшему от холода бокалу.

— Мне немного неловко. Вы ведь знаете, как художники не любят показывать свои картины до тех пор, пока не закончат работу. Примерно такие же чувства испытывают ученые к своим излюбленным теориям. Не хотят оглашать их до тех пор, пока не разложат все по полочкам.

— Понимаю. — Пруденс приняла отказ на удивление спокойно. — Придется подождать, когда об этом расскажут по радио.

— А, черт, так и быть, — сказал Амброуз. — В конце концов, какая разница? Я уверен в своей правоте. Объясняется все довольно сложно, но, если хотите, я попытаюсь.

— Хочу. — Пруденс привстала в кресле и пересела так, что ее колени коснулись колен Амброуза.

— Помните Планету Торнтона? — спросил он, стараясь не отвлекаться.

— Так называемый «призрачный мир», прошедший вблизи Земли около трех лет назад?

— Я помню беспорядки. В то время я была в Эквадоре.

— Беспорядки помнят все. А вот физиков больше задело то, что Планета Торнтона была захвачена Солнцем. Она состоит из антинейтрино, следовательно, должна была пройти Солнечную систему по прямой, и мы никогда бы ее больше не увидели. То, что Планета вышла на орбиту вокруг Солнца, расстроило множество ученых, и они до сих пор пытаются выдумать новый комплекс сил взаимодействия, объясняющий ее поведение. Но самое простое объснение заключается в том, что внутри нашего Солнца находится еще одно, состоящее из того же вида материи, что и Планета Торнтона. Антинейтринное солнце внутри нашего адронного.

Пруденс нахмурилась.

— Иными словами, вы хотите сказать, что два объекта занимают одновременно одно и то же место. Это возможно?

— В ядерной физике — да. Если на поле пасется стадо овец, что мешает загнать туда еще и стадо коров?

— Пожалуйста, не надо сравнений в духе Билла Роджерса.

— Виноват. Не всегда легко определить, где следует остановиться в привлечении аналогий. Короче, я хочу сказать, что внутри Земли тоже располагается антинейтринная планета. Кстати, кто такой Билл Роджерс?

— Древняя история… Вы это всерьез насчет еще одной планеты внутри нашей?

— Абсолютно. Она чуть меньше Земли, и поэтому мы раньше не знали о «внутреннем мире», хотя магнитолюкт уже давно известен. Поверхность этой планеты намного ниже уровня поверхности Земли.

Пруденс бросила недокуренную сигарету в пепельницу на подставке.

— И этот внутренний мир населен призраками?

— Призраки — слишком ненаучный термин, но идея именно такова. Впрочем, обитателям этого мира призраками можем казаться мы. Вся разница в том, что Земля больше, то есть мы живем в их стратосфере, поэтому у них вряд ли была возможность нас заметить.

— А что теперь изменилось? Это связано с…

Амброуз кивнул.

— Планета Торнтона состоит из того же вещества, что и наша внутренняя планета. Следовательно, она должна была оказать на нее сильное воздействие. Достаточно сильное, чтобы вызвать возмущение ее орбиты. И теперь внутренняя планета начала проникать за пределы земной поверхности: два мира разделяются.

Он взглянул мимо взволнованной Пруденс, на лице которой застыло мечтательное выражение, и заметил вдали дрожащий в горячем воздухе контур приближающегося самолета.

— Кажется, наш самолет.

— Время еще есть. К тому же вы рассказали мне не все.

Пруденс смотрела на него, казалось, с нескрываемым восхищением. Амброузу не хотелось разрушать очарование момента, хотя память подсказывала ему, что есть еще и другая Пруденс Девональд, движимая личными интересами, прагматичная и, возможно, подыгрывающая ему из каких-то своих соображений.

— Вас интересует астрономия? — спросил он.

— Очень.

— Вы когда-нибудь говорите, «в будущем, через несколько световых лет»?

Пруденс вздохнула и улыбнулась.

— Это что-то вроде вашего личного теста?

— Пожалуй. Прошу прощения, если я…

— Не извиняйтесь, доктор. Достаточно будет, если я скажу, что световыми годами измеряется расстояние, или мне нужно выразить его в метрах?

— Что вас интересует еще?

— Все, — ответила Пруденс. — Если, как вы утверждаете, из Земли выходит внутренняя планета, почему тогда призраки поднимаются до уровня, где их можно увидеть, а затем опять скрываются из виду?

— Я надеялся, что вы не зададите этого вопроса.

— Почему? Он не вписывается в вашу теорию?

— Нет. Но трудно объяснить это без схем. Если вы нарисуете круг, а затем еще один внутри первого, но не по центру, а так, чтобы они касались друг друга с левой стороны, то сможете представить себе теперешнее положение двух планет относительно друг друга.

— Ну, это достаточно просто.

— Просто, потому что диаграмма статична. Но дело в том, что Земля совершает за сутки один оборот вокруг совей оси и, очевидно, внутренняя планета тоже. Значит, оба этих круга должны вращаться. Если пометить точку их касания, а потом повернуть их на одинаковые углы, то будет видно, что отметка на внутреннем круге опускается относительно отметки на внешнем. Когда оба круга сделают пол-оборота, отметка на внутреннем удалится от отметки на внешнем на максимальное расстояние, а если продолжать их поворачивать, точки снова приблизятся друг к другу. Именно поэтому призраков можно наблюдать лишь на рассвете: отметки соприкасаются с интервалом в двадцать четыре часа.

— Понятно, — сказала Пруденс голосом удивленного ребенка.

— Кроме вращения нужно также придать внутреннему кругу движение влево от центра внешнего. Это означает, что вместо совпадения точек один раз в сутки точка внутреннего круга будет выходить все дальше и дальше за пределы внешнего.

— Блестяще! — выдохнула Пруденс. — Все сходится!

— Я знаю. — Амброуз снова почувствовал себя вознагражденным.

— Вы первый высказали эту гипотезу?

Амброуз рассмеялся.

— Перед отъездом я отправил пару писем, чтобы, так сказать, застолбить идею, но скоро все это станет достоянием гласности. Дело в том, что призраки начнут распространяться. Их можно будет видеть на поверхности и незачем станет спускаться в шахту, а потом круговая область видимого проникновения начнет расти очень быстро. Поначалу увидеть призраков можно будет в экваториальных районах, на Калимантане, в Перу, а затем они расползутся на север и на юг через тропики в зоны умеренного климата.

— Видимо, кое-где это вызовет волнения.

— Это, — заметил Амброуз, сделав последний глоток из своего бокала,

— еще слишком мягко сказано.