— И да, и нет. Я говорю, что планеты могли бы оставаться в теперешнем состоянии, если бы Добрая Фея захотела этого. Но какой тогда смысл в разрушении Орбитсвиля?

Хепворт распростер руки и оглядел своих слушателей.

— Ведь по сути, мало что изменилось. Вместо одного огромного Орбитсвиля мы теперь имеем шестьсот пятьдесят миллионов небольших, вывернутых наизнанку. Если все останется в таком виде, жизнь быстро нормализуется. Вопли удивления и страха, исторгаемые обывателями, скоро стихнут, потому что такова уж природа обычных людей. Конечно же, кое к чему придется приспособиться, и еще многие века этот незабвенный блистающий град будет волновать умы философов, историков и естествоиспытателей, но, по существу, все останется без изменений.

Хепворт замолк, его внимание отвлекла вылезшая из брюк рубашка. Он неторопливо заправил ее обратно в штаны, затем мрачно взглянул на своих слушателей.

— Так вот я спрашиваю вас, какой смысл оставлять эти новоиспеченные планеты в теперешнем состоянии?

— А может и не следует искать здесь никакого смысла? — спросил Никлин. — Может, все идет так, как и должно идти?

— Что ж, это еще одна точка зрения, назовем ее Нейтральной Гипотезой, но она мне не нравится, я не верю, что Добрая Фея понапрасну тратила свои силы и время.

Никлин понял, что окончательно запутался в этом сумбуре идеи и предположении.

— Хорошо, но в таком случае, куда попадут все эти планеты? И почему именно туда они попадут?

— А об этом мы не договаривались, — по-детски бесхитростно ответил Хепворт. — Я не могу ответить на все эти куда и почему. Я просто утверждаю, что они исчезнут, переместятся. Они могут исчезнуть внезапно и одновременно, а могут и постепенно. Насколько нам известно, этот процесс уже начался…

— Это будет нетрудно выяснить, если наша программа поиска планет в состоянии обработать такое количество точек, — сказала Флейшер, приступив к общению с главным компьютером. — Мы могли бы следить, скажем, за одним процентом, а затем…

Ее голос превратился в неразборчивое бормотание, ибо она погрузилась в математические расчеты, решая поставленную самой себе задачу.

Воорсангер, прежде чем обратить свой взгляд на Хепворта, с тревогой посмотрел на Монтейна.

— Всего этого вполне достаточно, чтобы задать вопрос — в чем собственно теперь смысл нашего полета?

Хепворт согласно кивнул.

— Вы имеете в виду, что нам следует вернуться?

— Я полагаю… — Воорсангер снова взглянул на проповедника, и лицо его затвердело. — Да, именно это я имею в виду.

— Что ты думаешь, Джим?

— Откуда мне знать? — ответил Никлин, словно школьник, которого спросили не по программе. — Кроме того, мы опять ведем себя так, словно мы совет управляющих.

— Хорошо, спросим босса. — Хепворт взглянул на Монтейна. — Что вы думаете, Кори?

— Вы идиоты! — Монтейн все еще улыбался и глазел в потолок. — Вы полные идиоты!

— Я не думаю, что Кори вполне готов высказать разумное мнение. — Хепворт многозначительно взглянул на Аффлека. — Нибз, почему вы не отправились на поиски доктора Хардинга и не привели его сюда? Я думаю, было бы лучше…

Аффлек виновато затоптался на месте с самым разнесчастным видом, затем повернулся и исчез из виду.

Хепворт опять обратился к Никлину:

— Так что ты думаешь, Джим?

— А ты? — спросил его вместо ответа Джим, пытаясь оттянуть момент принятия решения. — Что ты скажешь?

Хепворт улыбнулся ему странной короткой улыбкой.

— Трудно что-либо решить, особенно без соответствующей смазки. Ведь так много еще неизвестного во Вселенной. Я хотел бы продолжить, и в то же время я хочу вернуться.

— Здорово же ты мне помог, — улыбнулся Никлин. — Мне-то казалось, раз ты начал, то…

— Господа! — подала голос Меган Флейшер. — Позвольте принять решение за вас — мы вынуждены вернуться.

— По крайней мере, это заявление звучит очень недвусмысленно, — холодно заметил Хепворт. — Не могли бы вы сообщить нам, каким образом и почему вы пришли к столь твердому заключению?

— Пожалуйста. — Улыбка пилота неопровержимо свидетельствовала о ее неприязни к физику. — Корабль не в состоянии совершить межзвездный полет.

— Что? — В голосе Хепворта появились воинственные интонации. — О чем идет речь, женщина?

— Речь идет о двигателях, мужчина. У нас исчезло левое захватывающее поле.

— Чушь!

Хепворт склонился над пультом управления, вглядываясь в индикатор распределения напряженности захватывающего поля. Никлин проследил за его взглядом и увидел, что светящаяся бабочка стала явно асимметричной. Он завороженно наблюдал, как за несколько секунд левое крыло сжалось до размеров крошечного пятнышка, а затем и вовсе исчезло. В тот же момент в животе у него возникла тошнотворная волна — ускорение резко упало. Повисла звенящая тишина. Ее прервала Флейшер.

— Как капитан корабля, — произнесла она ясным и твердым голосом, — я приняла решение прервать полет.

— Дура! — взвизгнул Хепворт.

Он повернулся и побежал к лестнице, из-за малой гравитации преодолев это расстояние в два гигантских прыжка, и спрыгнул в люк палубы. Прошло несколько секунд, прежде чем до Никлина дошло, что Хепворт отправился к двигательным цилиндрам. Его вновь охватило чувство нереальности происходящего. Он встал и посмотрел на остальных, словно ожидая от них указаний, что делать ему дальше. Флейшер и Воорсангер смотрели на него с ничего не выражающими лицами; Монтейн слабо улыбался, все так же глядя в потолок, по щекам его текли слезы.

Никлин неловко добрался до люка и выпрыгнул на лестницу. Он некоторое время спускался обычным образом, затем сообразил, что в условиях малой гравитации самый лучший вид передвижения — управляемый полет. Джим крепко обхватил пальцами продольную балку лестницы, поджал ноги и заскользил вниз.

Откуда-то снизу доносились крики Хепворта. На всех палубах на площадки высыпали дети, пребывавшие в полном восторге от демонстрации нетрадиционного спуска по лестнице; немногие взрослые, наблюдавшие за происходящим, проявили куда меньший энтузиазм. Они были охвачены беспокойством, которое так знакомо путешественникам, заметившим что-то странное и необычное.

Джим нашел Хепворта на четырнадцатой палубе, откуда имелся доступ к двигательным цилиндрам. Хепворт уже вставил кодовую карту в замок и сейчас открывал тяжелую экранированную дверь.

— Что тебе нужно? — резко спросил он, враждебно уставившись на Джима.

— Скотт, я с тобой. Не только ты за все это отвечаешь. Вспомни.

Взгляд Хепворта просветлел.

— У нас совсем ерундовая поломка, Джим. Эта стерва Флейшер лишь порадуется, если накроются все двигатели, но этому не бывать! Я точно знаю, что не так, и также точно я знаю, как устранить неисправность.

— Это хорошо. — Никлин с тоской припомнил недавнюю убежденность Хепворта в том, что причиной слабого ускорения являются неблагоприятные условия вне корабля.

— Все дело в механизмах управления выпускным клапаном. — Хепворт перешагнул через высокий порог в залитый холодным светом двигательный зал.

— Они всегда барахлили! Я с самого начала твердил об этом Кори. Подрядчики, осуществлявшие их капитальный ремонт, ничего не смыслили, но этот жадный старик решил пренебречь надежностью ради горстки монет. Ох уж этот Кори! И теперь, когда произошло неизбежное, эта дура хочет повесить всю вину на меня!

Не переставая говорить, Хепворт продвигался к левой выпускной камере. Никлин не отставал от него, пытаясь осмыслить слова физика. Он почти не имел дела с клапанами и связанными с ними механизмами, отчасти потому, что Хепворт оберегал эту сферу деятельности, отчасти из-за огромного веса клапанов. Они представляли собой ферромолибденовые блоки весом почти, шестьсот тонн каждый, а двигаться должны были быстро и легко, с тремя степенями свободы, так как клапаны меняли направление потока захватывающих полей.

Опорные рамы, органы управления, передаточные механизмы и резонансные моторы являлись тяжелым силовым оборудованием, в котором Никлин мало что смыслил. Он всегда работал в одиночку, его не интересовали объекты, с которыми он не смог бы справиться без посторонней помощи. Но даже несмотря на свои скудные познания в этой области, Джим снова засомневался в компетентности Хепворта.

То, что он видел на пульте управления, выглядело как быстрое исчезновение левого захватывающего поля. На его взгляд, вышел из строя магнитный насос, но из-за отсутствия должной подготовки он был обречен на роль стороннего наблюдателя. Можно ли было по изображению захватывающего поля сделать вывод, что неисправен именно клапанный механизм?

Хепворт добрался до массивной переборки эмиссионной камеры, тяжко вздохнул и ввел кодовую карту в замок.

— Скотт, что ты делаешь?! — Никлин схватил его за плечо. — Туда же нельзя!

Хепворт резко выпрямился.

— Я знаю, что делаю. Система отключилась автоматически.

— Но ты не знаешь, каков остаточный уровень активности мотора! Может оказаться…

Никлин умолк, пытаясь найти слова, способные пробиться сквозь броню иррациональной ярости Хепворта. В свое время он немало повозился с магнитными импульсными моторами и знал, какие разрушения они способны вызвать в неисправном состоянии. В течение пяти минут после аварийной остановки происходят выбросы гиромагнитной энергии, которая словно таинственный полтергейст оживляет окружающие предметы. Никлин видел кабели, извивавшиеся словно змеи, плоскогубцы, соскакивавшие с верстака. Во всех этих случаях энергия высвобождалась моторами не больше кулака, а в эмиссионной камере моторы имели размеры пивного бочонка.

— С моторами все в порядке, — отрезал Хепворт. — Все дело в управляющих стержнях клапанов, я точно знаю, что и где искать.

— Но надо, по крайней мере, взглянуть на индикаторы… — Никлин посмотрел на расположенную рядом с дверью камеры приборную панель и осекся

— все стрелки стояли на нулях.

— Кто-то перепутал предохранители, — решительно заявил Хепворт. — В любом случае, это ненужный хлам.

— Но ты же говорил Кори… Ты же говорил, что завершил все работы еще несколько недель назад! Что еще ты объявишь тут ненужным?

— Все основные системы в порядке!

Никлин в упор посмотрел на физика, и то, что он увидел в глазах Хепворта, испугало его.

— Флейшер была права, не так ли? Ты ничего не смыслишь в этом.

Хепворт неловко замахнулся и как-то замедленно ударил его. Никлин увернулся бы играючи, но его непривычные к малой гравитации ноги отказали. Кулак Хепворта воткнулся Джиму прямо в живот. Никлин опрокинулся на спину и врезался в стеллаж с инструментами. Испытывая боль скорее душевную, чем физическую, он ухватился за стеллаж, подтянулся и встал на ноги. Хепворт уже почти скрылся в глубине эмиссионной камеры.

— Скотт, я прошу прощения! Скотт! Пожалуйста, не надо!

Но голос Никлина потонул в донесшемся из камеры оглушительном шуме. Металл бился о металл с яростью, от которой закладывало уши и немел мозг. Лязг длился, быть может, секунд десять, и в какой-то момент среди металлического грохота Никлин уловил совсем иной звук. Какой-то ватный, мягкий — словно перемалывалось что-то отличное от металла. Механический бедлам достиг апогея, а затем стремительно стих. Никлин еще несколько секунд слышал тихое постукивание, а затем и оно прекратилось.

Окаменевший Никлин застыл на месте и тупо смотрел на предохранительный экран, не позволявший ему заглянуть внутрь эмиссионной камеры. Он понимал — гиромагнитные демоны вырвались на свободу, и попросту не осмеливался проникнуть в их логово до тех пор, пока они не утихнут. «Пять минут. Для надежности я отсчитаю пять минут».

Он включил секундомер на часах. «Не стоит уводить меня на неверный путь. Я не утверждаю, что старина Скотт мертв. Он молчит, это верно, но молчание вовсе не означает, что он погиб, отнюдь не означает. Наверное, спрятался где-нибудь и недоумевает, что могло случиться. Он, может быть, даже наложил в свои дурацкие мешковатые штаны и стыдится выйти наружу. Вот смех-то!»

Прошло почти две минуты, когда из-за экрана снова послышался лязг.

— Скотт? — прошептал Никлин. — Это ты, Скотт?

Как бы в ответ у него в кармане зашевелились отвертки и гаечные ключи, дергаясь и извиваясь, словно попавшие в неволю зверьки. Никлин тихо застонал. Неожиданно затрясся металлический стеллаж. Раздался беспорядочный звон инструментов, словно заиграл безумный оркестр. Страх постепенно отпускал Никлина — он понял, что гиромагнитные демоны в своей предсмертной агонии породили и выпустили сонм озорных кинетических бесенят.

«Отличный прием, о Газообразное Позвоночное! Ты так и подталкиваешь меня туда. Осталась самая малость. Скотт Хепворт действительно мертв? Он замолчал навсегда?!»

Прошло еще две минуты. Никлин услышал справа от себя какой-то новый звук, оглянулся и увидел человека в форме портового охранника. Это был все тот же молодой бородач. Он пристально посмотрел на Никлина, не произнеся ни слова, приложил палец к губам, попятился и скрылся из виду.

Прошло пять минут. Никлин медленно приблизился к экрану эмиссионной камеры. Сквозь узкий проход между перегородкой и защитным экраном он увидел кусок сюрреалистического мира: обломки серого металла, серые безжизненные ящики, покореженные управляющие стержни. И всюду, всюду — красные потеки, красные пятна.

Джим дошел до края экрана. Первое, что он увидел, была голова Хепворта. Голова была отрезана неаккуратно, очень неаккуратно, и глаза Хепворта смотрели прямо на него.

Никлин почувствовал, как его собственное лицо превращается в посмертную маску, как искажаются его черты. И тут же сознание перескочило в спасительный мир абсурдных и совершенно неуместных мыслей. «Ты только взгляни на этот ужасный прыщ у него на носу! Может, стоит выдавить его, прежде чем кто-нибудь увидит такое… оказать ему последнюю любезность… выразить уважение…»

Та часть сознания Никлина, которая все еще оставалась способной к логическому мышлению, подсказывала — где-то рядом должно находиться тело. Боковым зрением Джим уловил какую-то темную массу, но не смог заставить себя взглянуть в ту сторону. С каждым выдохом у него вырывался не то стон, не то всхлип. Никлин выбрался из эмиссионной камеры и подошел к ближайшему переговорному устройству. Он назвал номер пилота, и на экране возникло лицо Флейшер.

— Это Джим Никлин.

— Я вижу, — сухо ответила Флейшер. — Ну?

— Доктор Хардинг с вами?

— Да, он осматривает Кори. А в чем дело?

— Скотт Хепворт мертв. Кому-то нужно… собрать его, я не могу этого сделать. — Никлин сделал глубокий вдох, стараясь обрести душевное равновесие. — Попросите доктора Хардинга спуститься на четырнадцатую палубу. Здесь требуются его услуги.

В критические моменты, как установил Никлин на собственном опыте, простые и маленькие радости имеют огромное значение. Среди медицинских припасов корабля не фигурировал алкоголь — на то была воля Кори Монтейна. Но оказалось, что в личной аптечке доктора Хардинга имеется бутылка бренди. Хардинг не был официальным врачом «Тары». Он был обычным переселенцем и оплатил место для себя и своей семьи. Но, как выяснилось в первые часы полета, его профессия — врач-терапевт, и Хардинг был назначен на должность корабельного врача вместо специально нанятого человека, оказавшегося жертвой внезапного старта корабля. Джим чуть не заплакал от благодарности, когда ему поднесли наполненный до краев стакан. Этот стакан представлял для него сейчас ценность куда большую, чем целый орб золота.

На борту стояла «ночь» и хотя суматоха последних часов несколько улеглась, последовавшая за ней тишина была далека от абсолютной. Слишком многое случилось за слишком короткое время. Пассажиры были испуганы и сбиты с толку новостью о превращении Орбитсвиля. Встревоженные толпы собрались у телемониторов на палубных площадках. Тревогу усилили уменьшение ускорения, смерть Хепворта и, наконец, заявление о возвращении «Тары».

Воорсангер и Меган Флейшер по общей трансляционной сети корабля выступили с обращением. Они сказали, что корабль возвращается для исследования планетарного облака. Их заявление являлось скорее дипломатическим умолчанием, чем прямой ложью. Они упирали на то, что по сравнению с долгим полетом, эта задержка — сущий пустяк. Тем не менее в коллективном сознании пассажиров возникло множество страхов и сомнений. Дани Фартинг и другие старожилы общины, которых полностью ввели в курс дела, сбивались с ног, успокаивая встревоженных людей, но успех их деятельности был более чем сомнителен.

Никлин физически чувствовал, как по пассажирским палубам распространяются страх и паника. Холодок засел и у него в душе. Джим никогда не любил спиртного, но сейчас, сидя в рубке управления вместе с Воорсангером и Флейшер, он наслаждался каждым глотком бренди. Никлин представил, как когда-нибудь, оказавшись в подходящих условиях, посвятит всю оставшуюся жизнь поклонению зеленому змию с огненным сердцем. Однако возможность эта начинала казаться ему все более призрачной, еще более далекой, чем звезды.

Хардинг проявил редкое мужество и в одиночку убрал останки Хепворта из эмиссионной камеры. «Тара», будучи кораблем исследовательского класса, могла управляться, в случае необходимости, одним человеком. Ее конструкторы постарались предусмотреть любую нештатную ситуацию, с которой мог столкнуться небольшой экипаж, но они не учли одной детали — что делать, если число членов экипажа звездолета уменьшится во время полета. На корабле не было места для трупов. Это упущение создало для Хардинга определенные проблемы, однако он с честью вышел из столь затруднительного положения, запаковав останки Хепворта в пластиковую оболочку и положив мрачный сверток в свободный морозильник. После этого Никлин смог войти в эмиссионную камеру и поискать неисправность.

Он обнаружил, что один из стержней, управляющих положением клапана, как и предполагал Хепворт, сломался. Сломанный стержень выскочил из держателей, выбил все остальные стержни и повредил два сервомотора. Хепворт не учел последнего обстоятельства, в результате чего и потерял жизнь. Но причина, лежавшая в основе всех этих неполадок, была куда более принципиальной.

Цепь неисправностей брала свое начало в загоревшейся обмотке насоса. Автоматическое отключение сработало не сразу (еще одна неисправность), и за долю секунды левое захватывающее поле исказилось. Попытка системы исправить это искажение привела к тому, что на управляющую систему входного клапана была подана абсолютно невозможная команда.

Никлин заерзал в кресле, представив себе, что Хепворт мог натворить с двигателем в правом цилиндре.

В целом корабль находился в хорошем состоянии. Термоядерная установка работала вполне надежно. Она не требовала присмотра и была рассчитана на века. То же можно было сказать и о предназначенных для коротких расстояний ионных двигателях. Кроме всего прочего, Никлин был абсолютно уверен во всем, за что он нес ответственность. Оборудование, к которому он имел отношение, работало как часы, и пассажиры «Тары» могли не волноваться о кислороде, вентиляции, освещении, отоплении и водопроводе.

Их жизнь зависела сейчас от бесперебойной работы оборудования в правом цилиндре. Никлину представилось, как в эту минуту дух Скотта Хепворта спускается в эмиссионную камеру, кичливый, подвыпивший, направо и налево раздающий ничего не стоящие гарантии, лезущий в драку, лишь только усомнятся в его компетентности…

— Я только что от Кори, — раздался голос Воорсангера. — Он все еще спит, и Джон сказал, что сон его продлится еще шесть-семь часов. Я полагаю, это благо для всех нас, не так ли?

— Это, скорее, благо для него, — устало откликнулась Флейшер. — Я не знаю, что он может изменить.

— Ну… Он скорее всего… не станет столь энергично, как прежде, возражать против нашего возвращения, когда обнаружит, что дело сделано.

— Он может возражать, сколько хочет, — твердо сказала Флейшер. — Командир корабля — я. Я приняла решение вернуться, и ничто не заставит меня изменить его.

«И слава Богу!» — Никлин с симпатией взглянул на пилота. Флейшер большей частью хранила молчание, не давая волю все нарастающему раздражению. Никлин хорошо понимал ее состояние. Она была настоящим профессионалом, но каким-то непостижимым образом позволила религиозной стороне своей натуры одержать верх над разумом, забыв о том, что оказалась в компании идиотов. И сейчас ей стало ясно, что за слепую веру в Кори Монтейна придется заплатить очень большую цену, быть может, даже жизнью многих людей. И осознание этого факта выводило Флейшер из равновесия.

«У Газообразного Позвоночного есть отличный шанс обратить в свою веру еще одного. — Никлин с наслаждением вдохнул аромат бренди. — Посмотрим, что будет дальше».

— Господь в конце концов все разрешит. — В словах Воорсангера слышался упрек. — Но в любом случае, мне гораздо лучше от одной лишь мысли, что мы возвращаемся.

— Возможно, мне тоже стало бы легче, если бы мы действительно возвращались.

— Но ведь вы давным-давно повернули корабль! — Воорсангер ткнул в экран, где сияло солнце в окружении фантастической свиты планет. Ведь указано же, ноль градусов. Значит камера смотрит прямо вперед, разве не так?

Никлин улыбнулся про себя, сделав маленький глоток бренди. Он хотел растянуть наслаждение драгоценной влагой. Воорсангер, без сомнения, умел обращаться с цифрами и бухгалтерскими книгами, но, очевидно, никогда не задумывался, суммируя занесенные в вахтенный журнал энергетические затраты «Тары».

— Да, я развернула корабль, — несколько нетерпеливо ответила Флейшер,

— но мы ускорялись почти тридцать часов, удаляясь от солнца со скоростью свыше трехсот двадцати километров в секунду. Сейчас корабль направлен в сторону солнца, и вам кажется, что он туда и движется, но на самом деле он все еще летит назад. Мы пытаемся погасить скорость, но поскольку в нашем распоряжении теперь лишь один двигатель, нам потребуется шестьдесят часов, чтобы остановиться, и за это время мы удалимся еще на пятьдесят миллионов километров. Только тогда мы начнем двигаться вперед, к границе планетного облака. И обратная дорога займет еще больше времени.

— Понятно, — угрюмо сказал Воорсангер. — Я полагал, что мы уже совсем скоро сможем начать поиски… Через пару дней…

Флейшер покачала головой.

— Восемь дней минимум. И то, если все будет в порядке, а в сложившихся обстоятельствах это крайне смелое предположение.

— Полагаю, мы все это понимаем. — Воорсангер мрачно взглянул на Никлина. — Я предупреждал Кори, что не следует доверяться этим пропойцам.

— О мертвых не следует говорить дурно. — Голос Никлина был полон благочестия и смирения.

— Когда я сказал «пропойцы», я имел в виду и вас, хотя, должен признать, приятель ваш был похлеще. Всякий раз, когда я встречал Хепворта, от него так и разило алкоголем. Неудивительно, что он плохо выполнял свою работу.

— Пьянство не имеет к этому никакого отношения. Скотт мог наломать еще больше дров, когда был совершенно трезв. У него были прирожденные способности к этому делу.

«Отличная эпитафия», — добавил Никлин про себя, гадая, когда его, наконец, настигнет эмоциональный удар, связанный со смертью Хепворта. Слишком много времени они провели вместе, прячась дождливыми ночами в укромных уголках корабля, слишком многое было сказано друг другу. Боль должна была затаиться где-то в глубине его существа. Она лежала там, словно вклад в банке, накапливая проценты. Скоро она одарит его своими миллионами.

— Шутки в сторону. — Воорсангер зло посмотрел на него. — Они не изменят того факта, что Хепворт поставил под угрозу жизни десятков мужчин, женщин и детей.

— Скотт был хорошим человеком, — ответил упрямо Никлин.

Он знал, что с этим утверждением нелегко согласиться, и большинство людей, знавших физика, не найдут, сколько бы они ни искали, подтверждений тому.

— Скотт был ископаемым, сохранившимся с доисторических времен мужским шовинистом, — вмешалась Меган Флейшер, голос ее звучал столь обыденно, что Никлин, несмотря на усталость и небольшое опьянение, сразу же понял — она собирается сказать что-то очень важное. — Но вот это просто кричит в его пользу, — пилот указала на панель компьютера. — Он оказался абсолютно прав

— планеты исчезают, облако стало редеть.

— Вот видите! — Никлин уже собирался отпустить реплику по поводу силы воображения Скотта Хепворта, когда до него дошло. — Если Скотт прав, то облако должно исчезнуть совсем.

— Возможно. Даже крайне вероятно.

— Вы можете сказать, сколько времени это займет?

— Нет. — Флейшер сохраняла хладнокровие настоящего профессионала. — Я не знаю, можно ли опираться на данные, полученные с одного участка, и, кроме того, у меня есть подозрение, что компьютер несколько ошибается из-за того, что точки движутся, перекрывая друг друга, и уменьшает их истинное число. Необходимо более тщательно проанализировать данные.

— Давайте выразимся несколько иначе. — Никлин подумал, не нарочно ли она мучает его. — Займет ли этот процесс более восьми дней?

— По данным компьютера от тридцати до сорока дней, так что все в порядке. — Выражение лица Флейшер было трудно разглядеть за копной роскошных волос. — Хотя я и не знаю, насколько точны вычисления, и еще я сделала одно немаловажное допущение — что скорость исчезновения планет постоянна.

«Большое спасибо, черт бы тебя набрал, за этот последний удар». Никлин не отрывал взгляда от главного экрана. Полупрозрачная сфера притягивала теперь не только своей захватывающей красотой. Джим поднес стакан к губам и, не желая больше растягивать удовольствие, осушил стакан до дна.

Добавилась еще одна неопределенность в ситуации, в которой и без того хватало угрожающих жизни неизвестных величин. Никлин во все глаза смотрел на облако планет, пытаясь впасть в какое-нибудь особенное состояние, позволяющее ему заметить, как Добрая Фея делает свое дело, отправляя планеты в другие миры.

Джим не собирался спать, но за очень короткое время его мозг и глаза изрядно утомились, уж очень непосильную задачу он на них возложил. В рубке управления было тихо и тепло, кресло неожиданно стало очень удобным, бренди начало оказывать свое благотворное воздействие, и совсем нетрудно было представить себе, что находишься в ином месте и ином времени. Например, в Оринджфилде, сонном царстве, застывшем в янтаре далекого солнечного дня.

Его разбудил удивленный голос Меган Флейшер.

Джим встрепенулся, почти уверенный, что сейчас увидит облако планет, распавшееся на отдельные пятна и нити, но изображение на экране не изменилось. Слева от него сонно хлопал глазами Воорсангер. Флейшер во все глаза смотрела на вспыхивающие ромбики на пульте управления.

— Кто-то проник в отделяемую капсулу! — Она прижала ладони к щекам. От ее невозмутимости не осталось и следа. — Капсула отчаливает! Отчаливает!

Никлин выпрыгнул из кресла и гигантским парящим прыжком сразу же достиг лестницы. Он начал быстро спускаться, но еще не достигнув второй палубы увидел, что плита пола сдвинута и доступ на нижнюю палубу перекрыт. Джим опустился на колени, одной рукой ухватился за лестничный поручень, другой что было сил потянул за плиту. Ее ничто не удерживало, но сдвинулась она лишь на один-два сантиметра, а когда Никлин ослабил усилие, немедленно вернулась на прежнее место. Джим сразу понял — кто-то привязал плиту снизу.

— Нибз! — крикнул он. — Это вы, Нибз? Какого черта?

Словно отвечая на его вопрос, лестница и вся палуба задрожали.

— Капсула отчалила! — В проеме рубки управления появилась Флейшер. — Я ничего не могу сделать.

Никлин громко постучал по плите:

— Нибз, если вы не уберете эту чертову плиту, я спущусь и убью вас!

Он тут же сообразил, что его угроза несколько нелогична, и решил изменить тактику:

— Мистер Воорсангер хочет спуститься. Это очень важно, Нибз!

Мгновение спустя внизу послышалась возня, и плита отодвинулась в сторону. Никлин увидел Аффлека, стоящего в открытых дверях каюты Монтейна. Плита третьей палубы также была сдвинута и привязана, перекрыв доступ из нижних отсеков корабля. Из каюты высовывался прямоугольник гроба Милли Монтейн. Но крышка гроба отсутствовала!

«О Боже, нет!» — Никлин прыжком спустился на третью палубу. За ним последовали Флейшер и Воорсангер. Никлин остановился и заглянул в гроб. Его ожидания сбылись — гроб был пуст. Белое атласное покрывало еще хранило форму человеческого тела, по его краю тянулись пятна всех цветов радуги. В воздухе витал сладковато-острый запах разложения.

— Что там такое? — спросила Флейшер, толкая Никлина в спину.

Он посторонился, давая ей взглянуть. Флейшер заглянула в пустой гроб и резко повернулась. Лицо ее было абсолютно бесстрастно. Оттолкнув Никлина и Воорсангера, пилот устремилась к лестнице. Облокотившись о поручень, она склонилась над ступенями. Сухие и резкие рвотные спазмы сотрясли ее хрупкое тело.

«Неужели она не знала об этом лишнем пассажире? Добро пожаловать на борт нашего корабля, капитан».

— Никто из вас не знает, что связывало меня с Кори, — подал голос Аффлек. — Я обязан был делать то, что он мне говорил. Я обязан Кори жизнью.

— Теперь уже нет, — ответил ему Никлин.

Лавина событий, обрушившаяся на них в эти последние минуты, ввергла его мозг в какое-то оцепенение; непристойно зияющий гроб лишь усиливал этот ступор. Но все же постепенно до Никлина дошло, что ни одно несчастье, с которым пришлось столкнуться пассажирам экспресса до Нового Эдема, не идет ни в какое сравнение с последним мрачным происшествием.

Лишь с помощью отделяемой капсулы можно было осуществить приземление. Без нее сотня с лишним пассажиров «Тары» были обречены болтаться в космосе всю оставшуюся жизнь.

— С моей точки зрения, — Джим невидяще взглянул на Аффлека, — вы с Кори квиты.