Избитые об стенки трубы бока, локти и колени немилосердно болели, и, как пишут в нежных дамских романах, в моем сердце поселилось отчаяние. Дурацкая и в то же время пугающая ситуация падения в бездонную трубу не внушала ничего хорошего и напоминала кошмарный сон. Ругаться мне расхотелось, к тому же, от боли я уже не мог придумать ни одного стоящего ругательства и замолк. Притих и Валера. Теперь мы терпели удары и толчки молча, сопя и стиснув зубы. Так прошло еще минут пять, и тут разводной ключ, грохотавший где-то далеко внизу, неожиданно затих, а через несколько секунд мы почувствовали, что труба стала идеально ровной и гладкой. Наше стремительное падение как будто бы немного замедлилось, а потом стенки трубы вообще куда-то пропали, во всяком случае, руками и ногами я до них дотянуться не мог. Зато я кое-как дотянулся до Валеры и ухватил его за рукав, а затем за обе руки, и мы продолжали падать вместе. Потерять друг друга в такой малоприятной обстановке очень не хотелось. Затем я почувствовал, что воздух перестал свистеть в ушах. Вероятно, наше падение еще замедлилось.
      – Валера, давай о чем-нибудь поговорим, – предложил я, – а то что-то так падать уж больно тоскливо, мысли всякие нехорошие в голову лезут.
      – А о чем ты хочешь говорить?
      – Ну вот я книжку недавно прочитал. Фантастика, сюрреализм – короче шиза.
      – Как книжка-то называется?
      – "Человек, который хотел знать все".
      – А, ну знаю, это Евгения Бенилова. Прикольно, только как-то уж очень грустно.
      – А ты ее давно читал?
      – Да месяца три назад, когда у Люськи жил. Она всю фантастику подряд читает. Я у нее и прочитал.
      – Ну и как?
      – Что как?
      – В смысле, как ты думаешь, чего этот Франц понять хотел? Зачем он на четвертый ярус поперся?
      – А ты бы что сделал на его месте?
      – А я бы остался на третьем до тех пор, пока не понял бы, что я хочу понять. Ты понимаешь, знать все, то есть вообще все на свете, как хотел Франц – нельзя. Головы не хватит всё понять и всё запомнить. Значит, ему вообще не надо было знать всё, ему надо было понять то, что для него личноинтересно и потом через этот свой личный интерес разбираться во всём остальном.
      – Ты понимаешь – задумчиво проговорил Валера – ведь как раз для него лично и было интересно разобраться сразу во всём на свете.
      – Так и мне интересно разобраться во всём на свете. Я и пытался разобраться во всём, только я разбирался конкретно, через театр. А ты?
      – Я, Матюша, человек скромный. Мне бы в самом театре как следует разобраться. Ну а в чем ты хочешь разобраться через театр? И почему именно через театр?
      – Я не знаю, почему. Это нельзя объяснить. Так хочется, и с этим ничего не поделаешь. Ты вот разбирался в театре, а я пытался разобраться через театр с человеческой душой, с жизнью, что ли…
      – Это как?
      – Ну когда пытаешься понять, что за всем этим стоит, почему люди ведут себя в каждом конкретном случае именно так, а не по-другому, то театр уже становится вроде не как цель, а как средство. Типа как инструмент. И я пытаюсь этим инструментом залезть в душу и что-то там померить, пощупать, потрогать. И когда добрался до чего-то, открыл для себя, почему оно так, а не по-другому, то как-то легче становится. Помнишь, как осёл сказал, что нет никакой логики в том, кому и зачем всё этонадо? Вот я и пытаюсь в театре быть режиссером всего этого. Когда ты сам режиссер, то тебе поневоле приходится понять, зачем тебе всё это надо. И вот тут я и вижу ответ на ослиный вопрос, на который логика ответить не может. Короче, театр – это моя точка входа.
      – Какая точка входа?
      – Ну, это наш программист на работе так говорит: «потерял точку входу» или «нашел точку входа». Это что-то такое в компьютере, куда надо попасть, чтобы начала работать программа. Я так для себя понимаю, что точка входа – это как бы место, через которое ты можешь попасть куда тебе надо, чтобы узнать или сделать что тебе надо. Но для этого надо сперва попасть в свою точку входа. Без нее ничего нельзя ни узнать, ни сделать. Вот как театр закрылся, так я и потерял свою точку входа в жизнь, а без нее жить плохо. Точку входа никакие деньги не заменят. Для жизни эта штуковина – поважнее денег.
      – Ты не совсем прав, Матюша. Для многих людей деньги – это как раз и есть точка входа в жизнь.
      – Нет, Валера, вовсе нет. Просто многие люди думают, что с деньгами им будет легче найти свою точку входа. Они думают, что за деньги до этой точки можно вроде как на такси доехать, с удобствами. А пешком им неохота, ломает, да и долго.
      – Так что, ты считаешь, что Франц просто не мог найти свою точку входа?
      – Так конечно, Валера, это же очевидно. Вот у нас с тобой точка входа – это театр. У программиста – компьютер. У банкира – банк и капитал. У астронома – телескоп и звездное небо. А у Франца не было точки входа. Он хотел пройти к своей истине напролом, прямо через стену. Вот поэтому на четвертом ярусе его и посадили в одиночку – чтобы он в себе разобрался. Чтобы нашел свою точку входа. Смотри, ведь там на четвертом ярусе у него был полный комфорт – библиотека, музыка, кинозал, все было. Все ему дали, кроме других людей. Чтобы никто не отвлекал, чтобы можно было покопаться в себе. А он струсил, не стал изучать себя и разбился из окна. Поторопился.
      – Я понимаю, Матюша, о чем ты говоришь. Прав ты, конечно. Можно искать истину снаружи и рваться куда-то вовне, а можно углубиться в себя и искать ответ там. Только искать ответ – силы нужны, а он уже все силы истратил. Помнишь, ты как-то слушал Макаревича: «Теперь ты устал, и тебе все равно, Как жизни остаток дожить». И ты еще вспомнил про Монтеня, как он писал, что устал от жизни, и больше не хочет искать истину, как-то так. И потом, ты пойми, он же раненый был, ему еще какие-то таблетки давали на третьем ярусе, у него крыша поехала.
      – Ты знаешь, Валера, я не думаю, что это от табле…
      Тут я осекся. Мое тело резко вздрогнуло в воздухе, как у парашютиста при раскрытии парашюта, и мои руки оторвало от Валериных. Одновременно темнота вокруг нас начала расступаться, появилось слабое розовое свечение, которое постепенно стало оранжевым, затем желтым, а еще через какое-то время белым. Меня плавно развернуло и с размаху плюхнуло на что-то мягкое. Затем я почувствовал еще один толчок – видимо, рядом со мной плюхнулся Валера. Несколько минут мы озирались по сторонам и протирали глаза, пытаясь прийти в себя. Придя в себя, я обнаружил, что сижу на огромном кожаном диване офисного типа в большом зале, залитом ярким люминесцентным светом, от которого резало глаза, а рядом со мной сидит Валера и ощупывает ушибленное в трубе колено.
      – Валера, ты как? – спросил я. – Попробуй наступить на ногу.
      Валера встал, пошатываясь, и с трудом сделал несколько шагов.
      – Да не, старик, все нормально, синяк только, переломов нет. А ну, теперь ты встань.
      Со мной оказалось сложнее. Как только я встал, у меня закружилась голова с такой силой, что я рухнул обратно на диван.
      – Матюша, не волнуйся, подыши глубоко, расслабься и еще раз попробуй.
      Я глубоко подышал, затем уперся руками в колени и стал потихоньку приподниматься. Голова кружилась уже меньше, но глаза, привыкшие к темноте, еще сильно резало от света. Я осмотрелся вокруг. Зал был большой, с высоким белым потолком, усеянным множеством казенных люминесцентных ламп, которые я ненавижу. Напротив дивана стоял громадный письменный стол, на котором не было ничего кроме телефонного аппарата, а на дальней стене почему-то висел большой портрет Ленина. На ближней к нам стене находилось огромное табло. Я поднял трубку телефона, хотя сомневался, что по нему можно будет куда-то позвонить. Неожиданно я вспомнил название аттракциона: «вызывание духов по телефону».
      – Дежурный по сто семнадцатой секции у аппарата. Назовите личный код и код вызова – послышался в трубке бестелесный голос.
      – Извините, мы сюда из трубы свалились! Нам нужна помощь, – с трудом выговорил я.
      – Какая труба? О чем Вы говорите? Обращайтесь согласно текущему протоколу. Назовите свой личный код.
      – У меня нет никакого кода! Нам нужна помощь!
      – Специфицируйте проблему в рамках классификатора сто двадцать семь бета и укажите код помощи.
      – Я не знаю никакого кода! Я не знаю никакого классификатора! – отчаянно завопил я. – Мы здесь случайно оказались!
      – Хорошо, вызов принят. Код помощи – «общий». Ваш номер сервиса двадцать один дробь сто тридцать четыре тире сто семнадцать тире двадцать один эйч. Записали?
      – У меня не на чем записать. Мы здесь случайно оказались! Мы даже не знаем, где мы!
      – Кто вы такие? Как вы здесь появились?
      – Я же сказал – из трубы!
      Голос в трубке недоуменно хмыкнул, а затем его обладатель обратился к кому-то рядом мимо трубки:
      – Послушай, Крис, похоже, какие-то живые растяпы свалились к нам через трубопровод Брэкстона. Они сейчас звонят из приемного шлюза биоуловителя в секторе Эйч. Ты когда-нибудь видел живых людей в Пунтилляторе Шмульдерсона?
      Ответа Криса я не расслышал. Дежурный снова обратился ко мне прямо в трубку:
      – Хорошо, сервисная бригада уже в пути. Расчетное время следования четыре минуты двенадцать секунд. Конец связи.
      Вдруг ожило табло на стенке. Оно осветилось голубоватым светом, и на нем появился текст:
 

Добро пожаловать в Пунтиллятор Шмульдерсона.

Пожалуйста, не предпринимайте ничего самостоятельно, оставайтесь на месте, за вами скоро придут.

 
      – Валера, ты знаешь, что такое Пунтиллятор Шмульдерсона?
      – Не знаю, но это название мне не нравится.
      – А мне не нравится, что мы с тобой в нем – единственные живые люди. Я так понял из слов дежурного, он там сказал какому-то Крису, что мы попали сюда через трубопровод Брэкстона.
      – Не нравится мне все это, Матюша, ой не нравится, – сказал Валера. Пожалуй, это будет похуже, чем в «Техасском рейнджере».
      – Ты думаешь, опять драться придется?
      – Да нет, Матюша, не в драке дело. Тут что-то гораздо более тухлое намечается, а вот что, я пока не знаю.
      Табло погасло, в зале раздался мелодичный звонок, и дальняя от нас стена беззвучно поднялась вверх, обнажив черный провал тоннеля. В тоннеле показались фары и послышалось жужание электромотора и шорох протектора о бетон. Пузатый серый транспортер на резиновых гусеницах подкатил к самому краю тоннеля и встал. Сбоку открылась небольшая металлическая дверь, из которой вышли две фигуры в черных комбинезонах и направились к нам.
      – Здравствуйте,– вежливо сказал я подошедшим, которые были к тому же еще и в масках, так что их лиц не было видно совсем.
      Ответа на свое приветствие я не получил, и чтобы не затягивать тишину, я спросил:
      – Скажите пожалуйста, где мы находимся?
      Из-под маски того, что был повыше и покрупнее, и скорее всего, был старшим из них, раздался бестелесный, чуть дребезжащий голос:
      – Вы находитесь в приемном шлюзе трубопровода Брэкстона в секторе Эйч сто семнадцатого яруса филиала номер двадцать один дробь сто тридцать четыре Пунтиллятора Шмульдерсона. Ваш личный код будет сто семнадцать эйч дробь тридцать четыре ноль сто пятнадцать. Возьмите Ваш нагрудный жетон и наденьте прямо сейчас.
      Я взял в руки легкий жетон из прозрачного пластика на металлической цепочке из рук второго черного человека.
      – Ваш личный код будет сто семнадцать эйч дробь тридцать четыре ноль сто двадцать три, – сказал первый, подойдя к Валере.
      – А почему не следующий по порядку? – удивился Валера
      – Потому что биоуловитель перемещал Вас из трубопровода Брэкстона в приемный шлюз поочередно, и в промежутке между срабатываниями биоуловителя в сектор Эйч прибыло восемь умерших через ЦПТ. Порядок поступления объектов регистрируется счетчиком и заносится в файл поступлений.
      – А что такое ЦПТ? – спросил я.
      – ЦПТ – это Центральный Посмертный Телепортатор, официальный канал, по которому все вновь умершие прибывают в Пунтиллятор Шмульдерсона.
      – Но мы же живые! – не выдержал я, – зачем нам эти номерки для покойников?
      – Проблему вашего физического состояния будет решать уполномоченный дежурный по сектору Эйч. Если будет найден протокол, согласно которому Вас необходимо умертвить немедленно, Вам будет предоставлено право выбрать для себя желательный для вас вид смерти, а после умерщвления Вы пройдете стандартный набор процедур для новоприбывших. Сюда входит полная стерилизация организма гамма-излучением. После того как излучение уничтожит все микроорганизмы в Вашем теле, вы пройдете фиксацию, в процессе которой Ваши ткани будут зафиксированы навечно и защищены от саморазрушения путем полной деактивации всех ферментов. Далее вы пройдете нейроактивацию, которая реконструирует разрушенные нейронные связи. В этот момент у Вас восстановится сознание, и Вы почувствуете, как бы пробуждение от глубокого наркоза. К этому моменту Вы будете оставаться мертвы. Абсолютно, совершенно мертвы. Но только биологически. Ваши психические функции будут восстановлены в полном объеме, за исключением вредных неконтролируемых эмоций, которые будут элиминированы на трансмолекулярном уровне. Разумеется, это только начальные процедуры. Существует таже стандартный набор индивидуализированных периодических процедур. В случае если протокол, требующий Вашего немедленного умерщвления, не будет найден, Вы можете решать сами, хотите ли Вы умереть сейчас или желаете остаться в живых и ждать естественного наступления смерти от старости или от болезни в одном из резервных блоков тридцать четвертой секции сектора Эйч. Так или иначе, личный код и жетон мы Вам выдадим прямо сейчас, хотя Вы и прибыли к нам досрочно, то есть до наступления смерти. Без личного кода Вас будет невозможно идентифицировать.
      – А зачем нас идентифицировать? – подозрительно спросил Валера.
      – Во-первых, Вам должны выделить персональную капсулу Стьюти. Она будет закреплена лично за Вами и в нее будут подавать стабилизирующий раствор Соболева, индивидуализированный под постбиологические характеристики Вашего препарата.
      – Моего чего?
      – Я еще не полностью ввел Вас в курс дела. Мы не называем себя мертвыми. Мертвые не имеют сознания. Но мы также и не называем себя живыми, поскольку мы не живем в биологическом понимании этого слова. Мы существуем как разумные постбиологические единицы, обладающие сознанием. Поэтому мы называем себя постбиологическими существами. Это название зафиксировано протоколом номер двести сорок один эн часть первая пункт третий. Мы не называем свою физическую оболочку «телом», мы называем ее «препаратом», потому что слово «тело» используется нами для обозначения физической оболочки вновь прибывших через ЦПТ, какой она является до обработки. Выражаясь по иному, словом «тело» мы называем только свежий труп, поступивший на регенерацию. Протокол номер двести сорок один часть кью пункт двенадцать.
      – Тогда как же вы называете физическую оболочку живых людей?
      – Поскольку живых людей в Пунтилляторе Шмульдерсона нет, то мы ее никак не называем. Какой смысл зря тратить слово на то, чего всё равно нет? Лучше использовать это слово, чтобы называть то, что есть.
      – Но мы же есть!
      –  Здесьвас быть не должно. А раз вас здесь быть не должно, то это все равно что вас здесь нет.
      – Но мы же здесьесть!
      –  Принято считать, что вы находитесь там, где нас нет, а мы находимся там, где вас нет. Поэтому мы считаем, что вас нет, а вы, в свою очередь считаете, что нас нет. Вы можете считать, что это и есть наше взаимное соглашение о сотрудничестве.
      – А для чего эта капсула и стабилизирующий раствор?
      – С течением времени в постбиологических препаратах, являющихся носителями трансмолекулярного сознания, происходят постбиофизические и постбиохимические сдвиги. Раствор-стабилизатор Соболева несет активные молекулы, которые воздействуют на ткани препарата, приближая их к исходным индивидуальным постбиологическим стандартам, установленым в момент получения препарата из тела. Препарат должен проводить в капсуле не менее двухсот часов в месяц для поддержания постбиологических параметров в пределах допустимых отклонений от рекомендованных индивидуальных стандартов.
      – А что Вы делаете в капсуле? Спите?
      – Постбиологические существа не спят. В капсуле Стьюти нельзя двигаться и получать периодические процедуры, поскольку препарат жестко зафиксирован в капсуле механически. В капсуле можно только думать.
      – Думать о чем?
      – Характер процесса мышления и содержание мыслей протоколами не регламентируется. Приложение семнадцать ди к техническому протоколу использования капсулы Стьюти за номером шестьсот семьдесят два рекомендует во время процесса стабилизации думать о вечности. Но приложения к протоколам не носят обязательного характера. Поэтому в капсуле вы можете позволить себе свободное течение мыслей. Теперь, пожалуйста, наденьте Ваши жетоны, а также вот эти изолирующие комбинезоны. Мы сами вынуждены были надеть такие комбинезоны, чтобы избежать контакта с живущими на Вас микроорганизмами. Нам было бы гораздо удобнее, если бы Вы согласились подвергнуться посмертной обработке немедленно. Это позволило бы Вам намного более качественно сохранить Ваше сознание на постбиологическом уровне, чем если Вы будете ожидать своей естественной смерти. Если Вы примете правильное решение, то в качестве умерщвляющего агента я бы рекомендовал Вам большую дозу цианистого калия. Он хорошо блокирует тканевое дыхание, и этот фактор весьма улучшает качество посмертной обработки и повышает индивидуальный постбиологический стандарт полученного препарата.