Неожиданно я почувствовал легкий толчок в ноги пониже колен. Я поглядел вниз и увидел роскошную белую кошку, пушистую с зелеными глазами. Кошка подняла морду вверх, заглянула мне в глаза, после чего выгнула спину и вопросительно муркнула. Я погладил кошку. Кошка приняла этот знак внимания с холодным достоинством, после чего удалилась в глубину комнаты и мягко вспрыгнув на диван, улеглась в позу Клеопатры.
      "Знакомьтесь. Это Няпа. На данный момент единственный член моей семьи. Абсолютно все понимает, только по-человечески не говорит. Но я ее и на кошачьем языке хорошо понимаю." "Виктор Витальевич!", взмолился я,- "Не томите! Скажите, как Вам удалось перебраться в США? Как Вы сумели уйти из армии, тем более из контрразведки?" Бывший подполковник Советской армии, а ныне профессор одного из самых престижных университетов в Америке, походил по комнате, раздумывая над ответом, а затем повернулся ко мне, видимо на что-то решившись, и сказал, едва заметно улыбаясь: "А мне и не удалось. Я умер десять лет назад, и было мне тогда ровно тридцать три года. Нет, умер ни в коем случае не фиктивно. Совершенно по-настоящему умер. Был труп, все как полагается. Труп мой сожгли в крематории Аквариума, а матушке моей сказали, что я геройски погиб при выполнении боевого задания и выдали кучку пепла в казенной капсуле". "А почему..." - начал я. "Да потому что я со своим прибором слишком много стал знать. В том числе и про высшее руководство страны. Вот Аквариум и решил себя обезопасить". "Нет, я имел в виду, почему же тогда Вы живы?" - удивился я. "А кто же Вам сказал, что я жив? То, что Вы видите перед собой - это ведь не совсем я, вернее даже, это совсем не я, это, скажем так, то что осталось после меня. Чтобы Вы поняли, с чем имеете дело, позвольте Вам кое-что продемонстрировать, так сказать, напомнить. Только уж, пожалуйста, в обморок не падайте",- ответил Виктор Витальевич и неожиданно стал уменьшаться ростом и менять очертания. У меня произошло легкое помутнение в голове: задняя часть тела, без всякого намека на верхнюю половину, прошла через комнату, занесла ногу вверх и полезла в большое зеркало, стоявшее в дальнем углу. Затем из зеркала высунулась рука, ухватила пульт, лежащий рядом с зеркалом, нажала несколько кнопок, и тут же из зеркала как ни в чем ни бывало вылез Виктор Витальевич, уже в своем обычном виде.
      "Так вот, знаете ли, полезно иногда предвосхищать события",- как ни в чем ни бывало продолжил профессор. "Когда я узнал, что меня собираются ликвидировать, я немедленно сообщил матушке, что меня посылают на разведку в другую страну, надолго, возможно на всю жизнь, и что отказаться никак нельзя - служба такая. Разумеется, я ее предупредил, что ей скажут, что я погиб. Так положено, и пусть она сделает вид, что поверила, а то и у нее будут неприятности. После этого я спокойно перенес все свое сознание без остатка в прибор, как раз в ночь перед ликвидацией. Я сидел в своем зеркале и конечно же видел, как в мое безмозглое и бездушное, но еще живое тело всадили четыре пули из пистолета с глушителем. Когда я убедился, что все кончено, я спокойно аннигилировал все свои приборы в Аквариуме, кроме одного, который я материализовал здесь. Мне как-то не хотелось оставаться в нынешнем своем виртуальном виде в своей стране, и я решил подсунуть свою задницу американцам. В Америке моя задница, как изволите видеть, стала профессором. Шучу конечно. Ведь я перенес в виртуальный мир не только свою задницу, то есть чувства, но все свои мысли - куда же мне без них, ведь я же ученый! Здесь в институте я потихонечку продолжаю делать науку, слежу за событиями. Пока что мне приходится использовать свой транслокатор, когда мне хочется побывать где-то на другом конце планеты. Не лабораторный, разумеется, а вот этот". Виктор Витальевич кивнул головой на зеркало. "Тот, что я сделал американцам, пока что умеет только перемещать авторучки с одного края стола на другой. Американцы и от этого прибора в диком восторге. Но сейчас меня уже гложет другая идея - использовать для перемещения Интернет. Правда, сейчас он для этого еще не годится - скорость передачи слишком мала. Так что приходится совершать вояжи по свету по-старинке, через мой верный транслокатор. Мой позапрошлогодний вояж в Россию был очень печальный: я незримо присутствовал на похоронах своей матушки. Похоронили ее со мной в одной могиле". Виктор Витальевич грустно замолк.
      "А что стало со старшиной Жадовым? Вы нашли его?" - спросил я. "Да нет, в том то и дело, что это не я его, а он меня нашел. Выяснилось, что со временем у виртуальной личности, каковой является, кстати, и Ваш покорный слуга, развиваются экстрасенсорные способности. Непосредственно после процесса копирования виртуальная личность - еще не личность. Это всего лишь физическое квазитело, которое по форме напоминает больше всего заднюю часть тела своего бывшего хозяина. Причины объяснять не буду - я осведомлен, что вы хорошо поизучали мои документы. А вот то, как развивается это самое виртуальное тело, как оно превращается в настоящую личность, Вы конечно не знаете. Так вот, со временем Иван Петрович возмужал, набрался опыта и оказался в состоянии меня найти. Я тогда еще был живым человеком, а не виртуальным. Мы побеседовали, и я убедил его оставить военную службу и заняться наукой. Самое подходящее занятие для нас, виртуальных существ. Хотите знать, кем стал Иван Петрович Жадов?" "Ну и кем же?" - спросил я. "Профессором психологии в частном университете - ни больше ни меньше! Хотите послушать его лекцию?" "Конечно!" - воскликнул я. Виктор Витальевич вновь пробежал пальцами по клавиатуре, и на настенном экране показалась большая университетская аудитория, наполненная студентами.
      На лекторскую трибуну взошел грузный мужчина в светлом костюме свободного покроя, с большой головой и выпуклым лбом. Под небольшим плоским носом топорщились жесткие усы. Студенты встали, приветствуя лектора. Профессор сделал аудитории короткий поклон, неожиданно изящный для его массы, и махнул рукой студентам садиться. Затем он быстро подошел к доске и взял в большую пухлую руку кусочек мела, а в другую - влажную тряпку.
      "Вы знаете, я ужасно ненавижу эти дурацкие слайдопроекторы и маркерные доски. Признаю только мел и тряпку. Без этих простых предметов я как-то и лекцию читать даже не могу. Дурацкая привычка, а! Впрочем, не в привычках дело, хотя и в них, конечно, тоже. Просто, я немного волнуюсь, у нас сегодня вводная лекция, мы с вами только знакомимся... Лет пять назад я начинал читать свою серию спецкурсов с психологии интеллекта. А теперь я решил, что никуда он не убежит, драгоценный наш интеллект, и решил начать читать с самого главного - с психологии чувств.
      Прежде всего, мои юные друзья, мне хотелось бы научить вас правильно понимать свои чувства. К великому сожалению, в нашей культуре существует такое количество ложных идей, символов, образов, идеалов, что становится просто невозможно правильно понимать себя и других. И раньше всего мне хотелось бы, чтобы вы расстались с такими понятиями как альтруизм и стремление к совершенству. Нет их в природе, потому что нет ничего подобного во всем спектре человеческих чувств. У человека есть всего две разновидности высших чувств, не связанных напрямую с сексом, голодом, жаждой и оборонительным рефлексом. Эти чувства - любовь и любопытство. Вы спросите, а как же ненависть? Это всего лишь оборотная сторона любви. Вы спросите, а как же альтруизм? В основе истинного альтруизма лежит любовь, а все остальное альтруизмом не является. Вы спросите, а как же стремление к совершенству? Настоящее стремление к совершенству - это та же любовь, но не к отдельному предмету и не к людям, а ко всей нашей Вселенной. А любопытство делает любовь не созерцательной, а действенной, оно заставляет искать все более интересные и гармоничные отношения.
      И еще один миф, мои юные друзья, я должен обязательно разрушить в вашем сознании. Считается, что любовь - это самое альтруистическое чувство, самое бескорыстное. Это чушь! Любовь - это самое пристрастное, самое личностно-ориентированное чувство. Поймите одну простую вещь: человек не волен заставить себя полюбить и разлюбить. Не разум диктует любви, а любовь диктует разуму. Человек любит, а это значит, он заинтересован в объекте своей любви, он так или иначе отождествляет себя с этим объектом. Объект любви - самая важная часть жизни любящего, иной раз важнее, чем его собственная жизнь. Любящему человеку хорошо в этом мире постольку, поскольку хорошо объекту его любви, а теряя этот объект, он умирает. И это значит, что никакого альтруизма в любви нет и в помине. Борясь за благоденствие объекта своей любви, человек борется за себя, за самые основы своего существования. Вот почему любовь - это самое эгоистическое чувство на свете. Таким образом, альтруизм - это превращенная форма эгоизма. Называем мы любовь альтруизмом или эгоизмом - это обусловлено всего лишь разницей в выборе объектов любви.
      Но самая большая беда людей в том, что их любовь делает странный выбор и распространяется далеко не на все объекты. Люди любят только некоторых людей и некоторые вещи, а другие люди любят других некоторых и не любят тех, которых любят первые. Из-за этого несовпадения люди начинают сомневаться в своей любви, и эти сомнения ведут к ревности, а ревность быстро приводит к ненависти - оборотной стороне любви. Люди начинают враждовать и наивно думают, что причиной этой вражды является ненависть. Боже, как они глупы! Причиной вражды является вовсе не ненависть, а прихотливая, несовершенная любовь. Любовь, которая требует взамен ответной любви, любовь, которая не распространяется на всех, а только на некоторых, так что другие чувствуют себя обделенными,- вот что является истинной причиной человеческой вражды.
      Давным давно жил на белом свете один человек, который умел любить всех и пытался научить людей любить всех и не требовать ничего взамен. Он ходил по дорогам босой и проповедовал свою совершенную любовь - любовь ко всем, а не к некоторым. Этот человек был очень любопытен - он постоянно придумывал что-нибудь новенькое, интересное. И самым интересным, из того, что он придумал, был новый способ любви. А знаете, мои юные друзья, за что его распяли? За то, что он предлагал каждому безбрежный океан любви, а это совсем не то, что надо человеку. Человеку не нужен океан любви, он не в силах выдержать напор этого океана. Этот океан не сделает его счастливым, потому что человек не умеет оценивать абсолютных размеров. Человек может быть счастлив только тогда, когда ему кажется, что он отдает и получает больше любви, чем прочие люди вокруг. О человеческая любовь, как ты несовершенна! Ну как могли сильные мира сего, которые властью своей узурпировали любовь своих подданных, согласиться на равную долю с остальными, хотя бы и на целый океан?
      И еще один миф. Считается, что того проповедника предал всего один человек из числа его учеников. И это тоже чушь! Все, все люди его предали! Ведь первая мысль каждого была о том, что человек, умеющий любить всех, получит больше всех любви в ответ. Поэтому все и возревновали и спокойно дали распять несчастного изобретателя. Всю человеческую историю людей, которым отпущено природой больше любви и любопытства, казнят их ревнивые собратья. Весь смысл человеческой жизни состоит в том, чтобы отдать свою любовь миру, который вокруг тебя. А когда человек не может этого сделать, он своей ненавистью хочет истребить ту часть мира, которая мешает ему его любить. И когда рядом живет человек, чья жизнь наполнена великой любовью, многие начинают думать, что их собственная любовь к миру мелка и ничтожна. Их это оскорбляет, они ведь не ведают, что миру одинаково нужна любовь каждого человека, а не только самых великих в своем умении любить. И тогда человек, чья любовь столь велика, становится самым ненавидимым в обществе, и его убивают. Так случилось и на этот раз. Только после того, как его казнили, людям стало не по себе. А вдруг новый способ любить мир, в котором мы живем, лучше существующего, а вдруг он и впрямь может дать больше счастья? А вдруг эта новая, непонятная любовь и вправду может дать счастье вечное? И тогда некоторым стало стыдно содеянного, а других обуяла жалость нет, не к казненному, - а по упущенному счастью, которое он хотел, но не успел дать людям. А многим другим стало просто страшно. Вот так люди, кто из страха, кто из нечистой совести, а многие просто из корысти, стали поклоняться несчастному изобретателю как Богу и думать, что он мертвый может им помочь. Уже две тысячи лет люди притворяются, что умеют любить, как умел он. А ведь они убили его раньше, чем он успел научить своему способу любви хотя бы одного человека. Человеческая любовь все так же несовершенна, как была до него, и насилие и войны, являющиеся следствием этого несовершенства, не прекращаются всю нашу историю. Любовь - повивальная бабка насилия. Любовь, мои юные друзья, а вовсе не ненависть, как вы думаете по своей наивности..."
      Виктор Витальевич щелкнул пультом, и экран погас. Няпа потянулась, вонзив когти в диванную подушку и вытянувшись длинной колбасой, спрыгнула с дивана, теранулась боком об ножку стола, а затем подбежала и ткнулась Виктору Витальевичу в ноги. Виктору Витальевич нежно погладил хвостатого члена семьи. Кошка муркнула, развратно изогнулась и заурчала. Профессор ласково потрепал Няпу за подбородок, а затем стал поглаживать по подставленному шелковистому брюху. Кошка разнеженно урчала, сжимая и разжимая лапы, а затем неожиданным быстрым движением схватила передними лапами гладящую руку и сощурившись, слегка куснула ладонь коротким, хищным укусом, по всеобщему кошачьему обыкновению.
      "Вот так!",- резюмировал Виктор Витальевич, "Коллега без сомнения прав. Любовь - это самая жестокая вещь на свете, но к сожалению, жизнь без нее абсолютно невозможна". "А как же любопытство?"- поинтересовался я. "Понимаете, дорогой мой друг, в слове "любопытство" ведь тоже есть корень "любо". Так что это тоже любовь, ни больше ни меньше. Только это особый род любви. Это любовь не к тому миру, который мы знаем, а к тому, который мы хотим узнать, который нам еще не известен и потому часто нас страшит. Любопытство - это любовь к миру, которая умеет преодолевать страх неизведанного".
      Попили чаю на смородинном листе с халвой, по вкусу явно купленной в русском магазине. Я даже и не уверен, есть ли у американцев халва. Пили не спеша, в полном молчании. Виртуальная личность, вероятно, могла и пить и есть, потому что поглощала чай и халву с заметным удовольствием. Няпа все время чаепития сидела у профессора на коленях, сдержанно поуркивая и неодобрительно щуря на меня зеленые крыжовенные глаза. Видимо, таким образом она хотела показать мне свое безусловное и исключительное право на внимание Виктора Витальевича, обусловленное статусом любимого члена семьи.
      "Виктор Витальевич",- неожиданно попросил я,- "А можете Вы сделать меня виртуальным? Прямо сейчас?" "Разумеется, нет! Я не вправе вмешиваться в частную жизнь людей. Я - наблюдатель. Впрочем, покатать могу. На девяносто пятом шоссе сейчас жуткая пробка. Так я Вас сейчас отправлю домой с ветерком. Вашу машину где запарковать?" "Да где обычно во дворе, подальше от деревьев, а то там мусор падает, птицы опять же..."
      "Ну ладненько! Спасибо Вам за участие и за интерес. Заходите еще. Телефоны мои у Вас есть. Побеседуем, чайку попьем. Роман свой где собираетесь публиковать?" "Да на Интернете конечно, где же еще!"- удивленно ответил я. "Думаете, там кто-то будет его читать?" "Право, не знаю, Виктор Витальевич!", честно ответил я. "Ведь я его написал не потому, что расчитывал, что кто-то будет его читать, а потому что не мог его не написать". "Прекрасно Вас понимаю",- ответил профессор,- "Собственно, я занимаюсь своими исследованиями по той же самой причине. Садитесь вон в то кресло и расслабьтесь. Сейчас будете у себя дома сидеть на своем диване точно в этой же позе. Ну, до встречи! Звоните, когда хотите, буду очень рад с Вами пообщаться!" - и пальцы Виктора Витальевича пробежали по клавишам.
      13.
      Good bye, all you people, There's nothing you can say To make me change my mind, Good bye... Pink Floyd, "The wall"
      Удивительные мысли приходят мне в голову в вечерние часы, когда мутная волна суетного дня уже почти добежала до берега полуночи, чтобы разбиться об него, раствориться и схлынуть без следа. Сна еще нет, но и мысли уже не дневные. Другой у них цвет, другой вкус, темп, размерность... Вечерние мысли, почти ночные. Не сон и не явь, так - одурь какая-то. Глаза то открываются, то закрываются. Электронный будильник беззвучно отсчитывает время, но мне почему-то кажется, как будто я слышу какое-то дьявольское тиканье. О время! Неведомое, непонятное, удивительное время, зачем издеваешься ты надо мной? Почему не проходишь спокойно и гладко? Зачем роишь мысли в моей голове? Какие-то непонятные слова всплывают ни с того, ни с сего... Слова-то какие! "Любовь", "красота", еще какая-то ерунда... Зачем ты будоражишь меня, время, почему не даешь мне жить, как другим? Чего ты хочешь от меня? Хочешь, чтобы я сказал, что нет на свете красоты, которая спасет мир, что есть на свете только любовь, которая рождает красоту? Что только благодаря любви мир, умирая, каждый раз возрождается вновь? Хорошо, я готов поверить тебе, о время, я готов это сказать, я уже это сказал. Да только кто же станет меня слушать? Ведь мир часто бывает груб, жесток и столь неизящен, что почти невозможно поверить в правдивость этих слов. Я и сам очень часто в них не верю. Так объясни мне, время, как же мне жить дальше, во что мне верить?
      Но время не отвечает: оно медленно тикает в голове и кружит, кружит смерчи мыслей, без начала и без конца... Время никогда и ничего не объясняет сразу. Бывает, долгие месяцы все думаешь и думаешь об одном и том же, и не можешь вырваться из привычного замкнутого круга рассуждений, чувств и убеждений. Собственные пристрастия, собственная память цепко держат тебя в плену и не хотят отпускать. Но иногда вдруг в память врываются всплески и сполохи новых, неведомо откуда взявшихся ощущений, и в этот всегда неожиданный момент надо остановиться, замереть и замолчать, чтобы не спугнуть этот миг, не дать новым мыслям и новым чувствам убежать, еще толком не появившись, исчезнуть без следа.
      Именно такое непонятное чувство возникало у меня много раз после той достопамятной беседы с Виктором Витальевичем в его небольшой квартире на Бикон стрит. Сперва я был абсолютно точно уверен, что мы пили чай в полном молчании, а потом мне вдруг начинало чудиться, что мы о чем-то говорили, и притом о чем-то чрезвычайно важном. Но каждый раз как только я пытался вспоминать про этот разговор наяву, я чувствовал, как будто чья-то неведомая рука мягко, но очень настойчиво уводит мои мысли совсем в другую сторону. А во сне я тоже не раз и не два вспоминал нашу беседу, и опять мне начинало казаться, что мы говорили за чаем о чем-то очень важном, и я даже припоминал свои чувства во время этого разговора, и один раз даже видел, как профессор спокойно и чуть иронично о чем-то мне рассказывает, но при этом я не слышал ни единого слова.
      Наконец, доведенный до полного отчаяния, я решился на крайнее средство. Я отсоединил усилитель от своего любимого синтезатора "Ямаха", подтащил его поближе к своей кровати и подсоединил к его микрофонному входу мощный электретный микрофон, который я использовал, когда записывал свои песни, а также для интернетовского чата. Я сунул микрофон под подушку, положил рядом наушники и уснул, внушив самому себе, чтобы ночью мне обязательно приснилась та памятная встреча с героем моего романа. Мне довольно часто удается заставить себя видеть во сне именно то, что мне надо увидеть, и надо сказать, что для писателя это бывает чрезвычайно удобно. Я надеялся, что если мне опять приснится этот беззвучный разговор, то я быстро поверну рукоятку громкости на усилителе до предела и таким образом все-таки услышу, о чем мне рассказывал Виктор Витальевич.
      И вот, я уснул, сунув микрофон под подушку, но вместо маленькой уютной квартиры виртуального профессора мне неожиданно начал сниться поезд дальнего следования, мерно перестукивающий колесами. Боже, как давно я не ездил на поездах! Здесь в Америке вообще почти не ездят на поездах. Часто летают на самолетах, ездят на автомобилях, а вот пассажирских поездов здесь днем с огнем не сыщешь. Вот я и отвык от поездной романтики за эти годы. И вдруг я неожиданно оказался в линялом купе с двумя рядами полок, поцарапанным откидным столиком и жеваными занавесками на неоткрывающихся окнах, и это напомнило мне что-то бесконечно родное, почти забытое, но до боли знакомое и узнаваемое. Я не мог вспомнить, откуда и куда ехал этот поезд, да вобщем, особо и не пытался. Какая разница, куда везет тебя поезд, если он не наяву! Главное - не спугнуть сон, главное - дать поезду ехать и привезти тебя туда, где находятся разгадки тех тайн, которые тебя мучат наяву. А самое главное не испугаться и не сойти с поезда раньше, чем доедешь до места назначения...
      И я расслабился и дал поезду ехать туда, куда он стремился, и отдался на волю колесного перестука. За окном мелькали поля и рощицы, жалобно звенели шлагбаумы, иногда поезд немного замедлял ход, грохотал на стрелках, а затем вновь наддавал, и мелькание за окнами восстанавливало прежний ритм. Неожиданно дверь приоткрылась, и в купе заглянул плечистый проводник в форменной фуражке и с пышными усами. Он широко и приветливо улыбнулся, не промолвив ни единого слова, осторожно поставил на столик два стакана горячего железнодорожного чаю в исчерна тускло-блестящих металлических подстаканниках знакомой с детства формы, положил рядом маленькие пакетики с железнодорожным сахаром, еще раз улыбнулся и вышел. Господи, каким вкусным казался мне этот чай во времена моего детства, когда уже один запах купе и дух путешествия пьянит и наполняет восторгом! Какая разница, чем заварен этот чай, какими вениками... Этот чай вкусен от того, что он заварен романтикой дальней поездки - ярким лучом тепловозного прожектора, прорезающим ночь, грохотом встречных составов, впечатлениями от множества пейзажей и лиц, проносящихся мимо, которых ты никогда больше не увидишь...
      -- Ну что, Саша, будем чай пить? -- раздался странно знакомый мягкий голос, и с верхней полки легко спустился мужчина средних лет. Среднего роста, очень интеллигентный по виду, с умным, грустным и ироничным взглядом. Я сразу его узнал. Ну конечно, это был Виктор Витальевич Пыхтяев, скромный и незаметный герой моего повествования.
      -- Здравствуйте, Виктор Витальевич! Сердечно рад вас видеть. Честно скажу, не ожидал вас здесь встретить. Я очень хотел увидеть во сне наш с вами разговор, чтобы вспомнить его содержание, но я думал, что этот поезд приснился мне совсем по другому случаю. Ностальгия, знаете ли... Как ни хороша Америка, а все же как вспомнишь матушку Россию, так нет-нет, да и набегает на глаза скупая мужская слеза, верите ли?
      -- Да-да, конечно! Конечно ностальгия! Вы правы, поезд вам приснился именно по этой причине. Он везет Вас по стране, где Вы хотели навек оставить свою грусть и печаль. Вы хотели перехитрить себя и уехать от себя подальше, а поезд вас догнал и привез вам вашу грусть и печаль - ведь вам без них плохо, я знаю. Ну а я решил воспользоваться попутным рейсом и сел в ваш поезд - каюсь - без билета. Уж вы меня простите!
      -- Да нет, что вы, я напротив, очень рад вашей компании! Я только хотел у вас спросить, почему я никак не могу вспомнить о чем мы говорили, когда пили чай с халвой у вас дома? Мне кажется, что это было что-то очень важное. Я не знаю, почему так получилось, но меня это мучит ужасно! Мне кажется, если вы мне дадите возможность вспомнить, мне сразу станет легче...
      -- Может, станет, а может и не станет... Почему вы все позабыли? Ну это понятно. Это все - Няпины проделки. Кошка - это ведь вполне настоящая женщина, только маленькая и мохнатая. А женщины - народ ревнивый. После того как вы отправились домой, я ее, конечно, основательно пожурил. Но она посчитала, что я вам наговорил много лишнего и предприняла свои меры предосторожности".
      Дверь купе снова открылась, и усатый проводник сказал приятным сиплым басом:
      -- За чаек, господа, сейчас рассчитаемся?
      Я вынул из кармана несколько мятых долларовых бумажек и протянул проводнику. Тот с сомнением помял деньги в руках, поколебавшись, рассмотрел одну из бумажек на свет, после чего смущенно пробасил, переминаясь с ноги на ногу:
      -- Я извиняюсь, конечно, но может у вас рубли найдутся, а то как-то сомнительно, когда пассажир валютой расплачивается. Упаси Бог, я не думаю, что они фальшивые, да только с рублями как-то спокойнее.
      -- А сколько стоит чай?-- поинтересовался мой попутчик.
      -- Ну, пять рублей в самый раз будет, а хотите еще по стаканчику, можете больше дать.
      Виктор Витальевич открыл портмоне строгого черного цвета и вынул пятидесятирублевую бумажку:
      -- А Вы не могли бы найти нам какого-нибудь варенья к чаю? -- попросил он.
      -- Да запросто! Вам какого? Есть клубничное, сливОвое, персиковое, из крыжовника есть, можно малиновое, если горлышко болит или какая простуда. И это... фейхуевое варенье еще есть, говорят оно от сердца очень помогает.
      -- А откуда у Вас такая роскошь? -- удивился я.
      -- Дык во сне же, во сне-е-е! -- широко и радостно заулыбался проводник. -- Наяву так уже насобачишься в рейсе, что уж думаешь, хоть бы во сне-то нормально к людям подойти. Мне всегда только хорошие люди снятся - и пассажиры, и начальник поезда, даже ревизоры. Вот вы мне приснились, значит и вы тоже хорошие люди. А за доллары Вы извините - так уж приучен никому не доверять, что и во сне иной раз нервы подводят.
      Проводник смущенно протянул мне назад мои долларовые бумажки. Я легонько отстранил его руку:
      -- Да Вы оставьте себе, я полную гарантию даю, что доллары настоящие. Мне ведь тоже российский поезд только приснился. А наяву я в России испугался жить и убежал. Ну в смысле, уехал. Я теперь живу в Америке в городе Берлингтоне. Мне эти деньги дали на сдачу сегодня вечером, всего часа два назад в местном магазине под названием "Берлингтон Молл". Посмотрите, деньги-то все подерябанные, мятые. В России таких долларов почти и не бывает, они там все новенькие, хрустящие.
      -- А ведь и вправду! -- простодушно удивился проводник, вглядевшись в потертые зеленые бумажки. -- Ну спасибо, добрый человек! Я ваши доллары в другом сне потрачу. Вот как мне Севкин ресторан приснится, я там на них и погуляю чуток. Наяву я к Севке в ресторан никогда не хожу. Там всегда бандиты кучкуются, да и Севка сам ходит как бычара, на взводе, глазами туда-сюда зыркает - только и смотрит, как бы чего не случилось, драка не началась, не замочили бы кого. Ни отдохнуть, ни поговорить. А во сне там хорошо-о! -- тут проводник снова светло улыбнулся, показав несколько золотых зубов. -- Все так же, те же цены, те же блюда, даже музыка та же самая, только публика другая. Все вежливые такие, радостные. Ни у кого пушки из-за пазухи не торчат, никто друг друга мочить не собирается. Прямо рай! И сам Севка тоже спокойный такой всегда во сне. А знаете, у него родственники в Махачкале живут, так он к ним в гости всегда только моим поездом ездит. Тоже во сне. Наяву-то он к ним никогда не ездит, куда там! В живых бы остаться, когда такой бизнес крутишь... Все время разборки, переделы, крышу постоянно приходится менять... Когда там про родственников каких думать!. Ресторан на полдня бросить нельзя. Бросишь, а кто другой подымет. А тебя уронит... Да и ехать наяву с моим поездом - тоже знаете... У границы, бывает, поезд из автоматов обстреливают, в вагонах часто с пистолетами шалят, а пограничники - те вообще звери. Убьют на хуй, пока доедешь!.. Не-е-е, во сне только и жизнь!
      Проводник еще какое-то время попенял на жизнь наяву, одновременно расхваливая жизнь во сне, а затем сбегал куда-то и принес поднос, на котором стояло множество розеточек с разными сортами свежего, пахучего варенья. Он хотел еще что-то сказать, но тут послышался лязг замка и грубый голос:
      -- Каданников, на допрос!
      Проводник вздрогнул, нахмурился, а затем смущенно улыбнулся и сказал:
      -- Я извиняюсь, мне срочно надо по делу отлучиться. Так что сон вместе досмотреть не получится, жалко! Приятно вам чайку попить! Там кипяточек возьмете в титане, когда надо будет, а заварочка у меня в купе в тумбочке, берите, сколько хотите, не стесняйтесь. Ну дай вам Бог всего! -- и исчез.
      -- Куда это он заторопился так? -- не понял я.
      -- Дело в том, что в реальности Георгий Иванович Каданников, наш с вами проводник, уже девять дней не работает проводником. Один из пассажиров расплатился с ним за поддельную водку фальшивыми долларами. Проводник стал с ним разбираться, и они подрались. И в драке Георгий Иванович сбросил того пассажира с поезда на полном ходу, прямо под колеса. Прокурор настаивает на умышленном убийстве, а адвокат пытается доказать, что это было убийство по неосторожности. Так что наш проводник сейчас находится в камере предварительного заключения, и его водят на допросы. Он от этих допросов уже очень устал, поэтому и уснул, стоя у стенки камеры. Там ведь так тесно, что даже присесть негде. Но он уснул стоя и попал в наш с Вами сон. Хороший человек. Все люди хорошие, но этот особенно душевный. Я, пожалуй, поприсутствую на суде потихонечку, хотя мое присутствие ничего не изменит. Дадут ему срок на всю катушку. У него ведь уже было раньше две судимости, и одна из них тоже за убийство.
      -- А кого он в первый раз убил? -- поинтересовался я.
      -- Любовника своей жены. Он очень любил свою жену и поэтому сильно расстроился, застав ее со своим другом. И от расстройста и потрясения он ударил своего друга кулаком в печень, а тот возьми да и умри от болевого шока. В тот раз ему всего четыре года дали. Потом, уже на зоне, ему еще два года подболтали, за то что раздробил челюсть охраннику, который его оскорбил. Но по понятиям по другому нельзя было - иначе бы его свои сокамерники до конца опустили. А так всего лишних два года - большая разница. Вот только теперь, вероятно, получит червонец и просидит от звонка до звонка. Очень жалко. Хороший, очень хороший, действительно добрый человек - да вы сами видели.