17

За дверью звонко шлепнуло, затем раздалось злобное восклицание женщины и обиженный мужской шепот. Распахнув дверь, Сердженор увидел в коридоре Билли Нарвика и Кристину Холмс, замерших в позе, не говорящей не только о пылкой симпатии, но и об особом дружелюбии партнеров. Блузка Кристины была наполовину разорвана, а лицо не выражало ничего кроме страстного стремления стереть Билли в порошок. У Нарвика, пытающегося зажать даме рот, под глазом быстро набухал синяк, а зубы плотоядно оскалились.

— Оставь ее, парень, — приказал Сердженор. — Нехорошо насиловать женщин против их воли…

— Совершенно верно, — не без ехидства добавила Кристина, методично пиная Нарвика в голень, чего он, впрочем, казалось, и не собирался замечать.

Когда Сердженор приблизился, намереваясь привести Нарвика в чувство, тот внезапно приоткрыл глаза и оскал его сделался более-менее осмысленным.

— Уходи, Большой Дейв, — задыхаясь, произнес парень. — Я хочу ее, и я должен ее поиметь…

Молодой нахал оказался на удивление цепок, и для того чтобы вызволить женщину их его объятий, Сердженору пришлось не только повиснуть у него на локте, но и самому повиснуть, едва не опустившись на колени. В результате его лицо почти прижалось к лицу у Кристины, и он почувствовал, что ее губы внезапно — и случайно! — коснулись его губ. И это продолжалось несколько бесконечных секунд, пока руки Нарвика не ослабли.

— Дейв, Дейв! — Нарвик, уже почти не сопротивляясь, пытался шутить. — Пойми, парень, я не трахался уже много лет…

Он вскрикнул и умолк, потому что Кристина, вывернувшись, наконец, из захвата, мгновенно развернулась и изо всех сил врезала ему по губам. Сердженор отпустил запястье Нарвика, давая ему возможность отступить по искривленной стене коридора.

Прижав тыльную часть ладони к разбитым губам, Нарвик укоризненно оглядел свидетеля и виновницу своего позора.

— Я понял! Я понял, ребятки! — Билли издал дрожащий смешок. — Но это же только на два часа. Разве два маленьких часика имеют какое-то значение?

Всхлипывая, он побрел к трапу, пытаясь придать походке достоинство.

— Не стоило бить этого сосунка, — сказал Сердженор. — Он же себя не помнит от страха…

— И значит, имеет полное право отвлекаться от тяжких дум, насилуя подвернувшуюся женщину? — съязвила Кристина, застегивая блузку.

— Я не говорил этого.

Сердженор ощутил необъяснимое разочарование, смешанное с неясной досадой — из-за того, что Крис осталась такой же, какой была, совсем не изменилась, не хочет стать сутью, смыслом жизни или смерти. Ему казалось, что за те два часа, которые им оставалось жить, члены команды должны были проявить лучшие человеческие качества, прожить эти два часа так, как им подсказывает их собственная совесть. Он и сам страстно желал сделать в оставшееся время что-нибудь хорошее, но понимал, что в нем говорит банальный страх смерти, что его подсознание — пытаясь отрицать очевидные факты — воздвигает духовные близкие цели. Все же он ничего не мог с собой поделать — он по-прежнему хотел, чтобы Кристина была бы такой, какой она могла бы быть.

— Я иду к себе в комнату, — сказала она. — И на этот раз проверю, чтобы дверь была заперта.

— Может быть, лучше позвать кого-нибудь?

Она покачала головой.

— Я думаю, это касается только меня.

— Конечно.

Сердженор старался придумать что-нибудь, чтобы не заканчивать разговор на столь неприятной ноте, когда услышал, что внизу в кают-компании поднялась суматоха, и внезапно снова чего-то испугался. Лишь благодаря многолетней тренировке ему удалось быстро скатиться вниз по трапу, ни за что не зацепившись. Часть экипажа, предпочитавшая напиваться до беспамятства, разбрелась по углам кают-компании. Некоторые уже совсем ничего не соображали, и те тупо уставились на в сторону металлической аварийной лестницы, ведущей вниз на ангарную палубу.

Сердженор почти бегом приблизился к лестничному колодцу, наклонился через перила и увидел тело Билли Нарвика, которое лежало на полу этажом ниже. Шея Нарвика была неестественно искривлена, мертвенно-бледное лицо смотрело вверх. Два тонких ручейка крови выползали из-под тела, извиваясь как жуткие щупальца.

— Ей-Богу, он пытался полетать, — выдохнул кто-то из пьяных. — Клянусь, он подумал, что может летать.

— Это хороший способ покончить с собой, — сказал еще кто-то, — правда, я пока подожду.

Сердженор сбежал по лестнице и опустился на колени рядом с телом Нарвика, уже зная, что тот мертв. Система искусственной тяжести «Сарафанда» не придавала падающему телу ускорения, равного одному «же», но удара о металлическую палубу оказалось достаточно, чтобы Нарвик свернул шею. Сердженор огляделся по сторонам — на топографические модули в их боксах, потом на людей, столпившихся наверху у лестничного колодца.

— Кто-нибудь поможет мне перенести его? — спросил он. — Он мертв.

— Не стоит, — ответил Барт Шиллинг. — Как бы то ни было, он не надолго там останется.

Лица над перилами исчезли. Сердженор колебался, понимая, что Шиллинг, в общем-то, прав, но ему страшно не хотелось, чтобы останки несчастного человеческого существа лежали здесь, на полу ангара, как ветошь, которой протирают машины. Он взял мертвого за запястья и потащил его волоком к складскому помещению, встроенному в одну из массивных колонн, образующих центральный позвоночник корабля. Лампы автоматически зажглись, когда он открыл маленькую дверцу. На уровне пола там была намертво прикреплена круглая пластина. Подойдя поближе, он различил тонкую сетку линий на поверхности металла, отмечавших центр тяжести корабля и указывавших величину гравитации в основных помещениях этой палубы. Сердженору казалось сейчас, что внешний вид пластины соответствует мрачному смыслу самоубийства. Он втащил тело на нее и вышел из помещения склада, тихо прикрыв за собой дверь.

— Слушай меня, Уэкоп, — произнес в пустоту Сердженор.

— Я слушаю тебя, Дэвид.

Голос, как обычно, исходил отовсюду.

— Пару минут назад Билли Нарвик свалился с лестницы на ангарную палубу. Я осмотрел его. Он мертв. Я отнес тело в склад инструментов там же, на ангарной палубе, и я советую запереть эту дверь.

— Если ты хочешь этого, я не против.

Последовал едва различимый звук проскальзывающего в пазы засова, которым управлял центральный процессор Уэкопа, расположенный высоко наверху.

Сердженор вернулся по аварийной лестнице на жилую палубу и, проигнорировав несколько предложений выпить, прошел через кают-компанию и поднялся на этаж. Он обнаружил, что там на верхних ступеньках стоит Кристина. Она курила сигарету, небрежно стряхивая пепел на пол, как бы позируя пижонистому сельскому фотографу. И он почувствовал, как в нем снова разгорается необъяснимый гнев.

— Ты все слышала? — спросил он, стараясь говорить спокойно.

— Большую часть.

Она невозмутимо взглянула на него сквозь ажурные кольца дыма.

— Тебе больше не придется беспокоиться о Билли Нарвике.

— Я не беспокоилась о нем и в прошлый раз.

— Молодец, — Сердженор проскользнул мимо нее, прошел в свою каюту и запер дверь. Он бросился на кровать, и сразу же его рассудок захлестнуло водоворотом бессознательных догадок.

Он знал, что последний рейс в конце концов наступает для каждого и окажется ли он «рейсом джек-пот» или нет — лишь дело слепого случая. В редкие минуты душевного недомогания он пытался предсказать, как может повернуться его собственная судьба. Работа в Картографическом Управлении предлагала возможность постигнуть самое себя или сыграть в азартную игру, где ставкой может оказаться не больше и не меньше, чем собственная жизнь. Он вспомнил странные механические поломки своего топографического модуля, опасность подхватить экзотическую болезнь. Он иронически сравнил подобные опасности с возможностью стать жертвой дорожного происшествия на Земле. Но даже в ночном кошмаре, он не предвидел ТАКОГО.

После разговора с Майком Тарджеттом Сердженор покинул его и поплелся к себе, чтобы наедине посоветоваться с Уэкопом. В церковном уединении своей каюты он сел на кровать и попытался осмыслить то открытие, о котором с тоской говорил Тарджетт. Сердженор сообщил обо всем Уэкопу и был неприятно поражен тем, что компьютер уже успел сформулировать ряд физических законов для перевернутого микрокосма. Законов пока было немного из-за недостаточного количества информации, но третий из них был совершенно невероятным. Он утверждал, что скорость сжатия любого тела в двиндларе обратно пропорциональна его массе.

С практической точки зрения это означало, что средних размеров звезде потребовалось бы множество миллионов лет для того, чтобы сжаться в точку, но эта же судьба постигла бы тело размером с космический корабль меньше, чем через день. Экспоненциальные уравнения, выведенные Уэкопом из последовательных измерений здешних гравитонов, показывали, что в 21:37 «Сарафанд» и весь его экипаж прекратят существовать.

Сердженор уставился на потолок своей каюты и постарался постичь то, что рассказал ему Уэкоп.

Часы на стене показывали 20:05. Это означало, что до конца осталось примерно девяносто минут. Это также означало, по подсчетам Уэкопа, что «Сарафанд» — в обычном пространстве-времени бывший восьмидесятиметровой металлической пирамидой — уже уменьшился до размеров детской игрушки. Предположение, что корабль сейчас не больше пресс-папье, почему-то оскорбляло Сердженора, и он никак не мог поверить логическому выводу, что его собственное тело уменьшилось пропорциональным образом.

Должен же существовать разумный предел, уверял он самого себя. Скользкие выводы из астрономических измерений — это еще не отображает реального положения вещей. В конце концов, какие имелись неопровержимые факты за то, что дело обстоит именно так, как считает Уэкоп? Хорошо, свет звезд в скопления проявлял до некоторой степени сдвиг в фиолетовую часть спектра, и Уэкоп — а компьютер уже одним только присутствием корабля в этом районе вселенной доказал, что и он может ошибаться — заявил, что звезды движутся внутрь скопления. Но так ли это? Разве не факт, что никто никогда в действительности не измерял скорость звезды или галактики, или что вся умозрительная доктрина расширяющихся или сжимающихся вселенных основывалась на анализе линий спектра звезд в нормальном пространстве? Разве кем-нибудь было доказано, что анализ правильный? Вне всяких сомнений?

Сердженор саркастически улыбнулся, когда понял, что дошел до того, что выставляет свои очень поверхностные знания астрономии против огромного банка данных и процессора Уэкопа. Все, что он доказал — это то, что он настолько боится ближайшего будущего, что начинает заниматься ненаучной фантастикой в ожидании спасительного чуда. Видимо, он слишком долго оставался в Управлении и путешествовал настолько далеко, что его время истекло. Неужели для него слишком поздно перестать быть упрямым странником и он так и никогда и не проделает настоящие полные смысла путешествия, начатые теми, кто остался на одной планете достаточно долго для того, чтобы узнать про нее как можно больше… Он был совершенно один и останется таким на всю оставшуюся жизнь… Все это было ужасной ошибкой и, он уже ни черта не сможет поделать с этим…

Красные цифры на часах продолжали мигать. Сердженор чувствовал, как капля за каплей вместе с секундами на табло уходит в небытие остаток жизни и, мрачно-зачарованно наблюдая за сменой цифр, чуть не заплакал от бессилия. Время от времени из кают-компании доносились хриплый смех и звуки бьющегося стекла, но все реже и реже того, как он медленно погружался в странное равнодушное полузабытье. Каким-то краешком сознания он понимал, что алкоголь уже подействовал.

Некоторые члены экипажа предпочли провести оставшиеся часы в зале наблюдений. Несколько раз он раздумывал, а не присоединиться ли к ним, но это подразумевало сначала принятие решения и его дальнейшее осуществление. Он не мог заставить себя сделать это. Его охватила милосердная апатия, превратившая все кости его тела в свинцовые, замедлившая его мыслительные процессы до такой степени, что ему понадобилось целая минута, чтобы додумать до конца одну-единственную мысль.

Я… видел… слишком… много… звезд.

Легкий стук в дверь изумил Сердженора, так как он уже был в другом месте и времени. Он прислушался, потом, ничего не понимая, взглянул на часы. Осталось двадцать минут. Сделав над собой усилие, он поднялся с кровати, подошел к двери и неловко открыл ее. В коридоре стояла Кристина Холмс и глядела на него полными боли загадочными темными глазами.

— Я думаю, что совершила ошибку, — низким хрипловатым голосом сказала она. — Все это слишком…

— Пожалуйста, не надо ничего говорить. Все в порядке.

Пропустив ее в комнату, он захлопнул дверь и задвинул засов. Только после этого он повернулся к Кристине. Она стояла в центре комнаты спиной к нему, ее плечи печально поникли. Он подошел к ней и — каким-то образом понимая, что можно, а что нельзя — поднял ее на руки и нежно отнес на кровать. Ее взгляд не отрывался от его лица, пока он стряхивал остатки пепла от сигареты с ее блузки и широких брюк, потом лег рядом с ней, убаюкивая ее голову на сгибе левой руки. Он поцеловал ее один раз, легко, отстраненно, потом тоже опустил голову на подушку. Она придвинулась теснее, упираясь коленями ему в бедро, и в комнате почти осязаемо сгустилась тишина.

Осталось пятнадцать минут.

Кристина подняла голову и посмотрела ему в глаза, и на этот раз он не нашел в ее лице каких-либо следов ожесточения.

— Я никогда не рассказывала тебе, — медленно произнесла она. — Мой сын умер незадолго до рождения. Это произошло в строительном лагере на Ньюхоуме. Не было доктора. Я чувствовала, что ребенок умирает, но ничем не могла ему помочь. Он был там, внутри меня, а я ничего не могла сделать, чтобы помочь ему.

— Сочувствую.

— Спасибо. Понимаешь, я никогда никому этого не рассказывала. Я просто не могла говорить об этом.

— Здесь нет твоей вины, Крис.

Он опять уложил ее голову к себе на плечо.

— Если бы я тогда осталась дома. Если бы только я ждала Мартина дома…

— Ты не могла знать, — Сердженор говорил избитые банальные слова, нечто вроде ритуального отпущения грехов, полностью отдавая себе отчет в том, что неповторимость судьбы каждого человека наполняла эти слова новым значением. — Постарайся не думать об этом.

Не печалься, забудь о прошлых ошибках, думал он. Не стоит сейчас об этом.

Осталось десять минут.

— Мартин так и не простил меня. Он умер во время обвала в тоннеле, но это произошло спустя четыре года после того, как мы расстались. Так что сегодня утром я солгала тебе, Дейв. У меня не было погибшего мужа. Мой муж бросил меня из-за того, что я не смогла спасти нашего ребенка, и умер через несколько лет. Сам по себе. Можно сказать, односторонне.

Сегодня утром? Сердженор на мгновение был озадачен. О чем она говорит? Он перестал снова и снова, прокручивая в мыслях события последних часов, и ощутил тупое изумление, осознав, что прошло всего лишь около суток с тех пор, как он шагнул из гостиницы Управления в яркое сверкающее утро — на планете, которая находилась от него на расстоянии тридцати миллионов световых лет. Мы попали в трудное положение — между микро и макро. А что произойдет, когда диаметр моих зрачков станет меньше длины световой волны?

Осталось пять минут.

— Ты бы не сделал этого, Дейв, так ведь? Ты бы не возложил всю вину на меня, а?

— Здесь нет ничьей вины, Крис. Поверь мне.

Пытаясь подтвердить слова делом, Сердженор обнял Кристину за плечи и почувствовал, как она прижалась к нему. Не так уж это и плохо, — удивленно подумал он. — Здорово помогает, когда у тебя есть кто-нибудь…

Не осталось ни минуты.

Ни секунды.

Времени не было вообще.

Первым звуком в новом существовании был перезвон колоколов.

Затем послышался вполне обычный голос Уэкопа.

— …снаружи ничего нет. Все системы корабля работают нормально, но снаружи ничего нет. Нет ни звезд, ни галактик, ни какого-либо излучения, которое можно было бы идентифицировать — нет ничего, кроме пустоты.

— По-видимому, мы перешли от микро к макро и имеем континуум в себе.

18

Сердженор обнаружил, что бежит в комнату наблюдений.

Он испытывал невыразимую радость от того, что жив, несмотря на события последних часов, но это чувство уже отягощалось новыми страхами, пусть еще не осознанными до конца. Казалось, что-то настоятельно повелевает ему тщательно осмотреть новую вселенную собственными глазами. У дверей комнаты наблюдений пьяно покачивались двое — Моссбейк и Кесслер. На лицах у них отражалась смесь пережитого ужаса, удивления и неясного триумфа. Сердженор прошмыгнул между ними и взлетел на обзорную площадку. В абсолютной черноте не мерцала ни единой точки света. Несколько минут он пристально вглядывался в экраны, потом тяжело опустился в кресло рядом с Элом Гиллеспи.

— Это произошло мгновенно, — сказал Гиллеспи. — Небо выглядело как обычно до последней секунды. Потом у меня появилось такое ощущение, что звезды меняют цвет. Я хотел обратиться за подтверждением к Уэкопу… А потом появилось ЭТО. НИЧТО!

Сердженор глядел в черный океан. Глаза его непроизвольно метались из стороны в сторону, когда его зрительные нервам казалось, что они уловили проблеск света или какой-то намек на движение. Через некоторое время Сердженор понял, что занимается самообманом. Лишь колоссальным усилием воли ему удалось удержаться от крика.

— Похоже, соблюдается закон сохранения, — как бы самому себе сказал Гиллеспи. — Вещество и энергия не расходуются понапрасну. Спуститесь в черную дыру — поднимитесь через белую дыру. Спуститесь в двиндлар — и вы получите континуум в самом себе.

— Но у нас есть только голословное утверждение Уэкопа! Где же все эти солнца, которые должны были пройти сквозь нас?

— Эй, чего ты меня-то допрашиваешь, дружище?

— Слушай меня, Уэкоп, — почти крикнул Сердженор. — Откуда ты знаешь, что все твои рецепторы и адаптеры работают нормально?

— Я знаю, потому что мои трижды дублированные системы управления говорят мне это, — мягко ответил Уэкоп.

— Трипликация ничего не значит, если в каждую систему поступили одни и те же неправильные данные.

— Дэвид, ты позволяешь себе высказывать мнение по вопросу, в котором

— согласно твоему же личному делу — у тебя нет ни нужной квалификации, ни опыта.

Компьютер сумел так подобрать слова, что простая констатация факта превратилась в упрек.

— Когда нам пришлось пройти через двиндлар, — упрямо продолжал Сердженор, — у меня было столько же опыта, сколько и у тебя, Уэкоп. И я хочу получить доступ к иллюминаторам.