По-моему, пары, собирающиеся сочетаться браком, можно разделить на три категории: 1) романтики, мечтающие сделать свадьбу самым незабываемым, самым прекрасным и, уж конечно, «счастливейшим» днем в своей жизни; 2) солдаты, которые смотрят на изнурительные свадебные приготовления как на учебный лагерь для новобранцев, решая, удастся ли им с честью выдержать битвы за порядок при рассаживании приглашенных и испытание выбором подружки невесты; если удастся, то и сама супружеская жизнь им не страшна; 3) прагматики, стремящиеся устроить скромный, но запоминающийся день, с которого пойдет отсчет их новой жизни.
      Когда я представляла себе собственную свадьбу – зная, что перспективы мои в настоящий момент нерадостные, я старалась пореже заниматься этим, – то понимала, что попадаю в категорию прагматиков. Мне грезилось маленькое застолье с самыми близкими людьми или бегство с возлюбленным в какой-нибудь уединенный горный пансионат, платье, на которое пошло явно меньше материи, чем на парашют, и быстрый нежный обмен клятвами. После этого состоится скромный банкет, и молодожены удалятся, чтобы предаться страстному и жаркому сексу – но это, возможно, уже другая фантазия.
      На всех свадьбах романтиков, которые я видела, уделялось столько внимания деталям, что за ними терялась сама свадьба, и не случайно несколько таких браков продлились не дольше, чем предшествовавшая им помолвка. Кроме того, новобрачные так жаждали, чтобы этот день был «прекраснейшим», что даже небольшая неприятность раздувалась до размеров катастрофы и служила предлогом для жалоб типа «Шафер надрался (мать жениха надела не то платье, раввин забыл наши имена), и это погубило нашу свадьбу».
      Самые типичные свадьбы устраивали солдаты. Как по неписаному закону все дети мечтают попасть в Диснейленд, а выпускники школы – нанять для своего знаменательного дня лимузины, так существуют и неписаные правила для сочетающихся браком пар. По канонам на свадьбе должно быть от 150 до 200 приглашенных, банкет устраивают в дорогой гостинице, подружки невесты всегда одеты в платья цвета морской волны (покрой их явно выбирает старшая из подружек, и ей он идет куда больше, чем другим), первый танец немного неуклюжий (если, конечно, жених и невеста заранее его не отрепетировали), оркестр наяривает «С любовью друг к другу» и «Пей до дна», жених и невеста обходят гостей, жених и невеста угощают друг друга свадебным тортом, невеста бросает букет и т. д. и т. п.
      Хотя подобные мероприятия неизменно сопровождаются чудовищной нервотрепкой – я слышала такие рассказы, после которых тренировка «морских котиков» покажется детской забавой, – проходят он и обычно гладко, всеми неувязками пренебрегают и в дальнейшем никогда не упоминают о них. Я не желала себе такой свадьбы, но должна признать, они отвечают своему назначению. По крайней мере все мои друзья, у которых были такие свадьбы, до сих пор женаты.
      Только вникнув в замысловатые подробности, сопровождающие подготовку к свадьбе моей сестры, я поняла, что существует еще и четвертая категория: действоустроители. Эти пары видели в своем знаменательном дне не просто торжественную церемонию, не просто освященную временем традицию, но возможность проявить воображение и организаторский талант. Насколько мне известно, Джен и Джон – единственные представители этой категории, но они стали образцом для всех, кто пожелает последовать их примеру.
      Конечно, такая свадьба вполне соответствовала их натуре. Джон был актером, а Джен – что ж, Джен и была действоустроительницей. Она мобилизовала несколько дюжин владельцев «фольксвагенов»-«жуков» с тем, чтобы они по-особому замысловато расставили свои машины на парковочной площадке: с одной стороны подъезжали красные, с другой – зеленые, синим следовало припарковаться с раскрытыми дверями и откинутыми крышами. В газете это назвали «Танцем маленьких "жуков"».
      Джон всецело поддерживал Джен, полную решимости сделать свою свадьбу необычной, нестандартной. Нет, сестра не собиралась устраивать ничего экстраординарного, скакать, например, по синагоге нагишом; ее творческую энергию, как всегда, обуздывало безупречное чувство стиля. Но ни заурядной гостиницы, ни одинаковых платьев подружек невесты, ни трюфелей в коробках сердечком на ее свадьбе не было. Торжественная церемония должна была состояться в самой старой и величественной синагоге Лос-Анджелеса; девять подружек невесты и девять друзей жениха могли одеться по своему выбору, но обязательно прилично случай, затем все перемещались в самый шикарный отель Лос-Анджелеса, построенный в 1920 году в стиле ар-деко – с громадной лестницей, великолепными канделябрами и такими высокими потолками, что дух захватывало.
      Хотя затраты на это удовольствие были наверняка не меньше, чем валовой национальный продукт Малави, а членам моего семейства в результате всего этого грозил курс медикаментозного лечения у психиатра (если не электрошок), я считала, что Джен – молодчина. Но был еще восьмистраничный цветной буклет на три тысячи слов, и, ознакомившись с ним, я почувствовала: Джен перегнула палку. Экземпляры буклета, повествующего о развитии взаимоотношений Джона и Джен, лежали на каждом столике, чтобы гости забирали их на память. Джен создала трогательное повествование о главных вехах их пути – первые встречи, обращение Джона в иудаизм, проявление в Джен любви к кошкам, визит Джона к Анжеле, избавивший его от «конского хвостика». Но не все содержание буклета было столь благостным. Там описывалась и их первая ссора, и посещение психотерапевта – его, ее и, наконец, совместные.
      Мама и папа, прочитав набросок буклета, пришли в ужас. Если у родителей и был какой-нибудь пунктик, так это соблюдение внешних приличий, и, с их точки зрения, буклет им не соответствовал. Мама сказала Джен: «Свадебный банкет – не место для перемывания грязного белья», а та заявила, что она «бежит от действительности».
      «Люди должны понять, что свадьба – это не сусальная сказочка, – вскипела Джен. – Мы с Джоном проделали громадную работу! Нам столько пришлось пережить!»
      Родители начали спорить, но скоро зашли в тупик. Тогда Джен в поисках сочувствия и поддержки обратилась ко мне. Так уж заведено между нами. Хоть мы и очень разные, нам не составляло труда создать общий у фронт, если приходилось противостоять родителям, когда они проявляли чрезмерное возбуждение, забывчивость, непоследовательность или неразумность. Если такое происходило, мы говорили о них как об «этих людях» («Представляешь, эти люди не выносят «Криминальное чтиво»!»), и сейчас, когда над буклетом Джен нависла угроза цензуры, я заранее знала, у кого она будет искать поддержки.
      «Ты только подумай, эти люди все равно что Джесси Хелмс и его половина», – в ярости проговорила она. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что многое могла бы на это ответить. Например: «Да уж, они порой такие твердолобые» или «Я знаю, это совершенно недопустимо. Это ведь твоя свадьба, ты вольна делать все, что хочешь».
      Но правда в том, что на этот раз мнение родителей я показалось мне вполне разумным. Я сомневалась, надо ли нашим друзьям и родственникам знать, сколько усилий потратили Джен и Джон, чтобы оказаться перед алтарем. Разве не лучше, чтобы это было просто данностью? Может, переживи они какой-нибудь смертельный недуг или потеряй в результате стихийного бедствия все свое имущество, это и заслуживало бы упоминания, но разве кого-то интересует, сколько раз они ходили к психотерапевту? Их близким друзьям и так все известно, а какой-нибудь троюродный дедушка Меир из Миссури вполне обойдется без таких откровений.
      «Если вся эта психотерапия огорчила родителей, – сказала я сестре, – почему бы тебе это не выкинуть? Разве это так уж важно?»
      Она бросила трубку. Я нарушила главное правило детей: никогда не принимать в споре сторону родителей. Это стало началом холодной войны.
      Что и говорить, причиной последующих враждебных актов один только этот эпизод считать нельзя. Вот уже несколько месяцев, как между мною и Джен появилась трещина, которая все увеличивалась. В отношениях одиноких женщин с замужними это не редкость, у меня уже было так кое с кем из подруг, и случай с Джен не стал для меня неожиданностью, но, оглядываясь назад, я понимаю, что свадьба сестры стала как бы символом всей этой незадачливой практики.
      Трещина поначалу бывает маленькой, почти незаметной. Возможно, вы даже поклянетесь, что никакое замужество не помешает вашей дружбе, но как ни старайтесь, вскоре вы начнете ощущать, как мало-помалу трещина между вами расширяется.
      Вы по-прежнему общаетесь, но теперь только днем по телефону или по Интернету. Вы больше не разговариваете по телефону поздно вечером – она либо не отвечает, либо дает понять, что ужасно занята. Когда вам все-таки удается поговорить (как правило, это ваша инициатива; если раньше вы звонили друг другу примерно одинаково часто, то сейчас в девяти из десяти случаев звоните вы), в ее речи преобладает местоимение «мы», например: «Мы так устали от меню «Калифорнийской пиццы» или «Нам так нравится новый тренажерный зал, а больше всего мы любим велотренажер!». И вы задаетесь вопросом: в какой момент она утратила собственное мнение?
      Между вами исчезло главное связующее звено – сочувствие по поводу неудачных знакомств, и вы переключаетесь на формальные расспросы («Как работа?», «Как предки?», «Ты видела новый фильм с Дензелом Вашингтоном?»), Вы замечаете, что, хоть она и старается изображать понимание, на самом деле она настроена на другую волну, и вы ощущаете те 85 процентов внимания, которые проявляют люди, просматривающие свою электронную почту, говоря по телефону.
      Разумеется, вы не только меньше беседуете, но и реже видитесь. Вместе поужинать или пойти в кино она приглашает вас только тогда, когда ее вторая половина уезжает в командировку или встречается с приятелями. Если вы просите ее о встрече, она никогда не даст согласия, не получив разрешения, – процесс, развивающийся по цепочке «вы – она – он – она – вы», может занять до двух суток, и обычно дело заканчивается тем, что она обещает через три недели перекусить с вами в ресторанчике по соседству с ее домом.
      В тех редких случаях, когда вы встречаетесь втроем, это кажется вам странным. Еще больше удивляют вас поздравительные открытки, где написано: «С любовью, Синди и Дэн» – хоть вы и видели этого Дэна всего два раза в жизни. Ваша холостяцкая жизнь настолько отличается от их супружеской, что, когда вы рассказываете им о своей, они воспринимают ваши истории как комедию положений. Само собой, вы в состоянии перенести их смех, но все-таки это ведь ваша жизнь.
      Проходит несколько лет, и становится очевидно: то сочувствие и доверие, что было между вами, ныне сильно уменьшилось. В худшем случае из-за различия в статусе вашу некогда крепкую дружбу заменяет обмен поздравительными открытками.
      О нас с Джен нельзя этого сказать – в конце концов, невозможно забыть о существовании сестры, особенно в такой семье, как моя, имеющей обыкновение собираться чаще, чем конгресс. Но правда в том, что к тому времени, как мы с Джен перестали разговаривать, она уже три года жила не одна – и так и не изведала, что значит быть одной, когда тебе уже за тридцать. Великий Водораздел свел Наше и прежде нечастое общение к кратким сухим перебранкам. Их суть сводилась к тому, что Джен не понимала, почему я не проявляю бурных восторгов по поводу ее предстоящей свадьбы. Я же не понимала, почему она решила, что я должна их проявлять.
      Оглядываясь назад, я сознаю: Джен и в самом деле нелегко было понять, почему я вместо того, чтобы со всей семьей поехать в Канзас-Сити на ее третий по счету предсвадебный банкет с подношениями, предпочла кататься на велосипеде и читать книгу о разных версиях убийства Джонбенетт Рэмзи. К тому времени я, уже очень далекая от ее жизни, решила, что Джен простит мне невнимание, а заодно и интерес к обнаруженным на месте преступления микрочастицам одежды Пэтси Рэмзи. В конце концов, у Джен ведь был жених и восемь других подружек, готовых всячески угождать ей.
      Но Джен не поняла меня – да и как она могла? Джен знала одно: свадьба должна стать самым важным днем в ее жизни, и она лезла из кожи вон, чтобы сделать этот день совершенно особенным. А ее сестра – настоящая стерва.
      Все последние недели перед свадьбой я думала, что не выдержу и взорвусь. Однако произошла странная вещь: утром великого дня я проснулась почти в таком же состоянии, как зомби. За ночь мое сознание так изменилось, как если бы я пережила сильнейшее душевное потрясение: я перестала реагировать на происходящее. Свадьба казалась уже не катастрофой, а обычной рутиной, заставляющей нас перешагнуть через груду грязного белья.
      Я не слишком заботилась о своем внешнем виде, и его никак нельзя было назвать превосходным. Красная безрукавка с блестками, красная бархатная юбка до пола и черные бархатные туфли на невысоком каблуке. Все это было мне не особенно к лицу. Я выбрала все это, когда ходила по магазинам с сестрой, и выбрала потому, что, во-первых, это было в общем-то ничего, во-вторых, это было надето на мне в примерочной «Сакса» в тот момент, когда часы показали 13.00, а я не могла позволить себе болтаться в шмоточных магазинах Беверли-Хиллз больше трех часов.
      Вам, уже знающим всю подноготную, наверняка любопытно, как происходило само действо. Увы, должна разочаровать вас: находясь в состоянии зомбированности, я не смогла составить детального отчета. Я не помню, как моя сестра – а в числе ее свиты и я сама – шла к алтарю, не помню раввина, не помню, как светились от счастья мои родители (в том, что они светились, сомневаться не приходится), не помню, как Джон и Джен обменялись клятвами. Стёрлись из памяти цветы, и украшения, и платья подружек невесты, наверняка великолепные, а также точное число родственников, которые по окончании церемонии подходили ко мне и спрашивали: «Ну что, когда твоя очередь?» (Хотя я уверена, что этих было очень много.)
      Помню же я очень мало и все какими-то разрозненными вспышками. Одна из самых ярких: в синагоге, перед тем как начали фотографировать, крик сестры: «Мое платье! Мое платье!», словно это самое платье загорелось на ней. Думаю; все дело было в бретелях. Джен заказала платье у живущего в Нью-Йорке модельера-японца, и тот сотворил приталенное, расшитое бисером шифоновое одеяние, держащееся на тонюсеньких бретельках.
      Помню, как Джон и Джен снялись, стоя на вершине гостиничной лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой. Джен в белых перчатках по локоть и взятом напрокат норковом палантине машет собравшимся, словно Джеки Онассис.
      – Она что, принимает нас за папарацци? – услышала я голос одного из гостей.
      Я помню, что поднялась на сцену и поздравляла Джона и Джен в присутствии 220 гостей. Помню, я думала при этом: как странно, что я, подружка невесты, за всю свадьбу ни разу с ней не поговорила (мы не общались и во время банкета, хоть в суматохе этого никто и не заметил). Помню я и то, что положение сестры невесты избавило меня от унижения столиком для одиноких. Вместо этого меня окружило бесчисленное множество кузин и подруг. Немало времени заняло чтение буклетов, представлявших собой компромисс между сестрой и родителями: психотерапия осталась, но описания ссор были сильно смягчены.
      Что до бабки и деда, то они не только дожили до знаменательного Дня, но и – уж это я помню – чувствовали себя превосходно. Когда перед въездом на территорию отеля «Мерседес» дедушки Джулиуса оказался зажат в потоке машин, с которым не справлялись перегруженные работой служащие, дедушка разразился такой многоэтажной бранью, какой в Америке не слыхивали с тех пор, как Ричард Прайер заболел рассеянным склерозом.
      Позже, во время банкета, бабуля Ханни толкнула длиннейшую в своей жизни речь, но ни одного слова из нее я не помню. Однако помню, что она до слез смеялась над собственными шутками и вовсю фамильярничала с аудиторией, как Джоан Риверс во время выступления в Вегасе. Только бедная бабуля Руфь не получала удовольствия от происходящего. Увы, к этому времени она уже так ослабла, что сидела в инвалидной коляске и даже не нашла в себе сил напомнить мне (иначе непременно сделала бы это), что я старше сестры и до сих пор не замужем. Глаза у нее подернулись поволокой, и она еще сильнее, чем я, напоминала зомби.
      Но что я помню точно и чему не перестаю удивляться, это тому, как я проснулась на следующий день после свадьбы. Я чувствовала себя как Тим Роббинс, когда он вырвался наконец из тюрьмы Шоушенк. Исчезла снедавшая меня шестнадцать месяцев тягостная забота, и я ощущала благостное облегчение. Это лишь подтверждало то, о чем я неоднократно говорила сестре: меня напрягало не ее замужество, а ее свадьба.
      Мое семейство тоже на редкость легко пережило сие событие. Я ожидала, что мы несколько месяцев будем обсуждать его грандиозность, но уже через два дня, когда Джон и Джен были в свадебном путешествии в Мексике, а прочие члены семьи собрались отметить день рождения тетки и поесть омаров, о свадьбе почти не упоминали, и я не припомню, чтобы о ней много говорили впредь.
      Что, к сожалению, сохранилось надолго – это непробиваемая стена отчуждения между мной и Джен.
      Даже после ее возвращения из Мексики ни я, ни она так и не попытались не только помириться, а хотя бы поговорить. Через месяц, когда скончалась бабушка Руфь, мы с Джен во время похорон даже не взглянули друг на друга. Сидя в часовне и слушая проникновенную речь Джен о любимом времяпрепровождении покойной (намазаться кремом от загара и, сидя у бассейна, курить сигарету), я думала, сколько еще продлится наша размолвка. Мне казалось дико совсем не общаться с единственной сестрой – прежде я полагала, что такое бывает только в зверинце у Джерри Спрингера, – но я чувствовала: пройдет немало времени, прежде чем мы снова будем жаловаться друг другу на родителей.
      Я находилась на середине девятой сотни дней темной полосы – в опасной близости от события, которое, как я прежде считала, никогда не будет иметь отношения ко мне: одна тысяча дней без секса. Последние недели, захваченная свадебными приготовлениями, я и не замечала, как близко подобралась к мрачному рубежу. Но сейчас до него было уже рукой подать, и четырехзначная цифра надвигалась как неотвратимая реальность. Чудовищность этой цифры словно открывала новый виток целибата: так тропический шторм сменяется неистовым ураганом.
      Когда я сказала об этой дате своей незамужней подруге, она похвалила меня за выдержку. «Если дело касается секса, – изрекла она, – то тут женщины – как верблюды: они могут прожить без него очень долго». Но в конце концов, предостерегла она меня, «верблюд либо пополняет свой запас воды, либо умирает». Я сомневалась, что мне грозит гибель, если я вскоре не займусь сексом, но знала: пора наведаться к заветному колодцу – сайту match. com.
      Хотя служба интернет-знакомств до сих пор не помогла мне найти того, кто положил бы конец темной полосе, уверенность в том, что я правильно выбрала способ, не покидала меня. Конечно, я могла бы обратиться в традиционное брачное агентство, но тех немногих моих знакомых, кто воспользовался их услугами, результаты не привели в восторг. К тому же пришлось бы выложить несколько тысяч долларов на то, чтобы какой-то незнакомец подбирал мне кандидатов в мужья, основываясь на данных анкет, собеседований и животном инстинкте. Я предпочла довериться собственному инстинкту.
      Сейчас, когда свадьба сестры и все приготовления остались позади, я чувствовала себя более уверенно. Я так навострилась просматривать размещенные на сайте характеристики, что это уже не отнимало у меня много времени и не стоило особых усилий. Я стала настоящим профи, у меня появились навыки и интуиция, я научилась с первого взгляда определять, возможно ли возникновение искорки. Так рентгенолог мгновенно замечает на снимке малейшее повреждение суставов. Кроме того, я верила в удачу. Почему-то я полагала, что уж если пережила эту свадьбу, значит, вот-вот встречу классного парня.
      Однако не все посетители сайта match. com достигли такого же уровня мастерства. Не знаю, например, что в моей характеристике привлекло некого Вот-Он-Я, приславшего мне послание: «Я от тебя тащусь! Согласишься ли ты переспать со мной, если я заплачу тебе 500 баксов? Я заплачу наличными и вперед, готов даже заплатить еще больше, но только чеком, потому что никогда не беру с собой больше 500 долларов наличными».
      Прежде я и не думала о проституции как о возможности положить конец темной полосе, но теперь мне ее предоставили! Я могла заняться сексом и одновременно заработать на три года членства на сайте match. com.
      Сорокашестилетний экс-парашютист прислал мне стихотворение, озаглавленное «Купание возлюбленной». Позвольте мне привести отрывок из него:
 
Медленно погружаешься в воду,
так молчаливая книга возвращается на библиотечную полку.
Пена, словно октябрьские пионы;
Не дай ей растаять быстрее, чем истает время. Не скрещивай ноги,
Не перебрасывай их через бортики ванны
– от этого на потолке такие странные тени.
Пусть мое имя станет твоим полотенцем.
 
      Ясно: у меня было больше шансов на успех с теми парнями, которых выбирала я, чем с теми, кто выбирал меня. Я встречалась за чашкой кофе с тремя мужчинами, каждый из которых был вполне адекватен и даже умен, и все трое просили меня о втором свидании. По разным причинам я отказала – в основном из-за отсутствия физического влечения. Но несомненно, дело подвигалось в верном направлении.
      Когда до великого рубежа оставалось дней пятьдесят, у меня впервые – с тех пор, как в спортзале мне приглянулся рыжеволосый юрист, – затеплилась надежда. На сей раз мой оптимизм казался более обоснованным, поскольку этот мужчина – раз уж он подвизался на match. com – был, вероятно, не женат. Звали его Уильям, у него были светлые волосы, и он преподавал в университете философию, уделяя особое внимание категории возможности. Я понятия не имела, что это значило, и несколько смутилась, когда Уильям рассказал мне о своем курсе («Существует ли Бог? Существует ли частица? Должны ли мы верить в существование Бога или в существование частицы?»). Но меня заинтриговало, что парень с такими мозгами страстно интересовался делом О. Джей Симпсона и тщетно пытался попасть в зал суда сначала во время уголовного, а потом и гражданского разбирательства. (У меня таких амбиций не было, но как-никак я собрала сорок три книги, посвященные этому делу.)
      Когда мы с Уильямом встретились в кафе «Старбакс», меня позабавили его рассказы о путешествиях и работе в университете, и мне почудилось, что я заметила крохотную искорку. Он слегка смахивал на чокнутого профессора: постриженный почти «под горшок», со слегка обвислыми щеками, он был в мешковатых брюках, наглухо застегнутой рубашке и кроссовках. Но беседовать с ним было интересно, и, признаюсь, уже во время нашего разговора я представляла себе нас обнаженных в моей гостевой спальне. (Странно, но декорацией для моих эротических фантазий, как правило, служила гостевая спальня, а не моя собственная. Возможно, в этом была прелесть новизны. Или в глубине души я все-таки верила консультанту по фэн-шуй, утверждавшей, что в гостевой спальне энергетика лучше.)
      На следующий день я послала Уильяму и-мейл и предложила встретиться. Он с готовностью согласился, и я продолжила представлять развитие событий в гостевой спальне. Но все оказалось не столь радужным. «Мне очень жаль, но в ближайшее время я занят (честно говоря, очень занят, еще более честно – очень-очень занят)», – написал мне Уильям, не забыв сказать, как он мечтает встретиться со мной еще раз. За две недели мы встретились всего один раз – за ужином в аргентинском ресторане. Ужин прошел замечательно, но затем вновь последовали странные электронные послания, где Уильям писал, что будет рад увидеться со мной, как только ему удастся втиснуть меня в свое расписание. Мало-помалу я теряла терпение и в следующем и-мейле вежливенько поинтересовалась, почему с человеком, разместившим свою характеристику на match. com, так трудно встретиться. «Позвольте узнать, в чем дело? Может быть, вы женаты? Или по ночам вы подрабатываете сторожем?»
      Уильям мне ответил. Нет, он не был женат, но действительно встречался кое с кем еще. Он «не знал», как я на это отреагирую, поэтому ничего и не говорил. Мне захотелось ответить: «Скажите, возможно ли, чтобы ученый, занимающийся категорией возможности, оказался таким кретином?» Но я не сделала этого.
      День тысячный уже навис надо мной, и я поняла, что если не случится чудо, подобное тому, что сотворил Бог для Моисея, когда расступилось море, то мне неминуемо предстоит перейти этот рубеж. Я поведала друзьям, что ищу способ как следует отметить это событие, и кое-кто поинтересовался, почему я придаю этой дате такое значение. «Может, лучше не обращать внимания?» – предложила неисправимая оптимистка Кейт.
      Но это было немыслимо. Разве когда Пит Роуз в трехтысячный раз попал по мячу, его команда не обратила на это внимания? И разве подданные Соединенного Королевства не обратили внимания на то, что королеве-матери стукнуло сто лет? Зачем вообще вести счет, если не обращать внимания на выдающиеся результаты? Конечно, моя круглая дата не означала ничего радостного, но ведь это был настоящий подвиг. Поскольку все эти годы я предпринимала неимоверные усилия, направленные на то, чтобы никогда не достичь этой даты, мне казалось постыдным не отметить пересечение этого рубежа.