Я могла бы сказать вам, что забралась в самый отдаленный уголок русской Арктики, интересуясь тем, как живется в тундре в постсоветскую эпоху. Но это была бы неправда. На самом деле я здесь потому, что вот уже тысячу и сорок четыре дня у меня не было секса.
      Дайте мне разъяснить: я приехала в бухту Провидения не для того, чтобы потрахаться. Это было бы все равно, что отправиться на поиски блюд абиссинской кухни в Северную Дакоту. В поселке оказалось не более четырех десятков холостяков, и почти все – пограничники в огромных темных очках, каких я не видывала со времен телесериала «Старски и Хатч». А это не слишком вдохновляло.
      Признаться, я явилась в это Богом забытое место с обшарпанными домишками, без кафе и гостиниц и даже без горячей воды, поскольку это было лучшее место из всех, какие только можно придумать, чтобы отпраздновать мой Тысячедневный Юбилей. Мой персональный миллениум.
      Я проболталась здесь неделю без элементарных удобств и средств к существованию – но ведь этого и следовало ожидать. Удивляло другое: мне не хотелось уезжать.
      Не помню точно, когда именно я начала подсчет, но как-то у себя дома, в Лос-Анджелесе, я произвела кое-какие выкладки и обнаружила, что впору ставить историческую веху. Если вы возьмете на себя труд сосчитать, то убедитесь, что тысяча дней – это (не хватает еще девяноста двух) почти три года. Это всего на тридцать шесть дней меньше, чем длилось президентство Кеннеди. Из всех известных мне людей моложе семидесяти только домработница моих родителей Эсеранса, бывшая монашенка из Сальвадора, может претендовать на то, что перекрыла мой рекорд. В свои тридцать четыре я стала этаким Кэлом Рипкеном – только в сфере полового воздержания.
      Не сомневаюсь, теперь вам уже интересно, как со мной произошло такое. Думаете, я страшна, как Фредди Крюгер? Или одеваюсь, как Барбара Буш? Слишком разборчива? Или стервозна? А может, чересчур застенчива? Боюсь людей и открытых пространств? Страдаю хламидиозом? Или какой-нибудь редкой и особенно заразной формой грибка?
      Хорошие вопросы, ничего не скажешь. Я и сама порой задавала их себе. Об этом же в полный голос и с неизменным постоянством заговаривали члены моего семейства во время наших еврейских посиделок. Ответом на все эти вопросы служит короткое слово «нет». Так они здесь, в бухте Провидения, и говорят: «Нет».
      Вообще-то просто переспать с кем-то труда не составляло. Взять хотя бы прошлый месяц: через электронную службу знакомств я получила послание от парня-курьера, которому всего-то двадцать один год. «Мечтаю провести ночь с чудесной женщиной. Я молод, но я мужчина. Кроме того, я француз. Обожаю всяческие удовольствия, получать и давать энергетическую подпитку. А что любишь ты?»
      В самом деле, почти каждый, кто достиг совершеннолетия и знает, что ему надо, может запросто найти себе секс-партнера – если ему в общем-то безразлично, с кем ложиться в постель. У меня же было другое: мне хотелось секса, но одного секса мне недостаточно. Мне нужна хотя бы такая малость, как обоюдное влечение. Хоть крохотная искорка. Я искала мужчину, который употреблял бы слово «хочу» не только в предложении: «Я хочу съесть гамбургер».
      Поймите меня правильно: я не привереда. И конечно, не приберегаю свои прелести для Мистера Совершенство. Чтобы испытать удачу, меня абсолютно удовлетворил бы кто-то, отдаленно его (совершенство) напоминающий. Но почему-то, несмотря на героические усилия, предпринимаемые мной всю эту тысячу дней, даже он так и не промелькнул на моем горизонте. В результате произошло то, что прежде казалось невозможным, – я осталась вовсе без секса. Каково это: лишиться секса так надолго? Скажу одно: в этом уже метни малейшего сходства с настроением идущего на рекорд Кэла Рипкена, никто не аплодирует, никто не радуется, и уж тем более – я сама.
      За все время моего героического воздержания я встречалась со столькими парнями, что разработала целую стратегию свидания, такую сложную, что ее впору было представить на соискание ученой степени. Я торжественно обещала себе расширить круг поисков, действовать усерднее. Я поклялась себе бездействовать и ждать «подарка судьбы». Я пыталась казаться более доступной и менее самоуверенной. Я пыталась казаться менее доступной и более самоуверенной. Я перепробовала все – но не решилась совсем уж низко «опустить планку». Честно говоря, я еще надеялась. На свете происходят и самые невероятные чудеса. Вспомните чилийских регбистов, которые выжили, несмотря на суровую зиму, когда их самолет потерпел крушение в Андах. Если они продержались десять недель на зубной пасте и останках своих погибших товарищей и после этого еще умудрились спуститься с гор вниз, то ведь и мне, наверное, удастся распрощаться с одиночеством, почему бы и нет?
      Все же, видя, как все мои знакомые находят себе пару, я невольно задавалась вопросом: в чем дело? Что это – невезение? Злой рок? Последствия моих собственных ошибок? Я никогда не считала, что во всем мире есть лишь один, кто идеально мне подходит, – возможно, их десятки, если не сотни. Но почему-то все они ускользали от меня, словно невидимки.
      И вот несколько месяцев назад стало очевидно, что, какие бы усилия я ни прилагала, юбилея в тысячу дней мне не избежать. Не было чуда, чтобы спасти меня, и я стремительно приближалась к постыдной дате.
      Понятно, что событие такой важности следовало отметить (отметить хотя бы мою впечатляющую выдержку). Я подумывала, не смотаться ли в одиночку в Долину Смерти, но, проведя тысячу дней как монахиня, заделываться еще и пустынницей… Было в этом что-то невыносимо пресное. Кто-то из друзей предлагал снискавшие громкую славу Таити, Итальянскую Ривьеру или Национальный парк в Вайоминге, но громкая слава – определенно не то, что соответствовало бы такой дате, как моя. Подобные места подходят для медового месяца, но совсем не стоит изображать там целомудренную Деву Марию.
      Наихудший совет поступил от Кейт, моей подруги, считавшей своим долгом постелить соломку всюду, куда я, по ее мнению, готова была упасть. «Поезжай на воды, отдохни, – твердила она, – и не жалей денег на то, чтобы лучше выглядеть». Я поняла: Кейт никогда не бывала «на водах» и только читала о них в разухабистых женских журнальчиках.
      Я-то, напротив, бывала «на водах» не раз, и посылали меня туда те самые развеселые женские журнальчики, для которых мне в разное время приходилось писать. Я-то знала, что курортные мучения обычно начинаются с массажа лица. Бледная тучная болгарка по имени Магда, облаченная в медицинский халат, вводит вас в мрачный кабинет и придирчиво рассматривает каждую пору вашего лица с помощью гигантского увеличительного стекла и слепящего глаза прожектора, больше подходящего для допроса в полицейском участке. Затем она требует, чтобы вы рассказали ей, какими пользуетесь лосьонами, тониками и кремами, а заодно и то, почему вы так наплевательски относитесь к своей коже и пользуетесь именно ими (если вам вообще удалось хоть что-то вспомнить). Внезапно вас окутывают клубы пара, и Магда вонзает свои заостренные ногти вам в переносицу, громко вздыхая всякий раз, когда ей удается извлечь оттуда малюсенькую черную точку, различимую только под ее электронным микроскопом. Затем она хватает устрашающего вида шипастый валик и усердно катает его по вашей физиономии.
      Выдержать тысячу дней без секса само по себе нелегко, а уж отправиться после этого на курорт – все равно что лить на открытую рану лимонный сок.
      Так что нежиться на водах не годилось. Но что следовало выбрать взамен? Однажды вечером я наткнулась в Интернете на объявление, которое показалось замечательно подходящим к случаю: Арктическая Дорога Боли. Предлагалось в течение одиннадцати дней мотаться на горном велосипеде и разбивать шатры вдоль немощеного Далтон-хайвея – самой окаянной дороги в Соединенных Штатах, протянувшейся на 450 миль от Фэрбенкса до городка под названием Дохлая Лошадь, последнее обстоятельство меня особенно привлекло. Обещали нулевые температуры, отсутствие душевых, туалетов и любых признаков цивилизации, за исключением грузовой автостоянки на 174-й миле – «самой северной автостоянки на свете». «Не говорите, что мы вас не предупреждали!» – заранее предостерегал сайт турагентства. Мне же, как довольно опытной велосипедистке, это путешествие показалось разумным испытанием без риска заморить себя до смерти.
      Я разузнала об этом туре подробнее и выяснила, что могу дополнить Дорогу Боли двухдневной поездкой в бухту Провидения, в поселок городского типа, находящийся в 6000 миль от Москвы и всего в часе лета от Нома – через Берингов пролив. Я глянула на карту мира на стене моего кабинета. Россия, огромная оранжевая клякса, имела много общего с моим одиночеством: она казалась бесконечной и безрадостной. Это было как раз то, что мне нужно.
      Возможно, вы задаетесь вопросом: не все ли равно, где страдать – на курорте или в Арктике? Проблема в том, чего вы ждете. Ухватившись за то, что звучит как сказка, но на деле оборачивается кошмаром, вы непременно ощутите себя униженной и обманутой в лучших ожиданиях. Но если вы заранее вознамерились страдать, все неожиданности станут только приятными.
      Сегодня седьмой день – моей двухдневной поездки в бухту Провидения. Еще в Номе туроператор предупреждал о том, что в случае тумана вылеты из бухты Провидения отменяются. Он только забыл предупредить о том, что: 1) туман там почти всегда; 2) по выходным аэропорт не работает, даже если тумана нет; 3) даже если тумана нет в будние дни, вылет могут отменить, потому что нет электричества.
      Каждое утро мы с товарищами по заключению собираемся у окна и таращимся на туман, гадая, когда же, наконец, звезды соблаговолят дать нам шанс выбраться из этой передряги. Товарищи – супруги-пенсионеры из Техаса и застенчивый инженер-компьютерщик из Сиэтла, – ждут не дождутся этой возможности, и с каждым днем все напряженнее. Когда вчера вечером Юрий, наш гид, упомянул, что группа японских ученых однажды проторчала в бухте Провидения целый месяц, моих спутников едва не хватил удар.
      Но мне-то зачем портить себе настроение, я-то, слава Богу, никуда не спешу. До сих пор нахожусь под впечатлением от моей победы в поединке по армрестлингу над русским подростком (он сам напросился). У меня еще остались в запасе американские жаргонные словечки, чтобы обучать им Юрия (сейчас ему больше всего нравится «Ты мне лазера не пой»), я по-прежнему улучшаю и совершенствую доску для игры в скрэббл, которую собственноручно смастерила из листочков, выдранных из блокнота, и упаковочного скотча. Жизнь продолжается.
      Кроме того, глядя на ржавеющие во дворе цистерны и гниющие лодки, я понимаю, что мне выпала редкая и неожиданная возможность. Впервые за все время мытарств мне абсолютно нечего делать: у меня нет Интернета, чтобы дотошно изучать сайты клубов знакомств, нет подстав, организованных моими доброжелательными друзьями, нет никаких идиотских стратегий. Нет давления со стороны, нет отвлекающих обстоятельств; я впервые предоставлена самой себе и, может быть, теперь наконец-то сумею докопаться до сути. Может быть, я пойму, наконец, почему вот уже тысячу и сорок четыре дня блуждаю вдалеке от привычной оживленной магистрали. Почему женщина с нормальными рефлексами превратилась в существо, искренне полагающее, что глухой пограничный поселок в русской Арктике – лучшее место, чтобы расслабиться?
      И если мне удастся это понять, возможно, я найду, наконец, выход из тупика и начну новую страницу своей жизни.

      Ясно, что дело не только в сексе. Рано или поздно мне захочется, чтобы секс дополнило обручальное кольцо.
      Для чего люди женятся? Ради тепла, общения, чтобы завести детей, чтобы иметь человека, готового оплатить ваши долги и отвечать на назойливые звонки продавцов надувных матрасов и крема для обуви, – вот первые ответы, которые приходят на ум. Но если вам зa тридцать, одно преимущество брака становится особенно соблазнительным: он избавляет вас от невыносимого одиночества.
      Само по себе одиночество вовсе не проклятие. В жизни выпадают моменты, когда побыть наедине с собой, чтобы вас не трогали, только в радость. Если вам немного за двадцать, отсутствие постоянного спутника позволяет быть взбалмошной, своевольной, подбросить кому-нибудь все свои пожитки и раскатывать на велике по стране, заниматься сексом с коллегами по работе в вашем джипе на автостоянке компании. В эту пору замужество представляется таким же чуждым и неприятным, как зондирование прямой кишки.
      Вам уже далеко за двадцать, но одиночество еще не в тягость. Кое-кто из ваших друзей уже покончил с одинокой жизнью, но над вами еще не каплет, и вы продолжаете встречаться с классными парнями, которые, конечно же, ни при каких обстоятельствах не годятся в мужья. А если родня начинает донимать вас, вы просто собираете манатки, бросаете их в джип и переезжаете в другой город.
      Но оставаться в одиночестве, когда вам за тридцать, вес равно, что угодить в ГУЛАГ. И это особенно остро ощущается, когда вы идете на чью-нибудь свадьбу и оказываетесь за столиком для одиноких.
      Оказаться на этом месте в двадцать лет – совсем не плохо. Вам, конечно, немного досадно, что вы не нашли себе пару, но одиночество представляется временной неприятностью вроде гриппа. Даже больше: взглянув на столик для молодых женатиков с их супругами, вы радуетесь мысли, что сидите не там и на вас нет всех этих жемчугов и нарядов, которые преждевременно превращают женщину в копию собственной матери. Вы не сомневаетесь, что все эти парочки двадцатипятилетних людей совершили ужасную ошибку и через десять лет они начнут гадать, просыпаясь, почему незнакомец, спящий в их постели, предпочитает сексу телевизор и сколько денег им предстоит потратить на психотерапевта, чтобы преодолеть последствия этого растительного сосуществования.
      Когда вам за двадцать, столик для одиноких не наводит вас на мрачные мысли. Вы знаете, что порой за ним сидят вполне приличные парни, и один из них – почему бы и нет? – может стать вашим следующим увлечением или даже постоянным партнером. И уж, по крайней мере, найдется с кем потанцевать.
      Но когда вам за тридцать, столик для одиноких нагоняет на вас тоску, а те, кто за ним оказывается, напоминают гражданское население военного времени: женщины, дети и инвалиды. Как правило, гостей без пары приходит немного, потому что все те, с кем вы сидели за этим столиком, когда вам было двадцать, уже нашли себе пару. Вот и выходит, что под определение «одинокие» подпадают одиннадцатилетние племянники жениха и его обрюзгшие троюродные братья из Детройта, где они заправляют семейным бизнесом по продаже штукатурки; ну и «перспективные» люди: мужчина и женщина, которых хозяева задумали свести.
      Перешагнув тридцатилетний рубеж, вы начинаете испытывать страх перед столиком для одиноких. Ваше одинокое житье уже кажется чем-то более серьезным, чем грипп, чем-то непроходящим, мучительным и постыдным, как геморрой. В душе вы сознаете, что в таком положении дел нет вашей вины, но понимаете и то, что окружающие думают иначе, и порой, когда становится невмоготу, вам начинает казаться, что они правы.
      Когда вам за тридцать, вы замечаете, что беседа за столиком для одиноких делится на четкие фазы. Сначала псе ведут себя так, будто сидят за самым обычным столиком. Разговор состоит из банальных фраз типа «Так вы со стороны жениха или со стороны невесты?» или «Давно вы знакомы со Стейси и Стивом?». Затем каждый по очереди объясняет: «Дядя Джоан, Чарлз, женат на двоюродной сестре моей матери» или «Мы со Скоттом вместе учились», ну и так далее. В этой фазе беседа за столиком для одиноких почти ничем не отличается от разговора за другими столиками. Что ж, по крайней мере, десять минут вы тешите себя иллюзией, что ничем, ну ровно ничем не хуже других.
      Но вот заиграла музыка, и вы вспоминаете, что ваш столик – обособленный крохотный мирок. Сначала вы стараетесь перекричать музыку, упорно не замечая, что в десяти метрах от вас танцуют две сотни человек. Вы усердно притворяетесь, будто это – чудесная возможность поддержать завязавшийся увлекательный разговор, и, когда диджей орет: «А ну, народ, давай не зевай!», – кричите через столик: «Так сколько, вы говорите, работает у вас сотрудников? А что, головной офис всегда был в Сент-Луисе?»
      В какой-то момент музыка становится слишком громкой, а ваша беспомощность – слишком очевидной (все другие столики, кроме тех, где сидят почтенные домоправительницы и престарелые дальние родственники, уже высыпали на танцпол), и вы оказываетесь перед выбором: ускользнуть в туалет или пригласить троюродного брата из Детройта на танец, если он по излишней застенчивости, недогадливости или равнодушию не додумается пригласить вас сам. И вот вы и троюродный брат проходите на танцпол и включаетесь в квазимеханические конвульсии танцующих, при этом стараясь не смотреть друг другу в глаза и даже почти не двигаться. Мысленно вы молитесь, чтобы не было медленных мелодий и чтобы всех скорее позвали к столу.
      Как правило, пребывание за столиком для одиноких – это обида, которой вы ни с кем не делитесь. Здесь же, в зале, есть еще несколько сотен человек, но все они поглощены тем, что расточают похвалы невесте и оформлению стола. Те, кто сидит рядом с вами, тоже не годятся, ведь завтра они вернутся к себе в Детройт или в шестой класс средней школы. И когда ваша мать спросит, как было на свадьбе, вы ответите лишь: «Много красивых цветов» или «Ребе был что надо». Никто не должен знать.
      Однако порой пребывание за столиком для одиноких становится особенно мучительным потому, что вам приходится выносить его на виду у всей вашей родни.
      Так случилось со мной на свадьбе друзей семьи, Марии и Майка. Мои родители, бабушка, дедушка, тетя, дядя, сестра, муж сестры, кузина и муж кузины сидели за одним столом. Я же устроилась в десяти метрах поодаль, за столиком для одиноких.
      Вообще-то, если взять именно эту свадьбу, то обиды и оскорбления начались еще до того, как дело дошло до рассаживания. Я поехала на сие торжество вместе с кузиной и ее мужем, чья негласная семейная обязанность состояла в том, чтобы сопровождать меня на мероприятия, где все прочие имели пару. Однажды они даже настояли на том, чтобы отметить вместе со мной День святого Валентина, в результате чего мы втроем заявились в ресторан, где были столики только на двоих. Кончилось все тем, что мы оказались в дешевой тайской закусочной.
      До того как поехать в синагогу, я заскочила к родителям. Мама бурно восхищалась моей стройностью и элегантностью, – обычная попытка скрасить тот факт, что я по-прежнему без спутника. Если верить моей маме, чем дольше я остаюсь одна, тем более стройной и элегантной становлюсь. Пожалуй, к тому времени, как мне стукнет сорок, я сравняюсь с Джулией Роберте.
      Признаюсь, в тот вечер я смотрелась очень неплохо в облегающем черном платье и бархатном жакете, купленных для меня отцом в один из недавних рейдов по магазинам. Так оно и есть: мне тридцать четыре, и папа покупает мне одежду. Это объясняется двумя причинами: родня сомневалась, что я способна сама подобрать наряд, подобающий столь торжественному случаю, как свадьба («подобающий» в понимании моей семьи означало новый, дорогой и шикарный). Моя родня была права. Прикинув свои возможности, я провела бы сравнительный анализ затрат и выгоды – стоит ли выбрасывать четыре сотни долларов ради вечеринки, где шансы встретить одинокого интересного мужчину практически равны нулю, – и достала бы из шкафа свой черный костюм. Итак, если родители хотели видеть меня в новом наряде, им самим приходилось купить мне его.
      С первой причиной связана и вторая. У меня никогда не хватало ни терпения, ни умения самостоятельно подбирать себе одежду – недостаток, видимо, унаследованный мною от мамы. Она, если бы ее предоставили самой себе, предпочла бы всему остальному шорты до колена, колготки и свитер. Первоклассный специалист в области анализа отношения рыночной цены акции к чистой прибыли в расчете на одну акцию, мама, попадая в более или менее дорогой магазин одежды, напоминала олененка Бэмби, потерявшегося в центре Манхэттена.
      Моя младшая сестра Дженнифер начинала как художник-экспериментатор, а стала дизайнером по интерьеру; ее всегда отличало превосходное чувство стиля. Сама Дженнифер обожала эпатаж: флюоресцирующие оранжевые блузки с глубоким вырезом и неправдоподобно высокие и тонкие каблуки, – но она блестяще приспосабливалась к моему более приземленному вкусу – ведь на ней в основном и лежала ответственность по выбору нарядов для меня. Однако ко времени бракосочетания Марни и Майка мы с Дженнифер не разговаривали; причины этой безрадостной и безвыходной ситуации крылись в ее недавней свадьбе. Изо всей семьи рассчитывать приходилось лишь на отца.
      Честно говоря, папа подходил для этого как нельзя лучше. Успешный артдилер и тонкий знаток цветов, мебели и яблочного мартини, отец чувствовал себя в магазинах как рыба в воде. Он носил панамы, штиблеты из тисненой кожи и пиджаки горчичного цвета из ткани «в елочку», причем из нагрудного кармана у него всегда выглядывал аккуратный уголок платка. Во время поездок отца нередко приглашали в салоны первого класса – просто потому, что он выглядел соответствующе. Отец не умел обращаться ни с футбольным мячом, ни с бензопилой, но, подбирая подходящие платья, шарфы и шали, он неизменно оказывался на высоте. Менее чем за час папа нашел мне великолепную экипировку для свадьбы Марни и Майка. Я была ему за это благодарна. Лучше быть одинокой светской львицей, чем одинокой замухрышкой.
      Я сидела в синагоге, изо всех сил стараясь не заснуть, покуда происходило обычное разъяснение еврейских свадебных обрядов, и вдруг мое внимание привлекли слова раввина. Зачитывая какую-то стихотворную строфу, он объявил, что брак соединяет двух людей, чья жизнь до этого была «никчемной и бесцельной». Ну и ну! Какая, должно быть, удача для Марни и Майка, что они избежали столь печальной участи. Браво, мы рады за них! Но куда деваться нам, прозябающим в никчемности и бесцельности?
      После церемонии мы направились в вестибюль разбирать карточки с указанием мест. Тут-то я и обнаружила, что опять сослана за столик для одиноких. Я двинулась туда, родные уныло махали мне рукой, а я чувствовала себя обвиняемым, которому отказано в поручительстве.
      В течение вечера родственники один за другим подходили, чтобы выразить сочувствие или посодействовать моему освобождению. «Мы просто прихватим стул и втиснем тебя между нами», – предложила одна кузина. Муж сестры, Джон, оглядел моих соседей, как всегда невзрачных, и покачал головой. «Ну ты и попала, сеструха!» – сказал он, и его тут же попросили отвезти в туалет дедушку Джулиуса, передвигавшегося в инвалидной коляске. Тетя умоляла меня не отрываться от родных. «Ты ведь с нами», – проговорила она.
      Но была ли я «с ними»? Каждый из десяти членов моей семьи имел пару. Не значило ли это, что я была одиннадцатым колесом? Кроме того, если б я втиснулась в крошечное пространство, выделенное мне потеснившейся семьей, это сделало бы мое злосчастное положение еще более заметным. Я содрогалась при мысли о разговоре, который вели бы при этом, и вспоминала свадьбу сестры, когда бабуля Ханни отловила меня в туалете и начала выспрашивать, почему в тридцать один год у меня все еще нет постоянного кавалера. «И что ты за человек?» – воскликнула она перед тем, как направиться к выходу и затем на сцену, где произнесла неслабую речь и во всеуслышание заявила: «Хоть одну внучку увижу замужем, покуда еще жива».
      Я знаю, бабуля Ханни (так мы с сестрой звали бабушку Ханну, когда были детьми) желала добра. Она желала мне счастья, не сомневаясь, что брак – кратчайший путь к достижению оного. Меня это удивляло, поскольку ничто не принесло ей столько горя, как замужество. «Ад кромешный», «кошмар», «просто жить не хочется» – так обычно описывала бабуля свое шестидесятишестилетнее сосуществование с дедушкой Джулиусом, сварливым дельцом, в прошлом весьма влиятельным, а ныне удалившимся на покой.
      Если верить надежным источникам, некогда супружеская жизнь моей бабки заключалась в основном в устройстве и проведении помпезных банкетов: они должны были производить впечатление на коллег моего деда по индустрии одежды. Время от времени дед, к счастью, оставлял жену в покое и начинал третировать своих продавцов и агентов в Европе. В такие дни она порой оставалась наедине с мужем и по двадцать четыре часа в сутки выслушивала его тирады. Бабушка видела плохо и не могла водить машину; к тому же она никогда не оставила бы деда одного, опасаясь, что он забудет принять свое лекарство от давления и умрет от сердечного приступа. Это заставило бы ее жить с непреходящим чувством вины. Сейчас бабушке Ханне девяносто; она подает деду завтрак, закапывает ему глазные капли и живет с ним в доме для престарелых, где жарче, чем в Гматсмале в сезон дождей. (Дедушка всегда мерз, но носить свитеры наотрез отказывался, требуя, чтобы топили как можно жарче.) Но несмотря на все это, бабушка Ханна мечтала, чтобы я вышла замуж.
      Другая моя бабушка, Руфь, тоже была ярой поборницей брака, хотя дважды разводилась и в девяти случаях из десяти не одобряла тех спутников жизни, которых выбирали ее многочисленные родственники. Здесь, правда, стоит упомянуть, что бабушка Руфь вообще многого не одобряла, особенно физические упражнения, политику, кредитные карты, седаны с четырьмя дверцами и еврейский акцент. Однако когда я раз и неделю заезжала к ней, чтобы сыграть партию в скрэббл, она тотчас спрашивала: «Ну так что, когда замуж-то собираешься?» Изобразив удивление, я отвечала: «Бог мой, да неужто я не сказала тебе? В субботу с свадьба. У тебя есть что надеть?»
      Бабушка Руфь старела, слабела и уже не помнила, можно ли при игре в скрэббл писать слово «агрия» (в свое время она сама учила меня, что это слово, означающее «обильную угревую сыпь», вполне имеет право на существование), но никогда не забывала подробно расспросить меня о поисках мужа. В восемьдесят девять, когда Руфь так сдала, что едва сидела, ее приветствие сократилось до одного слова: «Замужем?»
      Кончина бабушки не облегчила моего положения, потому что оставалось еще несколько десятков родственников, всегда готовых напомнить о моем незавидном статусе.
      Возможно, теперь вы спросите, почему мне, столько знающей о «прелестях» супружеской жизни, все же не терпелось произнести слова «мой муж». Дело прежде всего в том, что в отличие от своих бабок, выскочивших замуж совсем юными, я уже порядком нахлебалась одиночества. Да и потом, перед глазами у меня пример моих родителей, а они прожили вместе более тридцати лет, и аккомпанементом к их жизни мог бы стать лейтмотив из культового фильма о любви-дружбе «Когда Гарри встретил Салли».
      Была ли в их отношениях романтика? Что ж папа порой зажигал в их спальне свечи в старинных канделябрах и наливал маме из хрустального графина бокал шерри. Он любил превратить обычный ужин в праздник, придвигал их столик на двоих поближе к камину или выносил его в сад, к розовым кустам, или в спальню, к открытому окну, возле которого цвела роскошная магнолия.
      Уважение? Обожание? Иногда папа звонил мне по мобильнику просто для того, чтобы сказать: «Жаль, ты не видела маму у Розенфельдов вчера вечером. Глаз нельзя было оторвать, так ей шли бриллиантовые серьги и зеленое платье; и ведь ни чуточки не выглядела усталой, хоть перед этим водила дедушку к урологу, а бабушку – к дерматологу и четыре часа сидела у компьютера, приводя в порядок всю их бухгалтерию. Можно только мечтать, чтоб и вторая моя жена оказалась хоть вполовину такой талантливой, умной и элегантной».
      Само собой разумеется, у папы не было и не могло быть второй жены. Это была просто шутка. Папа вообще любил пошутить, но только не тогда, когда речь шла о его чувствах к моей маме.
      Мама отличалась не меньшим пылом. Она звонила мне по мобильнику и рассыпалась в похвалах папиному вкусу, его деловому чутью, способности сбыть дорогие полотна покупателям, и не помышлявшим сначала приобретать предметы искусства. «За что ни возьмется – все у него получается, – говорила мама, – таких, как он, днем с огнем не сыскать».
      Их согласие в браке тем более поражало, что они не сходились друг с другом ни в чем, – кроме одного – оба презирали все художественные фильмы, если в них не снималась Мерил Стрип.
      Папа – оптимист, он неизменно уверен, что его следующая выставка-продажа будет успешнее, чем предыдущая. Мама – пессимистка, она не сомневается, что рано или поздно всех нас ожидает банкротство. Мама непрерывно анализирует свои решения. Правильно ли она выбрала форму страховки? Тот ли картридж купина для принтера? Верно ли рассчитала, сколько понадобится бейгелей с луком, а сколько с яйцом? Подобное затруднение отец испытывал лишь с одном случае: решая, достаточно ли водки в домашнем баре.
      И все же мои родители чудесно ладили, и пример их был очень действенным. Понятно, что того же самого они хотели и для меня. Хвала Создателю, со мной они об этом почти не говорили, но я чувствовала их настроение. Родители так мечтали об этом, что папа даже начал читать объявления о знакомствах в «Еврейском журнале». Не так давно он напал на письмо некоего тридцативосьмилетнего писателя, который, как полагал папа, стал бы для меня превосходной парой. Он настолько уверовал в это, что по секрету от меня созвонился с этим писателем. Ему пришлось извиняться за бестактность, когда выяснилось, что отобранный им перспективный экземпляр – мой бывший коллега по работе и я нужна ему так же мало, как и он мне.
      Теперь вы, пожалуй, понимаете, почему на свадьбе Марни и Майка я не поспешила притулиться за столом, где собралась моя родня. Место, отведенное мне, было за столиком для одиноких. К несчастью, я оказалась рядом с парнем, который почти весь вечер приударял за женщиной, сидевшей в другом конце зала. Получалось, что между мной и еще одним холостым парнем оставалось пустое кресло, и мне приходилось тянуться и нагибаться, изображая интерес к тому, что его подружка, с которой он недавно помирился, а теперь снова рассорился, – защитник в женской футбольной команде. В середине обеда я сдалась и занялась поеданием украшавшего стол винограда. При этом я стремилась соблюсти симметрию и не трогать кисточки, расположенные в центре, чтобы конструкция не обвалилась.
      Когда с цыпленком и спаржей было покончено, за столиком для одиноких почти никого не осталось: постоянно повторяющийся, но не перестающий удивлять феномен. Не понимая, куда все исчезали, я никогда не брала на себя труд выяснить это. Парочки были поглощены танцами, одиннадцатилетние потихоньку таскали спиртное из бара. Я же всегда стремилась улизнуть, чтобы избежать участия в крайне унизительном действе: бросании букета.
      На большинстве свадеб, где я бывала в то время, этот мерзкий обычай не соблюдался: и жениху, и невесте было, как правило, за тридцать, и одиноких друзей у них уже не оставалось. Все же от своей подруги Кэми я знала, что на свадьбах никогда нет уверенности в том, что эта традиция не оживет и ты, как бизнесмен, пытающийся уйти от налогов, не попадешь в расставленные для тебя сети.
      Лучшим, что случилось со мной на свадьбе Кэми, было то, что, спускаясь в сад – сфотографироваться имеете со всеми после церемонии, – я оступилась и потянула лодыжку. Вокруг меня тут же все забегали, последовали настойчивые советы приложить к ноге лед, но я легко перенесла это унижение, поскольку у меня появился прекрасный, просто превосходный повод для того, чтобы покинуть торжество. Выбираясь за дверь сразу по окончании обеда, я в полной мере вкусила сладость полученной мной травмы.
      На следующий день я узнала, что после моего уходи меня вызывали на сцену. Если бы я осталась, то, конечно же, откликнулась бы, решив, что потеряла ключи или бумажник. Как выяснилось, устроители рассчитывали на мое участие в церемонии бросания букета, причем всего в ней собирались задействовать трех человек: двух подружек невесты, в чью обязанность входило носить за ней цветы, и меня.
      Я не знала, будут ли бросать букет на свадьбе у Мари, и не стремилась это выяснить. Когда столик для одиноких совсем опустел, я направилась к столу, где сидела моя семья, и начала обсуждать с дедом дозировку лекарства от сердечной недостаточности, которую ему в последнее время увеличили. «Из сортира теперь не вылезаю», – говорил дед. При мысли, что вот-вот предстоит новый тур в мужской туалет и именно мне придется везти туда дедушку, я решила, что уже достаточно повеселилась на этой свадьбе. Я прихватила кузину и ее мужа, и мы упорхнули.
      Когда вам за тридцать и вы одиноки, вас нередко одолевает желание улизнуть. Но вы не просто убегаете от летящего вам вдогонку букета, от обязанности выбирать подарки беременным подружкам и от новогодних гуляний в «тепленькой» компании. Вы бежите к чему-то – так, по крайней мере, вы говорите себе, покупая билет на самолет.
      Всякий раз, как приближается мой день рождения, подружка получает предложение руки и сердца или брезжит на горизонте сезон отпусков, я делаю одно и то же: достаю дорожный атлас «Рэнд Макнэлли» или залезаю в Интернет и прочесываю сайты «горящих» туров. Всего за 599 долларов, выясняю я, можно отправиться в недельный тур на Мальту – перелет и проживание включены! Я даже не представляю, где находится Мальта, но на долю секунды меня окрыляет надежда: кто знает, вдруг там, на мальтийском пляже, я встречу своего суженого? (Подождите-ка, а на Мальте вообще есть пляжи? Или я путаю Мальту с Ялтой?) Не сомневаюсь, чем дальше предстоит лететь и чем утомительнее окажется поездка, тем основательнее мои шансы на успех.
      Это чувство не только приносит облегчение, не только отвлекает, когда все вокруг женятся и открывают совместный счет, – вам кажется, что вы выберетесь из тупика.
      Но я, пожалуй, забегаю вперед. Рискну предположить: когда в 1982 году Кэл Рипкен занял свое место на третьей базе, он не подозревал о том, что открывает рекордную серию, которая в результате будет насчитывать 2632 игры подряд. Пребывала в неведении относительно своего будущего и я. Вплоть до первого из последующей тысячи дней занятия сексом были для меня так же естественны, как время от времени побаловать себя мороженым. Нет, я не занималась сексом каждый день, но никогда не сомневалась, что если такая потребность возникнет, мне удастся удовлетворить ее.

      Самым существенным в моих отношениях с Брэдли – наиболее значительной фигурой на моем сексуальном небосклоне в ту пору, когда мне было немного за двадцать, – оказалось то, что я запомнила всех птиц-символов штатов, названия которых начинались с «м»: Mэн, Мэриленд, Массачусетс, Миннесота, Миссисипи, Миссури, Монтана. Над матрасом у Брэдли висела карта Соединенных Штатов, где в алфавитном порядке, приводился список штатов и их птиц-символов. Всякий раз, когда мы занимались сексом в его маленькой, набитой кошачьими волосами квартирке (это рутинное событие происходило каждую неделю, не чаще), перед моими глазами появлялась колонка на «м». Чтобы как-нибудь отвлечься, я зубрила названия птичек. «Мэн: птичка», – говорила я себе, в очередной раз утыкаясь носом в карту. «Монтана: луговой восточноамерикан-скийтрупиал».
      Мыс Брэдли подходили друг другу также мало, как селедка и джем. Проведя вместе три года, мы по-прежнему недолюбливали музыку, которую слушал один из нас, и критиковали квартиры друг друга (он: «Что бы тебе немножко не затемнить спальню?»; я: «А почему ты не повесишь на окна жалюзи?!») и привычку тратить деньги. Однажды мы крупно поссорились в обувном магазине, когда Брэдли полчаса не мог решить, купить ему коричневые туфли за сорок долларов или черные туфли за ту же цену. Я предложила не мелочиться и приобрести обе пары, и он обвинил меня в том, что я – вторая Имельда Маркое. «У меня только две ноги!» – отрезал Брэдли, и я выскочила из магазина.
      Возможно, теперь вас заинтересует, зачем я вообще оставалась с Брэдли, да еще столько времени, сколько не, длится большинство голливудских браков. Размышляя об этом, я пришла к выводу, что причина заключалась только в моей незрелости и легкомыслии. Немного за двадцать – так, по крайней мере, было со мной – не тот возраст, когда принимаются взвешенные, разумные решения. У вас есть кредитная карточка, но в умственном развитии вы еще не так далеко ушли от амебы. В эту пору бестолковость характеризует все ваши действия: то, как вы ведете себя на работе, то, как выбираете себе соседку, чтобы вместе снимать квартиру, и то, с какими парнями вы заваливаетесь в постель (или на заднее сиденье автомобиля).
      Благодарение Богу, это правило имеет исключения. Иные люди с самого появления на свет идут в верном направлении и к двадцати одному году уже совершенно точно знают, где будут работать, в каком городе поселятся и кто станет их спутником жизни. Но поскольку я и мои друзья в эту категорию не попадаем, приходится сделать вывод, что такие люди – либо какая-то странная причуда природы, либо выросли и живут в странах, где возможности выбора работы и супруга весьма ограничены.
      Пожалуй, все же, если тебе немного за двадцать, быть импульсивной и бестолковой – более естественно. Этим объясняется и то, почему я начала свою профессиональную деятельность со статеек типа: «Плоский живот – к июлю!» или «Упругие ягодицы за три посещения!». Я проработала в этой газете год, но не помучила положенного повышения – в основном потому, что босс счел меня слишком разборчивой. Я тут же взяла расчет и ухватилась за первое полученное предложение. Этот женский журнальчик о фитнесе предназначался для тех, кто убежден, что целлюлит – напасть почти столь же страшная, как ядерная война (не подумайте, я занимаюсь физическими упражнениями, как любая среднестатистическая американка, может, даже немного чаще, и не считаю целлюлит даром небес, но, право, есть объекты, более достойные того, чтобы направлять на них свою энергию, чем «апельсиновая корки» на бедрах).
      Излишней импульсивностью объясняется и то, почему и дна года жила в одной квартире с девушкой, с которой познакомилась в кегельбане; она приволокла с собой паршивую собачонку, обдиравшую диван и гадившую на ковер в моей спальне. Только импульсивностью объясняется и то, почему в моей жизни появился Брэдли, завершивший плеяду моих парней, с первым из которых я переспала еще в колледже.
      Пришло время секса. Для меня оно наступило позднее, чем для большинства моих подруг, но так обычно и случается с теми, кто провел шесть лет в закрытой школе, где обучаются одни только девочки. К тому же порядки там такие строгие, что, если ты пришла на занятия в туфельках вместо положенных сандалий, тебя в наказание оставляют в классе после уроков. В колледже я собиралась наверстать упущенное и пустилась во все тяжкие, флиртуя на уроках испанского со сдержанным отличником-старшекурсником. Этого парня, очень аккуратного и привлекательно недогадливого, я однажды, когда поблизости никого не было, поймала в уголке рядом с нашим лингафонным кабинетом, и мы впервые поцеловались. Несколько месяцев спустя я завела с ним разговор о сексе, но он все тянул время. Наконец, попав в его квартиру, я неловко и неумело распрощалась со своей девственностью и обратила внимание на то, что моя грудь возбуждает его не больше, чем перезрелые помидоры. Мне не с чем было сравнить этот опыт, и я так и не заподозрила, что это – наихудший секс, с какого начинают дорвавшиеся до запретного плода юнцы. Ни мне, ни ему – в течение нескольких ближайших лет – не приходило в голову, что его больше интересуют мальчики.
      Сойдясь со вторым моим парнем, придурковатым, но классным Эриком (он писал статьи для университетской газеты), я сказала ему, что, по-моему, секс ничем не отличается от ходьбы на месте: все хвалят его, а ничего в нем такого нет, двигаешься туда-сюда, и все тут. К счастью, Эрик понял, что я не имела удачного опыта. Он расстегнул мне лифчик одной рукой, другой потянул молнию на джинсах, и через несколько минут я сделала удивительное, судьбоносное открытие: секс – это классно!
      С этого момента я и веду отсчет своей половой жизни, и она явно превосходила то, что было до нее. Прошло несколько лет, у меня появилось еще несколько парней, и я сделала еще кое-какие выводы. Первый состоял в том, что секс бывает разный. Я разделила его на:
      1) никуда не годный секс с парнями, не интересующимися девушками (см. парня № 1);
      2) чудесный секс с симпатичными парнями, с которыми все начинается так же быстро, как и заканчивается, (см. парня № 2);
      3) странный, достойный сожаления секс с парнями, годящимися тебе только в друзья;
      4) потрясающий секс с умными, привлекательными парнями, непременно бросающими тебя.
      Особенно плачевным было мое знакомство с так называемым дружеским сексом. Со стороны кажется, что это самый легкий и лучший выход для мимолетного вожделения. У вас сейчас нет постоянного партнера. Вам хочется секса и надоело сидеть в баре. Так почему бы не переспать с хорошим товарищем по работе – вон он сидит, совсем рядом с вами. Он вполне симпатичный, и нет никакой опасности задеть чьи-то чувства, поскольку оба вы знаете, что вас не слишком тянет друг к другу. За чем же дело стало?
      Но, начав целоваться, вы внезапно понимаете, почему никогда не раздевали мысленно этого парня: он просто не интересен вам. Совсем. Все же вы занимаетесь с ним сексом – все уже решено, и вам ведь хотелось секса, – но вместо удовольствия испытываете страх и замешательство. Ну почему бы вам просто не поиграть в нарды? Когда все заканчивается, вы притворяетесь, будто ничего не изменилось – и даже сами сейчас в это верите. Но вскоре вы догадываетесь, что из-за минутной похоти разрушили год, может, два или даже пять лет хорошей дружбы. Самое удивительное, что уже через несколько месяцев вы повторяете этот плачевный опыт еще с каким-нибудь своим другом.
      В конце концов, вы, конечно, найдете себе парня (и как раз вовремя: вам уже не с кем стало ходить в кино). Возможно, на этот раз вам крупно повезет, и он окажется обаятельным красавцем, от которого вы без ума. Или даже еще лучше: некоторое время вы будете наслаждаться мыслью, что такой обаятельный красивый парень, кажется, без ума от вас. Моего обаятельного красавца звали Дейв, он писал спортивные обозрения, носил бейсболку, водил крутой спортивный «Датсун-2802Х» и называл меня «дорогая», У него была гладкая кожа и набор банальных комплиментов («Как ты хороша, какая ты сладкая, какая нежная у тебя кожа, как здорово от тебя пахнет…»). Имел Дейв и недостатки: главным из них была неспособность ограничиться одной девушкой, о чем я не подозревала, пока мы с ним не расстались. Но за год наших встреч я узнала о сексе больше, чем за все остальное время. Хотелось бы мне сказать, будто произошло это благодаря тому, что он терпеливо и нежно посвящал меня в таинства любовной игры. Однако на самом деле все было иначе: однажды Дейв предложил мне почитать, что пишут об этом в книгах, и усвоить хотя бы азы. Я так обиделась, что немедленно сделала это.
      Когда Дейв, наконец, бросил меня (предлога я теперь и не помню), я чувствовала себя раздавленной, разбитой, опустошенной. То, что буквально на следующий день он нашел себе другую девушку, моих страданий не уменьшило. В конце концов, я извлекла из всего этого горький урок: с красивыми парнями лучше не связываться. Внешности нельзя уделять слишком много внимания, и только наивные женщины думают, будто романтичные ухаживания и классный секс имеют что-то общее со стабильными отношениями. На самом деле, решила я, все как раз наоборот: после огня всегда остается только пепел. Физическое влечение к партнеру, конечно, необходимо, но от страсти ничего хорошего не жди. Лучше, когда отношения строятся на общих интересах; ну, например, вам обоим нравятся криминальные сериалы.
      Теперь, возможно, вы понимаете, почему я так долго пробыла с Брэдли. К тому времени, как мы провели с ним два года, я почти убедила себя, что Мистер То-Что-Надо – несбыточная фантазия, и следует удовлетвориться Мистером В-Общем-Ничего, хоть он на редкость скуповат и секс с ним мне не в радость. Не желая видеть множества доказательств обратного, я как-то умудрилась внушить себе, что мы с Брэдли замечательно подходим друг другу. Ну вот, например: мы оба журналисты, оба любим кататься на велосипеде и часто ходим в спортзал. Разве не чудо! Что за невероятное совпадение! Какой подарок судьбы! Пошевелив своими куриными мозгами, я решила, что мне никогда не найти человека, который подходил бы мне лучше. То, что мы с Брэдли в общем и целом были вполне равнодушны друг к другу, казалось незначительной мелочью.
      Хотя Брэдли всегда отличала крайняя вялость – за те тридцать два месяца, что мы пробыли вместе, он так и не удосужился помыть свою машину и купить мне подушку – он все же начал подыскивать предлог, чтобы бросить меня. Ему было тридцать три, и у него хватило мозгов понять, что ничего хорошего у нас с ним не выйдет. Мне было двадцать шесть, и меня охватила грусть. Пожалуй, минут на десять.
      А потом меня вдруг осенило: да ведь я свободна! Впервые я осознала, что слишком молода и нечего цепляться за связь, в которой не было ни капли страсти, и бес перспективную работу. Мне был дарован еще один нише, и я не собиралась упускать его. Решив, что небольшая передышка не повредит моей карьере и что новую жизнь надо начинать одним махом, я взяла расчет, разорвала договор об аренде квартиры и записались в семинедельный велопробег по всей стране, от Лос-Анджелеса до Орландо. Хватите меня птиц. Я хочу посмотреть штаты.
      Здесь-то и начинается наша история.

      На третий день путешествия я заметила в нашей группе, состоящей из семидесяти человек, мускулистого мужчину с коротко подстриженной серебристой шевелюрой; у него была прелестная манера пользоваться солнцезащитным кремом – он беспечно размазывал его по всему лицу, а не втирал с величайшей тщательностью, как это делал Брэдли. Я выяснила, что зовут его Алек и что он – полицейский из Беркли. Алек немного походил на Брюса Уиллиса, каким он был в «Крепком орешке», и я не могла отвести от него глаз. По правде говоря, у меня даже шея заболела – так я старалась не выпустить его из виду.
      Алек как будто тоже заметил меня – по крайней мере загадочным образом его велосипед оказывался рядом с моим всякий раз, когда мы поутру снимались с места. Вскоре мы стали ездить вместе.
      Несмотря на возраст – сорок четыре года, – как мне казалось, непозволительно много для интересного мужчины, была в нем какая-то странная ребячливость, и это заставляло забыть о том, что он окончил среднюю школу в тот год, когда я появилась на свет. Мы катили вдоль люцернового поля, и Алек попросил фермера подвезти нас на тракторе. В другой раз он хотел напроситься к водителю-дальнобойщику, если бы только мы могли продолжать путешествие в кабине его восемнадцатиколесного монстра. В Нью-Мексико нам рассказали о восьмидесятивосьмилетней старушке, которая жила одна-одинешенька на ранчо, где не было электричества, и сама кастрировала своих быков. «Надо бы повидать такую крепкую бабульку», – заявил Алек, и мы с каким-то местным водителем отправились на ранчо. (Мы поехали бы сами на велосипеде, но нам сказали, что без предупреждения появляться там небезопасно. «Миссис Тейлор метко стреляет», – предостерег наш провожатый.)
      У Алека было много положительных качеств, но особенно нравилось мне одно: он всегда пребывал в прекрасном расположении духа и при этом не доставал меня своим неуемным оптимизмом. Не то чтобы мне больше нравились меланхолики, но, скажем честно, напускное веселье терпимо лишь до определенного предела, и рано или поздно задаешься вопросом: какой идиот не запер дверь и впустил сюда всю эту ораву неисправимых весельчаков, напоминающих восьмерку счастливых персонажей из сериала «Семейка Брейди»? Алек никогда ни на что не жаловался – ни на работу, ни на москитов, пировавших за наш счет, несмотря на тренировочные костюмы из лайкры, ни даже на свою мать. «Мать у меня – что надо», – говорил он. Привыкнув к тому, что моя семья выражает отношение к жизни в основном формулами типа «Ну и движение сегодня – ужас!» или «Грудинку следовало тушить еще по крайней мере часа два», я находила бодрое спокойствие Алека живительно новым, хоть и немного непонятным.
      Непонятным было и другое; вот уже три недели мы с ним проводили вместе почти все дневные часы, и за это время он ни разу не попытался невзначай столкнуться со мной. По опыту я знала, что если мужчина интересуется тобой, он непременно выкажет это. Сигналы бывают самыми разными – от легкого прикосновения к спине до прямолинейного: «Хочешь, возьмем пиццу и посмотрим вместе бокс?» Парни, которые не интересуются тобой, тоже этого не скрывают – они либо вежливо сохраняют дистанцию, либо осаживают тебя одним щелчком, будто пылинку со свитера сбивают. Но таких противоречивых сигналов я не получала никогда.
      Однако я больше не была наивной Сюзанной, пускающей дело на самотек; я научилась проявлять инициативу. И вот однажды утром на грузовой автостоянке в Западном Техасе я, перед тем как улизнуть в дамскую комнату, поцеловала Алека в щеку. Вернувшись, я так нервничала, что меня даже подташнивало, а он вел себя так, будто ничего не случилось.
      Вся моя инициативность разом испарилась, и я села на велосипед, тоже делая вид, что ничего особенного не произошло. Минуло два мучительных дня, и я спросила себя: а не почудилось ли мне, что я поцеловала его? Возможно ли, что Алек непроходимый тупица и не понял, что значил мой поцелуй? Или он слишком смутился и не знает, как дать мне понять, что я не интересую его? Ну почему он так все усложняет?
      Я никогда не считала, что девушка должна сидеть сложа руки и ждать, пока парень сделает первый шаг, – практика столь же порочная и устаревшая, как коллегия выборщиков. Впрочем, как и коллегия выборщиков, она по-прежнему имеет место, и я никогда не пыталась выступать против этого. Сейчас, однако, я начала применять собственную тактику. Я устанавливала палатку там, где пролегал естественный регулярный маршрут Алека – поблизости от мужского туалета. Я попросила одну из своих новых подруг упомянуть в присутствии Алека мое имя и проследить, не вспыхивает ли при этом в его глазах искра интереса – тут я, признаюсь, недалеко ушла от любой девятиклассницы. Но я так никуда и не продвинулась, неизвестность мешала мне спокойно спать. Прошло еще двое суток; душный, знойный день близился к вечеру, до завершения девяностомильного перегона оставалось немного, и мы с Алеком присели отдохнуть на скамейку. По щекам у меня каплями стекал крем от загара, коса расплелась, и волосы торчали из-под шлема в разные стороны. Я вся взмокла, от меня дышало жаром, как из печки, и внезапно терпение мое лопнуло.
      – Ну что, – выпалила я, – нравлюсь я тебе или нет?
      Алек улыбнулся и, сказав: «Ну, еще бы!», поцеловал меня в губы.
      – Тогда почему, – выговорила я, как только удалось заговорить, – ты не отреагировал на тот мой поцелуй?
      Алек пробормотал что-то про «обстоятельства», и я предпочла пропустить эти слова мимо ушей. Сейчас-то я понимаю, что, когда на горизонте замаячили красные флажки, я просто перестала различать цвета.
      В ту ночь, когда мы стали лагерем недалеко от Галвестона, я переехала в палатку Алека. Стоило мне отвернуть вентиль, как знаки внимания хлынули рекой. Следующие четыре недели велопробегом мы занимались в перерывах между сексом, и такого шикарного секса у меня еще не бывало. Именно тогда я открыла для себя новую категорию: потрясающий секс с умным привлекательным парнем, представляющим собой нечто большее, чем обаятельный красавчик. Я чувствовала себя героиней романтической мелодрамы начала века, где действие изображено фрагментарно, но разворачивается под вполне современный аккомпанемент – к примеру, новоорлеанского трубача Гарри Коника. Вот Сюзанна и Алек занимаются сексом в техасском амбаре. А вот уже на кладбище в Луизиане. Вот они резвятся в саду старинного особняка в Миссисипи. Велотур подходил к концу, когда однажды утром в мотеле, во Флориде, Алек перекатился на кровати и сказал то, чего не говорил мне еще ни один мужчина: «Кажется, я тебя люблю». Я ликовала, что Брэдли порвал со мной. Мне казалось, что все у меня идет лучше некуда.
      К концу путешествия я решилась еще на один отчаянный шаг: переехать в Беркли. Женщин, готовых бросить все ради любви, я всегда считала немного странными, но при своей нынешней эйфории отлично понимала их. Я ничуть не сомневалась: у меня с Алеком все пойдет как надо, поэтому даже не думала, что рискую. Да и в Лос-Анджелесе меня ничто не ждало: ни работа, ни квартира, ни бойфренд. Алек как-то вскользь упомянул, что никогда не женится, но я решила, что ему еще не встретилась подходящая женщина. Мне было слишком хорошо, чтобы думать о будущем. Когда тебе двадцать семь, брак представляется чем-то, с чем вполне можно повременить, как, например, с романом «Анна Каренина».
      Из Флориды я позвонила своим родителям в Лос-Анджелес, чтобы сообщить о грандиозных новостях. Интересно ли вам, как они отреагировали, узнав, что их дочь переезжает за четыре сотни миль от родительского дома ради сержанта полиции, который старше ее на восемнадцать лет и чье знакомство с иудаизмом ограничивается одним дежурством у синагоги в ночь на Йомкипур.
      Мама обвинила меня в том, что я опустила на ее плечи «бетонную глыбу». Бабуля Ханни прямо заявила, что у меня дурная аура, и я совершаю величайшую ошибку в своей жизни. Алека она называла не иначе как «этот коп на мотоцикле», хотя он никогда не водил мотоцикл. И кто бы мог подумать, что сериал «Калифорнийский дорожный патруль» так глубоко внедрился в сознание восьмидесятилетних! Нет, я не ожидала, что родные пошлют мне корзину с фруктами, но и не помышляла о том, что они поведут себя так, будто я собралась бежать с Майком Тайсоном. Родители знали, как я тяготилась отношениями с Брэдли, – услышав, что мы расстались, папа сказал: «Поздравляю» Я думала, что они обрадуются за меня, поняв, с каким энтузиазмом я говорю об Алеке. Я не учла одну банальнейшую истину: родители всегда желают тебе счастья, если оно не означает, что ты ложишься в постель с сорокачетырехлетним полицейским.
      Их неодобрительное отношение шокировало меня, расстроило – и только укрепило мое желание доказать, что они ошибаются. Чем больше родители возражали против Алека, чем недоверчивее выслушивали мои доводы в его защиту («Но ему никак не дашь сорок четыре!», «Но он молод душой и никогда не был женат!», «Но у него шесть единиц недвижимости, и он объехал шестьдесят шесть стран!»), тем крепче становилась моя решимость сделать так, чтобы у нас все получилось. Лишь бы бабуля Ханни никогда не воскликнула: «Ну вот, я же тебе говорила!»
      Вскоре после поездки я наняла грузовое такси до Беркли и сняла квартиру неподалеку от полицейского участка. Я бы с удовольствием поселилась у Алека, но не расстроилась, когда он воспротивился этому. Любая разумная женщина понимает, что жить с парнем, если знакома с ним неполных три месяца, не самая лучшая идея.
      Вопреки мрачным предсказаниям родни, моя новая жизнь началась блестяще. Я с радостью обнаружила, что Алек и в повседневной жизни тот же человек, каким казался мне все семь недель нашего сказочного путешествия. Я не сомневалась, что бабуле Ханни придется проглотить свои слова.
      Все складывалось прекрасно. Я, как «свободный художник», работала на дому – писала статьи типа «Лишний вес: война до победного конца!», и теперь они уже не казались мне такими нестерпимо скучными, а Алек сидел в полицейской машине и поджидал торговцев наркотиками. Каждые несколько часов он звонил узнать, работаю я или только притворяюсь, что работаю, а сама смотрю по ящику процесс над О. Джей Симпсоном. Когда у него бывал перерыв, мы часто ходили вместе в спортзал или поужинать, но, поскольку работал Алек до двух ночи, секс мы обычно оставляли на выходные. Жаловаться мне было не на что. Мы успешно перешли от безумных страстей первого периода, когда человек превращается в ненасытное, вечно вожделеющее существо, в более спокойное состояние, когда мужчина и женщина могут прожить сорок восемь часов, не воспылав неодолимым желанием немедленно прыгнуть в постель.
      Особенно удавались нам отпуска. Поскольку Алек путешествовал на двадцать лет больше, чем я, и поставил себе цель посетить за свою жизнь сто стран, он уже побывал во многих местах, о которых я только слышала. Мы карабкались на песчаные дюны Намибии. Мы занимались подводным плаванием у берегов микронезийского острова Яп. Мы катили по инопланетным ущельям Невады. Что-что, а скучать с Алеком не приходилось.
      Утомляли только его разглагольствования о супружеской жизни. Сначала взгляды Алека на брак, выражавшиеся обычно формулой: «Что я, рехнулся?», забавляли меня. Я хихикала, когда Алек характеризовал своих сослуживцев по тому, сколько раз они были женаты. «Закмен – две экс-жены, два экс-дома, три экс-ребенка». «Вагнеру после выхода на заслуженный отдых придется проработать еще года четыре, потому что выплаты «бывшим» сожрут всю его пенсию».
      Меня забавляла даже необычная страсть Алека к видеоклипам с песнями кантри, где главной темой был разрыв отношений. Больше всего ему нравилась песенка «Прощай, этим все сказано», где женщина в плавучем доме разбивает телевизор мужа его же клюшкой для гольфа. Всякий раз, как кантри-телевидение крутило этот ролик, Алек срывался с дивана, как футбольный фанат, чья команда только что забила решающий гол. «Смотри, смотри! – кричал он, призывно махая рукой. – Вот лучший в мире клип! Смотри, она сейчас выкинет его телик в воду!»
      Но прошло два года, и это наскучило. Я начала сознавать, что ребяческие нападки Алека на брак вовсе не ребячество. По каким-то причинам, которые я так до конца и не поняла, он действительно был его решительным противником. Пока я выжидала, Алек заморозил наши отношения на стадии «Разве нам не здорово?» – и не продвинулся ни на дюйм вперед.
      Если вы здравомыслящая одинокая женщина, мечтающая – так уж вышло – о настоящей любви, вам следует знать, что кое с чем непременно придется мириться – например, с нездоровой привязанностью к бордовому велюровому свитеру или страстью к видеоиграм вроде «Мэдден футбол-96». Но вы должны знать и то, что кое с чем смириться невозможно. С тем, например, что у него есть жена, с которой он забыл развестись. Или с тем, что он состоит в секте сатанистов. Или – и это хуже всего – с тем, что он напрочь отвергает такое освященное временем и общественным мнением установление, как брак.
      Стоило мне подобраться к теме нашего совместного будущего, как Алек инстинктивно напрягался, словно я уколола его отточенным карандашом.
      – Какое еще будущее?
      – Наше будущее, твое и мое. Тех, кто вместе, ездил в Арканзас, проведя в дороге двадцать семь часов без остановки, только для того, чтобы ты, наконец, совершил тот славный подвиг, о котором мечтал когда-то в школе.
      Такие разговоры не означали, что мне не терпелось заказать свадебное платье. Кроме того, в то время я уже догадывалась, что и по другим причинам Алек – не самый подходящий кандидат в мужья. Взять хотя бы нашу разницу в возрасте и его нежелание иметь детей. Но если Алек восставал даже против призрачной перспективы брака, я должна была задаться вопросом: а зачем мне все это надо?
      Пожалуй, еще важнее было задать этот вопрос друзьям. Не то чтобы у меня было мало своих Мыслей, но когда дело доходит до важных решений, выслушать мнение окружающих не помешает. Не помешает и иметь лишнюю пару рук, готовых удержать вас от безрассудного шага. Как у президента есть свой кабинет министров, так и у вас должно быть несколько наперсниц. Количество моих подруг со временем менялось, но обычно их было около полудюжины, и познакомилась я с ними уже после колледжа. Все в этой разношерстной компании находились на разных стадиях холостяцкий или замужней жизни, и каждая разработала свою тактику ведения военных действий и манеру давать советы. Но все они были моими министрами, поскольку всех их объединяла общая черта: они не стеснялись говорить то, что думают.
      Когда я поделилась с ними своей тревогой, подруги единодушно выразили свое мнение: зря я так терзаюсь. «Радуйся, что нашла человека, с которым можно так хорошо провести время», – сказала Энн. Энн перевалило за сорок, и ее брак, длившийся пятнадцать лет, представлял собой череду радостей и разочарований. Она писала философские эссе и многие годы поражала меня своей недюжинной мудростью. «Жизнь – сплошной компромисс, – говорила она, – надо только уметь это видеть».
      Даже Нэнси, мой самый практичный министр, выступила за романтику. «Ясно же, что ты любишь этого мужчину, – сказала она, – и не можешь так просто от него отказаться». Когда я работала в фитнес-журнале, мы с Нэнси делили в редакции один закуток, и она в течение трех лет выслушивала мои излияния по поводу Брэдли. Я с большим пиететом относилась к ее неизменно обоснованным суждениям. Ее никогда не смущало сказать мне что-то, чего я не желала слышать, – качество, свойственное только настоящей подруге. Личная жизнь самой Нэнси сильно смахивала на мыльную оперу. Выскочив замуж после двадцати, она вот уже девять лет то ссорилась, то мирилась с отцом своего трехгодовалого ребенка, и однажды предупредила меня: «Если я тебя чему-то учу, поступай наоборот».
      Кейт, всегда готовая прийти на помощь, заявила, что нечего мне напрасно трепать нервы и думать о каком-то «решении». Она протерла обивку кушетки в кабинете своего психотерапевта, долгие годы пытаясь разобраться с «проблемами», в число которых входил брак, закончившийся разводом. При этом в роли разлучницы выступила ее бывшая лучшая подруга. Ныне всю свою энергию Кейт направляла на то, чтобы уберечь верных друзей от страданий. «Если приспичит тебе решать, тогда и решишь», – говорила она.
      Но сомнения не оставляли меня. Конечно, эти отношения не шли в сравнение с тем, что было у нас с Брэдли. «Смертельное оружие-2» тоже лучше, чем первое «Смертельное оружие», ну и что из этого? В душе я понимала: у нас с Алеком – разные линии судьбы, и они лишь время от времени пересекаются. Я подозревала, что так будет и дальше, и не хотела, как с Брэдли, цепляться за бесперспективные отношения только потому, что порвать их слишком страшно.
      Отношения мужчины и женщины не стоят на одном месте, и если не идут вперед, то неизбежно откатываются назад. Это и произошло с нами. Сексуальное влечение стало выдыхаться, и представление Алека о близости все больше отождествлялось е диваном, на котором, лежа рядом, мы вместе смотрели по телевизору «Автотест», где расписывались достоинства новой модели «Форда F-150». Внезапное «Кажется, я тебя люблю», вырвавшееся у Алека в мотеле во Флориде, больше никогда не повторялось. Оглядываясь назад, я понимала: это было одно из тех «заявлений по спонтанному побуждению», о которых вечно спорят юристы из «Закона и порядка», утверждение, несомненно, искреннее, но сделанное вследствие «сильного душевного потрясения» (великолепный секс в течение двадцати восьми дней подряд?!), а не результат «обдуманного решения заявителя».
      Года через три после нашего знакомства мы с Алеком поехали в Италию. В какой-то день железнодорожники устроили забастовку; мы отправились на автовокзал и наудачу купили билеты до Монтепульчиано, средневекового, городка в Тоскане. Мы сидели в автобусе, за окном мелькали сельские домики, залитые солнцем виноградники, и я разразилась слезами. Мы были в одном из самых романтических уголков мира, а я чувствовала себя так, будто рядом со мной парень, который время от времени доставляет мне на дом пиццу.
      Помните, как игрок «Ред Соке» Билл Бакнер позволил Моки Уилсону прострелить у себя между ног в решающей игре чемпионата 1986 года, отдав тем самым победу сопернику – «Нью-Йорк мете»? Вот так же невозмутимо воспринял мои слезы Алек. Он не сказал, что любит меня и что рад быть в Италии со мной. Алек лишь выразил неудовольствие: «Вот так так! Ну зачем тебе знать, к чему ведут наши отношения? Что ты, не можешь просто получать удовольствие?»
      Но я не получала удовольствия от катания на карусели, которое неизменно заканчивалось там же, где начиналось. Нет, я не сожалела о потраченном зря времени, но мне было тридцать, и я знала: чем дольше пробуду с Алеком, тем больше потеряю. Я не ответила ему, но поняла, что все кончено. Алек хотел иметь приятеля, партнера для развлечений. Я же – сознавать, что мы куда-то продвигаемся.
      Как ни печально, пришло время решать. Я не сомневалась, что решать придется мне, раз уж Алек так всем доволен. Это я когда-то заварила кашу, сказав:
      «Ну что, нравлюсь я тебе или нет?» Теперь я понимала: само собой все это не кончится. Было совершенно ясно, что один из нас впадет в депрессию, а другой – пожмет плечами и, завалившись на диван, будет смотреть лучшую двадцатку видеоклипов с песнями кантри. При мысли о неизбежном расставании я ощущала, что мои глаза наполняются слезами. В результате я откладывала принятие решения раз за разом.
      Чтобы свести к минимуму тяжесть поражения, я начала разрабатывать тактику моего поведения еще до того, как разрыв состоялся. Если я просто заявлю: «Все, хватит!» – и уеду домой, в Лос-Анджелес, то скорее всего проведу следующие полгода, пуская сопли и/или не отрываясь от передачи «Из зала суда». Мне было необходимо отвлечься от мысли, что я убила три года жизни на мужчину, который ценил это не больше, чем мучной червь. Мне нужен был план.

      Идеальный Разрыв Отношений находится, по-моему, не в том же ряду, что Идеальная Свадьба, Идеальный Отдых или, если взять предпочтения моего отца, Идеальный Кашемировый Свитер. Все же, думаю, любой, кто хоть раз оказывался на грани разрыва отношений с любимым человеком – а это, пожалуй, каждый, за исключением папы римского и неразлучных телеблизняшек Олсен, – старался нарисовать себе лучший сценарий: как должны развиваться события, чтобы удар оказался не слишком сильным.
      Идеальный Разрыв, конечно же, исключает рыдания и швыряние бьющихся предметов, а также фразочки типа «Вот и славно, не придется больше имитировать оргазм!». Нет, Идеальный Разрыв означает, что вы вместе приходите к печальному, но взвешенному выводу: разойтись лучше для вас обоих. Идеальный Разрыв означает смягчающие боль уверения вроде «Никто не займет твое место в моем сердце», или «Ты сделала меня Гораздо лучше, чем я был до встречи с тобой», или «Время, которое мы провели вместе, я не променял бы ни на что на свете».
      Идеальный Разрыв означает, что вы проводите вместе последнюю ночь, ночь, которая запомнится нежным, печальным, неповторимым сексом во имя всего хорошего, что между вами было. Утром он целует вас в лоб (что всегда казалось мне более искренним выражением привязанности, чем небрежный поцелуй в щеку), благодарит за все и отпускает с пожеланиями здоровья, удачи и счастья в личной жизни. Уходя, он даже помогает вам перенести вещи в грузовое такси.
      Таково было мое представление об Идеальном Разрыве. В реальности же пока ничего не произошло, потому что я трусливо оттягивала развязку и занимала неприятный статус «почти-бывшей-подружки». Такой статус подразумевает, что вы несколько месяцев привыкаете к мысли о неизбежности разрыва. Сначала вы придумываете сюжет, в котором он умоляет вас остаться, и очень серьезно решаете вопрос, во что вам следует облачиться ради сего великого события. Лучше всего надеть то, что напомнит ему о потрясающем сексе, коего он лишится с вашим уходом. Потом вы: 1) ищете доказательства того, что только круглая дура уйдет от такого мужчины; 2) тешите себя надеждой, что, если дать ему еще немного времени, он непременно исправится и станет совсем другим человеком.
      Скрывать свой секрет от Алека было нетрудно. Он проявлял недюжинную наблюдательность, когда дело касалось поимки жулика, но явно не замечал, что подруга медленно от него отдаляется. Меня немного смущало то, что я действую за спиной Алека: я сама не проявляла честности и открытости, каких хотела от него. Но особой вины не чувствовала. Да и можно ли ощущать тяжкую вину, покидая того, кому нужны только паспорт, пенсия и хорошо оснащенный пикап?
      Все же чувствовать себя «почти-бывшей» невесело. Вы испытываете облегчение от того, что все-таки приняли решение, но приходится вести двойную жизнь.
      Вы притворяетесь, будто все идет как обычно: «Привет, милый, ну что, поймал сегодня кого-нибудь?» – тогда как в действительности ваш мир разваливается на части.
      Лучше всего сейчас сосредоточиться на том, куда я поеду, распрощавшись с Алеком. В том, что переезжать придется, я не сомневалась. У меня не было никаких причин оставаться в Беркли – ни родственников, ни близких друзей, и я знала: стоит только продавцу в нашей любимой мексиканской закусочной узнать, что мы с Алеком расстались, как я, скорее всего, перестану получать бесплатную содовую (у них это называлось «копцена»). К тому же я постоянно буду озабочена тем, как бы не встретить Алека. Зачем бередить мучительные воспоминания? Не видеться с бывшим бойфрендом совсем нетрудно, если он бухгалтер или водопроводчик, но попробуйте-ка никогда не встретить мужчину, который круглые сутки колесит неподалеку в полицейской машине.
      Но где же тогда, где будет мой новый дом? В Небраске? На Аляске? На острове Маврикий? Редакторов журналов, для которых я писала, не интересовало, где я живу, поскольку у меня был доступ к Интернету, и сейчас у моих ног лежал целый мир – и казался он мне теперь намного больше, чем до того, как я встретила Алека. Странное это было ощущение: я могла стереть все написанное и начать абсолютно новую жизнь в абсолютно новом месте. Однако никаких мыслей по поводу того, где именно поселиться, У меня не было, равно как ни малейшего представления о том, какой она, эта новая жизнь, должна быть. Я могла делать все, что захочу, – и не знала, что делать.
      Я понимала, что для начала необходимо сузить круг поиска, поэтому составила список основных требований: чистый воздух, минимум автомобилей, приемлемая стоимость аренды, сухой климат, хорошо оснащенный гимнастический зал и холмы, по которым можно ездить на велосипеде.
      Все это означало, что Лос-Анджелес решительно не подходит. Раз уж мне представилась возможность выбрать любое место на земном шаре, зачем селиться на гигантской задымленной автостоянке? Кроме того, я сомневалась, что вынесу нескрываемое удовлетворение моей родни по поводу моего возвращения. Хотя Алек вот-вот должен был стать моим «бывшим», я по-прежнему не могла простить им, что: они всегда холодно относились к нему. Бабушка и дедушка даже имени его не произносили и вели себя так, будто я переехала в Беркли для того, чтобы учиться в здешней аспирантуре.
      Да и потом, чего я действительно хотела – так это радикальных перемен. Просматривая список, я убедилась, что мегаполис – не для меня. Пришло время проверить, смогу ли я реализовать себя в небольшом сообществе – стать противоположностью Мэри Тайлер Мур.
      Мало-помалу очертания моей новой жизни вырисовывались яснее. Я надеялась, что меня займет знакомство с новым местом – найду лучшую пекарню в округе, узнаю, когда в закусочной на углу подают к ужину мясной рулет по-домашнему, – и времени на переживания не останется. Я наслаждалась мыслью о том, что поселюсь там, где у меня не будет ни воспоминаний, ни знакомых – там, где я буду встречаться с новыми людьми: в Беркли я этого почти не делала. Старо как мир: больше всего друзей появляется у вас тогда, когда вы одиноки. Когда у вас есть парень, вы счастливы, и не замечать других людей очень легко.
      Приходило на ум и то, что маленький город повысит мои шансы на успех в поисках «подходящего» парня. Он не застрянет в Пробке, а я не проиграю в сравнении с грудастыми, регулярно прибегающими к липосакции блондинками.
      Испытывая грусть, волнение и радостное нетерпение, я с головой окунулась в поиски нового дома. Хватите меня необдуманных решений. На этот раз я должна все тщательно взвесить.
      Моя единственная уступка клану Шлосбергов состояла в намерении сосредоточить поиски на американском Западе – так, чтобы от бесчисленных семейных сборищ меня отделял только один перелет. Я отправилась в библиотеку с целью прочитать путеводители по всем городам, расположенным на пространстве от Тихого океана до границ штата Колорадо. Я выяснила, какова средняя температура января в Спокане, сколько стоит квартира с двумя спальнями во Флагстаффе и сколько кинотеатров в Биллингсе, штат Монтана. Я узнала, что в Альбукерке за год происходит в среднем 563 автоугона и что во всем Айдахо живет не более 450 евреев, то есть почти столько же, сколько в доме для престарелых в Лос-Анджелесе, где обитали мои бабушка и дедушка. (Такая малочисленность еврейской диаспоры заставила меня задуматься – а отыщу ли я там хороший бейгедь? – но я не отвергла этот вариант.)
      Я не только заново собрала свой Кабинет, но на этот раз даже призвала на помощь еще кое-кого из друзей. Помощь, однако, была невелика.
      – Боулдер – это то, что надо! – заявила одна подруга.
      – Боулдер – это черт знает что! – возразила другая.
      Одна подруга всецело за Портленд, где когда-то училась, – потом, правда, призналась, что как-то перележала в солярии – до того ей хотелось избавиться от депрессии, которую нагнали на нее дожди, длившиеся шестьдесят семь дней подряд. Подруга из Нью-Йорка просмотрела мой список – сухой климат, холмы, Запад, небольшой город – и предложила… миллионный Индианаполис.
      Мой план состоял в том, чтобы сократить «список претендентов» до пяти, а потом совершить поездку. Я поживу в каждом городе дней пять, причем буду делать все то же самое, что местные жители, – загляну в книжные магазины, оценю кофе-латте, побываю в гимнастических залах.
      И все же моему плану чего-то недоставало. Раз уж эта поездка должна стать судьбоносной, этому нужно какое-то официальное подтверждение. Я пришла к выводу, что моему предприятию необходимо официальное название. Одна подруга предложила назвать намечающуюся поездку «Шлосберг-тур», что было слишком банально. Другая придумала название «Шлос атакует», но это смахивало на спортивный репортаж. В конце концов, я приняла вариант моей подруги Лиз: «Обана-Сюза!» Я предполагала напечатать это на всех своих футболках, но заинтересованных спонсоров не нашлось.
      Когда поиски были завершены и детали поездки разработаны в мельчайших подробностях, осталось сделать последнее: порвать с Алеком.
      Решать, когда должен состояться разрыв с человеком, с которым прожила несколько лет, так же неприятно, как записываться на прием к гинекологу для того, чтобы у тебя в очередной раз взяли тест-мазок на диагностирование рака шейки матки: всегда хочется отложить это. Вы рады любому поводу оттянуть разрыв, в ход идут доводы типа «Скоро ведь Новый год» или «У него только что был день рождения». А если уж календарь не предоставляет вам такой возможности, вы прибегаете к рассуждениям вроде «Я не могу сделать это сегодня, мне ведь еще нужно расположить в альбоме фотографии, привезенные нами из Микронезии; если я отложу это на потом, то после того, как мы с ним расстанемся, мне и смотреть на них не захочется, и они так и будут валяться».
      Но, в конце концов, вы берете себя в руки и делаете решительный шаг; так и я, наконец, выбрала время, которое сочла подходящим: возвращение с нашего четвертого ежегодного «Тура смерти».
      «Туром смерти» называлась однодневная поездка вокруг озера Тахо в Неваде. Ее устраивали раз в году. Предстояло преодолеть на велосипеде 130 миль по пяти горным перевалам, из них 16 000 футов приходилось на крутой подъем. Люди несведущие подумают, что для этого лучше подойдет автомобиль, но для нас с Алеком и еще трех тысяч человек, готовых выложить пятьдесят баксов за день страданий, «Тур смерти» представлялся недурным развлечением: завтрак в 4 утра, в 5. 15 – старт, а затем около полусуток езды на велосипеде. Все зависело оттого, сколько вы тренировались, быстро ли перекусите, идет ли дождь или град, дует ли порывистый ветер, стоит ли изнурительная жара. А вечером мы с Алеком ели рагу из барашка в баскском ресторанчике и говорили о том, как чудесно провели сегодняшний день.
      Моя подруга Кейт, всегда пытавшаяся защитить меня от меня самой, считала, что даже один раз совершить «Тур смерти» – никуда не годное занятие, повторять его – безумие, а уж пускаться на такие мучения за день до разрыва с Алеком – и вовсе ни в какие ворота не лезет. «Тебе что, проблем не хватает? Хочешь загнать себя до смерти? – удивилась она. – Ну на кой оно тебе сейчас нужно?»
      В ее словах была своя правда, но мне казалось, что время выбрано верно. Отсчет нашей с Алеком совместной жизни можно было вести именно от «Тура смерти» – та поездка состоялась через два месяца после того, как мы с ним познакомились. Если мы завершим наши отношения тем же путешествием, они обретут форму рондо. «К тому же, – сказала я Кейт, – я ведь уже сделала взнос, а к концу тура они всегда подают шикарное мороженое».
      Когда время «Тура смерти» настало и мы стартовали, я была раздражена и подавлена. Я знала, что, если не случится чудо, эта поездка – последняя, которую мы совершаем вместе. Чтобы совсем не расклеиться, я изо всех сил жала на педали. У Алека лило из носа, и он целый день высмаркивал на обочину зеленые сопли. Однако, закончив поездку, он выглядел таким бодрым, будто четверть часа побегал трусцой. Я была совершенно здорова, но, как обычно, выглядела так, будто провела полсуток на велосипеде.
      После тягостной ночи (для секса мы оба слишком устали, и это было весьма кстати, поскольку одна мысль о том, чтоб «помянуть старые добрые времена», заставляла меня терзаться угрызениями совести) я проснулась с твердым намерением осуществить свой план. Как только мы сели в джип Алека и покинули озеро Тахо, сердце мое учащенно заколотилось. Я убавила громкость радиоприемника, передававшего музыку кантри, и с наигранной бодростью сказала:
      – Что ж, пожалуй, мне пора. По всему видно, – пояснила я, – что жениться мы не собираемся, а поскольку мне это необходимо, выбора у меня не остается. Через пару недель, – добавила я, – я собираюсь поехать на Запад и найти там себе новый дом.
      Признаюсь, вопреки всему я все же таила надежду, что Алек воскликнет: «Подожди! Куда ты! Ты – лучшая из всех, кого я встречал! Давай поедем вместе в Узбекистан!»……
      Но он покачал головой и, не выразив ни удивления, ни сожаления, ответил:
      – Такого, как я, ты больше никогда не найдешь.
      «Господи, – подумала я, – да я лучше тебя найду!» – хотя в тот момент совсем не была уверена в этом.
      Алек не спрашивал меня о том, давно ли я решила, что нам надо разойтись, ни о том, куда я поеду, ни о том, каково мне сейчас. Он вел себя так, будто я сообщила: «Что ж, думаю, мне пора… на прием к стоматологу». Мы поговорили о том, как у нас болят мышцы, о его насморке и о том, уйдет ли его начальник на пенсию раньше времени. Равнодушие Алека убедило меня, что я приняла правильное решение. Но, несмотря на это, мне по-прежнему хотелось, чтобы он попросил меня остаться.
      – Я позвоню тебе завтра, – сказал Алек, высаживая меня из машины.
      Но не позвонил. После этого мы виделись с ним лишь однажды, в спортзале. Я сидела на велотренажере и читала «Возмутительное беззаконие: Пять причин, почему О. Джей Симпсону удалось, остаться безнаказанным» – и тут увидела, что Алек направляется ко мне. «Я не девчонка, – твердила я мысленно, изо всех сил давя на педали. Мы расстались как цивилизованные люди и сейчас просто поздороваемся».
      – Привет, – сказал Алек, и я тут же разразилась слезами.
      Он никогда не знал, как на это реагировать.
      – Да ладно, я ведь ничего не обещал. – Пожав плечами, Алек отошел.
      Я захлопнула книгу, соскочила с тренажера и бросилась вон из зала.
      За ночь перед тем, как покинуть город, я оставила Алеку сообщение. Наверное, все еще надеялась на какую-то видимость примирения или хотя бы на что-то вроде «Никто не займет твоего места в моем сердце» (в его исполнении это, возможно, прозвучало бы как «Что ж, рад был с тобой познакомиться»). Но он так и не позвонил. Зачем, все ведь и так было лучше некуда. Глупо, что я на это надеялась. Я слишком часто думала о том, что бы хотела от него услышать, хотя знала наверняка, что он произнесет на самом деле. Крах-таки наступил, но между приступами рыданий, душивших меня, я все же сосредоточилась на выполнении своих планов, которые окрестила «Обана-Сюза!».
      С чувством удовлетворения должна сообщить, что родители мои ни о чем не знали. Все, что я им сказала о переменах в моей жизни, сводилось к следующему: я отправляюсь в путешествие с подругой, которой нужно оправиться после недавнего развода. Это объясняло, почему Алек не едет со мной (чему они, конечно, обрадовались), и вместе с тем намекало на то, что «недавний развод», пожалуй, еще хуже, чем безбрачие.
      И вот рано утром во вторник я собрала вещи в свой джип и пустилась в дорогу. Подъезжая к шоссе, я уже чувствовала, что небеса надо мной немного проясняются. После долгих месяцев колебаний и страха я все же сделала то, что было необходимо, и теперь вновь продвигалась вперед. Всего через пару недель я узнаю, где начнется моя новая жизнь.
      Первой остановкой на моем пути был Эшленд, городок в южном Орегоне с населением в двадцать тысяч жителей, известный своим Шекспировским фестивалем, продолжающимся чуть ли не круглый год. Я уехала оттуда почти сразу. Слишком много книжных магазинов, торгующих литературой духовного содержания. Слишком много мелодических побрякушек на дверях. Слишком много салата аругула. Слишком мал выбор канцелярских товаров.
      Два дня спустя я перевалила через Каскадные горы и въехала в Бенд – симпатичный городок в тридцать пять тысяч жителей под солнечным орегонским небом. Я бродила по очаровательным окрестностям, вдыхала запах хвои, осматривала со вкусом построенные коттеджи, магазины, торгующие велосипедами, по-домашнему уютные кафе. Пристроившись на удобном диванчике одного из таких кафе, я не торопясь ела только что испеченный овсяный хлебец и лениво изучала афишки: живая музыка в какой-то из городских пиццерий, бесплатные концерты под открытым небом. Самый воздух здесь источал благодушие. Мне нравилось общее дружелюбие, непритязательность и то, что буквально каждый – и стар и млад – носил жилет из овечьей шерсти. Но это было не все.
      Внезапно меня осенило: волосы! До сих пор у меня были, как говорится, проблемы с волосами. В Лос-Анджелесе я многие годы проходила с копной непослушных темно-русых кудряшек. Когда я переехала во влажный климат Сан-Франциско, ситуация ухудшилась: мои волосы превратились во всклокоченную непокорную массу, которую проще было измерить по ширине, чем по длине.
      Но сухой воздух Бенда сотворил чудо: казалось, впервые за тридцать лет судорожных корчей мои волосы обрели то, что им было нужно всегда. Они стали мягкими. Струящимися. Гладкими. Улыбаясь, шествовала я по центральному парку, и волосы у меня развевались, как у девушек с рекламных картинок. «Что за чудо, – думала я, – и надо же было попасть в такое место, где начинаешь выглядеть лучше, не прилагая для этого никаких усилий».
      Так вышло, что мой приезд в Бенд совпал с ежемесячным собранием еврейской общины, проводившимся в подвале методистской церкви. Я узнала об этих собраниях, когда рылась в Интернете в поисках сведений об этническом составе жителей города. Наудачу набрала я на клавиатуре слова «евреи» и «Бенд», Ожидая, что результат будет столь же плодотворным и бестолковым, как, скажем, на запрос «снежный баран» или «американский торговый центр». Но компьютер выдал адрес веб-сайта еврейской общины центрального Орегона, тесной группки, насчитывающей около семидесяти пяти семейств. Этого достаточно для того, чтобы периодически проводить службу, но слишком мало для собственной синагоги и раввина. Позвонив по указанному телефону, я поговорила с добродушным адвокатом по имени Стив. Когда я спросила его, каково быть евреем в городе, где нет даже кошерной закусочной, он пригласил меня на службу.
      Нет, я не так уж жаждала духовного обновления. Нельзя сказать и того, что я искала себе обязательно парня-еврея. Если бы это было так, моя «Обана-Сюза!» превратилась бы в круиз по нотариальным конторам, ортопедическим кабинетам, риелторским агентствам и включала бы поездку в Лос-Анджелес, Чикаго и на Манхэттен. Просто мне казалось, что пообщаться с местными евреями – верный способ завести друзей, ведь примерно так же поступают, например, фанаты «Денвер бронкос», выезжая за пределы штата: они всегда находят друг друга в спортивных барах, когда играют их кумиры.
      В методистской церкви на раскладных стульях сидели члены общины в жилетах; они зачитывали места из молитвенников, отпечатанных на фотобумаге, и слушали приехавшего из Портленда раввина. Когда служба завершилась, полдюжины человек дали мне свои телефонные номера на случай, если я захочу еще что-нибудь узнать о Бенде. Вот, значит, какова жизнь в маленьком городе! Я здесь всего два дня, а уже имею успех!
      Бенд очаровал меня; через два дня я уже представляла себе мою жизнь здесь. Все же я решила не совершать поспешных шагов и, согласно своему плану, устремилась в Бойсе, штат Айдахо: не помню уже почему, но в конце девяностых жить в этом городе считалось модным. Там я встретилась с двумя приятелями своей подруги – возможно, самой странной парой во всем Айдахо: Джек – высокий, лысый, лет пятидесяти, преподаватель литературы с вкрадчивым голосом, и его взвинченный тридцатилетний бойфренд-тунисец по имени Рауф. На голове Рауфа были выбриты концентрические круги, и он носил футболку с аббревиатурой Департамента полиции Нью-Йорка. Обращались они со мной как с путешествующей особой королевской крови и во время подробнейшей экскурсии по городу не отходили от меня ни на шаг.
      Джек и Рауф очень настаивали, чтобы я посетила ярмарку; там я нанесла визит беременной гадалке с чудовищно огромным животом; звали ее Марта, и гадала она по картам Таро. В самом деле: в жизни у меня наметился поворотный момент, так, может, Марта снабдит меня какими-то инструкциями?
      – Где я буду жить? – спросила я Марту.
      Одним движением сметя мои пятнадцать баксов, она перевернула несколько из разложенных на столе карт.
      – На Востоке, – без тени сомнений заявила она.
      Имела ли она в виду восточное Айдахо или, например, Ньюарк, осталось загадкой. Еще я спросила Марту, видит ли она в моем будущем нового жениха. Тут у нее вроде бы начались схватки, и она замахала на меня руками. Рассудив, что эти судорожные движения вызваны, скорее всего, естественными причинами и мне не стоит принимать их за ответ, я нашла Джека и Рауфа, и мы вместе отправились на выставку гигантских огурцов.
      Я поняла, что Бойсе мне не подходит, и уехала на день раньше, чтобы, преодолев 350 миль, добраться до Солт-Лейк-Сити. Познакомившись со столькими людьми и городами менее чем за две недели, я стала спокойнее относиться к нашему разрыву с Алеком. Но в дни, подобные этому, когда мне долго приходилось катить по пустынному шоссе, я снова начинала плакать. (Душевному спокойствию не способствовало и то, что в те дни одним из самых популярных хитов на радио кантри была песня дуэта Брукс-Данн «Когда я уеду, ты будешь скучать».) Слезы приносят забвение. Все, что в этом «измененном состоянии» могла вспомнить я, это какие у Алека ямочки на щеках и как обворожительно он говорил: «Ну что, ты хорошо трудишься?» – всякий раз, когда звонил мне из полицейской машины. Полностью вытеснилось из памяти его отношение к Дню святого Валентина, суть которого выражала фраза: «Ну, напиши сама себе какую хочешь открытку, а я подпишу».
      Вскоре я поймала себя на том, что занимаюсь самобичеванием: да, может, Алек и был паршивцем, но он, по крайней мере, был моим паршивцем. Да, он имел недостатки, но ведь и я не совершенство. Может, все, что нам требовалось, – это еще немного времени? Может, я сумела бы найти способ все изменить? Может, если бы я не была такой нетерпимой, раздражительной, узколобой… может… может, все это было моей виной!
      Кончался этот поток самобичевания тем, что ко мне возвращалась способность рассуждать, я утирала слезы и еще больше укреплялась в решимости найти мужчину, для которого день четырнадцатого февраля означал бы любовь и цветы, а не открытие ежегодных автогонок «Дейтона-500».
      Солт-Лейк-Сити – самый крупный из городов моего маршрута – оказался кишащей машинами путаницей автострад, над которой висело плотное покрывало смога. Вскоре начало моросить, волосы у меня стали беспорядочно курчавиться, и я двинулась в Рино. Застолбив место в дешевом мотеле и посетив местный гимнастический зал, я отправилась в синагогу. Там за столом сидела женщина-раввин. Я рассказала ей, что пережила разрыв с любимым человеком, хочу начать новую жизнь, никого в городе не знаю и прошу совета, стоит ли мне обосноваться в Рино.
      – Не делайте этого, – сказала она. – Рино – плохое место для одиноких женщин.
      Не имея семи пядей во лбу, я все же поняла, что раввин городка с небольшой еврейской диаспорой не стал бы противиться ее пополнению без веских на то оснований.
      Так мое турне оборвалось на неожиданной ноте: меня отринул раввин Рино. С чувством выполненного долга я вернулась в Беркли за вещами. Я переезжаю в Бенд, и этот город – именно то, что мне нужно. Тщательно продуманный план принес плоды.
      Я позвонила родным, намереваясь сообщить им о разрыве с Алеком и переезде в город, о котором они, конечно, никогда не слышали. Я надеялась, что пораженные новостями родные не подвергнут особой критике мое решение.
      – Бент? – переспросила сестра. – Ты переезжаешь в Бент, штат Орегон?
      – Нет, – сказала я. – Бенд. С «д». Как в слове «дом».
      – Бенд? – спросил отец. – Это что, город для бедных?
      Желаемый эффект был достигнут. Мои новости выбили родню из колеи. Но стоило мне начать расписывать найденный мною райский уголок, как мама тут же устремилась в атаку.
      – А там хотя бы есть одинокие мужчины? – сурово осведомилась она.
      – Ну конечно, есть, – ответила я, злясь, что мама спросила об этом, а заодно и на себя, поскольку не имела об этом ни малейшего понятия.
      Так как большинство друзей знали о моей «Обана-Сюза!», я рассчитывала на более позитивную реакцию с их стороны, но чаще всего она выражалась словами: «Ты что, девка, охренела?» Они начали заключать пари, сколько я там протяну, и почти все сошлись во мнении, что даже не продлю годовой абонемент в гимнастический зал.
      Нэнси вкатила мне двойную дозу откровенностей. Мне пора вернуться в лоно семьи, считала она, а не отгораживаться от всего мира в выбранном наудачу городишке – да еще таком, откуда до ближайшего крупного города (Портленда) надо добираться три часа, к тому же через гигантскую горную цепь (Каскадные горы). Но этот совет дала женщина, снимавшая восемнадцать лет одну и ту же квартиру.
      – Ты ведь никого там не знаешь, никого во всем штате, – убеждала меня Нэнси, – ты даже не ходишь на лыжах. Ну скажи мне еще раз: зачем тебе переезжать в этот Бенд?
      Не зная этого и сама, я бормотала что-то о шикарном магазине одежды (там «Эдди Бауэр» – улет!), о дешевой регистрации автомобилей и, конечно, о своих волосах.
      – Итак, – заключила Нэнси, – ты едешь в Бенд за красивыми волосами?
      Я понятия не имела, что ждет меня в Бенде – найду ли я там друзей, буду ли счастлива, встречу ли настоящую любовь. Но возражать не хотела – я действительно испытывала удовлетворение при мысли, что мои волосы будут выглядеть великолепно.

      Когда-то в колледже нам читали курс антропологии, известный в студенческой среде как «требуха» – словцо, означавшее: предмет этот настолько прост, что экзамен по нему с честью выдержит обычная лабораторная крыса. Доверившись общественному мнению, а также потому, что занятия по антропологии начинались в девять утра, когда я обычно еще спала, я редко посещала их и почти никогда не выполняла домашних заданий. Я полагала, что приличную оценку мне поставят просто автоматически. Когда подошел конец семестра, я получила «неуд» за активность, и ко времени экзамена ситуация полностью определилась: чтобы сдать этот предмет, я должна за ночь выучить всю историю эволюции человечества. Как ни печально, несмотря на двадцать часов зубрежки, подкрепляемой кофеином и пирожками тако, мне не удалось внятно объяснить, чем отличается Australopithecus afarensis от Australopithecus(a) africanus(a), и я завалила экзамен.
      Сейчас, по дороге в Бенд, когда я думала о том, что ждет меня впереди, и вспоминала прошлое, меня вдруг осенила догадка. Внезапно я поняла, что всегда, во всем вела себя так, как перед экзаменом по антропологии, то есть двигалась по инерции. Я никогда не старалась по-настоящему реализовать себя, надеясь, что если просто продолжу делать то малое, к чему привыкла – хвататься за любую подвернувшуюся писанину, заигрывать с каждым мужчиной, показавшимся мне интересным, быть доброй девочкой и позволять бабуле Руфи время от времени обыгрывать меня в скрэббл, – то в конце концов обрету прекрасного мужа, первоклассную работу и интересную жизнь – словом, все то, чего всегда желала.
      И что же принесла мне эта стратегия? Цепочку посредственных бойфрендов, интерес к криминальным новостям и юридическим загвоздкам и доход, полученный мной за то, что сотню раз переписывала с бесконечными вариациями популярную книжку «Десять минут ради красоты вашего тела». Но, даже увеличивая тренировочную нагрузку и уделяя больше времени ежедневным упражнениям, я была на грани того, чтобы снова провалить экзамен.
      Все же у меня оставалось время, чтобы изменить жизнь, и сейчас я имела для этого превосходную возможность. Хватит двигаться по инерции. С этого момента я буду руководствоваться только одним принципом: жизнь – это то, что создаешь для себя ты. Или, как говорит дедушка Джулиус: «Ты сам выписываешь себе подорожную, потому что, уж будь уверена, никто за тебя этого не сделает».
      Мое турне было только началом. Пора приниматься за дело по-настоящему.
      Я приехала в Бенд, опьяненная свежим октябрьским воздухом, своей решимостью и новизной серебристо-голубого коттеджа, снятого мною. Его достроили в ту самую неделю, когда мне предстояло въехать. Он чем-то напоминал амбар; сходство довершали красная дверь и сосновая лестница, сделанная из дерева, стоявшего во дворе перед домом и поваленного молнией. Я пришла в восторг от того, что мой двухэтажный, с тремя спальнями дом, расположенный всего в миле от чудесного городского парка и в нескольких минутах от мест, где можно погулять, покататься на велосипеде, походить на лыжах, обошелся мне на четыре сотни в месяц дешевле, чем тесная квартирка, которую я арендовала в Беркли. Я не переставала восхищаться своей прозорливостью.
      Первой моей задачей было создать в доме атмосферу, соответствующую духу Бенда (и, конечно, моему обновленному духу!): бодрую, незаурядную, энергичную. Это означало радикальный отход от прежних моих интеръерных ухищрений, которые, если отнестись к ним снисходительно, можно было бы назвать «дешевой распродажей начала девяностых» – или, в более поздние годы, – «дешевой распродажей начала девяностых плюс стильные ночные столики». Многие годы я жила в почти совершенно одинаковых квартирах, обставленных подержанной мебелью, куда входили четыре ветхих стула с мягкой обивкой, виниловые бежевые циновки и самая неудобная кушетка на свете – ее подарили мне дедушка и бабушка. (С годами седалище дедушки Джулиуса стало невероятно костлявым – сам он говорил, что у него «острый задоне-сидитис», и больше не мог пользоваться этой кушеткой.) Я никогда не тратила деньги на меблировку, опасаясь, что, когда буду съезжать, для новой квартиры эти вещи: все равно не подойдут. Но вот настал день, когда я решила потревожить свои сбережения.
      Не сомневаясь, что проведу в Бенде долгие годы, если не всю жизнь, я собиралась обставить свой дом так, чтобы он соответствовал моей новой жизни. Но на моем пути стояло одно препятствие: я абсолютно ничего не смыслила в дизайне. Я боялась, что, если пущусь в свободное плавание, мой дом будет не отличить от витрины заурядного универмага. Но я знала, кого позвать на помощь: мою сестру.
      Между мной и Джен было всего два года разницы, но в этом состояло наше самое незначительное отличие. Подрастая, мы все более расходились по разным орбитам; особенно это стало заметно в школе. Я проводила подростковые годы в своей комнате, притворяясь, что делаю домашние задания, но вместо этого с азартом смотрела очередную серию «Военно-полевого госпиталя» и все телешоу с участием Ли Мейджорса. В порыве великодушия родители поставили единственный в доме телевизор ко мне в комнату. Они были противниками самой идеи телевидения, хотя не считали, что оно разрушающе действует на психику и вообще отдает пошлятиной. Просто родители чувствовали, что телевизор нарушает гармонию домашнего очага. Держать в гостиной «Сони» с двадцатипятидюймовой диагональю было для них все равно, что поставить туда газонокосилку.
      Понятия не имею, чем занималась моя сестра, пока я шесть лет ходила в школу, где учились только девочки, и грезила о супермене, но точно знаю, что в ее школе разделения полов не было, и приоритет там отдавали изучению изящных искусств. Учащиеся там ставили множество школьных спектаклей, курили травку и звали директора «Джим». После того как я поступила в университет, мы с Джен никогда уже не жили в одном городе и встречались нерегулярно. Но мы обе посещали семейные торжества, поэтому понимали, что вылетели из одного гнезда, что у нас одни и те же добропорядочные родители и нуждающиеся в постоянной заботе дед и бабка. Кроме того, с возрастом мы научились ценить таланты друг друга.
      Кроме безукоризненного вкуса, унаследованного ею от отца, Джен обладала еще и таким ценным качеством, как творческий подход к делу. Ее дипломная работа «Семейное торжество как действо» доказывала, что семейный праздник – сугубо официальный раут, где все роли заранее распределены. Гостям предписывалось следовать жестким правилам, разговаривать только в определенных местах и только на определенные темы, например, о курении, любви или домашних животных. Я не сомневалась, что мастерство и зоркий глаз Джен сотворят с моим новым домом чудеса.
      И вот через несколько недель после переезда я заказала билет для сестры. Вскоре ей предстояло получить магистерскую степень по специальности «новый реализм». Эта дисциплина, насколько я могла судить, помимо всего прочего призывала носить большое количество черных вещей. Джен выскочила из местного крохотного аэропорта, кутаясь в красно-желтую фланелевую рубаху.
      – Взяла на время! – задыхаясь, объявила она. – Я так и думала, что в таком месте, как это, носят яркую клетку.
      С момента прибытия Джен события разворачивались с головокружительной быстротой. Одним взглядом она оценила мой дом с поваленной сосной («Ладно, сойдет», – сказала Джен), потом схватила ключи от машины, уселась за руль и погнала, не обращая внимания на указатели, ограничивающие скорость движения 25 милями в час; мне оставалось только показывать ей дорогу к многочисленным антикварным магазинчикам центрального Орегона. Способности Джен поражали меня. Когда в магазин заходила я, у меня в глазах рябило от бесконечного разнообразия стульев, шкафов, зеркал, ковриков и подсвечников; мне казалось, я не успею все это хорошенько рассмотреть до того, как магазин закроется. Но Джен, окинув магазин беглым взглядом, тут же устремлялась к чудесному столику из старых посылочных ящиков и объявляла: «Заплати, а я подожду на улице».
      Всего за два дня мы, потратив на удивление скромную сумму, подобрали полный комплект мебели и аксессуаров: подержанные сосновые стулья, лоскутные одеяла, лампы, сделанные из колесных ступиц, фотографии местных рек. Последним штрихом стала зеленая металлическая «С», по типу литеры «М» у Мэри Тайлер Мур; ее я прибила на стену в своей спальне. Буквально за какие-то мгновения мой дом стал выглядеть так, будто я прожила в нем много-много лет.
      Через несколько недель после того, как уехала Джен, родители решили предпринять паломничество в Бенд, и я была рада, что могу показать им, как моя новая жизнь обретает форму. Как и Джен, они вышли из здания аэропорта, кутаясь в яркие шотландские пледы, хоть и не стремились во что бы то ни стало обратить на это мое внимание.
      Мама несла какой-то большой пластиковый пакет, и когда она приблизилась, я разглядела то, что было внутри: матрац. Моя мама пролетела 1300 миль, чтобы привезти мне полиэстровый матрац.
      – Я не знала, есть ли такие в Бенде! – объяснила она, показывая свой чудовищно толстый сверток.
      – Да, мам, у них есть даже водопровод! – заверила я ее, добавив, что есть здесь и сливочный сыр с низким содержанием холестерина, о чем она уже спрашивала меня по телефону.
      Родители провели у меня выходные, и я не стала показывать им водопады, озера и лесные тропы Бенда, потому что, принадлежа к клану Шлосбергов, знала: им это неинтересно. Родителям хотелось увидеть, какой платяной шкаф в комнате для гостей; папа встревожился, обнаружив, что вешалки там не деревянные. (Он считал, что пластиковые вешалки так же отвратительны, как искусственные цветы.) Маму огорчило, что я никак не обозначила, чем отличаются полотенца для гостей в ванной комнате.
      – Если у тебя все полотенца одного цвета, – говорила мама, – то как же твои гости поймут, какие твои, а какие повешены специально для них?
      Пришлось признаться: об этом я не подумала. Я предложила восполнить пробелы в моем домашнем хозяйстве и познакомиться с культурной жизнью центрального Орегона, совершив поход в универмаг «Уолмарт». Родители насторожились: я явно толкала их на неисследованную территорию.
      – Но они такие большие, – сказала пораженная ужасом мама, а папа кивнул.
      Все же мне удалось убедить их, что в «Уолмарте» самый лучший выбор вешалок и полотенец, и они неохотно согласились пойти со мной. В универмаге я поняла, что вызвало их тревогу: они попали в окружение вещей, о которых не имели ни малейшего понятия.
      Ленточно-шлифовальные станки, раскряжевочные пилы, керосиновые плитки – все это не было в ходу у лос-анджелесских арт-дилеров.
      Мы приобрели вешалки и полотенца без каких-либо проблем, и мама даже похвалила местный выбор тостеров. Выйдя из универмага, родители сфотографировались у вывески «Уолмарта», улыбаясь при этом так широко, будто только что высадились на Борнео.
      Вернувшись домой, мама развесила гостевые полотенца, а папа решил, чего бы это ни стойло, добиться от моего электрического камина, чтобы пламя поднималось перпендикулярно искусственным поленьям. Для этого он повернул до предела ручку термостата, не обращая внимания на то, что у меня и без того жарко.
      – Это же так уютно! – сказал он, любуясь пламенем.
      Родители были очарованы местными кафе, обедами в складчину, устраиваемыми местной еврейской общиной, магазинами, где продавали пижамы с орнаментом из сосновых веточек. Уезжая из Бенда, они, судя по всему, думали, что я живу в Диснейленде, по соседству с дружелюбными плюшевыми мишками.
      Их визит я отнесла на счет своих успехов. Не возникло никаких неприятных разговоров, связанных с Алеком. К моему великому облегчению, родители даже не упоминали о нем. Впрочем, это неудивительно, поскольку они предпочитали говорить о деле, а не о «проблемах». Я была в восторге от того, что они благосклонно отнеслись к моему новому месту жительства, и как никогда уверена, что сделала правильный выбор.

      В течение нескольких недель после переезда в Бенд моя жизнь – и в стенах моего нового дома, и вне его – совершенно преобразилась. В Беркли я редко выбиралась из пижамы раньше четырех часов, когда облачалась в тренировочный костюм, и часто вела деловые разговоры по телефону в купальном халате, надетом на мокрое тело, и в наскоро сооруженном тюрбане. (Мои собеседники имели крайне неприятную привычку звонить, когда я только-только выходила из душа.) Теперь я вставала рано, одевалась и шла в «Чудо-чашку», уютный кафетерий, где удобно устраивалась на пуфике, потягивала имбирно-персиковый молочный коктейль и читала «Ю-Эс-Эй тудей». Затем я неторопливо брела домой мимо магазинчиков, где продавалось снаряжение для сноуборда, мимо кафе, торгующих свежевыжатыми соками, и садилась работать. Я по-прежнему писала статьи о целлюлите и шелушении кожи, но старалась разделаться с ними побыстрее, желая остальное время наслаждаться всем, что меня теперь окружало.
      К чему-то, конечно, пришлось приспосабливаться. Вскоре после переезда я всерьез забеспокоилась: мне показалось, что у меня садится зрение. Когда убедилась, что по вечерам с трудом разбираю дорожные знаки, я пошла к офтальмологу. Но все тесты показали, что со зрением у меня все в порядке.
      – Тогда почему же я плохо вижу? – спросила я врача.
      – Потому что здесь темно, – ответил он.
      Я смутилась: надо же, а я и не заметила, что в Бенде нигде, кроме центра, нет уличных фонарей. Чтобы с двадцати пяти метров разглядеть поворот на мою улицу, надо было иметь бионический чудо-глаз полковника Стива Остина.
      Но я таки приспособилась и уже через несколько недель почувствовала, что почти не уступаю в дееспособности коренным жителям Бенда. Моя стратегия состояла в том, чтобы заглянуть в каждый уголок; я стремилась к максимальной самореализации. Я вступила в организацию «свободных художников», работающих только на себя – дизайнеров, плотников и т. п., – и на общественных началах взялась преподавать журналистику на курсах для взрослых при местном колледже.
      В ожидании первого снегопада я записалась на занятия по лыжной ходьбе, надеясь, что встречу там других, таких, как я, новичков. Да и потом, жить в Бенде и не иметь понятия хотя бы об одном зимнем виде спорта было все равно, что не уметь плавать на Гавайях. От горных лыж пришлось отказаться сразу. Ребенком я не продвинулась дальше обычных ледянок, и все эти девушки, которым впору рекламировать гигиеническую помаду и которые, возможно, начали кататься на лыжах раньше, чем ходить, сразу затмят меня. С обычной ходьбой на лыжах, требующей не столько координации, сколько выносливости, я справлюсь куда лучше.
      Довершало список мое участие в различных мероприятиях, организуемых местной еврейской общиной; большинство ее членов предпочли Бенд Лос-Анджелесу. Вскоре после моего приезда в Бенд начался Йомкипур, и я очень обрадовалась, обнаружив, что дружелюбие прихожан со времени моего первого визита не уменьшилось. Одна пара даже пригласила меня сразу после службы к себе на ужин. Когда я ушла от них, меня переполняли такие теплые чувства, что на следующей неделе я записалась на проводимые общиной занятия по изучению иврита.
      Конечно же, не случайно все, чем я занималась в Бенде, увеличивало мои шансы познакомиться с одинокими мужчинами. Все, кроме иврита. Единственному мужчине на этих Занятиях, нашему преподавателю Стиву, перевалило за пятьдесят, он был женат и телосложением напоминал грушу.
      Чувствуя вдохновение, уверенность в собственных силах и гордясь своими присмиревшими волосами, я даже начала посещать два Гимнастических зала. В одном было новейшее оборудование, но окна выходили на автостоянку – вид унылый и не дающий простора воображению. В другом клубе тренажеры уже поскрипывали, зато планировка была не в пример лучше, и я со своего «Стэйрмастера» видела все, что происходит вокруг.
      Думаю, найдутся люди, готовые объяснить мой всплеск активности приближением к тому печальному состоянию одинокой тридцатилетней женщины, которое принято называть «отчаянием». Но я решительно не согласна с этим. Отчаяние означает, что вы уже не верите в возможность встретить мужчину своей мечты и надеетесь лишь найти того, кого можно просто терпеть, а я была очень далека от этого. Меня переполняла решимость не упустить ни малейшего шанса, и все, что я делала, было мне интересно. Когда вам тридцать и вы живете в незнакомом городе, знайте: Сказочный Принц не постучится к вам в дверь, тем более что стучится к вам только мальчик, разносящий газеты, и тетка из службы почтовой доставки «Федэкс». (Такая уж у меня судьба. Ведь наверняка у них, в «Федэкс», есть и парни.)
      Разумеется, слыша негромкое тиканье часов, я старалась удвоить и утроить усилия и не чуждалась математических подсчетов, известных веем одиноким женщинам за тридцать как «наилучший расклад». Выглядит это примерно так: «Если я встречу Мистера То-Что-Надо прямо сегодня – ну, скажем, после обеда, – то мы с ним не поженимся раньше, чем через полтора года: год на то, чтоб влюбиться, поругаться, почти расстаться, помириться, познакомить наши семьи, отойти от знакомства семьями; еще полгода на помолвку: пусть друзья и родственники увидят, что это действительно брак по любви, а не спонтанный, необдуманный поступок, который через месяц обернется полным фиаско. Теперь нужно прибавить еще год, а лучше два на то, чтобы привыкнуть к замужней жизни и еще хоть разок прокатиться на Таити, а уж потом я попытаюсь забеременеть. Если удастся сделать это за год, то через пять с половиной лет рожу своего первого чудо-младенца – вот так-то – и это в случае благоприятнейшего развития событий – пять с половиной лет, считая с этой самой минуты».
      Конечно, я не относилась к этим вычислениям серьезно. Я не сомневалась, что у меня достаточно времени на пару-тройку веселых интрижек и расставаний – до тех пор, пока я не встречу, наконец, достойного кандидата на роль мужа.
      Моя бурная деятельность пока не дала мне возможностей для флирта, но я познакомилась с несколькими женщинами, предложившими свести меня с «подходящими» парнями. Обычно я отклоняла подобные предложения, потому что уже имела представление о «свиданиях вслепую» – все они неизменно кончались полным провалом. Одним из наихудших было свидание с мохелем – человеком, который производит ритуальное обрезание у еврейских младенцев мужского пола. Он был акушером, но свернул свою практику и объяснял это так: «Женщины рожают долго, и часто к тому же ночью. А тут – чик-чик, полштуки баксов, и я пошел».
      Но поскольку я приехала в Бенд ослепленная открывающейся передо мной перспективой, то не находила ничего невероятного в том, чтобы познакомиться с «подходящим» мужчиной в том числе и таким путем. Надежды переполняли меня, я горела желанием не упустить ни одну из предоставившихся мне возможностей.
      Одним из первых, с кем меня свели, был фотограф – мужчина остроумный и привлекательный, но с длинной, до пояса косой, и мне не удавалось не обращать на нее внимания. Но на второе свидание он не явился: ему пришлось вызывать шерифа, потому что его бывшая жена нарушила судебное предписание о неприближении. Я так и не получила официальных извинений и думаю, что это к лучшему.
      Дважды я ужинала со страховым агентом – симпатягой-блондином, но разговор, в конце концов, свелся к обсуждению страховки на случай нетрудоспособности. Не теряя надежды, я отправилась в пиццерию с по-мальчишески привлекательным инженером, но его одолевала страсть к ходьбе на лыжах. Каждый раз он подсчитывал, сколько дней из 365 провел на лыжах и сколько месяцев подряд этим занимается (получалось семьдесят восемь месяцев), а однажды употребил местоимение «мы» – что-то вроде «мы вчера гуляли по окрестностям» – применительно к себе и своим лыжам.
      Первая искра надежды зажглась у меня с программистом. Он был умен, с ним я легко нашла общий язык и к тому же – так уж вышло – он тоже оказался евреем. Программист был на редкость худощав, и его волнистые волосы до плеч я не назвала бы слишком привлекательными. Все же я, пожалуй, не хотела бы, чтоб он их остриг, потому что только в них – из всей его внешности – просматривался хоть какой-то объем. Словом, парень, которого я обозначила как «Длинноволосого Еврея», чтобы при разговорах с подругами отличать его от «Длинноволосого Фотографа», с первого взгляда не слишком мне понравился, но я все-таки решила дать ему шанс. Ведь как с самого начала влекло меня к Алеку – и что из этого вышло?
      Встретившись с «Длинноволосым Евреем» четвертый раз, мы поехали на «лавовые дорожки» – аттракцион «Космический боулинг» считался одним из лучших развлечений в Бенде в субботу вечером, когда устанавливались светящиеся в темноте кегли. Не знаю, потому ли, что свет был приглушен, а я уже несколько месяцев изнывала без секса, но в ту ночь ягодицы «Длинноволосого Еврея» выглядели довольно аппетитно. Когда он пригласил меня зайти к нему домой, я призналась, что нахожу его привлекательным. Он улыбнулся, взял меня за руку и повел к себе в спальню: Мы разделись и уже начали ощупывать друг друга под одеялом, как вдруг он остановился.
      – Понимаешь, – сказал он, – я уже три недели выбираю себе машину и так устал… – Мне показалось, что я чего-то не понимаю, но он быстро внес ясность: – Хочется поберечь силы. Следующую машину я возьму уже насовсем. – Он явно считал, что я – не та модель, которую он ищет.
      Я лишилась дара речи, не зная, чем оскорблена больше: тем, что меня сравнили с тачкой, или тем, что меня отверг мужчина, в чьей постели я лежала обнаженная. Он предложил мне остаться, но предупредил, что сексом заниматься со мной не будет. Если бы не было три часа ночи, а на дворе не стояла глухая зима, я бы тотчас же ушла. Но я еще не совсем привыкла к здешним морозам и не чувствовала в себе достаточно энергии, чтобы снова натянуть четыре слоя одежды и потом еще сидеть десять минут в машине и ждать, пока прогреется мотор. И я, еле сдерживая ярость, выбрала путь наименьшего сопротивления: повернулась к стене и заснула. Нелепое это свидание завершилось утром, когда я и «Длинноволосый Еврей» согласились остаться друзьями, которыми никогда не были.
      Да, «Длинноволосый Еврей» оказался козлом, но я напомнила себе, что это первый козлина, встреченный мной в Бенде. Я поздравила себя с тем, что это происшествие не выбило меня из колеи, но одно обстоятельство подпортило мне настроение. Паучьи руки «Длинноволосого Еврея» и его возмутительные автомобильные аналогии напомнили, чего я лишилась в Беркли. Признаюсь, я не могла удержаться оттого, чтобы не сравнивать всех моих здешних знакомцев с Алеком. Конечно, и он имел свои завихрения, но по крайней мере у него не было психованной экс-жены, он не считал, что лыжи – его друзья, и не доводил волосы до такого состояния, как у Шегги из «Скуби-Ду».
      Я полагала, что, убежав от прошлого и бросив все силы на то, чтобы построить новую жизнь, безболезненно переживу расставание. Но нет, я лишь оттягивала неизбежное. Через пару месяцев после переезда стало очевидно, что я в когтях Постразрывного Синдрома.
      Главный его симптом – навязчивое и неослабевающее желание снять трубку и позвонить. Словно заядлый курильщик, который пытается завязать, вы колеблетесь и рассуждаете: «Ну что такого, если я просто скажу «привет»? Может, ему интересно, как у меня дела. Может, ему хочется позвонить, да он не решается. Или… да! Может, я забыла у него дома какую-нибудь нужную вещь?»
      Каждый раз, когда моя рука тянулась к телефону, я напоминала себе, как плохо все у нас закончилось. Словно анонимный алкоголик, которому, чтобы не взяться снова за бутылку, необходимо обсудить свои проблемы, я звонила кому-нибудь из членов своего Кабинета – за дополнительным напоминанием. Все подруги согласились стоять на страже.
      И вот, прожив в Бенде несколько месяцев, я прибегла к самому изощренному способу, чтобы только не звонить Алеку. Вместо этого я позвонила в городскую полицию. Сказав, что хочу лучше познакомиться с городом, я записалась на совместное патрулирование в субботу вечером. Я надеялась, что вечер, проведенный с полицейским, излечит меня от воспоминаний о моем полицейском. Возможно, мне даже повезет, и он окажется вполне привлекательным парнем, готовым сделать что-то, не входящее в его служебные обязанности.
      Я воспряла духом, увидев, что мне прислали молодого мускулистого, стриженного под полубокс парня, но уже с первых минут в патрульной машине он начал радостно трещать про свою жену, четырехгодовалого ребенка и «еще малыша». Следующие пять часов мне пришлось изображать интерес к работе полицейского управления Бенда, вспоминать полицейский жаргон, которого я набралась у Алека, и задавать вопросы типа «Так как вы обычно задерживаете автоугонщиков?» или «А часто ваши офицеры сами выезжают на патрулирование?», тогда как на самом деле мне хотелось знать только одно: «А есть у вас неженатые полицейские, которые не прочь потрахаться?»
      Рейд наш был до безобразия скуп на происшествия. Мы остановили двух велосипедистов, забывших включить передние фонари, и приняли сообщение о том, что у кого-то из машины стащили магнитолу. Лучше б я сидела дома и смотрела «Копов».
      Тяжелее всего мне пришлось в канун Нового года – праздника не для одиноких, запертых в маленьких городках женщин, не имеющих абсолютно никаких планов на вечер. Заранее струсив, я заказала в закусочной ужин, купила в «Молочной королеве» свой любимый торт-мороженое, а потом пошла домой и три с половиной часа смотрела «Короткие истории» Роберта Олтмана – фильм о супружеской неверности, убийствах, насилии, пьянстве, издевательстве над женами, страхе, скуке, одиночестве и страдании.
      Утром первого января, подавленная и издерганная, я засунула в джип дорожный атлас, сумку со спальными принадлежностями и устремилась на юг, через пустыню, по безлюдному шоссе, не имея перед собой никакой определенной цели. Взглянув на карту, я обнаружила, что нахожусь в четырехстах милях от Виннемуки, штат Невада, расположенного на отшибе, живущего рудниками и азартными играми городка, где мы с Алеком однажды заночевали.
      Так вот она – цель, и какая! Виннемука – жалкая дыра с полудюжиной дешевеньких мотелей. Но было что-то родное и соблазнительное в том, чтобы приехать туда, где нам с Алеком было хорошо, – все равно что зайти в старый дом, когда-то принадлежавший тебе. Вновь обретя цель, я сильнее жала на газ. Восемью часами позже, встретив на своем пути всего шесть машин и одну автозаправку и осознав, что, если я перевернусь на обледенелой дороге, меня не найдут до второго пришествия, я подъехала к городу. Гигантские черные буквы на указателе гласили: «ВИННЕМУКА. ЗДЕСЬ НАЧИНАЕТСЯ ЖИЗНЬ».
      Для меня жизнь в Виннемуке началась с круглосуточной закусочной, где я была единственным клиентом. Пухлые, с хриплым голосом официантки, не выпускающие изо рта сигарету, подали мне жирный, запеченный в гриле сандвич с сыром и блюдо увядшего салата «Айсберг». Затем я записалась в мотель «Супер-8», собрав в кулак волю, чтобы не пойти в те самые «Пиренеи», где мы когда-то ночевали с Алеком, и, оказавшись в номере, сразу заснула. Утром я сходила в единственный в Виннемуке гимнастический зал и немного поиграла на автомате в почти безлюдном казино. Затем я вновь устремилась через пустыню и, делая по 90 миль, приехала в Бенд через 31 час после своего отъезда – как раз вовремя, чтобы успеть посмотреть «Убийцу».
      Когда я позвонила Нэнси, чтобы рассказать о своей поездке, она не поверила мне.
      – Погоди-ка, – удивилась она, – так ты проехала девятьсот миль для того, чтобы сходить в спортзал?
      – Ну, там, в мотеле, есть еще кабельное телевидение… – начала я, но она оборвала меня.
      – Я так до сих пор и не знаю, где находится Бенд, но сваливай-ка ты оттуда.
      – Почему? Я только что приехала.
      Я мгновенно встала на защиту Бенда. Что ни говори, унылая Виннемука помогла мне по-новому взглянуть на мой дом, я стала больше ценить его непритязательные радости – сосновые леса, тихие озера, молочные коктейли, привлекательных (пусть и длинноволосых) мужчин. Я начала доказывать Нэнси, что встретила здесь много дружелюбных людей и узнала, как приятно походить по горам на лыжах. Муж и жена из Лос-Анджелеса даже открыли в Бенде первую еврейскую закусочную, где можно купить настоящий бейгель, а не то круглое не-пойми-что, продающееся в супермаркетах «Сей-фуэй».
      Кроме того, волосы у меня выглядели лучше некуда: морозный зимний воздух превратил мои кудряшки в чудесные локоны, и я нашла Роберта, талантливого парикмахера, который брал за стрижку и укладку всего 24 доллара.
      Но Нэнси была неумолима:
      – Ас кем ты собираешься лечь в постель? Со своим преподавателем иврита?
      Содрогнувшись при мысли о грушевидном Стиве, я призналась, что мои успехи в этой области невелики.
      Следующие несколько недель я думала об Алеке чаще, чем обычно. В середине февраля, наконец, случилось то, что я сочла первой действительно веской причиной позвонить ему: я установила новый личный рекорд в толкании штанги. Мы с ним столько времени провели вместе, поднимая тяжести, что, конечно, он с интересом услышит об этой важной вехе в моей жизни. Не сомневаясь, что дождалась подходящего момента, я не стала звонить стоящим на страже подругам, а оставила Алеку сообщение. Он сразу же перезвонил и сказал, что думал обо мне.
      – Правда? – обрадовалась я.
      – Да, я думал, как здорово, что в этом году не пришлось никому покупать открытку на День святого Валентина. Ну что, видела новый клип Би-Ди?
      По тону Алека я понимала, что он вроде бы шутит, но чувствовала себя раздавленной. Вот так, мой бывший парень счастлив, а я могу похвастаться только тем, что стала поднимать штангу на два «блина» тяжелее, чем прежде.
      Мы поговорили минут пятнадцать. Я спросила Алека о его матери, о его грузовичке и о его друге Брюсе, Который перевелся из патрульных в дорожную полицию. Он очень охотно ответил на все вопросы, но больше ничего и не добавил.
      Ну вот, я сделала это. Первой пошла на контакт. И в принципе это не слишком отличалось от контакта с инопланетянином. Вновь передо мной встал вечный вопрос: и как это мужчинам удается наглухо подавлять свои эмоции, и почему женщины всегда надеются, что они не сделают этого?
      Вы можете возразить, что женщины слишком бурно реагируют на всякие пустяки – упала, скажем, с головы шляпка или показывают по телевизору новую рекламу «Кодака», тогда как у мужчин, похоже, есть врожденное свойство видеть в своих эмоциях неудачное вложение капитала. Стоит ли удивляться, что ожиданиям женщин не суждено сбыться? Романтические дурочки – вот кто мы такие, нам так же трудно сдерживать эмоции, расставаясь с любимым человеком, как в ту пору, когда мы только начинаем встречаться с ним. Вот почему первыми почти всегда звонят женщины, мужчина же звонит лишь в том случае, если забыл в твоем платяном шкафу гаечный ключ от своего велосипеда и теперь хочет получить его. Когда видно, что разрыв неизбежен, мужчина становится невыносимо практичным. Понимая, что все вот-вот оборвется, мужчины не подсчитывают потери, а сразу признают свое эмоциональное банкротство.
      Почему у нас все так по-разному? Кто знает? Это как земное притяжение. Это существует. Это неизбежно. Это закон, управляющий нашей жизнью, хотя никто еще не выяснил почему.
      Повесив трубку после разговора с Алеком, я имела все основания для того, чтобы подойти к зеркалу и сказать: «Я же тебе говорила», но на самом деле жалеть об этом звонке не стоило. Он напомнил мне, почему я больше не с Алеком, если мне было нужно напоминание, а я думаю, что это так. Но что еще более важно, звонок этот принес исцеление. С того дня мне больше никогда не хотелось набрать его номер.
      Полагаю, я могла считать, что преодолела еще один барьер, но радости мне это не доставило. По правде сказать, проведя в Бенде пять месяцев, я чувствовала, что очень устала. Устала выводить себя на прогулки, устала знакомиться с новыми людьми, устала учить иврит. Я по-прежнему хотела куда-то двигаться, но мне надо было найти способ собраться с силами.

      Я была в «Уолмарте», покупала себе лопату для разгребания снега, когда решение вдруг нашлось: Найроби!
      В Найроби уже три года жила моя бывшая однокурсница Джулия, занимаясь исследованиями в области здравоохранения. Их смысл представлялся ей слишком сложным, чтобы его можно было объяснить. Она постоянно разъезжала по таким местам, как Уганда, Малави и Буркина-Фасо, но сообщала в своих электронных посланиях только то, как тяжко пользоваться туалетной бумагой, не отличающейся от оберточной.
      Джулия давно уговаривала меня приехать к ней в Кению, но я была поглощена сначала Алеком, потом переездом в Бенд и серьезно к этому не относилась. Но сейчас пришло время спросить себя: если тебе кажется, будто ты топчешься на месте, не значит ли это, что пора куда-нибудь пойти?
      Поездка в Виннемуку здорово прочистила мне мозги, но я пробыла там недолго, да и ехать пришлось всего ничего. Мне же хотелось полностью порвать с привычной действительностью, я нуждалась в таком развитии событий, когда не знаешь, с чем придется столкнуться за ближайшим поворотом. Я снова мечтала ощутить, что все возможно. И потом, какое бы удовольствие ни доставляло путешествие, рано или поздно начинаешь скучать по своей постели. Возможно, уехав куда-нибудь подальше, я наконец почувствую, что Бенд – мой дом.
      И вот, вернувшись из «Уолмарта», я сразу же заказала билет на самолет – точнее говоря, шесть билетов на шесть самолетов: аэропорт Бенда не был воротами в Восточную Африку. Через месяц я покинула Бенд и через сорок шесть часов вошла в квартиру Джулии в Найроби. Чувствуя себя свалявшейся диванной подушкой, которую необходимо встряхнуть, чтобы вернуть ей прежнюю форму, я наконец вздохнула с облегчением. Дело было не только в том, что я могла завалиться в нормальную постель и проспать столько, сколько захочу. Меня радовало и то, что рядом есть человек, с которым я вновь обрела свое прошлое. В Бенде я постоянно подгоняла его под то, чего требовал от меня день сегодняшний. Но Джулия знала меня тысячу лет, с тех пор, как мы обе красили волосы в морковный цвет. Ей незачем было объяснять ни мою страсть к актеру Сэму Уотерстону и пармезану с телятиной (любимая наша в общаге закуска), ни мою веру в то, что полугодовые дни рождения надо отмечать, как и обычные. Джулия достала скрэббл, поставила кассету с нашим любимым фильмом «Это «Спайнэл тэп», и мы начали с того, на чем расстались пять лет назад в ее квартире на Манхэттене. Я уже знала, что скажет Нэнси: «Погоди-ка, ты пролетела полмира ради партии в скрэббл и какого-то фильма?»
      Два дня мы с Джулией провели вместе, но потом она предоставила меня самой себе – у нее не было трех свободных недель, чтобы возить меня по Кении. (Правда, Джулия все же взяла меня в одну из своих командировок, и там, наконец, выяснилось, чем она занимается на благо человечества. Они с кучкой коллег сидели за столом и яростно обсуждали формулировки демографических обзоров.) Ко времени моего приезда туризм в Кении почти сошел на нет, чему способствовал шквал бандитских нападений, перестрелок, студенческих волнений, смертей от холеры, малярии и лихорадки долины Рифт. Но Джулия сказала, что это мне только на руку: она достала для меня уцененную путевку в шикарный турлагерь в одном из самых известных заказчиков Кении – Амбосели. Амбосели славился стадами слонов и антилоп гну, а кроме того, видом на гору Килиманджаро. Я рассудила, что лучшего шанса сменить обстановку мне бы никогда не представилось.
      Я была единственным пассажиром в шестиместном самолетике, доставившем меня в саванну. На «лендровере» я добралась до лагеря: две дюжины крытых парусиной домиков уютно пристроились среди акаций. Человек пятнадцать служащих в новенькой винно-красной униформе поздравили меня с прибытием и вызвались нести мои чемоданы. Вокруг меня тут же образовалась небольшая свита; меня проводили в отведенный мне домик; там была огромная кровать, вполне современный санузел (и в нем рулон мягчайшей туалетной бумаги) и маленькая веранда, где меня уже поджидал чайный прибор. Все же, хотя мне и понравилось, что со мной обращаются как с королевской особой, я не удержалась от мысли, что все это очень похоже на медовый месяц, вот только мужа у меня нет.
      В лагере царила почти сверхъестественная тишина – странное сочетание Стивена Кинга с Хемингуэем. Но только вечером, выйдя поужинать в элегантную столовую под открытым небом, я обнаружила, как безлюдно это место: кроме меня там был только один гость. Но вот удача! Высокий, широкоплечий, с густыми темными волосами, он чем-то смутно напоминал Пирса Броснана.
      Возможно, подействовала экзотическая обстановка, но я внезапно увидела открывшееся передо мной будущее, и будущее это было явно заимствовано из какой-то бравурной голливудской постановки. Вот под каким-нибудь невинным предлогом он приглашает меня выпить с ним после ужина на веранде, и под лунным небом мы обмениваемся многозначительными репликами. Очаровательный незнакомец берет меня за руку, и я иду с ним в его спальню, где мы срываем друг с друга одежду, прыгаем в постель и разгоряченные, потные, ночь напролет занимаемся сексом.
      На следующее утро мы поднимаем тост за чудеса Африки, за провидение, которое свело нас вместе, и за то, как удачно, что мы оба отправились в это путешествие одни. При этом мы, конечно, соглашаемся, что все это – не более чем обычный дорожный роман. «Как здорово, – думала я, – когда Жизнь предоставляет тебе столько возможностей».
      Но сначала следовало познакомиться с этим таинственным путешественником, а сделать это было не так-то легко, поскольку нас разделяли целых четыре столика. Покуда скучающие официанты и их малолетние помощники наблюдали за начинающей разворачиваться драмой, мы с моим партнером по ужину несколько минут глазели друг на друга, а потом, обменявшись вежливыми кивками, вновь уставились в свои тарелки. Наконец, покончив с салатом, я направилась к его столику, представилась и спросила, можно ли присоединиться к нему. Он ответил, что будет в восторге.
      Уже через несколько секунд мы с моим новым знакомым Джорджем сделали потрясающее открытие. Оказывается, мы с ним из Орегона. Какой уж там обычный дорожный роман! Сюжет разворачивался в лучших традициях романтической комедии с Томом Хэнксом и Мег Райан. В Америке мы жили в тридцати пяти минутах лета друг от друга, но нам понадобилось проделать 12 000 миль, чтобы обрести любовь в африканской саванне. Только теперь открылась мне подлинная картина нашего будущего; мы сидим на крыльце нашего дома в Орегоне, провозглашаем тост за чудеса Африки, за Случай, что свел нас вместе, и за первый год нашего супружеского счастья.
      Мои фантазии несколько приутихли, когда через несколько минут я поняла, что Джордж, преподаватель истории из Портленда, напыщенный осел. Без какого-либо перехода он сообщил, что дважды завоевывал звание Учителя Года, написал двенадцать книг и платит 39 процентов подоходного налога.
      Три дня, проведенные с Джорджем, показались мне вечностью. Мы были вместе не только во время приема пищи, но и когда совершали экскурсии на «лендровере». Очень скоро выяснилось, что к характеристике «напыщенный осел» можно прибавить еще и «зануда». Слоны были великолепны, но весьма трудно наслаждаться первозданными красотами Африки, когда сидящий рядом с тобой мужчина берет с собой склад фотоаппаратуры и беспрестанно зудит: «Чтобы ослабить контрастность передних планов, следует внести компенсационную поправку и применить широкоугольную оптику и углеволокнистую пленку «Джитсо-1548».
      К концу моего пребывания в Амбосели я была готова броситься под копыта взбесившегося стада антилоп гну.
      Теперь я понимала, в чем главный минус одинокого путешествия: ты можешь оказаться заложницей невыносимо скучного случайного попутчика. (Джордж был не единственным, кто выводил меня из себя. Во время поездки на побережье мне пришлось делить койку с девятилетней девочкой, которая в течение четырнадцати часов почти непрерывно пела рождественскую песенку из рекламного ролика «Кока-колы».) Кроме того, одинокое путешествие означает, что вам не с кем поделиться бедами. Из-за этого я почти перестала видеть забавную сторону в том, что меня несколько часов преследует торговец, предлагающий купить у него украшенный резьбой рог носорога, и в том, что чуть не распрощалась с жизнью в такси без внутренних дверных ручек, с разбитым вдребезги лобовым стеклом и написанными на бампере словами: «Благослови Господь, чтоб я спокойно доехал».
      К окончанию поездки я мечтала вернуться в свой уютный Бенд. Я окончательно поняла правильность принятого решения, когда поздней ночью на подлете к Бенду вспомнила, что не позаботилась о том, как добраться от аэропорта до дома. Мы приземлились, и я спросила, как бы ни к кому не обращаясь: «Не подвезет ли меня кто-нибудь в западную часть города?» В Кении или в Лос-Анджелесе это было бы все равно, что задать вопрос: «Не хочет ли кто-нибудь похитить меня, изнасиловать и бросить подыхать в придорожной канаве?» Но в Бенде совершенно безопасно сесть в машину с незнакомцем. Почти сразу меня вызвался подвезти длинноволосый подросток-сноубордист. «Нет проблем, – сказал он, – я еду в восточную часть, но довезу вас куда нужно». Ну что за чудное место!
      Отперев входную дверь, я почувствовала то, что и надеялась почувствовать: как это здорово – вернуться домой. Зачуханная Виннемука и экзотическая Кения представляли собой две крайности и выгодно оттенили Бенд. Окинув город свежим взглядом, я вспомнила, почему он с самого начала так мне понравился. Да, пожалуй, мне было здесь немного одиноко, но лучше уж испытывать одиночество у себя дома. В следующие несколько дней я вновь включилась в привычную рутину, более чем когда-либо уверенная, что устрою здесь свою жизнь.

      Просто удивительно, как полгода без секса могут изменить ваш взгляд на мир. Если бы раньше кто-нибудь упомянул при мне «Клуб-мед», я бы закатила глаза и усмехнулась: «Зачем мне неделя конвейерной лжеромантики?» Но когда через несколько недель после возвращения из Кении редактор фитнес-журнала попросила меня написать статью о «взрослых» курортах «Клуб-мед», я неожиданно поймала себя на мысли, что очень обрадовалась. «Клуб-мед» – это верняк, это все равно, что рыбачить в садке для разведения карпов.
      Курортный город Туркуаз был расположен на архипелаге Теркс-и-Кайкос на западе Карибского бассейна, и веб-сайт «Клуб-мед» характеризовал это место как одно из «наиболее посещаемых». Красивые загорелые люди на фотографиях плавали, ходили под парусом и гуляли, взявшись за руки под раскачивающимися на ветру пальмами. «Просто получай удовольствие, – призывал сайт, – здесь нет чужих, здесь знакомятся быстро». Судя по всему, я выиграла бесплатную путевку в «Диснейленд» для одиноких.
      Вернувшись из Кении, я быстро и охотно включилась в привычную жизнь в Бенде. Но я не представляла себе, как можно упустить такую удачу. Чтобы настроиться на нужный лад, я купила в магазине «Пляж» кое-какие наряды (я частенько задавалась вопросом: кому в городе, помешанном на лыжах и овечьих жилетах, нужен такой магазин? Теперь поняла.) После этого я вылетела в Нью-Йорк, где записалась на чартерный рейс до Провиденсиализа – главного острова архипелага Теркс-и-Кайкос.
      Оглядывая своих попутчиков – тусовочного вида девиц с Лонг-Айленда, вчерашних студентов, настроившихся «оттянуться по полной», застенчивых свежеразведенных дядечек и начальственного вида господ, готовых по первому зову предаться долгожданному разгулу, – я почувствовала, что мне предстоит «взрослая» версия тура «Национальная история для подростков». В этом туре я участвовала, когда училась в школе (на самом деле это была поездка по национальным заведениям фаст-фуда со случайным вкраплением исторических памятников). Помню, как мы погрузились в автобус, и я, сгорая от нетерпения, начала разглядывать путешествующих вместе со мной сверстников. У меня захватило дух от красавиц в мини-юбках – эти девочки явно обречены были стать королевами нашего путешествия. Я не знала, смогу ли я в своих шортах-бермудах соперничать с ними перед шикарными и тоже явно обреченными на популярность пассажирами-парнями. Но через шесть недель я добилась лишь одного успеха: мне приходилось отбиваться от ухаживаний Говарда, долговязого парня в гетрах, с едва пробивающимися усиками, который собирал бейсбольные карточки. Самолет оторвался от взлетной полосы аэропорта Кеннеди, и я от всей души пожелала, чтобы в «Клубе-мед» мне повезло больше.
      Через считанные минуты после того, как я ступила на влажную карибскую землю, моя прическа стала напоминать воздушный шар. На мое платье влажный воздух произвел обратный эффект: оно начало липнуть к телу. Мы сели в автобус; я обозревала окрестности, пытаясь понять, где притаился мой тропический рай, но, как ни странно, пальм нигде не увидела. Прови-денсиализ, который местные жители называли просто «Прово», оказался песчаным, покрытым чахлым кустарником клочком суши. Здесь было полным-полно банков, страховых компаний и фешенебельных магазинов. Это явно одно из тех мест, где словно слышишь призыв: «Отмывайте деньги здесь!» Я уже начала сомневаться, на тот ли остров мы попали, но тут автобус въехал на территорию комплекса «Клуб-мед». Внезапно вокруг появилось море пальм и бугенвиллей, – мне даже показалось, что нас привезли на просмотр кричаще яркого третьеразрядного фильма.
      Мы гуськом выбрались из автобуса и прошли сквозь строй служащих, которые шумно приветствовали нас и делали то, что я могу обозначить лишь как «визуальное ощупывание продукта». Моим попутчикам такая бурная встреча, похоже, пришлась по вкусу, но я со своими вставшими дыбом волосами и липнущим к ногам платьем еле передвигалась.
      Нам предписывалось разнести багаж по своим комнатам и тут же вернуться для общего ознакомления с местностью. Меня направили к корпусу, напоминавшему студенческую общагу; там, на втором этаже, я нашла отведенную мне комнату. В ней не было ни телевизора, ни телефона, но все чего я хотела в тот момент, – это кондиционер; к нему я тут же и устремилась. Освежившись и отлепив от ног платье, я побрела на «общее ознакомление».
      Курортный комплекс был рассчитан на максимально радушный прием примерно шестисот гостей. Он располагал двумя бассейнами, площадками для баскетбола и пляжного волейбола, теннисными кортами. Указатели у входа на пляж разъясняли, где выдают напрокат снаряжение для подводного плавания, а где – водные лыжи. Почти всюду кипела бурная деятельность, и меня заинтересовало, так ли активно ведут себя все эти парочки, когда расходятся по своим комнатам.
      Наибольшее оживление царило как раз на «общем ознакомлении»; его проводила начальница лагеря, сорокалетняя, вечно загорелая испанка по имени Лулу. Длинные темные волосы прикрывали ее тело лучше, чем синее атласное, бикини. Подскакивая, как боксер на ринге, Лулу представила нам своих помощников – главного инструктора по плаванию, главного по теннису, главного по коктейлям «Маргарита» и так далее. Аудитория отнеслась к каждому помощнику с таким энтузиазмом, какой обычно приберегают для стартового состава команд футбольного суперкубка. Лулу объяснила особенности местного жаргона. Служащие именовались «ГО» – сокращение от «господ организаторов», или, по версии французских администраторов клуба, от «гостеприимных организаторов». Отдыхающие именовались ГГ – «господа гости».: Свои инструкции Лулу прерывала фирменным клуб-медовским приветствием – высоким хриплым воплем, напоминавшим призывный крик канадского гуся в брачный период. Большинство моих спутников, уже хорошо знакомых с этой традицией, радостно вопили, вторя Лулу. Попробовав включиться в общее ликование, я поняла, что это выше моих сил. По правде говоря, этот вопль пробудил в моей душе только одну мысль: «Боже, кто эти люди?»
      За проведенную там неделю я узнала почти все, что когда-либо хотела знать о «господах гостях». Во-первых, я догадалась, что назвать «Клуб-мед» «приютом для одиноких сердец» – все равно, что назвать клан Сопрано семейством из Нью-Джерси. Такое описание в принципе не соответствовало всем частностям. В действительности Туркуаз – автономный, зацикленный на эротике мирок, куда стекались совершенно не знакомые друг другу люди, горящие желанием проникнуться взаимной симпатией. Каждый день, каждую минуту там разыгрывались маленькие драмы – знакомство и флирт, моментальные оценки («Достаточно ли он, классный?»; «Достаточно ли я выпила?»), а потом – или полный вперед, или от ворот поворот. Был ли результатом всего этого секс или нет (насколько я поняла по обрывкам бесед, многие «господа гости» и вправду весьма успешно продолжали начатое дело в своих комнатах), но обе стороны по обоюдному согласию стремились проникнуться симпатией еще более тёплой.
      Но это не был единый для всех брачный ритуал. «Господа гости» искали пару себе по мерке, а это значило, что все население курорта делил надвое Великий Водораздел – тридцать лет. По одну сторону его находились беспечные загорелые двадцатилетки, легко и свободно ходившие в бар, на пляж и в бассейн. По другую обитали те, кому за тридцать; они густо намазывались кремом от загара и выглядели так, будто наслаждаться жизнью для них чуточку тяжело.
      Подаваемые в больших количествах ледяные «Маргариты» были, казалось, единственным, в чем нуждалась молодежь, чтобы хорошенько повеселиться. Тем, кто постарше, по мнению администрации, нужны были заранее запланированные мероприятия: занятия по виндсерфингу, экскурсии с подводным плаванием, водное поло. Кроме того, их тоже привлекали «Маргариты».
      И, наконец, там была я. Тридцатилетняя, я стояла прямо на линии этого водораздела. Глядя в одну сторону, я понимала, что уже вышла из того возраста, когда Главный признак взрослости состоит в способности самостоятельно оплачивать счета за кабельное телевидение, а замужество кажется таким же несущественным делом, как пенсионное страхование. Но, глядя в другую сторону, я думала: неужели я вот-вот стану такой же, как они?
      Что касается моего пребывания здесь, ответ был «да». Косвенным подтверждением тому была цель моей командировки, поскольку редактор пожелала, чтобы я принимала участие во всех мероприятиях, предназначенных для тех, кому за тридцать. Сейчас, как и в ту школьную поездку, только время могло показать, кто я – удачливая и смелая или полная растяпа.
      Крещение состоялось немедленно. Уже вдень «общего ознакомления» за обедом в столовой моего корпуса я с головой окунулась в здешнюю атмосферу. Распорядительница посадила меня за столик для тех, кому за тридцать, и не успела я подцепить вилкой фасолину, как разбитная блондинка справа повернулась ко мне и сказала:
      – Ну вот я и говорю этому инструктору, чтоб я когда-нибудь с ним легла – да черта едва! Так, поболтаюсь маленько от нечего делать, но если он, типа, на что-нибудь такое рассчитывает, так он, типа, идиот!
      Растерявшись, я ответила невпопад:
      – Я Сюзанна. Мы с вами встречались?
      Сосед слева, похожий на Барни Файфа из «Шоу Энди Гриффита», только еще более тощий и с большим кадыком, рассказывал, что они с товарищем по комнате разработали тайную систему сигналов с помощью намотанных на дверную ручку подтяжек – на случай, если кому-нибудь из них улыбнется возможность «кое-что предпринять».
      Не зная, как мне на это реагировать, я пробормотала что-то про чудесную перспективу подводного плавания и напомнила себе о главной причине моего пребывания здесь. В конце концов, вокруг меня и впрямь полным-полно мужчин, которым не терпится кого-нибудь закадрить. Моя задача – найти того, кого не терпелось бы закадрить мне.
      В самом начале недели у меня забрезжила искра надежды. Как-то после полудня я сидела в шезлонге возле бассейна на территории двадцатилетних и, как мне показалось, очень удачно завела разговор с привлекательным финансовым аналитиком с выраженным британским акцентом. Но уже через несколько минут приятной беседы он сжал мой бицепс и сказал: «Никогда не понимал, почему некоторым женщинам нравится поднимать тяжести», – после чего встал и ушел. Рассудив, что до рук Зены, Королевы воинов, мне далеко, я хотела крикнуть ему вслед: «Никогда не понимала, почему некоторым мужчинам нравятся складки на брюхе!», но решила воздержаться от этого.
      Что ж, может, оно и к лучшему. За двое суток я приняла участие во всех курортных мероприятиях и пришла к выводу, что мужчины, приезжающие в «Клуб-мед» с желанием пофлиртовать, – совсем не те, с кем хотелось бы флиртовать мне.
      Пожалуй, самым примечательным экземпляром был высокий, хорошо сложенный ГГ с немытыми светлыми волосами. Его я случайно встретила опять же недалеко от бассейна. Без какого-либо побуждения и ни к кому, в частности, не обращаясь, он объявил:
      – Знаете, ведь я когда-то снялся голым для журнала «Хаслер».
      Затем он метнулся в свою комнату, тут же вернулся с экземпляром «Хаслера» и торжественно продемонстрировал нам его. Сознаюсь, нездоровое любопытство побудило меня взглянуть. То, что я увидела, потрясло меня. Дело было не в снимке, а в дате, обозначенной внизу страницы. Это был номер двенадцатилетней давности.
      Я быстренько припомнила все унизительные вещи, которые делала в своей жизни, и решила: ничто из них не может сравниться с тем, чтобы повсюду таскать с собой свое фото в голом виде, сделанное двенадцать лет назад.
      Когда я осознала, что надежда на секс окончательно потеряна, настроение у меня упало, но я все же собралась, напомнив себе, что в отличие от других ГГ мне заплатили за поездку сюда. Ради блага своей профессиональной деятельности я решилась испытать на себе весь ассортимент предлагаемых клубом занятий.
      Однажды утром я пошла на гимнастику; там всем заправляла сердитая бельгийка. Ей не помешало бы иметь парочку ассистентов, чтобы те не давали ее грудям выскакивать из белого с блестками акробатического костюма. «Ладно, – вещала она, – теперь займемся наклонами», – и тут же, не дрогнув ни единой мышцей, это продемонстрировала. Но я-то знала, что если бы она прочла хоть одну из созданных мной семидесяти восьми вариаций на тему «Плоский живот, стройные бедра», то поняла бы, что наклоны сейчас под запретом.
      Потом я пошла на водную аэробику, где инструктор велела нам встать в круг и массировать спину стоящего впереди. Без особого желания я начала скрести сутулые плечи своего соседа – точной копии Арнольда Хоршака из сериала «Добро пожаловать домой, Коттер!». Затем я глянула назад и увидела, что мою шею атакует обрюзгший пожилой француз, у которого фальшзачес с левого виска сполз на правую щеку. Я незаметно слиняла и бросилась к себе в комнату – принять душ и немного вздремнуть.
      На сборе для подводного плавания инструктор велел нам разделиться попарно, и не успела я оценить свои возможности, как женщина по имени Ширли, с вывернутыми внутрь коленями, крикнула: «Ну что, мы вместе, да?» После этого нас погрузили на катер и отвезли на коралловый риф в километре от берега. Надев маску, ласты и прыгнув в воду, я обнаружила, что «господ гостей» там больше, чем рыб. Через пятнадцать минут мне это надоело, я влезла на катер и целых пятнадцать минут наслаждалась одиночеством. Я даже успела задремать, но меня разбудил знакомый пронзительный крик.
      – Мы ведь должны были держаться вместе, – долбала по мозгам Ширли, – таковы правила. Это было неосмотрительно. Эт-то было крайне неосмотрительно.
      Никогда не поверила бы, что способна так ненавидеть человека, с которым знакома меньше двух часов.
      Охотно признаю, что подавляющее большинство ГГ, и молодых, и не очень, считало курорт раем, но были и такие, кто, подобно мне, предпочел бы провести неделю в третьеразрядном мотеле в Айове. Однажды за обедом я разговорилась с унылым пухлощёким патологом, мужчиной лет сорока с лишним. Когда я упомянула, что мне как журналистке предоставили отдельную комнату, он чуть не заплакал. Большую часть ГГ расселили по двое просто наудачу, кто с кем попадет, и сосед патолога три ночи подряд отказывался впустить его. «Один только раз он впустил меня, – жаловался доктор, – ему никак не удавалось найти свои антидепрессанты, и он хотел, чтобы я помог ему».
      Вы, конечно, знаете фильм «День сурка», в котором Билл Мюррей раз за разом проживает один и тот же злополучный день, пока однажды ему не удается прожить его правильно. То же самое случилось и со мной – вот только правильного дня я так и не прожила. Каждый день нас ждали все те же мероприятия, и проводились они в одно и то же время в одном и том же месте. В полдень у бассейна начиналась игра в «день-ночь»: ведущий, делая тщательно отработанные пассы руками, кричал «господам гостям»: «День!», «Ночь!», «Танцуем!» Ежедневно после полудня пианист в баре играл одни и те же мелодии в одном и том же порядке. Я могла бы поклясться, что предпочту утопиться в цистерне ледяной «Маргариты», чем еще хоть раз в жизни услышать «Свечу на ветру». Вечерними развлечениями обычно были музыкально-комедийные представления, включавшие в себя пение под фонограмму и переодетых в женское платье мужиков. Для разнообразия под лиф им иногда вставляли наполненные водой презервативы.
      К середине недели я собрала достаточно материала для своей бравой статейки и начала ходить в единственное на курорте место, всегда пустовавшее: в гимнастический зал. Никто не приезжал на Карибы для того, чтобы воспользоваться «Стэйрмастером».
      Моя командировка уже подходила к концу, когда однажды за ужином мне пришлось вспомнить одно из любимых изречений дедушки Джулиуса: «Никогда не бывает так плохо, чтобы не могло быть еще хуже». Рядом со мной сидела Салли, крашеная блондинка, постоянно живущая на Прово; в «Клуб-мед» она пришла из любопытства. Салли рассказывала свою трагическую историю, а у меня все ниже отвисала челюсть. Она была замужем двадцать лет, жила на Манхэттене, потом вдруг влюбилась в художника и по минутной прихоти переехала с ним на Прово, потратив все свои деньги на дом, который нашла по Интернету.
      Только когда Салли и ее возлюбленный приехали на Прово, выяснилось, что он – нищий алкоголик, их тропический рай – поросшее чахлым кустарником прибежище наркоторговцев, адом ее мечты ничего не стоит. Сейчас она намертво застряла на Прово: не могла избавиться от своей собственности, отчаялась найти клиентов для открытого ею магазина пляжной моды и завязла в разбирательствах с местными налоговиками.
      Встреча с Салли придала мне силы. Уж конечно, если она выдержала на Прово два года, то и я как-нибудь перетерплю оставшиеся три дня.
      Но это продолжалось лишь до тех пор, пока я по настоянию своего редактора не решилась принять участие в «Закатном круизе для одиноких». Поднявшись на борт последней, я оказалась рядом с продавцом из бронкского магазина одежды, сутулым парнем без подбородка; ногти у него торчали, как гитарные колки. Я поспешила перейти на другой борт, где села рядом с женщиной, которая приехала в Туркуаз уже в пятый раз. Желая разбить лед, она рассказала мне, что «абсолютно уверена», что два ее фокстерьера уже были с ней в прошлой жизни.
      К пятому дню я нашла для себя стратегию выживания еще более действенную, чем «Стэйрмастер»: спала по четырнадцать часов в день.
      Наконец вечером седьмого, заключительного, дня во мне затеплилась искорка дружелюбия, и я представилась сидящему напротив пожилому мужчине. Его кожа походила на вяленое мясо, а крашеные волосы от солнца превратились из темно-русых в оранжевые.
      – Так откуда вы? – как это принято в «Клубе-мед», без лишних околичностей спросила я.
      – Из «Клуба-мед», – ответил он.
      – Нет, я о том, где вы живете?
      – Здесь и живу.
      Он объяснил, что «оставил фармацевтику» и вот уже пять лет перевозит три своих чемодана из лагеря в лагерь, живет там по нескольку месяцев, не имея постоянного дома. Ему было безразлично, что у него нет доступа ни к газетам, ни к телевидению, нет выхода в окружающий мир, и он не считал свой образ жизни препятствием для того, чтобы завязать долгосрочные отношения. Он сказал, что совсем недавно в Мексике ему приглянулась одна француженка; она с радостью бросила работу в Париже, чтобы присоединиться к нему. Увы, совместная жизнь не продлилась долго.
      – Через две недели, – задумчиво проговорил он, – мы поняли, что это была не любовь. Может, сказалась разница в возрасте.
      Ей было двадцать три. Отослав француженку обратно в Париж, он начал искать замену.
      Автобус катил в аэропорт; досада моих попутчиц была почти осязаема. Всех их, казалось, можно разделить на две категории: те, кому не удалось ни с кем переспать, и те, чьи партнеры бросили их, как обертку от жвачки. Только тогда я осознала, что совершила невозможное. Я провела в Туркуазе целую неделю, не став ни победительницей, ни побежденной.
      Все же поездка в «Клуб-мед» принесла кое-какую пользу: она напомнила мне, как хорошо в Бенде. Посетив Найроби и Прово, я утолила страсть к путешествиям и была готова предаться страсти более непритязательной и естественной.

      Свой тридцать первый день рождения я провела в обществе привлекательного умного неженатого молодого человека, и это, безусловно, изменило бы ход событий, не будь ему тринадцать лет от роду.
      Так вышло, что мой день рождения совпал с его бармицвой, второй за всю историю еврейской общины Бенда. Несколько месяцев назад я присутствовала на первом праздновании столь значительного события, и тогда подвал методистской церкви был полон под завязку. Я не знала даже имени мальчика номер два, но боялась, что новизна празднества уже поблекла и раскладные стулья в этот важный для него день окажутся пусты, и решила пойти просто из солидарности. (Жертву эту я принесла легко, поскольку мне все равно нечего было делать.) Когда торжественный обед подходил к концу, кто-то упомянул о том, что сегодня у меня день рождения, и пожилая председательница, повернувшись ко мне, в ужасе спросила: «И вы отмечаете его с нами?»
      Когда я вернулась домой, на автоответчике меня ждало поздравление от бабушки и дедушки.
      – Надеюсь, ты выйдешь замуж прежде, чем меня не станет, – говорила бабушка Ханни.
      – Знаешь, тридцать один – это ведь больше, чем тридцать, – вторил ей дед.
      Я легла на кровать, вспоминая, как провела свой тридцатый день рождения – с Алеком, на острове Помпеи близ Гуама. И чем занимаюсь я год спустя? Хожу «для кучи» на чужую бармицву.
      День рождения имеет свойство превращать едва различимое тиканье часов в громогласный бой, по крайней мере, в этот самый день. И вспоминая сейчас, что было – и чего не было – в моей жизни, я словно слышала полуденный отсчет Биг-Бена.
      Вынуждена признать: жизнь в Бенде складывалась не совсем так, как я планировала. Нельзя сказать, что я ничего для этого не сделала. Я принимала участие в общественной жизни, играла в боулинг, покупала мебель, ходила на свидания, каталась на лыжах, читала, курс журналистики, учила иврит, ездила на велосипеде, занималась гимнастикой и носила овечьи жилеты. Но прошел год, а мне так и не с кем было разделить свою новую жизнь. Я даже не продвинулась в этом направлении.
      Я пришла к этому скорбному заключению после того, как пару месяцев назад вернулась из «Клуба-мед». Тогда, едва переступив порог, я получила два оставленных на автоответчике настойчивых сообщения от моей подруги Джиллиан.
      – Позвони Стиву Майеру, – говорилось в первом, – он режиссер и в субботу вечером свободен.
      Спустя несколько часов:
      – Серьезно тебя прошу: непременно позвони этому парню.
      Окрыленной энтузиазмом Джиллиан я даже не перезвонила, чтобы, как обычно, разузнать все подробнее. Я набрала номер Стива, и мы договорились вместе попить кофе. Он сказал, что будет в коричневой кожаной куртке.
      Зайдя в «Старбакс», я увидела там только одного человека в коричневой кожаной куртке – мужчину, чьи волосы (точнее то, что от них осталось) обрамляли череп венчиком, как у Алана Аркина. Не скажу, чтобы мне так уж не нравились преждевременно облысевшие мужчины, но этот явно к ним не относился. Ему можно было дать пятьдесят пять. Мы недоверчиво смотрели друг на друга, и наконец я решилась: «Вы… Стив?»
      В замешательстве поздоровавшись, мы перешли от стойки к столику, где я быстро выяснила следующее:
      1) Стив и Джиллиан познакомились всего три дня назад в единственном навесь город ирландском пабе;
      2) он был не режиссер, а, как сам мне отрекомендовался, «рейсер» – мотогонщик, ныне безработный, перебрался в Бенд из Сан-Франциско после того, как у него там «накрылась» торговля мотоциклами «Кавасаки».
      Придя домой, я сразу же позвонила Джиллиан, потребовав разъяснений, но услышала только: «Там было темно и так шумно» и «Ну откуда мне было знать? На нем ведь была бейсболка».
      Повесив трубку, я подумала: может, Джиллиан считает, что меня пора уже причислить к отчаявшимся? Не думает ли она, что у меня только одно требование к мужчине: чтобы у него были пульс и пенис? Все это очень беспокоило меня.
      К счастью, через несколько недель другая подруга предложила свести меня с куда более привлекательным партнером – тридцатичетырехлетним экологом по имени Боб. Учинив доскональный допрос, я выяснила, что Боб состоит в членах совета по вопросам образования, совета по паркам и местам общественного отдыха, правления организаций «Наш общий дом» и «Старшие братья и сестры». Кроме того, он – это показалось мне немного странным для бездетного холостяка – волонтер местной больницы в программе по уходу за недоношенными детьми «Объятие». Такое сверхчеловеческое стремление к самореализации вызвало у меня опасения (Что он хочет доказать? Какую пустоту пытается заполнить? Будет ли у него время смотреть со мной «Закон и порядок»?), но я все же восхищалась такой гражданской самоотверженностью.
      В наше первое свидание я спросила у Боба, что толкает его к такому активному участию в общественной деятельности. «Я – человек дела!» – ответил он с пылом, достойным кандидата в школьные старосты. Симпатичный Боб чем-то походил на Рона Ховарда в роли юного Ричи Каннингэма из сериала «Счастливые дни», и я с нетерпением ждала второй встречи с ним.
      В следующий раз мы должны были встретиться в боулинг-баре с моими друзьями – Томом и Сюзанной. Когда началась игра, Боб стал критиковать технику Тома. «Ты слишком быстро отпускаешь, – заявил он, – не доводишь замах до конца». Я тогда и не вспомнила о том, как Боб упоминал, что был профессиональным инструктором по боулингу. Его замашки школьного старосты возмутили меня.
      Оставалось надеяться, что я не опозорюсь и не пошлю шар в желоб. Но как-то вышло, что в тот вечер я совершенно преобразилась, выбила в четырех турах 163 очка и буквально уничтожила трех своих компаньонов. В разгар игры я вдруг заметила, что чем больше совершаю удачных бросков, тем чаще Боб одергивает меня.
      К концу вечера я потеряла всякое желание обниматься с «обниманием».
      В течение нескольких следующих недель трое моих знакомых сказали, что нашли для меня «потрясающего парня». Увы, во всех трех случаях парень оказался нашим другом Обниманием. Теперь я уже боялась самого худшего – что в Бенде уже не осталось одиноких мужчин.
      Я и прежде подозревала, что демографическая ситуация в Бенде сложилась не в мою пользу. Город изобиловал пенсионерами, семнадцатилетними сноубордистами и на удивление молодыми супружескими парами. Однажды в магазине видеофильмов я заметила беременную женщину с мужем; обоим было чуть больше двадцати, и я подумала, что они явно поспешили заводить семью. Тут из прохода, где продавались мультфильмы, выпорхнули трое маленьких ребятишек и бросились к беременной с криком «Мамуля!». Помнится, в Лос-Анджелесе я не знала ни одной женщины, которая родила бы раньше, чем в тридцать два.
      Лыжная секция, куда я записалась, состояла сплошь из пенсионерок. На третью неделю посещений я потеряла одну из своих дорогущих варежек из овечьей шерсти, и мне пришлось позаимствовать у инструкторши дешевую поношенную пару. Пальцы тут же заледенели, а зубы начали громко стучать, и тогда одна из пожилых дам повернулась ко мне и сказала: «Вам сейчас не помешал бы прилив крови к верхней части туловища». Неужели она намекает, что у меня климакс? Хорошенько все взвесив, я предпочла больше не посещать эти занятия.
      Не принес успеха и гимнастический зал. Однажды я взяла с собой подругу – юриста из местной полицейской управы. «Да тут у половины парней уголовное прошлое, – сказала она, – с четырьмя я сама работала. Не тот ты зал выбрала, подруга». К тому времени я ходила только в этот зал. Тот, в котором меня не устраивал вид из окна, я уже бросила.
      Со времени моего переезда в Бенд прошел уже почти год, новизна впечатлений осталась позади, и я знала, что никакие имбирно-персиковые коктейли не вернут ее. Я вспомнила, как подробно разрабатывала план своей «Обана-Сюза!», и теперь уже понимала, что допустила фатальный просчет. Я заранее разведывала все, что касалось погоды, велосипедных трасс, спортзалов, кофеен и стоимости жизни, но упустила из виду то важное, о чем в первую очередь спросила моя мама: есть ли в Бенде одинокие мужчины? Я строила себя по образу и подобию Мэри Тайлер Мур, забыв о том, что Мэри так и осталась одинокой.
      Признаваться в этом было горько. Я думала обо всех тех месяцах, что провела в терзаниях: порвать или не порвать с Алеком. Прошел год, и вот передо мной почти точно такая же проблема: как узнать, что пришло время расстаться – и на этот раз с городом? И снова мне не хотелось принимать поспешных решений. Я вспоминала, сколько усилий положила, желая убедить себя – а тем более друзей и родных – в том, что начинаю новую жизнь. Я размышляла о времени и надеждах, которые вложила в этот город. И волосы мои по-прежнему оставались мягкими, шелковистыми. Я не готова была уехать. Пока не готова.
      Кроме того, у меня появилось нечто другое, над чем следовало сейчас подумать: подготовка к «Туру смерти».
      Вам, наверное, знакома поговорка, что люди переживают разрыв вдвое быстрее, чем длились их отношения. Мы с Алеком провели вместе тридцать восемь месяцев, значит, у меня есть еще семь месяцев на выздоровление, и если это произойдет, я не буду считаться Занудой-которой-не-мешает-научиться-жить. Но поскольку Алеку, похоже, хватило на это семи минут, я сочла делом чести «подтянуться».
      Я знала: есть лишь один способ убедиться в том, что Алек больше для меня не существует, – увидеть его во плоти. Не сомневаясь, что уж в «Туре смерти» он примет участие непременно, я решила, что именно это мне и нужно. Да и потом, от этого велопробега я всегда получала удовлетворение, и мне не хотелось отказывать себе в этом удовольствии только потому, что мы с Алеком уже не вместе. Я получала шанс заявить свое право на то, что прежде было нашим общим. Я наслаждалась, воображая, как проеду мимо него, замечу, кивну, может, махну рукой и брошу с холодной любезностью: «Ну, как дела?» И вот это будет самое то.
      Я догадывалась, что исполнить задуманное будет нелегко. За всю зиму я ни разу не выводила из гаража велосипед и была сейчас в неважной форме, но меня не покидала уверенность, что, преодолев 16 000 футов крутого подъема, я докажу свое превосходство.
      – Что ты, мазохистка хренова? – удивилась Нэнси, когда я посвятила ее в свой план. – Сначала ты пустилась в этот «Тур смерти», чтобы порвать с ним, а теперь еще и это? Лучше ничего придумать не могла? Может, в Орегоне тоже есть какой-нибудь симпатичный «Тур смерти»?
      Но я не купилась на это.
      – Слушай, такты хочешь, чтоб я показала ему, кто из нас победитель, а кто – проигравший? – спросила я.
      И потом, подумала я про себя, у них всегда такое шикарное мороженое.
      Выехала я поздно; передо мной лежали 400 миль безлюдного шоссе всего с двумя маленькими городками, и я знала, что мне придется провести ночь в дороге. К тому времени, как я въехала во второй городок – Альтурас, – мне хотелось спать и было слегка не по себе. Я остановилась в первом же мотеле, попавшемся на пути, зарегистрировалась у подростка-немца и поспешила в комнату, чтобы позвонить Нэнси и получить моральную поддержку.
      Там я обнаружила, что не только приехала в самую что ни на есть северо-восточную часть Калифорнии, но и совершила путешествие во времени. В комнате стоял дисковый телефон. Сначала я просто осматривала его, затем сняла трубку и вставила пальцы в дырочки на диске; мне казалось, что я отрыла из вечной мерзлоты бивень мамонта. Я набрала ноль, и тут состоялся следующий разговор:
      Оператор. Телефонная станция, чем могу помочь?
      Я: «Я хотела бы позвонить по кредитной карточке».
      Оператор: «Для этого вам нужен оператор «AT и Т», мэм».
      Я: «А вы кто?»
      Оператор: «Я оператор телефонной станции».
      Я: «Но ведь вы же оператор? Разве не операторы помогают людям сделать звонок в счет их кредитной карточки?»
      Оператор: «Я не могу этого сделать, мэм. Но я соединю вас с «AT и Т». (Вслед за этим я услышала частые гудки и позвонила оператору снова.)»
      Я: «Это опять я. Не понимаю, почему-то частые гудки. Как это может быть, чтобы все телефонные станции были заняты?»
      Оператор: «Не имею понятия, мэм. Попробую соединить вас еще раз».
      Сделав еще несколько попыток, я поняла, что мое раздражение далеко превосходит желание услышать от Нэнси слова утешения, поэтому я сдалась и решила лечь спать.
      Поскольку я затянула с тем, чтобы снять комнату в мотеле недалеко от места, где начинался «Тур смерти», в следующую ночь мне пришлось остановиться в Карсон-Сити – за целый час езды от старта. Приехав в мотель, я попросила служащего разбудить меня в три утра, рассчитав, что так мне хватит времени поесть «У Дэнни» и в пять пятнадцать начать крутить педали. Служащий трижды переспросил, действительно ли я хочу, чтобы меня разбудили в три утра, потом пожал плечами и бросил на меня взгляд, говорящий: «Ладно, ненормальная».
      Боясь, что он все-таки неправильно понял меня, и все больше волнуясь в ожидании предстоящего дела, я всю ночь пролежала без сна в велосипедном костюме, пока, наконец, не услышала сигнал побудки. Я почти не отдохнула, но рассчитывала, что углеводы, которые в неимоверном количестве потреблю за завтраком, позволят мне стартовать на мажорной ноте.
      В три сорок пять я приехала к Дэнни, и тут выяснилась удивительная вещь: «Дэнни» открыто не всегда. Я была почти так же потрясена, как в тот момент, когда узнала, что дисковые телефоны еще в ходу. Разве «Всегда открыто!» не было девизом Дэнни? Разве они не вещали об этом с экрана во всех рекламных паузах? И если с тех пор, как они изменили этому правилу, разве им не следовало предупредить об этом общественность?
      У меня уже начинало урчать в желудке, но тут я вспомнила о казино, где мы с Алеком ели прежде, – уж оно-то, конечно, открыто. Я приехала туда в четыре ноль три и села за стойку рядом с мужчиной, одетым в фуфайку с логотипом «Тура смерти» и велосипедные леггинсы. Перед ним была яичница из трех яиц, какое-то бурое рагу, четыре ломтика бекона и блюдо с блинами, с которых подтекали кленовый сироп и растопленное масло. Я собралась заказать себе все то же самое, но тут официантка сказала:
      – Сожалею, милочка, с четырех до пяти печи не работают, но я могу принести вам хлопья.
      Когда я поняла, что она не шутит, меня охватила паника. Я знала поблизости лишь одно место, где можно было достать пищу, – автозаправка «Шеврон». Мне было известно, что когда пробег начнется, я доберусь до первой стоянки, где можно перекусить, не раньше семи часов. Тогда будет уже слишком поздно, чтобы начать питать свои мышцы для двенадцатичасового велопробега. Я сжевала все хлопья, какие нашлись, но реальность со всей очевидностью указывала мне, что я в глубоком дерьме.
      До восхода оставался всего час, и я в страхе спешила на дистанцию. Я была в наихудшей форме за всю мою гоночную карьеру. Я ожидала, что вот-вот увижу своего бывшего парня. И я умирала с голоду. Это было безумие, бред. Мне следовало сделать одно – развернуть машину и вернуться в Бенд, – и все было бы кончено. Я жила бы как ни в чем не бывало, словно и не возникало у меня никогда этой бредовой идеи. Но я так и не повернула. Мне невыносима была мысль о том, чтобы сдаться, даже не начав. Устремившись на поиски места, где бы припарковаться, я спрашивала себя, когда у меня кончатся силы, когда я столкнусь с Алеком и что – первое или второе – случится раньше.
      Ответ не заставил себя ждать: на первом же перевале Алек пронесся мимо меня с такой скоростью, что мне показалось, будто сама я кручу педали назад. «Ты можешь!» – крикнул он, уносясь вперед. Он не насмехался, а как обычно подбадривал меня. То же самое Алек крикнул бы любому велосипедисту, которому трудно одолеть перевал. Мне стало так больно, что я даже не ответила. Неужели это тот самый мужчина, который звонил мне каждые два часа, чтобы только услышать мой голос? Тот самый, который, бывало, засыпал, обвив руками мою шею? Последние мои эмоциональные резервы истощились между казино и стартом. Моя цель утвердиться в своем превосходстве сменилась желанием добраться до финиша, не развалившись. Я и так уже задыхалась от истощения и разреженного воздуха, а теперь меня еще душили слезы.
      Алек пронесся мимо меня и на втором подъеме, а потом и на третьем. (Он всякий раз останавливался, чтобы подождать приятелей, а значит, начинал каждый отрезок трассы позже меня, а заканчивал раньше.) Перерыв на обед только ухудшил дело. Алек с друзьями сидел под одним деревом, а я – под другим. Один из них игриво помахал мне рукой.
      Не хочу подробно описывать каждую мучительную деталь, какой запомнился мне тот «Тур смерти». Достаточно сказать, что я провела на дистанции четырнадцать с половиной часов, причем семь из них мне казалось, будто у меня болят даже волосы. Меня мутило, голова кружилась, ноги судорожно дрожали, спина раскалывалась от боли, на последнем перегоне я пять раз слезала с велосипеда и лежала на обочине, Добравшись наконец до места отдыха, я узнала, что они уже съели все мороженое.
      Хотелось бы мне сказать, что я честно проделала все 130 миль дистанции, но когда оставалось всего четверть мили, у подножия невысокого холма я как подкошенная рухнула на обочину. Через несколько минут я поднялась и, остановив проезжавший мимо грузовичок, попросила довезти меня до моей машины.
      – Ладно, а где она? – спросил водитель.
      – А вон там. – Я указала на джип, стоящий в четырехстах метрах от нас.
      Алек уехал задолго до того, как я добралась до конца дистанции. Только этим и порадовал меня этот день.
      Дойдя до машины, я сбросила туфли, села на переднее сиденье и прорыдала двадцать минут. Мне было невыносимо тяжело оттого, как горько я просчиталась. Если бы я выспалась как следует, поговорила по душам с Нэнси, съела гору блинов у Дэнни – это все равно ничего не изменило бы. Я не была психологически готова к пытке, на которую себя обрекла, 400 миль до Бенда я проделала за одиннадцать часов: так часто я останавливалась передохнуть. На подъезде к Альтурасу меня за неосторожную езду остановил калифорнийский дорожный патруль. Показав на велосипед, я сослалась на то, что очень устала. Они отпустили меня с миром, посоветовав немного передохнуть, пока я ни на кого не наехала. Я остановилась в каком-то парке и проспала под деревом три часа.
      Вернулась в Бенд я обессиленная и злая, и с той поры все покатилось под гору. В течение нескольких педель я накапливала груды грязного белья. Не платила по счетам. На занятиях по ивриту нагрубила своей знакомой, которая никак не могла научиться выговаривать гортанный «г».
      В глубине души я понимала: мне осталось одно – вернуться в Лос-Анджелес. Следовало сменить обстановку. Я соскучилась по возможности смотреть не только «Чужого» и «Крик-2». Кроме того, демографическая ситуация в Лос-Анджелесе была в мою пользу. В городе жили семь миллионов мужчин.
      Я известила моего домовладельца Дага, что съезжаю. «Надеюсь, вы не сожалеете о вашем эксперименте», – сказал он. Это было очень мило, но я именно сожалела. В этом я винила себя – не Бенд. Здесь было бы прекрасно, просто превосходно жить, если бы я была не одна.
      Вместе с тем я чувствовала, что у меня гора упала с плеч. Мне не нужно больше быть Новенькой. Я могу быть просто самой собой. Я позвонила родным и друзьям и объявила, что возвращаюсь.
      – Вот теперь ты начала думать головой, – одобрил мое решение дедушка. – Бенд – вчерашний день.
      – Я сведу тебя с Анжелой, – пообещала сестра, имея в виду свою дорогую парикмахершу, которая, похоже, набила руку на непокорных волосах, коих, вне всякого сомнения, мне было не избежать.
      Родители пришли в такой восторг, что самоотверженно вызвались найти мне подходящую квартиру. На сей раз Нэнси выразилась кратко.
      – В добрый час, – сказала она.
      Мой идеальный виртуал уже начала потихоньку сворачивать свои дела в Бенде, когда позвонила Нэнси и сообщила нечто, от чего мне еще больше захотелось вернуться домой. Одна ее лос-анджелесская подруга нашла себе через Интернет просто потрясающего бойфренда. Нэнси сказала, что сейчас в сети появилась служба знакомств, сайт match.com, и настояла, чтобы я разузнала об этом поподробнее.
      Виртуальная служба знакомств тогда только что появилась. До тех времен, когда match.com стал для одиноких тем же, что магазины «Костко» для заботливых мамочек, было еще далеко. Честно говоря, тогда я впервые о ней услышала. Зайдя на сайт и кликнув «бесплатное резюме», я поняла, что это мне подходит.
      За небольшую ежемесячную плату вы помещаете на сайте свое жизнеописание, которое потом внимательно прочтет человек противоположного пола. Фотографии можно было не вывешивать, но большинство претендентов это делало. Сайт позволял прочесть, как мужчины описывают себя, как представляют себе идеальную спутницу, что думают о религии, музыке, политике, телевидении – и это гораздо полезнее, чем объявления в газетах, сообщающие только, что «одинокий белый мужчина ищет одинокую белую женщину для долговременных отношений». Кликнув мышкой, вы вольны убрать с экрана мужчин, которые курят, не хотят иметь детей или живут дальше, чем в 25 милях от вас. Достаточно одного взгляда на описание и пары анонимных электронных посланий, чтобы собрать для себя самые сливки, а благодаря фотографии устраняется возможность неприятных сюрпризов при встрече.
      Все это очень впечатляло. А сколько это сберегало времени и нервов! Никогда больше не пойду я на свидание с парнем вроде «Длинноволосого Фотографа», «Длинноволосого Еврея» или Обниманца. Больше не будет вкрадчивых страховых агентов и путаницы с рейсерами-режиссерами. Match. com – тот единственный важный рычажок, какого мне недоставало, чтобы самой управлять своей судьбой.
      Меня слегка тревожило, как бы мои друзья не подумали, что моя новая стратегия – это жест отчаяния, но когда я рассказала о ней позвонившей в тот же вечер Кейт, ее обеспокоило другое. «А тебе не кажется, что так пропадает вся романтика? – спросила она. – Это похоже на зачатие в пробирке: результат тот же самый, но…» Я категорически с этим не согласилась, о чем ей и сказала. Любовь из эфира – да есть ли что-то романтичнее этого?
      Хоть я должна была уехать в Лос-Анджелес только через месяц, мне не терпелось поскорее это испробовать. Кто знает, вдруг мне повезет, и к моменту приезда меня уже будут ждать несколько свиданий. Всего за 14 долларов 95 центов покупала я то, что потеряла в Бенде: надежду. Я ничуть не сомневалась в том, что кого-нибудь да найду. И очень скоро.
      Я разместила на сайте фотографию, сделанную в Бенде (чтобы волосы выглядели как следует), и краткую характеристику, свидетельствующую о том, что я девушка, которая не воспринимает себя слишком серьезно. («Непритязательная путешественница, обожательница комедии «Это Спайнэл Тэп, верный друг, никудышный повар…») Я подробно объяснила, какие качества хотела бы найти в мужчине («вдумчивый, веселый, спортивный, непосредственный, не трудоголик»), и дала список своих «предпочтений» (езда на велосипеде, скрэббл, музыка кантри, парни, которые помнят, когда у тебя день рождения) и «антипатий» (домашние животные, мужчины с «конскими хвостиками»). Настоящие. имена, естественно, не указывались, так что я взяла себе псевдоним «Фит Райтер». Это не только соответствовало действительности, но и выделяло меня среди таких заурядных кличек, как «Цыпочка» и «Твоя Единственная».
      В первый же день на мою характеристику обратили внимание тридцать три парня. Я была в восторге. Их количество говорило о том, что моей темной полосе, длящейся уже тринадцать месяцев, приходит конец. Ради интереса я проверила, кто из претендентов живет в радиусе 50 миль от Бенда, – оказалось, только один: «Длинноволосый Учитель». Все указывало, что я двигаюсь в верном направлении.
      Однако восторг мой уменьшился, когда я прочитала все описания и поняла, что большая часть этих парней подпадает под одну из нескольких не слишком соблазнительных категорий.
      Чаще всего на сайте match. com попадались Зануды – мужчины, похоже, упорно не желавшие зажечь в читающем хоть искорку интереса. Характеристики Зануд можно было опознать по трем основным признакам: 1) описание внешности в стиле «их разыскивает полиция» («Я одинокий белый мужчина, рост 5 футов 11 дюймов, вес 165 фунтов, волосы темные, глаза зеленовато-карие»); 2) отупляюще скучное жизнеописание («Я живу в собственном доме в Гардене и работаю в небольшой фирме в Серритосе. Я инженер-электрик, занимаюсь электрическими устройствами. Фирма небольшая, поэтому я также имею дело со сбытом, маркетингом и сервисом. Я вырос в Айове, во время учебы жил в Небраске. Что ж, вот, пожалуй, пока и все»); 3) клише, которые переходили от одного Зануды к другому, как вирус («Мне нравятся романтические прогулки по пляжу, и я люблю смотреть на закат. Мне нравятся девушки, которые любят посмеяться и хорошо провести время»).
      Еще одной категорией были Эгоманьяки; такой мужчина явно не сомневался, что каждая женщина обязана упасть к его ногам и зарыдать от умиления перед его неотразимостью (а потом сразу же сделать ему минет). Характеристики Эгоманьяков по стилю делились на две группы: 1) беззастенчивое хвастовство (парень по прозвищу Выбери Меня: «Я только что купил себе новый дом с пятью спальнями и не сомневаюсь, что, в конце концов, стану миллионером»); 2) беззастенчивое хвастовство, неумело замаскированное под скромность (Малибу Дэн: «Меня часто спрашивают, не актер ли я и не снимаюсь ли для модных журналов, но на самом деле я, скорее, интеллектуал»).
      Были, наконец, и такие послания, которые не столько внушали отвращение, сколько пугали. Один из них, Джим 555, написал так: «По всему видно, что ты – девушка моей мечты. Мне 57, рост 5 футов 5 дюймов, служил в ВВС. Я живу в Фоллоне, штат Невада, с мамой, ей семьдесят четыре. Раньше у нас была ферма…» (Это послание побудило меня отказаться от намерения отвечать на все приходившие мне электронные послания.) Экземпляр № 2 – Твой До Гроба – юрист из Сайта-Моники, написал мне через два часа после того, как я получила его первое сообщение: «Ты что, не получила мое «мыло»? Почему ты молчишь? Я что-нибудь не так сказал?»
      Я рассортировала всех претендентов на группы и продолжала получать все новые письма. Теперь я уже понимала, что до встречи с любовью может пройти больше времени, чем мне сначала казалось. Но через три дня на экране появился Байк-Мен. «Похоже, ты классная девчонка!» – написал он, представившись увлеченным велосипедистом, работающим в сфере рекламы.
      Следующие несколько дней мы с Байк-Меном перебрасывались «имелками», выясняя, что у нас общего, кроме страсти к велосипедным прогулкам. Оказалось, что мы оба евреи, выросли в нескольких милях друг от друга, оба посещали школу с раздельным обучением и всем играм предпочитали скрэббл. Байк-Мен представлялся мне интригующим и полным противоречий. Он мог проделать 70 миль смертельно опасного маршрута, а потом пойти на выставку скульптуры; он был программистом без компьютера. «Я люблю писать письма и читать при свечах, люблю слушать старинные радиоприемники», – сообщал он.
      Скоро наши послания стали касаться более серьезных тем. Байк-Мен написал о своем не подающем вестей отце и о бывшей подружке, которая еле сводит концы с концами. Я рассказала ему об Алеке и о том, как у меня не сложилось в Бенде. Байк-Мен проявлял те качества – чувствительность, вдумчивость, – которые напрочь отсутствовали у Алека, «Похоже, когда ты решила идти своим путем, тебе пришлось несладко, – писал он. – Чего тебе больше всего не хватает? От чего бы ты рада была избавиться?»
      Байк-Мен не разместил на сайте своей фотографии, и я, боясь, что он сочтет меня примитивной, не попросила его об этом. Но все же решила, что надо бы это выяснить, поскольку он буквально закружил меня в вихре посланий – лиричных, тонких и провоцирующих. «Лучшие поэты, – писал он, – как и лучшие журналисты, обладают способностью воспринимать и передавать». Как это не походило на то, чем занимался Алек: «Потерпевший утверждает, что на подозреваемом была красная куртка с капюшоном».
      К тому моменту, как число наших посланий дошло до нескольких десятков, мне уже казалось, что мы и вправду встречаемся, только без лишних сложностей: не спорим о месте встречи, не ведем тех нервозных разговоров, когда каждую минуту думаешь, чувствует ли он то, что чувствуешь сейчас ты. Чтобы свидание состоялось, достаточно просто кликнуть мышкой. Это было так легко, что я ощущала ту первую стадию влюбленности, когда хочется быть вместе все время. И поскольку границ времени и пространства для нас не существовало, это было почти возможно. Не хватало одного: живой плоти, но я не сомневалась, что и это нам вскоре предстоит.
      Примерно через неделю Байк-Мен вдруг прислал мне фотографию. У него была светлая курчавая шевелюра и обаятельная улыбка; я не была слишком очарована, но он нравился мне уже настолько, что его внешность особого значения не имела. Инстинкт подсказывал мне, что мы станем прекрасной парой.
      Боюсь, что это я перенесла нашу переписку на ту территорию, куда Детям до восемнадцати вход воспрещен. После стольких интимных излияний я ничуть не сомневалась, что рано или поздно мы с Байк-Меном окажемся в постели, и надеялась, что скорее рано – тем более что секса у меня не было уже больше года. Но мне следовало убедиться, что того же самого хочет и он. Несколько дней я колебалась, не зная, как завести разговор об этом так, чтобы не сесть в калошу, если ему это не интересно (я очень радовалась, что общение через Интернет позволяло мне все основательно взвесить). Наконец мне в голову пришла отличная идея: обронить некое замечание, описывая, что случилось со мной за день.
      «Сегодня я высидела длинную очередь к гинекологу, – писала я, – и, пока сидела, подсчитала, что потратила больше 400 долларов на противозачаточные пилюли, которые так ничему и не послужили».
      Меньше чем через десять минут пришел ответ. «Ничего страшного, – писал Байк-Мен, – со всеми случается так, что что-то не пошло впрок. У самого есть просроченные презервативы».
      Вот оно! Слово «презервативы» отрезало путь назад. Скоро мы уже обсуждали наши предпочтения и антипатии – и я не имею в виду музыку кантри и «конские хвостики».
      Никогда бы не подумала, что займусь кибер-сексом – не далеко же я, получается, ушла от тех, кто присылает письма в раздел «Форум» журнала «Пентхаус». Но мы с Байк-Меном почти беспрестанно обменивались такими знойными имейлами, что я не могла думать ни о чем другом. В последнюю свою неделю в Бенде я бродила по улицам, улыбаясь до ушей. Однажды женщина, с которой я едва была знакома, остановила меня и сказала: «Да вы вся так и светитесь!»
      Когда я рассказала о Байк-Мене членам своего Кабинета, они отреагировали по-разному. Замужние сочли, что я рехнулась. «Боюсь, тебя ждет большое разочарование, – сказала Дана, обычно первая из тех, кто предлагал искать во всем положительную сторону. – И потом, откуда ты знаешь, вдруг он – второй Бостонский Душитель?»
      Вторая категория – «Давай, девка, не плошай!» – включала таких людей, как моя подруга Сара, уже познавшая притягательную власть Интернета. Несколько месяцев назад у нее завязался роман с юристом из Чикаго. Она познакомилась с ним по электронной деловой переписке. Мне тогда казалось, что если Сара и не свихнулась, то, по крайней мере, утратила способность рассуждать здраво. Месяц обменивались они пылкими имейлами, а потом он вдруг сел на самолет и прилетел к ней, в Сан-Франциско. У них был потрясающий секс, они ощутили удивительное взаимопонимание, и спустя четыре месяца она переехала к нему в Чикаго, чтобы попробовать пожить вместе. Затем они вернулись в Сан-Франциско и теперь были практически помолвлены. «Что ж, – думала я, – может, Сара и не рехнулась, но уж, во всяком случае, это не более чем счастливая случайность».
      Сейчас, когда на моем горизонте появился Байк-Мен, я, наконец, поняла: познакомиться по переписке и впрямь возможно – и порой это знакомство серьезнее и честнее, чем когда встречаешься с человеком лицом к лицу. Между тем наш роман набирал обороты, близилось время моего возвращения в Лос-Анджелес, и мы начали планировать наше первое свидание. Разумеется, оно подразумевало секс. «А это не помешает завязать более прочные отношения?» – спросила Дана, отвергнув свой всегдашний оптимизм. На это я ответила, что мне кажется, будто мы с Байк-Меном встречаемся уже много недель, а значит, секс сейчас вполне уместен. Байк-Мен полностью согласился с этим.
      Мы долго решали, стоит ли нам, до того как встретиться, поговорить по телефону. Мы боялись, как бы это не нарушило связь, установившуюся между нами через электронные послания. Но, в конце концов, мы поняли, что ждать больше не можем, и за ночь до моего отъезда из Бенда устроили свидание по телефону.
      Это была незабываемая беседа. Никакого неловкого молчания, никаких оплошностей, о которых потом приходится сожалеть. Мы абсолютно непринужденно проговорили два часа.
      – Я чувствую себя так, будто выиграл в лотерею, – сказал он перед тем, как повесить трубку.
      – Знаю, – ответила я, – я чувствую то же самое.
      Я покидала Бенд с таким же воодушевлением, какое испытывала в день приезда. Я дивилась тому, как быстро мне удалось оправиться от закончившегося полным крахом «Тура смерти», выкарабкаться из глубин моего отчаяния. Когда я уезжала из города, погода испортилась, на небе сверкали молнии. Волосы вышли из повиновения: еще один знак того, что пора мне отсюда уехать. На грузовой автостоянке в центральной Калифорнии я купила Байк-Мену лотерейный билет. Я не могла дождаться момента, когда подарю его.

      Помните, когда у вас в детстве был день рождения, вас ждала груда подарков, и вам так хотелось поскорее разорвать обертку, забраться в коробки и потрогать руками то, что, конечно, конечно же, было тем, о чем вы давно мечтали, – набором аксессуаров для Принцессы Барби? Но прежде чем открывать подарки, вам предстояло вытерпеть праздничный вечер – мини-гольф, или боулинг, или расписные кружки, или что там еще напридумывали ваши родители, чтобы занять вас на то время, пока сооружение из коробок и коробочек почти не упрется в потолок. И, расписывая глиняные кружки, вы думали только о подарках. Подарки! Я хочу мои подарки!
      Примерно так я чувствовала себя в тот день, когда вернулась в Лос-Анджелес, в день, когда мне впервые предстояло встретиться с Байк-Меном, мужчиной моей мечты, моим будущим мужем, моим высоким, сексуальным, курчавым Подарком. Я думала только о нем – раздетом и полураздетом, в разных позах, разных ракурсах, о нем – в разных комнатах чудной квартиры в испанском стиле, которую подыскала мне сестра. Но мне пришлось сдерживать нетерпение, ведь сначала придется провести утро и день в обществе родных, занятых тем, что они больше всего любили, в чем больше всего преуспели и для чего, в сущности, жили: распаковыванием вещей.
      Любой из членов моего семейства, меняя место жительства, избегал того периода, о котором принято говорить «только что переехали». Это подразумевает сваленные в угол коробки и разбросанные по полу чемоданы. В течение нескольких часов посуда бывала расставлена, книги убраны в шкафы, одежда развешена (на деревянные вешалки), щипцы для снятия нагара со свеч положены на видное место. Казалось, моя семья вечно настороже: а вдруг «Архитектурному дайджесту» срочно потребуется парочка образцово-показательных снимков?
      Лично я если и была настороже, то только потому, что по телевизору в любой момент могло начаться что-нибудь по-настоящему интересное. Ведь процесс распаковки следует постоянно прерывать для того, чтобы побаловаться с пультом. Если бы все зависело от меня, я разбирала бы ящики несколько недель, а то и месяцев. И уж, конечно, тогда я пригласила бы Байк-Мена наутро и пренебрегла бы распаковкой. Но я не могла отказать родным в том, чтобы они помогли мне переселиться, поскольку: 1) это было бы черной неблагодарностью: 2) я не хотела говорить им о своем новом парне по крайней мере несколько недель: боялась, что иначе хор голосов, поющих «Ты что, рехнулась?», станет еще громче.
      Первыми на новоселье приехали родители. Мама занималась кухней, а папа расставлял горшки с цветами и растениями – в том числе розовой орхидеей, подобранной под цвет кафеля в ванной комнате. Затем приехали Джен и ее парень Джон; они встречались примерно с того времени, как я перебралась в Бенд. Мы с ним виделись только раз, когда я приезжала домой, и он тогда очень мне понравился, хоть и был «Длинноволосым Актером». Он обладал несколько извращенным чувством юмора, с ним легко было найти общий язык, и они с Джен прекрасно дополняли друг друга. Склонность Джона носить футболки с эмблемами «Металлики» уравновешивалась нюхом Джен на скидки в универмаге «Барниз»; перемены ее настроения нивелировались его непоколебимым спокойствием. Кроме того, Джон обладал изумительной способностью не реагировать на странности моего семейства; способность эту, несомненно, усилили годы работы в школах трущобных кварталов, где старшеклассники называли его не иначе, как «Чудик», «Мудило» и «Шон Майклз» (популярный в то время длинноволосый борец-профессионал).
      Ко времени моего возвращения в Лос-Анджелес Джон уже удостоился восторженных отзывов моих родителей и деда с бабкой. В день новоселья он покорил меня тем, что восемь часов подряд опустошал коробки, ломал их и относил в мусорный ящик. К тому же Джон не нашел ничего странного в моей просьбе сделать фото-с-железяками – снять на память меня с ящиком, где хранилось все мое железо; я делала такой снимок всякий раз, как переезжала на новое место. Эту коробку для металлической домашней утвари мне подарили, когда я начала жить самостоятельно; с тех пор я шесть раз поменяла квартиру, но «железяками» так и не пользовалась, и они по-прежнему лежали в нераспечатанной коробке.
      Сестра между тем помогала мне приводить в порядок мебель. Купленные в Бенде коврики, столы и лампы отлично смотрелись в новой квартире, но Джен велела выбросить подсвечники, отделанные сосновой корой. «Хватит с нас сосны, – сказала она, – это уже в прошлом».
      И хотя я приехала лишь два дня назад, до меня вдруг дошло, что Бенд тоже остался в прошлом. То, что когда-то казалось мне вечной пристанью, теперь оказалось пересадочной станцией, местом, где я пережила свой разрыв с Алеком. «Тур смерти» наконец избавил меня от него, и я вдруг осознала, что пересказала Байк-Мену нашу с Алеком историю так, как будто это была именно история. Теперь же я вернулась туда, где и должна была быть и где сегодня вечером начнется моя настоящая жизнь. Пусть стоимость аренды здесь вдвое выше, пусть время стоянки автомашин ограничено двумя часами, пусть близлежащие улицы вечно забиты транспортом – все это не важно. У меня есть парень, и мы скоро займемся сексом!
      Выпроводив родных, я переоделась. Оставалось еще развесить кое-какие фотографии, но, как ни крути, квартира моя в ожидании прихода Байк-Мена смотрелась великолепно.
      Конечно же, я надеялась, что и сама выгляжу восхитительно. Я выбрала эластичную белую маечку и ситцевую юбку и одевалась так поспешно, что зацепилась за юбку ногой и упала на колени. Мои волосы вели себя так, как им заблагорассудится, потому что я еще не успела проконсультироваться с Анжелой. Я вынула билет из бумажника и положила в ящик ночного столика, чтобы достать именно тогда, когда задумала.
      Ровно в шесть раздался звонок в дверь. Я пригладила волосы, сделала глубокий вдох и открыла дверь навстречу своему будущему. Там, за дверью, стоял тощий нескладный парень в просторной желтой футболке, темных джинсах и с широченной придурковатой ухмылкой на лице. Так это и есть Байк-Мен?
      Сердце мое упало. Где же этот рослый красавец, мой идеальный виртуал? Что этот парень с ним сделал? Созданный им образ никак не соответствовал действительности. Байк-Мен уверял, что его рост 5 футов 10 дюймов, то есть он на три дюйма выше меня, но на деле он едва до меня дотягивал. Байк-Мен упоминал о том, что он худой – «жилистый», по его словам, но я едва разглядела беднягу в складках его футболки. И это тот мужчина, с которым я делилась решительно всем, исключая кожные флюиды?
      Байк-Мен взмахнул рукой, будто говорил: «Как я вас!» Собравшись с духом и скрыв разочарование и огорчение, я обняла его и приняла восточные сладости, которые он принес в подарок. Но когда мы прошли в кухню и перекинулись парой фраз, мысли у меня смешались. Да кто же это, в конце концов? Во что я влипла? Не сделала ли сейчас ужасную ошибку? Можно ли мне как-нибудь вежливо отвертеться от запланированного секса? И хочу ли я отвертеться? Вдруг мне понравится? И как мне может понравиться? Неужели я холодная, слишком разборчивая стерва?
      Последний вопрос заставил меня задуматься. И правда: как судить о человеке по внешности? Но я решила подойти к себе беспристрастно: не мне ли нравился в свое время Хэнк Гольдберг – одутловатый бледный интеллектуал, один из обвинителей на процессе О. Джей Симпсона? Нет, дело не во внешности. Байк-Мен вовсе не урод. Дело во флюидах, в неподвластном разуму первобытном влечении, от которого бешено колотится сердце и потеют ладони. Это нельзя контролировать. Но тогда, стоя на кухне рядом с Байк-Меном, я не ощущала никаких флюидов.
      Между тем Байк-Мен, казалось, не замечал того, что со мной творится. Он даже как будто получал удовольствие от всего происходящего. Впрочем, я знала его не слишком хорошо и не могла понять: вдруг он, как и я, притворяется. Мы болтали, и я думала о том, что должна что-то решить. Но что?
      Я оценила ситуацию. Два факта были налицо. Первый: у меня уже четырнадцать месяцев не было секса. Второй: в 20 футах от моей спальни находится готовый к сексу мужчина. Но достаточная ли это причина для того, чтобы лечь в постель с человеком, которого я не хотела видеть в своей постели, мое изголодавшееся либидо?
      Существовала и еще одна причина: чувство вины. У нас с Байк-Меном был роман. Я не могла просто дать ему от ворот поворот. После всех наших электронных излияний нельзя так жестоко ранить его чувства. И вот, через полчаса после его прихода, я взяла Байк-Мена за руку и повела в спальню.
      Секс, в чисто техническом смысле этого слова, был великолепен. В конце концов, мы не зря выясняли привычки друг друга. Но все остальное было из рук вон плохо. Я не могла соединить в своем воображении мужчину моей мечты с парнем в моей постели. Когда он произносил те же фразы, что его виртуальный двойник, мне казалось, что он самозванец и крадет чужие мысли.
      В мечтах я рисовала себе, как после секса я буду лежать в его объятиях, как мы будем смотреть в глаза друг другу, дивиться тому, как счастливо свела нас судьба. Я достану лотерейный билет, вручу его Байк-Мену, и мы оба посмеемся нашей шутке. Но теперь я начала постигать происходящее: мы с Байк-Меном чужие друг другу. Суждено ли этому измениться, покажет время, но сейчас мне хотелось одного: поскорее выбраться из-под одеяла. О лотерейном билете я забыла.
      Не зная, что делать дальше, я шмыгнула в душ. После меня в душ пошел Байк-Мен, и в это время в дверь позвонили. Я терялась в догадках, кто мог прийти вот так, без предупреждения, тем более что мои друзья еще не знали моего адреса. Я открыла дверь: на пороге стояли моя сестра и ее подруга.
      – Я хотела показать Ванессе твою чудесную квартиру! – сказала Джен.
      – Привет! – Я судорожно искала предлог, чтобы не впустить их, но опоздала: они уже вошли.
      – Э… у меня в душе парень – потом объясню! – выпалила я, и в этот самый момент Байк-Мен, с волос которого на желтую футболку капала вода, вошел в гостиную и весело поздоровался.
      Я обмерла, но тут же меня осенила мысль: теперь нам не придется обсуждать все, что только что с нами произошло. Следующие полтора часа Джен, Ванесса, Байк-Мен и я развешивали по квартире фотографии. Нахмурившись и возведя к небу глаза, я намекала Джен на свое затруднительное положение и надеялась, что она все поняла и не расскажет об этом эпизоде в кругу родных.
      Когда Джен и Ванесса ушли, мы с Байк-Меном отправились поужинать, и я по-прежнему чувствовала себя очень странно. Это не походило на наше первое свидание, но вместе с тем оно не было вторым, пятым или десятым. Мы обменялись столькими посланиями, поделились столькими секретами, мы только что занимались любовью, – и вот я сижу с ним за одним столиком и спрашиваю: «Ну что, видел в последнее время какие-нибудь хорошие фильмы?» и «Как думаешь, удастся демократам вернуться в Белый дом?». Интернет перевернул старый добрый способ завести знакомство с ног на голову.
      Это замешательство ничуть не напоминало того, что испытываешь, когда переспишь с другом и потом уверяешь, будто ничего не изменилось. Это не было и запоздалым смущением, появляющимся после того, как переспишь с едва знакомым парнем. В таких случаях ты одеваешься и со словами «Ладно, увидимся» выходишь за дверь. Это было невероятное замешательство, никакими эпитетами не определяемое. Я потратила столько времени, столько эмоций на человека, существовавшего только в кибер-пространстве! Что чувствовал Байк-Мен, я не знала – и сомневалась, что хочу знать.
      На ночь он не остался, да это было и невозможно. Я еще не получила разрешения на гостевую парковку и, как ни странно, радовалась, что в Лос-Анджелесе так туго с этим. В любом случае мне нужно время, чтобы подумать. С одной стороны, у нас с Байк-Меном много общего, и мы связаны нашими электронными посланиями. С другой стороны, я разрывалась между чувством вины и отсутствием физического влечения. Но одно я сознавала совершенно точно: мне хотелось секса.
      Обычно так рассуждают мужчины: «Зачем влюбляться, если можно просто потрахаться?» Но мне теперь даже не верилось, что я ждала секса больше года. Если у тебя так долго нет секса, а то, что ты в конце концов получаешь, далеко от идеала, ты не скажешь этому парню: «Ладно, пока. Теперь я поищу своего самого-самого». Ничего подобного. Не сейчас, когда все твои эрогенные зоны проснулись и в полный голос просят большего.
      На следующий день я позвонила друзьям, рассказала последние новости и поинтересовалась их мнением. Никто не сказал: «Да пошли ты его».
      «Нельзя судить о людях по первому впечатлению», – заявила Нэнси.
      «Не спеши, дай ему шанс», – посоветовала Кристина, художница из Бенда, самое свежее пополнение моего Кабинета.
      Замужняя Кристина, очень довольная своей супружеской жизнью, сообщила мне, что, впервые встретив того, кто потом стал, ее мужем, не обратила на него «ну никакого» внимания.
      «Есть с кем заняться сексом, вот и ладно», – бросила Сара. Долго лишенная такой возможности, она, наконец, познакомилась по Интернету с мужчиной и теперь практически была помолвлена с ним.
      В тот вечер мы всей семьей ужинали в китайском ресторане, и на моем билетике с предсказанием было написано: «Не позволяй своим сомнениям и страхам стать препятствием на пути твоих достижений». Я восприняла это как знак, вот только не поняла какой. Значило ли это, что мне не стоит предаваться сомнениям, и я должна просто ждать развития наших отношений? Или мне не нужно чувствовать себя виноватой и заниматься сексом, покуда охота, а потом сделать парню ручкой?
      Устав от размышлений, я решила предоставить всему идти своим чередом, не теряя при этом бдительности. Между тем Байк-Мен не делал ничего предосудительного, и это усиливало мое чувство вины. Я пыталась завести разговор о том, что мы друг к другу чувствуем, но, по его мнению, это не стоило анализировать, а лучше почаще проводить вместе время одетыми. Но в этом-то и состояла проблема. Как я ни старалась, мне так и не удалось представить нас вместе где-либо, кроме спальни. В течение недели я делала все, чтобы только никуда не выходить с ним. «Мы с друзьями идем в кино, – говорила я ему, – к десяти приду, но завтра мне рано вставать». Обычно к полуночи я уходила от него.
      Байк-Мен делал все, чтобы привлечь меня. Он смеялся моим шуткам. Он купил мне шикарные серьги. Он рассказывал забавные истории о своих соседях. Но флюиды не появились. Так обычно рассуждают женщины, так рассудила и я: чем секс без этих флюидов, лучше вовсе без секса (хотя если бы я знала тогда, что вступаю в темную полосу жизни, то, скорее всего, подумала бы еще). Через месяц после нашей первой встречи я сказала Байк-Мену, что с ним было здорово, но, по-моему, мы не подходим друг другу. Он ответил, что от него не укрылось, что я теряю к нему интерес, обнял меня и исчез за дверью.
      Я испытала неимоверное облегчение и даже не задумалась над тем, что распрощалась с человеком, который должен был стать величайшей любовью моей жизни. Когда-то друзья боялись, что я ввергаю себя в пучину страданий. Но ничего не произошло. Эмоции, передаваемые по Интернету, как выяснилось, стоили дешево.

      Словом, я сделала все не так. Теперь я понимала, что нельзя оценить потенциального бойфренда по тому, как он пишет письма, и не важно, насколько они тонкие, лиричные или провоцирующие. Только встретившись с человеком лицом к лицу, чувствуешь, пробежала ли между вами искорка. И вот с нее-то, с этой самой искорки и начинается настоящая любовь. Ты смотришь мужчине в глаза и понимаешь, что воспламенение возможно. Лучшее свидетельство того, как это важно, – мой роман с Алеком. Он выписывал ордера на арест, не ставя ни единой запятой, и не видел разницы между словами «косный» и «костный». (Я: «Ты такой косный»; он: «При чем тут мои кости?») Если б я наткнулась на него в Интернете, я тут же нажала бы «отмену», и между нами не завязались бы отношения, в которых была искорка.
      Конечно, моя подруга Сара и впрямь нашла по Интернету настоящую любовь. Она даже радовалась, что они познакомились именно так. Сара говорила, что если бы встретила своего жениха на вечеринке, то не обратила бы на него внимания, поскольку он не из тех, кто ей обычно нравился. Но теперь у меня уже не осталось сомнений, что история Сары – не более чем счастливая случайность.
      После случая с Байк-Меном я решила устроить перерыв, дать себе время разобраться с новыми редакционными заданиями и просто наслаждаться жизнью в Лос-Анджелесе. Впервые я не проклинала потоки машин и длиннющие очереди у закусочных «Баха-фреш». Они существовали потому, что в Лос-Анджелесе было то, чего не было в Бенде: миллионы и миллионы людей.
      Теперь я уже не искала общественной нагрузки, занятий ивритом и религиозных собраний: у меня была настоящая социальная жизнь. Я воссоединилась с подругами, некоторые из них тоже были одинокими, и мы вместе ходили в кино или поужинать. Мне больше незачем было летать в Найроби, чтобы поговорить с человеком, хорошо знавшим меня. Я снова чувствовала себя прежней, или обновленной версией себя прежней, или даже заново обновленной. Как ни назови, это было приятно. Я не сомневалась, что рано или поздно между мной и каким-нибудь мужчиной вспыхнет долгожданная искорка.
      Через месяц после переезда я опять обратилась к сайту match. com, полная решимости применить новую стратегию. Я по-прежнему верила в Интернет как в грандиозный поисковый механизм. Все, что от меня нужно, – это исправить допущенную по неопытности ошибку. Больше не будет ни затянувшегося обмена имейлами, ни телефонных переговоров. Если я увижу что-то, что мне понравится – например, «спортсмен» или «фанат фильма "Спайнэл Тэп"», – этого будет достаточно, и мы договоримся о встрече. И не стоит планировать в первое свидание прогулки по городу или поход в ресторан; кофейня «Старбакс» куда эффективнее. Если искорка вспыхнет, мы назначим более романтическое свидание, если же встреча пройдет впустую, то займет у нас не больше 45 минут, и мы оплатим стоимость чашки фрапуччино.
      Такое предварительное свидание напоминало мне подтверждение платежеспособности при получении кредита. Ты заполняешь анкету и при этом знаешь, какие ответы являются плюсами, а какие – минусами. Я ничего не поставлю на карту заранее, поэтому ничего не буду бояться, не разочаруюсь и не почувствую себя виноватой.
      Свою новую тактику я опробовала на Филли 1962, который написал, что «следит за своим здоровьем» и любит поднимать тяжести.
      Привожу нашу переписку дословно:
      Я. Привет, у нас с тобой, кажется, есть нечто общее – может, выпьем вместе кофейку?
      Филли. Давай, а когда, где?
      Я. «Старбакс», Энсино, четверг, полдень.
      Филли. Идет, увидимся.
      Как и предполагалось, я почти не нервничала, когда вошла в «Старбакс» и увидела там Филли. Он читал вывешенное над стойкой меню с таким напряжением, будто оно было написано на средневековом английском.
      – Что такое мокка? – спросил он и пояснил, что ему больше нравится принимать пищу и напитки в уютной обстановке у себя дома.
      Филли, который в реальности оказался несколько толще и ниже ростом, чем на фото, девятнадцать лет проработал бухгалтером в страховой компании; компания вот-вот должна была закрыться, а Филли – получить выходное пособием размере годового оклада.
      – Ух ты, какая прекрасная возможность попутешествовать, попробовать то, чего раньше никогда не делал! – сказала я.
      – Шутишь, – проговорил он так, что я сразу поняла: эта мысль ни разу не приходила ему в голову. – Я подумывал отдохнуть недельки две-три, но уж больно это рискованно. Лучше уж поищу другую работу, пока не потерял старую, а потом съезжу на недельку к двоюродному брату в Огайо.
      Филли сказал, что тяжести поднимает у себя дома, потому что посещать спортзал ему не позволяет его «распорядок». Это означало, что он ходил на работу, обедал дома, возвращался с работы, готовил ужин, стирал и гладил. «Ну как тут выкроишь час на спортзал?»
      Мы с Филли не подходили друг другу по многим причинам. Более всего мне не понравилось, что он любит гладить. Но эта встреча подтвердила: неудачное пробное свидание менее болезненно, чем настоящее. Отпадала утешительная околесица, которую тебе, – а может, и твоему партнеру, – приходилось нести, не зная, как половчее выкрутиться из создавшегося положения. До грубости, конечно, не доходило, но куда как просто было прервать разговор, сказав, например: «Ну ладно, у меня есть кой-какие дела. Приятно было познакомиться – желаю найти хорошую работу!»
      Неудачу с Филли я приписала случайности, а не каким-либо просчетам в моей новой тактике. И правда: я ведь не стремилась непременно переспать с первыми же несколькими парнями, которых найду через сайт match. com. Но еще несколько свиданий оказались пустыми. Например, один парень представился профессиональным писателем, хотя на самом деле был охранником. Во время ночных дежурств в особняке в Бель-Эйр он развлекался тем, что писал научно-фантастические сценарии. Тут я начала подозревать, что мне следует внести – кое-какие коррективы. Меня несколько шокировало, что охранник не постеснялся так приукрасить собственную биографию. Неужели он полагал, что главное – это привлечь покупателя, а уж потом можно впарить ему что угодно. (Те мои друзья, которые были против знакомства по Интернету, утверждали, что приукрашивать склонно большинство людей, но почти все парни, с какими я встретилась, были примерно такими, какими себя и описывали.)
      Между тем с каждым днем обнаруживались все новые негативные стороны того, что теперь я жила рядом со своей семьей. За три года, проведенных в Беркли, и один – в Бенде, я привыкла жить так, как мне нравится, почти не ощущая надзора родителей, бабушки и дедушки. Я могла смотаться в Виннемуку и обратно, и никто при этом не знал, что я вообще куда-то уезжала. У меня не было парня, но это касалось только меня, и, я просто фильтровала предоставляемую родным информацию («Ох, да у меня тут столько друзей, дела – лучше не бывает!»). Но неожиданный визит Джен был только началом.
      В первые же месяцы по возвращении мой календарь пополнился многочисленными семейными мероприятиями – ужинами, выходными, днями рождения, юбилеями и прочими празднествами. Сестра всегда приходила с Джоном. Кузина приводила своего жениха. Разговор неизбежно переходил на их матримониальные планы или на обсуждение предстоящей свадьбы другой моей кузины, которая жила в Беркли, и моя неприкаянность бросалась в глаза, как гигантский прыщ.
      На самом деле это еще хуже. Ведь когда у вас на носу прыщ, люди делают вид, что не замечают его. Но чем больше времени проходило после моего воссоединения с семьей, тем меньше мои родные стеснялись заводить разговор о моем холостяцком статусе. Однажды за ужином дедушка рявкнул: «Сюзанна, ты что, никак не можешь найти себе парня? Ты ведь здесь уже четыре месяца!» А я и не знала, что кто-то это считает.
      Вскоре после этого родители отправили меня на благотворительный ужин и снабдили брошюрками еврейской добровольческой организации, специализирующейся на одиноких в возрасте от 25 до 40 лет. Я чувствовала себя как наркоманка, которую посылают на принудительное лечение.
      В конце концов, родители все же откликнулись на мои просьбы: «Пожалуйста, пожалуйста, не заводите об этом постоянно разговор», но бабушка и дед были твердо уверены, что для достижения результата надо повторять одно и то же не менее 150 раз, и никакие уговоры на них не действовали.
      Бабуля Хан ни и дедушка Джулиус не только упорно твердили о моей неустроенности – их Несокрушимое упрямство имело сотни иных проявлений. Так, они отказывались ходить в кинотеатры, где им не было известно «расположение туалетов»; этот фактор предопределил их приверженность одному-единственному мультиплексу, который специализировался на боевиках. В тот вечер, когда мы смотрели «Врага государства», дедушка заснул, а бабушка выдержала только первые полчаса и все оставшееся время просидела в вестибюле. Но они соблюдали верность своему выбору. «Там я точно знаю, где находится туалет», – сказала бабушка, прибавив, что посетила его дважды, и что его не мешало бы как следует почистить.
      По субботам я играла в скрэббл с бабушкой Руфью, чье здоровье в то время стремительно ухудшалось, и только три вещи все еще доставляли ей удовольствие: Руфь курила, лакомилась голубым желе в ресторане Сиззлера («Черт меня побери, – говорила она при каждом посещении, – оно голубое!») и постоянно напоминала, что я старше, чем две мои обрученные кузины. Руфь требовала, чтобы я сказала ей, когда именно пойду к алтарю. «Через полгода? – сурово вопрошала она. – Через год?»
      Хотя бабушка и дедушка, судя по всему, думали, что в свободное время я мечу дротики в своей комнате, в течение полугода после возвращения я прилагала значительные усилия к тому, чтобы найти жениха. К тому времени, как моя вера в сайт match. com стала улетучиваться, я начала получать массу предложений. Казалось, все друзья моей семьи, зная, что рано или поздно я вернусь, искали мне жениха.
      Эта тактика не оправдала себя в Бенде, и я довольно долго колебалась, размышляя, стоит ли снова идти этим путем. Но на сей раз люди, желавшие с кем-то меня познакомить, знали меня много лет; поэтому, рассудила я, шансы на успех должны быть гораздо выше. Все же, решив подстраховаться, я по-прежнему придерживалась тактики предварительных свиданий в кафе «Старбакс». Ведь встречаясь с человеком, с которым у тебя есть общий друг, ты наверняка знаешь, что в случае неудачи этот общий друг услышит обе версии происшедшего, поэтому следует проявлять особую осторожность.
      Первое такое свидание состоялось у меня с юристом по имени Дэвид, похожим на Джорджа Ф. Уилла; в десять утра он явился предо мной в строгом темно-синем костюме. Нет, он не с работы, а просто привык носить костюмы. Понизив голос, Дэвид рассказал мне, что решил заняться бизнесом, связанным с Интернетом, но в чем суть бизнеса, не объяснил, видимо, опасаясь, что я украду у него идею. Он, однако, упомянул, что для начала ему надо собрать пять миллионов долларов. «Вы, вероятно, считаете, что это большой риск, – Дэвид потрогал лацканы пиджака, – но я чувствую себя очень уверенно».
      Я ушла со свидания, теряясь в догадках, как кому-то пришло в голову, что мы с Дэвидом подходим друг другу. В конце концов, меня осенило, что наш общий друг решил: «Он еврей, значит, тот, кто ей нужен». Этот критерий, конечно, немногим отличался от «пульса и пениса», с которым я столкнулась в Бенде, и это всерьез озаботило меня. Теперь уже и знакомые полагают, что я попала в разряд отчаявшихся.
      В течение нескольких месяцев критерий «Он еврей, значит, тот, кто ей нужен» определял все мои свидания. Особого упоминания заслуживают:
      1) двадцатишестилетний активист общества борьбы за мир. Вот его первый вопрос: «Ты довольна сексом с твоим последним бойфрендом?»;
      2) аспирант-математик, как чумы избегавший спортзалов;
      3) дизайнер по интерьеру, с которым, как выяснилось, меня уже сводили десять лет назад. Все, что мне запомнилось из того тягостного свидания, это как я смоталась, не дождавшись десерта и сказав, что иду смотреть «Тридцать что-то там». Об этом безобразном поступке я сейчас сожалела бы еще больше, если бы не помнила, что тогда это была моя любимая программа.
      К тому времени, как приспела свадьба первой из двух моих кузин – примерно через десять месяцев после моего возвращения из Бенда, – я не продвинулась дальше второго свидания. Более того, не нашла даже того, с кем могла бы прийти на праздничную церемонию. Признаться, я уже начала понемногу терять терпение, но это не шло ни в какое сравнение с поведением моих деда и бабки. Во время перерыва между церемонией и банкетом бабуля Ханни загнала меня в угол туалета и рявкнула: «Тебе нужен мужчина – и мужчина какой следует!» – после чего повернулась и исчезла за дверью. Я читала в каком-то журнале, что слезы можно подавить, если не переставать улыбаться, и в тот вечер, постояв над раковиной добрых десять минут, я убедилась: это и впрямь помогает.
      Прошло меньше двух месяцев, и я вновь явилась без пары – уже на свадьбу другой кузины. К счастью, я сидела рядом с Джен и Джоном, унижения столиком для одиноких удалось избежать. Даже лучше: бабуля Ханни сидела в другом конце зала, и за весь вечер я ни разу с ней не столкнулась. Все же без неловкостей не обошлось: например, когда Джен с Джоном уходили танцевать, мне оставалось только поглощать шоколадные конфеты – единственное, что было съедобно на этом вегетарианском празднестве.
      Год подходил к концу, а я ни на шаг не приблизилась к тому, чтобы найти свою любовь. После Байк-Мена меня видел раздетой лишь гинеколог; он имел неприятнейшую привычку спрашивать: «Вы живете половой жизнью?», и мне всегда хотелось сказать в ответ: «А вы?»
      Я вспоминала свои последние дни в Орегоне, когда не ходила, а летала, и не только благодаря сексуальным посланиям чувствовала себя так. Тогда меня окрыляла надежда – настоящая, осязаемая надежда. Сейчас, спустя год, я не знала, появится ли она когда-нибудь снова.

      Когда в тридцать лет пересекаешь Великий Водораздел, меняется многое, но ни одна перемена не приносит стольких переживаний, как переход от статуса «не замужем» к статусу «все еще не замужем». Вы наверняка знаете, как это работает. Когда вам за двадцать, люди спрашивают: «Она не замужем?», лелея надежду свести вас со своим обожаемым кузеном, только что приехавшим из Сан-Диего. Но по каким-то непонятным причинам, едва вам становится немного за тридцать, доктор Джекил превращается в мисс Хайд, вопрошающую: «Так она все еще не замужем?» тоном, какой обычно приберегают для вопросов типа «Это что, герпес?».
      И как раз тогда, когда статус незамужней становится настоящей напастью, средства ее преодоления перестают действовать. Вам уже не стоит рассчитывать, что симпатичный парень, с которым вы познакомились в кафе или кинотеатре, тоже окажется неженатым. Тут помогает одно – наличие или отсутствие обручального кольца, и у вас быстро вырабатывается привычка переводить взгляде лица мужчины на безымянный палец его левой руки. Однако иногда и это не срабатывает. Например, если мужчина постоянно носит перчатки.
      Так вышло у меня с рыжеволосым парнем. Я познакомилась с ним в спортзале. Он не был ни высок, ни особенно красив, но широкоплеч и непритязательно прост в общении. Судя по тому, какие он поднимал гари, у него, вероятно, была хорошо развита мускулатура, но парень не демонстрировал это, нося мешковатые футболки. И еще: он всегда был в перчатках. Я не знала, женат ли он, однако чувствовала искорку. Мне было почти ничего о нем не известно, но он притягивал меня. Это в принципе отличалось оттого, что происходило между мной и Байк-Меном.
      Однажды, когда мы занимались на соседних тренажерах, я попыталась завязать разговор, и он с готовностью отозвался. Я упомянула о том, что недавно переехала из Орегона, и он спросил, в каком городе я там жила и чем занималась. Я поинтересовалась, кем он работает, и парень сказал, что он юрист в Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям. Вот удача! Он не только общительный и дружелюбный, но еще и умный!
      В следующий раз я узнала его имя: Адам. Мне так хотелось, чтобы он оказался не женат! Я назвала друзьям то, что считала доводами в свою пользу: общителен, много времени проводит в спортзале и ни разу не упомянул о своей жене или любимой девушке. Однако они сочли, что этого недостаточно. Один из моих друзей, состоящий в браке, заметил, что женатый мужчина вовсе не обязательно будет говорить о своей жене, поскольку ему нравится быть объектом внимания.
      Я старалась почаще встречаться с Адамом; мы разговаривали. Он не пытался отделаться от меня – я хорошо знала тон, к какому прибегают в этих случаях, но Адам никогда не говорил со мной таким тоном. Возможно, он просто был застенчив. Я решила переходить к активным действиям.
      Но не успела я осуществить задуманное, как он исчез. Когда бы ни приходила я в спортзал, его там не было. Минуло несколько недель, и я уже начала отчаиваться. Купив квартиру на другом конце города, я вскоре собиралась поменять спортзал. Куда же пропал Адам? Как мне найти его? Что, если он был тем самым Единственным, и я проморгала свой шанс? Я знала, что администрация зала не даст мне никакой информации о нем без официального разрешения.
      Наконец я придумала план, который – должна сознаться – не одобрил ни один из членов моего Кабинета. Фамилия Адама была мне неизвестна, но я знала с его слов, что он работает в КЦБ. Я предположила, что его офис расположен недалеко от спортзала, и через справочную выяснила, где находится ближайшее отделение. Затем я написала записку, начинавшуюся так: «Дорогой Адам, не думайте, я – не приставала!» (Но если все взвесить, разве это не так?) Я объяснила причины своего нестандартного поведения: исчезновение Адама из спортзала, мой грядущий переезд – и дала ему свой номер телефона на тот случай, если у него нет подруги, и он не отказался бы выпить со мной кофе. «Если это не так, – заключила я, – выбросьте эту записку и чувствуйте себя польщенным».
      Затем я написала адрес: «Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям, Адаму, рыжеволосому юристу, в собственные руки». Почти десять минут стояла я перед почтовым ящиком, не решаясь бросить в щель конверт. Наконец я все-таки опустила его.
      Прошло три дня, и, придя домой, я обнаружила на автоответчике сообщение: «Привет, Сюзанна. Это Адам, рыжеволосый юрист из КЦБ. Получил ваше письмо. Я очень польщен, но женат, поэтому не могу принять ваше предложение. Вы очень предприимчивая девушка. Удачи вам!»
      Я ощутила горечь, смягченную, однако, тем, что заранее предвидела, как невелики шансы на удачу. Все же мне понравилось, что он так деликатно подбирал слова. Адам и впрямь оказался славным парнем. Но меня беспокоило мое поведение. То, что я начала писать письма незнакомцам, это полбеды. Но была еще покупка этой самой квартиры.
      Да, я сделала это по практическим соображениям. Раз уж я осталась в Лос-Анджелесе, не имеет смысла платить ренту за съемную квартиру, когда я почти за те же деньги – из расчета за месяц – могу купить ее. Сам Алан Гринспен настоятельно советовал мне приобрести собственное жилье. Кроме того, мне очень нравилась эта квартира с ее дубовым полом, потолками с массивными декоративными балками и солидностью, отличающей постройки 1940-х годов. Спальня с зеркалами во всю стену походила на декорацию к порнофильму, но я знала, что если их оттуда убрать и призвать на помощь мою сестру, эта квартира станет совершенно потрясающей.
      И все же я не могла подавить чувство: что-то не так. Ведь обычно приобретают квартиру только после того, как создают семью. Нет, я не мечтала, что меня перенесет через порог Мистер То-Что-Надо, но вселяться в новую квартиру в обществе одних работников из службы перевозки и впрямь невесело.
      Нашлось немало охотников прокомментировать тот факт, что я нарушила общепринятую последовательность. Когда я сказала об этом парню, с которым случайно разговорилась в спортзале, он спросил: «Ты что, больше не собираешься искать мужа?»
      Дедушка и бабушка, похоже, так и думали. Они оплатили львиную долю первоначального взноса – такую же сумму они дали моей кузине, чтобы помочь покрыть свадебные расходы. «Может, мы так и не доживем до того, чтобы увидеть тебя замужем, – сказала бабуля Ханни, – так пусть эти деньги пойдут тебе на пользу уже сейчас».
      Казалось, даже сам штат Калифорния стремился подчеркнуть мой незамужний статус: мне пришлось подписать документы, где я обозначалась как «незамужняя женщина (никогда не состоявшая в браке)». Конечно, это было сделано для моего же блага: если я когда-нибудь разведусь, мой экс-супруг не сможет претендовать на половину квартиры, поскольку на момент ее приобретения я была «незамужней женщиной (никогда не состоявшей в браке)». Все же я обошлась бы без этого напоминания. Да и сама мысль о бывшем муже казалась особенно нелепой оттого, что мне еще предстояло найти себе будущего.
      Наверное, не стоило принимать так близко к сердцу всю эту официальщину. Но я невольно думала о том, не станет ли приобретение жилья первым шагом к тому, чтобы в конце концов превратиться в неряшливую седовласую даму в леггинсах, разъезжающую по стране в грузовичке «Виннебаго». Перспектива подобного превращения так ужаснула меня, что я поспешила вновь зарыться в match. com.
      На этот раз я намеревалась все сделать правильно. Опыт с Байк-Меном показал, что не стоит слишком затягивать электронное общение, а недавние примеры подтвердили, к каким печальным результатам приводит необдуманный выбор. Проблема явно требовала научного подхода. И вот, взяв за образец аналитиков ФБР, специализирующихся на составлении психологических портретов серийных убийц, я решила разработать собственную систему вычленения возможных бой-френдов.
      Теперь я изучала характеристики более тщательно, анализировала язык посланий, надеясь уловить неуловимое сочетание искренности, чувства юмора и ума. Мой метод позволял свести возможные кандидатуры к нескольким единицам. Кроме того, выявилась новая, прежде не опознанная категория «не тех» парней: Одинаково Требовательные.
      Этих мужчин оказалось на удивление много. Они желали найти женщину, которая была бы «одинаково хороша в лимузине по дороге на великосветский раут и тогда, когда она с банкой пива в руках смотрит телевизор». Или в другой заявке: «Девушка, которая одинаково хороша в «Ритце» и в бильярдной». Или как выразился еще один: «Девушка, которая была бы одинаково хороша на пикнике и на приеме в сексуальном вечернем платье».
      Я не понимала, почему эти мужчины требуют совмещения несовместимых вещей? Я не представляла женщину, которая, прочитав эти описания, сказала бы: «Ну, надо же! Это я и есть! Я обожаю вечерние платья и шикарные вечеринки. Но точно так же люблю пропустить пару пива с парнями в боулинг-баре!» Однако если поразмыслить, может, такая женщина – неосуществимая мечта любого мужчины?
      К счастью, на match. com было множество парней с более реалистичными запросами, и теперь, усовершенствовав свою поисковую тактику, я сумела выделить несколько перспективных кандидатур. Следующим шагом было вступить в переписку и прощупать почву. Если через три-четыре дня я чувствовала, что пора встретиться, то назначала свидание в кафе «Старбакс». (Свидание почти всегда было моей инициативой. По причинам, мне непонятным, мужчины, как правило, предпочитали Интернет.)
      Моя подруга Марджи, которая тоже искала себе парня с помощью match. com, разработала простую систему, позволяющую оценить мой уровень увлеченности: насколько интенсивно я старалась заинтересовать мужчину?
      «Вот, например, этот психолог, с которым ты встречалась – сколько процентов?» – спросила Марджи после одного из моих пробных свиданий.
      Когда я начинала поиски, мои свидания обычно бывали столь нелепыми и случайными, что я тратила на партнера не более 10–20 процентов обаяния. В случае с юристом, не способным запомнить, чем я занимаюсь (за полчаса он умудрился трижды спросить: «Так ты вроде как пишешь?»), мои усилия были эквивалентны нулю. Но теперь, встречаясь с парнями, с которыми было хотя бы приятно поговорить, я обычно задействовала добрых 75 процентов. Но искорок по-прежнему не вспыхивало. Не было даже повторных свиданий. Мужчины, просившие меня о встрече, оказывались не теми, с кем я хотела бы продолжить отношения. А в те несколько раз, когда я была не прочь условиться о повторном рандеву, физического влечения не испытывали ко мне.
      Моя усовершенствованная тактика помогла мне лишь тем, что больше уже не приходилось подолгу торчать в Интернете. Я забиралась на сайт всего раз или два за день, проверяла, не появились ли подходящие кандидатуры, и старалась назначать не больше одного свидания в неделю. Так у меня оставалось время на повседневные дела.
      Между тем семейный календарь Шлосбергов работал без перебоев, и по-прежнему на все торжества я являлась в одиночестве. Шло празднование еврейского Нового года, и вечер катился по вполне предсказуемой колее. Разговор вертелся в основном вокруг процесса приготовления грудинки: решалось, как правильно ее жарить – шесть часов при 275 градусах или четыре – при 325. Когда подали десерт, Джен и Джон постучали ложечками о бокалы и встали.
      Я подняла взгляд от тарелки с клецками, но есть не перестала, полагая, что сейчас последует очередная вариация из серии универсально-торжественных тостов семейства Шлосберг. Такие тосты – продолжительность их обычно колебалась: тридцать секунд (я) – десять минут (моя мама) – двадцать пять минут (бабуля Ханни) – обычно представляли собой дифирамбы нашему семейству – самому лучшему, любвеобильному, щедрому и сведущему в приготовлении грудинки семейству на свете. Думаю, во время наших семейных торжеств произносилось больше тостов, чем на любом саммите в Белом доме. Непроизнесение тоста считалось афронтом. На праздновании восемьдесят восьмого дня рождения бабули Ханни дедушка Джулиус встал, указал пальцем на мужа моей кузины (они поженились пять месяцев назад) и рыкнул: «Кевин, а твоих тостов мы еще не слышали!»
      Но как выяснилось, Джен и Джон произнесли вовсе не тост. «Мы хотим кое-что сообщить, – расплываясь в улыбке, начал Джон. Они с Джен переглянулись, а потом хором закричали: – Мы решили пожениться!» Помните, что творилось, когда рухнула Берлинская стена? Пожалуй, это единственное событие в новейшей истории, которое породило столько же пронзительных воплей, объятий, слез и неумеренных восторгов, сколькими наполнилась столовая моих родителей в сей знаменательный момент. Я вопила и прыгала вместе со всеми, но не только от неподдельной радости за счастливую пару.
      Не поймите меня превратно: я была в восторге от того, что моя сестра нашла такого замечательного мужа, и не сомневалась, что Джон – лучший зять из всех, какие только бывают. К тому же теперь, после того как Анжела укоротила его волосы на добрых десять дюймов, он больше не походил на Майка Майерса в фильме «Мир Уэйна».
      Но помолвка Джен стала для меня громом среди ясного неба. Да, да… я знала, что рано или поздно это случится. Джон уже перебрался в ее квартиру и вполне мог считаться членом семьи, поскольку именно он сопровождал дедушку Джулиуса в уборную на всех выездных мероприятиях, где она помещалась далее чем в шести метрах. Но, подобно несчастным жителям штата Вашингтон, отказавшимся покидать свои дома близ вулкана Сент-Хеленз, несмотря на угрозу извержения, я не желала замечать признаков опасности. К тому же Джен и Джон и не подумали известить меня о готовящейся помолвке, хотя никогда не забывали выразить сочувствие по поводу моей неустроенности. И уж конечно, они знали, сколько раскаленной лавы и горячего пепла падет на мою бедную голову после оглашения их великой новости.
      Это произошло даже прежде, чем успели стихнуть объятия и слезы. Я и так уже была сыта по горло комментариями, которые пришлось выслушать во время помолвок и свадеб моих младших кузин. Но сейчас моя родная младшая сестра опередила меня на пути к алтарю, и это походило на преступление, я словно нарушила вековой уклад.
      – Это ты должна была объявить о своей помолвке! – выкрикнула бабуля Руфь так громко, что наверняка ее слышали в соседнем квартале. – Когда ты найдешь себе мужа?
      – Ну вот, теперь Карл и Джуди по крайней мере могут надеяться, что у них будут внуки! – воскликнул друг семьи, сидевший напротив меня.
      О приличиях забыли. Для всех присутствующих я была не просто подружка невесты, а подружка-вековушка.
      Я отчетливо, во всех подробностях видела, как пройдут эти несколько месяцев: шквал приемов и вечеринок, бесконечное обсуждение свадебной церемонии, выбор цветочных композиций, составление списков гостей, возбужденное оживление и всеобщий восторг. Единственной темой для разговоров – да что там, единственным смыслом существования для всего семейства будет свадьба моей сестры. Обо мне же станут только шептаться. Я так и слышала своих родителей: «Да, та, что выходит замуж, Дженнифер. Сюзанна? Нет, она все еще не замужем».
      Я надеялась только на то, что период помолвки продлится недолго. Но Джен и Джон распорядились по-другому. Они объявили, что решили подождать со свадьбой шестнадцать месяцев, поскольку прежде, чем с головой погрузиться в свадебные приготовления, сестре хотелось начать собственный дизайнерский бизнес. Родители умоляли Джона и Джен поспешить со свадьбой. Мои интересы тут, разумеется, в расчет не принимались. Они боялись, что бабка и дед не доживут до этой знаменательной даты.
      Я же не сомневалась, что, несмотря на многочисленные недуги, бабушка и дедушка непременно дождутся сего Великого События и связанных с ним безграничных возможностей. Бабуля Ханни, например, толкнет одну из своих фирменных бессвязных речей перед самой большой за всю историю аудиторией, и никто не отважится прервать ее, как это случалось, когда ее заносило на камерных семейных торжествах. Дедушка Джулиус сможет без помех осыпать оскорблениями прислугу, барменов и официантов (его любимым выражением было: «Не поймешь, где у тебя голова, где задница!»), так как все, слишком занятые, забудут велеть ему заткнуться. Бабуля Руфь вволю помучает меня, громогласно рассуждая, как это ужасно – быть все еще не замужем, когда тебе уже за тридцать. Да уж, моим престарелым родственникам есть ради чего жить. В их благополучии сомневаться не приходилось.
      Ладно, в конце концов, это дело Джона и Джен, и я увидела в их решении и положительные моменты. По крайней мере у меня будет время, чтобы найти себе компаньона. Конечно, какой-нибудь случайный знакомый для такого ответственного события не подойдет. Если я явлюсь на свадьбу с сомнительным спутником, все сразу поймут, что это просто прикрытие, камуфляж. Нет, мне нужен настоящих! бойфренд, такой, чтобы с ним светила перспектива более серьезных отношений. Кроме того, я нуждалась в моральной поддержке. Это была трудная задача, не сомневайтесь.
      Хотя приготовления к празднеству только-только начинались, я так прониклась значимостью происходящего, что с готовностью откликнулась, когда наши друзья пригласили родителей, Джен, Джона и меня поужинать с ними в отеле «Беверли-Хиллз». Подняв тоет за Джен и Джона, хозяйка вечера перевела взгляд на меня и добавила: «Еще я хочу поздравить Сюзанну с покупкой квартиры!» Все было разложено по полочкам, яснее и быть не может. Джен выходит замуж. Я покупаю квартиру. При мысли, что было бы, не стань я домовладелицей, меня даже передернуло. «Хочу поздравить Сюзанну с покупкой нового факса!»

      Итак, отсчет дней до свадьбы Джона и Джен начался, но еще быстрее надвигался другой знаменательный рубеж. Всего два месяца оставалось до грандиознейшего события в новейшей истории: предстоял канун Нового, 2000 года. Уже сейчас армия торговцев всех мастей развернула активную борьбу за потребителя-романтика, предлагая отметить событие каким-нибудь выдающимся способом. Гостиницы, рестораны, ночные клубы, авиакомпании, курорты, производители шампанского – все бились за право ввести каждую молодую пару в новое тысячелетие.
      В то время как мое семейство, не жалея сил, готовилось к предстоящей свадьбе, а вся остальная планета – к встрече Миллениума, мне больше всего хотелось улизнуть на международную космическую станцию. Желая выяснить, какие выгоды может принести мой стаж полетов одной и той же авиакомпанией, я прочесала сайт «Юнайтед эрлайнс» и решила, что остров Тонга – достаточно удаленное место. Я знала о нем одно: его король, весящий чуть ли не два центнера, задался целью избавить своих подданных от ожирения и в качестве награды за сбрасывание лишних килограммов презентует им тостеры и тапочки. В программе «60 минут» я видела, как его величество совершает моцион. Уж конечно, на Тонге отыщется для меня «Стэйр-мастер».
      Я так и загорелась, услышав от служащего «Юнайтед», что смогу вылететь туда 31 декабря, но потом выяснилось: все места на обратные рейсы забронированы аж по самый март. Что ж, застрять на три месяца посреди Тихого океана не так уж плохо. С другой стороны, это никак не сочеталось с моей работой, не говоря уже о поисках подходящего парня. Из увиденного в «60 минутах» я поняла, что шансов на это у меня на Тонге маловато.
      В душе я осознавала, что остров Тонга символизировал острое желание бежать, спасаться. В действительности, чтобы скрыться из наполненного веселящимися парочками Лос-Анджелеса, не нужно пересекать Тихий океан. В поисках более практичных идей я вновь зарылась в Интернет и вскоре пришла к выводу, что мне вполне подойдет какой-нибудь концерт. Я смешаюсь с публикой, а происходящее на сцене развлечет меня. Просмотрев сайт музыки кантри, я наткнулась на великолепный вариант: концерт Джо Диффи в городке Джекпот, штат Невада.
      Певец Джо Диффи был приятной наружности блондин с пушистыми усами, причесочкой «кефаль» – спереди и по бокам коротко, сзади длинно – и набором бодреньких, вполне заурядных мотивчиков, тематика которых вертелась вокруг дансингов, бывших жен и грузовичков-пикапов. Прежде мне и в голову не приходило купить альбом Джо Диффи или сходить на его концерт, и если бы в канун Нового года он выступал под моими окнами, я не потрудилась бы выглянуть наружу.
      Еще меньшей привлекательностью обладал для меня Джекпот – живущий азартными играми городишко, затерянный в пустыне где-то около южной границы штата Айдахо. Однажды, еще учась в школе, я побывала в Джекпоте: мы возвращались из лыжного похода в Айдахо, наш автобус занесло на обледенелом шоссе, и он врезался в ограждение у самого въезда в город. Я и не думала, что когда-нибудь еще попаду туда. Но в самой идее – в канун нового тысячелетия помчаться за 750 миль, чтобы послушать второразрядного певца кантри в третьесортном городишке, – было что-то до-странности притягательное. Это стало бы моим протестом против всеобщего необузданного ликования. Все вокруг меня изощрялись в придумывании самого эффектного, самого необычного, самого запоминающегося способа встретить Новый год. И вот я подумала: а почему бы не сделать все наоборот? Что может быть менее драматичным и запоминающимся, чем поездка к черту на рога, предпринятая, чтобы посмотреть, как Джо Диффи выступает в казино «Кактуса Пита»? Кроме того, этот замысел позволял мне убраться из города и не потратить при этом слишком много денег. Я обернусь всего за три дня, переночевав в каком-нибудь мотеле. Принято! У меня есть план встречи нового тысячелетия!
      Я позвонила в казино «Кактуса Пита», чтобы заказать билет, и меня спросили, нужно ли мне два билета или четыре. Я не из тех, кто боится один совершать какие-то поступки и признаваться в этом, но что-то в этой дате – матери всех круглых дат – заставило меня занять оборонительную позицию. Постеснявшись сказать: «Пожалуйста, только один», я заказала два. Какая разница, – успокаивала я себя, – может, случится чудо, и я встречу парня, который захочет поехать со мной. И даже если (что более вероятно) второй билет не понадобится, стоимость двух все же намного меньше, чем трехмесячное пребывание на Тонге.
      Понятное дело, родителям о своем плане я даже не заикалась. Они привели бы против него столько доводов, что мне и сосчитать бы не удалось. Вместо этого я сказала, что еду навестить своих друзей в Рино и Солт-Лейк-Сити – маршрут слишком расплывчатый, чтобы они могли меня засечь.
      Я изложила свой план Нэнси. Как я и полагала, она восприняла его резко отрицательно. «Ты что, не могла придумать что-нибудь более естественное? Сидела бы дома, смотрела бы телевизор!»
      Но я напомнила, что именно так я встречала Новый год в Бенде – и на следующий день умчалась за 400 миль в Виннемуку, еще один захудалый азартный городишко.
      – Понимаешь? В этом есть смысл! – убеждала я Нэнси. – Так я не дам себе закиснуть.
      Прошло еще два месяца, в кафе «Старбакс» состоялось еще около дюжины свиданий, но охотника сопровождать меня в Джекпот так и не нашлось. Я нагрузила свой джип пакетами с лакричными леденцами, коробками с кукурузными хлопьями и CD-дисками и отправилась на север, радуясь, что уезжаю из наводненного счастливыми парочками Лос-Анджелеса.
      Первую ночь я провела в Кальентс, штат Невада (население 200человск), и добавила это названиевсвой список «поселений Сумеречной Зоны», где, как и в Альтурасе, до сих пор пользовались телефонами с вращающимися дисками. Служащий мотеля попросил у меня удостоверение с фотографией, и мне пришлось объяснять, что я только недавно сдала водительские права штата Орегон, а на временных калифорнийских фотографии нет. «Но я могу показать паспорт!» – предложила я (в Лос-Анджелесе у меня так часто спрашивали документ с фотографией, что я стала повсюду носить с собой паспорт). Слово «паспорт», похоже, сильно озадачило служащего мотеля, и он сказал: «Просто забудьте об этом, идет?»
      К вечеру следующего дня я увидела Джекпот – затерянную в пустыне группку огоньков. Была половина восьмого, концерт вот-вот начнется. Зайдя в администрацию «Кактуса Пита», я узнала, что мне повезло: мой заказ потерялся, и мне придется оплатить только один билет. Недостатка в Свободных местах не было, из чего я заключила, что мне действительно удалось выбрать один из наименее популярных в мире способов отпраздновать наступление нового тысячелетия.
      Концерт проводился во вполне камерной обстановке, зал был рассчитан не более чем на 150 человек, и я сидела за столиком для восьмерых всего в нескольких футах от сцены. Полагая, что пришла вовремя, я надеялась избежать обмена любезностями с соседями по столу, но музыканты припозднились, и когда я занимала свое место, процесс знакомства шел полным ходом. Соседка справа, женщина лет сорока, с пышной светлой шевелюрой и ярко-красными ногтями, сказала, что ее зовут Хайди, и представила мне свою мать, Уилли, тучную седовласую даму с прической, похожей на улей, и с сильным немецким акцентом. Хайди и Уилли сказали, что живут в районе Залива, и я обронила, что жила там до того, как перебралась в Орегон, а потом в Лос-Анджелес. Увидев, что за столиком только у меня нет партнера, они пришли в замешательство: «И што ше ви телаете здесь одна?» – сурово спросила Уилли.
      Правда привела бы их в еще большее замешательство, и мне пришлось срочно изобретать удобоваримую байку.
      – Да тут и рассказывать нечего, – улыбнулась я. – Мой парень – в смысле, мой бывший парень – и я – фанаты Джо Диффи и заказали билеты еще пару месяцев назад. Но в прошлый четверг мы расстались, – тут я испустила глубокий вздох, показывая, как мне больно об этом говорить, – ну и я, желая доказать себе, что он мне не нужен, решила все равно сюда поехать».
      Я надеялась, что хорошо соврала, по крайней мере меня не станут расспрашивать. Не тут-то было.
      – А што такое? Отшего ви раштались? – тут же спросила Уилли.
      – Вы поругались? – включилась Хайди. – Он обманул вас?
      Вынужденная спешно что-то придумывать, я задействовала все свое прошлое. Я сочла, что проще всего не уходить далеко от правды и сделать своего экс-бойфренда полицейским по имени Алек. Но мой карточный домик рассыпался, как только Уилли спросила, в каком именно отделении работал Алек. Инстинктивно я ответила, что в полицейском отделении Беркли, и она тут же возразила: «Но ви ше гофорите, ви шивете в Лос-Антшелесе?»
      Я не только смутилась, но почувствовала, что меня проверяют: ну вот, теперь я еще должна доказывать свою честность незнакомцам в невадском казино.
      К счастью, я не успела выставить себя полной идиоткой: меня выручили музыканты. Концерт был вполне приятный, и как только загорелся свет, я сделала попытку удрать. Но Хайди и Уилли воспротивились этому.
      – Сюзанна, ми должны што-то для фас шделать, – объявила Уилли. – Ми должны застафить вашего труга рефновать!
      Она посмотрела на мой фотоаппарат, потом перевела взгляд на музыкантов, которые уже укладывали инструменты, и не успела я ни о чем догадаться, как Уилли вскочила на сцену и замахала бас-гитаристу.
      – Эту тевушку обидел ее бойфренд. – Она энергичным жестом указала на меня. – Шнимитесь с ней, пушть он путет ее рефновать!
      Я делала им отчаянные знаки, чтобы они не обращали на нее внимания, но Уилли не замечала этого.
      – Сюзанна, иди сюда! Иди! – командовала она с такой уверенностью, что бас-гитарист не сдвинулся с места.
      Даже когда я присоединилась к ней и показала на обручальное кольцо на пальце музыканта, она не успокоилась. Хайди управлялась с фотоаппаратом, а Уилли выверяла мизансцену, как заправский голливудский режиссер.
      – Потойти блише! – говорила она гитаристу. – Ти толшен покасать, што шчитаешь ее секси!
      Наводненный влюбленными парочками Лос-Анджелес внезапно показался не таким уж отталкивающим.
      Я сдалась на милость победителя и сопроводила Уилли и Хайди в буфет, где Уилли поведала о моих злоключениях бедняге-официанту. Из-за ее акцента он так и не понял, в чем дело и почему я фотографируюсь, обнимая его за плечи, а Уилли держит над ним новогоднюю «корону». Во время ужина Хайди и Уилли по-прежнему доставали меня расспросами о размолвке с бойфрендом, но на этот раз я кое-как сумела перевести разговор на музыку кантри. Уилли и Хайди оказались заядлыми ее любительницами.
      – Когда мы слушали Джо в прошлый раз, я узнала номер телефона его ударника! – похвасталась Хайди.
      – Уилли Нельсон! О! Он меня сотрясает! – добавила ее мать. Я решила, что она имеет в виду «потрясает», но уточнять не стала.
      Боясь, что меня заставят фотографироваться с кем-нибудь из охраны, я сразу же после ужина распрощалась. Нашелся и хороший предлог: до моего мотеля был час езды. Все три мотеля в самом Джекпоте были забиты до отказа, и мне пришлось остановиться в Уэллсе. Когда наступило новое тысячелетие, я находилась на 93-м шоссе, испытывая облегчение. Я пережила канун Нового года, и со мной не случилось ничего хуже того, что мне пришлось придумывать себе экс-жениха.
      Теперь я преисполнилась решимости ехать домой и выполнять задачу максимум: менее чем за четырнадцать месяцев найти себе настоящего жениха. Проезжая через пустыню, я вдруг осознала, что вот уже почти год, как у меня не было секса, и задумалась о том, почему моя задача внезапно оказалась такой трудной, почему после стольких свиданий я, так никого и не выбрав, исчерпала возможности всех моих многочисленных родственников и друзей. Мне вдруг пришло в голову, что, может быть, дело не в мужчинах. Возможно, дело во мне.

      В какой момент пустяковое затруднение оборачивается вселенским скандалом? Когда продовольственный кризис перерастает в повальный голод? На какой стадии экономический спад становится глубокой депрессией? И с чего вдруг пятнышко на платье Моники Левински начинает будоражить умы миллионов граждан?
      Обо всем этом я задумалась, вступив в свою «Темную полосу»: я словно перешагнула некую невидимую черту и поняла, что этот период затянулся настолько, что заслуживает особого названия и ведения статистики.
      Название – «Темная полоса» – далось мне легко. То же было и с общими подсчетами. Последний мой пересып (с Байк-Меном) состоялся ровно через три недели после того, как я вернулась из Бенда, а дату переезда я не забыла бы, даже если бы она не была записана в ежедневнике. Но, спросите вы, зачем мне вообще нужны эти подсчеты?
      Ладно, ладно, все верно, вы правы. Подсчетами занимаются те, кто стремится придать происходящему больший вес. Скажем честно: многим ли из нас есть дело до того, что какой-нибудь там активист-правозащитник объявил голодовку? Но если мы узнаем, что голодовка эта длится уже двадцать семь дней, тогда мы, пожалуй, забудем о ней не сразу. Кому интересно знать, что «в Техасе установилась изнурительная жара»? Но если сообщается, что «вот уже второй месяц в Техасе стоит сорокаградусная жара», тогда мы оценим эту информацию и признаем ее вполне достойной ежедневных теленовостей.
      Конечно, я не собиралась давать интервью и устраивать пресс-конференции по поводу моего воздержания, но решила, что магия чисел заставит друзей осознать всю тяжесть моего положения. Ведь многие наверняка скажут: «Ох, Сюзанна, да чего уж в этом такого особенного? Я вот, например, было дело, за целый год ни разу ни с кем не переспала». И тут я возражу: «Вот как?» – и сразу же назову безжалостную цифру.
      А со статистикой, как известно, не поспоришь.
      Не поймите меня превратно: я не собиралась делать из каждого нового дня воздержания сенсацию на первую полосу, как поступал Тед Коппель во время кризиса с заложниками в Иране, но всякий раз, как на носу оказывался праздник – будь то Новый год, День святого Валентина или мой день рождения, – я инстинктивно возобновляла подсчеты. Я рассудила, что покончу с ними тогда, когда в конце концов – по мановению волшебной палочки или как-нибудь иначе – моя проблема разрешится. Ведь все проблемы рано или поздно разрешаются, не так ли? Для этого может понадобиться 444 дня, но заложники все-таки вернутся из Ирана домой. Вот и мой кризис рано или поздно обретет свое драматическое – или климактерическое! – завершение.
      Но эта логика убедила не всех моих друзей. «А ты уверена, что стоило придумывать для кризиса особое название – «Темная полоса»? – спросила одна подруга. – Если она тянется так долго, это ведь, кажется, принято называть образом жизни».
      Она, конечно, шутила, но мне было не до смеха. Впрочем, она тут же пошла на попятную: «Нет, нет, я не это имела в виду. Образ жизни тоже ведь иногда меняется. Например, мало кто из хиппи до старости остается хиппи, правда?»
      Итак, я начала вести подсчет, и всякий раз, когда хотела, чтобы мне посочувствовали, вспоминала слова «темная полоса». Стратегия приносила успех. Цифра впечатляла, поражала, вызывала сожаление. Но когда трехзначные числа стали зашкаливать, придумка эта вышла мне боком. Сочувственное «Сюзанна, это ужасно!» сменилось любопытным «Сюзанна, интересно, а что с тобой не так?».
      Скажу сразу: конечно, я думала о том, что, возможно, темная полоса – моя собственная вина. Одна статистика говорила, что случившееся со мной – не просто игра случая. К началу 2001 года я пересмотрела на сайте match. com тысячи кандидатур и по крайней мере с тремястами из них вступила в переписку. Отметя в сторону мужчин, присылающих и-мейлы типа «Мой лучший друг – моя маленькая безволосая собачка» и «Я могу узнать работу Дега с двадцати шагов, а ты?», я сходила попить кофе по меньшей мере с сорока. Повторное свидание состоялось только с одним – архитектором по имени Джо, который обращался со столовыми приборами, как музыкант-ударник со своими инструментами. (Но об этом позже.)
      Если бейсболист не попадает битой по мячу в тридцати девяти случаях из сорока, разве это не означает, что у него плохой глазомер?
      Одно несомненно: существовало какое-то серьезное упущение, и довольно долго мне казалось, что упущение это во мне. Конечно, гораздо легче – и куда менее обидно для самолюбия – обвинить в моих злоключениях все остальное человечество. Но когда мои друзья начали намекать, что не мешало бы мне посмотреть на себя со стороны, мне пришлось основательно задуматься. Со временем их замечания стали еще определеннее («Понимаю, тебе не хочется это слышать, но…»), и я осознала, что вокруг уже существовавших на мой счет теорий начали формироваться фракции.
      Поездка в Джекпот стала последней каплей: я наконец решила беспристрастно оценить самое себя. Если проблема окажется во мне, у меня появится лишний повод для надежды. Ведь ясно же, что проще изменить себя, чем человечество.
      Выразительницей самой популярной точки зрения на мое положение была бабушка Руфь. Она формулировала ее так: «Чересчур уж ты разборчива». То же самое имели в виду и другие, говоря: «Ты слишком критична», «Ты раба стереотипов» и «Кем ты себя воображаешь? Гвинет Пэлтроу?».
      Эта теория стала набирать обороты после того, как я попыталась внести в предложения друзей и знакомых с кем-нибудь свести меня некоторые коррективы. Устав от «свиданий вслепую», я просила друзей назвать три причины, по каким их «шикарный парень» и я можем подойти друг другу. Три довода: он холост, еврей и живет в Вест-Сайде – я просила не приводить. Обычно от этих новых правил друзья приходили в такое замешательство, словно я спросила их, зачем Евросоюзу присоединять к себе Польшу. «Хм, ну, я подумаю, а потом мы свяжемся», – говорили они перед тем, как махнуть на меня рукой.
      Кое-кто откровенно высказывался в том смысле, что я недальновидная и неблагодарная, словно говорили о бродяжке, которая отказывалась от предложенной ей теплой постели только потому, что на ней не было шелковой простыни. Одна из таких, Шейла, друг семьи, взялась свести меня с Живущим в Вест-Сайде Евреем. Она благополучно пропустила мимо ушей мое новое правило, и между нами состоялся следующий разговор:
      Я. Ну, расскажите, какой он?
      Шейла. Я слышала, что он успешный брокер.
      Я. Так вы не знаете его?
      Шейла. Я знаю его родителей, они оч-чень положительные люди.
      Я. А он занимается спортом?
      Шейла. Ну, наверное, у него рост под два метра.
      Я. А что еще вам известно о нем?
      Шейла. Мне совершенно точно известно, что он собирается жениться.
      Я сказала Шейле, что ценю ее старания, но и так уже потратила слишком много времени и сил на свидания, окончившиеся полным пшиком (лучше бы учила французский или играла в гольф). Сейчас мне нужны более веские основания для того, чтоб сражаться за место для парковки у кафе «Старбакс». Она отрезала: «Что ж, забудьте об этом. В его офисе немало женщин, мечтающих познакомиться с ним поближе».
      Хоть я и не сомневалась, что, отклоняя предложение Шейлы, поступаю правильно, но все же начала подумывать: а не слишком ли я завышаю планку? Может, я в самом деле чересчур разборчива? Может, Мистера Совершенство просто не существует в природе? Или может быть, он живет в каком-нибудь Перте на материке Австралия и мы с ним никогда не встретимся? Может, я и в самом деле слишком многого хочу?
      «Нельзя же отказываться от мужчины только потому, что он не фанатеет от «Закона и порядка»? – спрашивала Нэнси.
      Но дело не в этом. Я не имела строгих критериев отбора. Я никогда не принадлежала к числу тех женщин, которые при выборе мужчины руководствуются банковским счетом или ученой степенью. И уж конечно, у меня не было идиотских претензий многих мужчин, попадавшихся на match. com (вроде Выбери Меня, отрекомендовавшегося «смелым предпринимателем»), которые писали примерно следующее: «Хочу познакомиться с шикарной женщиной экзотической внешности и одного со мной интеллектуального уровня. Прошу не обижаться, но не трудитесь отвечать, если ваш вес больше 130 фунтов».
      Как правило, решая, что этот мужчина мне не подойдет, я не сомневалась: любая женщина на моем месте поступила бы так же. Признаюсь, кое-кого я отвергла с первого же взгляда: они не прошли «Ньют-Гингрич тест». Суть его состояла в том, что я мысленно отвечала на вопрос: предпочла бы я лечь в постель с этим парнем или с Ньютом Гингричем? Но гораздо чаще меня отталкивали высокомерие (некий юрист так и сказал мне: «Не могу взять в толк, почему я до сих пор никого не встретил?») или полное отсутствие оригинальности. Иные же экземпляры своим характером могли вывести из себя кого угодно.
      Все же, учтя замечание об излишней разборчивости, я внесла в поисковый процесс кое-какие коррективы и убрала из помещенного на сайте списка требований к кандидату возраст, рост и предпочитаемое место жительства. Но решила, что между понятиями «не готова остепениться» и «чересчур разборчива» существует некая грань, и я не переступила ее. Пока не переступила.
      Итак, в среде моих знакомых преобладало мнение о моей излишней разборчивости, вместе с тем все больше сторонников склонялось к закономерно вытекающему из этой теории заключению, что я слишком поспешно сужу о людях. Это означало не то, что я делаю выводы на основании ложных посылок, а то, что я делаю их слишком быстро. «Может, те мужчины, которых ты называешь занудами, застенчивы, – рассуждала Нэнси, – может, те, кто слишком много говорят о себе, нервничают. Ты об этом подумала? Стоит ли тебе ограничиваться пятиминутными собеседованиями?»
      Что ж, все верно: решение я принимала быстро. Большинство моих пробных свиданий не продолжалось и часа. Самое короткое, двенадцатиминутное, состоялось с писателем-беллетристом по имени Тим. Он начал беседу следующим образом:
      – Очень надеюсь, вы не каждый день обедаете так.
      Тим сказал это после того, как я заказала себе кусок торта и большой эспрессо фрапуччино. По презрительному тону я поняла, что он не шутит.
      – Нет, – ответила я, мгновенно понижая уровень затрачиваемого обаяния на добрых 60 процентов, – но сегодня, перед встречей с вами, я проделала 80 миль на велосипеде и надеялась, что это поможет мне.
      Тим начал язвить по поводу дорогих кофейных изысков, агрессивности большинства женщин, присылающих свои данные на match. com, и идиотизма всех, кто смотрит телевизор. Я ухватилась за первое, что пришло в голову. «Мне очень жаль, – я поднялась и посмотрела на часы, – но у меня в холодильнике только что закончилось молоко, и я спешу в супермаркет». – Конечно, не всех мужчин было так просто оценить. Но я чувствовала, что нюх журналистки меня не подводит. Энн, мой Министр Небанальной Премудрости, отнеслась к моей тактике неодобрительно и предложила внести существенные коррективы.
      «Ты не понимаешь, – говорила она, – что искра, которую ты ищешь, бывает разная». Энн посоветовала не ждать немедленного воспламенения. Иногда искре нужно время, чтобы появиться, и еще больше – чтобы разгореться. Энн предупреждала, что не стоит ждать парня, от одного взгляда на которого по телу у меня пошла бы эротическая дрожь. Такой парень, по ее словам, мог принести большие неприятности. «Самая что ни на есть искра вспыхнула у меня к парню, который потом пытался прошибить моей головой стену», поведала Энн и добавила, что ей пришлось бежать на улицу и звать полицию.
      Я вспомнила совет Энн, когда встречалась с Джо, архитектором из Вайоминга. Я не испытывала никакого влечения – возможно, потому, что у него была странная привычка во время разговора смотреть то влево, то вправо, то куда-то вверх, но только не на собеседника, – однако парень, довольно привлекательный и общительный, вполне подходил для того, чтобы опробовать на нем теорию Энн. Я решила признать доказательства сомнительными и вынести вердикт в пользу подсудимого.
      Признаться, мне так не терпелось проверять гипотезу Энн, что уже через сутки после встречи в кафе «Старбакс» я сама (да еще самым сомнительным способом – по Интернету) предложила ему пойти куда-нибудь вместе, и он охотно согласился. (Закончилось это свидание объятием и вполне тривиальным: «Ну ладно, встретимся в Сети!» Когда с головой погрузишься во Всемирную паутину, о таком простом устройстве, как телефон, уже не вспоминаешь.).
      Итак, мы с Джо сходили в кубинский ресторан, где он в один присест умял цыпленка с чесноком и все время не сводил глаз с пары, сидящей напротив нас. Меня охватило сильное искушение подвинуть стул к их столику и проверить, заставит ли это Джо наконец взглянуть на меня. Никакой искорки я по-прежнему не ощущала, но и он по-прежнему не делал ничего особо отталкивающего и, держа в памяти совет Энн, я назначила третье свидание. И снова Джо не возражал. Мы пошли в индийский ресторан, где он весь вечер смотрел на пожилую пару и выпытывал у меня, что, по моему мнению, стоит добавить к его характеристике на match. com, чтобы повысить шансы на успех. Джо производил жуткий скрежет, тыча вилкой в жестяную тарелку, чтобы подобрать с нее все до единой рисинки, После ужина он подвез меня до дому, и я едва дождалась, пока машина остановилась.
      Случай с Джо был лишь первым доказательством моей правоты, но я решила, что этого достаточно, и признала теорию «поспешных выводов» несостоятельной. Я и в самом деле могла положиться на свое первое впечатление.
      Но были и другие попытки обосновать причину моего одиночества.
      Моя подруга Мелани, у которой тоже не было мужчины, предположила, что я слишком напориста и мне не следует первой приглашать парней на свидание. «Жаль, но инициатива должна исходить от мужчины, – говорила она. – Мужчины – крайне несовершенные существа, но предполагается, что принимать решения – их прерогатива. Это вроде их биологического предназначения». Мне не верилось, что одна из моих подруг склоняется перед общественным мнением. Может, нельзя звонить парню раньше, чем через два дня после его звонка, и говорить с ним по телефону дольше десяти минут?
      Предположение Мелани я отмела быстро: во-первых, она в свои тридцать девять сама ни разу не была замужем (а значит, умозаключения Мелани не пошли ей впрок); во-вторых, мои друзья-мужчины находили это смешным. Очень убедительно опроверг эту точку зрения Алан – женатый ювелир, с которым я познакомилась во время велосипедной прогулки. Он вскоре стал одним из членов моего Кабинета, так как: 1) был мужчиной и, следовательно, в мужчинах разбирался; 2) работал на дому и имел свободное время, чтобы вникать во все мои трудности.
      «Если мужчина заинтересован, – поучал мой советник по делам мужчин, – и эта женщина сама пригласит его на свидание, это ни в коем случае не отпугнет его. Напротив, скорее всего польстит ему». Алан сказал, что обычно парни не прочь взять инициативу в свои руки – от них этого ждут, и они не боятся отказов, – но когда женщина освобождает их от этой обязанности, они чувствуют облегчение. Я и сама думала также. В конце концов, когда я спросила Алека, нравлюсь ли я ему, он ответил мне улыбкой и поцелуем.
      Иные полагали, что главная моя ошибка в том, что я вообще взялась целенаправленно искать себе парня. «Просто живи себе, и вот увидишь, это случится, когда меньше всего ожидаешь», – утверждала неисправимая оптимистка Дана.
      Я пыталась последовать и этому совету – отчасти сознательно, но больше потому, что устала от череды ник чему не ведущих свиданий. Дважды я на несколько месяцев оставляла сайт match. com и старалась «просто жить». Но поскольку жизнь моя состояла из велосипедной прогулки, начинавшейся в половине седьмого утра (в моей велосипедной секции, с членами которой мы вместе катались, были преимущественно женатые мужчины), разговоров по телефону с физиотерапевтами, предлагавшими свои способы лечения целлюлита и других подобных «заболеваний», и просмотра вновь и вновь повторяющихся серий «Закона и порядка», шансы встретить хоть какого-нибудь парня (не говоря уже о том, чтобы встретить Того Самого парня) были весьма невелики. Просто же сидеть сложа руки было не в моей натуре, и так каждый раз я вновь возвращалась на match. com – естественно, за уже более высокую помесячную плату.
      Дана внесла и другое предложение. В принципе она одобряла мою активность, но считала, что я ищу не там, где нужно. «Ты просто обязана попробовать заняться скалолазанием, – настаивала она. – Скалолазы – почти сплошь мужчины». (Дане очень хотелось помочь, и она давала совет за советом, не заботясь о том, что они часто отличались противоречивостью.)
      Еще один мой знакомый посоветовал мне купить «харлей», аргументировав это так: «Байкеры любят физически развитых женщин». Я подумала, что это глупейший совет, какой мне давали в жизни, и думала так, пока Кристина, художница из Бенда, не переплюнула моего приятеля, предложив следующее: «Тебе надо почаще ходить к мусорным бакам. К женщинам там всегда особое внимание! Когда я выношу свои мешки, мужчины так и рвутся помочь!»
      Чего эти советчики не понимали, так это того, что меня не привлекали ни мотоциклы, ни мусорные баки (и что за занятие – слоняться возле кучи отходов?). Если я хочу найти себе подходящего партнера, то и искать надо того, с кем у меня совпадают интересы. Я же до смерти боялась мотоциклов, и стать «беби на "харлее"» мне никак не улыбалось.
      Хотя теорию «Ты не там ищешь» я не воспринимала всерьез, все же люди, придерживающиеся ее, по крайней мере вносили конкретные предложения, чего нельзя сказать о приверженцах идеи «Сходи к терапевту». Эти мои знакомые утверждали, что стоит мне повидать психотерапевта, как моя аура изменится и я начну притягивать мужчин, как прожектор – комаров. Кейт, которая ходила к психотерапевту всю сознательную жизнь, действовала настойчивее других. «Тебе нужно избавиться от накопившихся отрицательных эмоций, – говорила Кейт и клялась, что именно благодаря терапии она после первого неудачного брака обрела величайшую любовь своей жизни. – Разберись со своими проблемами, а остальное придет само собой, вот увидишь».
      Но я и так знала, в чем моя проблема. Вот уже два года, как у меня не было секса, и это мучило меня. Кроме того, ни один из тех, кто советовал мне пойти к психотерапевту, не испытал на собственной шкуре, что такое одиночество после тридцати. Они не понимали и того, что даже без сексуального партнера и, несмотря на все мое нытье, я считала себя в целом счастливым человеком. У меня были интересная жизнь в Лос-Анджелесе, масса друзей, любимый вид спорта, свободный рабочий график и достаточное количество криминальных телепередач. Что уж точно сделает меня несчастной, так это посещение психотерапевта и жалобы на одиночество по 130 баксов за визит? За те же деньги я могла целых полгода оставаться на сайте match. com, и у меня не было сомнений, какая из двух возможностей скорее положит конец темной полосе.
      Пока сторонники психотерапии убеждали, что искать причины следует в собственной душе, другая группа утверждала, будто все намного проще: мне просто нужно перестать принимать контрацептивы. Алан говорил, что знает нескольких женщин, которые нашли себе партнера, как только бросили принимать пилюли. «В тот момент, когда ты будешь к этому не готова, это обязательно произойдет», – заключил он. Да, противозачаточные таблетки я давно уже использовала без всякой необходимости (они лишь напоминали изо дня в день, что секса у меня нет как нет). Однако мне казалось, что в приеме контрацептивов есть какой-то символический смысл и прекратить их принимать – значит сдаться, причем сдаться с еще большей определенностью, чем если бы я отказалась от услуг сайта match. com. Я не могла пойти на это.
      И наконец, с еще одной теорией нельзя было не считаться. Возможно, все дело в том, что я просто «недостаточно секси». В лицо мне это, конечно, никто не говорил – никто, кроме бабушки Руфи, которая однажды спросила: «Ты что, располнела? Выглядишь тяжеловато. Мужчины не любят грузных женщин». (Через неделю она осведомилась: «Ты что, похудела? Выглядишь тощей. Мужчины любят, чтобы у женщины было за что подержаться».) Я не воспринимала эту теорию слишком всерьез, поскольку знала немало примеров тому, что и не особенно привлекательные люди тоже вступают в брак. Но чтобы с чистой совестью отмести этот вариант, я решила выяснить все заранее и послала фотографию на сайт секси/несекси. com. На этом сайте можно было бесплатно вывесить свое изображение и узнать, что думают о тебе люди.
      – Ты что, больная? – возмутилась Нэнси. – Зачем давать совершенно незнакомым людям какую-то власть над собой?
      – Не даю я никому никакой власти, – отбивалась я, – мне просто нужно знать общественное мнение.
      Я выбрала незатейливый снимок, где в джинсах и небесно-голубой рубашке с длинным рукавом сижу на лужайке. Укрощенные Анжелой волосы светились в лучах полуденного солнца, и я выглядела свежей и здоровой крестьянской девицей. Иными словами, на этой фотографии я себе нравилась.
      Техникой я не владела, и фотографию разместил один мой повернутый на компьютерах приятель. Когда через несколько часов я заглянула на сайт, меня оценили 116 человек и рейтинг оказался не ахти: 2, 7. «Вы круче, чем 18 процентов людей на этом сайте», – сообщили мне. Прошло еще несколько часов, и 864 абонента поставили мне в среднем 2, 8 – 19 процентов. Я была раздавлена.
      Да, я осознавала, что моему фото недоставало трех вещей, непременно сопутствующих попаданию в верхушку рейтинга: светлых волос и о-очень глубокой ложбинки меж грудей. Но все-таки. Я ведь снялась не в велосипедном шлеме.
      Похоже, что-то тут не так. Я спросила о фотографии приятеля, который ее размещал, и выяснилось, что интуиция меня не подвела: какая-то техническая ошибка исказила мое изображение, словно кривое зеркало. Он исправил этот дефект, и я с энтузиазмом начала ждать результата. Проверив сайт после того, как проголосовали 186 человек, я обнаружила, что мой рейтинг – 5, 1. Я круче, чем 45 процентов людей на этом сайте! Сейчас я понимаю, что на этом мне и следовало остановиться, но я вошла во вкус, мне захотелось посмотреть, как растет мой рейтинг. Вместо этого он начал падать. За несколько часов я сползла до 4, 6.
      Моя подруга Кейт, испугавшись, что этот эксперимент резко негативно скажется на моей самооценке, посоветовала разместить другое фото. «По этой фотографии верно не оценишь, – говорила она, – и блузку надо бы подобрать поприталеннее». Но в том, чтобы разместить другое фото, было больше мороки, чем пользы, да и в любом случае я не собиралась соперничать с белокурыми львицами, чей рейтинг зашкаливал за 90.
      Кейт, кроме того, собиралась повысить мой рейтинг, многократно голосуя за меня «десятками», но я отказалась, так как смысл всей этой затеи состоял в том, чтобы узнать мнение людей незаинтересованных.
      После того как проголосовали 1932 человека и рейтинг приблизился к угрожающей отметке 40, я решила, что фотография в конце концов просто надоела, и сняла ее с сайта. В любом случае мне уже следовало делать что-то из того, за что платили мне, а не я, поскольку все эти три дня я проверяла свою привлекательность каждые четыре минуты.
      Итак, после рассмотрения всех вариаций теории «Причину надо искать в себе самой» я пришла к выводу, что, по большому счету, винить меня не в чем. Может, что-то я и сделала не так, но не сомневалась: причина одиночества не во мне.
      Не мешало помнить и о самих советчиках. За одним-двумя исключениями, все это были люди, нашедшие себе пару, и мне казалось, что они, сами того не желая, слишком сурово обо мне судят. По собственному опыту я знала, что, когда в твоей личной жизни все идет как положено, ты чувствуешь вполне понятное удовлетворение: ты встретила человека, оценившего твои достоинства, и прежняя неуверенность быстро исчезает. Взамен приходит твердое убеждение в том, что если ты нашла себе партнера, значит, и любой другой это по плечу. Следовательно, мы, «по-прежнему незамужние», виноваты в этом сами.
      Но статистика темной полосы была безжалостна, и следовало разобраться, что же все-таки не так. Неужели мне просто не везет?
      И вот тут-то Кристина, мой министр нестандартных решений, высказала самое неожиданное предположение. Проблема не во мне. Проблема в моей квартире.

      Со дня переезда я думала, что моя квартира обладает всеми достоинствами. Интерьер стараниями моей сестры был великолепен. Благодаря утопленным светильникам – подарку отца – помещение казалось просторнее. Шкафы ломились от скатертей горчичного цвета, льняных салфеток, серебряных подносов и корзинок для хлеба – сюрприз мамы на случай, если буду приглашать к обеду гостей. Мне же самое большое удовольствие доставляла спутниковая «тарелка», ибо благодаря ей я могла смотреть «Закон и порядок» двадцать семь раз в неделю.
      Однако Кристина считала, что с моей квартирой не все ладно, поскольку для нее характерен энергетический дисбаланс. Она требовала, чтобы я посоветовалась со знатоком фэн-шуй.
      Сначала эта идея показалась мне такой же дикой, как охота на жениха у мусорной кучи. Привлечь мужчину, переставив мебель согласно принципам древнего китайского учения? Но Кристина фанатически верила в возможности фэн-шуй. В свое время на деньги, сбереженные «про черный день», она наняла консультанта по фэн-шуй, чтобы тот оценил энергетический баланс ее картинной галереи. Был произведен капитальный ремонт помещения с добавлением пурпурной стены и золоченой балки, и бизнес Кристины пошел в гору. Она получила заказ на иллюстрации к книге и заключила выгодный договор с компанией, производящей соломенные циновки. Кристина говорила, что фэн-шуй помогает и в личной жизни.
      Я отнеслась к этому весьма скептично. Перспектива пурпурных стен ужасала меня, но мне нравилось, что эта идея совершенно не связана с нелепыми свиданиями в кафе «Старбакс». Порывшись в Интернете, я нашла фирму-консультанта, – которая не предлагала ничего радикального. «Наш девиз – чувство меры, – гласил сайт фирмы. – Если элементы фэн-шуй в вашем доме бросаются в глаза, знайте, это не лучшее применение идей фэн-шуй. Ваше жилище должно выглядеть естественно и красиво, а не вымученно и неуютно». Согласно этому сайту, результат я могла получить уже в первый месяц. «Однако не ждите чудес, – предупреждали меня, – как правило, фэн-шуй не действует напрямую, но создает пространство, способное вместить Вашу удачу».
      Я позвонила в эту фирму и заказала консультацию за 400 долларов. Идея выглядела настолько абсурдной, что просто обязана была сработать, (Сейчас я вспоминаю, что то же самое говорила о переезде в Бенд, о романе с Байк-Меном и о поисках рыжеволосого парня.) Прошло несколько дней, и на пороге появилась маленькая хрупкая женщина с каменным лицом, в сером деловом костюме. В руке она держала черный начальственный портфель.
      – Я Лили Вон, – сообщила она, вцепившись в мою руку мертвой хваткой. – Я из Гонконга.
      Возможно, заметив мой скептицизм, Лили добавила, что изучала фэн-шуй девять лет и прошла несколько уровней стажировки. Она промаршировала к обеденному столу, лязгнув замком, открыла портфель и извлекла два компаса. Лили объяснила, что истинное фэн-шуй включает сложные научные подсчеты, цель которых – выяснить энергетические характеристики здания и его обитателей, и базируется на балансе пяти элементов: огня, земли, металла, воды и дерева. Она предостерегла меня от шарлатанов, выдающих себя за знатоков фэн-шуй и действующих посредством колокольчиков, благовоний и звуков флейты. Затем Лили задала несколько базовых вопросов. Ее интересовали дата моего рождения и дата постройки моего дома. Потом Л или попросила меня уйти к себе в кабинет и дать ей сосредоточиться на манипуляциях с компасом.
      Через двадцать минут Лили позвала меня и разъяснила, какие «необходимые меры» следует предпринять в отношении каждой комнаты. В целом, сказала она, энергетика моего жилища «посредственная», но, внеся кое-какие изменения, я улучшу ситуацию. Прогноз был положительный.
      Начать с того, продолжила Лили, что в восточной части моей квартиры «наметилось сильное преобладание земли», поэтому мне следует убрать два растения в терракотовых кадках в западную часть. Кроме того, мне предписывалось проводить больше времени в кресле и меньше – на диване.
      – Но оттуда гораздо удобнее смотреть телевизор, – возразила я.
      Она бросила на меня взгляд, говорящий: «Так вы хотите замуж или нет?», и объяснила, что диван находится в северной части квартиры, со слабой энергетикой, а кресло – в северо-западной, где энергетика очень сильная. Еще Лили сказала, что моей спальне не хватает металла. В случае крайней необходимости, добавила она, мне следует спать в гостевой спальне, где энергетика лучше, чем в моей.
      Потом Лили выложила самый главный козырь: моему кабинету необходим аквариум.
      – Ни за что! – воскликнула я. – Ненавижу рыб!
      – Вам не нужны рыбы, вам нужна вода. От семидесяти пяти до ста десяти литров.
      – Как насчет хорошего увлажнителя? Я все равно собиралась купить его.
      – Нет. Вода должна двигаться, проходить через фильтр.
      – Как насчет маленького фонтана?
      – Нет. В фонтане только двадцать литров. А вам надо иметь от семидесяти пяти до ста десяти.
      – А что случится, если я не куплю аквариум?
      – Не могу сказать точно. Но я познакомилась с будущим мужем через три недели после того, как по совету наставника приобрела для своей спальни два аквариума.
      Как говорится, без комментариев. Я заплатила Лили, и она ушла, но меня терзали сомнения. С одной стороны, покупать аквариум для кабинета нелепо. Как я объясню друзьям, зачем мне этот пустой бак? С другой стороны, зачем я заплатила этой женщине 400 баксов, если не собиралась следовать ее совету?
      Я рассказала о своем затруднении Кристине. Выяснилось, что наши с ней консультанты исповедовали две далеко отстоящие одна от другой разновидности фэн-шуй. По словам Кристины, ее консультант более прогрессивен, тогда как мой – из традиционалистов, «как Джерри Фолуэлл или правоверные евреи с длинными бородами». Несмотря на это, Кристина считала, что мне следует выполнить указания Лили. Я подумывала о том, чтобы нанять еще одного консультанта, но 400 долларов за визит все же чересчур. Кроме того, я боялась, что мне придется выбирать между двумя направлениями. Что, если я выберу не то?
      Я приняла решение в пользу аквариума и уломала Алана, своего друга-ювелира, пройтись со мной по магазинам. (Это было нетрудно. Как все надомники, он только и ждал предлога, чтобы увильнуть от работы.) Первым делом мы зашли в расположенный по соседству зоомагазин, где я нашла сферическую пластиковую модель за 110 долларов.
      – А каких вы желаете рыбок? – спросила молоденькая продавщица с массой продетых в нос и в губы колечек.
      – Вообще-то я ищу только аквариум, но это долго объяснять.
      – А, фэн-шуй? У нас таких много бывает.
      Я изумилась, поскольку думала, что делаю что-то новое, необычное, и вот, пожалуйста, выясняется: таких, как я, много.
      Я слегка расстроилась, но аквариум покупать не раздумала. Однако мне не хотелось приобретать первое, что попалось на глаза, и мы с Аланом поехали в «Петко» – средоточие всех зоомагазинов, где продавалась масса дешевых аквариумов по 25 долларов за штуку. Я сказала продавцу, что мне нужен аквариум вместимостью от 75 до 110 литров.
      – Фэн-шуй? – спросил он.
      – А что, это так очевидно? – удивилась я.
      Продавец осведомился, советовалась ли я с профессионалами или действую как самоучка. Тут я, высоко подняв голову, заявила, что меня консультировал специалист.
      – Вам повезло, что вы отделались только одним аквариумом. – Продавец покачал головой. – На днях приходила женщина, желавшая купить три девятисотлитровых – по одному в каждую комнату. Другому нашему клиенту посоветовали засыпать плавательный бассейн и построить новый с другой стороны участка. Но потом он развелся и нанял другого консультанта. Тот сказал, что ему нужна вода как раз на том самом месте, где прежде был бассейн. Тогда этот человек вырыл новый бассейн, еще больше прежнего. Чем это все закончилось, не знаю.
      Продавец показал мне емкость, по размерам подходящую для моего кабинета, но вмещавшую только 65 литров.
      – Мой консультант сказала, что мне нужно не меньше семидесяти пяти, – повторила я.
      – Почему бы вам просто не убрать ярлычок? – предложил продавец. – Она никогда не догадается.
      – Но я-то буду знать. Зачем все это делать, если не делать правильно?
      И потом, – размышляла я, – если я так и не найду себе мужчину, то постоянно буду думать, что это из-за тех десяти литров воды, которых не хватает у меня в аквариуме. Кроме того, мне не хотелось приобретать аквариум из разряда самых простецких. Алан согласился со мной.
      – Купишь дешевку, – сказал он, – и выйдет так, что встретишь какого-нибудь недотепу.
      Покинув «Петко», мы направились в шикарный магазин, где продавались эксклюзивные аквариумы, встроенные в шкафы размером со стену.
      – Вот этот, например, на сколько потянет, баксов на пятьсот? – спросил Алан продавца.
      Тот фыркнул, словно Алан предложил купить за эту цену полотно Матисса.
      – Вообще-то, – ответил он, – этот потянет на шесть-семь тысяч.
      Продавец сразу догадался, что взять с нас нечего, и предложил пойти в зоомагазин, где нам «продадут дешевый аквариум и дорогущих рыбок, которые через день все передохнут».
      И мы снова очутились в первом магазине, где я купила сферическую емкость, насос и фильтр – за все 159 долларов плюс налог.
      Потом мы поехали ко мне домой и наполнили емкость. Я постеснялась ставить на видное место аквариум без рыбок и пристроила его на полу, между столом и стеной. Гудение насоса и журчание пузырьков было довольно громким, но через несколько дней этот звук стал меня убаюкивать. Пораженная моей новой затеей, Кейт купила мне маленького пластикового ныряльщика. «Нельзя же ведь, чтобы стоял совсем пустой аквариум», – сказала она.
      Я приготовилась к тому, что результата придется ждать несколько недель, но удача появилась буквально через несколько дней. На благотворительном обеде я выиграла сертификат на 500 долларов для магазина одежды в Беверли-Хиллз. Еще через несколько дней я заняла второе место в велосипедной гонке – мой личный рекорд. Может быть, удача наконец улыбнется мне.
      День святого Валентина принес еще большую радость. Я ужинала с велосипедистом-канадцем по имени Гарт, другом и земляком Алана. Алан спихнул мне Гарта, желая устроить романтический вечер с женой, и мы с Гартом не пожалели об этом. Он был рослый, привлекательный, спортивный и очень занятный. Конечно, Гарт приехал из Канады, но ведь оттуда же был и Алан (со своей женой он познакомился, когда проводил отпуск в Монтане, где отдыхала и она). Свидание с Гартом прошло так удачно, что я не сомневалась: за первым последует и второе, а когда – не так важно. Через несколько дней, прислав мне из Канады и-мейл, Гарт предложил совместный отдых на лыжном курорте. Я была на гребне удачи и чувствовала себя великолепно, когда случайно встретилась с Кэтрин, соседкой снизу, в гараже, который мы занимали вдвоем. Мы пошутили насчет того, как трудно втиснуть две наши большие машины в такой маленький гараж. «В одна тысяча девятьсот сорок шестом, когда построили этот дом, никто и не предполагал, что появятся такие здоровущие внедорожники», – сказала она.
      – Что?! – возопила я. – Так этот дом построен в сорок шестом? Когда я покупала квартиру, мне сказали, что его построили в сорок восьмом. Я точно помню!
      – Нет, это было в сорок шестом году, – возразила Кэтрин, удивленная моей реакцией, – мои родители жили тогда здесь.
      Так передо мной возникла серьезная проблема. Если верить Лили, год постройки был точкой, от которой в фэн-шуй велись все отсчеты. Когда я сказала ей, что мой дом построен в 1946 году, она переспросила: «Вы уверены? Это очень важно».
      Что, если эта ошибка свела на нет все рекомендации Лили? Что, если в аквариуме должно быть не 75, а 150 литров? Что, если ему предназначено стоять не в кабинете, а в гостиной? Что, если мне вообще не нужен аквариум?
      Я не знала, что делать. Позвонить Лили и спросить о возможных последствиях ошибки? А если это опять обойдется мне в 400 долларов? Это была катастрофа.
      Пока я размышляла, какие шаги предпринять, моя удача иссякла. Во время следующего велопробега ноги подвели меня, и все, на что я оказалась способна, – это не приползти в хвосте. Гарт потерял ко мне интерес, очевидно, приняв мой энтузиазм за нечто более серьезное, чем желание положить конец темной полосе. Он так и не пригласил меня на лыжный курорт, и больше я никогда о нем не слышала.
      Но мой аквариум не только отвадил от меня потенциального бойфренда, но и начал действовать на нервы соседям.
      – У вас что, установлена водоочистная система? – суховато спросила Кэтрин, когда мы встретились с ней в гараже.
      – Нет, а почему вы спрашиваете?
      – Из вашего кабинета все время доносится какое-то жужжание.
      – А, так это мой аквариум!
      – Оно такое громкое, что я заснуть не могу. Как будто под окнами «БМВ» заводят.
      Стало очевидно, что фэн-шуй не помогает. Спустя три месяца, разменяв уже седьмую сотню дней воздержания, я перетащила аквариум в ванную, спустила воду и перенесла емкость в шкаф в гараже, разместив ее рядом с купленными в Бенде снегоступами.
      К этому времени я поняла, что исчерпала все объяснения – рациональные, полурациональные и малорациональные, – и так и не нашла причины своего одиночества. Анализ собственных поступков, исследования, эксперименты – все это только еще больше запутало меня. Что, если одиночество продолжится? Что, если оно продлится тысячу дней? А если две тысячи?
      И тут меня осенило. Не стоило мне задаваться этими вопросами. Теперь я уже сделала все, что могла, зачем понапрасну расходовать энергию? Лучше займусь тем, на что могу повлиять, – своими повседневными делами. Буду ездить на велосипеде, обедать с друзьями, просматривать сайт match. com, писать статьи типа «Как улучшить свой метаболизм». Ведь жизнь моя стала еще более унылой, чем «Мой ужин с Андре» Луи Малля. Пожалуй, быть незамужней занудой хуже, чем просто незамужней.
      В моей жизни по-прежнему существовал пробел, который я вот уже два года пыталась заполнить. Но, оглядываясь назад и стараясь сохранить надежду на будущее, я спросила себя: почему пытаюсь найти того, кто придал бы моей жизни ощущение полноты бытия? Разве в жизни нет других радостей?
      Что-то надо менять. И менять радикально.

      В моей жизни не раз бывали моменты, когда я круто меняла ее – уволилась с работы ради участия в велопробеге через всю страну, порвала с Алеком, переехала в Бенд. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, в чем я нуждалась теперь. Пришло время разрушить уютный мирок, "в котором протекало мое существование.
      Первой явилась моя обычная защитная реакция на трудности: мне захотелось уехать из города. Идея эта была очень заманчива. Ведь все последние десять лет я, даже покупая буррито или жевательную резинку, расплачивалась карточкой «Виза юнайтед эрлайнс» и столько налетала лайнерами этой авиакомпании, что теперь не знала, как поступить с предоставляемыми бонусами. Но в последнее время я и так несколько раз уезжала далеко от дома, и удовлетворения эти поездки мне не принесли. Сначала была поездка в Кению. Потом путешествие в столицу Исландии, Рейкьявик, с единственной целью – увильнуть от участия в званом обеде, который устраивала моя семья, дабы отпраздновать мой тридцать третий день рождения. («Прости, мамочка, но я не приеду, я буду в «Сьоманнахеймилио фьольскльдахазио».) Это направление я выбрала прежде всего потому, что «Исландские авиалинии» давно и настойчиво присылали мне по Интернету предложения уцененных авиатуров. А еще потому, что, вылетев из Нью-Йорка перед рассветом, я могла прибыть туда, уже утром. И разве есть лучший способ отпраздновать свой день рождения, чем продремать его под бортовую тряску?
      Я бродила по Рейкьявику, плавала в геотермальных бассейнах, обедала в ресторанчиках, специализирующихся на блюдах из морепродуктов, заходила в картинные галереи, но душой я была не там. Лишь вернувшись в Лос-Анджелес, я осознала причину этого: я проделывала по многу тысяч миль только для того, чтобы убежать. Если же я в самом деле хочу изменить свою жизнь, мне следует действовать целенаправленно. В поисках вдохновения я как-то зашла в отдел «По странам и континентам» книжного магазина «Варне энд Ноубл» и наткнулась на книгу «Путешествия волонтера». Книга эта предлагала разъезжать по всему свету, трудясь при этом на благо общества. Как ни странно, это зацепило меня. Я могу трудиться на благо общества! И при этом еще путешествовать!
      Что – не считая, конечно, счастливого замужества и классного секса – может придать жизни больший смысл? Это было именно то, что я искала. Амбициозный план заполнения Пустоты. Разумеется, для человека, не обладающего ни альтруизмом, ни практическими навыками, трудиться на благо общества – задача не из легких. До сих пор я приносила человечеству минимальную пользу. Я не боролась с эпидемиями, не строила для детишек счастливое будущее, не спасала от истребления китов или калифорнийскую секвойю. Давая мне последнее задание на тему «Полный курс во имя совершенства ваших ягодиц», мой редактор, среди прочих наставлений, выдала следующее: «Какие именно ягодицы хотят иметь женщины? Высокие? Упругие? Округлые? Подтянутые? Крепкие? Какие мышцы при этом задействованы? Как добиваться того или иного эффекта? Почему у одних женщин ягодицы пышные, а у других – плоские? Это особенность тканей? Или наследственность?». Я не сомневалась, что Пулитцеровскую премию за труд во благо человечества мне не получить.
      Правда состояла в том, что я прожила тридцать три года, так и не научившись делать ничего, что приносило бы пользу кому-либо, кроме моих озабоченных целлюлитом читательниц. Я терялась, столкнувшись с формулировкой «сделайте это своими руками». Я не умела утеплять окна и подстригать живую изгородь. За свою жизнь я не распилила ни одной доски, не просверлила ни единой дырки и никогда не пробовала установить смеситель. Признаться, я даже толком не знала, что такое смеситель.
      Конечно, во всем этом не только моя вина. Меня воспитали люди, не умевшие поставить на место газовую конфорку. Когда по приезде из Бенда я получила калифорнийские номерные знаки на машину, мой отец спросил: «Когда ты хочешь перегнать ее в мастерскую, чтобы их установили?»
      Через несколько дней я начала составлять далеко идущий план по совершенствованию собственной личности. Я употреблю во благо все 256 808 миль, что успела налетать, и отправлюсь по миру волонтером, буду работать то там, то здесь, время от времени – наездами – писать статьи по фитнесу, чтобы заработать хоть какие-то деньги. Прежде всего следовало придумать для проекта официальное название в духе «Обана-Сюза!» и «Темная полоса». Название, сама того не желая, подсказала Кейт. Когда я поведала ей о своих планах, она дико расхохоталась и сквозь слезы спросила:
      «Ну и как ты это назовешь? «Миссия непостижима»?»
      Лучше и не придумаешь. Пока моя сестра будет общаться со специалистами из свадебных агентств и составлять график приемов и дружеских вечеринок.
      Я займусь своими планами. До свадьбы оставалось шесть месяцев, и я решила: это событие станет пределом моей благотворительной деятельности. Ни мой склад характера, ни банковский счет не сочетались с длительным волонтерством, но если мои поездки послужат препятствием к участию в свадебных приготовлениях, – что ж, винить здесь некого.
      Я перерыла книги и Интернет и пришла в смятение, обнаружив почти несколько тысяч необычных и соблазнительных возможностей. Я могла чистить реки в Гренландии! Выращивать баклажаны в Японии! Учить английскому детей в Литве! Заботиться о диких зверях в Кентукки! Чинить паровозы в Уэльсе! Строить дома в Гане! Каждый новый проект казался соблазнительнее предыдущего, и скоро голова у меня пошла кругом! По опыту я знала, что так неизбежно нарвусь на неприятности.
      Когда-то, еще работая репортером, я принимала участие в дегустации мороженого. От участников требовалось, чтобы они оценили вкус четырех дюжин новых сортов, из которых лишь немногим суждено было пройти путь от исследовательской лаборатории до холодильника в супермаркете. Когда меня пригласили участвовать в эксперименте, я не сомневалась, что исполнилась моя мечта. В комнате, заполненной гигантскими цилиндрами с мороженым, я с энтузиазмом взялась за дело. Но как ни печально, я не рассчитала свои силы и вскоре начала путать сорта «Кона-кофе» и «Элмонд-рока» (или может, то был «Мока-фадж»?). Через два часа, после того как я перепробовала все сорок восемь образцов, у меня начались острые желудочные колики. Чтобы хоть как-то нейтрализовать передозировку сладкого, я, не подумав, съела целую коробку крекеров с запахом бекона и упаковку итальянской салями. Всю ночь я простонала на кушетке, и прошло несколько месяцев, прежде чем я снова взяла в рот мороженое. Я не хотела, чтобы та же судьба постигла и мою миссию. Надо мне как следует пораскинуть мозгами и придумать внятный и выполнимый план. Конечно, я многого не умею, но кое-что мне вполне доступно. Основой, рассудила я, должно стать разнообразие. Я буду трудиться на благо общества в своей стране и за границей, стану помогать не только людям, но и животным, сравню жизнь городскую и сельскую, работу в помещении и на открытом воздухе. При этом я попытаюсь совместить с волонтерской деятельностью те поездки, за которые мне платят.
      Между тем следовало подумать об ограничениях. Хотя смысл всего предприятия состоял в том, чтобы встряхнуться и чем-нибудь себя занять, я не хотела браться за то, с чем не сумела бы справиться. Что, если сооруженное мной на Фиджи дрянненькое бунгало завалится и погребет под обломками семью из восьми человек? Тем более что волонтерские организации не отличались разборчивостью нью-йоркских начальных школ: они принимали услуги почти всех желающих, независимо от их компетентности. Поэтому следовало решить заранее: справлюсь ли я с порученным мне или нет?
      Поскольку я предполагала включиться в процесс на сравнительно короткое время, то не стоило опасаться слишком обременить эти почтенные организации. Следовало взвесить, много ли вреда я причиню за эти три недели какому-либо мужчине, женщине или животному?
      После неприятности с мороженым я поняла, что между выполнением отдельных миссий надо устраивать перерывы, чтобы не потерять вкус. Иначе я вряд ли когда-нибудь еще возьмусь за что-то более общественно полезное, чем приглашение массажисток для девичника, устраиваемого моей подругой Кэми. Время от времени мне придется наезжать домой и писать статьи. Кроме того, я не хотела терять возможность просматривать сайт match. com. Уже почти не надеясь найти себе к свадьбе Джен подходящий эскорт, совсем бросать поиски я не собиралась.
      Помочь выбрать достойные миссии я попросила тех подруг, которые сами занимались чем-то подобным. Джулия посоветовала присоединиться к группе добровольных наблюдателей за выборами в Зимбабве, но я решила, что лучше уж тяжкий физический труд, чем перспектива тяжких телесных повреждений.
      Другая моя подруга, в прошлом доброволец Корпуса мира, а ныне руководитель Центра социальной реабилитации в одном из неблагополучных районов Далласа, рекомендовала принять участие в международном проекте по разведению рогатого скота; организация по борьбе с голодом базировалась в Арканзасе, где сама она однажды провела неделю, отбирая образчики козьего кала из заднего прохода. «Не бойся! – сказала она. – Там дают такие длинные перчатки!» Набравшись храбрости, я все-таки позвонила этим спецам по рогатым, и они охотно согласились принять мои услуги, но предупредили, что я должна провести на ферме не меньше месяца. Очумели они, что ли?
      Еще я навела справки об осуществляемом в Саванне, штат Джорджия, проекте «Общение с черепахой»; цель проекта – изучение повадок вымирающих тварей и их детенышей. В мои обязанности входило в течение недели слоняться по жаркому каменистому островку и каждую ночь ждать, что случится почти невероятное и черепахи решат-таки выползти на берег. После восхода солнца мне вместе с другими волонтерами придется залезть в душный вагончик без душа и попытаться заснуть на брошенном на пол матраце.
      Мне ответили: список участников забит до самой осени, и я искренне порадовалась, что черепахи обойдутся без меня.
      Еще я пыталась записаться в экспедицию по раскопкам останков мамонта в Южной Дакоте. В данном проекте меня привлекало то, что я вряд ли причиню какой-либо вред этим животным, ибо они не просто мертвые, но ископаемые. Увы, этот проект тоже не испытывал недостатка в добровольцах.
      И кто бы мог подумать, что желающих заделаться волонтерами так много?
      Еще составляя график предполагаемой общественно полезной деятельности, я попыталась разъяснить суть происходящего своим родителям. Их реакция не стала для меня неожиданностью.
      – Как же ты собираешься на этом заработать? – поинтересовался дедушка Джулиус.
      – Надеюсь, ты не станешь лазать по крышам? – задала вопрос бабушка Ханни.
      Бабушка Руфь к этому времени была уже в таком скверном состоянии, что не могла взять в толк, о чем я говорю. Поэтому только попросила:
      – Привези мне шоколада.
      Родители, уже привыкшие к моим закидонам, сказали то же, что и всегда: «Замечательно, детка!» – но прозвучало это так, словно они лишь на мгновение вынырнули на поверхность глотнуть воздуха и вновь погрузились в свадебные приготовления. Сестра и ее будущий муж тоже выразили энтузиазм, но и у них хватало забот, главной из которых на тот момент было заставить маму вычеркнуть из списка приглашенных ее пятиюродных кузин.
      И вот, изучив сотни добровольческих миссий и исключив все, где требовалось чистить клетки с грызунами, говорить по-польски и применять местное и общее обезболивание, я составила себе расписание.
      Первым пунктом назначения стал Фэрбенкс на Аляске, где мне предстояло участвовать в шестидневном двухсотшестидесятисемимильном «Лунном рывке» – самом продолжительном заезде на инвалидных колясках в мире. Моя задача состояла в том, чтобы ехать в машине сопровождения за одним из спортсменов, приноравливаясь к темпу его движения и следя за тем, чтобы он ни с кем не столкнулся. Как поклонница всех спортивных соревнований, я с энтузиазмом ожидала этой поездки, хотя письмо, присланное мне организаторами, несколько меня смутило. «Вы несете ответственность за безопасность вашего спортсмена, – говорилось в письме, – и за сохранность средства передвижения». Поскольку мое знакомство со средствами передвижения было весьма драматичным – так, я. дважды пыталась выехать с бензозаправки, не вынув из бензобака шланг, и трижды, ставя в гараж свой джип, шваркнула бортом о стену, – сочетание в одном предложении слов «ответственность», «сохранность» и «средство передвижения» заставило меня призадуматься.
      Но я не унывала. Отправляясь на первое боевое задание, я чувствовала, что жизнь обретает новый смысл.

      Иногда легко решить, что полезно, а что – нет. Писать статьи на тему «Одолеем целлюлит» не очень полезно.
      Напоминания дедушки и бабушки о том, что я до сих пор не замужем, – совсем не полезны.
      Следить, чтобы спортсмен-инвалид не попал под колеса, – полезно.
      Доверить спортсмену-инвалиду поменять вам спустившую шину – крайне бесполезно.
      Вы, наверное, догадались, что мое вступление на стезю волонтерства не обернулось грандиозным триумфом. С одной стороны, я сумела-таки довести доверенного мне спортсмена до финиша целым и невредимым, с честью исполнив первую из возложенных на меня обязанностей. Не так благополучно обошлось дело с сохранностью предоставленной мне устроителями заезда «Дэу» – «Леганзы». В свою защиту скажу одно: если совсем без пострадавших было не обойтись, не лучше ли, что пострадала машина?
      Все шло хорошо, пока однажды утром, за двадцать минут до начала намеченного на сегодня заезда, я не обнаружила, что задняя шина моей «леганзы» сдулась.
      He имея представления о том, как меняют колеса, я стояла и смотрела, не веря своим глазам. Через несколько минут один из участников заезда, молодой блондин, подкатил ко мне и оценил ситуацию. Посмотрев на меня, потом на шину, потом снова на меня, он покачал головой и сказал: «Не хочется мне слезать, заменять эту штуковину» – и тут же это сделал. Я с удовольствием описала бы вам эту сцену, но была так потрясена, что могла только стоять в сторонке и снова и снова Завязывать шнурки на ботинках.
      Я могла бы рассказать и о штрафе за превышение скорости, о легком столкновении с «домом на колесах» и о том случае, когда не уследила, и кресло Майка выкатилось на встречную полосу в центре Анкориджа. Но зачем унижаться, если Майк, как я уже сообщила, добрался до финиша целым и невредимым? Я приехала на Аляску, готовая обрести новую ипостась – Приносящей Пользу Женщины, женщины, стремящейся подчинить себе обстоятельства, почувствовать новизну бытия. Но к концу заезда я поняла, что мне следует заново оценить свой потенциал. Я осознала это во время церемонии награждения, когда глава оргкомитета, распределив несколько тысяч долларов между победителями, объявил, что есть еще один приз.
      – А это, – сказал он, поднимая над головой сине-желтую консервную банку, – мы присудили волонтеру, более всех заслужившему то, что мы ему сейчас дарим. Доброволец Сюзанна Шлосберг, поднимитесь и примите свой колбасный фарш.
      Да, я выиграла 350 граммов нелепейшего продукта в истории мясной индустрии, присуждаемых, как объяснил руководитель, тому волонтеру, который лучше всех сумеет потешить остальных участников заезда. Идя к сцене за банкой с загадочным продуктом из свинины – наблюдающие за этим пятьдесят моих товарищей явно были удивлены меньше меня, – я чувствовала, что исполнила свой долг. Вот иду я – я, впервые решившая потрудиться на благо общества, – и принесенную мною – пусть даже непреднамеренно – пользу уже оценили.
      Хорошее начало радовало, но, возвращаясь с Аляски домой, в Лос-Анджелес, я уже знала, что мне недолго суждено купаться в лучах славы. На очереди была Папуа – Новая Гвинея, тропическое островное государство к северу от Австралии, где мне вместе с другими волонтерами предстояло строить Образцовое Жилище под эгидой благотворительной организации «Наш общий дом». Ползти на машине со скоростью 15 миль в час – это одно, а управляться с взаправдашним молотком – совсем другое. Если я не умею поменять колесо, удастся ли мне построить дом?
      Выяснилось, однако, что мне повезло с напарниками. Группа наша, сплошь женская, демонстрировала такие способности к строительству, что их хватило бы, пожалуй, только на собирание детской пирамидки. Все это очень понравилось жителям деревеньки Сиси, где мы подвизались. Хотя все время нашего пребывания в их деревне они относились к нам очень гостеприимно – щедро кормили, приглашали посетить местную церковь, а в обеденный перерыв пели под гитару национальные песни, я не могла избавиться от ощущения, что они постоянно задаются вопросом: «Кто вы, черт возьми, такие и какого хрена вам тут нужно?»
      Я сказала о своих сомнениях руководительнице нашей группы, Дженни, но она и ухом не повела. Ответила, что намеренно не стала набирать в группу мужчин, поскольку они обычно похваляются своим мастерством и не допускают к работе женщин. Это меня не убедило; я заподозрила: главная причина в том, что присутствие мужчин повысило бы производительность труда нашей группы, и Дженни устыдилась бы и работала, а не слонялась вокруг, фотографируя малолетних папуасов.
      К счастью, наш прораб Каймо обладал ангельским терпением. Хотя от него не укрылось, что наша группа лишь замедляет строительный процесс, он велел мужчинам подносить и устанавливать бревна и доски, а нам предоставил пилить и забивать гвозди. Джеффри, деревенский житель, который должен был подавать мне доски, казалось, получал от сего мероприятия большое удовольствие. Когда я терзала очередной гвоздь, он хекал, брал у меня молоток, распрямлял искалеченный гвоздь, одним ударом вгонял его по самую шляпку, передавал мне молоток, и мучительный процесс возобновлялся.
      Деревенским женщинам так нравилась наша группа, что когда они не готовили сладкий картофель и не мыли свои горшки и сковородки, то вставали по периметру стройплощадки и глазели на нас с тем же нетерпеливым любопытством, с каким американские телезрители смотрят последнюю серию излюбленного реалити-шоу. Одну женщину так возмутила моя бестолковость, что она выхватила у меня молоток и собственноручно вколотила злополучный гвоздь. Собравшиеся вокруг семилетние карапузы чуть не померли со смеху.
      В течение нескольких дней я изо всех сил старалась приноровиться к инструменту, чтобы у деревенских жителей не сложилось впечатление, будто все американки – беспомощные идиотки, и в конце концов научилась работать молотком так, что это уже не вызывало ни смеха, ни жалости. Однако ощущение, что без нашей группы дом построили бы куда быстрее, не покидало меня. Конечно, представители «Нашего общего дома» не требовали от нас клятвы Гиппократа, но разве первое из правил волонтера не гласило: «Не навреди»? Я снова поделилась своими опасениями с Дженни.
      – Ничего ты не понимаешь, – ответила она. И объяснила, что одно наше присутствие на площадке имело для продвижения строительства колоссальное значение. Конечно, местные мужчины – куда более умелые строители, но если бы не наша группа, придававшая происходящему особую пикантность, они скорее всего вообще не пожелали бы являться на работу.
      – Значит, наша роль примерно та же, что у манекенщиц на автосалоне? – спросила я.
      – Можно и так сказать, – ответила она.
      Это потрясающее открытие – что наша вопиющая никчемность, оказывается, приносила пользу – на время выбило меня из колеи. Если бы в агитационной брошюре упоминалось о. том, что «участникам проекта надлежит всячески проявлять отсутствие строительных навыков, дабы у строителей-мужчин появился стимул к работе», я, наверное, не предложила бы свои услуги. Но затем я почувствовала, что все идет как надо. Точно так же, как на Аляске, я, сама того не желая, давала людям возможность посмеяться и расслабиться. Ведь это не худшее из того, чем занимаются волонтеры, верно?
      – Был во всем этом и еще один плюс. Однажды, во время короткого обеденного перерыва, когда я пыталась отогнать от себя москитов, мне вдруг пришло в голову, что я совершенно потеряла хвост темной полосы. Дома я, бывало, проводила целые часы, пытаясь постигнуть премудрость сайта match. com. Сейчас же меня занимало то, как научиться пользоваться ножовкой, и еще – сложный шестиступенчатый процесс использования кишащей пчелами выгребной ямы, служившей нам уборной (Шаг пятый: задрать на голову приличествующую деревенскому этикету длиннющую юбку и сказать: «Ну, Сюзанна, три-четыре!», а уже потом расставить ноги.) Перспектива явиться на свадьбу сестры без надлежащего сопровождения теперь интересовала меня меньше всего.
      На случай, если вы вдруг об этом подумали, скажу прямо: ни одна из моих добровольческих миссий не дала мне даже надежды на скорое окончание темной полосы. Экспедиция в Сиси состояла из весьма посредственных представителей сильной половины человечества, а уж про остальные мои поездки нечего и говорить. Все волонтеры-мужчины, с которыми мне приходилось сталкиваться, были либо задохлые пенсионеры, либо прыщавые юнцы. Подумав, я поняла, что в этом нет ничего удивительного. Люди, имеющие работу, кредитные обязательства и маленьких детей, не станут тратить время и деньги, чтобы рыть колодцы в Камеруне. Как ни странно, то, что среди волонтеров не оказалось подходящих мужчин, подействовало на меня успокаивающе. По крайней мере я убедилась, что не потратила годы на поиски в «не тех» местах. Настоящий мужчина – не обязательно записной филантроп, и наоборот.
      После первых двух поездок я сообразила, что моя исходная цель – восполнить отсутствие личной жизни – далека от осуществления. Конечно, я пару раз, сама того не желая, сделала жизнь других людей веселее, но для того, чтобы моя собственная жизнь обрела новый смысл, этого было недостаточно. С другой стороны, в чем-то моя миссия обернулась настоящей удачей. Я случайно нашла способ отстраниться от овладевшей моим семейством свадебной эйфории. Бывая наездами на семейных посиделках, я рассказывала всем желающим о своих злоключениях, но стоило разговору перескочить на обсуждение свадебной видеосъемки или ассортимента закусок, как я с полным на то правом заявляла: «Мне пора. Спешу творить добро».
      И лучше бы мне было убраться на время из города, но после поездки в Папуа – Новую Гвинею в моем расписании оказался пробел, и в кафе «Старбакс» состоялось одно из неприятнейших пробных свиданий. Джастин работал дизайнером, его улыбка показалась мне достойной того, чтобы задействовать примерно 63 процента обаяния. Затем состоялся следующий разговор:
      Джастин. Любите ли вы готовить, возиться в саду?
      Я. Ну, по правде говоря, я и растения – понятия взаимоисключающие, а что до кухни, то там я нашла общий язык только с тостером и блендером. Зато видели бы вы, как я управляюсь с блендером!
      Джастин (глупо ухмыляясь). А как по-вашему, не пора ли вам поближе познакомиться с домашним хозяйством?
      Я. А вам не кажется, что вам пора поближе познакомиться с таким понятием, как вежливость? (Если честно, это я все-таки не сказала.)
      Более нелепой траты времени я и не представляла. Не представляла потому, что еще не знала, чем обернется следующая моя поездка. Эти две недели заставили меня подумать, что, возможно, есть кое-что и похуже, чем дурацкие свидания наобум и отсутствие секса.
      На этот раз я направлялась в штат Вашингтон, в научно-исследовательский институт, занимающийся изучением повадок шимпанзе. Там я: 1) два дня просматривала слайды и видеозаписи, чтобы научиться отличать друг от друга пятерых шимпанзе; 2) два дня изучала замысловатый код, разработанный специально для регистрации всего, что делают шимпанзе; 3) пять дней наблюдала, как шимпанзе в окружении таких забавных вещиц, как сумочки, расчески, маски и экземпляры журнала «Вог», не делали абсолютно ничего.
      Я до сих пор не знаю, может, шимпанзе задумали именно во время приезда моей группы отмечать шабат или они прослышали о наших оценках за тесты по их обезьяньему коду и решили, что минимум активности – это все, что мы способны зафиксировать. К концу моего пребывания в гостях у шимпанзе это стало мне уже вполне безразлично. Я умирала от скуки, и на сей раз свою функцию затейника возложила на другого волонтера, Колина, седовласого британского полицейского, коему было глубоко наплевать и на шимпанзе, и на штат Вашингтон. Поехал он с единственной целью – угодить жене Маргарет, о которой в порыве восторга отзывался так: «змейка моя гремучая», «ледышка моя ненаглядная».
      «Выбирать не приходилось, – сказал мне Колин, – если б я не поехал, она со мной развелась бы».
      Я подумала, что это ужасно мило.
      Колин постоянно радовал меня, изображая на все лады страшные муки. Он делал вид, будто ему приставили к виску пистолет, притворялся, что хочет перочинным ножиком порезать себе вены, громко всхрапывал и говорил: «Думаю, пора мне пощекотать себя булавкой».
      Во всем остальном наблюдения за шимпанзе так невыносимо отупляли, что однажды я с ужасом осознала: мне хочется позвонить сестре и спросить ее, выбрала ли она в конце концов ароматизатор для свадебного торта. Не раз приходило мне на ум, что можно просто взять и уехать, но то же упорство, с каким я отправилась в последний свой «Тур смерти», заставило меня продержаться до конца. Будь на моем месте Ницше, он, наверное, сказал бы, что если скука не убивает, она закаляет. Благодаря шимпанзе я поняла, как прекрасна моя жизнь в Лос-Анджелесе, пусть даже и без секса. Но не могла же я прервать свою непостижимую миссию на такой мрачной ноте и тем более не могла отказаться от концепции, на разработку которой потратила столько времени. Если моя сестра собирается выйти замуж и вечно благоденствовать, то я по крайней мере докажу, что полезна. И вот, после еще нескольких неудачных пробных свиданий, я с новыми силами включилась в общественно полезную деятельность. На этот раз я поехала в китайский Сиань – город с населением в шесть миллионов человек и таким плотным смогом, что его, казалось, можно было намазывать на хлеб.
      Задача моя состояла в том, чтобы научить английской разговорной речи интернатских детишек; как выяснилось, они не знали по-английски ни одного слова. Встретившись с учителями, которые с трудом произносили «здравствуйте», я смекнула, что все наши «разговоры» с учениками будут напоминать разгадывание ребусов. Чего стоило только предупреждение на воротах школы: «Посторонним вход воспрещен».
      Первые несколько дней оказались крайне непродуктивны, но я чувствовала, что часть вины лежит на моих коллегах – двух удалившихся на покой пасторах, которых звали Фред и Уолтер: они желали одного – утвердиться в собственном превосходстве.
      – Я учитель Сью, – сообщила я в первый день улыбающимся шестиклассникам, рассудив, что «Сюзанна» превысит их артикуляционные возможности, – я из Америки.
      – Я учитель Фред. Живу в Сан-Диего. Это в Калифорнии, на Западном побережье Соединенных Штатов. Что вы знаете о Сан-Диего? О том, какой там океанариум? А зоопарк? Вы хоть раз видели, как играют наши «Чарджеры»?
      И он запустил через всю комнату воображаемый мяч.
      Одиннадцатилетки разом повернули головы, затем завороженно уставились на него. Фред продолжал расписывать прелести жизни в Южной Калифорнии.
      В другой раз я вела занятие вместе с Уолтером.
      – Меня зовут Уолтер Раув, – сказал он. – Вы можете подумать, что это произносится как «Рауф», звук «ф», как в слове «филин». Но на самом деле это произносится как «Раув», как «выхухоль». Ну что, если вы теперь увидите фамилию «Раув», как будете ее выговаривать?
      Чтобы предотвратить неловкое молчание, я схватила привезенную из дому книжку-раскраску и попыталась заняться цветами.
      – Это красное пальто, – объявила я, – это зеленая рубашка.
      Уолтер застонал и, повернувшись ко мне, прошептал:
      – Вы не могли хотя бы найти рубашку в яркую клетку? Давайте научим их слову «шотландка»!
      Все сорок пять минут, пока автобус шел от школы до гостиницы, я мучилась тем, как мало пользы мы приносим нашим ученикам; казалось, они в любой момент могли впасть в кому. Но Фреда и Уолтера занимало лишь то, какое счастье для детишек знакомство с нами. «Они, наверное, никогда раньше не видели американцев, – сказал Фред. – Это для них уникальный шанс!»! Ко второй неделе я избавилась от дуэта, тормозящего педагогический процесс, и стала вести занятия самостоятельно. Я по-прежнему хотела приносить пользу, особенно после того, как увидела британские хрестоматии шестидесятых годов, предлагавшиеся моим ученикам в качестве учебного пособия. Я и не осознавала всего драматизма жизни китайцев, пока не узнала, что двенадцатилетним детишкам приходится читать следующее: «У мистера Скотта есть гараж в Силбери, и он только что купил гараж в Пинхерсте. Пинхерст находится всего в пяти милях от Силбери, но у мистера Скотта нет в гараже телефона, поэтому он приобрел двенадцать голубей. Вчера голубь доставил из Пинхерста в Силбери первую депешу». Поняв, как трудно в такой ситуации моим ученикам, я напрягала мозги. Однажды я применила находку дня: скороговорки, целью которых было научить китайчат выговаривать «р» – звук, дававшийся им с особым трудом. Я написала на доске: «Марта и Артур пошли в театр в три тридцать в четверг». Затем повернулась к классу и взмахнула руками, как заправский дирижер. В радостном единении класс произнес: «Малса и Алса пасли в тятл в тлитлидцать в сетвелг».
      Сработало! Впервые китайчата не смотрели тупо в парту, не болтали друг с другом. Они так и засветились улыбками! Когда я изобразила, как расстроена их ошибками, они развеселились еще больше.
      – Нет, не «сетвелг»! – сказала я, прикрывая руками уши. – Это «ч». «Ч» и «р» – «четверг»!
      Затем я прошлась по комнате и потребовала, чтобы ученики приставили кончик языка к альвеолам и выговорили «ррр».
      Ну конечно! И как я не подумала об этом раньше! Ведь уже установлено, что пользу я приношу, только развлекая аудиторию, и сейчас это могло сработать мне на руку.
      Следующие несколько дней мои уроки строились на одних скороговорках. Мой величайший вклад в воспитание молодого поколения Китая состоял в скороговорке, придуманной мной во время обеденного перерыва за чтением журнала «Гламур». В классе я подняла журнал повыше, показала на стройную блондинку на обложке и сказала:
      – Кортни Торн-Смит – знаменитая американская актриса! – Потом я показала туда, где заканчивалась ее мини-юбка, и написала на доске: «У Кортни Торн-Смит стройные бедра».
      Ученики радостно прокричали скороговорку; казалось, рты у них набиты кашей. Но мой самый любимый ученик, маленький серьезный мальчик, который восемь дней подряд приходил в одном и том же коричневом с бежевым свитере, старался изо всех сил. Трепеща ресницами и нахмурив брови, словно делал мысленные подсчеты, он подобрался к совершенству ближе, чем все остальные, включая своего преподавателя, посвятившего изучению английского языка двадцать лет.
      – У Кортни Торн-Смит стройные бедла, – тихонько выговорил он.
      – Молодец! – воскликнула я. – Великолепно!
      Через несколько дней я провела свое последнее занятие, и когда класс опустел, мой маленький дружок постоял тихонько, подождал, пока я закончу собирать сумку, и, не говоря ни слова, прошел за мной три лестничных марша. Когда я собиралась выйти из здания, он коснулся моей ноги и, убедившись, что я заметила, как правильно он приставляет кончик языка к альвеолам, выговорил: «Доброго пути, учитель!»
      Вернувшись домой, я почувствовала, что теперь уже хорошо знаю, в чем смысл волонтерства, и решила действовать самостоятельно. Не желая больше ездить с группой, я разместила в Интернете объявление, что намереваюсь приносить пользу и отправлюсь в любой уголок Соединенных Штатов, где мне дадут такую возможность (у меня все еще оставалось очень много бесплатных полетов). Я вежливо отвергла предложение юриста из Виргинии, просившего меня найти ему работу, равно как и предложение женщины из Аризоны, желавшей, чтобы я помогла ей собрать миллион подписей против жестокого обращения с животными в Корее. Но я не могла не откликнуться на просьбу Бекки Тегелер, учительницы начальной школы из Небраски.
      «Приезжайте к нам на неделю, – писала Бекки, – вы поможете маленьким писателям, которые пока еще не в ладах с орфографией, познакомитесь с одаренными детишками, которые так легко устают и отвлекаются… Вы на собственном опыте убедитесь, какая у нас в Небраске бедность и как мало желающих нам помочь. Здесь вы принесете больше пользы, чем где-либо еще в этой стране».
      Зная, что дети находят меня по меньшей мере забавной, я через несколько недель отправилась в начальную школу города Линкольн, чтобы вести там правописание, развлекать детей на переменках и вообще служить дополнительным наглядным пособием. Я догадалась: мисс Тегелер заранее предупредила своих учеников, чтобы при моем появлении они изобразили неимоверный восторг. Однако они не понимали, с какой стати тетенька, которая даже не учительница, прилетела из Калифорнии в Небраску и взялась помогать им правильно расставлять запятые.
      Большинство мальчиков меня так и не признали, но девочки быстро, перестали стесняться и вроде бы прониклись ко мне доверием. Они даже признались, что не ожидали от моего приезда ничего хорошего.
      – Я думала, вы такая старая тетенька, вроде тех, что всегда ходят в церковь, – сказала Жасмин.
      – Не обижайтесь, – вставила обожающая посплетничать Мэри, – но я представляла вас самим совершенством.
      «Не обижайтесь» было принято. Вскоре я смекнула, что это любимое выражение Мэри. Еще она сказала мне: «Не обижайтесь, но ваша серая футболка такая некрасивая» и «Не обижайтесь, но волосы у вас что-то уж слишком тонкие».
      Очень скоро девочки стали ходить за мной по пятам, словно меня медом намазали. Салли, девочка с косичками, вцеплялась в мою правую ногу. Кэтлин, одна из самых застенчивых девочек, тискала мою руку, а Кайша, самая высокая в классе, обнимала меня за плечи. И все они страстно интересовались моей жизнью.
      – Вы хоть немножечко замужем? – как-то спросила меня Жасмин.
      – Нет, – ответила я, – нисколечко.
      Жасмин оказалась милосерднее моих бабок и чокнутой Уилли из невадского казино. Она не выразила никакого беспокойства по поводу моего положения, а просто пожала плечами и переключилась на вопросы другого рода – ее интересовали имена всех шимпанзе, с которыми я познакомилась в исследовательском институте. Я не уверена, что Жасмин поняла, почему я обняла ее, но она обняла меня в ответ.
      К концу недели ученики мисс Тегелер вошли в мое сердце, и мне захотелось, чтобы после моего отъезда они еще долго не забывали меня. В десять утра работник школьной столовой объявил, что сегодня на обед подадут два блюда: куриные наггетсы и «сложенки». При одном упоминании о «сложенках» ученики мисс Тегелер взвыли, будто им предложили отведать вареные глазные яблоки.
      «Сложенкой» называли сложенный вдвое кусок пиццы – что-то вроде запеканки, только меньше, жестче и «пахнючей». Ученики истошно ненавидели «сложенки», поэтому, когда еще не было известно, что они появятся в меню, меня предупредили: это «гадость несусветная». Даже один из учителей сказал, что, по словам учеников, в «сложенках» попадаются дохлые насекомые. Он говорил об этом таким тоном, каким тележурналисты рассказывают о свидетельствах появления НЛО – что-то вроде «Знаете, может статься, эти люди не совсем чокнутые».
      Когда ученики разобрались с меню и в один голос потребовали, чтобы им дали наггетсы, я, желая подогреть тревожное ожидание, объявила, что приму решение во время обеда, когда сама осмотрю и понюхаю «сложенку». И я действительно собиралась это сделать, потому что – по самонадеянности или из самоуничижения? – хотела остаться в памяти учеников как Леди, Которая Съела «Сложенку».
      За обедом мне повезло: я оказалась за одним столиком с шестью девочками, среди которых были Жасмин и Мэри. Когда дошла очередь до нас, девочки схватили наггетсы и воззрились на меня, ожидая моего решения. Признаюсь, «сложенка» и в самом деле попахивала, но это не остановило меня. Когда я сказала, что скорее всего возьму себе «сложенку», вокруг поднялась паника.
      – Ох, боженька, она такая мерзкая! – подпрыгивая на одном месте, повизгивала Мэри. – Один раз там было целых пять мух!
      Изумленные, они смотрели, как я откусываю кусочек «сложенки».
      Прежде чем поведать о своих ощущениях, я должна рассказать, что уже имела опыт привыкания к столовской пище. В то время как мои подруги уже после второго курса начинали питаться дома, я все пять лет ходила в институтскую столовую. Даже самое неприглядное блюдо во всем меню – прорезиненный гамбургер, подававшийся к обеду каждую субботу, превосходил все, что готовила моя мама.
      Но даже человек с куда более чувствительными вкусовыми сосочками вряд ли назвал бы «сложенку» этаким кулинарным Франкенштейном, как были убеждены все вокруг. Конечно, она уже совсем остыла, и прожевать ее было не так легко, и в начинку добавили слишком много сахара, но мух – ни живых, ни дохлых – я так и не видела и вопреки предсказаниям девочек не ощутила рвотных позывов. Но девочкам я всего этого не сказала: в конце концов, мне ведь хотелось выглядеть героиней.
      Когда я доела последний кусочек, Мэри сдавленно взвизгнула: «Она это сделала! Она съела «сложенку»!»
      Девочек, восхищенных моей храбростью, поразило, что я не умерла долгой и мучительной смертью, и они целый день ни о чем другом и не говорили.
      За несколько минут до конца занятий мисс Тегелер собрала класс, чтобы все попрощались со мной. Я воспользовалась возможностью и попросила детей оценить принесенную мной пользу по десятибалльной шкале. Сначала все закричали: «Десять!» – явно желая получить одобрение мисс Тегелер. Но когда я возразила, что не заслуживаю такой оценки, рейтинг начал падать.
      Мэри снизила свою оценку с десяти до восьми с половиной. «Не обижайтесь, – сказала она, – но от вас просто была, типа, польза».
      И она справедливо оценила не только меня и мое пребывание в начальной школе Линкольна, но и всю мою непостижимую миссию.

      Вы, наверное, стесняетесь спросить, но я не сомневаюсь, что вам интересно, каково это, когда почти тысячу дней нет секса. Я вполне понимаю и извиняю ваше любопытство и сейчас попытаюсь удовлетворить его.
      Шесть, если не все семь, дней в неделю вы думаете о сексе (на седьмой ощущения притупляются, потому что вы проводите его в доме для престарелых, где живут ваши бабушка и дедушка и где нет ни одного пансионера моложе восьмидесяти лет). Порой вы ловите себя на мыслях если не криминальных, то по крайней мере абсолютно неприличных. Вот, например, вы поднимаете штангу в спортзале и тут замечаете рослого, широкоплечего, узкобедрого парня, делающего отжимания. «Хмм… классная попка у этого парня», – думаете вы и лишь потом осознаете, что в придачу к классной попке у парнишки, вероятно, есть домашнее задание по химии, ибо на вид ему лет шестнадцать-семнадцать.
      В такой ситуации в воображаемом сексе нет ничего неестественного, и здесь я в отличие от волонтерства настоящий профи. А вот странность: хотя в воображении вы можете заняться сексом с кем угодно, но вдруг ловите себя на том, что представляете секс с парнями, которые вам не слишком нравятся, и даже с теми, которые не нравятся вовсе. Тут, к своему ужасу, вы осознаете, что ваше воображение делает то, чего вы поклялись никогда не делать, – остепеняется.
      Есть и другая странность: вы всеми фибрами души и тела жаждете секса, но не можете вспомнить ощущения, испытанные вами. Вот также, например, отведав раз превосходное тирамису, вы помните, что это произошло летом в Тоскане, но какой именно вкус у этого тирамису, вам не вспомнить даже под страхом смертной казни. Вам, конечно, очень нравился секс – иначе с чего бы вы так желали его сейчас?
      Иногда вы боитесь, что уже разучились заниматься сексом. Что, если вы, подобно машине, которую несколько лет никто не заводил, обретя наконец желаемое, просто не сможете завестись? Когда я поделилась своими опасениями с друзьями, они отделались от меня сентенциями типа: «Да брось, ты знаешь, что делать. Это так же просто, как ездить на велосипеде!» Но такая аналогия не успокоила меня. Однажды я долго не садилась на велосипед и разучилась тормозить, в результате чего врезалась в светофор и заработала травму; о ней скажу только то, что мне пришлось наведаться к гинекологу.
      По уши погрязнув в лишенной секса темной полосе, вы просто не способны проявлять снисходительность к людям, чья эпопея по грандиозности уступает вашей. Однажды, просматривая какой-то журнальчик, я наткнулась на статейку под названием «Можете ли вы прожить без секса сорок дней?». Подзаголовок гласил: «Способны ли вы прожить без секса день? Неделю? Месяц? Мы попросили пять женщин собрать всю силу воли, дать временную отставку своим женихам и на сорок дней принять обет безбрачия». Сорок дней! Какая выдержка! Какая жертва! Какая решимость! В следующем месяце им стоит поместить статью на тему «Можете ли вы прожить без шопинга двадцать минут?».
      Когда у вас так давно нет секса, вы начинаете ужасно грубо вести себя с теми подругами, которые жалуются, что их парень недостаточно внимателен, или не слишком верен им, или только и думает о мощности колонок своей супер-пупер стереосистемы. Даже зная, что все это не сравнится с вашим несчастьем, вы ненавидите себя за ответ: «Да, но пенис-то у него на месте?»
      Еще труднее выносить подруг замужних, сетующих на то, что у них «никогда» не бывает секса, причем под «никогда» они понимают: 1) не так часто, как они хотели бы; 2) не так часто, как до свадьбы; 3) не так часто, как, по их мнению, у их незамужних подруг. И это отнюдь не значит никогда в истинном смысле слова. Особенно часто можно услышать такую жалобу от супружеских пар с детьми. Но, сделав простейшие подсчеты, легко убедиться, что даже паре с восьмимесячным ребенком далеко до моего шестисотдневного рубежа. Да и сами по себе подсчеты означают, что вы достигли очередной отметки на шкале умения превзойти других, не занимаясь сексом.
      К счастью, моя непостижимая миссия не позволила мне зациклиться на отсутствии секса. Не побоюсь признаться: мой труд на благо общества принес больше всего блага мне, и не в том согревающем душу волонтера смысле, о котором пишут в книжках – типа «вы получаете больше, чем даете», – но в том, что целых шесть месяцев я не думала о себе как о кандидате в чемпионы мира по половому воздержанию. То, что моя непостижимая миссия была всего лишь бегством от одиночества и предсвадебных приготовлений моей сестры, не приходило мне в голову, пока одна знакомая, не знающая о темной полосе, не спросила: «А чем вы собираетесь заняться теперь, когда вы дома? Здесь, в Лос-Анджелесе, для волонтера масса возможностей!» Должно быть, у меня округлились глаза. Вопрос был невероятно прост, нос тех пор как я вернулась домой, чтобы дожидаться свадьбы сестры, мне и в голову не приходило продолжить мою миссию.
      – Неужели я и вправду потратила полгода и проделала двести тысяч бесплатных миль только на то, чтобы не участвовать в подготовке к свадьбе Джен? – спросила я Нэнси.
      – А ты только сейчас это поняла? – отозвалась она. – Прекрасный план, совсем как у польских евреев, когда они во время войны прятались от нацистов в каменоломнях.
      Но как бы ни был прекрасен мой план, он мог принести лишь временное избавление, и с окончанием миссии я осознала, что ни на дюйм не сдвинулась с мертвой точки. Если не считать нескольких пробных свиданий в кафе «Старбакс» в перерывах между поездками, я не сделала ничего, чтобы найти себе компаньона, с которым было бы не стыдно пойти на свадьбу сестры.
      Сейчас, когда до свадьбы оставалось несколько недель, подготовка к свадебному банкету вступила в стадию повальной истерии. Поводом для истерии было неимоверное количество приглашенных. Банкетный зал отеля оказался для них слишком мал.
      – Почему бы вам не транслировать свадьбу в вестибюле? – предложила я, выразив готовность уступить свое место в зале и смотреть свадьбу по телевизору.
      Никто меня не поддержал.
      Но несмотря на все трудности, мама все же держала свободное место на случай, если я приду не одна.
      «Дай мне знать, если захочешь кого-нибудь привести», – повторяла она.
      Я знала, что, если хочу найти партнера, мне надо поторапливаться. И тут, как раз вовремя, подоспела моя подруга: она рассказала мне о новом слове в деле сватовства – так называемых блиц-знакомствах. И добавила; это именно то, что мне нужно.
      Суть нововведения состояла в следующем: четырнадцать человек – семь мужчин, семь женщин, все одинокие, все примерно одного возраста – встречаются в кафе «Старбакс», и организаторы сводят их друг с другом. На каждого из потенциальных партнеров дается по восемь минут, потом звонит колокольчик, и мужчина перемещается за следующий столик. Затем вы заполняете анкету, где напротив каждого имени ставите «да» или «нет». Если оценки совпадут, организаторы известят вас.
      Найдя в Интернете сайт «блиц-знакомств», я узнала, что сие мероприятие имеет целью устройство еврейских браков и к участию в нем допускаются только евреи. Это было неплохо, но больше всего мне нравилась компактность предприятия. Время, стоимость, минимум затрачиваемых усилий – все это устраивало меня. Во-первых, очень мала вероятность того, что за восемь минут темы для разговора иссякнут. Во-вторых, вся беседа окажется короче, чем затянувшееся неловкое прощание, которым обычно заканчивались мои пробные свидания. (Здесь же меня выручал звонок колокольчика – что может быть проще?) Вступительный взнос составлял всего пятнадцать долларов – куда меньше, чем стоимость семи фрапуччино. К тому же устроители «блиц-знакомств» брали на себя весь поисковый процесс, всегда отнимавший время. Кто знает, может, действительно проще всего найти жениха, оказавшись в одной комнате с семью незнакомцами. Что, если Его Величество Случай поможет там, где бессильны научные расчеты?
      Нэнси была, мягко говоря, не в восторге. «Ведь это же цинично, – сказала она. – Как можно оценить человека за восемь минут?»
      Я подумала о том, скольких парней я оценила за восемь секунд, и решила, что восьми минут мне более чем достаточно – если даже я не почувствую искорку, то уж наверняка решу, есть ли у нас с ним хоть небольшой шанс. Если мои «кофейные встречи» были пробными свиданиями, то эти – предпробными. Правда, для того, чтобы за восемь минут определить хотя бы возможность искорки, я должна прийти на это свидание подготовленная, задавать точные вопросы – испытующие, но не докучливые, незамысловатые, но и не глупые, конкретные, но не сухие. Как обычно, я обратилась за помощью к друзьям, сомневаясь, впрочем, что они восприняли мою просьбу всерьез.
      Так, один из предложенных вопросов был: «Вы не наркоман?»
      Были и такие:
      «Сколько участников в «Кингстон-трио»?
      «Когда вы в последний раз заглядывали в пип-шоу?»
      «Смогли бы вы сегодня же пойти ко мне домой и познакомиться с моими родителями? Думаю, моей бабушке вы понравитесь».
      «Сколько раз в неделю вы смотрите «Закон и порядок»? Кто из помощников прокурора ваш любимый персонаж и почему? Если бы вам предстояло отправиться на необитаемый остров и вы могли взять с собой только один «сезон» «Закона и порядка», что бы это был за сезон?» (Требовалось перечислить актерский состав, а не год.)
      Стало очевидно, что подбирать вопросы мне придется самой. В конце концов я остановилась на шести. На мой взгляд, они могли выявить интересы и увлечения мужчины. С листком в кармане я приехала в кафе «Старбаке»; его зарезервировали специально для нашей группы, поэтому в нем было сейчас необычайно тихо. Мы смущенно переминались с ноги на ногу, держа в руках кофейные чашки и косясь друг на друга. Мы отчетливо сознавали, что участвуем в необычном социальном эксперименте, но решались сказать друг другу только одно: «Как вы узнали об этом мероприятии?» Поскольку по плану каждый из нас получал на беседу с партнером по восемь минут, все разговоры вне этих рамок предположительно приносили дополнительные преимущества, и – по крайней мере так я сейчас думаю – каждый боялся, что его обвинят в нечестности. Оглядев всех семерых участников, я никем из них особенно не заинтересовалась, но не стала делать преждевременных выводов.
      Дирижировал происходящим бодренький раввин; на вид он выглядел не намного старше участников (членам нашей группы было от двадцати пяти до тридцати пяти лет), но явно считал себя этаким брачным гуру. По моему мнению, вся его самоуверенность основывалась на том, что он нашел свою вторую половину, а мы – нет. Он разъяснил правила и сказал, что мы можем задавать собеседнику любые вопросы, кроме двух: 1) где он живет; 2) кто он по профессии. Это, как сказал он, нужно для того, чтобы оградить себя от опрометчивых суждений, основанных на «предубеждениях». Без первого вопроса я бы вполне обошлась (хотя ответы «у мамы» или «в гостинице» настораживают). Однако я не понимала, почему выбор профессии отнесли к разряду предубеждений.
      И вот примерно как проходил вечер.
 
      Соискатель номер 1 – МИТЧ
      Отличительные особенности: невероятно похож на Дэнни Бонадуче в последних сериях «Семьи Патридж».
      Я. Что вы предпочитаете делать по субботам?
      С-1. В каком смысле?
      Я. Ну, если бы вы могли провести субботу как вам хочется, что бы вы сделали?
      С-1. Я по субботам работаю.
      Я. Да, но я имею в виду в идеале, если бы вы не работали в субботу, как провели бы ближайшую?
      С-1. Ну, мне хотелось бы, чтоб вокруг были здания европейской архитектуры XIX века, множество фонтанов, а рядом – красивая женщина. Часа три или четыре мы читали бы стихи, а потом под сенью фонтанов занялись бы любовью.
 
      Соискатель номер 2 – АЖО
      Отличительные особенности: привычка пощипывать жировую складку у себя под подбородком; на редкость маленькие, пухлые ручки.
      С-2. Какую пищу вы предпочитаете?
      Я. Вообще-то я ем почти все, кроме суши. Я люблю мексиканскую, итальянскую, тайскую, индийскую…
      С-2. Что вы обычно заказываете, приходя в мексиканский ресторан?
      Я. Вы что, хотите все восемь минут обсуждать тако?
 
      Соискатель номер 3 – АРИ
      Отличительные особенности: слишком сильный запах одеколона.
      С-3. Мы только что так клево поболтали о музыке вон с той девчонкой. Она знает все альтер-команды, от которых я тащусь.
      Я. Я рада за нее. За вас обоих.
      С-3. Я прямо отпал. Ей нравится даже «Тробинг Грисл». А ведь это рок в чистом виде. Нет, ты даже не представляешь!
      Я. Ты прав, я даже не представляю.
 
      Соискатель номер 4 – БРЕТТ
      Отличительные особенности: отсутствуют.
      Из этих восьми минут я не помню абсолютно ничего.
 
      После первых четырех «знакомств» последовал перерыв; к этому времени я уже сомневалась, что «блиц-знакомства» помогут найти того, кто пойдет со мной на свадьбу моей сестры, не. говоря уже о том, чтобы переспать с ним. Дело не в восьми минутах – напротив, меня очень радовало это ограничение. Но этот эксперимент напомнил мне, почему в свое время я придумала правила и просила друзей, предлагавших с кем-то свести меня, назвать три причины (не считая того, что их «классный парень» еврей и не женат), по которым мы с ним подошли бы друг другу.
      Во время первых четырех «свидании» раввин расхаживал по залу, сложив на груди руки и покачивая головой, словно учитель начальных классов, наблюдающий, как его ученики пишут контрольную по арифметике. Во время перерыва он высказался в том духе, что нашим беседам недостает тонкости и глубины. «Не бойтесь спрашивать! – говорил он. – Спросите вашего собеседника о его основных жизненных приоритетах!» И мы продолжали.
 
      Соискатель номер 5 – ААРОН
      Отличительные особенности: вялое рукопожатие.
      Я. Ну что ж, как выражается наш раввин, какие у вас жизненные приоритеты?
      С-5 (после продолжительного молчания). Ну, я думаю, один из моих приоритетов – это разобраться в том, какие у меня приоритеты. Определить, знаете ли, вектор.
      Я. Какой именно вектор?
      С-5. Ну, например, решить для себя, была ли Тора продиктована самим Богом.
      Я. А еще какие-нибудь приоритеты у вас есть?
      С-5. Здоровье. Здоровье очень важная вещь.
      Я. Полностью согласна с вами. И какие вы предпочитаете упражнения?
      С-5. Я гуляю. Я, знаете ли, не хожу по спортзалам, там все слишком много о себе воображают.
      Я. Что ж, может, вы хотите о чем-то спросить меня?
      С-5. Да, непременно. Что вы понимаете под добротой?
      Я. Ну, я думаю, доброта – это когда вы уступаете дорогу другому, даже если это не в ваших интересах. А как вы считаете?
      С-5. Уважение. Когда, например, вы общаетесь со служащими кафе «Старбакс» и не ведете себя так, будто вы выше их, хотя они, тут уж ничего не поделаешь, всего лишь служащие кафе «Старбакс».
 
      Соискатель номер 6 – МИКА
      Отличительные особенности: столько геля на волосах, что кажется, будто они у него из пластика.
      Я. Куда вы обычно ездите отдыхать?
      С-6. Отдыхать?
      Я. Нуда, я имею в виду, когда вы не работаете.
      С-6. Да ну что вы, я не помню, когда в последний раз это делал. Но после окончания юрфака я, возможно, смотаюсь в Вегас, потому что потом у меня лет двадцать не будет такой возможности.
 
      Соискатель номер 7 – ЭЛИ
      Отличительные особенности: пристрастие к слову «охренительный» (см. ниже).
      Я. Какие фильмы из виденных в прошлом году вам больше всего понравились?
      С-7. Я видел только «Патриота» – это охренительный фильм. А ты?
      Я. Мне нравится «Выскочка». Я так смеялась, что у меня живот заболел.
      С-7. Ну, блин, ненавижу этот фильм. Охренительно тупой. Я хотел потребовать, чтобы мне вернули стоимость билета.
      Я. А «Хай-Фай» вы видели? По-моему, очень смешной фильм.
      С-7. У меня этот хренов Джон Кьюсак уже в печенках сидит. Лезет в каждую дырку – охренеть от него можно.
      Снова прозвенел колокольчик, и я поняла, что время вышло. На свадьбу сестры я пойду одна.

      По-моему, пары, собирающиеся сочетаться браком, можно разделить на три категории: 1) романтики, мечтающие сделать свадьбу самым незабываемым, самым прекрасным и, уж конечно, «счастливейшим» днем в своей жизни; 2) солдаты, которые смотрят на изнурительные свадебные приготовления как на учебный лагерь для новобранцев, решая, удастся ли им с честью выдержать битвы за порядок при рассаживании приглашенных и испытание выбором подружки невесты; если удастся, то и сама супружеская жизнь им не страшна; 3) прагматики, стремящиеся устроить скромный, но запоминающийся день, с которого пойдет отсчет их новой жизни.
      Когда я представляла себе собственную свадьбу – зная, что перспективы мои в настоящий момент нерадостные, я старалась пореже заниматься этим, – то понимала, что попадаю в категорию прагматиков. Мне грезилось маленькое застолье с самыми близкими людьми или бегство с возлюбленным в какой-нибудь уединенный горный пансионат, платье, на которое пошло явно меньше материи, чем на парашют, и быстрый нежный обмен клятвами. После этого состоится скромный банкет, и молодожены удалятся, чтобы предаться страстному и жаркому сексу – но это, возможно, уже другая фантазия.
      На всех свадьбах романтиков, которые я видела, уделялось столько внимания деталям, что за ними терялась сама свадьба, и не случайно несколько таких браков продлились не дольше, чем предшествовавшая им помолвка. Кроме того, новобрачные так жаждали, чтобы этот день был «прекраснейшим», что даже небольшая неприятность раздувалась до размеров катастрофы и служила предлогом для жалоб типа «Шафер надрался (мать жениха надела не то платье, раввин забыл наши имена), и это погубило нашу свадьбу».
      Самые типичные свадьбы устраивали солдаты. Как по неписаному закону все дети мечтают попасть в Диснейленд, а выпускники школы – нанять для своего знаменательного дня лимузины, так существуют и неписаные правила для сочетающихся браком пар. По канонам на свадьбе должно быть от 150 до 200 приглашенных, банкет устраивают в дорогой гостинице, подружки невесты всегда одеты в платья цвета морской волны (покрой их явно выбирает старшая из подружек, и ей он идет куда больше, чем другим), первый танец немного неуклюжий (если, конечно, жених и невеста заранее его не отрепетировали), оркестр наяривает «С любовью друг к другу» и «Пей до дна», жених и невеста обходят гостей, жених и невеста угощают друг друга свадебным тортом, невеста бросает букет и т. д. и т. п.
      Хотя подобные мероприятия неизменно сопровождаются чудовищной нервотрепкой – я слышала такие рассказы, после которых тренировка «морских котиков» покажется детской забавой, – проходят он и обычно гладко, всеми неувязками пренебрегают и в дальнейшем никогда не упоминают о них. Я не желала себе такой свадьбы, но должна признать, они отвечают своему назначению. По крайней мере все мои друзья, у которых были такие свадьбы, до сих пор женаты.
      Только вникнув в замысловатые подробности, сопровождающие подготовку к свадьбе моей сестры, я поняла, что существует еще и четвертая категория: действоустроители. Эти пары видели в своем знаменательном дне не просто торжественную церемонию, не просто освященную временем традицию, но возможность проявить воображение и организаторский талант. Насколько мне известно, Джен и Джон – единственные представители этой категории, но они стали образцом для всех, кто пожелает последовать их примеру.
      Конечно, такая свадьба вполне соответствовала их натуре. Джон был актером, а Джен – что ж, Джен и была действоустроительницей. Она мобилизовала несколько дюжин владельцев «фольксвагенов»-«жуков» с тем, чтобы они по-особому замысловато расставили свои машины на парковочной площадке: с одной стороны подъезжали красные, с другой – зеленые, синим следовало припарковаться с раскрытыми дверями и откинутыми крышами. В газете это назвали «Танцем маленьких "жуков"».
      Джон всецело поддерживал Джен, полную решимости сделать свою свадьбу необычной, нестандартной. Нет, сестра не собиралась устраивать ничего экстраординарного, скакать, например, по синагоге нагишом; ее творческую энергию, как всегда, обуздывало безупречное чувство стиля. Но ни заурядной гостиницы, ни одинаковых платьев подружек невесты, ни трюфелей в коробках сердечком на ее свадьбе не было. Торжественная церемония должна была состояться в самой старой и величественной синагоге Лос-Анджелеса; девять подружек невесты и девять друзей жениха могли одеться по своему выбору, но обязательно прилично случай, затем все перемещались в самый шикарный отель Лос-Анджелеса, построенный в 1920 году в стиле ар-деко – с громадной лестницей, великолепными канделябрами и такими высокими потолками, что дух захватывало.
      Хотя затраты на это удовольствие были наверняка не меньше, чем валовой национальный продукт Малави, а членам моего семейства в результате всего этого грозил курс медикаментозного лечения у психиатра (если не электрошок), я считала, что Джен – молодчина. Но был еще восьмистраничный цветной буклет на три тысячи слов, и, ознакомившись с ним, я почувствовала: Джен перегнула палку. Экземпляры буклета, повествующего о развитии взаимоотношений Джона и Джен, лежали на каждом столике, чтобы гости забирали их на память. Джен создала трогательное повествование о главных вехах их пути – первые встречи, обращение Джона в иудаизм, проявление в Джен любви к кошкам, визит Джона к Анжеле, избавивший его от «конского хвостика». Но не все содержание буклета было столь благостным. Там описывалась и их первая ссора, и посещение психотерапевта – его, ее и, наконец, совместные.
      Мама и папа, прочитав набросок буклета, пришли в ужас. Если у родителей и был какой-нибудь пунктик, так это соблюдение внешних приличий, и, с их точки зрения, буклет им не соответствовал. Мама сказала Джен: «Свадебный банкет – не место для перемывания грязного белья», а та заявила, что она «бежит от действительности».
      «Люди должны понять, что свадьба – это не сусальная сказочка, – вскипела Джен. – Мы с Джоном проделали громадную работу! Нам столько пришлось пережить!»
      Родители начали спорить, но скоро зашли в тупик. Тогда Джен в поисках сочувствия и поддержки обратилась ко мне. Так уж заведено между нами. Хоть мы и очень разные, нам не составляло труда создать общий у фронт, если приходилось противостоять родителям, когда они проявляли чрезмерное возбуждение, забывчивость, непоследовательность или неразумность. Если такое происходило, мы говорили о них как об «этих людях» («Представляешь, эти люди не выносят «Криминальное чтиво»!»), и сейчас, когда над буклетом Джен нависла угроза цензуры, я заранее знала, у кого она будет искать поддержки.
      «Ты только подумай, эти люди все равно что Джесси Хелмс и его половина», – в ярости проговорила она. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что многое могла бы на это ответить. Например: «Да уж, они порой такие твердолобые» или «Я знаю, это совершенно недопустимо. Это ведь твоя свадьба, ты вольна делать все, что хочешь».
      Но правда в том, что на этот раз мнение родителей я показалось мне вполне разумным. Я сомневалась, надо ли нашим друзьям и родственникам знать, сколько усилий потратили Джен и Джон, чтобы оказаться перед алтарем. Разве не лучше, чтобы это было просто данностью? Может, переживи они какой-нибудь смертельный недуг или потеряй в результате стихийного бедствия все свое имущество, это и заслуживало бы упоминания, но разве кого-то интересует, сколько раз они ходили к психотерапевту? Их близким друзьям и так все известно, а какой-нибудь троюродный дедушка Меир из Миссури вполне обойдется без таких откровений.
      «Если вся эта психотерапия огорчила родителей, – сказала я сестре, – почему бы тебе это не выкинуть? Разве это так уж важно?»
      Она бросила трубку. Я нарушила главное правило детей: никогда не принимать в споре сторону родителей. Это стало началом холодной войны.
      Что и говорить, причиной последующих враждебных актов один только этот эпизод считать нельзя. Вот уже несколько месяцев, как между мною и Джен появилась трещина, которая все увеличивалась. В отношениях одиноких женщин с замужними это не редкость, у меня уже было так кое с кем из подруг, и случай с Джен не стал для меня неожиданностью, но, оглядываясь назад, я понимаю, что свадьба сестры стала как бы символом всей этой незадачливой практики.
      Трещина поначалу бывает маленькой, почти незаметной. Возможно, вы даже поклянетесь, что никакое замужество не помешает вашей дружбе, но как ни старайтесь, вскоре вы начнете ощущать, как мало-помалу трещина между вами расширяется.
      Вы по-прежнему общаетесь, но теперь только днем по телефону или по Интернету. Вы больше не разговариваете по телефону поздно вечером – она либо не отвечает, либо дает понять, что ужасно занята. Когда вам все-таки удается поговорить (как правило, это ваша инициатива; если раньше вы звонили друг другу примерно одинаково часто, то сейчас в девяти из десяти случаев звоните вы), в ее речи преобладает местоимение «мы», например: «Мы так устали от меню «Калифорнийской пиццы» или «Нам так нравится новый тренажерный зал, а больше всего мы любим велотренажер!». И вы задаетесь вопросом: в какой момент она утратила собственное мнение?
      Между вами исчезло главное связующее звено – сочувствие по поводу неудачных знакомств, и вы переключаетесь на формальные расспросы («Как работа?», «Как предки?», «Ты видела новый фильм с Дензелом Вашингтоном?»), Вы замечаете, что, хоть она и старается изображать понимание, на самом деле она настроена на другую волну, и вы ощущаете те 85 процентов внимания, которые проявляют люди, просматривающие свою электронную почту, говоря по телефону.
      Разумеется, вы не только меньше беседуете, но и реже видитесь. Вместе поужинать или пойти в кино она приглашает вас только тогда, когда ее вторая половина уезжает в командировку или встречается с приятелями. Если вы просите ее о встрече, она никогда не даст согласия, не получив разрешения, – процесс, развивающийся по цепочке «вы – она – он – она – вы», может занять до двух суток, и обычно дело заканчивается тем, что она обещает через три недели перекусить с вами в ресторанчике по соседству с ее домом.
      В тех редких случаях, когда вы встречаетесь втроем, это кажется вам странным. Еще больше удивляют вас поздравительные открытки, где написано: «С любовью, Синди и Дэн» – хоть вы и видели этого Дэна всего два раза в жизни. Ваша холостяцкая жизнь настолько отличается от их супружеской, что, когда вы рассказываете им о своей, они воспринимают ваши истории как комедию положений. Само собой, вы в состоянии перенести их смех, но все-таки это ведь ваша жизнь.
      Проходит несколько лет, и становится очевидно: то сочувствие и доверие, что было между вами, ныне сильно уменьшилось. В худшем случае из-за различия в статусе вашу некогда крепкую дружбу заменяет обмен поздравительными открытками.
      О нас с Джен нельзя этого сказать – в конце концов, невозможно забыть о существовании сестры, особенно в такой семье, как моя, имеющей обыкновение собираться чаще, чем конгресс. Но правда в том, что к тому времени, как мы с Джен перестали разговаривать, она уже три года жила не одна – и так и не изведала, что значит быть одной, когда тебе уже за тридцать. Великий Водораздел свел Наше и прежде нечастое общение к кратким сухим перебранкам. Их суть сводилась к тому, что Джен не понимала, почему я не проявляю бурных восторгов по поводу ее предстоящей свадьбы. Я же не понимала, почему она решила, что я должна их проявлять.
      Оглядываясь назад, я сознаю: Джен и в самом деле нелегко было понять, почему я вместо того, чтобы со всей семьей поехать в Канзас-Сити на ее третий по счету предсвадебный банкет с подношениями, предпочла кататься на велосипеде и читать книгу о разных версиях убийства Джонбенетт Рэмзи. К тому времени я, уже очень далекая от ее жизни, решила, что Джен простит мне невнимание, а заодно и интерес к обнаруженным на месте преступления микрочастицам одежды Пэтси Рэмзи. В конце концов, у Джен ведь был жених и восемь других подружек, готовых всячески угождать ей.
      Но Джен не поняла меня – да и как она могла? Джен знала одно: свадьба должна стать самым важным днем в ее жизни, и она лезла из кожи вон, чтобы сделать этот день совершенно особенным. А ее сестра – настоящая стерва.
      Все последние недели перед свадьбой я думала, что не выдержу и взорвусь. Однако произошла странная вещь: утром великого дня я проснулась почти в таком же состоянии, как зомби. За ночь мое сознание так изменилось, как если бы я пережила сильнейшее душевное потрясение: я перестала реагировать на происходящее. Свадьба казалась уже не катастрофой, а обычной рутиной, заставляющей нас перешагнуть через груду грязного белья.
      Я не слишком заботилась о своем внешнем виде, и его никак нельзя было назвать превосходным. Красная безрукавка с блестками, красная бархатная юбка до пола и черные бархатные туфли на невысоком каблуке. Все это было мне не особенно к лицу. Я выбрала все это, когда ходила по магазинам с сестрой, и выбрала потому, что, во-первых, это было в общем-то ничего, во-вторых, это было надето на мне в примерочной «Сакса» в тот момент, когда часы показали 13.00, а я не могла позволить себе болтаться в шмоточных магазинах Беверли-Хиллз больше трех часов.
      Вам, уже знающим всю подноготную, наверняка любопытно, как происходило само действо. Увы, должна разочаровать вас: находясь в состоянии зомбированности, я не смогла составить детального отчета. Я не помню, как моя сестра – а в числе ее свиты и я сама – шла к алтарю, не помню раввина, не помню, как светились от счастья мои родители (в том, что они светились, сомневаться не приходится), не помню, как Джон и Джен обменялись клятвами. Стёрлись из памяти цветы, и украшения, и платья подружек невесты, наверняка великолепные, а также точное число родственников, которые по окончании церемонии подходили ко мне и спрашивали: «Ну что, когда твоя очередь?» (Хотя я уверена, что этих было очень много.)
      Помню же я очень мало и все какими-то разрозненными вспышками. Одна из самых ярких: в синагоге, перед тем как начали фотографировать, крик сестры: «Мое платье! Мое платье!», словно это самое платье загорелось на ней. Думаю; все дело было в бретелях. Джен заказала платье у живущего в Нью-Йорке модельера-японца, и тот сотворил приталенное, расшитое бисером шифоновое одеяние, держащееся на тонюсеньких бретельках.
      Помню, как Джон и Джен снялись, стоя на вершине гостиничной лестницы, покрытой красной ковровой дорожкой. Джен в белых перчатках по локоть и взятом напрокат норковом палантине машет собравшимся, словно Джеки Онассис.
      – Она что, принимает нас за папарацци? – услышала я голос одного из гостей.
      Я помню, что поднялась на сцену и поздравляла Джона и Джен в присутствии 220 гостей. Помню, я думала при этом: как странно, что я, подружка невесты, за всю свадьбу ни разу с ней не поговорила (мы не общались и во время банкета, хоть в суматохе этого никто и не заметил). Помню я и то, что положение сестры невесты избавило меня от унижения столиком для одиноких. Вместо этого меня окружило бесчисленное множество кузин и подруг. Немало времени заняло чтение буклетов, представлявших собой компромисс между сестрой и родителями: психотерапия осталась, но описания ссор были сильно смягчены.
      Что до бабки и деда, то они не только дожили до знаменательного Дня, но и – уж это я помню – чувствовали себя превосходно. Когда перед въездом на территорию отеля «Мерседес» дедушки Джулиуса оказался зажат в потоке машин, с которым не справлялись перегруженные работой служащие, дедушка разразился такой многоэтажной бранью, какой в Америке не слыхивали с тех пор, как Ричард Прайер заболел рассеянным склерозом.
      Позже, во время банкета, бабуля Ханни толкнула длиннейшую в своей жизни речь, но ни одного слова из нее я не помню. Однако помню, что она до слез смеялась над собственными шутками и вовсю фамильярничала с аудиторией, как Джоан Риверс во время выступления в Вегасе. Только бедная бабуля Руфь не получала удовольствия от происходящего. Увы, к этому времени она уже так ослабла, что сидела в инвалидной коляске и даже не нашла в себе сил напомнить мне (иначе непременно сделала бы это), что я старше сестры и до сих пор не замужем. Глаза у нее подернулись поволокой, и она еще сильнее, чем я, напоминала зомби.
      Но что я помню точно и чему не перестаю удивляться, это тому, как я проснулась на следующий день после свадьбы. Я чувствовала себя как Тим Роббинс, когда он вырвался наконец из тюрьмы Шоушенк. Исчезла снедавшая меня шестнадцать месяцев тягостная забота, и я ощущала благостное облегчение. Это лишь подтверждало то, о чем я неоднократно говорила сестре: меня напрягало не ее замужество, а ее свадьба.
      Мое семейство тоже на редкость легко пережило сие событие. Я ожидала, что мы несколько месяцев будем обсуждать его грандиозность, но уже через два дня, когда Джон и Джен были в свадебном путешествии в Мексике, а прочие члены семьи собрались отметить день рождения тетки и поесть омаров, о свадьбе почти не упоминали, и я не припомню, чтобы о ней много говорили впредь.
      Что, к сожалению, сохранилось надолго – это непробиваемая стена отчуждения между мной и Джен.
      Даже после ее возвращения из Мексики ни я, ни она так и не попытались не только помириться, а хотя бы поговорить. Через месяц, когда скончалась бабушка Руфь, мы с Джен во время похорон даже не взглянули друг на друга. Сидя в часовне и слушая проникновенную речь Джен о любимом времяпрепровождении покойной (намазаться кремом от загара и, сидя у бассейна, курить сигарету), я думала, сколько еще продлится наша размолвка. Мне казалось дико совсем не общаться с единственной сестрой – прежде я полагала, что такое бывает только в зверинце у Джерри Спрингера, – но я чувствовала: пройдет немало времени, прежде чем мы снова будем жаловаться друг другу на родителей.
      Я находилась на середине девятой сотни дней темной полосы – в опасной близости от события, которое, как я прежде считала, никогда не будет иметь отношения ко мне: одна тысяча дней без секса. Последние недели, захваченная свадебными приготовлениями, я и не замечала, как близко подобралась к мрачному рубежу. Но сейчас до него было уже рукой подать, и четырехзначная цифра надвигалась как неотвратимая реальность. Чудовищность этой цифры словно открывала новый виток целибата: так тропический шторм сменяется неистовым ураганом.
      Когда я сказала об этой дате своей незамужней подруге, она похвалила меня за выдержку. «Если дело касается секса, – изрекла она, – то тут женщины – как верблюды: они могут прожить без него очень долго». Но в конце концов, предостерегла она меня, «верблюд либо пополняет свой запас воды, либо умирает». Я сомневалась, что мне грозит гибель, если я вскоре не займусь сексом, но знала: пора наведаться к заветному колодцу – сайту match. com.
      Хотя служба интернет-знакомств до сих пор не помогла мне найти того, кто положил бы конец темной полосе, уверенность в том, что я правильно выбрала способ, не покидала меня. Конечно, я могла бы обратиться в традиционное брачное агентство, но тех немногих моих знакомых, кто воспользовался их услугами, результаты не привели в восторг. К тому же пришлось бы выложить несколько тысяч долларов на то, чтобы какой-то незнакомец подбирал мне кандидатов в мужья, основываясь на данных анкет, собеседований и животном инстинкте. Я предпочла довериться собственному инстинкту.
      Сейчас, когда свадьба сестры и все приготовления остались позади, я чувствовала себя более уверенно. Я так навострилась просматривать размещенные на сайте характеристики, что это уже не отнимало у меня много времени и не стоило особых усилий. Я стала настоящим профи, у меня появились навыки и интуиция, я научилась с первого взгляда определять, возможно ли возникновение искорки. Так рентгенолог мгновенно замечает на снимке малейшее повреждение суставов. Кроме того, я верила в удачу. Почему-то я полагала, что уж если пережила эту свадьбу, значит, вот-вот встречу классного парня.
      Однако не все посетители сайта match. com достигли такого же уровня мастерства. Не знаю, например, что в моей характеристике привлекло некого Вот-Он-Я, приславшего мне послание: «Я от тебя тащусь! Согласишься ли ты переспать со мной, если я заплачу тебе 500 баксов? Я заплачу наличными и вперед, готов даже заплатить еще больше, но только чеком, потому что никогда не беру с собой больше 500 долларов наличными».
      Прежде я и не думала о проституции как о возможности положить конец темной полосе, но теперь мне ее предоставили! Я могла заняться сексом и одновременно заработать на три года членства на сайте match. com.
      Сорокашестилетний экс-парашютист прислал мне стихотворение, озаглавленное «Купание возлюбленной». Позвольте мне привести отрывок из него:
 
Медленно погружаешься в воду,
так молчаливая книга возвращается на библиотечную полку.
Пена, словно октябрьские пионы;
Не дай ей растаять быстрее, чем истает время. Не скрещивай ноги,
Не перебрасывай их через бортики ванны
– от этого на потолке такие странные тени.
Пусть мое имя станет твоим полотенцем.
 
      Ясно: у меня было больше шансов на успех с теми парнями, которых выбирала я, чем с теми, кто выбирал меня. Я встречалась за чашкой кофе с тремя мужчинами, каждый из которых был вполне адекватен и даже умен, и все трое просили меня о втором свидании. По разным причинам я отказала – в основном из-за отсутствия физического влечения. Но несомненно, дело подвигалось в верном направлении.
      Когда до великого рубежа оставалось дней пятьдесят, у меня впервые – с тех пор, как в спортзале мне приглянулся рыжеволосый юрист, – затеплилась надежда. На сей раз мой оптимизм казался более обоснованным, поскольку этот мужчина – раз уж он подвизался на match. com – был, вероятно, не женат. Звали его Уильям, у него были светлые волосы, и он преподавал в университете философию, уделяя особое внимание категории возможности. Я понятия не имела, что это значило, и несколько смутилась, когда Уильям рассказал мне о своем курсе («Существует ли Бог? Существует ли частица? Должны ли мы верить в существование Бога или в существование частицы?»). Но меня заинтриговало, что парень с такими мозгами страстно интересовался делом О. Джей Симпсона и тщетно пытался попасть в зал суда сначала во время уголовного, а потом и гражданского разбирательства. (У меня таких амбиций не было, но как-никак я собрала сорок три книги, посвященные этому делу.)
      Когда мы с Уильямом встретились в кафе «Старбакс», меня позабавили его рассказы о путешествиях и работе в университете, и мне почудилось, что я заметила крохотную искорку. Он слегка смахивал на чокнутого профессора: постриженный почти «под горшок», со слегка обвислыми щеками, он был в мешковатых брюках, наглухо застегнутой рубашке и кроссовках. Но беседовать с ним было интересно, и, признаюсь, уже во время нашего разговора я представляла себе нас обнаженных в моей гостевой спальне. (Странно, но декорацией для моих эротических фантазий, как правило, служила гостевая спальня, а не моя собственная. Возможно, в этом была прелесть новизны. Или в глубине души я все-таки верила консультанту по фэн-шуй, утверждавшей, что в гостевой спальне энергетика лучше.)
      На следующий день я послала Уильяму и-мейл и предложила встретиться. Он с готовностью согласился, и я продолжила представлять развитие событий в гостевой спальне. Но все оказалось не столь радужным. «Мне очень жаль, но в ближайшее время я занят (честно говоря, очень занят, еще более честно – очень-очень занят)», – написал мне Уильям, не забыв сказать, как он мечтает встретиться со мной еще раз. За две недели мы встретились всего один раз – за ужином в аргентинском ресторане. Ужин прошел замечательно, но затем вновь последовали странные электронные послания, где Уильям писал, что будет рад увидеться со мной, как только ему удастся втиснуть меня в свое расписание. Мало-помалу я теряла терпение и в следующем и-мейле вежливенько поинтересовалась, почему с человеком, разместившим свою характеристику на match. com, так трудно встретиться. «Позвольте узнать, в чем дело? Может быть, вы женаты? Или по ночам вы подрабатываете сторожем?»
      Уильям мне ответил. Нет, он не был женат, но действительно встречался кое с кем еще. Он «не знал», как я на это отреагирую, поэтому ничего и не говорил. Мне захотелось ответить: «Скажите, возможно ли, чтобы ученый, занимающийся категорией возможности, оказался таким кретином?» Но я не сделала этого.
      День тысячный уже навис надо мной, и я поняла, что если не случится чудо, подобное тому, что сотворил Бог для Моисея, когда расступилось море, то мне неминуемо предстоит перейти этот рубеж. Я поведала друзьям, что ищу способ как следует отметить это событие, и кое-кто поинтересовался, почему я придаю этой дате такое значение. «Может, лучше не обращать внимания?» – предложила неисправимая оптимистка Кейт.
      Но это было немыслимо. Разве когда Пит Роуз в трехтысячный раз попал по мячу, его команда не обратила на это внимания? И разве подданные Соединенного Королевства не обратили внимания на то, что королеве-матери стукнуло сто лет? Зачем вообще вести счет, если не обращать внимания на выдающиеся результаты? Конечно, моя круглая дата не означала ничего радостного, но ведь это был настоящий подвиг. Поскольку все эти годы я предпринимала неимоверные усилия, направленные на то, чтобы никогда не достичь этой даты, мне казалось постыдным не отметить пересечение этого рубежа.
      Празднество как таковое, конечно, исключалось. Не хотела я и баловать себя каким-нибудь дорогим подарком, купив, например, новый велосипед. Инстинктивно я чувствовала, что мне подойдет только один способ: я должна уехать из города. Образ действий не отличался новизной, но на этот раз я заранее это признавала. Я больше не собиралась ехать на Самоа и притворяться, что жажду помогать человечеству. Кроме того, нельзя недооценивать беспокойство, свойственное несчастному, лишенному радостей секса в таких грандиозных масштабах.
      Я с легким сердцем отклонила предложение Кейт отправиться на курорт и поручить себя заботам косметолога, но все еще затруднялась с выбором направления. Туристические сайты не специализировались на сексуально неудовлетворенных. Но я продолжала блуждать по всемирной паутине и наконец натолкнулась на Арктический Тур Боли – поездку на горном велосипеде от Фэрбенкса до Дохлой Лошади. Слетать в бухту Провидения пришло мне в голову позже. Я рассчитывала слетать туда и сразу вернуться. Можно ли, находясь совсем рядом с другим континентом, не провести на нем хотя бы пару минут?
      Подгадать, чтобы поездка совпала с наступлением моего миллениума, мне не удалось. В тот момент, когда спидометр, отмечающий дни моего целибата, показал ровно тысячу, я была на многодневной велогонке в Помоне и изо всех сил крутила педали, одолевая перевал при тридцатипятиградусной жаре и удушающем смоге. По спине ручьем тек пот, мышцы горели; еще в трех милях от вершины я допила последние капли «энергетического напитка» и собрала остатки сил, чтобы все-таки добраться до финиша. Там в отличие от многих моих соперников я не упала в обморок, избежала носилок санитаров и внутривенных вливаний. Тот вечер я провела, распростершись на кушетке и просматривая очередной повтор очередной серии «Закона и порядка». Я была слишком изнурена, чтобы думать о своей вехе и обо всем, связанном с ней.
      В день тысяча двадцать пятый я вылетела в Фэрбенкс.

      Ну вот. А теперь я сижу здесь, в квартире блочного дома в поселке бухты Провидения, и смотрю в окно на пелену тумана, из-за которого мы вот уже целую неделю не можем отсюда выбраться. За это время я сделала немало неожиданных открытий, но самой большой неожиданностью стало то, что мне не удалось целиком вспомнить песню из сериала «Остров Гиллигана».
      Я не сомневалась, что знаю ее. Я могла бы побиться об заклад. Осмелюсь предположить, что и вы, читая эти строки, уверены: уж эту-то песню не забыли. Возможно, вы даже шепчете про себя: «О роковой прогулке послушайте рассказ…» Ну и что же дальше? Как добраться от этих слов до заключительной строчки песни: «Здесь, на острове Гиллигана!»?
      Несколько дней назад, когда стало очевидно, что мы – две супружеские пары пенсионного возраста, молодой компьютерщик и я – застряли здесь на неопределенное время, я вошла в роль массовика-затейника и стала придумывать, чем бы нам заняться. Песня из «Острова Гиллигана» очень подходила к случаю, и я надеялась, что потом нам удастся придумать песню о нашем роковом походе. Но, начав петь, я обнаружила, что помню лишь несколько фраз вроде: «Сгинет в волнах "Пескарь"» и «Пустынный, неведомый край».
      Немногим больше знали и мои спутники. Но трое из них увлеклись и вместе со мной двое суток напрягали мозги, стремясь восстановить текст. Как правило, мы не полагались на память, а отдавали предпочтение логике. Проходили наши вдохновенные изыскания примерно так:
      – Ну ладно, народ, мы знаем, что «шкипер был храбр и умел» и что он «в три часа обернуться хотел», но что произошло между тем и этим?
      – Эй, а корабль вообще «садится» на мель или «ложится»?
      – Думаем, народ, думаем!
      Так вот, мы до сих пор и думаем, но прогресс уже налицо. Двоих из нас, Джима и Дона, предложение восстановить текст песенки из «Острова Гиллигана» отнюдь не позабавило, как и заключение, в котором мы оказались, – и они день напролет сетовали на то, как все это несправедливо. «Накрылась, накрылась моя рыбалка!» – как заклинание повторял Джим, вышедший на пенсию преподаватель изящных искусств из Техаса. Он приехал в поселок по той же причине, что и другие, – до него от Аляски рукой подать.
      Но я ощущала настоящий подъем. Хотя изначально эта поездка намечалась как бы «для галочки», я получила от нее куда больше удовольствия, чем от самого «тура боли».
      Думаю, стоит рассказать вам обо всем, что случилось с тех пор, как я на горном велосипеде выехала из Фэрбенкса. Вы, наверное, сами уже догадались, что секса не случилось. Хотя я и лелеяла фантазии о том, как бы положить конец темной полосе в палатке посреди тундры, трое мужчин из моей группы (двоим за шестьдесят, третьему – двадцать два) не слишком для этого подходили. Да и потом, мне не понадобилось много времени, чтобы убедиться: Аляска – не то место, где хочется оголяться. Холодно было не слишком – по крайней мере сначала, но стоило нам выехать на дорогу, как на нас набрасывались жаждущие крови комары. Через два дня мои ягодицы походили на топографическую карту Афганистана.
      Когда мы оставили позади последнее деревце и въехали в Заполярье, солнце перестало садиться, и один день ничем не отличался от другого. Каждое утро, атакуемые тучами комаров, мы рекордными темпами убирали палатки и устремлялись на север. Мы проводили в пути по шесть – восемь часов в день. Каждый раз, когда мимо проносился восемнадцатиколесный грузовой трейлер, на гравийной дороге поднималась такая пылища, что приходилось закрывать глаза (поскольку Далтон-хайвей был единственным связующим звеном между Фэрбенксом и Прудхоу-Бей, где начинается Трансаляскинский нефтепровод, происходило это в среднем каждые восемь минут). Затем, неотвязно преследуемые комарами, мы ставили палатки и ныряли под полог.
      В день, когда мы наконец приехали в Дохлую Лошадь, дождь лил как из ведра. Это, вероятно, было наименее привлекательное место на всем материке – холодное, ветреное, серое, без единого деревца, зато со множеством труб, тракторов, трейлеров, грузоподъемников и нефтекачалок. Но мне оно понравилось – прежде всего, потому, что давало приют огромному числу мускулистых нефтяников. Соотношение мужчин и женщин в нем было 980 к 1. Бродя по коридорам мотеля, представлявшего собой дюжину составленных вместе автоприцепов, я думала о том, что, если бы пожелала, здесь можно было бы быстро покончить с темной полосой. Увы, за то время, что мы там оставались, я едва успела постирать и немного поспать.
      Короче говоря, «Тур боли» добавил моему тысячедневному юбилею должную долю страдания. После этого я полетела в Ном, и уже оттуда мы отправились в поселок бухты Провидения. В 956-страничном путеводителе по России не содержалось ни единого упоминания об этом месте. На сайте же в Интернете поездка описывалась в самых общих чертах. Говорилось лишь, что это самый восточный российский порт и что там мы «встретимся с местными жителями».
      Когда на девятиместном вертолете мы прибыли в поселок, то первым сюрпризом стало то, что никаких местных жителей не увидели. После окончания «холодной войны» почти все они улетели на «большую землю», военные уехали, не забрав с собой технику, и постепенно поселение стало превращаться в руины. Нам говорили, что тысячи полторы жителей (вместо прежних пяти) там все-таки осталось, но место казалось вымершим, как декорация к «Безумному Максу».
      Юрий, наш добродушный чудаковатый гид, в первый же день устроил нам экскурсию. «Вот завод – он не работает, вот гостиница – не работает, вот банк – тоже не работает…» Мы переглядывались, думая: «Хорошо, что мы тут только на два дня!» Но одно предприятие все же функционировало, и Юрий показал нам его. Это была общественная баня; два дня в неделю в ней мылись мужчины, еще два дня – женщины. Баня была единственным местом, где они могли помыться, потому что горячая вода в домах отсутствовала. Я тоже сходила туда разок; души работали отлично, но я не пришла в восторг от трепки, которую задала мне крупная светловолосая женщина; судя по всему, она решила, что я не слишком тщательно моюсь, и набросилась на меня с губкой для обуви. Я подумала, что желание Кейт все-таки исполнилось: по сути дела, эта операция мало чем отличалась от обычной курортной пытки.
      Нашим домом на все время пребывания в поселке стала трехкомнатная квартира слоноподобной пенсионерки Нины, в прошлом учительницы. Юрий назвал ее «пятизвездочная Нина», потому что, кроме ее квартиры, никаких гостиниц в поселке просто не было. Проведя у Нины две ночи, мы собрали сумки и тут услышали от Юрия, что аэропорт закрыт из-за тумана. С тех пор мы каждое утро переживали нечто подобное, и каждый раз Юрий смеялся над нашими вопросами, которые коренные жители давно уже не задавали – зачем сотрясать воздух, спрашивая: «Как может быть, чтобы аэропорт по выходным не работал?», «Как можно тратить целый день, чтобы поднять один упавший электрический столб?», «Почему из-за утреннего тумана отменяют все назначенные на этот день вылеты?».
      Я не вошла в число инквизиторов. Изо дня в день я задавала только один вопрос: «Есть ли здесь гимнастический зал?» Во время экскурсии Юрий показал мне какой-то ветхий спортзал, и когда мы официально застряли в поселке, мне стало интересно, сохранилось ли там хоть какое-нибудь снаряжение. Кое-кто из моих спутников поддержал меня. Юрий, принадлежавший к тому типу мужчин, которым милее сигареты и водка, счел, что это зряшная затея. Все же он преодолел чиновничьи препоны (пришлось сразиться с бюрократами от местного здравоохранения) и сидел там с нами час или два, потому что по какой-то непонятной причине одним нам находиться там запретили. Гулять мы тоже не могли, но уже по другой причине: в поселке было всего четыре улицы, перегороженные буераками, зияющими траншеями, бревнами и трудами щебня.
      Снаряжения в спортзале оказалось негусто: несколько скакалок, гантели, сломанные допотопные «качалки» и какие-то очень странные тяжелые штуки, походившие на шары для боулинга, только с ручкой. Но я была в восторге. В следующий раз я провела там добрых два часа, показывая восьмилетним эскимоскам упражнения с гантелями. Они тоже ждали, когда заработает аэропорт, чтобы отправиться на бесплатную экскурсию в соседний город. Они очень обрадовались подвернувшемуся развлечению и упорно просили показать им еще какие-нибудь упражнения. Фантазия у меня скоро истощилась, и я начала демонстрировать вращения запястьями (до тех пор мне еще ни разу не приходилось писать статей на тему «Крепкие запястья к июлю»).
      В конце концов мы перешли на армрестлинг: в спортзале оказался один из тех «профессиональных» столов, какие можно увидеть в передаче «Самый сильный». Случилось так, что в зал зашел паренек на вид лет семнадцати, присел к столу, ожидая начала поединка, и, прежде чем я разобрала, что к чему, мои маленькие штангистки захлопали в ладоши, крича: «Сю-занна! Сю-занна! Сю-зан-на!» Полная решимости не разочаровывать девочек, я собралась с силами и несколько минут противостояла правой руке парня, а затем за несколько секунд на одном адреналине одолела его левой рукой, которая у меня более развита. Паренек, избегая смотреть мне в глаза, бочком выбрался из спортзала, а девочки прыгали вокруг меня так, словно я была Мухаммедом Али, только что победившим Джо Фрейзера на ринге в Маниле. Призвание массовика-затейника, которое я открыла в себе во время Непостижимой Миссии, по-прежнему не покидало меня.
      Когда мы не разрабатывали планы спасения, не ломали мозги над песенкой из «Острова Гиллигана», не учили Юрия американскому сленгу (вчера пенсионеры познакомили его с выражением «пудрить мозги», а я – «ни хрена подобного»), мы играли в скрэббл. Несколько дней назад из найденных в квартире обрывков желтой цветной бумаги и упаковочного скотча я смастерила доску и фишки. До совершенства им, конечно, было далеко. Я много лет играла в скрэббл с бабушкой Руфью, но не помнила расположение клеток «двойной счет слова» и сколько в точности там букв «р», «п» и «д». Однако играть было можно. Сначала мои товарищи отнеслись к этой затее без всякого энтузиазма, но когда я обратила их внимание на то, что выбирать нам особо не из чего: пялиться в окно на туман либо смотреть по телевизору бразильское «мыло» на русском языке – кое-кто согласился сыграть со мной (думаю, для того, чтобы заставить меня заткнуться, но игра имела успех). Я чуть не расхохоталась, когда один из моих компаньонов, поначалу глумившийся над моей доской, доев завтрак, предложил: «Никто не хочет поиграть в скрэббл?»
      Шли дни, настроение у меня все улучшалось, и я уже гадала, что такое со мной творится. Ведь не совсем нормально, чтобы принудительное заточение в призрачном арктическом поселке навевало на меня такую благость. Настроение остальных колебалось от спокойного смирения до крайней раздражительности. Но мне даже не приходилось себя подбадривать: всякий раз, как Юрий приносил неутешительные прогнозы погоды, я испытывала облегчение. Попав в западню, я не хотела бежать. Как такое возможно?
      Прошло еще несколько дней, и меня осенило: да кто сказал, что я в западне? Ну да, я действительно не могла выбраться из поселка, но в первый раз за много лет я чувствовала себя свободной – от сроков и ожиданий, от необходимости ломать голову над тем, как бы положить конец воздержанию. Все, чего я боялась, осталось в прошлом – празднование нового тысячелетия, свадьба, тысячедневная веха. Рядом не было ни бабушки и дедушки, мучающих меня, ни Интернета, поглощающего мои деньги и время, и, уж точно, не было интересных мужчин. Ни Юрий, ни компьютерщик Дон не привлекали меня – и это, наверное, к лучшему, поскольку мои противозачаточные таблетки кончились. Кроме того, куда бы мы с ними пошли, ведь до ближайшего кафе «Старбакс» не меньше тысячи миль!
      Сейчас я абсолютно ничего не могла поделать с темной полосой, и это было здорово! Так, вероятно, чувствует себя живущий в тундре ребенок, когда разгулявшаяся метель не пускает его в школу. Я оказалась в самом сердце бурана.
      Итак, я воспользовалась этой возможностью, решив извлечь из темной полосы что-нибудь поучительное и до конца осознать свое положение. И кое к каким выводам я все-таки пришла.
      Моих неудачных свиданий хватило бы на две жизни, но я поняла, что не должна винить во всем свою разборчивость. Теперь, по прошествии времени, я осознала, что большинство мужчин, с которыми знакомилась все эти годы, были вполне приличными парнями. Любвеобильный преподаватель философии, несмотря ни на что, был симпатичным мужчиной, интересным собеседником с приятными манерами и не боялся смотреть в глаза тому, с кем разговаривает. Возможно, я и впрямь упустила шанс покончить с воздержанием, когда из-за отсутствия физического влечения отвергла тех трех парней.
      Почему же я сделала это? Хороший вопрос. Думаю, я сделала это, не желая, чтобы конец темной полосе положили именно эти мужчины. Странно, мне ведь вроде бы всегда казалось, будто ради секса я готова лечь в постель с любым, в ком есть хоть что-то для меня привлекательное.
      Нет, правда, если одиночество так сильно измучило меня – а это так и есть, – почему я не пошла по пути наименьшего сопротивления? Ведь переспать с мужчиной – невеликая мудрость. Я могла просто пойти в ближайший клуб для одиноких и дать знать о своем намерении. И ведь лишь в прошлом месяце некий мужчина предлагал мне деньги, чтобы я согласилась заняться с ним сексом.
      Но подождите-ка, понимаете ли вы то, что вдруг поняла я? Где-то посередине темной полосы – бог знает когда – я начала делать то, на что считала себя неспособной. Я начала тянуть время. Конечно, это происходило бессознательно. Но сознаюсь: вот уже около года я оценивала каждого мужчину, с которым встречалась, по одному-единственному критерию: достоин ли он того, чтобы прекратить мое воздержание. Рассуждала я так: если уж я жду столько времени, то подожду еще, лишь бы не ошибиться. Ну не смешно ли? Мне тридцать четыре, а я «блюду себя», как девственница. Помнится, когда я была девственницей, я так себя не вела.
      Как это может быть? Отказ от близости с мужчинами сделал меня не только сексуально озабоченной, но и разборчивой!
      Теперь я по-новому взглянула на положение дел. Я никогда не предполагала, что темная полоса связана с одним только сексом, но теперь мне казалось, будто она вовсе с ним не связана. Теперь я понимала, что не желала даже пытаться, если считала шансы неопределенными. Я искала того, кто внушил бы мне уверенность в том, что у нас с ним получится.
      И что же сейчас? Куда завела меня эта стратегия? Что, если я буду все ждать и ждать, а темная полоса так никогда и не кончится?
      Видимо, именно об этом перед моим отъездом в Фэрбенкс говорила Энн, всегда поражавшая меня своей мудростью. Она рассказала историю, взволновавшую меня, хоть я и не понимала почему. Это была буддистская притча о женщине, за которой погнались тигры. Спасаясь от них, женщина упала со скалы, но ей удалось ухватиться за какое-то вьющееся растение. Сверху ее подстерегали тигры, внизу разверзлась бездна, но она отщипнула ягодку и с большим удовольствием съела ее.
      «Надо тебе заделаться буддисткой! – сказала Энн. – Нельзя, чтобы твое счастье зависело от того, есть у тебя какая-то вещь или нет. Знаем мы эту песню: «Если б у меня было то-то и то-то, я была бы счастлива», «Будь я на десять лет моложе, была бы счастлива». Но правда в том, что любая из нас – даже одинокая женщина – может быть счастлива. Это не значит, что не надо искать себе пару, но зачем ждать чего-то, что, возможно, и не принесет тебе желаемого, если можно радоваться жизни прямо сейчас?»
      Совет казался очень разумным, и я не знала, что возразить. Но неделя, проведенная в квартире Нины, помогла мне по-новому взглянуть на вещи. Я обнаружила, что уже пробовала есть ягодки, не обращая внимания на опасность. Разве не это я делала, когда три года жила с Алеком? И вот теперь я решила, что этого мало.
      Вот как я это вижу: та женщина из буддистской притчи сознавала, что шансы ее невелики, и могла порадовать себя только ягодкой. Мне же, как я надеялась, должно было повезти больше. Конечно, часики тикали, но все же тридцать четыре года – не тот возраст, когда следует признать себя побежденной и отправиться по магазинам в поисках трикотажных колготок.
      Возможно, причиной тому стала победа над тем парнишкой или странное ликование, испытанное мной оттого, что не могла сняться с места, но я действительно чувствовала оптимизм. Я знала: невозможное возможно, потому что оно уже произошло. Тысячу дней назад я и не представляла, что смогу так долго прожить без секса, но ведь смогла же! Вы решите, будто я рехнулась, но, как ни странно, это внушало мне надежду, что я все-таки найду Того Самого Мужчину. Или он найдет меня. Не важно. Он существует, и когда-нибудь мы с ним займемся бесконечно долгим, страстным, ни с чем не сравнимым сексом.
      Пока же я просто отдыхала и получала удовольствие. Постель у меня была уютная, и Нина пекла очень вкусные и немыслимо тонкие блинчики. В моем путеводителе был русский алфавит, и Юрий обещал научить меня правильному произношению. Кто знает, вдруг я пробуду здесь так долго, что прочту «Войну и мир» – за то самое время, за какое Толстой написал эту книгу. Скрэббл нам еще не прискучил. Вчера в ответ на жалобы, что набирается мало очков, я вписала еще четыре клетки «Двойной счет слова», надеясь поднять боевой дух моих спутников. Так что я сумела направить энергию в нужное русло и совершила немало полезного.
      Чего не скажешь о моих компаньонах, Доне и Джиме. Они не хотели ничего совершать и спокойно ждать, пока заработает аэропорт, и с утра до вечера строили самые безумные планы, как бы нам поскорее отсюда выбраться, – такие же нереальные, как те, что придумывал Гиллиган со товарищи.
      Так, Дон однажды загорелся идеей переправиться на вертолете на остров Святого Лаврентия – ближайший к нам пункт на территории Соединенных Штатов; до него было около 40 миль. Ни о чем другом он и говорить не мог. Дон пришел в такой восторг от своего плана, что упросил Юрия найти ему телефон. Он надеялся связаться с президентом «Беринг-эйр», нашей чартерной авиакомпании, базирующейся в Номе. Через час или около того Дон вернулся очень огорченный. Оказывается, вертолет за нами могли выслать только в том случае, если бы существовала непосредственная угроза нашей жизни. Вот тогда «Берингские авиалинии» связались бы с Госдепом США, и за нами выслали бы «Черного ястреба». Дону пришлось согласиться с тем, что из-за нашего временного заточения не стоит беспокоить Колина Пауэлла.
      Затем свой план предложил Джим: надо, чтобы из Нома за нами выслали катер. Снова Джим и Дон побежали к заветному телефону, чтобы еще раз позвонить президенту «Беринг-эйр», и снова услышали категорическое «нет». Выяснилось, что, во-первых, в Номе нет катеров, способных, не подвергаясь опасности, пересечь Берингов пролив, во-вторых, если бы даже там были такие, российские власти не раньше, чем через пять недель, дали бы разрешение катеру пристать к берегу.
      Но Джим и Дон не сдавались. Еще один план был связан с немецким пассажирским судном, которое, по слухам, на этой неделе должно было на несколько часов пришвартоваться в местном порту. (Ума не приложу, как слухи проникли в Нинину квартиру.) Но даже Дон отказался от этой затеи, когда я напомнила ему, что мы понятия не имеем, куда направляется этот корабль. А что, если он идет в Японию?
      Самый потрясающий план родился у них в тот день, когда небо в поселке прояснилось настолько, что наш самолет мог подняться в воздух, но – о горе! – теперь уже недостаточно ясным оно было в Номе, где нам предстояло приземлиться. План состоял в том, чтобы попасть в Ном «с другой стороны», иными словами, предлагался маршрут бухта Провидения – Анадырь – Москва, а потом – вуаля! – Лондон – Нью-Йорк – Сиэтл – Анкоридж и Ном.
      И вот всего лишь несколько часов назад я убедила их бросить это пустое занятие и сыграть в скрэббл. Но они слишком увлеченно обсуждали последнюю идею: как вынудить русское правительство депортировать нас. Честное слово, ничего более смешного я не слышала с тех пор, как… Подождите-ка. О черт! Да ведь я сама вела себя точно так же!
      Нет, правда… взять хотя бы «Обана-Сюза!». А фэн-шуй? Блиц-знакомства? Бегство в Бенд? Письмо рыжему юристу? Я искала партнера с той же настойчивостью, с какой ФБР выслеживает самых опасных террористов. Так ли уж сильно я отличаюсь от Джима и Дона? А чего стоят все мои бегства? Виннемука, Найроби, Джекпот, Рейкьявик, Непостижимая Миссия, поселок бухты Провидения! Да каким местом я думаю?
      Джим, Дон… и я. «Три балбеса». Все мы отчаянно, всеми способами пытались выбраться из затруднительного положения, но так и не тронулись с места.
      День-деньской я выдавала советы двум моим партнерам по клоунаде: расслабьтесь. Отдыхайте. Зачем биться головой о стену? А сама… Да стоит ли относиться к моей персональной загвоздке как к плану высадки союзников в Нормандии? Получается, что, расставшись с Алеком, я разучилась отдыхать. Может, пора считать мою личную неурядицу проблемой менее грандиозной, чем открытие второго фронта? Ведь я же сама столько раз говорила Джиму и Дону, что в жизни случается такое, с чем ничего нельзя поделать. От нас нужно одно: быть готовыми к тому, что оно есть.
      Итак, вывод напрашивается сам собой. Я должна перестать выдумывать всякие планы и просто отдохнуть. Ноне будет ли это означать, что я опустила руки? И как можно отдыхать сейчас, когда темная полоса достигла таких чудовищных масштабов? Не могу же я просто отмахнуться от него!
      Или могу?
      Что бы я ни делала, я никогда не сомневалась: покончить с воздержанием можно только одним способом, и для этого способа необходим пенис. Но стоило ли мне так на этом зацикливаться? Ведь это же я – я сама – сотворила это чудовище. Только я знаю, с чего все начиналось, и только я вольна продолжать или прекратить подсчет.
      Интересно, если прожить без секса тысячу дней и не считать дни, будет ли это все еще считаться темной полосой?
      Все мои друзья думали, что мне не стоит придавать значение своей круглой дате, и, возможно, они правы. Если я не могу покончить с темной полосой, переспав с кем-нибудь, то почему бы мне не предать ее забвению?
      Верно! Хватит с меня темной полосы! Чао! Адьос! Или, как говорят здесь, в России, до свидания!
      И что за подходящее я выбрала время! Всего несколько минут назад Юрий сказал, что аэропорт наконец открылся и в Номе тоже ясно. Наш вылет состоится в течение часа.
      Пожалуй, я все же не хотела бы застрять здесь на целый месяц. Ладно, пора собирать вещи. Скрэббл, конечно же, поедет со мной и листочек с песенкой тоже. Проверю, не подвела ли меня память.
      Да, впопыхах забыла сказать: Юрий принес распечатку и-мейла моей сестры. Несколько дней назад он через кого-то, кто имел доступ к Интернету, отправил мою электронную почту. Я могла послать только одно письмо, и интуиция подсказала мне, что адресатом должна стать Джен. «Скажи всем, что я здесь застряла, но все отлично, – писала я, – и ради Бога, запиши для меня с телика "Закон и порядок"».
      Джен надеялась, что я скоро вернусь домой, и радовалась, что со мной все в порядке. Я тоже радовалась – тому, что в «холодной войне» явно наметилась тенденция к примирению (и как знаменательно, что я в России!).
      Я выглянула в окно и заметила, что туман рассеивается. Впервые за все эти дни – или, может, за все эти годы – я видела, что происходит снаружи.

      Да, я покончила с темной полосой, А вы никогда и не сомневались в этом, верно?
      Я обязательно расскажу вам об этом, но сначала вернемся в то время, когда после моего освобождения из поселка бухты Провидения прошло восемь месяцев и я сидела в мексиканском ресторане с Аланом, единственным членом моего Кабинета – мужчиной. «Что ж, – сказал он, – хорошо, что ты не собираешься сейчас ни с кем встречаться: у тебя перхоть сыплется на тарелку».
      С темной полосой тогда формально еще не было покончено – хоть я и перестала вести подсчет. Но у меня были заботы поважнее, как то: 1) нога в гипсе; 2) рука на перевязи; 3) псориаз в выраженной форме (стоило мне хоть немного покачать головой, как начинали сыпаться белые хлопья). Алан был прав. Пойди я сейчас на свидание в «Старбакс» и задействуй все 100 процентов обаяния, любой парень сбежал бы от меня в мгновение ока.
      Вернувшись из бухты Провидения, я не забыла свою клятву и сбавила обороты, решив, что лучше мне некоторое время отдохнуть от сайта match. com. Сама идея знакомства по Интернету мне по-прежнему нравилась; особенно она подходила для людей вроде меня, работающих дома и не вылезающих из пижамы. Но мне было ясно: если я действительно хочу зажить иначе, надо отпустить поводья. Будь что будет, я решила направить энергию в другое русло и начать тренироваться для следующей велогонки. Не знаю, хватило ли бы меня больше, чем на несколько месяцев, но тут возникли непредвиденные обстоятельства.
      Повреждение плечевого нерва и внезапно давшая о себе знать застарелая травма ступни стали причиной моих визитов к хирургам – сначала к одному, а через две недели к другому. Ко всему прочему у меня начался псориаз, да такой, что даже лошадиная доза лекарств (по словам дерматолога, их «хватило бы, чтобы убить небольшого слоника») действия не возымела.
      Нэнси обвинила меня в том, что я специально изобретаю проблемы со здоровьем – лишь бы не думать о сексе. «У тебя что, синдром Мюнхгаузена?» – спросила она однажды.
      Я решительно опровергла это безосновательное утверждение. Конечно, порой я совершала идиотские поступки, но всему же есть предел! Но я и вправду считала (как и в случае с поселком бухты Провидения), что если от тебя ничего не зависит, – это большое облегчение. Ведь когда тебе делают общую анестезию, ты можешь только повиноваться и ждать. И когда ты лежишь распростертая, с ногой, вздернутой к потолку, с обложенной льдом ступней, стать мягче и терпеливее куда как просто.
      Лежать мне приходилось в доме родителей, и Алан I был так добр, что чуть ли не каждый день выводил меня пообедать. Процесс выздоровления был мучительным – не потому, что я испытывала боли, нет, обе операции прошли великолепно и не оставили никаких неприятных ощущений, – а потому, что телевизор в гостевой спальне в доме моих родителей едва работал. Осложняло жизнь и то, что у родителей не было «Тиво» – гениального цифрового записывающего устройства. Я только что купила его, и оно позволяло отлавливать из телеэфира и накапливать до востребования все самое желанное и любимое. Пока мое бесценное приобретение прозябало, одинокое и покинутое, в моей квартире, мне оставалось лишь уповать на милость обычной ТВ-программы.
      В конце концов нога и плечо зажили, псориаз пошел на убыль, и я вернулась в свою уютную квартирку – к своему дивному «Тиво». Я чувствовала, что готова к новой попытке, а это значило только одно: пора реанимировать Фитрайтера, представлявшего мои интересы в Интернете. Пришлось заново оформить членство, но на этот раз я не ощущала обычной нервозности и спешки.
      То был первый вечер моего возвращения на сайт. Я вяло просматривала фотографии, чувствуя сильное желание все бросить, однако еще надеясь на какой-то толчок. Внезапно мое внимание привлек мужчина тридцати четырех лет – по-мальчишески привлекательный, с копной рыжих волос. (До того, как в спортзале я познакомилась с рыжеволосым юристом, я и не осознавала, что у меня слабость к рыжим.) Псевдоним его был «БегунОК». Подпись под снимком не отличалась оригинальностью: «Бежим со мной!» Впрочем, мое «Поклонница "Закона и порядка"» было не менее дурацким.
      Характеристика его была сжатой, дающей только самую суть и по большому счету непримечательной. Увлекался он бегом, ездой на велосипеде, йогой, прогулками на дальние расстояния, подводным плаванием.
      Это не могло не радовать, но спортсменов на сайте match. com вообще оказалось немало. Привлекало другое: во-первых, описывая свою «идеальную партнершу», он не настаивал на том, чтобы она была «миниатюрной, хрупкой и желательно блондинкой» – эти три критерия, как заклинание, повторяли чуть ли не все обосновавшиеся на сайте мужчины. Этот же нигде не упоминал о внешности партнерши, что необычно для такого симпатичного парня. Он писал, что ищет женщину «умную, любящую посмеяться, искреннюю и нежную». Во-вторых, меня обнадежило, что он употребил слово «нежная» еще в двух местах. Возможно, я наконец нашла парня, способного использовать слово «чувствовать» не только в таком контексте, как «чувствую, что проголодался».
      Я решила положиться на свою интуицию, которая подсказывала, что парень этот мне нравится.
      Он сразу же ответил на мое послание: «Я тоже люблю «Закон и порядок»!» Я не придала этому большого значения, но когда он предложил выпить вместе кофе, обрадовалась. Я иду на свидание! Мы условились встретиться в «Кофейном зерне» – у этого конкурента кофеен «Старбакс» были лучше кофе-латте и парковка. (Никогда об этом не думала, но, может, причина всех моих неудач с пробными свиданиями – само кафе «Старбакс».)
      Он занял очередь у стойки, и его рыжая шевелюра сразу бросилась мне в глаза. На нем была футболка, шорты цвета хаки, сандалии, и выглядел он еще привлекательнее, чем на фотографии, – высокий, худощавый, с сильными руками, глубокими синими глазами и улыбчивым ртом. «Ты Пол!» – воскликнула я, радуясь своей удаче.
      Мы сели, и почти тут же я ощутила искорку. Разговор легко переходил с предмета на предмет – от его забегов к моим велопробегам, от его недолгой жизни в Айове к моей жизни в Бенде. Пол с удовольствием смаковал самые забавные эпизоды моей биографии. У него тоже было несколько таких. Свой род занятий он обозначил как «инженер-компьютерщик в аэрокосмической области» – что-то связанное с чартерными рейсами реактивных самолетов и базами данных. К моему облегчению, почти тут же Пол добавил: «Если я возьмусь рассказывать тебе об этом подробнее, твои глаза начнут слипаться и ты заснешь. Скажи лучше, когда у тебя следующий велопробег?» Мы проговорили почти два часа – примерно на полтора часа дольше, чем продолжалось обычное мое пробное свидание. На прощание я дала ему свой номер телефона, сказав, что буду рада, если он позвонит.
      Подходя к машине, я поймала себя на том, что впервые после любвеобильного преподавателя философии, возможно, нашла того, кто положит конец темной полосе. Но на этот раз мне не пришлось думать о том, чем интересен этот мужчина, – он просто был мне интересен.
      Пол позвонил на следующий день, и я охотно приняла его предложение пойти в китайский ресторан. Хотя я и чувствовала искорку, но пока не питала никаких иллюзий. Испытав то, что испытала я, вы не впадете в телячий восторг еще до второго свидания.
      Здесь развитие событий несколько сбивается с курса. Во время нашего второго свидания искорка вдруг исчезла. Раз – и все. Будто и не было. Я не понимала, куда она пропала, и, что еще хуже, не знала, что делать. Я столько размышляла обо всех этих искорках и никогда не предполагала, что они вот так исчезают. Как же ее теперь вернуть?
      Я всячески старалась поддерживать беседу, но это становилось все труднее. Тогда я обратилась к предмету, о котором всегда говорила с неиссякаемым энтузиазмом: «Тиво».
      Приобретя «Тиво», я за несколько месяцев стала такой его почитательницей, что то и дело воздавала ему хвалы, силясь объяснить непосвященным: это намного превосходит навороченный видик. Мы с Полом ели китайские голубцы, а я восторженно говорила о том, какое это чудо – нажатием кнопки закатать ему в память целый «сезон» любого шоу или сериала, или записывать две программы одновременно, или изничтожить рекламные паузы, или при необходимости делать паузы в «живом» эфире, или…
      «Мы уже больше не рабы телевизионной программы! – заливалась я, – мы свободны!»
      Все мои знакомые по-разному относились к моим восторгам по поводу «Тиво», но ни один – ни прежде, ни потом – не отреагировал так, как Пол.
      «А сколько у него гигабайт на жестком диске?» – спросил он. И потом: «А какой у него цифровой формат?» Дело было не только в том, что я никакими силами не могла ответить на эти вопросы, я чувствовала: Пол не уловил самое главное. Это все равно как если бы, обсуждая гениальность «Водяных лилий» Моне, кто-нибудь спросил: «Как по-вашему, где он покупал краску?»
      Я никогда не представляла рядом с собой человека с техническим складом ума. Свидание завершилось прохладным объятием, и я отказалась от мысли, что Пол – тот парень, которого я ищу. В тот вечер я доложила Марджи, что, даже если учесть мои восторги по поводу «Тиво», я задействовала не больше 40 процентов обаяния.
      «Если он захочет, я дам ему еще один шанс, – сказала я, – а если нет – особо не расстроюсь».
      На следующее утро я получила электронное сообщение от Пола; он писал, что здорово провел время. «Твои вчерашние разговоры меня зацепили. Когда покажешь поближе, что такое «Тиво»?» – спрашивал Пол. Мы вроде бы опять нашли общий язык.
      Едва увидев его – рыжеволосого, синеглазого, улыбчивого, я вновь ощутила искорку. Мне даже не пришлось гадать, как ее вернуть; я совсем забыла, что думала, будто она исчезла навсегда.
      Мы ели пиццу и болтали, а потом пошли ко мне домой. Я продемонстрировала «Тиво», и Пол с должным энтузиазмом издал несколько «ухов» и «ахов». В ту ночь я могла бы покончить с воздержанием (Пол позже признавался, что у него на уме было то же самое). Но я не сделала этого. Около полуночи я проводила его до порога, а на прощание лишь бегло поцеловала в губы.
      Да, это правда – я тянула время. Но потому только, что считала неправильным обрушить страсть на бедного мальчика так внезапно. К тому же я хотела полностью убедиться, что мы и в самом деле движемся в одном направлении.
      В ту ночь я почти не спала, думая только о Поле – и о сексе с Полом. На следующее утро я послала ему на работу записку по электронной почте: «Хочу убедиться, что вчера вечером у тебя не сложилось ложное представление. Я боялась, что не смогу остановиться, если мы поцелуемся по-настоящему. У меня давно никого не было – дольше, чем ты можешь вообразить». Я не кокетничала так открыто со времен Байк-Мена и теперь с волнением ожидала ответа.
      Он не заставил себя ждать. «Признаюсь, – писал Пол, – вернувшись домой, я лежал в постели и думал, к чему привел бы тот поцелуй. Хорошо, что мы с тобой думаем одинаково».
      И в этот момент я поняла. Ожидание завершилось. Темная полоса подходила к концу.
      Зная, как давно и страстно я об этом мечтала, вы, наверное, решите, что я разразилась восторженными воплями и обильными слезами. Вы, наверное, полагаете, что я нервничала и ломала голову над тем, как все будет. Ничего подобного. Я чувствовала уверенность в своих силах и спокойную радость. Темная полоса заканчивалась, и заканчивалась не отчаянием и не упадком сил. Я не приняла желаемое за действительное. Пол не фантом, возникший из киберпространства, как Байк-Мен. Он – настоящий.
      В первый раз за все время – и теперь уже, конечно, в последний – я заглянула в календарь и подсчитала, сколько дней было в моей темной полосе. Но теперь это казалось уже не важно. Все это время я не просто мечтала о сексе. Я мечтала о сексе с Полом.
      Спустя два дня, в субботу, мы ужинали в индийском ресторане, и обоим нам хотелось – хоть мы в этом и не признавались, – чтобы ужин поскорее закончился. Я снова пригласила Пола к себе, и на этот раз только с одной целью. Но едва мы вошли в гостиную, он уселся на диван и сказал: «Ну что, посмотрим «Тиво»?»
      Ничего себе!!!
      Я села рядышком и взяла его за руку.
      – Э…. нет. Я сейчас думала кое о чем другом, – сказала я и поцеловала его. – Пойдем-ка в гостевую спаленку.
      – Да нам и здесь хорошо, – ответил Пол.
      Господи, либо он непроходимый тупица, либо слишком хорошо воспитан. (После Пол признавался, что просто хорошо воспитан.)
      – Нет, правда, – сказала я, скорее настаивая, чем приглашая. – Пойдем в мою гостевую!
      И не успел Пол понять, что происходит, как я взяла его за руку и повела по коридору. Что до секса… ну… скажу только, что такого секса явно стоило ждать столько времени, а прочее пусть довершит ваше воображение. Помню, мне было хорошо и спокойно в его объятиях, и я поняла, что все мои сомнения рассеялись, ибо заниматься сексом оказалось даже легче, чем ездить на велосипеде. Это было так же легко, как вдохнуть полной грудью.
      Из всей той бессонной ночи особенно живо я помню реакцию Пола на мой рассказ о темной полосе.
      Я сомневалась, стоит ли мне раскрывать свой секрет, потому что на парней определенного сорта такая информация действует как холодный душ. Но я была уверена в том, что Пол не из их числа, и решила рискнуть. Кроме того, это был слишком занятный рассказ, чтобы пренебречь им. Когда я в несколько сжатом виде поведала Полу эту историю, мы все еще лежали в постели. Едва я закончила, он изумленно воззрился на меня и спросил:
      – Тысяча триста пятьдесят восемь дней?
      – Да, – ответила я, – знаю, в это трудно поверить.
      Прошло минут пять, прежде чем Пол снова заговорил:
      – Но ты… ты такая… нормальная. Как это может быть?
      Мне и сейчас кажется, что это самые приятные слова, какие я когда-либо слышала.
      Мы провели вместе все выходные. Пол признался: когда я в и-мейлс предупредила его, что у меня давно не было секса, он предположил, будто речь идет о четырех, от силы шести месяцах. Мне стало смешно.
      – Эх ты, да шесть месяцев я на голове могу простоять! – залихватски, словно завзятый правонарушитель из «Закона и порядка», воскликнула я.
      В понедельник утром, когда Пол ушел на работу, я бросилась к телефону: мне не терпелось поскорее рассказать друзьям о повороте в моей судьбе. Конечно же, они очень обрадовались. И не только за меня.
      «Мне не хотелось тебе говорить, – сказала Нэнси, – но мое терпение было на пределе. Вряд ли я переживу такое снова. Передай Полу от меня спасибо».
      «Только не измотай паренька, – предостерег Алан, – не пытайся в один присест наверстать то, что упустила».
      Первый месяц показался мне сказкой. Мы не могли оторваться друг от друга, это походило на то, что когда-то было у меня с Алеком – только без тревожных красных флажков. Друзья боялись, как бы то, что я принимаю за любовь, на самом деле не оказалось лишь восторгом от окончания темной полосы. Но это было не так. Находились ли мы в постели или нет, я радовалась тому, что мы вместе. Все, что говорил и делал Пол, доказывало: он чувствует то же самое.
      Размышляя о том, почему все завершилось так, я нахожу только одно объяснение: счастливая случайность. Большая настоящая удача. Мне повезло, что я увидела фотографию Пола, что он ответил на мой и-мейл, что пригласил меня на третье свидание, когда уже собиралась позволить ему уйти. Годы ожидания привели к успеху. Жизнь и в самом деле состоит из того, что совершаете вы, и того, что совершается с вами. Нужно быть к этому готовой. Запросто могло случиться так, что я еще четыре года просматривала бы сайт match. com, сходила бы еще на полтораста пробных свиданий – и так никого бы и не нашла. Но если бы я не искала вовсе, то никогда не встретила бы Пола.
      Все шло так прекрасно, что через полтора месяца я ощутила готовность к следующему шагу: пора было познакомить Пола с моей семьей. Я просмотрела календарь семейных торжеств и остановила выбор на ужине в честь девяносто первого дня рождения бабули Ханни. Я решила, что там будет около дюжины приглашенных и приличествующая случаю суматоха, поэтому Пол не почувствует себя как подозреваемый на допросе.
      До этого момента я редко рассказывала Полу о своих родных. По опыту я уже знала: сколько ни рассказывай, это все равно не подготовит парня к личной встрече с кланом Шлосбергов, так что лучше уж пренебречь всякими замечаниями и предостережениями, и будь что будет.
      О том, как воспримет Пола моя семья, я особо не задумывалась. Разве можно его не полюбить? Кроме того, Пол – настоящий живой мужчина, и притом ему еще не исполнилось сорока. Этого вполне достаточно, чтобы они пришли в восторг. Однако признаюсь, раз или два я подумывала о том, не попросить ли Пола – учитывая пристрастие моего семейства к «надлежащему виду» и то, что первое впечатление производят лишь однажды, – одеться для такого случая определенным образом. С другой стороны, я не хотела напрягать его, поэтому ничего не сказала – скрестила пальцы и положилась на удачу.
      Чего боялась, то и случилось. В вечер перед днем торжества Пол остался ночевать у меня. Когда наутро я увидела, в чем он идет на работу, у меня засосало под ложечкой. На нем была самая что ни на есть типичная рубашка программиста: темная клетка, короткие рукава.
      Я тут же вспомнила инцидент, известный в нашей семье как Неприятность с Рубашкой. Было это несколько лет назад: муж моей кузины пришел на семейный ужин в рубашке с коротким рукавом. Дедушка, сам одетый в спортивный пиджак, так разгневался, что начал брызгать слюной.
      «Каждый, у кого в голове есть хоть капля мозгов, знает, как надо одеваться для ужина!» – возопил он, и бедный парень просидел весь вечер, не смея поднять глаза и произнести хоть слово.
      Понятно, что для Пола я хотела совсем не этого. Но что я могла поделать? Пол жил слишком далеко, он не успеет заехать к себе за рубашкой. Пол и так уже нервничал от предстоящего знакомства с моими родственниками, осведомлять его об их странностях было сейчас ни к чему. Вот незадача! Но не успела я принять решение или хотя бы сказать Полу, что нужно его принять, как он ушел.
      После полудня мое легкое беспокойство сменилось тревогой, и мне пришло в голову посоветоваться с кузиной.
      – Сейчас же поезжай в «Банановую республику», – сказала она, напомнив о Неприятности с Рубашкой, – зачем рисковать из-за такой мелочи?
      Потом я позвонила Джен, которая, к счастью, уже разговаривала со мной. Поворотный момент произошел полгода назад, на семейном ужине, на хануку; им стал мамин занудный тост. Не помню точно, что она говорила, но, мы с Джен, сидевшие в разных концах комнаты, не выдержали и одновременно закричали: «Мама!» Потом мы обменялись взглядами, закатили глаза, и это положило начало примирению.
      Сестра придала происходящему еще более важное значение. «Поезжай в «Банановую республику» и купи две рубашки, – посоветовала она, – так он по крайней мере сможет выбрать».
      Муж сестры, Джон, был сейчас в Нью-Йорке на прослушивании. Чтобы узнать мужскую точку зрения и убедиться, что мы, женщины, не преувеличиваем опасность, я позвонила ему на мобильник. «О Господи, ну конечно, ему нужна другая рубашка! – воскликнул Джон. – И я очень рекомендую тебе поговорить с твоим отцом».
      И Джон начал развивать свою теорию о том, как следует одеваться для семейных торжеств. «Сначала я выясняю, в чем будет твой отец, – объяснил он, – а потом поднимаю планку на один уровень. Например, если он в рубашке, я надеваю еще и галстук; если он надевает галстук, то я – костюм. Это необходимо делать, потому что у него одежда всегда лучше».
      Я не стала впутывать во все это отца; ответ у меня уже был: я должна действовать. И побыстрее. До ужина оставалось не больше часа. Я позвонила Полу, чтобы предупредить его.
      – Слушай, то, что я тебе сейчас скажу, очень смешно и не имеет к тебе лично никакого отношения. Пожалуйста, пойми, мои родные очень странные. Ничего, если я сейчас сгоняю в «Банановую республику» и куплю тебе рубашку с длинным рукавом?
      Молчание.
      – Нет, лучше не стоит. Я одет нормально.
      – Пожалуйста, не думай, что это имеет хоть какое-то отношение лично к тебе – да ничего подобного! Это все мои родичи, я же говорю, у них свои заморочки. Честное слово, если я сейчас смотаюсь и куплю тебе рубашку с длинным рукавом, все пройдет гораздо лучше.
      – Да о чем ты толкуешь? У меня хорошая рубашка. Сейчас лето. Жарко. Короткие рукава – самое оно.
      Похоже, Пол не улавливал масштабов проблемы. Мы еще немного поспорили, и он неохотно уступил.
      – Честное слово, это для твоей же пользы, – сказала я.
      – Да ради Бога, – ответил он.
      Я помчалась в торговый центр, ворвалась в «Банановую республику» и бросилась к первой же продавщице. «Пожалуйста, это срочно! Я собираюсь познакомить своего парня с моей семьей, и ему сейчас же необходимы две рубашки! Что идет к рыжим волосам?»
      Продавщица достала две рубашки – бледно-зеленую и голубую. Купив их, я помчалась к Полу на работу. Открыв дверцу машины, он покачал головой, как мужчина, которого собирается одеть заботливая мамочка.
      – Даже не верится, что ты все-таки это сделала.
      Это же курам на смех.
      – Да, но ты все-таки взгляни. Тут две рубашки, какая тебе больше нравится?
      Пол выбрал голубую. Ехали мы молча.
      Когда мы прибыли в дом, где жили мои бабушка и дедушка, я прежде всего посмотрела, как одеты другие мужчины. На всех были спортивные пиджаки или костюмы. Хорошо, что я предупредила Пола. Пусть мы впервые чуть не поссорились, зато нам удалось избежать намного большей неприятности.
      Семейство находилось в самом благодушном настроении. К моему величайшему облегчению, когда я представила им Пола, они не насели на него, как маленькие инопланетяне, окружившие Ричарда Дрейфуса в одной из заключительных сцен «Тесных контактов». По их улыбкам и шуткам я поняла, что он им понравился. Знакомство продолжилось за ужином, сопровождаемым милой беседой.
      Примерно через полчаса я случайно глянула на сидевшего справа Пола и онемела. Волнение, рубашка с длинным рукавом, теплая комната – все это привело к тому, что он буквально взмок от пота. На лбу и на носу выступила испарина. Даже волосы стали влажными и приобрели густой оранжевый оттенок. Рубашка же намокла так, словно Пол гулял без зонтика под проливным дождем.
      Пол беспомощно посмотрел на меня и шепнул:
      – Ну и что мне делать?
      Я тихо ответила:
      – Может, пойдешь в ванную?
      Спустя пару минут он собрался с духом и пошел в туалет. Меня охватила паника: ведь это я заставила Пола надеть злосчастную рубашку.
      Его не было очень долго. Я даже подумала, что он, возможно, гуляет, и не имела права винить его за это.
      Наконец Пол вернулся. Рубашка по-прежнему была мокрая, но испарина исчезла. И он вовсе не выглядел рассерженным. Пол просто посмотрел на меня, улыбнулся и пожал плечами.
      Я поняла, что все хорошо. Во всех отношениях.
      Мы покончили с десертом, и бабуля Ханни поднялась, чтобы произнести тост. Поблагодарив моего отца за подаренные цветы и сказав еще пару слов – на самом деле, конечно же, куда больше, чем пару, – она перевела взгляд на нас. «О Боже, – подумала я, – начинается. Ну что она выдаст на этот раз?»
      – Я хочу приветствовать Пола от имени всей нашей семьи, – начала она. – Я знаю, что Сюзанна никогда не привела бы его сюда, не будь он особенным мужчиной.
      На этот раз бабуля Ханни все поняла правильно.