- О, да, - вставил Гренобль, - я слышал, что прошлой ночью обстреляли ваш геликоптер.
      В наступившем молчании Тевернер улыбался, оценив умение старика пользоваться стилетом. Он, вероятно, отлично понимал, как Фаррел будет уязвлен напоминанием, что он никогда не был ближе десяти световых лет к областям максимального проникновения.
      - Ваш друг Тевернер ответствен за это, - возразил Фаррел. - Я не разрешал использовать тяжелое оружие, но я знаю, что пять рейдеров не будут надоедать вам более, а скоро я получу и остальных.
      - Вы возьмете остальных? Со слов генерала Мартинеса я понял, что вам поручена совсем другая работа.
      - Мы получим остальных - какая разница? - Сигара Фаррела яростно вспыхивала, противореча небрежности его слов.
      Тевернер вздохнул с облегчением. Пятью "рейдерами", упомянутыми Фаррелом, видимо, были Шелби и те четверо, включая Джоан М'ваби, которые были аннигилированы, когда пытались пройти в ворота. Вспоминать об их смерти было больно, но Тевернер по крайней мере знал, что никто из остальных не схвачен. Два месяца интенсивной тренировки на самосохранение, которую он дал им, видимо, пошли на пользу. Все они теперь на пути к озеру Брус и, миновав его, затеряются в северном архипелаге.
      Это многое снимало с его совести.
      - Однако холодновато, - сказал Фаррел.
      - Я думал, что мы поговорим насчет организации свадьбы. Времени остается мало, знаете. Все было решено так поспешно...
      - Я оставляю все детали на вас, Говард. Вы лучше разбираетесь в этих вещах. А сейчас наши гости, наверное, удивляются, куда мы исчезли...
      Мужчины ушли с балкона. Тевернер остался у окна на несколько минут, а затем задернул шторы. Пройдет еще несколько часов, прежде чем он получит шанс пробраться в комнату Лиссы, а легкая дрожь в коленях говорила, что он еще не оправился от большой потери крови. Он подошел к постели и прислушался к дыханию Бетии. Она спала. Он лег на пол подальше от двери и заставил себя расслабиться.
      Когда он проснулся, в доме стояла абсолютная тишина.
      Часы показывали два часа ночи. Он с трудом встал и приоткрыл дверь. В коридоре было ночное освещение, но полная неподвижность воздуха убедила его, что можно выйти.
      Взглянув последний раз на одинокую фигурку Бетии, он закрыл дверь ее спальни и пошел к лестнице. Комната Лиссы была на том же этаже, но, кажется, в другом крыле, и ему нужно было пройти три стороны широкой лестничной клетки. Пройдя застеленный ковром коридор, Тевернер остановился, ругая яркое освещение на площадке. Кто-то по небрежности не выключил полный свет на потолке, а агорафобия Тевернера, заботливо воспитывающаяся в течение последних двух месяцев, заставляла рассматривать ярко освещенное место как решительно небезопасное.
      На стене коридора, у поворота, он увидел два выключателя. Один, наверное, был для коридорных ламп, но как насчет второго? Относится ли он к освещению на площадке? Надеясь, что при выключенном свете он привлечет меньше внимания, чем при полном освещении, Тевернер повернул выключатель. Свет на площадке замигал, но не выключился.
      Тевернер с удивлением уставился на выключатель, пытаясь представить себе электрическую схему, при которой свет тускнеет, а затем загорается снова. Может, этот выключатель относился к какому-то узлу, берущему энергию, в этом случае лучше всего оставить его в покое. Он повернул выключатель в его первоначальное положение. На этот раз свет на потолке выключился на целую секунду, а затем загорелся в полную силу.
      Решив, что в выключателе какой-то странный дефект, он вдруг сообразил: схема самая обычная. Виной тому двухсторонний выключатель. Видимо, кто-то в другом конце схемы включил свой выключатель чуть-чуть позднее Тевернера. И этот кто-то находится в другом коридоре, всего в нескольких ярдах, скрытый от него поворотом стены!
      - Кто там? - громко спросил мужской голос.
      Тевернер повернулся и бесшумно побежал назад, мимо комнаты Бетии и закрытой теперь балконной двери, пока не обогнул тупой угол здания. Он прижался к стене и подождал. Услышав легкий шелест приближающихся шагов, он пробежал по коридору, открыл дверь в конце его и остановился на площадке главной лестницы, прямо перед вооруженным охранником. Ружье охранника висело на плече, а в руках были две чашки кофе.
      - Отставить, солдат, - сказал Тевернер командирским голосом. - Тебе повезло, что полковник спит.
      Он прошел мимо охранника к лестнице. Мозг его работал четко. Вооруженная охрана в резиденции Администратора? Значит, гости, о которых упомянул Фаррел - высокое начальство, военное или какое-нибудь другое. Он, Тевернер, выбрал самую лучшую ночь, чтобы посетить Лиссу! Он начал спускаться по лестнице в главный холл, который казался пустым. Солдат на площадке растерянно смотрел ему вслед. Тевернер еще не дошел и до половины лестницы, когда из коридора на площадку выскочил тяжеловесный сержант, тот самый рыжий сержант, которого Тевернер оглушил в воротах армейской базы.
      - Остановить этого человека! - заорал сержант.
      Тевернер метнулся вниз, перепрыгивая через ступеньки с риском упасть. Летящий прыжок вынес его на середину холла - как раз тогда, когда из швейцарской выскочил второй охранник. Столкновение отнесло Тевернера прямо на мраморную колонну. Он отступил, вроде бы не пострадав, но затем упал, как подрубленное дерево.
      Швейцарская была длинной и узкой, освещенной одной холодной люминесцентной полосой, которая бросала зловещий свет на скудную меблировку. Тевернер со скованными за спиной руками сидел на жестком стуле и пытался совладать с болью, пронизывающей его тело при каждом вдохе.
      "Я сломал себе ребра", - подумал он. Зрение с трудом сфокусировалось. Рыжий сержант стоял у двери с поднятым пистолетом. Повернув глаза, Тевернер увидел Фаррела, сидевшего на краю стола. Волосы его были взъерошены, сквозь незастегнутый мундир виднелась коричневая густо заросшая грудь. Глаза горели от возбуждения.
      - Ладно, сержант, - сказал он. - Можете оставить нас одних. Не думаю, чтобы тут были какие-нибудь неприятности.
      - Есть, сэр.
      Сержант повернулся к двери.
      - Да, сержант.
      - Да, сэр?
      - Как только придет коробка, сразу же вернетесь сюда.
      - Есть, сэр.
      Сержант исчез.
      - Вы мне не нравитесь, Тевернер, - сказал Фаррел, как только они остались одни. - И знаете, почему?
      - Возможно, потому, - Тевернер подавил сильный позыв к рвоте, - что вы лысеете, а я нет?
      - Отлично, полковник. Прямо в точку. - Фаррел небрежно покачал ногой. - Причина, по которой вы мне не нравитесь, кроме этого факта, что вы, архаически выражаясь, деревенщина, состоит в том, что вы встаете мне поперек дороги.
      - Собираетесь еще раз столкнуть меня с лестницы?
      - Продолжаю, полковник. Как я уже сказал, вы становитесь мне поперек дороги, а я не могу позволить никому ставить мне подножку, потому что для родственника Президента тропа уже достаточно крепка, и я хочу строить свою военную карьеру своими силами.
      Тевернер хотел было насмешливо хмыкнуть, но что-то булькнуло у него в горле. Он подозревал, что это кровь.
      - Это дельце с геликоптером прошлой ночью было направлено против меня. Генерал Мартинес воспользовался этим как предлогом, чтобы перевести меня на другую работу.
      - Крепко, - с трудом выговорил Тевернер.
      - Подобная вещь плохо выглядела бы в моей характеристике. Но теперь, когда вы так любезно предоставили себя моему попечению, все будет читаться совсем по-другому.
      - Вот как?
      - Да, потому что вы скажете мне, где я могу взять ваших друзей немедленно и без всякого шума.
      - Сожалею, но не знаю, где они.
      Тевернер забыл даже о боли в груди. Прийти в дом Лиссы в этих обстоятельствах было безумием, флиртом со смертью и, кроме того, непростительным эгоизмом. Он точно знал, где беглецы предполагали встретиться, а дни, когда мужественный человек мог утаить информацию от инквизиторов, давно миновали.
      - Вы не знаете, где они? - спокойно сказал Фаррел, доставая сигару из нагрудного кармана. - Тогда вам не о чем жалеть - в этом смысле, по крайней мере.
      Он закурил и непринужденно выпускал завитки дыма.
      Его хмурый, расхристанный вид и расстегнутый парадный мундир напомнили Тевернеру персонаж из классической оперы, и его мозг - совсем некстати начал придумывать название к опере.
      В дверь постучали. Когда она открылась, Тевернер увидел толпившихся в холле военных. Вошел сержант с черным ящичком в руке и быстро прикрыл дверь.
      - Хорошо, сержант. - Фаррел погасил сигару. - Команда военной полиции не прибыла еще?
      - Нет, сэр. Они в пути.
      - Отлично. Это не займет много времени. Вы умеете обращаться с иглой?
      - Нет, сэр.
      Сержант явно чувствовал себя неловко.
      - Ничего сложного. Воткнете ему в шею и нажмете поршень. А пока дайте-ка мне это. - Он указал на пистолет сержанта и нетерпеливо пошевелил пальцами, пока пистолет не лег ему в руку. - Теперь - начинайте.
      Сержант открыл ящичек и достал гиподермический шприц, извиняющимися глазами глядя на Тевернера. Сердце Тевернера забилось. Он не был уверен, что именно было в шприце, но не сомневался, что через несколько секунд после проникновения этого препарата в кровь он выболтает Фаррелу все, что тот хочет знать. Он безуспешно пытался снять наручники, в то время как его нервы выкрикивали невыносимое отчаяние: "Отец, мать, простите меня, простите меня..." Этот безмолвный крик замолк, когда Тевернер нашел единственный выход в зияющую, милосердную беззвездную ночь.
      Он низко опустил голову и позволил сержанту вогнать иглу. Боли не было, лишь ощущение дергающего жара. Он подождал, пока вынут иглу и руки сержанта расслабятся, а затем стремительно вскочил со стула головой вперед.
      Фаррел, все еще сидевший на краю стола, был так удивлен, что не успел отклониться. Тевернер опрокинул его на спину и впился зубами в его горло.
      Он слышал прерывистое дыхание Фаррел а, чувствовал дуло пистолета на своем боку. Пистолет щелкнул раз, второй. Тяжелые пули прошли через грудную клетку, и смерть расцвела перед глазами Тевернера, как черная роза, раскрывающая лепестки ночи.
      И он упал в нее, благодарно отдавая жизнь, которая никогда по-настоящему не принадлежала ему.
      Глава 11
      Мелисса Гренобль не знала, долго ли она простояла у высокого окна, прижавшись лбом к холодному стеклу.
      Заря нарисовала призрачные серые арки на небе, когда Лисса увидела, как выносят металлический контейнер с телом Мака Тевернера. И когда военный грузовик поехал с легкомысленной скачущей скоростью, у Лиссы потекли слезы. Она перебрала в памяти каждую минуту, проведенную с ним, горечь утраты длилась вечность - однако мир снаружи не изменился: все еще была заря, сверкающий серебряный туман лежал над миром и искажал перспективу так, что здания Центра стали обрубленными силуэтами.
      Стекло как бы вытянуло весь жар из ее тела, но она не могла уйти. Одно слово звучало в ледяном холоде ее мозга: почему? Почему? Почему? Что было сутью всей жизни Мака? Почему смерть так рано коснулась его, потребовала его к себе до финального факта суетности?
      Под печалью лежало тупое чувство оцепенения. Когда она впервые встретила Мака, на нее произвели впечатление его физическая сила и самостоятельность мышления.
      Но его самоуверенность, его преувеличенная сдержанность во всем, что касалось проявления эмоций, отталкивали ее, как и всех, кто встречался с ним.
      Но она увидела и совсем другого Мака Тевернера, который смотрел на все аспекты жизни с безграничным сочувствием. Она старалась выявить этого скрытого Мака и нашла новый уровень выполнения этой высшей формы созидательного искусства. Их последняя ночь была доказательством, в котором она нуждалась...
      И теперь она спрашивала себя, можно ли поверить, что ориентировавшийся на смерть Мак сыграл свою высшую игру, что он пришел из леса, как волк-убийца и был застрелен в зверином акте убийства. Джервез показывал ей свое изорванное горло, но она вспоминала спокойные мученические глаза Мака и трясла головой, инстинктивно отступая.
      Был и еще один фактор, на интеллектуальном уровне: она знала фантастическую компетентность Мака. Если бы он пришел ночью как убийца, он выполнил бы свое намерение быстро, тихо и профессионально. Но какова же альтернатива? Из глубины ее тела пришел шепчущий ответ - дрожащий, грустный, убедительный. Может, Мак услышал о ее помолвке, и это известие пустило по ветру весь его инстинкт самосохранения. Не потерял ли Мак свою жизнь из-за любви к ней? Если это так, она не станет женой Джервеза, да и ничьей вообще...
      - Лисса, - раздался за ее спиной слабый голосок. - Лисса!
      Она повернулась и увидела поднятые к ней серые глаза Бетии, наполненные слезами, и вспомнила, что ребенок и Мак испытывали друг к другу удивительную привязанность.
      - Что с тобой, Бетия?
      Лисса встала на колени, чтобы ее лицо было вровень с торжественным, неправдоподобно идеальным лицом Бетии.
      Неожиданно они обнялись.
      - Не кричи, Лисса. Я чувствую, что ты молча кричишь. Я чувствую боль.
      - Я не могу удержаться. Не могу. Ты не понимаешь. - Лисса почувствовала, что ее самоконтроль ускользает с возрастанием эмоционального давления. Бетия, странная маленькая Бетия была единственной в мире, кому она могла доверить свои мысли. - Я думаю, что Мак приходил увидеть меня. Я думаю, что я виновата в... Ох, Бетия, я не могу больше оставаться здесь.
      - Но... куда же ты пойдешь?
      - Не знаю. Может быть, на Землю. Я должна уехать.
      - Значит, ты не выйдешь за полковника Фаррела?
      - Нет, я...
      Лисса почувствовала, как тонкое тело Бетии напряглось и оттолкнулось от нее.
      - Мак был прошлой ночью в моей комнате. Я говорила с ним.
      Лицо у Бетии изменилось и стало надменным как у маленькой императрицы.
      - В твоей комнате! - горло Лиссы сжал безотчетный страх. - Зачем?
      - Он там прятался. У него был нож, он сказал, что ударит им меня, если я пикну.
      - Я не...
      - Это правда. - Бетия внезапно как бы стала выше ростом. Глаза были невидящие, голос звучал неумолимо, безжалостно. - У него был нож. Он сказал мне, что собирается убить полковника Фаррела.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ЭГОНЫ
      Глава 1
      Боль. Быстро нарастающая, быстро спадающая.
      Дислокация. Переход. Пробуждение.
      Звезды можно пробовать на вкус. И слышать. Звезды можно также и видеть, но как - это не сразу понятно.
      Пространство не черное. Оно бежит, кружится и переливается тысячью красок, видимый спектр которых скрывается лишь на долю минуты. Наиболее рельефным в этом регионе является восхитительная пульсация и перемещение цветов, разброс частиц новых звезд, сталкивающихся с вездесущим водородом межзвездного пространства.
      Процесс обретения этого знания пока тоже не ясен.
      Щедрое солнце плывет в медленном величии, свободно предоставляя свою помощь. Еще ближе планета горит особым, божественным нейтральным огнем обитаемого мира.
      И вокруг колышется Мать-масса, обширная, устрашающая, вечная...
      "Я думаю, что я все-таки жив". Невероятное понимание не сопровождается шоком - нет ни регулирующих желез, ни потока крови, ни органических насосов, но сознание Тевернера - радужный мост к ближайшему окружению.
      Серебряно-голубое облако придвинулось ближе. Разреженный овоид слабо светящегося газа, однако Тевернер, благодаря своему новому восприятию, увидел в нем человеческое лицо. Облако также походило на молодого сильного мужчину в военных доспехах, сгорбленного старца, улыбающегося мальчика, свернувшегося зародыша, слившихся в единое целое.
      "Добро пожаловать в жизнь! Не бойся. Я - Лабинус". - Одновременно пришли три мысли.
      "Я не понимаю".
      Тевернер осознавал, что его мысль преодолела пространство. Он почувствовал тепло и уверенность - живой?
      Вблизи плавали другие овоиды. Он настроил свое восприятие, и осведомленность изменилась. Пространство наполнилось сияющими индивидуальными лицами. Бесчисленные миллионы лиц.
      "Я помогу тебе, ты быстро приспособишься. Войди в меня". - Лабинус подошел ближе.
      Тевернер сообразил, что он тоже блестящий овоид. Затем с его мозгом слился другой мозг. С первого же мгновения контакта он узнал Лабинуса лучше, чем знал кого-либо в жизни - пережил его детство на севере Франции во времена цезаря Августа, солдатскую службу в Седьмом легионе в Галлии, Британии и Африке, выход в отставку в звании центуриона, жизнь на маленькой ферме, воспитание четверых сыновей, смерть летним жарким вечером на открытом воздухе, под дубом...
      Тевернер отодвинулся, чувствуя себя неловко.
      "Расслабься. Верь. Отдай себя", - сказал Лабинус.
      Тевернер снова вошел в контакт и на этот раз не почувствовал неудобства, потому что он и Лабинус были братьями, делившими рождение, жизнь и смерть. Он смутно и благодарно понял, что Лабинус впитал изгибы его, Тевернера, жизненной линии, и это не было неприятно.
      Они смешались, как распустившиеся цветы и насекомые вокруг них, и окрасили пространство безымянными оттенками энергии, а твердые звезды хрустели, мягкие звезды шептали, и питание шло от солнца, и Мнемозина горела жизнью, и Мать-масса растягивала вокруг свои бесплотные ветви...
      Знание, - объективное и молчаливое, затопило Тевернера.
      "Главная и универсальная единица жизни - эгоны, - сообщил Лабинус. Они создают облака энергии в межзвездном пространстве, питаясь мельчайшим количеством энергии звездного света. Они рождаются непрерывно, потому что эгон в своем первичном состоянии впечатывает свой рисунок в поток первобытной энергии и таким образом создает других своей породы".
      "Ты - эгон?"- мозг Тевернера шагнул вперед.
      "Да".
      "А я?"
      "Тоже".
      "Самоподдерживающийся образец энергии. - Тевернер сделал интуитивный скачок. - Это означает..."
      "Да. Ты бессмертен".
      "Бессмертен! - Галактики, кажется, остановились в своем движении. - Но если я родился в космосе... здесь... почему же я жил как человеческое существо?"
      "В первичном состоянии эгон не имеет личности, - продолжал Лабинус. Он лишь сущность жизни и имеет противоэнтропическую тягу вперед к более высокой ступени организации. Он достигает этого путем установления связи с новосотворенным существом, живущим в физическом плане. Существо-хозяин может быть человеком, животным, птицей, рыбой - любым существом, имеющим определенный уровень врожденной сложности нервной системы и способным к развитию. В пространственно-временном континууме так много эгонов, что каждое разумное или полуразумное создание, которое когда-либо существовало, имеет прикрепленного к нему эгона".
      "Я все-таки не понимаю".
      "Являясь частью окружения, идеально подобранный к межзвездной среде эгон не вынужден развиваться. Он останется навсегда несамостоятельным кочевником панспермической мысли-массы, но инстинкт движения вперед к высшей стадии бытия влечет его к формированию связей с тем существом, которое родилось во враждебном окружении, заставляющим его развивать свои силы, чтобы существовать".
      "Значит эгон - дубликат?"
      "Когда физический хозяин растет и зреет, его центральная нервная система становится невероятно сложной через взаимодействие тела с окружающей средой. Это развитие соответствует во всех деталях развитию эгона. Но когда хозяин умирает, эгон освобождается от своего добровольного рабства. Снабженный индивидуальностью, высшей сложности рисунком самоподдерживающейся энергии, он возрождается в своем наследии бесконечной жизни.
      Итак, смерть хозяина - просто дверь в новую жизнь, потому что он эгон".
      Поток информации затоплял Тевернера, и он снова чуть-чуть отделился от Лабинуса, нарушив мысленный контакт. Вселенная толпилась вокруг него, пылая мириадами энергетических красок, полная движения и жизни.
      "Слишком много", - сказал он.
      "Не беспокойся. Привыкнешь. Время есть".
      Мысли, направляемые к нему Лабинусом, в сущности, не были одновременными, как теперь понял Тевернер, когда заметил, как быстро его мыслительные процессы становятся равными процессам Лабинуса. Холодный энтузиазм зашевелился в нем, когда он начал усваивать истину о феномене, именуемом Жизнь.
      "Я еще не очень ясно понимаю, - передал он. - Мак Тевернер - мое физическое тело - мертв, однако я жив".
      "Да. Одна копия книги сгорела, но другая цела".
      "И я никогда не умру?"
      "Ты никогда не умрешь. - По лицу Лабинуса прошла тень. - От естественных причин..."
      "Значит мои родители живы?"
      "Подожди. - Пауза. - Да, твои родители живы".
      "Я могу говорить с ними?"
      "Возможно, при случае. Они - часть субмассы".
      Энтузиазм Тевернера возрастал. Это было странное, холодное пламя, оно показалось ему тревожным, но его мозг прыгнул вверх, в вечную среду сверкающей нервной энергии, бьющей на слиянии двух великих потоков человеческой мысли: спиритуализма и материализма. Классические религии Земли, формулировки древних инстинктов Мака доказывались нитями чистой силы, размножающейся среди звезд. Жизнь вечна; вначале она связана с телом, но независима от него. Смущение и страх вторглись в сознание Тевернера вечность, бесконечность...
      "Ты не одинок в пути", - мягко сказал Лабинус, и за его мыслями мерцали концепции еще более обширные, чем те, что уже влились в мозг Тевернера.
      Мать-масса! Тевернер глядел в пугающе яркое облако, окружавшее Мнемозину, и потребность, которая всегда составляла большую часть его жизни, хотя он и не знал об этом, внезапно была удовлетворена. Родилось ощущение свершения и полноты, смешанное с эмоциями, превышающими эмоции человеческой копии.
      "Скажи мне!"
      "Нет надобности говорить, мой друг. Все, во что ты верил, - правда. Лабинус готовился отойти. - Иди с жизнью".
      "Ты пойдешь со мной?"
      "Позднее. Надо принять других".
      Тевернер почувствовал, что его тащит к Матери-массе, сначала медленно, потом с усиливающейся скоростью.
      Пространство было заполнено эгонами. Он проходил сквозь них, они сквозь него. При каждом контакте обменивались жизнями, сознание Тевернера распухало от памяти тысяч существований, но он все еще был на внешних границах Матери-массы. Знание его судьбы распускалось в нем самопроизвольно...
      Эгоны - существа общительные, объединенные какими-то приближающимися к бесконечности связями через взаимодействие их личностей. Они не покидают живущих особей на их родной планете до тех пор, пока жизнь полностью не иссякнет в этом мире. На этой стадии, когда история жизни полностью закончена для планеты, невообразимо обширная корпорация личностей, составленная из всех разумных существ, когда-либо живших на планете, покидает ее.
      Затем происходит бесконечное паломничество через вечность к интеллектуальным приключениям, что вне пределов понимания любого единичного мозга. Возможно, для прохода через другой континуум, когда этот континуум умирает от смертельного накала, чтобы оплодотворить новые миры, вдохнуть жизнь в миллиарды свежих планет; возможно, для того, чтобы объединиться с другими мировыми мозгами, и объединяться снова и снова в поисках Предела.
      Жажда Тевернера к абсорбции росла, и с ней росла и его скорость. Сияющие ветви эгон-массы открылись, сложились вокруг него, обволокли. Затем пришла боль. Тевернер остановился.
      "Жизнь, - закричал он в страхе, - ты отталкиваешь меня?"
      Ответ пришел со всех сторон сразу.
      "Нет, мой друг, не отталкиваю. Загляни в себя".
      Он повернул свой мозг внутрь. Боль зародилась глубоко внутри его собственного существа, но, однако, пришла снаружи. Не из реального снаружи, где все было заполнено блеском разбросанных красок, но из другого снаружи, из ограниченного, тоскливого сна-существования, которое он знал до... до... Ощущение нежелания, отвращения, но физическая связь была еще очень сильна, и он был вынужден вспомнить... до... до того, как Джервез Фаррел спустил курок. Фаррел убил Тевернера, но было что-то еще, что в это время казалось более важным. Недовольство Тевернера росло: неизвестная сила держала его, привязав к обстоятельствам темной игры, в которой он когда-то участвовал.
      Он хотел... он хотел, чтобы это случилось... Он вынудил Фаррела убить его, потому что... потому что иначе Тевернер выдал бы информацию, которая привела бы других к смерти.
      Несмотря на его сопротивление, воспоминания вернулись: КОМсэк, устроивший штаб-квартиру на Мнемозине, война с сиккенами, видение красивого женского лица, странно затемненного... Лисса!
      Тевернер растерялся. Лисса. Она держала его. Но как?
      И зачем? Возможно ли, что смутно припоминаемая вещь звалась любовью и вызвала такие прочные цепи, что он не мог разорвать их? Холодная ярость разлилась в нем.
      "Отпустите меня, - просил он, - я должен жить. Я требую своей жизни, отказываюсь быть связанным с тьмой".
      "Потерпи, - прошептал ближайший эгон. - Перед тобой вечность".
      "Как я могу ждать, когда я познал Жизнь?"
      "Ты должен ждать, - мысль была полна сострадания, - до тех пор, пока связь не порвется".
      "Но я не..."
      Мысль Тевернера потерялась, потому что Вселенная вокруг него взорвалась в хаосе. Эгоны бросились через него в неожиданном бегстве, из них выбивался страх, как кровь из артерии. Цвета угрожающе изменились, Мать-масса корчилась и кричала миллионами беззвучных голосов, и два черных крыла прокладывали свой быстрый и жестокий путь через центр мальстрема.
      Крылья резко свернулись и исчезли.
      По их следам шло молчание и чувство непереносимой скорби. Возобновив контакт, Тевернер почувствовал пульсирующую сквозь него печаль, а с ней невероятное сознание, что эгоны мертвы. Эгоны - наследники вечности - убиты черными крыльями, и боль, испытываемая их товарищами, бесконечно сильнее той, что чувствует человек, стоящий на коленях у смертного ложа любимой. Скорбь переполнила Тевернера, вытеснив из его мозга все мысли.
      Через какое-то время он вернулся к области сознания.
      "Я видел два черных крыла. Это... враг?"
      "Нет, это не враг".
      "Я не понимаю".
      Пауза, и Тевернер почувствовал, что сейчас узнает о чем-то худшем, чем существование неумолимого врага.
      "Единственные существа, могущие уничтожить эгонов, - это люди, и они делают это, даже не зная о нашем существовании".
      "Но крылья..."
      "Крылья космических кораблей Федерации, прибывших на Мнемозину, мой друг. Крылья баттерфляй-кораблей".
      Глава 2
      Каким-то образом смерть укрепила физическую связь Тевернера с Лиссой.
      Неизменившиеся элементы его характера, отзываясь на положение эгонов, казалось, возобновили для него эмоции темной игры. Интенсивная боль в бесформенных контактах напомнила ему, что человечество тоже стояло перед эквивалентом черных крыльев - сиккенским воином. Принципиальное различие было в том, что сиккенская психология, культура, мотивы их желания уничтожить человечество были непонятны людям, в то время как эгоны прекрасно знали природу своего бедствия.
      Межзвездный двигатель Буссарда, названный так после двадцатого столетия по имени физика, задумавшего его, использовал в пространственной обстановке принципы обычного реактивного двигателя - в том, что касалось окружающей среды. Два огромных магнитных поля, протянувшиеся в космосе на сотни миль от корабля, стремились ионизировать материю, чтобы использовать ее и как рабочую газообразную среду для обеспечения реактивной массы, и как источник энергии для термоядерного реактора.
      Суперпроводящие наносы, создаваемые полями, предназначались для отклонения тяжелых частиц от жилых помещений и других чувствительных отделов корабля.
      В первоначальном чертеже Буссарда было показано, что ионизацию среды перед кораблем будет производить внешнее оборудование, но развитие лазерной энергии дало другой ответ. Изливая энергию гамма-лучей в подходящую звезду, можно заставить ее стать Новой, благодаря чему тысячи кубических световых лет космоса будут заполнены энергетически мощной материей. Торговые пути Федерации были вымощены обломками уничтоженных звезд. Природа Галактики изменилась от встречи с диктатом человеческой торговли. В этих неестественно активных районах корабли могли эффективно увеличивать скорость до шестикратной световой, при которой тахионная форма обретала жизнь, и поэтому никто, кроме горстки философов и поэтов, никогда не протестовал против беспримерной беззаботности человеческого рода по отношению к влиянию их проектов на структуру континуума.
      Похожие на крылья магнитные поля дали космическому кораблю его популярное название - баттерфляй-корабль.
      "Прелестное, причудливое название, - думал Тевернер, - для величайшей трагедии, в которую когда-либо попадала человеческая раса".
      Когда контакты с окраиной эгон-массы стали тверже и более многогранными, он обнаружил, что мрачное сознание этой трагедии растет в нем, но не в границах мыслей и идей, а в чистых концепциях. Плывя между странными перспективами красоты и новых красок, он рассматривал эти концепции. В его мозгу повернулся ключ, дверь открылась и из незнакомого угла брызнул резкий свет на прошлую жизнь Тевернера, на всю человеческую историю.
      Как только разумная жизнь зашевелилась по лику Земли, вокруг образовалась эгон-масса, сосредоточившись не столько на самой планете, сколько в ее биосфере, на разнообразных, однако связанных между собой формах жизни.
      В эгон-массу входил всякий мозг, когда-либо существовавший на Земле. Гений, дурак, хмурая обезьяна, спящая собака, убийца, святой, дикарь, физик - все были там. Трепетно-прекрасные эгоны детей, умерших в материнской утробе, смешивались с цезарями, отдавая то, что восприняли, и внося свой особый вклад в эгон-массу для полной комплектации - мировой мозг Земли должен включать в себя каждый фрагмент жизни.
      Обширный резервуар сознания не мог быть перехвачен непосредственно человеческой, относительно грубой нервной системой, но мог общаться с живыми существами с помощью разреженных облаков энергии. Тому пример древний феномен вдохновения. Артисты, писатели, ученые всем своим существом желали решить свои проблемы, и иногда, если им везло, передняя часть мозга достигала контакта с эгон-массой и извлекала нужное знание. Человеческая мысль - хроника таких заимствований из запаса опыта и мудрости расы. Многие по вдохновению чувствовали существование великой внешней силы, которая представала перед ними, чаще всего во сне, с полным решением задачи. Люди бывали потрясены этой природой сообщения.