- Это дело прошлое, - с улыбкой отвечает Коротков. И, снова посерьезнев, заключает: - Надо вперед смотреть. Так что подумайте над моим предложением. А сейчас отдыхайте. Предстоит боевая ночь.
      Когда мы пришли в общежитие, Зайцев, Ванюков, Образцов и Пахомов уже спали. Я тоже сразу же лег, но заснуть не мог. Бодрствовал и Виктор, уставив задумчивые глаза в потолок.
      "В боях вы заслужили это право" - вспомнились мне слова комиссара. Потом в памяти ожили картины детства, учеба в третьей специальной артиллерийской школе, где меня в 1938 году приняли в комсомол, занятия в аэроклубе Метростроя и авиашколе. Вспомнил я и рассказ отца о том, как он вступал в партию. Умер Ленин Страну постигло величайшее горе. Партия объявила Ленинский призыв. Мой отец откликнулся на него одним из первых, навсегда связал свою жизнь с партией Ленина.
      Когда наша часть находилась в Ахтырке, ко мне нередко наведывались родители. Однажды отец сказал при прощании:
      - Старайся идти впереди, сынок! Эти слова крепко запали в мою память. Вспомнились первые дни пребывания на фронте. Бои под Москвой... Героические подвиги коммунистов. Каждый из них стремился быть только на переднем крае, бороться до последней капли крови... Решено, я должен быть коммунистом. Встав тихонько с постели, я подошел к Емельянову.
      - Витя, - шепнул я другу, - решил подать заявление в партию.
      - Я тоже, - с радостью в голосе отозвался он.
      Наутро мы написали заявления и отнесли их комиссару. Коротков и Жарков дали нам рекомендации. А на очередном партийном собрании нас с Емельяновым приняли в кандидаты партии.
      Коммунистов в полку становилось все больше и больше. Лучшими летчиками, штурманами и механиками пополнялись их ряды.
      Через несколько дней полк перелетел глубже в тыл на аэродром Соменка. После зимних боев мы недосчитывались многих. Особенно тяжело мы переживали гибель Ноздрачева и Мишина.
      Некоторые наши замечательные летчики - И. Кочетов, Ю. Сорокин, Н. Федоров - были переведены в другие части. Вместе с ними покинули полк комиссар Н. Коротков и старший политрук А. Жарков. На место ушедших приходили новые. Прибыло пополнение и в нашу эскадрилью: штурманы Михаил Скочеляс, Сергей Пахомкин и Александр Самсонов, летчики Борис Ван-далковский, Алексей Крайков, Валентин Безруков и Александр Понасюк.
      Вечером 28 мая командир эскадрильи капитан Костюков вызвал меня и сказал:
      - Сегодня полетите с Александром Самсоновым. Надо вводить его в строй.
      Майская прохлада бодрила. Техники готовили самолеты. Летчики в ожидании приказа на вылет прохаживались по берегу реки Полометь, затянутой туманом.
      Всегда веселый Михаил Скочеляс - балагур и остряк, "рог изобилия анекдотов", как успели прозвать его в полку, - объяснял Самсонову:
      - Слушай, Шурик. Вот подлетаете вы к цели. Летчик убирает газ. Самолет тихо крадется. Ты мигом высовывай голову за борт и кричи: "Фриц, не стрелять, еще бомбы не сбросил!" Понял? Главное, не падать духом... не ты первый, не ты последний.
      Подошел командир звена.
      - Сегодняшняя цель - переправа у Рамушево, - объявил он.
      Мне стало не по себе. Мост через Ловать, недавно построенный гитлеровцами на перешейке, прикрывался несколькими зенитными батареями и множеством крупнокалиберных пулеметов. Вокруг него были сосредоточены и мощные прожекторные установки. Разве можно идти в тот район с неопытным штурманом, ни разу не летавшим на боевое задание?! Мы уже потеряли там несколько экипажей.
      - Разрешите мне сегодня лететь с Пахомовым, - обратился я к командиру эскадрильи.
      - Выполняйте задачу с Самсоновым!
      - Товарищ капитан, вы же знаете всю сложность обстановки над целью.
      - Командир полка приказал вам лететь с сержантом Самсоновым, - отрезал командир эскадрильи.
      - Разрешите обратиться к командиру полка!
      - Обращайтесь!
      Командир полка находился на КП. Пришлось идти туда,
      - Товарищ майор, разрешите сегодня выполнять задачу с Пахомовым, а не с Самсоновым.
      - Я приказал вам лететь с сержантом Самсоновым, и никаких разговоров! Идите и выполняйте! И вообще, я на вашем месте не стал бы обижать своего будущего штурмана. Вам теперь придется все время летать с ним.
      С командного пункта я ушел удрученным. Мне приходилось летать со многими штурманами - с Пахомовым, Образцовым, Зайцевым, Рубаном. Я уже сработался с ними. Мы, как говорится, научились понимать друг друга с полуслова. А это очень важно. Ведь летает не летчик, а экипаж. Теперь вот придется срабатываться с новеньким.
      Возвратившись на стоянку, я стал у своего самолета и задумался: как поведет себя этот девятнадцатилетний застенчивый Шурик, с большими серыми глазами и длинными, как у девушки, ресницами? Не растеряется ли?
      Стараясь ничем не выдавать своих сомнений, я попросил штурмана опробовать бортовое оружие. Самсонов быстро залез в кабину, повернул пулемет и дал две короткие очереди.
      - Оружие исправно, товарищ командир!
      - Отлично! Проверь подвеску бомб и показания приборов. Будем выруливать...
      Шурик все внимательно осмотрел, и, когда техник Сипин доложил о готовности самолета, мы взлетели. К линии фронта подошли на высоте двух тысяч метров. Слева и справа по небу заметались лучи прожекторов. От земли поползли вверх разноцветные ленты трассирующих снарядов. Но подход к Рамушеву оставался пока спокойным. Впереди показалась река, а на ней переправа...
      - Штурман, видишь? Будем заходить на цель, - передал я Самсонову и, убрав газ, стал планировать. Прожекторы зажглись и на противоположном берегу. Я бесшумно вывел самолет точно на переправу. Штурман сбросил бомбы. И тотчас же открыли огонь вражеские зенитки. Три прожектора вцепились в наш У-2. Развернув самолет, скомандовал:
      - Шурик, ударь по прожекторам.
      Штурман стал посылать очередь за очередью вдоль луча к прожектору. Он погас. Но по остальным лучам продолжали лететь вверх разноцветные трассы. Надо было скорее уходить из-под этого огненного дождя. Чтобы развернуться, нажал на педаль; она подозрительно легко подалась вперед, а самолет начал разворачиваться совсем в другую сторону. Неужели не работает управление рулем поворота? Находясь под обстрелом, в лучах прожекторов, я не мог понять, что случилось. С большим трудом перевел машину в глубокий левый крен и прекратил ее вращение.
      Наконец мы вырвались из объятий прожекторов и пересекли линию фронта.
      - Шурик, ты, кажется, перебил тросы ножного управления, когда стрелял по прожекторам...
      Шурик молчал. Самолет продолжал полет с глубоким левым креном и терял высоту. Я решил чуть-чуть уменьшить крен, чтобы не отклоняться от курса на станцию Пола. Как только я это сделал, самолет резко повело вправо, и он начал вращаться все быстрее и быстрее.
      "Ни за что погибнешь с этим штурманом", - обожгла меня неприятная мысль, и я вновь резко перевел машину в глубокий левый крен. Вращение прекратилось. Мотор работал на полных оборотах. Пока я маневрировал, машина еще раз попала в лучи прожекторов. Опять ленты трассирующих пуль потянулись к нам. Оставался один выход - немедленно идти к земле. Я резко перевел самолет в планирование и вырвался из слепящих лучей. Так с глубоким левым креном на стометровой высоте мы и подошли к станции Пола.
      - Шурик, может, до Толокнянца дотянем, а?
      - Попробуй, - ответил он по переговорному устройству.
      Решил избавиться от крена. Только сделал это, как самолет опять стал резко вращаться вправо. Высота быстро падала. Перед глазами замелькали крыши домов, Снова перевел машину в крен.
      Справа показалась большая поляна, окруженная частым ельником. Не теряя ни секунды, решил садиться. Блестевшие под луной лужи позволяли точнее выдерживать направление. Когда машина готова была вот-вот чиркнуть по земле левым крылом, я, чтобы не разбить ее, уменьшил скорость и стал ликвидировать крен. Но самолет опять резко рванулся вправо, ударился левым крылом о дерево и "клюнул" носом в землю. Выбравшись из кабины, я понял, что уцелели мы просто чудом. Крыло машины было отбито, фюзеляж отвалился по самую кабину штурмана.
      Трудно описать состояние сбитого летчика. Иногда плакать хочется. Почему же самолет так сильно крутило? Эта мысль не выходила у меня из головы. Осмотрел изуродованный хвост машины. Стальные тросы, соединяющие педаль с кронштейном руля поворота, оказались перебитыми. Концами они врезались около ободка в руль и отклонили его до отказа вправо. Отсюда и непрерывное вращение самолета.
      Первый боевой вылет явился для Александра Самсонова тяжелым уроком. Штурман сосредоточенно осматривал тросы, из-за обрыва которых мы чуть не погибли, и тяжело вздыхал. Чувствовалось, что случившееся глубоко потрясло его. А мне было очень жалко самолет. Новый, с хорошим мотором, он свободно с полной бомбовой нагрузкой набирал высоту до двух с половиной тысяч метров.
      - Сними пулемет, часы и пойдем в Толокнянец, - сказал я штурману.
      Внезапно поблизости послышались голоса. Мы насторожились и, не сговариваясь, выхватили пистолеты. Шурик щелкнул предохранителем. "Э, какой осторожный, - подумал я. - Значит, он еще перед вылетом успел загнать восьмой патрон в патронник. Как бы в темноте по своим не выстрелил".
      - Тихо! - говорю, тронув его за плечо. И тут же крикнул: - Стой! Кто идет? Стрелять будем! В ответ совсем рядом кто-то пробасил:
      - Ты что, сдурел?
      К нам подошли несколько бойцов.
      - Мы зенитчики, - сказал один из них. - Охраняем мост через реку Пола. Увидели, что вы упали, пришли помочь.
      - Спасибо! - ответил я. - Какая уж тут помощь, видите, что от машины осталось, хорошо, что сами уцелели...
      Сдав самолет под охрану зенитчикам, мы с Самсоновым пошли на станцию. Здесь в одном из домов располагался штаб воинской части. Зашли туда и дали в полк телеграмму: "Сбиты, утром будем в Толокнянце, просим прислать самолет".
      Добравшись до Толокнянца, зашли в дом, где раньше размещалась наша эскадрилья. Хозяйка тетя Маша, увидев нас, запричитала:
      - Милые мои, как же вы попали сюда среди ночи? Как живете, родненькие? Все живы у вас?
      - Все живы, тетя Маша. Вот только мы чуть не угробились.
      Долго мы говорили с хозяйкой. Потом вышли на крыльцо. Светила луна. В небе послышался рокот пролетающих У-2. Один за другим они шли на боевое задание. Тяжело было сознавать, что ты не в воздухе, а на земле, что твоя машина разбита. Невольно вспомнилась старая песенка, переделанная нашими летчиками:
      Перебиты, поломаны крылья,
      Дикой болью всю душу свело,
      И зенитными пулями в небе
      Все дороги мои замело.
      Я хожу и лечу, спотыкаясь,
      И не знаю, куда упаду,
      Ах, зачем моя юность такая,
      Кто накликал мне эту судьбу?
      Но взметнутся могучие крылья,
      И за все отомщу я врагу:
      И за юность свою боевую,
      И за горькую нашу судьбу.
      - Брось, Николай, не тереби душу! - поморщился Шурик, когда я вполголоса пропел эту песню.
      ...Утром в Толокнянец прилетели два самолета У-2. Они и доставили нас в полк.
      К месту аварии направили комиссию. Через несколько дней она доложила, что наш самолет подбила вражеская зенитная артиллерия. Пробоин от штурманского пулемета в фюзеляже не оказалось. Тросы были перебиты осколками зенитных снарядов. Значит, напрасно я подозревал, что виноват Шурик. Немедленно разыскал его и извинился.
      После этого происшествия мы с Самсоновым сотни раз летали на задания. Он стал замечательным штурманом. Когда его принимали в ленинский комсомол, за него голосовали все наши комсомольцы.
      Никогда, пожалуй, я так не рвался на задание, как в этот раз. Во время предпоследнего полета, перед рассветом, мы с Зайцевым обнаружили в овраге штабеля ящиков. Я решил, что это склад боеприпасов, и приказал штурману поточнее нанести на карту место его расположения.
      - Товарищ майор, - обратился я к командиру полка после возвращения с задания. - Разрешите сделать еще один вылет. Нашли склад с боеприпасами.
      Ничего не ответив, Куликов посмотрел на предрассветное небо и закурил. Потом задумчиво сказал:
      - Летите! Вы нашли, вы и уничтожайте! Будьте только поосторожнее, уже светает. - Помолчав, майор, к моему удивлению, добавил: - Очень рад, товарищ старший сержант, что не ошибся, представив вас неделю назад к ордену Красного Знамени...
      Как только я отошел от командира полка, ко мне подбежал Скочеляс. Он слышал наш разговор и теперь, хлопнув меня по спине ладонью, закричал:
      - Поздравляю! Поздравляю!
      Отвечать на его поздравления было некогда. Зайчик уже сидел в кабине подготовленного к вылету самолета.
      "Неужели получу эту высокую награду?" - подумал я на взлете.
      Мне было приятно при мысли, что по трудной дороге войны я иду правильно.
      Сразу за линией фронта нас обстреляли из крупнокалиберного зенитного пулемета. Резким разворотом влево мне удалось выйти из зоны огня.
      Вот и район цели. В овраге, возле склада, словно муравьи, снуют вражеские солдаты. Тракторы тянут по дороге прицепы, доверху нагруженные ящиками с боеприпасами. Ложусь на боевой курс.
      - Сбросил! - крикнул через некоторое время Зайчик.
      Лес дрогнул. Огромной силы взрыв потряс воздух. За ним последовал второй, третий. Овраг окутался густым черным дымом. Самолет подбросило вверх. От радости сердце готово было выскочить из груди.
      - Давай споем?-предложил Зайчик.
      - Давай запевай!
      С песней перевалили через передний край. Солдаты из траншей махали нам шапками. В ответ я покачал им крыльями.
      Показался аэродром. Неподалеку от посадочной площадки стояла группа людей.
      Встречали нас.
      - А ну, Леша, держись! - крикнул я, поддавшись на мгновение какому-то странному чувству. Захотелось совершить что-либо ошеломляющее. Убрав газ, потянул ручку управления на себя. Левая нога резко пошла вперед. Штопор. Один виток, другой. А высота - всего пятьсот метров. Снова плавно тяну ручку на себя. Петля. Земля и розовое от зари небо на мгновение поменялись местами.
      - Ты что, ошалел? - крикнул Алексей, когда я, выровняв самолет почти у самой земли, пошел на посадку.
      Приземлившись, я выпрыгнул из кабины и побежал к командиру полка Лицо горело от возбуждения. Запыхавшись, доложил:
      - Товарищ майор, ваше задание выполнено. Склад боеприпасов уничтожен!
      - Кто вам разрешил хулиганить над аэродромом? - в упор спросил Куликов. Я растерялся
      - Вы лихач, а не летчик, - продолжал командир. - Я отстраняю вас от полетов! Начальник штаба, верните из дивизии наградной материал на старшего сержанта. Приготовьте приказ о разжаловании его в рядовые.
      Он говорил еще что-то. Но я стоял, словно ошпаренный кипятком, ничего больше не слышал. Когда пришел в себя, командира рядом уже не было. Меня окружали лишь товарищи.
      ...Куликов - человек сухой и черствый. Об этом все знали. Он даже отругать-то не мог по-настоящему, просто наказывал... Полученные от него взыскания летчики, по меткому выражению Миши Скочеляса, называли "доппайком". Иной раз было просто непонятно, за что этот "доппаек" отпущен. Наказания не доходили до сознания летчиков. И обычно друзья в таких случаях сочувствовали "пострадавшим".
      Но к нам с Алексеем товарищи отнеслись совсем иначе. Ни у одного из них я не прочел во взгляде сочувствия. Вокруг стояли хмурые, будто совсем чужие люди. Все молча ждали, что скажу я. Но у меня не было слов. Спазмы сдавили горло. Всего месяц тому назад из-за "воздушной лихости" чуть не погиб Иван Шепетнов.
      Первым нарушил молчание командир звена Дмитрий Супонин.
      - Ты что же делаешь? Кого захотел удивить? Думал, мы овацию тебе устроим? Дескать, мастер высшего пилотажа - Шмелев! Встречайте! Эх ты!
      - В какое время вздумал в игрушки играть! - поддержал его Егоров. Один машину разбил, и ты решил отличиться. Мол, страна богатая. Новую дадут! А ты забыл, что сейчас дорог каждый самолет?
      Щеки у меня горели от стыда. Что можно сказать в ответ? Виноват - и все! А тут еще Скочеляс со своим острым языком подливает масла в огонь.
      - Коля, Коля! А еще толковым парнем считался. Рано, видно, тебя из летной школы выпустили. Полетать бы тебе еще с инструктором. Ладно, если бы сам гробанулся, мог бы еще и Лешку за собой потащить.
      - И совсем не ладно! - взорвался Супонин. - Сейчас такая смерть - хуже дезертирства. Себя бы опозорил и нас всех. Да что говорить! Все равно не поймет. Пойдемте лучше, ребята, в столовую, - закончил Супонин и повернулся так, будто я был для него совершенно чужой. Это подействовало сильнее всяких слов. Я даже вздрогнул. Одно дело, когда ругает и наказывает Куликов. Он командир. Но почему самые близкие мне друзья ожесточились?
      - Товарищи, погодите! - взмолился я - Погодите! Слово даю, партийное! Не думал я ни о каком пилотаже. Как-то все случайно получилось!
      - Прихвастнуть захотелось, нас удивить!
      - Мальчишка!
      От этих слов я съежился. Глаза вдруг защипало, как под напором сильного ветра, во рту стало горько. Ни на кого не глядя, не выбирая дороги, я пошел с аэродрома.
      Неожиданно сзади послышались чьи-то шаги. Обернулся: Зайчик.
      - Куда тебя несет?
      - Домой.
      - Нечего там делать, пойдем в столовую. Ребята хоть и резко, зато от души поговорили с тобой, впредь умнее будешь. Ну, поворачивай, нечего дурака валять. - Он схватил меня за руку и потащил за собой.
      ...Темная ночь нависла над аэродромом. Уже третьи сутки я не летаю, а дежурю с ракетницей в руках у посадочных огней, встречаю и провожаю товарищей.
      Разговор с друзьями глубоко запал мне в душу. Еще больше научило меня партийное собрание эскадрильи. Там не ругали, не произносили обидных слов, которые обычно в горячке срываются с языка усталых друзей, На собрании мне, как говорится, по пунктам объяснили недопустимость моего поведения.
      Выступавшие коммунисты, в том числе Зайцев, Рубан и Пахомов, предлагали ограничиться обсуждением моего поступка. Но новый заместитель командира полка по политчасти батальонный комиссар Федотов и командир нашей эскадрильи требовали объявить мне выговор. Их предложение и было принято,
      Через два дня меня вызвали на заседание партбюро полка. Там ко мне подошли мягче и, приняв во внимание мое чистосердечное раскаяние, решили взыскание не накладывать, а ограничиться разбором дела.
      Сержантского звания меня тоже не лишили, но наградной материал из дивизии вернули, от полетов отстранили. Пришлось "тянуть лямку" в стартовом наряде.
      Вот и сегодня я стою у посадочных знаков, с завистью наблюдая за полетами товарищей. Хочется подойти к Куликову и сказать: "Товарищ майор, я все понял. Разрешите летать? Если потребуется, кровью искуплю свой поступок!"
      Задумавшись, я не заметил, как к границе аэродрома подкатила легковая машина. Ее у нас знали все. На ней ездил командир 242-й ночной ближнебомбардировочной дивизии полковник Кузнецов. Сегодня он был не один. Вместе с ним из машины вышел комиссар дивизии Выволокин. Приняв рапорт Куликова, комдив направился прямо ко мне. Что будет?
      - Это он по ночам петли крутит? - спросил Кузнецов, кивнув в мою сторону.
      - Так точно, - ответил Куликов. "
      - Не ночью, а на рассвете, товарищ полковник, - попытался уточнить я.
      - Тебя еще не спрашивали, - вмешался в разговор бригадный комиссар Выволокин. - И не стыдно? Боевой летчик, ко второму ордену был представлен, а теперь вот стоишь с ракетницей. Твое место не на земле, а в воздухе, в бою! Молчишь?
      - Я все понял! Разрешите летать? Кровью искуплю свою вину!
      - Вот это другой разговор, - заметил комдив.
      - Прочувствовал? - спросил в заключение Выволокин.
      - Все, товарищ комиссар!
      - Товарищ Куликов, - сказал командир дивизии, - допустите Шмелева к полетам. Поверим ему.
      Я со всех ног бросился к своему самолету. Надо было наверстывать упущенное.
      ...Ночные полеты закончились. Летчики, штурманы и техники собрались около командного пункта. Из землянки вышел майор Куликов. Он только что докладывал командиру дивизии о результатах боевой работы полка.
      - Ну что ж, теперь можно идти завтракать! - отрывисто бросил Куликов, залезая в кабину пустой полуторки. Шофер дал полный газ, и машина умчалась. А уставшие до предела летчики и штурманы поплелись пешком.
      Столовая находилась в крестьянской хате, расположенной на берегу реки.
      - Прошу внимания, - обратился к нам командир полка, когда мы уселись за столы. -Сегодняшняя ночь прошла хорошо. Боевое задание мы выполнили без потерь. Предлагаю поднять тост за наши успехи. Выпьем и за золотые руки наших техников.
      В ответ раздались редкие, вялые хлопки. Летчики так реагировали не потому, что им было неприятно слушать похвалу в свой адрес. Нет! Просто у всех перед глазами еще стояла пустая полуторка. Мы молча сидели и ждали, пока розовощекая официантка Аня разольет суп по железным мискам. Чем же сегодня порадует летчиков начпрод? В последнее время с питанием у нас стало плоховато. То ли из-за нерасторопности снабженцев, то ли по другим причинам. Нередко на стол подавали такие блюда, что на них даже смотреть не хотелось.
      То же случилось и сегодня.
      Скочеляс подозвал к себе Аню и тихо, но так, чтобы слышал командир полка, сказал:
      - Передай начпроду, что Михаил Петрович Скочеляс это есть не будет. - И он отодвинул миску.
      Куликов покраснел и, что-то буркнув себе под нос, вышел.
      После завтрака мы долго сидели за столом. Говорили о том, что к прежним опасностям, к которым уже привыкли, теперь прибавились новые: наступил период белых ночей, на старте уже можно читать газеты. Самолет У-2, предназначенный для боевых действий в условиях темноты, стал уязвимым для огня зенитной артиллерии. Надо было думать о новых тактических приемах. И они нередко рождались прямо здесь, в столовой, в результате горячих споров.
      Вот и сегодня во время разговоров были высказаны интересные мысли. Опытные летчики заметили, например, что на фоне светлого неба самолеты просматриваются снизу вверх очень отчетливо, тогда как наземные предметы, включая световые ориентиры, различаются с воздуха хуже, чем в темноте. Значит, от вражеских истребителей и от огня зенитной артиллерии надо уходить вниз, резким переводом машины в скольжение. Словом, решили мы, воевать можно и в белые ночи. Надо только уметь!
      Поговорив и поспорив, стали расходиться по домам. Деревня только что просыпалась. Наше звено квартировало в доме полной добродушной женщины с замысловатым именем Ирюта. С разрешения хозяйки мы спали на сеновале.
      Хорошо после напряженной боевой ночи зарыться в сено и полежать, ни о чем не думая. Но мысли сами назойливо лезут в голову. Невольно вспомнилось детство и такой же вот сеновал на чердаке у моего приятеля Юрки. Там мы вместе читали книги. Друг любил литературу о войне, а я про путешествия. Где он сейчас? Постепенно мысли становятся все ленивее, и вскоре тело сковывает внезапно подкравшийся сон.
      После отдыха снова идем на аэродром. Сегодня будем наносить бомбовые удары по огневым точкам противника на участке Омычкино-Рамушево.
      ...Первые три вылета выполнили благополучно, хотя некоторым экипажам пришлось спасаться от истребителей противника.
      Из четвертого полета не вернулись Пахомкин и Новиков. Близился рассвет, а их все не было.
      Мы молча ждали - полчаса, час, два. Уже рассвело, а У-2 все не появлялся. Кто-то предложил пойти позавтракать. Встали и нехотя двинулись в столовую. Но есть не хотелось. Каждый лениво ковырялся в тарелке, то и дело поглядывая в окно, через которое был виден весь аэродром. Вот послышался рокот У-2. Все встрепенулись, зашумели. Некоторые бросились к окну.
      - Штурман армии прилетел! - сказал кто-то унылым голосом. И опять наступило молчание.
      В столовую вошел полковник Калинин. Он направился прямо к Скочелясу:
      - Командир полка попросил меня слетать с тобой на поиски Пахомкина и Новикова. Собирайся!
      Калинин и Скочеляс немедленно поднялись в воздух. Сначала они облетели на бреющем район севернее Омычкино, потом стали кружиться над болотами. Тут-то Скочеляс и увидел торчащий из болота хвост самолета с цифрой "9". Это был У-2 Пахомкина и Новикова.
      Выбрав подходящую площадку, Скочеляс и Калинин посадили машину и направились к месту падения "девятки". С большим трудом они добрались туда по болоту. Сергей Пахомкин лежал метрах в десяти от разбитого У-2. Трясина уже успела засосать его почти по пояс. Новиков, раскинув руки, лежал невдалеке от Сергея.
      Скочеляс и Калинин перенесли тела погибших друзей на сухое место. Сергею Пахомкину вражеский снаряд угодил в грудь. Михаил опустился перед другом на колени, осторожно вытащил из кармана гимнастерки окровавленный партбилет, удостоверение личности и записную книжку, в которой лежало письмо к родным.
      Вскоре к месту падения самолета подошли пехотинцы. С их помощью Калинин и Скочеляс вынесли тела друзей из болота и похоронили в лесу южнее деревни Малые Дубовицы.
      К вечеру летчик и штурман вернулись в полк. Это произошло 7 июля 1942 года. На митинге, собранном перед началом ночных полетов, было зачитано предсмертное письмо Сергея.
      "Продолжаю воевать с фашистским зверем на У-2, - писал он родным. - Но сердце мое на скоростных бомбардировщиках".
      Сережа мечтал о громадных скоростях, а погиб на тихоходной машине. Но он хорошо понимал и выполнял свой долг патриота. В конце письма говорилось:
      "Родина приказала мне бить проклятых фашистов на У-2. Значит, так надо. Будьте за меня спокойны. Я не опозорю фамилию Пахомкиных. А если потребуется, я готов отдать жизнь ради свободы любимой Родины". Коммунист Пахомкин сдержал свое слово. Он всегда был впереди и отдал свою молодую жизнь дорогому Отечеству.
      Обстановка, в которой нам приходилось действовать, становилась все сложнее. При подходе к цели нас старались схватить в свои объятия вражеские прожекторы, открывали огонь зенитки, атаковывали истребители. Участились и налеты авиации противника на наш аэродром. Еще 26 августа 1941 года командующий фронтом издал приказ, в котором говорилось: "На всех аэродромах для каждого самолета и каждой автомашины сделать земляные, тщательно замаскированные укрытия. Вблизи них вырыть щели для личного состава".
      Майор Куликов приказал рыть земляные укрытия летчикам и штурманам. Работали мы днем после двух-трехчасового отдыха. А вечером снова отправлялись на боевые задания.
      Мы не раз говорили командиру полка, чтобы рытье землянок он возложил на батальон аэродромного обслуживания. Но наши просьбы и жалобы оставались без ответа. Каждый из нас понимал, что такое перенапряжение летного состава к добру не приведет, и мы сами стали искать выход из положения.
      Незадолго до этого среди летчиков нашего полка развернулось интересное движение - научить штурманов самостоятельно пилотировать самолет. И вот теперь, когда ценный почин стал давать первые результаты, кое-кто из нас решил воспользоваться ими для организации кратковременного отдыха в полете. Мне тоже такая идея показалась соблазнительной. А кончилось это... Но расскажу обо всем по порядку.
      Наш полк получил приказ в сумерки перелететь в Вины. Оттуда мы должны были наносить удары по аэродрому Дно, где сосредоточились транспортные самолеты и истребители противника.
      В первый полет я отправился с Михаилом Егоровым, отличным штурманом, секретарем комсомольской организации. Набрав высоту, я сказал ему:
      - Миша, ты пока спи. При подходе к цели я разбужу тебя, и мы отбомбимся. Обратно ты поведешь самолет сам, а я посплю.
      - Хорошо, - согласился Егоров.
      Прошли озеро Ильмень, затем город Шимск. Скоро цель. По небу начали шарить вражеские прожекторы.
      Я взглянул на высотометр: две тысячи восемьсот метров. Разбудил Михаила. Когда над целью погасли прожекторы и перестали стрелять зенитки, убрал газ и начал планировать на аэродром. На высоте тысяча четыреста метров штурман подал команду: "Чуть довернуть!" - и сбросил бомбы.
      Резко развернув самолет по ветру, я на большой скорости стал уходить от цели. Тотчас же вспыхнули шесть прожекторов и поймали наш У-2. Сзади и по бокам замелькали разноцветные ленты трассирующих пуль, вверху стали рваться зенитные снаряды.
      Продолжая снижаться, я вскоре вышел из зоны обстрела Метрах в двухстах от земли спросил штурмана:
      - Жив?
      - Все в порядке, - ответил Егоров. Через несколько минут с небольшим набором высоты вышли на Ильмень.
      - Миша, бери управление, а я посплю.
      - Давай...
      Егоров повел самолет, а я, прижавшись к спинке сиденья, задремал. Проснулся от какого-то предчувствия. Схватил ручку управления, сектор газа и крикнул:
      - Падаем?
      - Проснись, - засмеялся Егоров, - все нормально.
      Протер глаза, посмотрел на линию горизонта, спросил:
      - Где находимся?
      - Прошли маяк номер один. Видишь сзади работает.
      - Это не тот маяк.
      - Как не тот? - удивился Егоров.
      - Не он! Заблудились.
      - Не может быть!
      Я понимал его: все внимание он уделял приборам, чтобы удержать самолет на курсе. Для наблюдения за местностью у него просто не оставалось времени.
      - Заблудились, говорю!
      - Возможно, - согласился штурман.
      Неуверенность штурмана всегда вызывает у летчика тревогу. Этот неопределенный ответ так неприятно подействовал на меня, что, когда штурман сказал взять немного правее, я с недоверием отнесся к его предложению. Взглянул на бензомер и увидел: стрелка прибора подходит к нулю. Спорить стало не о чем.
      - Давай выбирать площадку, - сказал я штурману. - Пойдем на вынужденную, горючее кончается.
      - Хорошо, - тяжело вздохнув, ответил Егоров.
      Нас окружала непроглядная темень. Только справа мерцал какой-то огонек.
      На вынужденную мы всегда старались садиться только у населенных пунктов. Там можно найти тепло, питание, помощь и, самое главное, телефонную связь.
      Мелькавший впереди огонек казался мне спасительной звездочкой. Я старался делать все возможное, чтобы дотянуть до него. Когда до огонька стало совсем близко, передал штурману: