1

Дорога к Чайвенору была долгой и утомительной. Спина у Хэссона болела все сильнее, а с болью ухудшалось и настроение. Сначала появились какие-то тоскливые предчувствия, которые вполне естественно должны были появиться от одного вида этих бесконечных городков и деревень, где не только торговля, но, видимо, и вообще вся жизнь были побеждены холодными серыми мартовскими дождями. Однако к тому времени, как путники достигли Девонского побережья, у Хэссона началась нервная лихорадка. Но вот машина преодолела подъем, и их взорам открылось устье Тоу. Только в этот момент Хэссон понял, что его угнетает сам факт предстоящего путешествия.

«Неужели все это происходит на самом деле? Неужели это я и именно меня ждет бесплатная поездка в Канаду, трехмесячный отпуск с полной оплатой, бесконечное время для отдыха и поправления здоровья?..» — думал он.

— Я всегда думал, что в идее летающей лодки заключено что-то очень правильное, — сказал Коулбрук, полицейский хирург. Он развалился на заднем сиденьи рядом с Хэссоном. — Сама идея летать над морем на кораблях и использовать четыре пятых всего земного шара как посадочную площадку!.. И все-таки это вполне естественно… То есть, я хочу сказать: техника и природа идут рука об руку.

— Вы только взгляните на эти штуки. — Могучей мускулистой рукой Коулбрук показал на голубовато-стальную гладь моря и на беспорядочно разбросанные по ней летающие лодки. — Серебряные птицы, как сказали бы наши братья-полинезийцы. Вы знаете, почему они не окрашены?

Хэссон покачал головой, искренне пытаясь заинтересоваться рассказом хирурга.

— Понятия не имею.

— Процент нагрузки. Экономия. Вес краски был бы равен весу лишнего пассажира.

— Правда? — Хэссон безнадежно улыбнулся и тут же увидел, как мальчишеский энтузиазм на лице Коулбрука сменяется чисто профессиональной озабоченностью. Он упрекнул себя за то, что не смог скрыть свои чувства.

— Проблемы, Роб? — Коулбрук повернулся всем телом, чтобы лучше рассмотреть своего пациента. — Как себя чувствуете?

— Немного устал, только и всего. Кое-где побаливает и ноет. Ничего, не рассыплюсь.

— Я не об этом спрашиваю. Вы сегодня принимали транквилл?

— Ну… — Хэссон решил не вилять. — Я не люблю принимать лекарства…

— Какое это имеет значение? — нетерпеливо перебил Коулбрук. — Я не люблю чистить зубы, но если я перестану это делать, то результатом будет сильная боль и полный рот фарфора! Поэтому я чищу зубы.

— Это совсем не одно и то же, — запротестовал Хэссон.

— Это абсолютно то же самое, приятель. Ваша нервная система еще пару месяцев будет причинять вам адские муки — а может, и дольше, но то, что это естественно, отнюдь не значит, что вы должны с этим смириться. За такое медалей не дают, Роб. Не существует Ордена Подавленности или Диплома за Депрессию…

Хэссон поднял палец:

— Это удачная мысль, док. Мне нравится.

— Проглотите пару капсул, Роб. Не глупите. — Коулбрук был слишком опытным врачом, чтобы расстраиваться из-за непослушного пациента. Наклонившись вперед, он хлопнул ладонью по плечу капитана воздушной полиции Нанна. Приподнятое настроение вновь вернулось к нему. — Почему бы нам не поехать в Канаду, Вильбур? Нам всем не помешал бы отдых.

Нанн вел машину почти всю дорогу от Ковентри и заметно устал.

— Без кое-кого здесь просто никак нельзя обойтись, — отозвался он, явно не собираясь подыгрывать шутнику. — Да и вообще, для меня это еще слишком рановато. Я лучше подожду, пока расчистят коридор Исландия — Гренландия.

— На это могут уйти месяцы.

— Знаю, но повторяю, без некоторых из нас никак нельзя обойтись. — Нанн склонился над рулем, давая понять таким образом, что не желает продолжать разговор. Небо впереди слегка расчистилось и приобрело бледно-голубой оттенок, но асфальт оставался мокрым, и колеса машины то и дело надсадно визжали на резких поворотах спуска. Устье реки скрылось за рядами мокрых елок.

Неловко скорчившись на заднем сиденье, Хэссон смотрел в затылок своему начальнику и страдал в связи с тем, что капитан упомянул о расчистке полетного коридора. Самолет должен был вылетать почти через час, и ему меньше всего хотелось думать о возможности столкновения с телами людей, которые могут дрейфовать в низкой облачности и тумане над Атлантикой.

На Западе никто точно не знал, что происходит на огромных просторах восточного полушария от Новой Земли до Сибири. Но каждую зиму редкий, медленный поток замерзших тел, удерживаемых в полете АГ-аппаратами, ставил под угрозу воздушные перевозки между Британией и Северной Америкой.

Принято было считать, что это трупы либо азиатских крестьян, так и не понявших, сколь опасно в условиях континентальной зимы подниматься даже на самую скромную высоту, либо жертв неожиданных перемен погоды. Правда, небольшая, но довольно шумная группа истеричек утверждала, что это тела политически ненужных личностей, специально выведенные в атмосферные потоки, чтобы хоть немного напакостить Западу. Хэссон всегда считал эту мысль достойной внимания, и то, что она сейчас пришла ему в голову, было еще одним показателем состояния его здоровья. Он засунул руку в карман пиджака и сжал пузырек с капсулами транквилла, успокоив себя тем, что они у него есть.

Через несколько минут машина была уже на аэродроме и направлялась к причалам летающих лодок. Высокие серебристые хвосты аппаратов то тут, то там возвышались над скоплением припортовых складов и переносных контор. Между причалом и стоящими в бухте на якорях лодками сновала масса людей. На одежде у многих были вставки-катафоты. От мельтешения этих многоцветных точек у Хэссона зарябило в глазах.

Нанн припарковал машину на автостоянке рядом с огражденным сеткой входом на посадку. На капитане, как на главе участка, лежали основные заботы по контрабандному вывозу Хэссона из страны. Именно он должен был отыскать место, где Роб мог бы неприметно и безопасно прожить в течение трех месяцев. Государство еще не отработало механизм, при помощи которого можно было бы прятать и защищать ключевых свидетелей, чья жизнь оказывалась под угрозой. Капитану Нанну пришлось немало потрудиться, чтобы подобрать за границей подходящего человека, у которого Хэссон мог бы погостить необходимое время. В конце концов он договорился с одним канадским офицером-полицейским, который несколько лет тому назад приезжал по обмену в Ковентри. Нанна выводило из себя все, что нарушало административную рутину, и теперь ему не терпелось поскорее сбыть Хэссона с рук.

— Мы не пойдем с вами, Робб, — сказал он, выключая двигатель. — Чем меньше нас будут видеть вместе, тем лучше. Нет смысла рисковать.

— Рисковать! — фыркнул Хэссон, намеренно показывая свое недовольство.

— Какой риск? Салливен бандит, но он деловой человек и знает, что если начнет убивать полицейских — ему конец.

Нанн побарабанил пальцами по неровному ободу руля.

— Мы не просто полицейские, Роб, мы — ВОЗДУШНЫЕ ПОЛИЦЕЙСКИЕ. И нас все время убивают. Сколько парней из вашего первого отряда осталось в живых?

— Немного. — Хэссон отвернулся, чтобы скрыть непроизвольную нервную дрожь губ.

— Извините, мне не следовало этого говорить. — Слова Нанна прозвучали скорее раздраженно, чем виновато.

Вечно внимательный Коулбрук схватил Хэссона за руку чуть выше локтя и крепко сжал.

— Сию минуту примите две капсулы, Роб. Это приказ.

Смущенный и пристыженный, Хэссон достал из кармана пластмассовую бутылочку, вытряхнул на ладонь две золотисто-зеленые капсулы и проглотил их. Во рту они показались сухими и невесомыми, словно выдутая скорлупа яичек крошечных птиц.

Нанн прокашлялся.

— Я хотел сказать, что дело Салливена ушло из ведения Воздушной полиции, и мы должны делать то, что нам приказывают главные следственные органы. Если они считают, что ваши показания достойны того, чтобы организация Салливена попыталась заставить вас замолчать навсегда, нам приходится им верить.

— Знаю, но все это настолько… — Хэссон огляделся. — То есть… поддельное имя, поддельный паспорт! Как я привыкну называться Холдейном?

— Ну, это как раз пустяки, — отрывисто сказал Нанн, сжимая губы. — Постарайтесь относиться ко всему проще, Роб. Отправляйтесь в Канаду, хорошенько отоспитесь, ешьте, пейте и радуйтесь отдыху, пока есть такая возможность. Мы пошлем за вами, когда надо будет давать показания.

— Как медик подтверждаю, что это вполне разумно. — Коулбрук открыл дверцу, вышел и начал выгружать чемоданы Хэссона из багажника.

— Я не буду выходить, — сказал Нанн, протягивая руку для прощального приветствия. — Берегите себя, Боб.

— Спасибо.

Хэссон пожал протянутую руку и вышел из машины. Небо уже расчистилось и стало ярко-голубым. С Атлантики задул пронзительный ветер. Хэссона передернуло при мысли о тысячах километров открытого моря, лежащего между ним и местом, куда он направляется. Дорога казалась слишком длинной для любого летательного аппарата, а еще более невозможной представлялась мысль, что всего несколько месяцев назад он, Роберт Хэссон, если ему понадобилось бы попасть в Канаду, даже не задумываясь нацепил бы свое антигравитационный ранец и полетел бы один, без всякой защиты, если не считать шлема и обогревающего костюма. При мысли о том, чтобы снова оказаться в небе, откуда можно УПАСТЬ, у Хэссона подогнулись ноги. Он поспешно прислонился к машине и постарался сделать вид, что это произошло случайно.

— Я пойду с вами до места посадки, — сказал Коулбрук. — Никто не обратит внимания на то, что с вами врач.

— Спасибо, я лучше пойду один. Все в порядке.

Коулбрук одобрительно улыбнулся.

— Правильно. Только не забудьте, что говорил вам физиотерапевт о том, как вам следует поднимать тяжести.

Хэссон кивнул, попрощался с хирургом и пошел к зданию вокзала. Он нес два чемодана — большой и маленький — и старался держать спину прямо, а груз — уравновешенным. Боль в позвоночнике и восстановленном коленном суставе была изрядная, но Роб уже знал, что движение — каким бы оно ни было неприятным — это его союзник. Настоящая боль, опустошающая и парализующая, приходила тогда, когда ему доводилось долгое время оставаться в неподвижности, а потом выполнять какое-нибудь совершенно простое действие — например, вставать с постели. Можно было подумать, что его тело, отрицающее волшебство хирургии, мазохистски стремится к инвалидности.

Хэссон прошел в вокзал, где он сам и его багаж подверглись нескольким достаточно небрежным досмотрам. Кроме него летело еще около двадцати человек. Это означало, что места для пассажиров в лодке почти полностью заняты. По большей части это были супружеские пары средних лет. У всех был обеспокоенный, взволнованный вид людей, не привыкших к дальним поездкам. Хэссон предположил, что они отправляются за границу навестить родственников. Он стоял в стороне, потягивая кофе и удивляясь, почему это те, кто мог бы спокойно и безопасно сидеть дома, вдруг отправляются в путешествие через перезимовавший океан.

— Прошу вашего внимания, — обратилась к собравшимся стюардесса с короткой мальчишеской стрижкой и резкими чертами лица. — Борт 162 по расписанию улетает на Сент-Джон примерно через двадцать минут. По причине сильного ветра мы были вынуждены установить летательный аппарат несколько дальше обычного и наши катера вынуждены проходить лишний отрезок. Мы можем избежать задержки, если полетим к аппарату. Кто из пассажиров с посадочными карточками на рейс 162 не в состоянии совершить одиночный перелет в полкилометра?

У Хэссона зашлось сердце. Он бросил вопросительный взгляд на группу и увидел, что все остальные кивают, робко соглашаясь.

— Прекрасно, — сказала стюардесса. — Стандартные АГ-аппараты находятся на стеллаже около…

— Извините, — прервал ее Хэссон. — Мне запрещено пользоваться аппаратом.

Девушка быстро моргнула. Другие пассажиры разочаровано забормотали. Несколько женщин смерили Хэссона любопытными и подозрительными взглядами. Он молча отвернулся и заново ощутил как мимо него с убийственной скоростью проносится воздух и он бомбой падает в переполненные людьми пассажирские уровни Бирмингема. Огни города раскрываются под ним гигантским цветком, усыпанным драгоценными камнями…

— В таком случае лететь бессмысленно, — произнесла стюардесса бесстрастным голосом. — Устраивайтесь, пожалуйста, поудобнее, я приглашу вас, как только освободится катер. Мы сделаем все, чтобы свести задержку к минимуму. Благодарю вас.

Она подошла к переговорному устройству в углу зала ожидания и что-то зашептала в него.

Хэссон поставил свою чашку и, почти физически ощущая на себе взгляды других пассажиров, прошел в туалет. Он заперся в кабинке, мгновение постоял, прислонившись к двери, потом вынул свою баночку с пилюлями и отправил в рот еще две. Предыдущие, проглоченные им в машине, еще не начали действовать. Поэтому Хэссон замер в маленькой замкнутой Вселенной перегородок и кафельной плитки и молился, чтобы ему было ниспослано спокойствие. Только сейчас до него дошло, насколько сильным оказалось его нервное расстройство. Ему доводилось и раньше видеть, как другие ломаются под грузом чрезмерной работы, во время слишком долгих ночных патрулирований при неблагоприятных ветрах, когда опасность столкновения с диким летуном заставляла нервы гудеть, как провода в шторм. Но Хэссон всегда относился к этому с каким-то недоверием. За сочувствием и разумным отношением к заявлениям медиков у него всегда скрывалось легкое презрение, убежденность в том, что обладай бедняги его уравновешенностью, эти скуксившиеся полисмены — эти больные голубки — смогли бы отбросить свои горести и жить, как прежде. Самоуверенность Хэссона была столь велика, что он так и не успел заметить тревожные симптомы в собственном организме: чрезвычайно подавленное настроение, раздражительность, быстро растущий пессимизм. Вот почему Роб оказался так уязвим. Именно в столь неустойчивом состоянии души, практически полностью лишенный какой бы то ни было самозащиты, он вышел против ухмыляющегося врага в черном плаще и с косой за плечами…

Неожиданный приступ клаустрофобии заставил Хэссона открыть дверь кабинки. Он подошел к умывальнику, налил в раковину холодной воды и несколько раз плеснул в лицо. И только тогда Хэссон заметил, что рядом с ним кто-то стоит. Это был один из пассажиров его рейса, мужчина лет шестидесяти с красным лицом и набрякшими веками.

— Стыдиться нечего, — сказал мужчина с северным выговором.

— Что? — Хэссон вытер платком лицо.

— Стыдиться нечего. Я им там сказал то же самое. Некоторые люди просто не могут пользоваться аппаратом, только и всего.

— Наверное, вы правы.

Хэссон подавил желание сказать незнакомцу, что он очень много летал, но временно по рекомендации врачей вынужден этого не делать. Однако если Хэссон начнет оправдываться перед каждым встречным, то ему придется делать это до конца жизни. К тому же это было бы заурядным враньем. Не существовало никаких физических причин избегать полетов.

— С другой стороны, — продолжил краснолицый, — некоторые приходят к этому легко и естественно, как птицы. Мне было почти сорок, когда я надел АГ в первый раз, и уже через неделю я бегал по облакам не хуже других.

— Прекрасно, — согласился Хэссон и попытался незаметно ретироваться.

— Да! И я по-прежнему летаю в трудном районе. Брэдфорд! Тамошние парнишки считают вполне нормальным подкрасться к вам поближе и уронить этак метров на двадцать-тридцать. — Незнакомец зашелся хохотом. — Но это меня не трогает! Крепкий желудок!

— Великолепно! — Хэссон поспешно пошел к двери, но тут ему пришло в голову, что болтливый спутник — это, возможно, как раз то, что ему нужно, чтобы отключить мозги на время перелета через Атлантику. Он приостановился и подождал краснолицего. — Но вы отправляетесь в Канаду легким путем.

— Пришлось, — согласился мужчина, постучав себя по груди. — Легкие больше не выдерживают холода. Иначе я сэкономил бы на билете. Грабеж, вот что это такое!

Хэссон кивнул, и они прошли в зал ожидания. Персональные полеты были и легкими, и дешевыми. С появлением личных АГ-аппаратов обычная авиация пришла в упадок. Сначала дело было только в соображениях экономического характера, потом небеса оказались слишком переполненными людьми: миллионами освобожденных, подвижных, неоправданно рискующих, неуправляемых людей. Самолеты просто не могли безопасно летать иначе, кроме как в специально охраняемых коридорах. Прежде весьма доходные пассажирские перевозки через северную часть Атлантики оказались заменены редкими полетами транспортных самолетов. Заодно они перевозили жалкие горсточки пассажиров, и стоимость одного билета соответственно повысилась.

Еще до объявления посадки Хэссон узнал, что немолодого мужчину зовут Доулиш и что он направляется в Монреаль навестить больного двоюродного брата — возможно, в надежде унаследовать кое-какие деньги. Хэссон поговорил с ним минут десять и за это время почувствовал себя гораздо лучше. Чувство покоя постепенно охватывало все его существо: это начали оказывать свое благотворное действие пилюли с транквиллом. Хотя Хэссон и знал, что ощущение покоя вызвано искусственно, все равно это было великолепно, и к тому моменту, когда пришел катер, чтобы отвезти пассажиров на борт 162, он уже находился в состоянии тихой эйфории.

Во время плавания по неспокойному морю к летающей лодке, Хэссон сел ближе к носу и предался приятному волнению, вызванному перспективой провести несколько месяцев за границей. Лодка показалась ему доисторической — с решетками у воздухозаборников и бронированным покрытием передних стенок, но почти сразу же у Хэссона появилась уверенность, что эта машина способна довезти его куда угодно. Он прошел в лодку, вдохнул всей грудью характерный запах машинного масла, пропитанных морской водой канатов и горячей пищи, и устроился у окна в конце салона. Доулиш сел напротив него, спиной к съемной перегородке, которая позволяла увеличивать или уменьшать по мере надобности грузовой отсек.

— Хорошая машина, — сказал Доулиш с видом знатока. — Конструкции «Эмпайр» тридцатых годов. У них очень интересная история.

Как и ожидал Хэссон, Доулиш начал распространяться о романтичности летающих лодок — бессвязная лекция, в которой он упомянул и об их исчезновении из авиации в пятидесятые по причине трудностей с герметизацией корпуса для работы на больших высотах, столь необходимых для реактивных двигателей, и их вторичное появление в XXI веке, когда в силу необходимости, всем летательным аппаратам пришлось перейти на малую высоту.

В другое время Хэссон очень скоро почувствовал бы усталость или раздражение, но сегодня Доулиш выполнял полезную функцию, и Роб с благодарностью внимал его болтовне. Тем временем запустили двигатели, и лодка развернулась против ветра. Несмотря на принятые пилюли, Хэссон испытал некоторое беспокойство, поскольку пробег перед взлетом показался ему бесконечно долгим и закончился громовым биением гребней волн о днище. Но шум внезапно прекратился, и лодка вошла в устойчивый полет. Хэссон посмотрел на прочный пол под ногами и почувствовал себя надежно.

— …турбины на монотопливе будут работать не хуже и на высоте, — говорил Доулиш, — но если вы летите низко, то любой, с кем вы столкнетесь, окажется относительно мягким, и защита выдержит удар. Только представьте себе столкновение с замерзшим телом при почти тысяче километров в час! «Титаник» по сравнению с этим… — Доулиш умолк и похлопал Хэссона по колену. — Извини, парень, мне не следовало говорить о таких вещах.

— Я в порядке, — сонно отозвался Хэссон, запоздало обнаружив, что при его усталости четыре пилюли транквилла — это слишком много. — Продолжайте, не стесняйтесь. Облегчите душу.

— На что вы намекаете?

— Нет, нет, я так… — Хэссон искренне хотел быть дипломатичным, но ему стало трудно оценивать оттенки смысла собственных слов. — Кажется, вы много знаете о полетах.

Явно раздосадованный тоном Хэссона, Доулиш продолжал:

— Конечно, это не настоящие полеты. Бег по облакам, вот это да! Вы не поймете, что такое настоящий полет, пока не застегнете ранец и-не подниметесь на пятьсот-шестьсот метров, чтобы под ногами у вас не было ничего, кроме воздуха. Жаль, что я не могу объяснить вам, что это такое.

— Это было бы…

Хэссон бросил тщетные попытки поддерживать разговор, и сознание медленно покинуло его.

Он был в трех тысячах метров над Бирмингемом — выше уже нельзя было подняться без специальных мощных обогревателей — в центре освещенного пространства… Неподалеку парило тело его погибшего партнера Ллойда Инглиса; ранец работал, поэтому оно плыло стоймя, исполняя странный воздушный танец. Сразу же за пределами досягаемости осветителей выжидал в засаде убийца Ллойда…

Когда он напал, антигравитационные поля почти сразу же погасили друг друга, и в мертвой тишине, преодолевая возрастающий напор ветра, враги камнем полетели к земле…

Всего за минуту они упали на три тысячи метров — это была отвратительная, иссушающая душу минута, во время которой вой ветра походил скорее на какофонию адских труб. Пассажирские дорожки низких уровней, переливавшиеся десятками тысяч фонариков индивидуальных летунов, расползлись под ним наподобие лепестков цветка-хищника. За эту минуту боль и шок лишили Хэссона способности соображать, вдобавок он никак не мог расцепиться с телом ненормального убийцы…

И потом, когда было уже поздно, так отчаянно поздно, он извернулся, высвободился, а потом бесполезный рывок вверх… и удар… ужасный удар о землю… и кости разлетаются, словно взрывом разносит хрящи позвоночника…

Хэссон резко открыл глаза и непонимающе заморгал. Небесно-яркие иллюминаторы, изогнутые панели потолка, сетки для багажа, приглушенное пульсирование авиадвигателей… «Я на летающей лодке, — подумал он. — Что я здесь делаю?»

Хэссон выпрямился и потряс головой, как боксер, приходящий в себя после нокдауна. Доулиш заснул в кресле напротив, а его рука с посиневшими костяшками все еще сжимала микрочтец. Хэссон сразу же понял, что какое-то время проспал, а потом он вспомнил, что находится на пути в Канаду и что впереди у него новая неизвестная жизнь под чужим именем.

Перспектива была пугающая, но еще больше Хэссона волновало то, что он встречал эти трудности в теперешнем состоянии — беспомощный, с весьма ненадежной опорой в виде психотропных пилюль. Несколько минут Хэссон глубоко дышал, потом поднялся и пошел в туалет, расположенный в передней части пассажирского салона. Звукоизоляция в туалете была не такой хорошей, как в салоне, и на мгновение его ошеломил грохот обшивки корпуса, но Хэссон покрепче уперся в перегородку и достал из кармана бутылочку с лекарством. Сорвав пробку и не давая себе времени передумать, он высыпал золотисто-зеленые капсулы в унитаз, все до одной.

Когда Хэссон вернулся на свое место, он опять расслабился и готов был заснуть, но при этом испытывал спартанское удовлетворение, которое всякий раз появляется, при отказе от скверного компромисса. Он останется Робертом Хэссоном, прежним и настоящим. Да, сейчас он ущербен, изуродован, болен — но его будущее, это его будущее! И он примет его с открытым забралом.

2

В связи с техническими неполадками трансконтинентальный коридор к западу от Реджины был закрыт, и Хэссон завершил свое путешествие на поезде.

Добрался он до Эдмонтона утром, около одиннадцати. Выйдя из поезда, Хэссон сразу же изумился холоду залитого солнцем воздуха, который буквально омывал его подобно водам горного потока. Раньше такое сочетание низких температур и солнечного света встречалось Хэссону только при высотном патрулировании над Пеннинами. На мгновение он снова ощутил, что летит на опасной высоте, а далеко под ним ним созвездием мерцает стая чаек. Хэссон вздрогнул и пришел в себя. Он внимательно осмотрел железнодорожный вокзал. Платформа выходила далеко из-под сетчатой крыши и ныряла в испещренный колеями снег. На фоне бескрайних снежных равнин городские строения высились мрачным серым забором. Хэссон не знал встречавшего его человека в лицо, поэтому стал внимательно всматриваться во всех проходящих. Мужчины как на подбор казались громадными и пугающе добродушными. На многих из них были красноватых тонов клетчатые куртки — неукоснительное подтверждение ожидаемой туристами манеры канадцев одеваться.

Неожиданно почувствовав себя подавленным и испуганным, Хэссон взял чемоданы и направился к выходу. В эту минуту симпатичный смуглолицый мужчина с карандашной линией усиков и необыкновенно яркими глазами шагнул ему навстречу и протянул руку. Лицо незнакомца было столь искренне дружелюбно и светилось такой радостью, что Хэссон посторонился, опасаясь помешать встрече близких людей. Он бросил взгляд через плечо и с изумлением обнаружил, что сзади никого нет.

— Роб! — Незнакомец сжал плечи Хэссона. — Роб Хэссон! Как здорово снова встретиться. Просто здорово!

— Я… — Хэссон взглянул в ласковые, полные сочувствия и любви глаза и вынужден был придти к выводу, что это и есть встречавший его канадец Эл Уэрри. — Приятно снова вас видеть.

— Ну, вперед, Роб! Похоже, тебе не помешало бы выпить. — Уэрри принял чемоданы из послушных рук Хэссона и направился к выходу. — У меня в машине есть бутылка виски, и… догадайся, что!

— Что?

— Твое любимое! «Локхарт»!

Хэссон был поражен.

— Спасибо, но как вы…

— Ничего был тот вечерок в пабе! Помнишь? Ну, тот, в десяти минутах езды от здания Воздушной академии. Как он назывался?

— Не могу вспомнить.

— «Гавайский», — подсказал Уэрри. — Ты пил виски «Локхарт». Ллойд Инглис выбрал водку, а я учился пить ваш боддингтонский эль. Ну и ночка!

Уэрри подошел к вычищенной до блеска машине с гербом города на дверце, открыл багажник и начал укладывать чемоданы.

У Хэссона появилась минута, чтобы собраться с мыслями. У него было самое смутное воспоминание о том, что лет семь-восемь тому назад он участвовал в приеме группы канадских полисменов, но все подробности того вечера забылись. Теперь стало очевидным, что Уэрри был одним из гостей, и Хэссон был смущен и встревожен тем, что его новый знакомый способен столь четко помнить такое незначительное событие.

— Прыгай, Роб, и двинули отсюда! Я хочу привезти тебя в Триплтри к ленчу. Мэй готовит для нас отбивные из лосятины, а я готов поспорить, что ты никогда ее не пробовал.

С этими словами Уэрри скинул пальто, аккуратно сложил его и пристроил на заднее сиденье автомобиля. Его шоколадного цвета форма с нашивками начальника городской полиции, была безупречно свежа. Сев в машину, он некоторое время приглаживал мундир на спине, чтобы не помять его о спинку сиденья Хэссон тоже уселся, не менее тщательно проследив за тем, чтобы его позвоночник был прям и имел хорошую опору в поясничном отделе.

— Вот что тебе надо, — сказал Уэрри, доставая фляжку из «бардачка» и вручая Хэссону. Он снисходительно улыбнулся, показав здоровые квадратные зубы.

— Спасибо.

Хэссон покорно принял фляжку и, откинув голову, отхлебнул из нее. При этом он заметил, что на заднем сиденьи рядом с пальто Уэрри лежит антигравитационный ранец полицейского образца. Виски было тепловатым, почти безвкусным и чересчур крепким, но Хэссон сделал вид, что наслаждается им. Это оказалось поистине геракловым подвигом, поскольку жидкость обожгла одну из язвочек во рту, тревоживших его уже которую неделю.

— Держись! До Триплтри ехать больше часа.

С этими словами Уэрри запустил турбину автомобиля, и через несколько секунд они уже ворвались в поток направлявшихся к северу автомобилей. Когда машина вынырнула из застроенных кварталов центра, стали видны куски синего неба. Только тогда Хэссон заметил над собой фантастический комплекс воздушных дорог. Световые образы казались и реальными и нереальными одновременно: повороты, эстакады, прямые отрезки, воронкообразные въезды и выезды, — все это было словно сделано из разноцветного желатина и казалось игрушечным, но система эта умудрялась регулировать движение множества людей, которых дела заставили подняться в небо. Тысячи темных точек двигались вдоль нематериальных путей, словно молекулы на иллюстрации в учебнике по физике.

— Славненько, а? Ничего себе системка! — Уэрри подался вперед и с энтузиазмом то и дело посматривал вверх.

— Очень мило.

Хэссон пытался принять удобную позу на слишком мягком сиденье машины и одновременно изучал трехмерные пастельные проекции. Сходные методы управления движением испытывались в Британии в те дни, когда еще была надежда, что удастся оставить какую-то территорию за традиционными летательными аппаратами, но от них отказались, как от слишком дорогих и сложных. При наличии миллионов летающих над маленьким островом людей (причем многие из них яро сопротивлялись попыткам властей ввести регуляцию движения) решили, что разумнее всего ограничиться столбами с обозначением маршрутов и с цветными полосами, соответствующими высоте, а с задачей проецирования этих столбов вполне справлялись самые простые лазерные устройства. Такая система имела еще одно дополнительное преимущество: воздушное пространство оставалось относительно незагроможденным. По мнению Хэссона, конфекцион над Эдмонтоном напоминал внутренности какого-то гигантского полупрозрачного моллюска.

— Как себя чувствуешь, Роб? — спросил Уэрри. — Тебе чем-нибудь помочь?

Хэссон покачал головой.

— Я слишком долго ехал, только и всего.

— Мне сказали, ты совсем расшибся.

— Всего-навсего сломанный скелет, — ответил Хэссон, перефразируя старую шутку. — А вообще-то, что они вам рассказывали?

— Мало что Наверное, так лучше. Я всем говорю, что ты мой кузен из Англии, что тебя зовут Роберт Холдейн, что ты — страховой агент и поправляешься после серьезной автомобильной катастрофы.

— Звучит достаточно убедительно.

— Надеюсь. — Уэрри забарабанил пальцами по рулю, демонстрируя, свое недовольство. — Но все это как-то странно. Я хочу сказать: ведь в Англии отдельная Воздушная полиция. Я никогда не подумал бы, что вы можете связываться с чем-то серьезным.

— Так получилось. Мы с Ллойдом Инглисом разгоняли шайку молодых ангелов, а когда Ллойда убили… — Хэссон замолчал: машина немного вильнула. — Извините. Вам не сказали?