- Отец сказал, что здесь - нет. Проект имеет десять главных пунктов.
      - Десять! Но ведь это...
      - Я знаю. Максимум, - самодовольно сказала Лисса, демонстрируя новые знания. - Отец говорит, что, если у проекта десять главных пунктов, любой, кто задерживает его хотя бы на минуту, может быть расстрелян.
      Она наклонилась и прижалась лицом к его щеке. Тевернер почувствовал тяжесть ее грудей, но внезапно в нем возникло раздражение от женской способности оплакивать бедствие, лить слезы над мертвыми и в то же время сохранять все заботы самки.
      - Ваш отец говорил, что это за проект?
      Лисса покачала головой.
      - Президент ничего еще не прислал в дипломатической сумке, а отец так занят официальными делами, что просто не может наводить справки. Может быть, генерал Мартинес что-нибудь скажет на обеде.
      Тевернер вздохнул и снова лег. Официальные дела.
      Обеды. Лисса унаследовала не так уж мало выражений своего отца. Гренобль развлекался, называя тахионный коммуникатор дипломатической сумкой, одеваясь по-местному, оставляя волосы седыми и называя Тевернера "молодым человеком", хотя они принадлежали к одному поколению. Лисса играла в те же игры.
      - Так приходит война, Лисса, - устало сказал он. - Разве вы или ваш отец не пытались узнать, почему? Неужели Мнемозина доживет до ударов или плача?
      - Постарайтесь уснуть, - мягко сказала Лисса. - Вы зря возбуждаетесь.
      - О, Господи! - беспомощно выдохнул Тевернер, когда комната тяжело накренилась.
      Довольно скоро, как ему показалось, он проснулся от необычного ощущения в ногах. Он открыл глаза и подумал, не сон ли это. Он лежал на кровати. Вместо запачканной кровью куртки и брюк на нем была зеленая пижама. Та часть спальни, которую он видел, была освещена утренним солнцем, и он чувствовал себя отдохнувшим.
      Только ноги были какие-то странные, неподвижные, потому что на них давило что-то теплое.
      Приподнявшись, он обнаружил, что мышцы, так болевшие накануне, стянулись, как сырая шкура на солнце. Он упал на спину и попытался снова подняться, но уже более осторожно. Сначала он поднял голову.
      - Хэлло, - сказал детский голос.
      - Хэлло. - Тевернер снова опустил голову на подушку. - Ты, наверное, Бетия.
      Лисса редко упоминала о ней, но Тевернер знал, что ее кузина Бетия живет у Говарда Гренобля, потому что ее родители погибли от несчастного случая.
      - Откуда ты знаешь? - разочарованно спросила Бетия.
      - Слезь с моих ног, и я скажу тебе.
      Он ждал, пока она сползет в сторону и стоически переносил боль в избитых ногах.
      - Ну?
      - Мне сказала Лисса. Я все про тебя знаю. Ты кузина Лиссы, ты живешь здесь и тебе три года.
      - Три с половиной, - торжествующе сказала Бетия. - Не очень-то много ты знаешь!
      - Значит, три с половиной? Как же это Лисса так ошиблась?
      - Лисса делает кучу ошибок. Я боюсь за нее.
      Манера говорить и смысл ее слов поразили Тевернера.
      Даже тембр голоса отличался от того, какой можно было ждать от трехлетнего ребенка; отличие слабое, но безошибочное, как эхо в театре отличается от эха в соборе. Тевернер решил посмотреть на Бетию и постарался сесть, с ворчанием пуская в ход мышцы.
      - Ты чувствуешь боль.
      - Чувствую, - согласился Тевернер, с любопытством разглядывая ребенка. Худенькая, но крепкая, с перламутровой кожей. Большие серые, как у Лиссы, глаза смотрели на него с круглого личика, которое уже намекало на будущее совершенство. Волосы цвета полированного дуба падали на вырез зеленой туники.
      - Дай мне почувствовать эту боль.
      Бетия скользнула на край кровати и положила маленькие пальчики на его левую руку. Глаза ее расширились как у совы.
      - С болью это не выйдет, - улыбнулся Тевернер. - Я могу ее чувствовать, а ты нет.
      - Так говорит Лисса, но она ошибается. Тебе больно здесь, здесь и здесь... - легкие пальцы Бетии двигались по его телу под простыней по направлению к избитому паху.
      - Эй! - схватил он ее за руку. - Хорошие девочки не ведут себя так с незнакомыми мужчинами!
      Часть его мозга отметила любопытный факт, что, хотя его синяки были скрыты под пижамой, каждое прикосновение пальцев приходилось на главный болевой центр.
      - Ну, тогда сам и выпутывайся! - сердито сказала Бетия и сползла с постели.
      - Вернись, Бетия.
      Она повернулась лицом к нему, но смотрела в другой конец комнаты. Глядя на крошечную частицу человечества, хрупкий, но упрямый кораблик, которого не поколеблют просторы космического океана, хотя он только что вышел в плавание, Тевернер чувствовал редкое для него желание иметь собственного ребенка, "Уже поздно, - подумал он, - тем более теперь, когда ясно, что идут сиккены". Он с надеждой состроил лучшую свою улыбку.
      - Лисса не говорила мне, что у тебя такой характер.
      - Лисса всегда все делает не так, - Бетия фыркнула так громко, насколько позволял ее игрушечный носик.
      - А ей понравится, если она услышит твои слова?
      - Она не услышит.
      - Я имею ввиду, что ты не должна бы так говорить.
      - Даже если это правда?
      - Ты не знаешь, правда это или нет. - Тевернер чувствовал, что увязает все глубже. - Лисса женщина, а ты еще ребенок.
      Бетия раскрыла рот и обвиняюще взглянула на Тевернера.
      - Ты такой же, как и все! - взвизгнула она и исчезла, оставив Тевернера со смятыми несоразмерно случаю чувствами.
      "Я спугнул ее", - печально подумал он, вставая с постели.
      Осмотр комнаты показал ему, что его одежда висит в шкафу, выстиранная и высушенная. Другая дверь вела в обширную душевую. Он включил горячий душ, снял пижаму и благодарно встал под горячий конус. Он стал намыливаться и только тогда заметил, что его левая рука, особенно пострадавшая накануне, больше не болит. Черные кровоподтеки еще остались, но боль ушла; то же произошло с безобразной черной опухолью с левой стороны груди, куда пришелся удар ружейного приклада. Напряженные рубцы все еще покрывали его тело.
      - Здорово, будь я проклят! - сказал он вслух.
      - Да. И будешь, - прозвенел ликующий голос Бетии у дверей. Ее круглое лицо сияло, когда она заглядывала в душевую, готовая убежать.
      - Не уходи, - сказал Тевернер, решив не делать на этот раз неверного шага. - Это ты сделала? - Он вышел из-под душа, с удовольствием сгибая свою левую руку.
      - Конечно, я.
      - Это замечательно. Ты целительница, Бетия.
      Она благодарно взглянула на него и вошла в душевую.
      - Как ты это делаешь?
      - Как? - растерянно спросила Бетия. - Никак. Просто делается. Вот так.
      Она с важным видом подошла к нему. Он встал на колени и позволил ее рукам пройтись по всему его мокрому телу; он даже не смутился, когда кончики ее пальцев бегло коснулись его половых органов. Когда он снова встал, все следы боли исчезли из его тела, а мозг был полон чувством общения, которого он никогда не испытывал. Бетия улыбнулась, и он вдруг почти испугался ее. Он быстро вытерся, вернулся в спальню и оделся. Бетия вышла за ним, внимательно глядя на него.
      - Мак!
      - Ты знаешь мое имя?
      - Конечно, знаю. Ты солдат?
      - Нет.
      - Но ты сражался.
      - Если ты не против, Бетия, поговорим о чем-нибудь другом.
      - Я не против, Мак!
      - Да?
      - Сиккены обязательно придут сюда?
      - Нет. - И подумал: "По крайней мере до тех пор, пока ты не подрастешь".
      - Ты уверен?
      - Бетия, они даже не знают этого места. Я уверен в этом.
      - Я думаю - это объясняет.
      - Что объясняет?
      Тевернер посмотрел в сияющие серые глаза со странным предчувствием, но Бетия покачала головой и отступила. Ее только что блестевшие глаза теперь потускнели, как свинцовые диски. Она повернулась и медленно выплыла из комнаты, как пушинка чертополоха.
      Тевернер окликнул ее, но она, казалось, не слышала, Он решил разузнать о ней побольше за завтраком. Но едва он начал есть, как узнал от Лиссы невероятную причину вторжения армии: Мнемозина, планета поэтов, стала оперативным и планирующим центром войны с сиккенами.
      Глава 5
      Крошечные буквы прыгали в воздухе в нескольких футах от пола. Пылая рубиново-красным и топазовым светом, они составляли одну фразу:
      "Джири Вейвода не умер".
      - Теперь увеличить масштаб, - сказал Йорг Бин, один из лучших светоскульпторов в Центре, регулируя свой переносной проектор. Устойчивое изображение внезапно увеличилось и взмыло к потолку, наполняя бар Жаме ярким светом; зеркальные стены множили слова во всех направлениях; буквы изгибались и вытягивались в беспорядочном танце. Помещение пылало непривычным блеском.
      - Что вы думаете об этом? - Бин беспокойно взглянул на группу.
      - Исключительно точно, как раз то, что нужно, - сказал Крис Шелби. Это сообщение, а не творческая работа.
      Он говорил с резкой убедительностью, что удивило Тевернера, только что вошедшего в бар. Тевернер сел и с некоторым любопытством следил за группой артистов человек в двадцать. Похоже, они планировали марш протеста и даже оделись для такого случая в рабочие комбинезоны. Его внимание отвлекло появление в глубине зала самого Жаме - старый, большой, толстый, сильно вспотевший в золотом костюме, - это было одно из его редких появлений.
      - Выключите свет! - закричал он и бросился за стойку, столкнув с дороги бармена.
      Шелби повернулся к нему.
      - Что вам не нравится, мсье?
      - Мистер Шелби, - выдохнул Жаме, - вы старый и ценный друг, но мои клиенты не захотят, чтобы их выпивка освещалась прожекторами... а я не хочу никаких протестов в своем баре.
      - Это плохо для бизнеса, мсье?
      - К сожалению, мистер Шелби, многим приходится работать, чтобы жить.
      - Конечно. Извините, это не ваша борьба.
      Шелби сделал характерный для него изящный жест, и Бин выключил проектор. Громадные буквы потускнели, съежились и вернулись в аппарат. При упоминании о борьбе, Тевернер почти невольно фыркнул, чем привлек внимание Шелби. Как только Жаме с ворчанием удалился в свое зеркальное убежище, Шелби повернулся к Тевернеру.
      Его длинное аристократическое лицо слегка вспухло от возбуждения.
      - Вернулись, Мак?
      Тевернер кивнул.
      - Послушайте, я очень извиняюсь за то, что было сделано в ту ночь. Никто из нас не слышал об объявлении военного положения, и мы не сообразили, что вы выступили против сумасшедшего... Я хочу сказать, что мы все очень сожалеем о том, что произошло.
      - В основном это была моя вина.
      Тевернера удивила явная искренность Шелби.
      - Они и меня сбили с ног, вы знаете? - Шелби грустно улыбнулся, показывая синяк на челюсти.
      - Вас? Нет, я не знал.
      - Да. Я попытался заставить одного слизняка назвать свой номер и имя. Я так и не узнал, кто меня двинул.
      Тевернер уставился на Шелби, увидев его в новом свете.
      - Выпьем?
      - Я уже пропустил одну. Могу я поставить вам виски?
      - Выпьем для разнообразия спаркса.
      Известие о появлении на Мнемозине КОМсэка, похоже, парализовало пищеварение Тевернера, и то, что он съел у Лиссы, камнем лежало в желудке. Спаркс, с его отрицательной калорийностью, может быть, пойдет лучше, чем алкоголь. Шелби сделал знак бармену, и тот поставил узкий стакан бледно-зеленой жидкости, капнув туда одну каплю глюкозы. Когда капля прошла через жидкость, в стакане закружились золотые блестки. Тевернер сделал глоток и почувствовал в желудке ледяной холод. Грезовый ликер всегда был холодным, потому что он жадно поглощал тепло и углеводороды, превращая их в люминесценцию, которая затем улетучивалась в воздух.
      - Удивительная штука, - сказал Шелби. - Без нее я, наверное, разжирел бы как свинья.
      - Я предпочитаю сгонять лишний вес работой.
      Шелби поднял руку с браслетом.
      - Вы такой ханжа? Я надеялся, что мы на некоторое время отменим вражду.
      - Простите. - Тевернер сделал второй глоток. - Я выплескиваю старые обиды.
      - Все мы так. Кстати, что вы намереваетесь делать с этой новой ветвью негодования, которое мы все чувствуем?
      - Ничего.
      - Ничего! Вы слышали, что Федерация организует военную штаб-квартиру на Мнемозине?
      - Для них это не Мнемозина - армия пользуется официальным картографическим названием.
      - Возможно, но для нас - она Мать Муз.
      - Для вас, - подчеркнул Тевернер. - Я не художник и не писатель.
      - Но вы присоединитесь к демонстрации? - Дружелюбие Шелби стало пропадать. - Господи, они же разрушили ваш дом!
      - Я уже устроил личную демонстрацию по этому поводу и нахватал шишек. Послушайтесь моего совета, Крис, держите свою маленькую банду демонстрантов подальше от этого дела.
      - Это всего одна группа.
      Настроение Тевернера тоже стало портиться.
      - Крис! Хватит играть в демократию. Вернитесь в реальный мир, где идет война. КОМсэк решил двинуться сюда - я не знаю, почему, - и уже взорвал для этого звезду.
      Они готовы переделать эту часть Вселенной. Как вы думаете, откажутся они от этого, если вы помашете перед ними плакатами?
      Шелби презрительно взглянул на него.
      - И вы покорно принимаете?
      - Так же, как и ты, друг, - Тевернер допил стакан и поставил его. - В госпитале.
      Когда Тевернер пришел в маленький отель на южной стороне, он внезапно осознал, что у него очень мало денег. Практически все, что он имел, было вложено в дом и мастерскую. Он победил гордость и поехал к новому военному зданию. Работа по отделке была уже закончена, над главным входом висела табличка: "73 армия". Он прошел в отдельную дверь с надписью: "Служащий гражданской компенсации", назвал себя и через десять минут получил чек на Первый Центральный межзвездный банк почти на тридцать тысяч стеллеров. Торговаться не пришлось, потому что сам Тевернер оценивал свою собственность в двадцать тысяч и предполагал, что получит пятнадцать.
      Он тут же взял другое такси, поехал в свой банк, депонировал чек и взял тысячу наличными. С деньгами в кармане он почувствовал прилив детской радости, но тут же сообразил, что это - действие стакана спаркса. Анализируя свои чувства, он обнаружил, что то же ощущал во время учения, когда возвращался в лагерь с перспективой горячего душа, еды и свободного уик-энда. Во всей Вселенной не было ничего, что могло бы омрачить его радость. Он даже одобрил спаркс, но другой Тевернер, тот, что всегда следил с высокого уровня сознания, холодно приказал никогда больше не прикасаться к Грезовому ликеру.
      Вспомнив, что Лисса еще не знает, что он сбежал из ее дома, он опять взял такси и велел везти себя в резиденцию Администратора. Машина зажужжала и двинулась на север, но через два квартала вынуждена была остановиться, потому что на перекрестке скопился транспорт и собралась толпа. Глядя поверх головы водителя, Тевернер увидел, что с запада по поперечной улице медленно тянется процессия, направляясь к новому военному полю. Над идущими плыли трехмерные лозунги. Большинство светоскульпторов удовольствовалось призывами разной степени полноты, но один выполнил реалистическую маску покойного художника Джири Вейводы, дополненную струйкой крови из уголка рта. Сверкающая голова двадцатифутовой ширины, слегка просвечивающая на солнце, пьяно раскачивалась.
      - Видали? - с отвращением сказал водитель. - Думают ли эти парни о женщинах с детьми, идущих из магазинов? Что тут делать с ребятишками?
      - Не могу сказать, - ответил Тевернер, все еще чувствующий безмятежность.
      - Вы хотели бы, чтобы ваши ребятишки видели это?
      - Пожалуй, нет.
      - А эти парни не думают об этом. Они в состоянии войны, а сами верещат, если кого-то из них покалечат.
      Вшивые артисты! - Затылок водителя побагровел от злости. - Надеюсь, что наши парни окажут им горячий прием на поле.
      "Наши парни", - повторил про себя с удивлением Тевернер и вспомнил необычную реакцию Жаме. Ему пришла мысль, которая показалась его одурманенному спарксом мозгу разумной.
      - Как идет работа в последние дни? - спросил он. - Хорошо?
      - Отлично. Эти солдаты прямо швыряются деньгами... - Он повернул к Тевернеру потемневшее от подозрения лицо. - А вам-то что, мистер?
      - Ничего, - успокоил его Тевернер. - Почему бы вам и не заработать?
      Его заинтересовало открытие, что, хотя он сам как практик не занимался никакой отраслью искусства, он определял Мнемозину исключительно как планету художников, писателей, поэтов, музыкантов и скульпторов. Легенды о ней ходили в сотнях миров, ее называли Планетой Поэтов. Тевернер почти случайно попадал в правильные места в течение его двухлетнего пьянства на просторах Федерации. Впервые он услышал название Мнемозины в унылом городе на Парадоре, который был также первым местом, где он попытался оценить "мозговую живопись". Рыхлая подушка, проецирующая свет и краски рисунка прямо сквозь затылок на зрительные участки коры головного мозга, воспроизводила неопределенный образ призматического ночного неба Мнемозины; визуальные импульсы гармонировали со строчками "Гимна интеллектуальной красоте"
      Шелли:
      Внезапно тень упала на меня.
      В экстазе вскрикнул я, всплеснув руками.
      Художница, седая женщина с бельмом, объясняла свое видение, в то время как они давили бутылку инопланетного бурбона... Творчество бессмертно, потому что каждый лунный фрагмент в разбитом небе - последний редут, откуда маяк человеческого гения посылает золотые лучи в галактическую тьму... Мир, который наслаждается долгим, долгим летом вдохновения...
      Увидев нестерпимую жажду в здоровом глазу женщины, Тевернер импульсивно предложил ей оплатить для нее билет на Мнемозину. Она молча отшатнулась, как будто ее ударили, и только много времени спустя он понял: она боялась, что ей нечего будет предложить там, что тигель Мнемозины сотрет бриллианты ее души в бесполезную пыль.
      Но другие совершали паломничество, чтобы затеряться в мире, осужденном оставаться темным захолустьем, потому что баттерфляй-корабли - главный транспорт Федерации - не могли садиться там. Однако расстояния и растущей веретенообразной тени сиккенского воина не хватало, чтобы стереть имена большинства пилигримов.
      Метрополии не раз слышали о них через световые годы.
      Даже Тевернер знал имена Стемфли и Хиндерфорда - поэтов; Дельгадо, однорукого пионера световой скульптуры; Гейнера, чья мебель была предельным синтезом искусства и функциональности, и многих других. Он воображал, сам не зная почему, что идет по следу этих людей, когда направился на Мнемозину. В сущности он почти не осознавал тот факт, что планета имеет своих политиков, деловые центры, легкую промышленность и людей, которые счастливы видеть армию, пробившуюся сквозь осколки луны, поскольку это означало лишний вклад в их карманы...
      - Приехали, - сказал через плечо водитель. - В следующий раз, когда я увижу перед собой этих лодырей, я поеду прямо на них!
      Когда такси остановилось у резиденции Администратора, Тевернер увидел молодого вылощенного лейтенант-полковника, вышедшего из военной машины. Пока Тевернер расплачивался, молодой офицер велел своему шоферу подождать и медленно пошел по широким ступеням, оглядывая зеленый с белым мраморный фасад здания, словно будущий покупатель. На верхней ступеньке он обернулся и оглядел окрестности, кивком одобрив лужайки, устроенные террасами, и сияющие голубые воды бухты. Он был высок и худощав, с романтической красотой, которая каким-то образом подчеркивалась преждевременным поредением его черных волос. Что-то в его лице, возможно, слишком большая доля яркого белка в его карих глазах, создавало впечатление, что это легкомысленный, нестабильный и, может быть, даже опасный человек. И было в этом лице что-то знакомое Тевернеру.
      Внезапно осознав, что следовало бы надеть новую одежду вместо весьма потрепанного комбинезона, Тевернер поднялся по ступеням и с удивлением обнаружил, что сверкающая зеленая форма загородила ему дорогу.
      - Вы уверены, - спросил офицер, - что идете в нужный вход?
      - Совершенно уверен, благодарю вас.
      Тевернер шагнул в сторону, вспомнив свое решение вести себя с иностранцами в более взрослой манере.
      - Не торопитесь.
      Офицер тоже двинулся, по-прежнему загораживая путь.
      Его глаза были внимательными, злыми.
      - Послушай, сынок, - спокойно сказал Тевернер, - ты позоришь красивую форму швейцара, которую надел.
      Он сделал попытку пройти, но офицер схватил его выше локтя с такой силой, что это показалось почти ударом.
      Стараясь избежать открытой драки на крыльце дома Гренобля, Тевернер согнул руку, защемив пальцы офицера между бицепсом и предплечьем, и усилил давление. Лицо офицера побелело - то ли от боли, то ли от злости, то ли от того и другого. Так они стояли несколько арктических секунд. Затем главные двери распахнулись, и появился Говард Гренобль в сопровождении группы секретарей и чиновников. Тевернер опустил руку.
      - Рад снова видеть вас, Джервез! - быстро сказал Гренобль, протягивая руку.
      - И я рад видеть вас, сэр, - сказал офицер и снова повернулся к Тевернеру. - Но сначала...
      - Позвольте мне представить вас друг другу, - перебил его Гренобль. Лейтенант-полковник Джервез Фаррел - полковник Мак Тевернер. Мак - друг моей дочери, и он остановился у нас на несколько дней.
      Если Гренобль был смущен присутствием Тевернера или сценой, которую он, вероятно, видел, то не подал вида.
      Фаррел не мог скрыть своего удивления. Его глаза обежали гражданскую одежду Тевернера, а затем он сказал:
      - Мне очень жаль, что я...
      - Я больше не полковник, - ответил Тевернер. - Я вышел в запас несколько лет назад.
      - Это правда. У Мака инженерный концерн прямо здесь, в Центре.
      Гренобль улыбнулся, лукаво дернув бровью, что Тевернер перевел как: "Не могу же я представить вас как мастера на все руки".
      Едва заметно кивнув в знак того, что понял, Тевернер извинился и прошел мимо группы. Пересекая приемный зал, он слышал, как Гренобль заговорил с Фаррелом с заметной теплотой:
      - Ну; Джервез, как ваш дядя? Я не видел его целую вечность...
      Тевернер уже наполовину поднялся по лестнице, когда его медлительная память включилась от произнесенного Греноблем слова "дядя" и установила личность Фаррела.
      И он споткнулся. Тот небывало молодой полковник, которого Тевернер чуть не сбросил с крыльца, был племянником Беркли X. Гуга, Верховного Президента Федерации.
      Тевернер видел его портреты в армейских журналах, но никогда не обращал на них особого внимания, потому что с детства получил отвращение ко всему, что относилось к пропаганде. Тылы Фаррела объясняли его почти хозяйское отношение к резиденции Администратора.
      Он нашел Лиссу на широкой веранде, выходящей на бирюзовую воду бассейна. Лисса наклонилась над треногой широкоэкранного электронного телескопа, наводя его на юго-запад, на нестерпимо-яркое серебряное озеро нового военного поля, видимое сквозь деревья. Тевернер позволил своим глазам насытиться неумышленно-чувственной позой, черными волосами, смуглой кожей, сверкающей под солнечными лучами и контрастирующей с белизной простого платья.
      - Догадайтесь, что я чуть было не натворил, - сказал Тевернер.
      - Ох, Мак!
      Она испуганно посмотрела на него и улыбнулась. На загорелом лице ее зубы казались флюоресцирующими. Тевернер почувствовал знакомую дрожь где-то внутри и подавил ее, сосредоточившись на своих сорока девяти годах против ее девятнадцати. Он описал инцидент на крыльце.
      - Джервез Фаррел? - сказала она. - Не думаю, что когда-нибудь встречалась с ним, разве что очень давно, так что забыла об этом. Отец хочет, чтобы он остановился у нас.
      - Здесь? - Тевернер подосадовал на пронизавшую его боль ревности. Это необходимо?
      - Нет, не необходимо, но это, кажется, хорошая идея, - беззаботно сказала Лисса, налаживая треногу, и Тевернер подумал, почувствовала ли она его ревность и не расплачивается ли он теперь за упрямый отказ принять великий дар. После нескольких месяцев знакомства он достаточно хорошо узнал Лиссу и подозревал, что, чем выше мотивы его отказа спать с ней, тем сильнее ее обида. Он внимательно смотрел ей в лицо, когда сообщал, что нашел себе другое место для временного жилья и уходит отсюда.
      - Я сегодня утром говорила по телефону с Крисом, - сказала она, видимо не зная, что Тевернер виделся с ним, - и просила его не выступать в марше протеста, но он и слушать не хотел.
      - Разве это так важно?
      Лисса посмотрела на него встревоженными глазами.
      - Это меняет все. Отец представляет Верховного Президента на Церуле.
      Тевернер впервые услышал от нее это официальное картографическое название Мнемозины.
      - И что?
      - Ну, я никогда не думала, что Крис свяжется с антифедеральным движением. Как ни странно, Мак, я считала бы скорее вас предназначенным для протеста, чем Криса.
      - В свое время я предназначался для множества дел, но мне ни разу не предлагали такого демонстративного несоответствия, как "Джири Вейвода не умер".
      - Это не смешно.
      Лисса снова повернулась к электронному телескопу и включила экран.
      - Я пойду попрощаюсь с Бетией.
      Тевернер почувствовал себя униженным.
      - У нее послеобеденный сон. Загляните к ней в спальню.
      - Ладно.
      Задетый безразличным голосом Лиссы, Тевернер покинул веранду и пошел искать комнату Бетии.
      Комната была небольшая и по стилю ничем не отличалась от остальных. Ни детской мебели, ни игрушек. Крошечная фигурка лежала прямо и неподвижно в середине постели, спокойная, самоуверенная, но одинокая. Он снова почувствовал желание иметь своего ребенка. Он вошел в поляризованные сумерки и остановился у постели, глядя на румяное, беззащитное лицо и пытаясь совместить его детскую обычность с аурой странности, преждевременного развития и целительных прикосновений библейской святой.
      Глаза Бетии были закрыты, но у Тевернера было отчетливое впечатление, что она не спит. Он шепотом окликнул ее. Ответа не было. Он отошел от постели со сверхъестественным чувством вины за какое-то святотатство.
      Возвращаясь на веранду, он услышал голос Лиссы, прерываемый незнакомым мужским смехом. Войдя, он обнаружил рядом с Лиссой Джервеза Фаррела.
      - Вот и он! - воскликнул с энтузиазмом Фаррел. Возбуждение изменило его темное лицо. - Где вы были, Мак?
      Говард привел меня к своей очаровательной дочери, и я рассказал ей, как чуть не вышвырнул вас из дома.
      Тевернер прищурился.
      - Странно. А я ей рассказал, как чуть не выкинул вас.
      - Превосходно!
      Фаррел радостно засмеялся, словно Тевернер сказал что-то страшно забавное, и все время не сводил глаз с Лиссы, приглашая ее посмеяться тоже. Тевернер удивился, что Лисса ответила ломким звенящим смехом. Но еще больше его заинтриговала игра Фаррела, так резко отличавшаяся от упорной неприязни, которую Тевернер видел в его глазах после вмешательства Гренобля в инцидент на крыльце.
      - Я ходил попрощаться, - сказал Тевернер и поглядел на Лиссу. Спасибо за гостеприимство. Может быть...
      - Но это же смешно, - прервал его Фаррел. - Словно вы вынуждены уйти из-за моего появления.
      - На этот счет будьте спокойны, - ответил Тевернер.
      - Мы еще встретимся, - в глазах Фаррела сияло ликование. - Я две недели добирался на Церулу, а я люблю хорошую компанию, и она у меня будет! Вы оба должны быть моими гостями в вечер открытия новой офицерской столовой. Эту ночь будет чем вспомнить, уверяю вас.
      - Сожалею, но я не вполне персона грата на базе и в любом случае должен держаться своего места.
      - Очень жаль, - немедленно согласился Фаррел и повернулся к Лиссе с мальчишеской ухмылкой. - Но вы-то придете, не так ли? Будут другие мужчины...
      Он замолчал, заметив, что внимание Лиссы приковано к сцене на экране телескопа.
      До главного входа на базу было около двух миль, но изображение было ясным и четким: видны были даже такие мелкие детали, как пуговицы на мундирах охранников.
      Экран заполняло беспорядочно роящееся движение мятежной толпы. Насколько мог понять Тевернер, колонна демонстрантов дошла до пропускного пункта и пыталась силой пройти через него. Военные машины и пешие солдаты оттесняли темную человеческую волну от ворот, над которыми дико качались лозунги, полосуя воздух цветными огнями.
      Волна отступила. Люди, находившиеся дальше всех от ворот, почуяли перемену ветра, повернулись и побежали.
      Их беспрепятственный бег позволил им выиграть расстояние у своих менее счастливых товарищей. Те, что остались позади, составляли беспомощный кипящий котел, в который врезалась на полной скорости громадная колесница Джагернаута на воздушной подушке, подминая и заглатывая людей под свои пульсирующие края. За машиной шли роботоподобные солдаты - боевые машины, которых не могло остановить никакое реальное сопротивление, - с ружьями наперевес. Ружья качались: вперед - наклон приклада по диагонали вверх, вперед - наклон...
      - Это атака! - недоверчиво и почти ликующе воскликнул Фаррел. - Откуда эта толпа?
      - Эта толпа - часть прославленной колонии искусства этой планеты, тихо сказала Лисса и прикрыла руками рот, не сводя глаз с экрана.
      - Но ведь этот район находится на военном положении! Дурачье, они могут погибнуть из-за этого.
      - Так оно и есть, - сказала Лисса. - Один из них, которого мы все уважали, уже убит. Он отказался оставить свой дом, когда ликвидировали лес.
      Глаза Фаррела пронзили лицо Лиссы, выслеживая ее эмоции.
      - Вы знали этого человека? - сочувственно спросил он, положив руку на ее плечо. - Мне очень жаль. Я знаю, что умершему уже не поможешь, но я проведу расследование, и чья бы ни была вина, виновный будет наказан.
      - Браво, - иронически сказал Тевернер и вышел. Он видел, как пьянели глаза Фаррела от этих далеких сцен насилия, и возбужденный блеск их сказал Тевернеру, что долгое, долгое лето Мнемозины кончилось.
      Глава 6
      За одну неделю произошли большие перемены. Вблизи Центра, где когда-то был лес, с фантастической скоростью строился новый город. Одни гигантские коптеры непрестанно кружили, собирая за час двадцатиэтажный блок, в то время как другие сновали туда-сюда, привозя ранее изготовленные секции. Южное небо в этом районе, ранее нарушаемое только раз в неделю скромными корабельными огнями, теперь стало преддверием ада. Оно постоянно рвалось атомными молниями несущей массы кораблей, соперничая с солнцем.