Перед Журавлевым сидел Казалинский – плотного телосложения мужчина лет пятидесяти пяти, с загорелым лицом, с серыми усталыми, но недобро глядевшими глазами, с сединой на висках, в дешевом полушерстяном коричневом костюме. Пиджак был чуть тесноват ему в плечах, и, может быть, от этого он держался скованно, хотя по всем повадкам в нем чувствовался человек, привыкший не смущаться. При первой встрече он показался Журавлеву вполне интеллигентным, по крайней мере внешним видом и осанкой, но впечатление было ложным.
      – Что вы мне подсовываете какую-то липу? – грубым, густым баритоном произнес Казалинский и швырнул на стол три листа, скрепленных маленькой металлической скобочкой.
      Это было заключение экспертов научно-технического отдела о проведенном ими исследовании трех ножей и двух тормозных шлангов автомобиля марки «Жигули» с помощью лазерного микроанализатора.
      – Вы напрасно называете это липой, – спокойно и слегка назидательно заговорил Журавлев. – Суд, любой суд, будет считать это совершенно неопровержимым доказательством. Мой долг предостеречь вас от заблуждений. Вот, прошу вникнуть…
      У Журавлева на отдельном столике лежали под газетой три разномастных ножа: один – складной, второй – финский, с рукояткой в форме козьей ноги, третий самоделка, смастеренная из лезвия опасной бритвы, со сточенным обухом и наборной плексигласовой рукоятью. Журавлев откинул газету и продолжал таким тоном, словно читал лекцию:
      – …Вот смотрите. Эти ножи были изъяты у вас в присутствии понятых. Финка – в гараже, складной и бритва – в принадлежащей вам машине. Ни на одном из них, разумеется, нет видимых следов вещества тормозных шлангов. Но аппарат, производивший анализ, – очень точный и чувствительный аппарат. Он не обнаружил вещества шлангов на финке и складном, а на сделанном из бритвы обнаружил. Почему?
      – Мало чего он там обнаружит… Бред какой-то, – отмахнулся Казалинский.
      Журавлев был терпелив.
      – Хорошо, но все же постарайтесь усвоить – это заключение имеет для суда силу вещественного доказательства. – Он накрыл ножи газетой и продолжал: Скажу более. Следствие располагает еще одним заключением, а именно: надрез на шлангах сделан в тот самый день, когда принадлежащая Короткову машина находилась на автобазе номер два. Это установлено экспертизой совершенно точно. В тот же день вашу машину проверяли на автобазе – развал колес, не правда ли?
      – Да, ну и что? Я туда не приезжал.
      – Машину приводил какой-то молодой человек. Это он?
      – Так, попросил одного.
      – Кто он? Как фамилия?
      – Зовут Сашкой, а фамилию не знаю. Я его всего пару раз видел.
      – Где он живет?
      – Не знаю. Кажется, нездешний.
      – И так вот, без сомнений, доверили машину?
      – А что бы он с ней делать стал?
      – Для чего нужно было резать шланги?
      Казалинский подался вперед, вытянул перед собой руки ладонями вверх.
      – Вот и я спрошу: ну для чего мне резать эти проклятые шланги? Что мне моей базы мало? Еще и это на свою голову?
      – У вас были с Коротковым общие интересы?
      – Были.
      – Какого рода?
      – Известно какого: он мне записочки от Перфильева носил, я исполнял.
      – Вы хотите сказать, что хищения на базе производились по приказу Перфильева?
      – Не хочу. Уже сказал.
      – Значит, главным был Перфильев?
      – Неужели я?..
      Журавлев позвал из-за двери конвойного. Казалинского увели. У Журавлева была давно выработавшаяся манера – кончать допрос на болевой, как он называл, точке. Это часто помогало.
      Достав из сейфа личное дело Казалинского, он еще раз перечитал его.
      Из анкеты явствовало, что гражданин Казалинский 1928 года рождения, беспартийный, образование – семь классов, трудовой стаж с 1945 года – всю жизнь работал, имея дело с материальными ценностями. Он начинал учеником в мясном магазине и дослужился до поста директора овощного магазина. Под судом не был, но под следствием состоял. В трудовой книжке, где значилось, что он был уволен с должности директора по статье Кодекса законов о труде, записано, что ему отказано в праве занимать в торговых организациях должности, связанные с материальной ответственностью. В тот год Казалинский сменил специализацию и стал работать на различных складах и базах. А восемь лет назад сменил и место жительства и приехал сюда, в родной город Журавлева. На центральной базе он за это время прошел путь от кладовщика до директора.
      Журавлева вовсе не интересовало сейчас, кто его продвигал, хотя в делах подобного рода знать это бывает небесполезно. Существенное состояло в том, чтобы точно установить характер субординации в связке Перфильев – Короткой Казалннский. Это Журавлев считал чем-то вроде мерительного инструмента, с помощью которого можно выверить версию о покушении Казалинского на жизнь Короткова и в конце концов определить меру вины каждого.
      Чисто технической, если так можно выразиться, стороной деятельности преступной группы занимался Ковалев, и он быстро продвигался к окончанию. Журавлев должен был не отстать, поэтому он отказался от своего первоначального намерения отложить на несколько дней допросы Короткова, который лежал теперь в изоляторе для подследственных. Журавлев хотел дать ему как следует оправиться после аварии, но врач объяснил, что Короткова, если бы не переломы, хоть сию минуту можно зачислять в авиацию, так что никакими допросами ему не повредишь.
      Журавлев захватил кассетный магнитофон и отправился в изолятор. Кроме магнитофона, у него был небольшой чемоданчик, а в чемоданчике в числе других бумаг имелся один документ. Когда Короткова брали под стражу и переводили в изолятор, среди его вещей обнаружили старый, наверняка военных времен, кожаный кисет, пузатенький и неимоверно тяжелый, набитый под горло, перетянутое шелковым шнурком. В нем оказались перстни, брошки, серьги, браслеты и золотые десятирублевики царских времен. Опись содержимого кисета, лежавшая в чемоданчике, была важным документом.
      Он предвидел, что, несмотря на пренебрежительное к нему отношение, Коротков обрадуется его появлению, и не ошибся. Все подследственные стремятся к какой-то определенности и трудно переносят медленное течение следствия. Коротков не составлял исключения.
      Войдя в палату, Журавлев взял из-за стола стул, поближе подвинул его к кровати и спросил о самочувствии. Коротков не жаловался. Журавлев объяснил, что хочет записать допрос на магнитную ленту, но, может быть, лучше сначала просто поговорить откровенно?
      – Можно и поговорить, – охотно согласился Коротков.
      Журавлев поставил магнитофон на стол, не включив его, заложил руки за спину и прошелся вдоль кровати взад-вперед.
      – Вы, Коротков, при последней нашей встрече сказали инспектору Синельникову, что познакомились сначала с Казалинским, а потом уже с Перфильевым. Обрисуйте, пожалуйста, на какой почве произошло знакомство с Казалинским.
      Коротков здоровой рукой взъерошил свои и без того спутанные волосы и спросил:
      – Вы в колхозе «Золотая балка» с Сидоренковым говорили?
      – Нет, но я знаю, чем он занимается. С ним беседовал работник ОБХСС.
      – Ну так вот… Сидоренкову надо было десять кубометров стройматериалов достать. Он мне сказал, что директор базы Казалинский в принципе всегда готов это устроить, но он терпеть его не может, Сидоренкова то есть. Не хочет с ним связываться. А я ему неизвестен, со мной он согласится иметь деловые отношения. А я внакладе не останусь. Так говорил мне Сидоренков.
      – А почему Казалинский не терпел Сидоренкова?
      – Просто из осторожности. Этот Сидоренков три раза сидел.
      – За что?
      – За такие вот штучки.
      – Но как же вы подошли к Казалинскому?
      – У него есть слабость.
      – А именно?
      – Он любит золотые червонцы царской чеканки.
      – Они у вас были?
      – Не у меня. У Сидоренкова.
      – Такой осторожный человек… – с сомнением сказал Журавлев. – Как же от незнакомого принимать?
      – Я сказал, что от Сидоренкова. Как он просил.
      – Непонятно. Казалинский же его, как вы говорите, боялся. Не увязывается, знаете ли.
      – Все на месте. Клешня не хотел контачить с ним напрямую. А через прокладку не возражал.
      – Вы, значит, служили только прокладкой? – Вопрос был не без подвоха, но Журавлев и не скрывал этого, зная, что Коротков тоже все поймет.
      – Вы ж предлагали откровенно, а сами ловчите. Яне пешка, – сказал Коротков.
      – Я не считаю вас пешкой. Наоборот. – В этих словах Журавлева заключался уже не подвох, а очень опасный для Короткова смысл. И тот опять все оценил.
      – Не надо лишнего, – деланно-умоляюще попросил Коротков. – Я получал свою долю, но не надувайте этот шарик так сильно, может лопнуть.
      Журавлев не собирался разубеждать Короткова, будто имел в виду не то, о чем он подумал, а совсем иное – ну, например, его личные качества.
      – С Александром Антоновичем Перфильевым вы познакомились позже, – сказал он, оставив слова Короткова без внимания. – Как это произошло?
      – Сначала я познакомился с его дочерью.
      – Случайно?
      Коротков ухмыльнулся.
      – С красивыми девочками не знакомятся случайно. Это делается умышленно.
      – По-моему, теперь неоткровенны вы.
      – Есть немного, – жестко сказал Коротков. – А вы ходите вокруг да около. Давайте в лоб.
      – С удовольствием… Я предполагал, что на Перфильева вас вывел Казалинский. Так должно быть по логике вещей. Но я могу и ошибаться.
      – Не ошибаетесь.
      – Значит, это он подсказал относительно Елены Перфильевой?
      – Да.
      – У вас что же, был открытый разговор-мол, сойдись с дочерью, чтобы войти в доверие к отцу?
      – Не так примитивно. Просто затеялся мужской разговор…
      – В первую же встречу?
      – Нет, это было уже после тех десяти кубометров. Мы стали видеться.
      – Ну и?..
      – Казалинский сказал, есть в городе одна девчонка – пальчики оближешь. Жалко, он для нее староват. Да и не очень-то легко подступиться.
      – Мало ли в городе красивых девушек… Он что же, адрес вам сообщил?
      – У нее автомобиль. Он сказал, где она заправляется. И номер машины.
      – А кто она, чья дочь, кем работает Перфильев – не объяснил?
      – Он объяснил: хоть у нее и автомобиль, но девочка, кажется, нуждается в деньгах.
      – Вы не сочиняете? – Для Журавлева все это звучало дико.
      – Сочинить можно и похлеще. Я вам голую правду.
      – Ну и что же дальше?
      – Познакомились. У нее тогда недавно умерла мать. Ездила на юг на моей машине. Она неважно водила. Я ее заодно и подучил. Потом дал взаймы пятьсот.
      – Она вернула?
      – Нет, конечно. Мы собирались пожениться.
      – Казалинский радовался вашему успеху?
      – А как вы думаете?
      Они еще ни разу не притронулись к тому главному предмету, ради которого велся этот долгий разговор, но у Журавлева сложилось отчетливое ошутщение, что Ко-ротков считает подразумеваемый, умалчиваемый предмет совершенно ясным для него, Журавлева. Идя сюда. Журавлев допускал, что Короткое примет ту же линию поведения, какую выстроил Казалинский: сваливать основную вину на мертвого Перфильева. Но из того уже. что было тут сказано, можно сделать заключение: Коротков решил вести себя иначе. Даже если у них с Казалинским существовал на сей счет предварительный сговор. Поэтому Журавлев перескочил через ненужные ему сейчас подробности и приступил к основному:
      – С вашего позволения, давайте определим роли. Образовался, как говорится, триумвират – вы, Казалинский и Перфильев…
      – Не тот порядок, – перебил Короткое. – Казалинский, Перфильев и я.
      – А не желаете поставить себя в середину?
      – Я только передатчик. Ну и приемник, если уж вам так хочется.
      – Значит, главным был Казалинский?
      – Да.
      – А роль Перфильева в чем заключалась?
      – Он выписывал столько материалов, сколько требовал Казалинский.
      – Вы, должно быть, плохо знаете, как распределяются фондируемые материалы. Существует разнарядка.
      – В этой кузне я не разбираюсь. Знаю, что определенным лицам выписывалось больше, чем надо. Их указывал Казалинский. От них я получал деньги, отдавал Казалинскому, а он выделял часть Перфильеву.
      – А вам?
      – Маленькую часть.
      – А что значит – указывал?
      – Казалинский через меня называл Перфильеву фамилии толкачей из тех, которые приезжали что-нибудь получать.
      Тут была некая шаткость. Журавлев отвел взгляд в сторону, сказал как бы в пространство:
      – Такой осторожный человек… – Он в точности повторил ту же фразу, которую произнес иолчаса назад, имея в виду Казалинского. – Непохоже на него. Сам себе искал клиентов… Их было довольно много. Это опасно. Вот с Сидоренковым он вел себя правильно… А здесь, простите…
      – Намек понял. Были клиенты и от меня, – признал Коротков.
      – Мы все это зафиксируем в протоколе. Я не предупреждал вас об ответственности за дачу ложных показаний, но, надеюсь, вы сознаете…
      – Не беспокойтесь, сознаю.
      Журавлев сел за стол и на разлинованных бланках записал по порядку вопросы и ответы. Он записал их в самой сжатой форме. Закончив, прочитал протокол и сказал:
      – Вы подозреваете, что тормозные шланги мог повредить Казалинский?
      – Больше некому.
      – Сейчас вы в этом уверены, судя по вашему тону. Откуда появилась уверенность?
      Не показав вида, Журавлев, однако, был действительно удивлен уверенным тоном Короткова. Если версия о предумышленном убийстве Перфильева верна, Короткову ни с какой стороны не выгодно обвинять Казалинского в покушении на его собственную жизнь, ибо ничто другое не может так подкрепить эту версию. Не иначе Коротков что-то замыслил. Журавлеву пока оставалось только гадать и внутренне поражаться холодной расчетливости этого совсем еще молодого человека. В самый раз было задать себе наивный вопрос: «И откуда такие типы берутся?» Но Журавлев во время работы подобных вопросов самому себе не задавал. Разве что после, по дороге домой.
      – Я говорю, больше некому, – повторил Короткой.
      – Нужна веская причина для таких чрезвычайных мер.
      – Зачем ему свидетель, который все знает?
      – Все-таки одним этим трудно объяснить поведение Казалинского.
      – Чужая душа – потемки.
      – Может быть, есть какие-то другие мотивы?
      И тут Коротков дал осечку. Он спросил:
      – У него?
      Лживые люди, привыкшие врать даже без надобности и по ничтожным поводам, когда, например, у них интересуются: «Ты вчера в кино ходил?», обычно пере-спрашивают: «Кто – я?» Чтобы дать себе время придумать ответ. Тут было нечто похожее, но в вопросе Короткова содержался еще и подтекст, который можно было прочесть и так: «У меня?» Коротков и сам сообразил, что слегка поскользнулся, но это не сбило его с толку. Так как Журавлев счел нужным промолчать, он пояснил:
      – Клешня – страшная личность. Никто не знает, на что он способен.
      – Александр Антонович был другого толка человек, не правда ли?
      – Небо и земля! – воскликнул Коротков. – Александр Антонович – взрослый ребенок.
      Позиции сторон, что называется, окончательно определились. Журавлев подкинул Короткову возможность продемонстрировать свою любовь к покойному Перфильеву.
      – Вы никогда не ссорились?
      – С ним невозможно было ссориться. И потом я намного моложе. Я уважал его. Он, правда, не разрешил Лене выйти за меня замуж до окончания института. Но в общем-то это понять можно. Он был справедливый мужик.
      Ну, разумеется. Все так и должно быть. Кому придет в голову после таких слов подозревать человека в убийстве потенциального тестя?
      Последнюю часть разговора Журавлев не стал оформлять в виде допроса. К сожалению, бумага не способна передать оттенков тона и настроения. Он вынул из чемоданчика опись драгоценностей, дал ее Короткову я сказал:
      – Во время аварии при вас был кисет с драгоценностями. Тут они перечислены. Это все принадлежит вам?
      – Не все, – внимательно прочитав опись, ответил Коротков.
      – Уточните, пожалуйста.
      – Серьги и браслеты не мои.
      – Чьи же?
      – Елены Перфильевой.
      Журавлев вспомнил о настоятельном совете Синельникова дознаться, зачем Коротков приезжал к дочери Перфильева в ночь после несчастья с ее отцом.
      – Вы навещали ее ради этого?
      – Да.
      – Принадлежащие вам ценности хранились у нее?
      – Да.
      – А к чему же было брать ее собственные?
      – На всякий случай.
      – Опасались конфискации?
      – Можно считать и так.
      – Ее драгоценности, значит, нажиты нечестным путем?
      – Кое-что осталось от матери. Кое-что я подарил.
      – А Казалинский не дарил?
      – И он тоже.
      Это Журавлев внес в протокол, попросил Короткова прочесть и подписать его, что тот и сделал.
      Журавлев закрыл чемоданчик, взял магнитофон и сказал:
      – Ну до свидания. Завтра я вас потревожу. Придется доставить вас в управление на очную ставку с Казалинским.

      Маленький кабинет Журавлева был непригоден для очной ставки: в нем едва умещались стол и четыре стула. Коротков будет на каталке. Журавлев пригласил Ковалева, да еще надо усадить отдельскую секретаршу-стенографистку. Выход нерасторопному Журавлеву подсказала сама секретарша: заместитель начальника отдела позавчера отбыл в отпуск, а у него кабинет побольше. Пока утрясался этот пустяковый вопрос, прошло каких-нибудь десяток минут.
      Ковалев уже допрашивал и Казалинского, и Короткова, и их многочисленных клиентов-взяткодателей. Ревизия установила все – или почти все – эпизоды отпуска дефицитных материалов в нарушение законного порядка. ОБХСС неопровержимо изобличил Казалинского в хищении социалистической собственности в особо крупных размерах.
      Задача теперь заключалась в том, чтобы изобличить Казалинского как инициатора создания преступной труппы и как ее руководителя, а также в злоумышленной порче автомобиля Короткова, повлекшей за собой аварию, в результате которой владелец автомобиля получил тяжелые увечья. Вторая половина задачи, собственно, была уже решена-для суда вполне достаточно заключения научно-технической экспертизы.
      Журавлеву, конечно, очень хотелось бы выявить истинную причину гибели Перфильева, но, как и Синельников, он видел, что тут все глухо, прямых улик против Короткова нет и добыть их не удастся…
      В кабинете было два стола – один обыкновенный канцелярский письменный, второй, стоявший перпендикулярно ему, длинный полированный, на хилых ножках. Расположились так: Журавлев сел в кресло за письменный, Ковалев рядом, на углу, Казалинский за длинным, лицом к окнам, а на торце длинного – секретарша. Коротков лежал на каталке с двумя подушками под головой, каталка стояла вдоль длинного стола по противоположную от Казалинского сторону. Перед Ковалевым стоял магнитофон, снабженный микрофоном. Журавлев предупредил Короткова и Казалинского, что все будет записываться на ленту, и приступил к делу.
      – Итак, обращаюсь к вам, Коротков. Расскажите, где, как, когда и с какой целью вы познакомились с гражданином Казалинским.
      Коротков рассказал. Казалинский при этом ерзал на стуле, стул под ним скрипел.
      – Теперь изложите историю вашего знакомства с Еленой Перфильевой.
      Коротков изложил. Казалинский сказал громко;
      – Врет он все, прохиндей. Я ему…
      – Спокойно, – остановил его Журавлев, – Говорить будете, когда вас спросят. – И к Короткову:
      – Расскажите о вашей первой совместной с Казалинским и Перфильевым сделке. В чем она состояла и когда это было.
      – Казалинский мне сказал, что отец Лены может устроить машину. Есть человек, который готов переплатить тысячу. Надо через Лену уговорить Перфильева, а потом сделать ему подарок. Так все и было.
      – Казалинский, что вы скажете по этому поводу?
      – Врет он.
      Журавлев раскрыл папку с закладками, в которой были подшиты разномастные бумаги.
      – Зачитываю собственноручные показания гражданина Соколова. Вашего знакомого, Казалинский. «В августе семьдесят девятого года Казалинский сказал мне, что есть возможность приобрести машину „Жигули“ без очереди. Для этого я должен связаться с Владиславом Коротковым. Он дал мне его телефон в гостинице „Юность“. Коротков при встрече сказал, что это будет стоить на тысячу рублей больше. Я согласился». Казалинский, вы признаете, что этот эпизод имел место в действительности?
      – Да.
      – Коротков, как распределили вы эту тысячу рублей?
      – Казалинский велел купить что-нибудь для Лены рублей за шестьсот, а остальное я оставил себе. Лене купил сережки.
      – В данном эпизоде Казалинский не преследовал цель личного обогащения. В чем, по-вашему, состояла его цель?
      – Замазать Перфильева.
      – То есть вовлечь в преступную группу?
      – Можно называть и так.
      – Расскажите, каким образом и когда состоялась первая сделка, в результате которой Казалинский и Перфильев получили деньги в виде взятки.
      – Это было, кажется, в октябре семьдесят девятого. Сидоренков получал для колхоза «Золотая балка» кровельное железо. Казалинский попросил меня, чтобы я уговорил Перфильева выписать для колхоза больше, чем ему полагалось.
      – Вы опять действовали через Елену Перфильеву?
      – Нет, мы с ним к тому времени были уже на «ты».
      – Перфильев согласился без колебаний? Вы обещали ему вознаграждение?
      – Он тогда пил. Денег не было. Уговаривать особенно не пришлось. А насчет вознаграждения я сказал сразу.
      – Сколько дала эта сделка?
      – Не помню.
      Журавлев опять раскрыл папку на закладке.
      – Вот показания Сидоренкова: «Я дал Короткову тысячу семьсот рублей». Кто из вас и сколько получил?
      – Семьсот взял Казалинский, семьсот я отдал Перфильеву, триста оставил себе. Казалинский сидел на стуле боком, облокотясь правой рукой на спинку. Пальцами левой он барабанил по столу. Журавлев захлопнул папку, положил на нее ладонь.
      – Из материалов дела явствует, что именно с октября одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года подобные сделки приобрели регулярный характер. Вы, Казалинский, на последнем допросе показали, что при этом вы лишь исполняли приказания Перфильева. Он якобы передавал вам записки. Вы по-прежнему утверждаете это?
      – Да. Он приказывал, я исполнял.
      – У вас сохранилась хотя бы одна записка?
      – Кто же такие бумажки собирает?
      – Жаль. Сейчас это послужило бы вам на пользу.
      – Стало быть, не рассчитал.
      – Коротков, что вы можете сказать на сей счет?
      – Никаких записок не было, ничего Перфильев не приказывал, все наоборот. Казалинский через меня передавал ему, что для кого сделать.
      – Следовательно, фактическим организатором и руководителем вашей группы является Казалинский?
      – Да.
      – Гад ползучий, – сказал сквозь зубы Казалинский, посмотрев с прищуром на Короткова.
      – Ведите себя прилично, – сделал ему замечание Ковалев. – Вы не на базаре.
      – Скажите, Коротков, не выражал ли Перфильев желания прекратить все эти преступные сделки?
      Коротков подумал немного.
      – В прошлом году, осенью, был у меня с ним разговор. В трезвом состоянии он очень боялся. Позвонил мне ночью, попросил зайти. Лены не было, ездила в Москву. Александр Антонович весь трясся, хотя и нетрезвый. Баста, говорит, пора кончать, выхожу из компании. Велел передать Казалинскому, что больше между ними ничего нет. Я передал.
      – Как реагировал Казалинский?
      – Скажи, говорит, этому слюнтяю, что поздно хватился. Он у меня, говорит, в кармане.
      – И Перфильев раздумал? Испугался Казалинского?
      – Да.
      – В дальнейшем он не возвращался к этой мысли?
      – Нет.
      – Но во время пикника вы старались от чего-то его отговорить. При этом было произнесено слово «конфискация». Объясните, пожалуйста.
      Казалинский сидел, словно окаменев, и исподлобья глядел на Короткова. Тот тоже поглядел на него, отвернулся и, помолчав, произнес задумчиво:
      – Это была совсем другая мысль.
      – А именно? Уточните, прошу вас.
      – Александр Антонович решил идти с повинной.
      – Когда же он пришел к такому решению?
      – На майские праздники.
      – Казалинский был осведомлен об этом?
      – Конечно.
      – И вы пытались Перфильева отговорить?
      – Я пытался. – Коротков сделал ударение на «я».
      – А что Кааалинский?
      – Он сказал, что Перфильева надо обезвредить.
      – То есть?
      – Убить.
      – Болван! – крикнул, привстав со стула, Казалинский. – Что ты несешь!
      – Да-да, гражданин следователь, – не обращая на него внимания, объяснял Коротков. – И он убеждал меня убить, обещал отдать половину всех денег, какие у него есть. Но я отказался.
      – Гаденыш проклятый, кто тебе поверит?! – закричал Казалинскнй.
      – Правильно, – для одного Журавлева продолжал Коротков. – Pазговаривали с глазу на глаз, не докажешь. Но я говорю чистую правду.
      Заявление Короткова было совершенно неожиданно. Чтобы его переварить и усвоить, требовалось время. Ковалев даже пренебрег чересчур шумным поведением Казалинекого. Журавлев вынужден был признаться самому себе, что сильно недооценил этого «гаденыша проклятого», как, вероятно, недооценивая его и Казалинский.
      Лучший способ отвести от себя подозрения в убийстве изобрести было трудно. Коротков обезоруживал следствие, психологически одним шагом заняв неуязвимую позицию. Казалинского он мог не опасаться, Казалинскому эту карту бить было нечем. Не станет же он в отместку сознаваться, что действительно склонял Короткова к убийству и что тот по его дфосьбе утолил Перфильева.
      И это еще не все. Коротков своим заявлением построил для следствия прочный мостик к автомобильной аварии, к ее причинам.
      – Почему вы умалчивали об атом на допросах? – спросил наконец Журавлев.
      – Побаивался. Надо было все обдумать, – с хладнокровной откровенностью ответил Коротков.
      – Казалинский, вы признаете, что склоняли Короткова к убийству Перфильева?
      – Чушь! Бред собачий!
      – Спокойно. Значит, не признаете?
      – Нет.
      – Вам было известно о намерении Перфильева явиться с повинной?
      – Нет. Это всё сказки. База да, согласен, виноват, судите. А это – нет.
      – Относительно базы вашего согласия не требуется. Там все доказано документально. Перейдем к аварии. Вы, Коротков, высказали на допросе подозрение, что тормозные шланги на вашей машине надрезал Казалинский. Подтверждаете эти свои слова?
      – Да.
      – Вы говорили, что мотивом действий Казалянского служило желание избавиться от вас как от свидетеля и соучастника в преступных сделках.
      – Абсолютно правильно.
      – В свете вашего предыдущего заявления мотивы действий Казалинского выглядят несколько иначе. Как вы считаете?
      – Да не резал я никакие шланги! – криком перебил размеренный диалог Казалинский.
      – Я не у вас спрашиваю. Отвечайте, Коротков.
      – Все понятно. Из-за одних только взяток зачем ему такой грех на душу брать?
      Журавлев обернулся к Казалинскому.
      – Теперь вопрос к вам. Шланги вы не резали собственной рукой. Но я уже объяснил: экспертиза точно установила, что их резали принадлежащим вам ножом, сделанным из бритвы. Это является достаточным доказательством вашей причастности. Вашу машину приводил для проверки на базу некий молодой человек. Кто он? Как его фамилия?
      Он ответил просто:
      – Я вам тоже объяснял: не знаю, два раза всего виделись.
      – Это, наверно, Борька, – сказал Коротков.
      – Кто такой Борька? – спросил Журавлев у Казалинского.
      Тот стукнул кулаком по столу так, что стенографист-ка вздрогнула.
      – Гаденыш ты проклятый!
      – Кто такой Борька? – повторил Журавлев.
      За Казалинского ответил Коротков:
      – Племянник его.
      – Фамилия?
      – Чего не знаю, того не знаю.
      – Как фамилия вашего племянника? – спросил Журавлев, обращаясь к Казалинскому.
      – Петров, – ответил тот странно вдруг севшим голосом. Как будто в легких у него не было воздуха.
      – Иванов, Петров, Сидоров? – насмешливо спросил Ковалев.
      – Это сын моей сестры. Петров.
      – Где живет?
      – В Северном микрорайоне.
      – Адрес?
      – Ломоносова, двенадцать, квартира тридцать четыре.
      – Он в городе?
      – Должен быть.
      Ковалев записал адрес и вышел.
      – Ну что ж, достаточно, – заключил Журавлев.
      – Я свободна, Николай Сергеич? – спросила секретарша.
      – Да, Галина Александровна. Спасибо.
      Конвойный увел Казалинского. Для Короткова надо было вызвать конвойного и санитара. Журавлев позвонил, и они быстро явились.
      Потом он собрал свои папки, взял магнитофон, запер кабинет и отнес ключ секретарше.
      – Ну и терпение у вас, Николай Сергеич! – сказала она. – Я и то вся измочаленная.
      – Что же делать, Галенька, – извиняющимся тоном отвечал Журавлев. – На том стоим…
      Омерзительно он себя чувствовал после этой очной ставки.
      Вечером Журавлев допрашивал Борьку, Тот поначалу отпирался, утверждал, что не приезжал на базу на машине Казалинского. Пришлось провести процедуру опознания.
      Привезли Румерова, пригласили с улицы двоих более или менее похожих на Борьку молодых людей. Румеров четко опознал его. И Борька незамедлительно во всем признался. Его арестовали.
      Домой Журавлев шел вместе с Синельниковым, Пешком им было минут двадцать, они жили на одной улице, только в разных домах. Журавлев рассказал Синельникову об очной ставке, обо всем, что выяснилось.
      – Не ухватишь его, – сказал Синельников.
      – Ты про Короткова? – спросил Журавлев.
      – Про кого же…
      Журавлев потер подбородок смятым носовым платком, который держал в кулаке.