Легкие готовы разорваться. В руках и ногах боль. По лицу струится пот. Тыльной стороной ладони вытираю лоб. Но вскоре сырая вечерняя прохлада проникает под одежду. Меня пробирает озноб. Надо уходить, скорее уходить дальше!
      Слева и справа лес. Впереди виден перекресток, освещенный фарами обоих грузовиков. Со второго соскакивают вооруженные полицейские. Через какую-то минуту пост уже действует. Первая же подъехавшая легковая машина подверглась проверке. Двое полицейских приблизились к «моему» грузовику. Водитель с помощником вышли из кабины и предъявили документы. Один полицейский полез в кузов.
      Я бросился в лес. Шел в темноте, ориентируясь по шуму, доносившемуся с шоссе. Лишь бы не порвать и не запачкать костюма. Ведь мне предстоит появиться на улицах Берлина. Ноги ступали по мягкому мшистому ковру Впереди справа послышался шум моторов. Минут через пять показалась боковая дорога. Разворот на девяносто градусов, и я опять вышел к магистрали, ведущей в столицу. На горизонте пылало зарево огней: Берлин. Теперь до главного контрольного поста вряд ли будет проверка. Этот участок я когда-то проезжал на мотоцикле. Надо спешить.
      Я вышел из лесу и нерешительно двинулся к лугу, окаймленному кустами. Подойдя к шоссе, я увидел, примерно в километре за собой, длинный ряд притушенных фар. Там вовсю шла проверка, осматривали грузы, искали меня. Мне было и смешно и жутко - смешно, потому что я их перехитрил, жутко от мысли, что против меня одного действует огромный, идеально отлаженный полицейский аппарат. Я почувствовал слабость. Может, пойти и сдаться?
      Нет! Но что делать дальше, я еще себе не представлял. Неподалеку раздался громкий выхлоп. Я вздрогнул. У тягача с прицепом на высоких оборотах забарахлил мотор и заглох. Водитель на ходу то включал, то выключал сцепление, пытаясь завести двигатель.
      Вот он, случай…
      Мотор чихал, следовали оглушительные выхлопы. Быстро вверх по откосу!
      Рядом борт прицепа. Я побежал быстрее. Мотор работал с перебоями. Пока он прочихается, мне надо обогнать еще метра на два эту темно-зеленую массу на резиновых шинах. Вот наконец и передний борт прицепа. Мотор загудел ровнее, водитель газовал пока вхолостую. Я поравнялся с дышлом между прицепом и тягачом. Только бы не сорваться…
      Борт тягача был высокий, но ухватиться удалось. Тягач дернулся вперед. Я повис на руках, рывком подтянулся и ощутил подошвами спасительное дышло. Прежде чем забраться в кузов, я немного постоял, пока не унялась дрожь в коленках. Если бы сейчас на дороге оказался патруль, уйти бы я вряд ли сумел…
      Скоро страх прошел. Дома потянулись уже сплошными рядами. Мимо мчались, обгоняя нас, машины и мотоциклы. Зашумел большой город. Берлин.
      Автопоезд остановился у какой-то фабрики. Я мигом выбрался из кузова и нырнул в поток пешеходов. Был час «пик». Люди торопливо шагали по улице. И я шел вместе с ними, направляясь туда, где море огней светилось все ярче и ярче, хотя предпочел бы остаться в темноте.
      Булыжная мостовая. Асфальтовая. Сквер. Автобусы на маленькой площади. Шум городской железной дороги. Станция «Берлин - Адлерсгоф».
      Отряхнув костюм и пригладив волосы, я оглядел себя в зеркало весов-автомата. Может, рискнуть сесть в электричку? Вряд ли они думают, что я уже добрался до Берлина… Правда, у входа на перрон стоит контролер с компостером. А ездить зайцем я не научился.
      Придется топать. Я направился по улице, вдоль которой тянулась линия электрички. Поезда с грохотом проносились мимо, освещая меня прожекторами. Улица с двухсторонним движением, автомобили и мотоциклы мчались мне навстречу или обгоняли меня. А я шагал один-одинешенек. Лишь у следующей станции - Шёневайде - опять появились прохожие. Только сейчас я ощутил, что рубашка прилипла к спине.
      Впереди пожилая женщина тащила два тяжелых чемодана и битком набитую дорожную сумку. На краю тротуара она обессиленно опустила багаж. Люди проходили мимо, не замечая ее. Что мне стоило помочь ей? Три минуты, не больше. Три минуты из жизни, которой ты еще распоряжаешься, хотя и проиграл ее, проиграл инстанции, лишившей меня свободы.
      - Позвольте, я помогу вам.
      Женщина с признательностью поглядела на меня, улыбнулась и кивнула в знак согласия. Я даже не заметил, как почти одновременно со мной к чемоданам подошел уличный регулировщик и тоже предложил свою помощь. Он приветливо кивнул мне. Я попытался ответить ему улыбкой, но из этого ничего не получилось. А мне хотелось дружески, от всего сердца улыбнуться этому широколицему добродушному парню.
      - Вы так любезны, молодой человек, - сказала женщина, войдя в вестибюль станции. - Извините уж, вам нетрудно будет проводить меня до Восточного вокзала?
      Я машинально кивнул, но тут же опомнился.
      - К сожалению, не могу: контролер…
      Серые глаза на добром морщинистом лице вопросительно взглянули. Она понимающе улыбнулась.
      - Ах да, разумеется, я уплачу.
      Я покраснел - она, конечно, сочла меня мелочным и стал придумывать объяснение. Надо что-то соврать, и какое значение имеет правда в моем положении?
      - У меня украли пальто. В пивной. А в кармане бы бумажник.
      - Вы приезжий? - Женщина торопливо полезла кошельком.
      - Нет, нет. Я живу возле Фридрихштрассе, - совсем запутался я.
      Пробормотав извинение, женщина оставила меня с чемоданами и пошла к кассе. Вернувшись, она сунула мне карман билет. На Восточном вокзале, где мы вышли, я поставил чемоданы на перрон. Она вложила мне в руку пятимарковую бумажку и еще раз извинилась.
      - У меня есть сыновья, двое, - сказала она улыбаясь. - Если вдруг с ними случится такая же беда, их тоже кто-нибудь выручит.
      Она кивнула мне на прощание. Я вошел в вагон электрички. Двери захлопнулись. Противный звук для слуха человека, побывавшего в тюрьме. Милая, добрая мамаша, если б ты знала…
      Фридрихштрассе. Что же дальше? Не успеваю оглядеться, как немногочисленные пассажиры исчезают с перрона и я остаюсь на нем один. Нет, не совсем один. Здесь еще полицейские и таможенники. Ну почему я не сошел станцией раньше! Спасаясь от пытливых взглядов, спускаюсь в кассовый зал. Здесь полно народу, толкаются, спешат, просто околачиваются. Надо быстрее смыться и перейти на Запад.
      Протиснувшись к выходу, я сворачиваю направо, затем еще раз направо и топаю по какой-то улице. На углу питаю табличку: «Фридрихштрассе». До границы отсюда недалеко. Если бы она была открыта… но ведь сейчас тысяча девятьсот шестьдесят пятый год!
      Пересекаю широкую улицу: Унтер-ден-Линден. Ярко горят витрины. Прохожих мало. Обхожу освещенные места, однако назойливые фонари преследуют меня на каждом шагу. На следующем перекрестке сворачиваю с Фридрихштрассе. Тротуары тут еще пустыннее. Вокруг высокие здания, которые оживают лишь днем. Безлюдье угнетает меня. Такое чувство, будто ты весь на виду и покуда спрятаться.
      Опять ныряю направо. Сверкающие огни. Изредка проезжают машины. Слева пустырь. Предупреждающие знаки: «Пограничная зона». Мысленно пытаюсь проникнуть туда. Там меня ждет свобода. Но какая? Я оглядываю новостройки Унтер-ден-Линден, ярко освещенные фасады, дальше виднеется стройплощадка на Маркс-Энгельс-платц. Перед внутренним взором, как на киноэкране, возникает страна, по которой я проехал, новые города, новые заводы, школы, больницы, детские сады… родина. В горле застревает комок. Я стискиваю зубы.
      Разве я не причастен ко всему этому? Разве я не готов был защищать родину? Не давал присягу в Народной армии?
      От вопросов закружилась голова, я не мог на них ответить… Вернее, не хотел, уклонялся от ответа, потому что было стыдно произнести его… Это измена, предательство, хотя… Черт возьми, что я предаю? Родину, которая распахивает передо мной лишь тюремные ворота…
      Впереди улицу пересекла патрульная машина. Страх гнал меня дальше. Это же Унтер-ден-Линден! Слева Бранденбургские ворота и… полиция.
      Да что я - спятил? Скорее прочь отсюда!
      Заморосил дождь. Я нырнул в подворотню, потом в другую. Всякий раз, меняя укрытие, я замечал, что дождь усиливается. Стоянье под арками длилось все больше, перебежки делались короче. А куда спешить, когда нет цели? Какая разница - минутой больше, минутой меньше… Если и удастся прорваться в Западный Берлин, там все равно спросят о причине перехода. Ладно, допустим, я навру, не, ведь ничто им не помешает исполнить приговор, вынесенный мне за уголовное преступление. Граница - не помеха, для розыска, его нити протянутся и через Западную Германию, может подключиться даже Интерпол. Стало быт? меня выдадут либо заставят отбывать срок в западногерманской тюрьме… Ну, а если, скажем, объяснить свои действия политическими мотивами? Но выдвинуть политические мотивы - значит признаться в убийстве Мадера! А его не убивал!
      Я с отчаянием озирался вокруг. И почему обо всем этом: я подумал только сейчас, при виде государственной границы? Где же выход, где?
      Глубокая апатия овладела мной. Ветер ворвался ущелье между домами, потрепал мне пиджак, забрался под рубашку, обдав влажным дыханием, и на время разогнал тягостные мысли. Текли часы. Я шагал по незнакомым улицам. Меня знобило, хотелось в тепло, но я не решался зайти в закусочную выпить кофе или рюмку водки.
      У перекрестка я увидел киоск. На удивление он бы еще открыт. Мучительно захотелось есть. В очереди стоял всего четыре человека, но я еле дождался, пока получи две сардельки с булочкой на картонной тарелке. Я тут ж с жадностью проглотил их.
      И лишь потом внимательно огляделся, досадуя на себя, что забыл об осторожности.
      Итак, остаюсь. Здесь, несмотря ни на что, я дома. Н остаться на родине - значит жить вне закона. Я усмехнулся своей наивности. Что же раньше-то думал? Короткое замыкание, нервный шок? Чудно #769;!
 
      - Нет, не чудно #769;. - Мюллер поглядел на меня. - Просто у тебя не было настоящего кореша. Вот из нас с тобой получится пара. Давай смываться, сегодня же ночью.
      - Нет!
      - Неужто раскаялся!
      - Чепуха!
      - Ну так давай попробуем. Со мной не пропадешь. Или хочешь всю жизнь любоваться на свободу через окно с решеткой?
      Ни одной секунды. Потому и бродил по Берлину, искал выхода. Ведь должен же найтись человек, который честно разберется в моем деле! Вот о чем я мечтал…
      - Эх ты, тряпка! Сначала храбришься с отчаяния, а потом смиряешься, как овечка. Только всего-то и понюхал границу, и тут же лапки кверху. Ну ладно, что было дальше?
      - Не так уж много…
 
      Надо было уходить. Я вдруг почувствовал, что за мной наблюдают. Пошарил глазами - не видно ли полицейской формы. Оказалось, на меня смотрела женщина, стоявшая возле киоска. Она была в просторном сером пальто, с поднятым воротником. В правой руке раскрытый зонтик, над самой головой, в левой - тарелка с сарделькой. Женщина медленно приблизилась ко мне.
      - Будьте любезны, подержите секундочку зонтик, - попросила она.
      Я машинально взял зонтик и смущенно смотрел на нее, пока она с аппетитом ела сардельку. По виду женщина была еще не старой. Мне понравились ее белокурые волосы и стройная фигура.
      - Вы простудитесь без пальто. - Она критически оглядела меня.
      Улыбнуться я не успел. К киоску направлялись двое полицейских. Я повернулся, чтобы уйти восвояси, но она не взяла протянутый зонтик. Ее глаза смотрели на меня понимающе.
      - Спокойнее, - шепнула она и прижалась ко мне.
      Я оценил ее находчивость и опустил зонтик пониже. Когда полицейские проходили мимо нас, она меня поцеловала.
      - Только, чтобы выручить тебя, - сказала она смеясь и отступила на шаг. - Некуда деваться и боишься полиции? Знакомо. Пошли, может быть, сумею помочь. - Она взяла меня под руку и увлекла в ближайший переулок. - Выкладывай, на чем погорел.
      - Я? С чего ты…
      - Не ври. А то брошу тут одного, хоть и жаль.
      Мы шли молча по темному переулку. Дождь лил не переставая. Я весь продрог.
      - Говори уж, - потребовала она. - Тогда найду тебе хату да и, может, кое с кем познакомлю. Они выручат.
      - Никто меня не выручит. Мне дали пятнадцать лет, а я удрал. Хотел через границу, понимаешь?
      Опа внезапно остановилась и, прижавшись, заглянула мне в глаза.
      - Хотел? - спросила она тихо. - А теперь передумал, так?
      - Не знаю. И вообще больше ничего не знаю, - ответил я обескураженно. Лишь теперь, услышав ее вопрос, я почувствовал, насколько мною овладела нерешительность.
      - И не пытайся, - сказала она. - Я боюсь за тебя.
      - Почему?
      - Потому, что ты мне нравишься, и все.
      Я оторопело поглядел на нее. Любовные шашни казались мне сейчас просто дикими!
      - Не надейся, - отрезал я.
      - И не думаю. Я живу без всяких иллюзий. Больше рассчитываю на то, что от таких знакомств мне что-нибудь перепадет. Хотя иногда… - Она улыбнулась, взяла меня под руку и потащила дальше. - Ах, что думать о завтрашнем дне! Вот, смотри. Дойдешь до угла, увидишь там пивную. Заходи и жди меня.
      Она взяла зонтик и убежала. «Не в полицию ли? - мелькнула мысль, но я тут же отверг ее: - Проще это было сделать у киоска». Успокоившись, я зашагал дальше.
      Гудящий вентилятор возвестил о близости пивной. Струя теплого, душного воздуха, обдавшая меня сверху, манила, суля блаженство застывшим конечностям. Я осторожно открыл дверь и вошел. Закружились клубы дыма. «Сейчас все обернутся на меня», - подумал я. Но в кишкообразном зале человека три-четыре, не больше, равнодушно посмотрели в сторону дверей и тут же отвернулись. Низенький худощавый бармен за стойкой, наливая пиво, лишь мельком взглянул на меня и кивнул в ответ.
      За столиком в дальнем углу два места были свободны. Два других стула занимала пара; мужчина все пододвигал полную рюмку водки женщине, а она с гримасой отвращения отказывалась. Судя по ее виду, она уже выпила немало. Не успел я спросить, можно ли присесть к ним, как женщина уставилась на меня мутным взглядом, поморгала и вдруг заулыбалась.
      - А-а, явился мой миленок, - сказала она заплетающимся языком. - Садись. - И подвинула ко мне через стол наполненную рюмку.
      Мужчина сердито пялился на меня. Я, не раздумывая, одним глотком осушил рюмку. Сразу приятно обожгло, но еще далеко не согрело. Мой взор притягивали две полные рюмки, которые только что подал официант. Мой «соперник» протянул было руку, но женщина, опередив его, подвинула ко мне подносик.
      - Пей обе, - потребовала она, - и скажи ему, чтобы он от меня отвязался!
      «Соперник» вспыхнул. Он был длинный и тощий. Клетчатый пиджак болтался на костлявых плечах. Злые глаза сверлили меня. Я выдержал его взгляд. Постом положил на стол свои кулачищи.
      - Как хочешь, - пробурчал он. - Раз уж это твой клиент… - Он отвернулся и поискал глазами кого-нибудь из знакомых.
      - Пей, ну! - с пьяной назойливостью твердила женщина.
 
      Ее темные глаза ощупывали меня. Я не отводил взгляда. У нее была маленькая изящная фигура, стареющее, ничем не примечательное лицо с излишком косметики и черные крашеные волосы. Не в моем вкусе.
      - Да пей же! - истерично крикнула она.
      Некоторые посетители с любопытством воззрились на нас. Женщина готова была учинить скандал, если бы я не послушался ее. Однако я избегал всяческого внимания к моей персоне. Может быть, уйти? Но куда, куда?
      Хлопнула дверь. Я обернулся. Моя знакомая по киоску стояла в дверях и оглядывала зал. Увидев меня, она улыбнулась и стала пробираться ко мне между столиками и стульями.
      - О, ты здесь, Эмиль, - обратилась она к моему «сопернику». - Вы уже обнюхались?
      Эмиль презрительно оглядел меня.
      - А я думал, он клиент Моны.
      - Он мой. Уведи пока Мону, нам надое ним потолковать. - Она сняла пальто и повесила его на вешалку прежде, чем я успел ей помочь. Вежливость здесь, видно, не ценилась.
      Эмиль взял Мону за руку и увел в другой угол, где освободилось место.
      - Меня зовут Ингрид, - представилась моя знакомая. Усевшись, она принялась с интересом разглядывать меня. Я тоже рассмотрел ее. Белокурые волосы, маленькое лицо, нос с горбинкой, полные красные губы, в меру подкрашенные, сохранившие естественный цвет. Гибкая фигура. Черный пуловер обтягивал тугие груди.
      Эмиль, прервав наш немой диалог, подсел к нам и заерзал локтями по надраенной до блеска столешнице.
      - Рванул из тюряги, - сообщила ему Ингрид. - Оставил начальнику пятнадцать лет.
      - Угу, - отозвался Эмиль.
      - Пока пусть у меня поживет, - продолжала она, - но долго нельзя, сам понимаешь. Он хочет через границу.
      Я удивленно посмотрел на нее.
      - Так, так, через границу. Тутможно обжечься. За что срок отхватил?
      - За убийство.
      - Политическое?
      - Нет.
      - Младенец. Ладно, главное, что покойник избежал свинцового отравления. Там тебя начнут расспрашивать, почему бежал, да отчего, да по какому случаю. Ясно, и захочется выбить кое-какой капиталец насчет политического преследования и всякое такое…
      - Уж как-нибудь отговорюсь, - вставил я и посмотрел на него с вызовом. '
      Выпитая водка пробудила во мне дух сопротивления. Я вообще не выношу, когда меня поучают. А тут еще этот тип разважничался, словно петух перед курами.
      - Телок, - процедил он. - За «стеной» только две возможности: или тебя выдадут обратно, или оттянешь срок там. Вот тебе и золотая свобода.
      - Я это и без тебя знал, - возразил я упрямо.
      Какое ему дело до меня? Убирался бы к чертям! Но Эмиль и не замечал моей неприязни.
      - Единственное преимущество на Западе, - продолжал он задумчиво, - вот какое: то, что вы, то есть люди, которые не в ладах с полицией, делаете здесь в одиночку, там все это организованно. Там, если ты «свой», укрыться легче.
      - Значит, вроде и свободен, и вроде нет?
      - Точно, - подтвердил Эмиль. - Ну ладно, хата у тебя на первое время есть. - Он ухмыльнулся. - Ингрид еще может кое-когда позволить себе привести парня, который ей нравится, но у которого нет ни шиша.
      Я взглянул на Ингрид. Хотелось как-нибудь смягчить столь грубые слова, но она, ничуть не смутившись, смотрела на меня с улыбкой. Не ожидал я, что в столице среди современных домов, отелей и министерств еще можно встретить подобную публику. Наследие прошлого, увы живучее…
      - Вам, пожалуй, надо смываться, пока не заглянули фараоны, - предложил Эмиль. - Я тут кое с кем повидаюсь, может, они тебя пристроят. Сам понимаешь, работенка будет законникам не по вкусу. А что ты хочешь? С таким шрамом на лбу не покрасуешься. С ходу заметут.
      - Пошли, - сказала Ингрид.
      На улице лил дождь. Зонтик Ингрид был маловат для двоих. Она тесно прижималась, поэтому идти было неловко. Но вскоре подворотня избавила нас от дождя. Ингрид прильнула ко мне. Ее поцелуй отдавал табаком и мятным ликером. Обвив мою шею руками, она целовала меня взасос, а я, задыхаясь, судорожно сжимал ручку раскрытого зонтика.
      Поначалу я растерялся от неожиданности. Мне еще ни разу не доводилось играть пассивную роль в подобной ситуации. Конечно, я понимал, что меня не просто отведут на какую-нибудь квартиру и оставят, а что придется переночевать у Ингрид.
      Мне стало противно. Я был сам себе противен. А что делать? Эмиль был прав. Мол, скажешь и за это спасибо. Ула бесконечно далеко, она стала воспоминанием. И надо радоваться, что Ингрид берет меня к себе ночевать, помогает продлить мне свободу на несколько часов, дней или недель, пока… Я не знал, на что еще надеяться. Разве на какой-нибудь случай.
      Комната у Ингрид была маленькая, мебель старая и разрозненная, но всюду чистота. Греясь у рефлектора, я внушал себе, что мне тут ничего не надо, кроме тепла, крова, убежища от преследователей и человека, который обходился бы со мной как с равным. С равным?.. Да, я и в самом деле ничем не отличался от Ингрид, Моны, Эмиля, я был таким же, как они, отбросом общества.
      - Где-нибудь работаешь? - спросил я уныло.
      - Иногда. - Ингрид громко рассмеялась. - Чтобы не цеплялись.
      - Могла бы устроиться на каком-нибудь заводе… и обошлось бы без этих…
      Я запнулся, боясь задеть ее чувствительное место. Но она, видимо, привыкла говорить об этом так же, как говорят о погоде или о ценах на рынке.
      - Каждый день ровно в шесть вставать и отправляться на работу, да? И вкалывать восемь часов подряд? Нет уж, я с детства привыкла к свободе. Не хочу, чтобы мною командовали.
      - Те, кто тебе платят, все-таки командуют…
      - Но это же совсем другое! Ну ладно, хватит. Да, мне бывает противно. А ишачить каждый день по восемь часов приятнее? Черта с два! Я ведь не спрашиваю, убил ты там кого-то или нет. Если тебя завтра сцапают, то наверняка пожалеешь о том, что сегодня упустил. Соображаешь?
      Она приготовила постель и, нисколько не стесняясь меня, начала раздеваться. Когда мы легли, я подумал: «Эта женщина, наверно, будет последней в моей жизни на долгие годы».
      Примерно через час Ингрид уже крепко спала. Она не слышала, как я оделся и ушел.
      Вскоре я стоял на каком-то мосту и смотрел на черную воду канала, не зная, что делать и куда идти. Я так задумался, что не слышал приближающихся шагов. Кто-то тронул меня за плечо. Свет карманного фонаря ослепил глаза.
      - Кажется, мы знакомы, - произнес низкий голос.
      Передо мной стояли два полицейских. Хрустнула бумага. Световой луч скользнул с моего лица на… мою фотографию.
      - Хотя я вас и не знаю, - ответил я тихо и, к своему удивлению, спокойно, - но я тот, кого вы ищете. - И протянул вперед руки.
      Говоривший басом полицейский еще раз пристально вгляделся в меня и покачал головой:
      - Обойдемся без наручников.
      Наверно, он хорошо понимал, что #769; со мной сейчас творилось. Я шагал с ними в ногу по мокрым улицам, пока нас не подобрала патрульная машина. Я почти радовался, что все кончилось…
 

II