Глава 6

Опытный оружейный завод располагался на юго-западной окраине Ро-Атабри в старом фабричном районе Мардаванских Набережных.

Район находился в низине, и его даже пытались осушить, проведя канал, который за чертой города вливался в Боранн. Столетия промышленного использования сделали почву Мардаванских Набережных местами совершенно бесплодной, хотя кое-где на пустырях торчали высокие сорняки неприятного цвета, которые питались тем, что сочилось из древних сточных колодцев и скотомогильников.

Глубоко просевшие колеи связывали многочисленные фабрики и склады, а за ними укрывались ветхие жилища, в окнах которых редко светились огни.

В этом окружении вполне уместно смотрелась опытная станция с кучей мастерских, сараев и запущенных одноэтажных контор. Даже на стенах конторы начальника традиционный колкорронский ромбический узор едва проглядывал из-под многолетнего слоя грязи.

Толлера Маракайна эта обстановка удручала. Когда он просил назначения сюда, то плохо представлял себе работу отдела Разработки вооружений. Он ожидал увидеть что-то вроде открытой всем ветрам лужайки, а на ней меченосцев, от зари до зари испытывающих новые типы клинков, или лучников, придирчиво оценивающих многослойные луки и наконечники стрел из новых материалов.

Нескольких часов на Набережных оказалось достаточно, чтобы Толлер узнал: под руководством Боррита Харгета новое оружие почти не разрабатывается, а большая часть фондов расходуется на попытки создать материалы, способные заменить бракку в зубчатых передачах и других деталях машин. Толлеру в основном приходилось смешивать различные волокна и порошки со всякими смолами и отливать из этих композитов опытные образцы разных форм.

Ему не нравился удушливый запах смолы, не нравилась монотонность работы, тем более что в глубине души он считал весь проект пустой затеей. Ни один из созданных на станции композитов не выдерживал сравнения с браккой – самым твердым и стойким материалом на планете. И если природа так любезно предложила идеальный материал, какой смысл искать другой?

Однако, не считая того, что Толлер иногда ворчал на Харгета, работал он усердно и старательно, так как твердо решил доказать Лейну, что он тоже ответственный член семьи. Женитьба на Фере – с единственной целью досадить жене брата – неожиданно помогла ему, придав солидности.

Сначала Толлер предложил Фере четвертую ступень – временную, непостоянную, когда муж может разорвать брак в любой момент, но у той хватило терпения продержаться до статуса третьей ступени. Теперь они были связаны на шесть лет.

Это произошло уже пятьдесят дней назад. Толлер надеялся, что Джесалла изменит отношение к нему и к Фере. Но если какие-то изменения и произошли, то только в худшую сторону. Замечательный аппетит Феры и ее склонность побездельничать раздражали и оскорбляли вспыльчивую властную Джесаллу, а Толлер никак не мог заставить Феру изменить привычки. Она заявляла, что имеет право быть такой, какая есть, и не обязана потакать чьим-то прихотям. А Толлер считал, что имеет право жить в фамильном доме Маракайнов; и хотя Джесалле был нужен только предлог, чтобы выселить их из Квадратного Дома, Толлер из чистого упрямства удерживался от поисков другого пристанища.

Однажды утренним днем Толлер размышлял о своих семейных делах, гадая, долго ли еще удастся поддерживать неустойчивое равновесие, когда в сарай, где он отвешивал нарезанное стекловолокно, вошел Харгет.

Харгет был тощий суетливый человек сорока с небольшим лет, и все у него – нос, подбородок, уши, локти, плечи, – казалось, состояло из острых углов. Сейчас он суетился сильнее, чем обычно.

– Пошли, Толлер, – позвал он, – нужны твои крепкие мускулы.

Толлер отложил совок.

– И что я должен делать?

– Ты вечно жалуешься, что тебе не дают работать с военными машинами, так вот тебе случай.

Харгет подвел его к небольшому передвижному крану, который установили на площадке между двумя мастерскими. Обычная конструкция из бревен стропильника, только зубчатые колеса, которые, как правило, делают из бракки, у этого крана были отлиты из созданного на опытной станции сероватого композита.

– Скоро должен прибыть магистр Гло, – сказал Харгет. – Он собирается продемонстрировать эту зубчатую передачу финансовому инспектору принца Пауча. Мы сейчас проведем пробное испытание. Проверь тросы, получше смажь шестерни и нагрузи короб камнями.

– Ты сказал, военная машина, – заметил Толлер, – а это просто кран.

– Армейским инженерам приходится строить фортификации и поднимать тяжелое оборудование, так что это – военная машина. А бухгалтеры принца должны остаться довольными, иначе мы лишимся финансирования. Иди работай. Гло приедет через час.

Толлер кивнул и начал готовить кран. Солнце прошло еще только половину пути до Верхнего Мира, но ветра не было, и температура воздуха неуклонно поднималась. Близлежащая дубильня добавляла свои ароматы в и без того удушливую атмосферу станции. Толлер поймал себя на том, что мечтает о кружке холодного пива. В районе Набережных имелась лишь одна таверна, да и та настолько мерзкая, что у него не возникало ни малейшего желания послать туда помощника за образцами их товара.

С тоской он подумал: как ничтожна награда за добродетельную жизнь! В Хаффангере по крайней мере было чем дышать.

Не успел Толлер нагрузить короб камнями, как послышались крики возницы и стук копыт. В ворота станции вкатился щегольской красно-оранжевый фаэтон магистра Гло. Среди замызганных домишек фаэтон выглядел нелепо. Он остановился у конторы Харгета, и из него вылез Гло, который сначала поругался с возницей и лишь потом поздоровался с Харгетом, робко топтавшимся рядом. С минуту они о чем-то тихо переговаривались, затем пошли к крану.

Гло зажимал нос платком, а красное лицо и некоторая нетвердость походки свидетельствовали о том, что он уже приложился к бутылке. Толлер, улыбаясь, покачал головой; при всем почтении к магистру его изумляла та целеустремленность, с которой старик продолжал превращать себя в человека, непригодного для высокого поста. Заметив, что несколько проходивших мимо рабочих прикрыли лица ладонями и зашептались, Толлер перестал улыбаться. Ну почему Гло не дорожит своим достоинством?

– Вот ты где, мой мальчик! – воскликнул магистр, увидев Маракайна. – А знаешь, ты еще больше стал напоминать мне меня в… гм… молодости. – Он пихнул Харгета локтем. – Видишь, какой атлет, Боррит? Вот каким я был.

– Да, магистр, – ответил Харгет, даже не пытаясь изобразить восхищение. – Здесь шестерни из старой смеси номер 18, но мы испробовали на них низкотемпературную выдержку и получили весьма обнадеживающие результаты. Конечно, этот кран в общем-то только макет в натуральную величину, но я уверен, что мы двигаемся в правильном направлении.

– Я тебе верю, но позволь мне посмотреть его в… гм… работе.

– Разумеется. – Харгет кивнул Толлеру, и тот приступил к испытанию.

Кран спроектировали для двух работающих, но Толлер легко справлялся и в одиночку. Несколько минут он под командованием Харгета поворачивал стрелу и демонстрировал, с какой точностью машина кладет груз. Он старался действовать очень плавно, избегая ударов в зубчатых передачах, и после демонстрации движущиеся части крана остались в отличном состоянии. Ассистенты и рабочие, которые собрались посмотреть, начали расходиться, и Толлер уже опускал груз на место, когда вдруг собачка храпового механизма, управляющего спуском, дробно застучала и срезала несколько зубьев на главной шестерне. Короб с грузом начал падать, затем барабан заклинило, трос перестал разматываться, и кран, которым Толлер продолжал управлять, опасно накренился. Несколько рабочих бросились к нему и, навалившись на поднявшуюся опору, прижали ее к земле. Кран был спасен.

– Поздравляю, – злобно сказал Харгет, когда Толлер отошел от поскрипывающей конструкции. – Как тебе это удалось?

– Если бы вы сумели сделать материал прочнее остывшей каши, ничего бы… – Внезапно Толлер увидел, что за спиной у Харгета упал магистр Гло. Он лежал, прижавшись щекой к засохшей глине, и не шевелился. Испугавшись, что в Гло угодил отлетевший зуб шестерни, Толлер подбежал к магистру и опустился на колени. Бледно-голубые глаза повернулись к нему, но пухлое тело даже не пошевелилось.

– Я не пьян, – промямлил Гло уголком рта. – Унеси меня отсюда, мой мальчик. Я, кажется, наполовину мертв.

* * *

Фера Риву неплохо освоилась с новым образом жизни на Зеленой Горе, но никакими уговорами Толлер не мог заставить ее сесть верхом на синерога или хотя бы на животное поменьше – белорога, которого женщины часто предпочитали. Поэтому, когда Толлер хотел вместе с женой выбраться с Горы глотнуть свежего воздуха или просто сменить обстановку, приходилось отправляться на своих двоих. Он не любил ходить пешком, но Фера считала это единственным способом передвижения, если в ее распоряжении не имелось экипажа.

– Я проголодалась, – объявила Фера, когда они дошли до Площади Мореплавателей в центральном районе Ро-Атабри.

– Конечно, – сказал Толлер, – еще бы. Ведь после второго завтрака уже почти час прошел.

Она пихнула его локтем в ребро и игриво улыбнулась.

– Ты ведь не прочь подкрепить мои силы, а?

– Тебе не приходило в голову, что в жизни есть не только секс и еда?

– Еще вино. – Заслонив глаза от солнца утреннего дня, она внимательно изучала лотки со сладостями, занимавшие весь периметр площади. – Пожалуй, я съем медовую коврижку и, может быть, запью ее кейльским белым.

Продолжая протестовать, Толлер купил желаемое, и они уселись на скамейку лицом к статуям знаменитых имперских мореходов прошлого.

Площадь окружали коммерческие и общественные здания; их каменные стены различных оттенков украшали традиционные колкорронские узоры из переплетенных ромбов. Деревья на различных стадиях созревания и яркие наряды прохожих вносили свою лепту в цветовые контрасты. Веял приятный западный ветерок.

– Должен признать, – сказал Толлер, потягивая холодное легкое белое вино, – что прохлаждаться здесь куда приятнее, чем ишачить на Харгета. Никак не могу понять, почему научно-исследовательская работа непременно связана со зловонием.

– Бедненький! – Фера стряхнула с подбородка крошку. – Если хочешь узнать, что такое настоящая вонь, поработай на рыбном рынке.

– Нет уж, спасибо, мне и здесь неплохо, – ответил он. Шел двадцатый день с тех пор, как у магистра Гло случился удар, и Толлер по-прежнему был подмастерьем, но теперь условия его работы изменились. У Гло парализовало левую половину тела, и ему понадобился личный служитель, желательно с крепкими мускулами. Эту должность предложили Толлеру, и он, сразу же согласившись, переехал с Ферой в просторное жилище Гло на западном склоне Зеленой Горы.

По сравнению с Мардаванскими Набережными новая работа казалась просто раем, и кроме того, она разрешала трудную ситуацию в доме Маракайнов. Что ж, Толлер старался чувствовать себя довольным. Однако временами, когда он сравнивал свое лакейское существование с жизнью, которую выбрал бы себе сам, его охватывали тоска и беспокойство, но он никому об этом не говорил. С другой стороны, Гло оказался тактичным хозяином и с тех пор, как частично восстановил подвижность, старался реже пользоваться услугами Толлера.

– Магистр Гло нынче утром вроде занят, – заметила Фера. – Куда бы я ни пошла, везде в доме слышала, как стучит и щелкает его мигалка.

Толлер кивнул.

– В последнее время он много разговаривал с Тансфо. По-моему, его тревожат доклады из провинций.

– Но ведь не чума же на нас надвигается? Ведь нет, Толлер? – Фера передернула плечиками от отвращения. – Терпеть не могу больных!

– Не волнуйся! Судя по тому, что я слышал, эти больные не долго будут тебе надоедать. Часа два в среднем.

– Толлер! – Фера смотрела с упреком, рот ее приоткрылся, а кончик языка был измазан начинкой от медовой коврижки.

– Тебе не о чем беспокоиться, – ободряюще сказал Толлер, хотя – как он узнал от Гло – в восьми далеко отстоящих друг от друга местах началось действительно что-то вроде чумы. Первыми о вспышках сообщили дворцовые войска провинций Кейл и Миддак, затем более удаленных и не таких значительных районов: Сорка, Меррил, Падал, Баллин, Ялрофак и Лунгл. После этого на несколько дней наступило затишье, и Толлер знал: власти наперекор всему надеются, что болезнь сошла на нет и метрополия Колкоррон со столицей не пострадают. Он понимал их чувства, но оснований для оптимизма не видел. Если птерта умудрилась так резко увеличить силу и радиус поражения, о чем свидетельствовали донесения, то, по мнению Толлера, она себя еще покажет.

Передышка, которой наслаждались люди, могла означать, что птерта ведет себя подобно разумному и безжалостному врагу: она успешно испытала новое оружие, затем отступила, чтобы перегруппироваться и подготовиться к главному удару.

– Пора возвращаться в Башню. – Толлер осушил фарфоровый стаканчик и поставил его под скамейку, чтобы продавец потом забрал. – Гло желает принять ванну до малой ночи.

– Хорошо, что я не должна помогать.

– А знаешь, он мужественный человек. Я, наверно, не смог бы жить калекой, а от него не услышишь ни единой жалобы.

– Зачем ты все время говоришь о болезнях! Ведь помнишь, что я этого не люблю. – Фера встала и разгладила тонкую ткань своего платья. – У нас еще есть время пройтись до Белых Фонтанов?

– Несколько минут.

Взявшись за руки, они пересекли Площадь Мореплавателей и пошли по оживленному проспекту к городскому саду. Фонтаны, украшенные скульптурами из белоснежного падалского мрамора, рассеивали в воздухе освежающую прохладу. Меж островками яркой листвы прогуливались группы людей, многие с детьми. То и дело, дополняя идиллию, над этой безмятежной сценой звучал их смех.

– Пожалуй, все это очень похоже на цивилизованную жизнь, – сказал Толлер. – Одно плохо, хотя это только моя личная точка зрения, – все это слишком… – Он не договорил: с ближайшей крыши пронзительно затрубил горн, и эти звуки тут же подхватили другие горны в разных частях города.

– Птерта! – Толлер вскинул взгляд к небу. Фера прижалась к нему.

– Это какая-то ошибка, да, Толлер? Они ведь не залетают в города?

– Все равно с улицы лучше уйти. – Толлер повел ее к зданиям в северной стороне сада. Все вокруг смотрели на небо, но такова была сила привычки, что мало кто спешил в укрытие. В жестокой войне с птертой давным-давно установился паритет, и вся цивилизация строилась на основе постоянной и предсказуемой схемы поведения противника.

Дикой казалась сама мысль, что коварные шары могут вдруг коренным образом изменить свои привычки. Толлер разделял это мнение, но вести из провинций заронили глубоко в его сознание зерна беспокойства. Если птерта могла измениться в чем-то одном, то кто знает?..

Где-то слева вскрикнула женщина, и этот короткий нечленораздельный звук вернул Толлера к реальности. Он посмотрел в ту сторону, откуда донесся крик, и увидел, как в конусе солнечного сияния опускается сине-пурпурный шар прямо в центре сада на многолюдную площадь. К сигналам горнов присоединились вопли толпы. Фера окаменела от ужаса, заметив, что птерта лопнула.

– Скорее! – Толлер схватил ее за руку и помчался к колоннаде, окружающей здание с севера. Они неслись скачками по открытому месту, и Толлеру некогда было высматривать другие птерты, но этого уже и не требовалось. Шары дрейфовали на виду между крышами, куполами и трубами в спокойном солнечном свете.

Любому в Колкорронской империи когда-нибудь снился такой кошмар: человек среди полчищ птерты на открытом месте. На протяжении следующего часа Толлер пережил этот кошмар наяву. Более того, ему пришлось увидеть и не такие ужасы. По всему городу с небывалой дерзостью на улицы, поблескивая, спускались птерты. Они наводняли сады, дворики, неспешно пересекали городские площади, прятались под арками и в колоннадах. Разъяренная толпа спешно их уничтожала, но действительность была страшнее любого ночного кошмара. Толлер не сомневался, что десант состоит из птерты нового вида.

Это явились сеятели чумы.

На всем протяжении долгой истории дебатов о природе птерты сторонники теории некоторой ее разумности всегда указывали на тот факт, что она избегает больших городов. Ведь напади птерта на город хоть целой тучей, в условиях хорошей видимости среди городской застройки ее быстро уничтожат. Утверждалось, что птерта заботится не о самосохранении, а о том, чтобы не потерять множество шаров даром в бесполезных атаках. Теория выглядела убедительно – пока радиус поражения птерты ограничивался несколькими шагами.

Но Толлер сразу интуитивно почувствовал, что багровые шары, плывущие по Ро-Атабри, разносят чуму. Можно их всех уничтожить, но много людей погибнет от нового вида ядовитой пыли, убивающей на большом расстоянии. И ужас на этом не кончится, ибо по новым суровым законам борьбы каждая жертва за короткие оставшиеся ей часы заразит и уведет за собой в могилу дюжину, а то и несколько дюжин других.

Прошел час, пока переменившийся ветер не положил конец первой атаке на Ро-Атабри, но теперь каждый – мужчина, женщина или ребенок – внезапно стал возможным смертельным врагом, и кошмар, казалось, не кончится никогда…

* * *

Ночью прошел редкий дождь, и сейчас, в первые тихие минуты после восхода солнца, с Зеленой Горы город выглядел незнакомым. Гирлянды клочковатого тумана укрывали Ро-Атабри лучше, чем одеяло противоптертовых экранов, которое висело над городом со времен первой атаки, почти два года назад. Из золотистой дымки на востоке вырастали треугольные очертания горы Опелмер, и ее вершина окрасилась первыми лучами красноватого солнца.

Толлер проснулся рано. С недавних пор сон его стал беспокойным. Он решил встать и в одиночестве прогуляться по территории Башни.

Сначала он обошел сетки внутреннего защитного экрана и проверил надежность их крепления. До нашествия чумы экраны устанавливали только в сельской местности, и в те времена достаточно было простых сеток. Теперь же и в городе, и в деревнях пришлось возводить более сложные экраны. Вокруг охраняемых мест надо было создавать тридцатиярдовые буферные зоны. Яд птерты разносился в горизонтальном направлении, поэтому для крыш большинства зданий годился один слой сетки. Но по периметру оказалось совершенно необходимо ставить двойную экранировку с широким зазором и крепкими подпорками.

Потакая Толлеру, магистр Гло возложил на него – в дополнение к обычным обязанностям – ответственную, а в чем-то и опасную задачу руководить сооружением экранов для Башни и нескольких других домов ученых. От ощущения, что наконец-то он занят важным и полезным делом, Толлер стал спокойнее; ну и риск при работе на открытой местности тоже давал удовлетворение.

Боррит Харгет внес свой вклад – новое противоптертовое оружие. Он разработал странный с виду метательный снаряд в форме уголка, который летел быстрее и дальше, чем стандартная колкорронская крестовина, и в руках сильного мужчины мог поражать шары на расстоянии более чем в сорок ярдов.

Пока Толлер руководил постройкой защитных экранов, он в совершенстве овладел искусством обращения с новым оружием и гордился тем, что из-за птерты не потерял ни одного рабочего.

Но строительство закончилось, и новый этап в жизни Толлера – тоже. Его угнетало чувство, будто он попался как рыба в сеть, причем расставленную своими же руками.

Он должен был радоваться, что остался жив и здоров, имеет пищу, кров и страстную женщину, в то время как новая заразная форма птертоза истребила более двух третей населения империи. Но ему по-прежнему казалось, что жизнь проходит зря. Инстинктивно отрицая учение Церкви о бесконечной последовательности воплощений то на Мире, то на Верхнем Мире, он знал, что ему дарована лишь одна жизнь, и перспектива впустую растратить ее остаток была невыносима.

Несмотря на бодрящую свежесть утреннего воздуха, грудь Толлера тяжело вздымалась. Он будто задыхался, и его охватило состояние, близкое к иррациональной панике. Отчаянно желая избавиться от него, Толлер сделал то, чего не делал со времен ссылки на Хаффангер.

Он открыл ворота во внутреннем экране Башни, пересек буферную зону и вышел за внешний экран – постоять на незащищенном склоне Зеленой Горы.

Перед ним на целую милю простирались пастбища, с давних пор принадлежавшие сословию ученых, а нижний их край скрывался за деревьями и полосой тумана.

Воздух был неподвижен, и опасность нарваться на шальную птерту не грозила, но символический акт непослушания снял накопившееся внутреннее напряжение.

Толлер отцепил от пояса птертобойку и собрался спуститься вниз по склону, но тут неожиданно его внимание привлекло какое-то движение у нижнего края пастбища. На просеке лесочка, отделявшего территорию ученых от городского района Силарби, появился одинокий всадник.

Толлер вытащил любимую подзорную трубу, посмотрел в нее и увидел, что всадник– королевский посланник: на груди у него красовался синий с белым символ курьера – перо и меч.

Заинтересовавшись, Толлер присел на выступ вроде скамейки и стал наблюдать за гостем. Ему вспомнился предыдущий случай, когда прибытие королевского посланника освободило его от прозябания на опытной станции в Хаффангере. Сейчас обстоятельства были совершенно иными. После скандала в Радужном Зале Большого Дворца магистра Гло перестали замечать. В прежние времена гонцы часто привозили секретные королевские послания, которые нельзя было доверить солнечному телеграфу, но теперь просто не верилось, что король Прад желает связаться с магистром Гло по какому бы то ни было поводу.