Загадка смерти генерала Скобелева

Поэтому он просит Лаврова назначить ему свидание в укромном нейтральном месте, где они могли бы обсудить на свободе все то, что имеет сказать ему Скобелев. Петр Лавров, этот крупный философский ум и теоретик революции, в делах практики и революционной политики оказывался очень часто настоящим ребенком. Он наотрез отказался от предлагавшегося ему свидания, и так как в ту минуту в Париже не оказалось никого из достаточно компетентных и осведомленных революционеров (народовольцев), которым он мог бы сообщить о полученном им предложении, на этом и кончилось дело».[26]

Попытка Скобелева установить контакт с одним из известных идеологов народовольцев, видимо, была вызвана начавшимся сближением некоторых офицеров с членами военной организации партии «Народная воля». В частности, известно, что в 1882 году «майором Тихоцким велись в Петербурге беседы на политические темы с генералом Драгомировым, занимавшим тогда пост начальника Николаевской академии Генерального штаба. Разговоры эти, которые касались, между прочим, вопроса о задачах военной революционной организации, Драгомиров заключил, по словам Тихоцкого, следующею дословною фразою: „Что же, господа, если будете иметь успех – я ваш“».[27]

Но Драгомиров еще со времен русско-турецкой войны был одним из наиболее близких к Скобелеву людей. Советский историк В. Б. Велинбахов считает, что предпринятые «белым генералом» шаги в отношении Лаврова в значительной степени связаны с теми переговорами, которые велись Драгомировым в Петербурге.[28]

Конечно, Скобелев не был революционером и, безусловно, ни в коей мере не сочувствовал идеалам «Народной воли». Его попытки установить отношения с подпольем диктовались совершенно иными соображениями, ведь не зря друзья называли Михаила Дмитриевича «господин первый консул».

Хорошо знавший Скобелева, В. И. Немирович-Данченко так объяснял его поведение: «Я только из вашей статьи узнал, что в 1882 г. Скобелев искал в Париже свидания с Лавровым. В половине 80-х годов я, однако, слышал в Петербурге, что он через генерала… (похоже, что речь идет о М. И. Драгомирове. – Авт.) пробовал закинуть ниточку в революционные кружки. Это тогда меня не особенно удивило. Чтобы понять Скобелева, надо помнить, что это был не только человек огромного честолюбия, но, когда надо было, и политик – политик даже в тех случаях, когда могло казаться, что он совершает политические бестактности. В последние годы он, несомненно, создал себе такое кредо: правительство (в смысле старого режима) отжило свой век, оно бессильно извне, оно также бессильно и внутри. Революционеры? Они тоже не имеют корней в широких массах. В России есть только одна организованная сила – это армия, и в ее руках судьбы России. Но армия может подняться лишь как масса, и на это может ее подвинуть лишь такая личность, которая известна всякому солдату, которая окружена славой сверхгероя. Но одной популярной личности мало, нужен лозунг, понятный не только армии, но и широким массам. Таким лозунгом может быть провозглашение войны немцам за освобождение и объединение славян. Этот лозунг сделает войну популярною в обществе. Но как ни слабы революционные элементы, и их, однако, игнорировать не следует – по меньшей мере как отрицательная сила они могут создать известные затруднения, а это нежелательно».[29]

Скорее всего так оно и было. «Цель оправдывает средства!» – лозунг вполне приемлемый для «белого генерала», любившего повторять: «Всякая гадина может когда-нибудь пригодиться. Гадину держи в решпекте, не давай ей много артачиться, а придет момент – пусти ее в дело и воспользуйся ею в полной мере… Потом, коли она не упорядочилась, выбрось ее за борт!.. И пускай себе захлебывается в собственной мерзости… Лишь бы дело сделала!»[30]

Можно не сомневаться, если бы Скобелеву удалось подольше пробыть за границей, то он наладил бы связи с политической эмиграцией. Но его поездка в Париж прервалась грозным окриком из Петербурга, и он был вынужден срочно выехать в Россию.

Аудиенция в Зимнем

Можно только догадываться, с каким чувством возвращался Скобелев в Россию. С дороги он с горькой иронией писал Аксакову: «Меня вызвали по Высочайшему повелению в Петербург, о чем, конечно, поспешили опубликовать по всей Европе, предварительно сообщив, как ныне оказывается, маститому и единственному надежному защитнику нашего родного русского царского дома – кн. Бисмарку…»

Внутренне он был готов даже к отставке. Однако, переехав границу, несколько приободрился. Причина – горячие овации и заверения в поддержке многочисленных друзей, особенно военных, настроенных весьма решительно и разделявших позицию «белого генерала».

Высшее руководство России было поставлено Скобелевым в довольно затруднительное положение. Несмотря на вызванный им в Европе политический скандал, оно не могло отправить генерала в отставку, понимая, что подобное решение вызовет взрыв возмущения не только у русской общественности, но и в армии. Кроме того, военный и административный авторитет Скобелева был так высок, что его отставка в гораздо большей степени подорвала бы устои армии, чем его политические выходки. Это также не могло не принимать во внимание царское правительство.

Да и сам генерал, прибыв в Петербург, не сидел сложа руки. У него имелось немало доброжелателей в высших кругах, и чтобы смягчить предстоящий прием у государя, были нажаты многие пружины. В этом направлении, например, действовали и граф Игнатьев, и Катков, который в передовых статьях «Московских ведомостей» старался сгладить неблагоприятное впечатление от парижского выступления Скобелева, пользуясь поправками в интервью генерала с английскими и немецкими корреспондентами.

Военный министр генерал Ванновский встретил Скобелева выговором, но последний «как высокопревосходительный» (Ванновский был только «превосходительный») принял наказание довольно фамильярно, сказав, что сам сожалеет о случившемся.

Своими размышлениями о дальнейшей военной карьере Михаила Дмитриевича военный министр поделился с Перетцем: «Нельзя ему доверить корпуса на западной границе, – сейчас возникнут столкновения с Германией и Австрией, – может быть, он даже сам постарается их вызвать… Скобелева надо поставить самостоятельно. Главнокомандующий он был бы отличный, если же подчинить его кому-нибудь, то нельзя поздравить то лицо, которому он будет подчинен: жалобам и интригам не будет конца».[31]

Таким образом, можно было ожидать, что беспокойный генерал получит назначение вроде туркестанского генерал-губернатора. Сама по себе мысль поставить Скобелева начальником края, который он очень хорошо знал, имела свою логику и никого бы не удивила. Очень возможно, что на этом посту Михаил Дмитриевич чувствовал бы себя довольно независимо. При иных обстоятельствах генерал ничего не имел бы против такого назначения, но в тот период, когда в Западной Европе загорелась его звезда, отъезд в далекий Туркестан, хотя бы и в качестве генерал-губернатора, мог рассматриваться только как почетная ссылка.

Вопреки ожиданиям встреча Скобелева с Александром III прошла благополучно. Как Михаилу Дмитриевичу удалось отвести от себя императорский гнев, неизвестно до сих пор. Терялись в догадках и современники. Вот что рассказывал А. Витмер об этой встрече со слов дежурного свитского генерала. Император, «когда доложили о приезде Скобелева, очень сердито приказал позвать приехавшего в кабинет. Скобелев вошел туда крайне сконфуженным и по прошествии двух часов вышел веселым и довольным». Передавая распространившееся тогда мнение, Витмер добавляет: «Нетрудно сообразить, что если суровый император, не любивший шутить, принял Скобелева недружелюбно, то не мог же он распекать целых два часа! Очевидно, талантливый честолюбец успел заразить миролюбивого государя своими взглядами на нашу политику в отношении Германии и других соседей».[32]

В. И. Немирович-Данченко писал об аудиенции у царя: «В высшей степени интересен рассказ его (Скобелева. – Авт.) о приеме в Петербурге. К сожалению, его нельзя еще передать в печати. Можно сказать только одно – что он выехал отсюда полный надежд и ожидания на лучшее для России будущее».[33]

Внешние успехи в Петербурге не сняли у Скобелева внутреннего напряжения. Он понимал, что идет по ниточке, которая в любую минуту может порваться. Его не покидали дурные предчувствия. Примечателен в этом плане разговор Скобелева с Дукмасовым – его адъютантом времен Балканской кампании. «Это постоянное напоминание о смерти Михаилом Дмитриевичем, – вспоминал Дукмасов, – крайне дурно действовало на меня, и я даже несколько рассердился на генерала.

– Что это вы все говорите о смерти! – сказал я недовольным голосом. – Положим, это участь каждого из нас, но вам еще слишком рано думать о могиле… Только напрасно смущаете других. Ведь никто вам не угрожает смертью?!

– А почем вы знаете? Впрочем, все это чепуха! – прибавил он быстро.

– Конечно, чепуха, – согласился я».[34]

Похожий разговор приводит в своих воспоминаниях В. И. Немирович-Данченко. «Я уже говорил о том, как он не раз выражал предчувствия близкой кончины друзьям и интимным знакомым. Весною прошлого года (то есть 1882-го. – Авт.), прощаясь с доктором Щербаковым, он опять повторил то же самое.

– Мне кажется, я буду жить очень недолго и умру в этом же году!

Приехав к себе в Спасское, он заказал панихиду по генералу Кауфману.

В церкви он все время был задумчив, потом отошел в сторону, к тому месту, которое выбрал сам для своей могилы и где лежит он теперь, непонятный в самой смерти.

Священник о. Андрей подошел к нему и взял его за руку.

– Пойдемте, пойдемте… Рано, еще думать об этом…

Скобелев очнулся, заставил себя улыбнуться.

– Рано?.. Да, конечно, рано… Повоюем, а потом и умирать будем…»

22 апреля 1882 года Скобелев отправился в Минск к вверенному ему корпусу. Народ встречал «белого генерала» хлебом-солью. В Могилев, где стояла 16-я дивизия, во главе которой он участвовал в Балканском походе, Скобелев въезжал поздно вечером при свете факелов. Выйдя из экипажа, генерал шел с непокрытой головой по улицам, запруженным встречавшими его людьми. В Бобруйске его приветствовало все духовенство, возглавляемое каноником Сенчиковским.

Возможно, столь яркое проявление народного обожания дало новый импульс «бонапартистским» планам Скобелева. Во всяком случае уже в мае 1882 года во время последней поездки в Париж генерал нарушил «обет молчания». Он открыто фрондировал по отношению к Александру III, выражал свое неодобрение внутренней и внешней политикой правительства, весьма пессимистически высказывался о будущей судьбе России.

Вполне вероятно, что во Франции у «белого генерала» сложился конкретный план действий, для осуществления которого по возвращении домой он начал лихорадочно обращать в деньги все свое имущество. Посетившему его князю Д Д. Оболенскому Михаил Дмитриевич заявил, что собирается ехать в Болгарию, где вскоре начнется настоящая война. «Но надо взять с собою много денег, – добавил он, – я все процентные бумаги свои реализую, все продам. У меня на всякий случай будет миллион денег с собою. Это очень важно – не быть связанным деньгами, а иметь их свободными».

Через несколько дней Оболенский вновь навестил Скобелева. Тот отдавал распоряжения о продаже бумаг, облигаций, золота, акций и т. п. «Все взято из государственного банка, все продано, и собирается около миллиона, – сказал Михаил Дмитриевич, – да из Спасского хлеб продается – он в цене, будет и весь миллион».[35]

Когда в те дни к нему обратились с просьбой одолжить 5000 рублей, обычно исключительно щедрый Скобелев отказал. «Не могу дать никаким образом, – ответил он, – я реализовал ровно миллион и дал себе слово до войны самому не тратить ни копейки с этого миллиона. Кроме жалованья, я ничего не проживаю, а миллион у меня наготове, на случай – будет надобность ехать в Болгарию».

Эта история с миллионом по сей день продолжает оставаться одной из тайн, окружающих имя «белого генерала» То ли он собирал деньги для какой-то политической комбинации, то ли действительно намеревался ехать в Болгарию – нам остается только догадываться.

Под Плевной

В последний год своей жизни М. Д. Скобелев неоднократно возвращался мыслями к Болгарии. Ведь эту страну вместе с другими русскими воинами он освободил от турецкого ига, с ней была связана его слава славянского защитника.

Особенно часто вспоминал «белый генерал» ожесточенные бои под Плевной. Три штурма русских войск отбили засевшие в этом городке турки и лишь после осады сдались на милость победителя. Многократно на белом коне, в белом кителе и белой фуражке водил Скобелев свои войска в атаки и контратаки, личным примером и задушевным словом внушал солдатам уверенность в победу.

– А помнишь, Дукмасов, Зеленые горы? – как-то обратился он к своему адъютанту, неотступно сопровождавшему его во время русско-турецкой кампании.

Конечно, Петр Архипович не мог забыть эти позиции на покрытых пышной зеленью холмах, что возвышались вокруг Плевны. Не раз они переходили из рук в руки.

В середине сентября 1877 года, вступив в командование 16-й пехотной дивизией, генерал-лейтенант М. Д. Скобелев стал полным хозяином зеленогорских позиций. Он немедленно поставил во главе штаба дивизии своего любимца и друга подполковника А. Н. Куропаткина, и эти двое людей стали душою Зеленых гор.

В одну темную, ненастную октябрьскую ночь Скобелев выслал охотников с саперами, и к утру турецкие позиции оказались опоясанными русскими траншеями. Турки пробовали было выбивать русских, но напрасно. В одной из траншей поселился Скобелев вместе с Куропаткиным. Генерал сам отправлял солдат на вылазки против турок, давал им наставления, как биться с врагом, заклепывать орудия, выбивать неприятеля штыками. Если же турки атаковали, Михаил Дмитриевич неизменно возглавлял отражение их удара.

Именно здесь, под Плевной, он стал кумиром солдат. Скобелев не любил пышных речей, предпочитал простой разговор с подчиненными. Вот выстроились добровольцы. Они взялись чуть ли не ползком подобраться к неприятельским траншеям и ворваться в них, дезорганизовав противника и дав возможность подойти основным силам.

Скобелев обходит ряды.

– Ну, молодцы, смотри, сделай дело! – слышится его голос.

– Постараемся, ваше превосходительство! – гремит в ответ.

– То-то постараемся! Надобно, чтобы все чисто было…

– Редуты брали, а тут чтобы осрамиться… Ни в жизнь…

– Редуты, ребята, другое дело. Их взять нужно, а тут только переполоху наделать… Подобрался, кричи «ура» и действуй штыком, пока турок не опомнится, а опомнился, уходи назад. Измором их дойдем, если в честном бою в руки не даются. А чтобы измором взять, покою давать нельзя. Поняли? Начальника, ребята, слушай; сказал он «стой» – ты ни с места. А в разброд будете действовать – самим хуже: перебьют не за понюх табаку.

Однажды Скобелев в сопровождении нескольких офицеров отправился осмотреть передовые позиции. Перейдя Берестовецкий лог, он стал подниматься на окрестные холмы и тут увидел бегущих солдат Владимирского полка. Некоторые были с ружьями, некоторые без них.

– Это что такое? – закричал Скобелев. – Стой! Что это за безобразие? Где офицер?

Подошел испуганный офицер и взял под козырек.

– Объясните, что это значит? – обратился к нему генерал.

– Ваше превосходительство! Турки открыли такой огонь, что нагнали панику на солдат. Мы ничего не могли с ними поделать, – смущенно оправдывался офицер.

– Как вам не стыдно, – загремел Скобелев. – У вас самолюбия нет! Вы своего долга не знаете. Стыдитесь, молодой человек!

Лишь после этого спокойно обратился к солдатам.

– Нехорошо, ребята! – заговорил он. – Вы забыли присягу, данную государю: живота не щадить. Смотрите, загладьте скорее свою страшную вину, иначе я не хочу вас знать, не буду вами командовать. Будьте молодцами, господа офицеры! Соберите ваших людей, разберитесь по ротам и в порядке идите обратно в траншеи.

Сконфуженные солдаты возвратились и под страшным огнем турок выполнили порученное им задание.

Если, встречаясь с солдатом, Михаил Дмитриевич замечал, что у того что-то не в порядке, то не бранил, не кричал на него, не грозил всевозможными карами.

– Как же это ты так, братец? – журил он виноватого. – И не стыдно это тебе? Вот уж от тебя-то никак ничего подобного не ожидал!

– Виноват, ваше превосходительство! – чуть не плачет солдат, удивляясь и в то же время гордясь, что генерал от него не ожидал неисправности.

– Только что разве виноват! Даешь слово, что в другой раз этого не будет?

– Так точно, ваше превосходительство, даю.

– Ну, смотри! Не давши слова – крепись, а давши – держись!

Чаще всего бывало, что после подобного генерального выговора солдат исправлялся и становился образцовым…

Осень быстро переходила в зиму. Начинали трещать морозы, шел снег. Скобелев ухитрился раздобыть для солдат полушубки.

– И меня, господа, – обратился он однажды при обходе траншей к офицерам, – можете поздравить с обновкою! Отец мне прислал прекрасный полушубок и просил, чтобы я постоянно носил его. Только мне он не нравится: весь черный.

Скобелев был несколько суеверен, верил приметам, предчувствиям. Через несколько дней его легко контузило неприятельской пулей, и он, смеясь, говорил, что причиной тому черный полушубок.

Однако этот случай встревожил офицеров.

– Друзья, – сказал Куропаткин, – если генерал будет становиться на банкет и выставлять себя таким образом на показ неприятелю, становитесь и вы тоже. Я уверен, он реже станет рисковать собой.

Так и сделали. Когда в следующий раз Скобелев со дна рва взобрался на банкет и начал рассматривать неприятельские позиции, сопровождавшие его офицеры сделали то же самое. Пули турок сейчас же засвистели над их головами. Скобелев несколько удивленно посмотрел на офицеров, но слез с банкета и пошел дальше. Через несколько шагов он вновь выбрался наверх, и его спутники немедленно подставили и себя под турецкие пули.

– Да чего вы-то торчите здесь? Сойдите вниз! – недовольным тоном сказал генерал.

– Мы обязаны брать с начальства пример, – иронически заметил Куропаткин. – Если вы подвергаете себя опасности, то и нам, подчиненным вашим, жалеть себя нечего!

Михаил Дмитриевич только, молча, пожал плечами, соскочил в ров и пошел дальше.

Но предназначенной ему пули генерал все-таки не миновал. Прошло несколько дней, и он снова был контужен в спину, как раз когда сходил с банкета в ров.

Контузия на этот раз оказалась сильной. Скобелев упал. На помощь к нему кинулись ближайшие офицеры, но генерал уже стоял на ногах, лишь лицо его резко побледнело.

– Ничего, братцы, пустяки! – спокойно произнес он. – Я даже не ранен.

Но вскоре Скобелев почувствовал, что оставаться далее в траншеях не может и, поддерживаемый Куропаткиным и еще одним офицером-казаком Хомячевским, покинул позиции.

Контузия была болезненной, но и в этой ситуации генерал пытался шутить с приходившими навестить его офицерами.

– Это все, господа, черный полушубок, – говорил он, улыбаясь, – не надень я его, наверное, ничего не произошло…

Даже, лежа в постели, Скобелев не переставал распоряжаться делами. Он устроил еще батарею у Брестовца, позади нее расположил перевязочный пункт и через неделю благодаря своей крепкой натуре оправился настолько, что смог сесть на коня и явился на позицию.

– Что же, братцы, – рассуждали, увидя его, солдаты, – если сам генерал идет прямо под пули, так нашему брату, простому нижнему чину и подавно жалеть себя нечего.

Ноябрь подходил к концу. Плохо приходилось Осман-паше в осажденном городе. Близкая развязка чувствовалась всеми. Особенно напряженно ожидали ее на Зеленых горах. Частенько в руки скобелевцев попадали турецкие беглецы, не выдержавшие тягостей блокады. Эти голодные, оборванные люди были так жалки, что их, прежде чем отправлять далее, русские солдаты досыта кормили из своих котлов, оделяли табаком, а иногда давали и одежду.

Однажды казачий разъезд привел к Скобелеву захваченного в плен турка, и тотчас же в зеленогорском отряде разнеслось, что противник уходит, бросив все свои траншеи, окопы, редуты.

Действительно, Осман-паша решил уйти, прорвавшись через блокирующие город войска. Авангард его армии уподобился могучему тарану. Таборы скатились с высот, перешли через, реки и со страшной силой ударили по передовым русским полкам. Обрекши себя на смерть, турецкие бойцы атаковали столь стремительно, что сумели прорвать первые две линии русских траншей. Издали, с тех высот, откуда глядел на бой Скобелев, казалось, будто кровавая река красных турецких фесок вдруг вырвалась из Плевны и бурными волнами ударила по русским. Уверенный в успехе, Осман-паша спустился к реке Вид и уже подъезжал к мосту, когда случайная пуля свалила его с коня.

Подошедшие резервы русских обрушились на неприятеля с трех сторон. Турки обратились в бегство. В этом бою противник потерял убитыми и ранеными около 6 тысяч человек, русские же потери составили 1700 человек.

Раненый Осман-паша, поняв, что ему не вырваться из окружения, 28 ноября выслал к русскому командованию своего адъютанта с объявлением капитуляции. В плен сдались 10 генералов, 2128 офицеров, 41 200 солдат. Это была блестящая победа.

Скобелев послал свои полки занять павшую Плевну. В городке валялись неубранные трупы людей, животных; всюду были видны груды развалин, разрушенные дома, обгорелые бревна. В сумерки в караулку, где находился плененный Осман-паша, примчался «белый генерал», назначенный военным губернатором Плевны.

Скобелев порывисто вошел в помещение и протянул турецкому командующему руку. Обращаясь к переводчику, он сказал:

– Передайте паше, что каждый человек по натуре более или менее завистлив, и я как военный завидую Осману в том, что он имел случай оказать своему отечеству важную услугу, задержав нас на четыре месяца под Плевной.

Паша внимательно выслушал переводчика, потом улыбнулся и проговорил:

– Генерал еще так молод летами, а между тем он успел сделать столь много и так хорошо заявить о себе на военном поприще, что я не сомневаюсь, что если не я, так, может быть, дети мои отдадут ему почтение как фельдмаршалу русской армии.

Наверное, предсказание турецкого командующего сбылось бы, если бы жизнь Скобелева трагически не оборвалась на взлете военной карьеры.

Тайна гостиницы «Англия»

Получив месячный отпуск, 22 июня 1882 года М. Д. Скобелев выехал из Минска в Москву. Его сопровождали несколько штабных офицеров и командир одного из полков барон Розен. По обыкновению Михаил Дмитриевич остановился в гостинице «Дюссо», намереваясь 25 июня выехать в Спасское, чтобы пробыть там до больших маневров.

По приезде в Москву Скобелев встретился с князем Д. Д. Оболенским, по словам которого генерал был не в духе, не отвечал на вопросы, а если и отвечал, то как-то отрывисто.

– Да что с вами наконец? – спросил Оболенский. – Сердитесь из-за пустяков. Вам, должно быть, нездоровится?

Скобелев ответил не сразу.

– Да что, – задумчиво протянул он, меряя шагами небольшой кабинет «Славянского Базара», – мои деньги пропали…

– Какие деньги? – удивился князь. – Бумажник украли у вас?

– Какой бумажник! Мой миллион… Весь миллион пропал бесследно.

– Как? Где?

– Да я сам ничего не знаю, не могу ни до чего добраться… Вообразите себе, что Иван Ильич (Маслов, близкий к Скобелеву человек, ведший его хозяйственные дела. – Авт.) реализовал по моему приказанию все бумаги, продал золото, хлеб и… сошел с ума на этих днях. Я и не знаю, где теперь деньги. Сам он невменяем, ничего не понимаю. Я несколько раз упорно допрашивал его, где деньги. Он в ответ чуть не лает на меня из-под дивана. Впал в полное сумасшествие… Я не знаю, что делать.[36]

24 июня Скобелев пришел к И. С. Аксакову, принес связку каких-то документов и попросил сохранить их, сказав: «Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрительным».

На другой день состоялся обед, устроенный бароном Розеном в честь получения очередной награды. За столом находилось шесть-семь человек. В том числе, кроме Скобелева и Розена, адъютант генерала Эрдели, военный доктор Вернадский, личный врач Михаила Дмитриевича, бывший адъютант полковник Баранок.

Скобелева во время обеда не покидало мрачное настроение.

«А помнишь, Алексей Никитич, – обратился он к Баранку, – как на похоронах в Геок-Тепе поп сказал, слава человеческая аки дым преходящий… подгулял поп, а… хорошо сказал».[37]

После обеда вечером М. Д. Скобелев отправился в гостиницу «Англия», которая находилась на углу Столешникова переулка и Петровки. Здесь жили девицы легкого поведения, в том числе и Шарлотта Альтенроз (по другим сведениям ее звали Элеонора, Ванда, Роза) Эта кокотка неизвестной национальности, приехавшая вроде бы из Австро-Венгрии и говорившая по-немецки (на основании чего многие считали ее немкой), занимала в нижнем этаже роскошный номер и была знакома всей кутящей Москве.

Поздно ночью Шарлотта прибежала к дворнику и сказала, что у нее в номере скоропостижно умер офицер Покойника узнали сразу. Прибывшая полиция переправила тело Скобелева в гостиницу «Дюссо». Вскрытие производил прозектор Московского университета профессор Нейдинг. В протоколе было сказано: «Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще так недавно»

Однако никогда раньше Скобелев не жаловался на сердце. Правда, его врач О. Ф. Гейфельдер во время Туркестанского похода находил у генерала признаки сердечной недостаточности: «Сравнительно с ростом и летами пульс у Скобелева был слабоват и мелкий, и соответственно тому деятельность сердца слаба и звуки сердца хотя и частые, но глухие. Этот результат… дал мне основание заключить о слабо развитой сосудистой системе вообще и в особенности о слабой мускулатуре сердца».[38] И тут же, в известной степени опровергая свое заключение, Гейфельдер отмечает совершенно необыкновенную выносливость и энергию Скобелева, который мог сутками без сна совершать длительные переходы верхом, сохраняя бодрость и работоспособность. Это позволяет предполагать, что в действительности сердечная система Скобелева не могла стать причиной преждевременной смерти.

Вокруг трагедии в московской гостинице как снежный ком нарастали легенды и слухи. Высказывались самые различные, даже взаимоисключающие предположения, но все были едины в одном: смерть М. Д. Скобелева связана с таинственными обстоятельствами.

Передавая широко муссируемый слух о самоубийстве, одна из европейских газет писала, что «генерал совершил этот акт отчаяния, чтобы избежать угрожавшего ему бесчестия вследствие разоблачений, удостоверяющих его в деятельности нигилистов». Однако большинство склонялось к версии, что Скобелев был убит, что «белый генерал» пал жертвой германской ненависти. Присутствие при его смерти «немки» придавало этим слухам, казалось, большую достоверность. «Замечательно, – отмечал современник, – что и в интеллигентных кругах держалось такое же мнение. Здесь оно выражалось даже более определенно: назывались лица, которые могли участвовать в этом преступлении, направленном будто бы Бисмарком… Этим же сообщением Бисмарку приписывалась пропажа плана войны с немцами, разработанного Скобелевым и выкраденного тотчас после смерти М. Д. Скобелева из его имения»[39]

Эту версию поддерживали и некоторые представители официальных кругов. Один из вдохновителей реакции князь Н. Мещерский в 1887 году писал Победоносцеву: «Со дня на день Германия могла наброситься на Францию, раздавить ее. Но вдруг благодаря смелому шагу Скобелева сказалась впервые общность интересов Франции и России неожиданно для всех и к ужасу Бисмарка. Ни Россия, ни Франция не были уже изолированы. Скобелев пал жертвою своих убеждений, и русские люди в этом не сомневаются. Пали еще многие, но дело было сделано».[40]

Напомним, что при Александре III распался союз трех императоров (совокупность соглашений между Россией, Германией и Австро-Венгрией) и был заключен русско-французский союз. Естественно, смена внешнеполитического курса России происходила в острой политической борьбе.

По другой версии М. Д. Скобелев отравился бокалом вина, присланным ему из соседнего номера какой-то подгулявшей компанией, поднявшей тост за здоровье «белого генерала». В этом случае подозрение падает на самого императора Александра III, который, как считали, опасался, что Скобелев совершит дворцовый переворот и займет императорский трон под именем царя Михаила.

Некий Ф. Дюбюк со слов председателя 1 – й Государственной думы С. А. Муромцева передавал впоследствии, что будто бы в связи с антиправительственной деятельностью Скобелева был учрежден под председательством великого князя Владимира Александровича особый тайный суд, который большинством голосов (33 из 40) приговорил генерала к смерти, причем исполнение приговора поручили полицейскому чиновнику.[41]

В. И. Немирович-Дзнченко в заграничных публикациях утверждал, что Скобелева убили агенты «священной дружины» по приговору, подписанному одним из великих князей и графом Б. Шуваловым, личным другом императора и влиятельным руководителем этой организации.[42]

Что же представляла собой «священная дружина»? Она была создана для охраны царя, его близких и совмещала в себе черты Третьего отделения, масонских лож и подпольных организаций.