— Не виноваты. Это я виновата, что они хотели получить меня.
— Тэйрин… — он в третий раз произнес ее имя, словно заклиная. Ненавидя себя за то, что сейчас скажет, не в силах произнести эти слова, не в праве промолчать. — Он уничтожит все.
— Т-с-с-с, — она подошла ближе, совсем близко, и прижала палец к его губам, — не говори дальше. Я все понимаю, ты только молчи. "Если ты скажешь это вслух, я не смогу ни забыть, ни простить", — Тэйрин повернулась к Мэлину, с интересом наблюдавшему за развернувшейся сценой. — Ты получишь свою ночь. Сегодня. В моей спальне. А сейчас уходи. И я уйду. Прости, Корвин, — она погладила его по щеке, — мне нужно побыть одной.
Корвин, оцепенев, смотрел, как закрывается за ней дверь. Невыносимо медленно, целая вечность, чтобы остановить ее, задержать, но он не мог сдвинуться с места, а когда сумел — уже было слишком поздно. Все, что ему осталось — в кровь сбивать костяшки пальцев, колотя в дубовую дверь. Закрывшуюся за его женщиной, навсегда.
* * *
"Никогда ничего не делай только потому, что должна" — я помню, отец, помню. Но что мне из этого? Ты ведь не следовал мудрому совету, и умер в одиночестве, в грязной камере, в темноте. Потому что был должен. А я умерла сегодня, когда он смотрел на меня, не в силах сказать: сделай это. Я не должна, но сделаю. Потому что мы ничего не делаем только из чувства долга. Потому что люблю его, вернее, любила, пока была жива. Потому что это его земля, его люди, его море. Я хотела разделить с ним все, горе и радость, разделю и это".
Зимой темнело рано и стремительно: вот только что солнце скупо рассыпало свет по серому облачному покрывалу, как уже наступила темнота, беспросветная, тяжелая. В небе ни одной звезды, даже луна спряталась в облаках, не желая быть свидетельницей. Он пришел, когда в коридоре сменилась вечерняя стража. Она услышала перекличку постов, усмехнулась еще: до чего же министр пуглив, охраняет их маленькую виллу словно дворцовую тюрьму. Как будто им есть куда бежать!
Мэлин закрыл за собой дверь, с его пальцев слетел огонек, пробежался по фитилям, зажигая свечи. До его прихода Тэйрин сидела в темноте, не желая видеть свою комнату. Но свечи горели ярко, теплое желтое пламя осветило спальню, на стенах затанцевали тени. Все такое родное, любимое, каждая безделушка на туалетном столике что-то значит — вот эту раковину Корвин привез ей из города, маленькая, перламутровая, закрученная, словно женский локон, точно под цвет ее волос. В ней пело море, вторя прибою за окнами.
Флакончик из зеленого стекла — розовое масло из Кавдна, подарок отца на двенадцатилетние, прошло три года, а она расходовала совсем чуть-чуть, аромат был стойкий, хватало одной капли в ямочку между ключицами.
Нитка речного жемчуга — она нанизала ее сама, из дешевых разномастных бусин, такие пригоршнями продают на рынке. Бусы получились смешные, ни одной одинаковой жемчужинки — то круглая, то продолговатая, то как крошечная груша, разного цвета. Эта нитка почему-то удивительно хорошо подходила к ее любимому платью.
Синий шелковый пояс, расшитый золотом — подарок мамы в дорогу. Риэста одна во всем графстве умела вышивать такую тонкую ткань. Научилась еще в детстве, у старой служанки из Кавдна. А вот Тэйрин так и не освоила тонкое мастерство, терпения не хватало, она предпочитала рисовать — если не так лег штрих, всегда можно поправить или сделать вид, что так и задумывалось. А вышивая по шелку ошибаться нельзя. Чуть потянешь ткань — и сразу дыра.
Вся ее короткая жизнь уместила на этом туалетном столике, прошлое, настоящее — все заставлено, нет места для будущего. Мэлин прошел на середину комнаты, подвинул себе кресло, сел, развалившись. Девушка молча стала перед ним. Он негромко приказал:
— Раздевайся. Медленно. Так, чтобы я все видел.
Тэйрин усмехнулась — как жаль, что дома она носит ландийские платья. Они застегиваются спереди, на маленькие костяные пуговицы. Если бы она одевалась как положено знатной даме, Мэлину пришлось бы звать служанку, или самому взяться за шнуровку. Она быстро расстегнула пуговицы, платье упало на пол, девушка осталась в нижней рубашке. Не было ни стыда, ни страха, словно это не она раздевается под внимательным мужским взглядом. Изучающим, холодным.
Почему-то она знала: он не ее прелести оценивает, а ждет, когда же она сорвется, начнет кричать, просить, звать на помощь. Что там еще полагается делать благородной девице в руках насильника? Тэйрин не знала, не успела дочитать. Потрепанную книжку, доставшуюся от гостившей кузины, обнаружила под матрасом служанка и отдала матери. Грамоты она не знала, но по картинкам поняла, что это чтение для молодой госпожи неподходящее. Тэйрин жаловалась тогда близнецам, что Риэста заставила ее переписать двадцать страниц из "Книги Семерых" и не пустила на охоту. Тогда близнецы еще были людьми, с ними можно было говорить. Этому чудовищу она не скажет ни слова.
Рубашка последовала за платьем. Она стояла, не пытаясь прикрыться. Мэлин смотрел ей в глаза и не понимал: он не видел ни страха, ни ненависти, ни презрения. Пустой мертвый взгляд, словно у фарфоровой куклы. "Ллин, ты этого хотел?" — Он помнил, что брат желал эту девушку, но захотел бы он ее сейчас? Пустую оболочку, выгоревшую изнутри. Она красива, их маленькая кузина. Намного красивее шлюх в борделе, за двойную плату соглашавшихся сразу с двумя, когда они несколько раз в год выбирались в город. Другим мужчинам в графском замке было проще — всегда находилась сговорчивая служанка. Близнецам же оставались только шлюхи.
"Ллин? — растеряно спросил он, — Ллин?" Но ответа не было. И в этот миг он почувствовал, что свободен. Есть только он, Мэлин Эльотоно. Терзавший его голос брата был всего лишь эхом, памятью, образом в его душе. Память можно беречь, хранить, бережно перебирать воспоминания, но решать он будет сам, не оглядываясь назад. Неважно, чего хотел Ллин. В посмертии они с братом разберутся. Сейчас важно, чего хочет или не хочет он, Мэлин.
Простая истина, ее пытался объяснить ему Ир: живи своей жизнью, здесь и сейчас, служи своим целям, исполняй свои мечты. А он все искал, кому бы заплатить по несуществующим счетам. Искал смысл жизни в других, потеряв в самом себе. Мэлин тихо рассмеялся, уже не глядя на обнаженную девушку. Потом встал, снял с кровати покрывало накинул ей на плечи:
— Ложись спать, Тэйрин. Я посижу тут, в кресле, а утром уйду. Не бойся.
Она некоторое время стояла не шевелясь, словно не услышав его слов, потом одним быстрым судорожным движением запахнула ткань на груди:
— Почему?
— Потому что мне этого не нужно.
Она села на кровать, и, комкая край покрывала тихо сказала:
— Ты изувечил Вильена, убил отца, разрушил мою жизнь, и все, что теперь можешь сказать: мне этого не нужно?
— Убил? — Растеряно переспросил Мэлин.
— Ты не знал? Его арестовали за ваш побег, по твоим показаниям. Он умер накануне казни.
Мэлин опустил голову:
— Я не знал, — он ничего не помнил между гибелью брата и появлением Ира. Значит, еще и Вэрд. И этого уже не исправить. — Тэйрин, это все в прошлом. Я не стану оправдываться, просто знай, что в будущем все будет иначе.
— Меня не волнует, что будет дальше. Все что мог, ты у меня уже отнял. Но для других будет лучше, если никакого будущего у тебя не будет. Ты можешь только разрушать. — Она съежилась под покрывалом, повернувшись к нему спиной и закрыла глаза.
Мэлин вернулся в кресло. Предстояла долгая ночь.
* * *
Когда Тэйрин проснулась, Мэлина уже не было в комнате. Девушка медленно оделась, расчесалась перед зеркалом, несколько раз переплетая косы, думать о предстоящей встрече с Корвином не хотелось. Если бы можно было пропустить сегодняшний день, чтобы сразу настало завтра… чтобы все уже было сказано… Зеркало отразило безупречную прическу — изящная раковина на затылке, спереди венец из двух кос, ни одного волоска не выбивается, шпильки не видны, не к чему придраться, пора идти.
Корвин провел бессонную ночь. Сначала он яростно колотил в дверь, но охранники так и не открыли, потом ходил по комнате, туда-сюда, от стены к стене, стоило прикрыть глаза, и услужливое воображение подсказывало, что сейчас происходит с Тэйрин. Из-за него, его глупости, его нерешительности, его трусости. Она платит по его долгам.
Тэйрин стояла на пороге, бледная, под глазами круги, проглядывающие сквозь неумело наложенный слой пудры. Он кинулся к ней, прижал к себе, впился в губы поцелуем, отгоняя прочь всплывающие перед глазами картины: как тот, другой, заставляет ее… проклятье, он знал, что никогда не избавится от этих видений. Каждый раз сжимая Тэйрин в объятьях, он будет видеть ее с другим. И осознание, что это произошло по его вине, только усугубляло боль. Не в силах совладать с собой, он выпустил девушку из рук, оборвав поцелуй. Тэйрин, грустно улыбнувшись, покачала головой:
— И как мы теперь?
Он сжал кулаки:
— Будем жить, Тэйрин. Мы справимся. Будет трудно, но мы справимся. Я люблю тебя.
— Я знаю, — тихо ответила девушка.
Они сидели рядом на кровати, взявшись за руки. Тэйрин хотелось плакать, но слез не было. А Корвин хотел уйти в море, смыть с себя эту ночь, вдохнуть свежий воздух. И обоим хотелось верить, что все еще будет хорошо.
* * *
Мэлин пришел к министру уже в дорожном плаще, положил на стол указ наместницы:
— Он мне больше не нужен. Дайте герцогу шанс, он согласится на любые ваши условия. Заплатив такую цену, он сделает все, чтобы сохранить свои земли.
Чанг, нахмурившись, посмотрел на молодого мага:
— Вы провели ночь в спальне леди.
Мэлин оценил точность формулировки — не "с леди", а "в спальне леди":
— Верно.
Чанг медленно кивнул:
— Что ж, счастливого пути, магистр. Думаю, что мы с герцогом придем к согласию.
Они вежливо раскланялись, и Мэлин ушел. Чанг толкнул в сторону стеклянную дверь и вышел на пляж. Налетевшая волна намочила носки его сапог, брызги мелким жемчугом обсыпали короткие волосы. На душе у министра государственного спокойствия было мерзко, хотя ситуация и разрешилась к всеобщему удовлетворению. Господин Чанг знал, что цель всегда оправдывает средства, но он, в отличие от цели, даже прибегая к этим средствам, не всегда мог их оправдать.
38
Арно Дарио вот уже тридцать с лишним лет управлял Инваносом. Он знал, как охранять границы и собирать подати, регулярно проверял расходные книги и никогда не задерживал жалованье солдатам. Но вот жрецов Ареда ему до сих пор еще ловить не приходилось. Мерзавец словно сквозь землю провалился: собаки не смогли взять остывший след, патрули никого не заметили, указующий перст Хейнара не обличил убийцу. Ни люди, ни боги не помогли Арно выполнить обещание, данное Старнису.
Арно плеснул на алтарь Келиана вина из ритуального кубка, выпил остаток, прочитал молитву. Благочестивые отцы-дознаватели даже похоронить преступника не позволили, сожгли тело и развеяли пепел, прокляв саму память аредопоклонника. Ни жизни не дали, ни смерти, но до посмертия им не дотянуться! Лорд Дарио ничего не понимал в священных книгах, но верил, что там, за гранью, каждому воздается по делам его, а значит, с Вэрдом все будет в порядке. А вином, хлебом и добрым словом бывшего графа Виастро помянут многие, что бы там не провозглашали псы Хейнара.
Помолившись, Арно постоял еще немного, глядя, как вино алыми струйками стекает с алтаря, и вышел из часовни. Так уж повелось, что из Семерых больше всего почитали братьев-близнецов, Эарнира, бога жизни, и Келиана, бога смерти. К остальным обращались реже — на побережье строили храмы Навио, в крупных городах славили Хейнара и Аммерта, в гарнизонах и казармах — Лаара. А рождались и умирали люди повсюду, потому алтари Келиана и Эарнира можно было найти в каждой деревне.
Но сейчас часовня Эарнира в графском замке стояла закрытой, нового жреца еще не нашли. А жаль… Арно бы не отказался от исповеди, уж больно тяжело было у него на душе. Он не успел. Старнис не воскреснет, даже если его оправдают посмертно. Лорд Дарио невольно обманул старого друга — обещал, что вытащит, и не сумел. Горько было на душе у Арно, мерзко и муторно, словно неделю пил, не просыхая. Если бы он тогда не уступил, отправил дознавателей восвояси без пленника… то сейчас в Инваносе стоял бы имперский гарнизон, а он сам сидел в тюрьме, ожидая казни. Вэрд, как всегда, оказался прав, но легче от его правоты не становилось.
Невеселые раздумья Арно прервал дежурный стражник:
— Его светлость вернулся, мой лорд! Только что.
— Почему раньше не позвали?
— Так ведь вы в часовне были. Капитан приказал не мешать.
— Где он?
— В зал пошли, только не он, они. С графом девушка приехала, молодая, но не сказать, что красавица, — стражника аж распирало от желания поделиться новостью.
Арно перешел на быстрый шаг: что ж это за напасть такая! В прошлый раз Эльвин привез из Сурема Клэру, не стоит плохо говорить о покойнице, но лучше бы он этого не делал, а теперь опять приехал с девицей? Не успев толком овдоветь, собрался жениться? Лорд Дарио слишком хорошо знал своего племянника и не надеялся что граф притащил домой сладкую шлюшку из столичного борделя. Утешало только одно: Глэдис лопнет от злости и, наконец-то, избавит Арно от своего общества. А может, все еще обойдется? Увы, первые же слова Эльвина подтвердили его худшие опасения:
— Арно, я хочу представить тебе свою невесту, Рэйну Доннер. Рэйна, познакомьтесь с лордом Дарио, моим дядей.
Арно обреченно склонил голову и поднес к губам руку невесты, покосившись на застывшую возле окна Глэдис. Судя по выражению ее лица, она с Рэйной уже познакомилась. Эльвин продолжил, и в его голосе прозвучала непривычная твердость:
— Как только выйдет срок траура, мы поженимся.
Дарио окинул девицу Доннер быстрым взглядом — и впрямь, не красавица, с покойницей не сравнится. Но Эльвин все равно слеп, значит, выбрал невесту за другие достоинства. Серьезное умное лицо, тонкие запястья, длинные пальцы — видна хорошая порода. Если парню так легче, пусть женится. Глэдис будет кипеть и шипеть втихомолку, но вслух возразить сыну не посмеет. Рэйна поздоровалась, и Арно окончательно убедился, что девочка ему нравится — у нее оказался красивый голос, глубокий, теплый, такой, что согреет в холодный день вернее огня в камине. Мягкие ладони и ласковый голос — что еще нужно слепому в женщине?
Первое впечатление, против обыкновения, не обмануло. Прошло две недели, и даже неумолимая Глэдис смирилась с будущей невесткой. Да, родовитостью не вышла, зато хорошо воспитана, знает свое место и, что самое главное — любит Эльвина. В этом вдовствующая графиня не сомневалась: она всегда знала, как кто относится к ее драгоценному сыну. И за эту любовь Глэдис была готова простить девушке любые недостатки.
В графском замке воцарилась полнейшая идиллия — будущая свекровь и невестка чинно обсуждали старинные поэмы, склонившись над вышиванием, в хорошую погоду прогуливались по саду, закутавшись в меховые плащи, за обедом беседовали на темы, способствующие пищеварению. Женская война, портившая нервы всем обитателям замка, от графа до поваренка, ушла в прошлое, следом за покойной Клэрой. О Светлом Адане сожалели, о ней — не вспоминали. Даже дети легко забыли мать и ластились к Рэйне, у которой всегда находилось для них время и доброе слово.
И только Арно и Эльвин не могли предаться всеобщему благодушию, пока не отдадут Старнису последний долг. Спустя несколько дней после возвращения графа они сидели в его кабинете. За окном мерзко подвывала ночная вьюга. Эльвин только что закончил рассказывать, Арно мрачно смотрел в камин:
— Значит, корень ареники.
— У меня ничего больше с собой не было, — граф словно оправдывался.
— Ты молодец, малыш, все сделал правильно, — Арно не называл так племянника уже двадцать лет, с того самого дня, как маленький Эльвин впервые взял барьер, удержавшись в седле. — Осталось только найти мерзавца.
И они искали, собирали слухи, платили прознатчикам, выслушивали доносы — все без толку. И уже на исходе зимы, перед самым днем королевского траура, Арно напал на след.
* * *
В детстве маленький Кало отличался неуемным любопытством. Матушка только руками разводила, выслушивая очередную порцию вопросов: почему у лошади четыре ноги, а у человека две, почему вода на улице в луже замерзает, а в доме — нет, почему небо синее. Почему солнце желтое, почему, почему, почему… Наказание, а не ребенок! И только когда мальчика удалось пристроить в школу при храме Аммерта, бедная женщина смогла вздохнуть свободно — остальные семеро детей все вместе не доставляли ей столько хлопот, сколько этот один.
Попав в школу, Кало убедился, что аппетит приходит во время еды. Стоило найти в книгах или у наставников ответ на один вопрос, как тут же возникало еще десять, и порой учителя так же разводили руками, как в свое время матушка. Всеведущ один Творец, а не в меру любознательным школярам следует больше времени уделять полезным занятиям, например, совершенствовать манеру письма. Кало послушно отправлялся выполнять урок, но от дурной привычки спрашивать так и не отучился, зато приобрел безупречный почерк.
Шли годы, домой Кало уже не вернулся, стал жрецом, хотя бог и не отметил его своим знаком. Впрочем, для служения Аммерту этого и не требовалось. Он надеялся, что пройдя полное посвящение, получит, наконец, ответы на все свои вопросы. Надежда обернулась разочарованием. Сумма знаний в мире — конечна. Люди не в состоянии узнать больше, чем в свое время Аммерт открыл им. Жрецы сохраняют знания, восстанавливают утраченное, обучают молодежь, но не открывают нового. Все, что необходимо, давно уже известно, прочее — соблазн от Ареда.
Ученикам тщательно разъясняли разницу между богоугодным знанием и богопротивным познанием. Первое — добровольный дар Аммерта смертным, второе — греховная гордыня, попытка силой выйти за пределы, отпущенные людям. Даже Аред, которому было дано так много, не устоял перед искушением узнать больше, что уж говорить о слабых людях? Судьба падшего бога должна была стать для слуг Аммерта предостережением, но для Кало обернулась непреодолимым соблазном.
Молодых жрецов поощряли задавать только те вопросы, ответы на которые известны, чтобы уберечь от греховного пути. Кало оказался в ловушке: он жаждал новых знаний, но не умел добывать их своими силами, его этому не учили. Убедившись, что учителя не станут ему помогать в стремлении к запретному, он обратился к Ареду, в надежде, что тот удовлетворит его жажду познания.
Падший не отвечал на молитвы жреца, и отчаявшись, он принес первую жертву. В ночь после обряда Кало увидел во сне состав пурпурного красителя, над которым бился уже полгода. С тех пор он покупал у Проклятого знания, оплачивая их чужой кровью, не смея даже самому себе признаться, что средство давно уже подменило цель.
Беспомощность жертвы на алтаре, страх, чужое страдание кружили голову сильнее дурмана, а более всего пьянила власть — над болью, над смертью, над тайной. И хотя Кало верил, что своим служением приближает возвращение Ареда, в глубине души он предпочел бы, чтобы все оставалось как есть. Ведь если Темный вернется, к его услугам будут тысячи тысяч рабов, заметит ли он среди них старого жреца?
Сбежав из Инваноса, Кало понимал, что нужно затаиться — его будут искать все: Дарио, псы Хейнара, а то и господин Чанг, этот каждой бутылке пробка. По весне он собирался перебраться в Кавдн, а пока что спрятался под самым носом у сыщиков. Но на душе у почтенного мастера было беспокойно — Аред никак не ответил на последнюю жертву, Кало спал без сновидений. Неужели жрец Эарнира оказался слишком жирным куском даже для Темного?
…С неба падали звезды: огненно-красные, бардовые, слепяще-алые, искры рассыпались по ночному небу каплями крови. Аред шел, и земля прогибалась под его ногами, за его спиной вметались ввысь фонтаны лавы. Он возвращается в мощи своей, явственно осознал Кало, даже во сне почувствовав, как холодный пот проступает на лбу. Жрец увидел себя со стороны — вот он стоит, крошечный, слабый, без одежды, на пути у бога, не в силах отойти в сторону, сдвинуться с места. Огромная нога нависает над ним, все ближе, ближе… и в последний спасительный миг Кало проснулся.
Он стоял на коленях, сцепив дрожащие пальцы в замок и торопливо молился, каялся, что возомнил о себе слишком много, обещал новые алтари и новые жертвы в великом множестве, умолял о прощении, понимая, что Аред видит его насквозь, словно жрец был отлит из стекла. Он возомнил себя равным богу, решил, что может покупать у Ареда знания, и бог раздавит своего горе-служителя как букашку, если тот не успеет заслужить его милость.
* * *
Тесть лорда Дарио, вождь Грахор, прозванный Железным Жеребцом за неутомимость в бою (правда, злые языки говаривали, что прозвищем он обязан болтливому языку своей младшей жены) выглядел как раз подходяще, чтобы пугать маленьких детей. Огромный варвар в безрукавке мехом наружу, с голыми руками в любой мороз, длинные волосы, плохо знакомые с гребнем, вислые усы, широченная борода. Любой неслух враз шелковым станет, как такого увидит. Мало кому было известно, что косматый дикарь говорил на шести языках, умел читать и писать на трех из них, и при случае не жалел трех коней за книгу.
Арно знал об этом, хотя и выбрал чернокосую Ральгу в жены вовсе не за ученость ее отца. Грахор хотел мира с Инваносом. Его народ не так давно перестал кочевать, отбив у окрестных племен достаточно земли, чтобы осесть, и вождю не с руки было воевать на две стороны. Хватало забот с соседями, пытавшимися вернуть свои угодья. Арно тоже устал от постоянных стычек на границах, да и пятнадцать сотен конных варваров располагали к мирному договору.
Глэдис пришла в ужас, увидев новую родственницу, но бойкая Ральга не дала себя в обиду. Что же до чистоты крови, то молодому графу было все равно, на ком женится его дядя, а лорда Дарио и подавно не волновали подобные мелочи. А Старнис тогда еще, помнится, пожалел в шутку, что не может последовать его примеру — уже женат.
Через год родился сын, и старый Грахор зачастил в гости — Ральга была его любимицей. Но по зимнему бездорожью через горные перевалы только затем, чтобы повидать внука, даже самый любящий дед не поедет, и поэтому Арно с некоторой тревогой наблюдал, как его тесть стискивает в железных объятьях выбежавшую навстречу дочь. Что-то случилось…
Грахор удобно устроился у огня, одним глотком осушил бокал и плеснул еще из кувшина:
— Не ждал меня до весны, сын, — «старый» Грахор был на два года младше своего зятя, но обычай это не отменяло.
— Не ждал, отец, — согласился Арно.
— Мне бы с вашим жрецом поговорить сперва, а потом уже с тобой. Даже до нас слухи дошли, что он у вас святой человек.
Лорд Дарио вздохнул — зимой новости расходились медленно, голубями варвары не пользовались, а перевалы закрыты. Сплетнями обменивались по весне, как сойдет снег, на большом сходе. Там и торжище устраивали, и поединки, и свадьбы сговаривали. Грахор еще не знал…
— Нет его больше. Убили Светлого Адана. И Клэру вместе с ним, уж не знаю, как ее угораздило. Принесли в жертву Темному.
Грахор надолго замолчал, потом осторожно поставил опустевший бокал на стол. Ландийское стекло казалось особенно хрупким рядом с его огромной лапищей:
— Темному, значит? И кто у вас таким промышляет?
— Если б знать! Я уже два месяца мерзавца ищу, и все попусту. А жреца пока что нового не выписал, не до того было. Если совет жреца нужен, в город придется ехать, там найдут.
— Абы какой мне не нужен, такого добра и у нас хватает. Я лучше с тобой поговорю, сын. Может, что умное скажешь, — Грахор говорил задумчиво, склонив голову набок, словно приглядывался к чему-то. — Ты сам знаешь — я человек щедрый: ни железа, ни коней, ни шкур, ни овец, ни вина на доброе дело не пожалею.
— Будь у меня столько добра, я бы тоже не жалел, — хмыкнул Арно. Это вступление он выслушивал каждый раз, когда Грахор начинал говорить о делах. Обычно после этого хитрый варвар обдирал собеседника как липку. Но при чем тут Эарнир?
— И шаману я никогда ничего не жалел. У нас ведь не принято каждому из Семерых по жрецу держать, сам знаешь. Один шаман, семь алтарей.
Арно внимательно слушал. Он прекрасно знал, что алтари — алтарями, а шаман потому и не жрец, что шаманит. За то варваров в империи и считали еретиками, что кроме Семерых они поклонялись и родовым божкам, и горным духам, и предкам. Самые дикари, по слухам, и человеческими жертвами не брезговали. Но в их краях таких племен не водилось.
— Так вот, приходит ко мне шаман. И говорит, что мало семи алтарей, восьмой нужен. Виденье ему было, что Темный скоро цепи порвет и вернется. И всем, кто против него — плохо будет. А мы алтарь поставим, нас и не тронут. Ничего мол делать не надо, ни жертв, ни молитв. Просто алтарь, чтобы отличаться от прочих, когда время настанет. Вот я и решил с умными людьми посоветоваться. Шаман у меня сильный, если ему видение было, значит, и впрямь Темный возвращается. А тут ты говоришь, у вас жертвы приносят. Да не первого встречного, а жреца и графиню.
Арно нахмурился:
— И когда у вас этот разговор был?
— Луну назад.
— Вскоре после того, так… До чего же вовремя вашему шаману виденья приходят! Тела еще остыть не успели, а он уже знает, что Темный возвращается, — мужчины переглянулись.
Самого колдуна Арно не подозревал — шаман не мог уйти от алтарей дальше полета стрелы, считалось, что боги разгневаются за небрежение. Но и в совпадения не верил:
— А гостей у вас с тех пор не было?
— Какие гости, когда перевалы закрыты? Без нужды никто не поедет. Я бы и сам до весны подождал, да уж больно шаман прицепился: ставь да ставь! Словно Темный ему самолично на ухо нашептал, что завтра проверит, на месте ли алтарь. Думаешь, испугал его кто?
— Да уж не Аред. — Арно сильно сомневался, что Проклятый, если и впрямь вырвется из солнечного плена, первым делом потребует алтарь у варваров. Будто больше заняться нечем! — Надо проверить осторожно, чтоб не спугнуть, кто вашему шаману сны на ушко нашептывает.
Грахор вздохнул:
— Если б только нашему. Соседи уже поставили. Им последние годы не везло все время — то мор, то вождь с лошади упал, то угодья уполовинили (Грахор не стал уточнять, кто был виновником последнего несчастья) — решили, что хуже уже не будет, а помочь может.
Арно ухмыльнулся — вот и нашлось дело для людей Чанга. А то они как-то странно убийцу ищут — в графском замке, не отходя от лорда Дарио ни на шаг:
— Пусть двое из твоих молодцев останутся у меня, я взамен своих дам. Они все разведают.
Лорд знал, что обмен воинами никого не удивит — так всегда делали, подтверждая прочность союза. Мол, у меня от тебя секретов нет, пусть твои люди сражаются в моем войске, а мои — в твоем. Арно и сам в юности, во время очередного короткого перемирия, провел два месяца среди варваров.
* * *
Сначала граф решил, что ослышался:
— Арно, этого не может быть. Мастер Кало мой учитель, и потом, он ведь жрец Аммерта!
— Вот потому, что он твой учитель, я и не отдал его дознавателям. Он во всем признался в обмен на быструю смерть. Этого хватит, чтобы оправдать Вэрда.
Эльвин неловко повернулся, и опрокинул локтем чернильницу, по поверхности стола растеклась блестящая черная клякса:
— Мне тяжело в это поверить. Но если он сам признался… я не понимаю, Арно, я больше ничего не понимаю. Он был хорошим учителем, я много узнал от него! Если он служил Темному, почему он не попытался подтолкнуть меня на свою сторону? Ведь это было бы так просто — я верил каждому его слову, когда был ребенком!
— А мне откуда знать? Может, побоялся, может, решил, что не справится, — лорд Дарио явно стремился поскорее закончить неприятный разговор.
Эльвин нахмурился, прислушиваясь:
— Ты больше ничего не хочешь мне рассказать?
— Тебе что, нужны подробности? Я хочу побыстрее отправить бумаги в столицу, заставить псов-дознавателей объявить на площади, что Вэрд ни в чем не виноват, и забыть об этом кошмаре раз и навсегда. И ты забудь. Мертвых не вернешь, а живым эта скотина больше ничего не сделает. Пусть теперь своему хозяину в посмертии прислуживает.
— Ты должен был дать мне поговорить с ним.
— Вот уж точно незачем. Извини, Эльвин. Я устал с дороги, хочу отдохнуть.
Арно и в самом деле устал, но перед тем, как лечь спать, да даже перед тем, как смыть с себя дорожную грязь, ему нужно было закончить с одним весьма неприятным делом.
…Чанг умел подбирать людей: прошла неделя с тех пор, как маленький отряд Грахора вернулся домой, и голубь принес весть. Арно собрался в дорогу. Он успел проскочить перед февральскими снегопадами, когда рыхлый снег заваливает перевалы, и даже контрабандисты сидят по домам, словно добропорядочные крестьяне.
Пленника держали в пещере, подальше от стойбища, забив в колодки. Взяли врасплох, шаман, побеседовав с вождем наедине, рассказал все, что знал, и охотно согласился помочь. О восьмом алтаре речь уже не шла, зато упоминались слуги Хейнара. Шаман назначил жрецу Темного встречу в укромном месте, обсудить какой алтарь угоден его господину, и с этой встречи мастер Кало уже не вернулся в свой уютный шатер.
Арно поднес факел к лицу сидящего в углу человека и выругался. Он бы и в кошмарном сне не представил, что жертвы Ареду может приносить почтенный мастер Кало, жрец Аммерта, бывший наставник Эльвина. Да ведь Арно самолично его из Сурема выписывал в их захолустье! А если бы он ученика вот так, как Клэру… или всех их ночью перерезал во имя Проклятого? У лорда мороз пробежал по коже.
Кало улыбнулся:
— А вот и вы, наконец-то. Я уже думал, что не дождусь, в этой пещере так сыро, что мои бедные кости…
— Меня не волнует твое здоровье! — Резко оборвал его Дарио.
— Понимаю, — сочувственно кивнул старик, — на вашем месте я бы тоже гневался. Хотя по большому счету вы должны сказать мне спасибо — женившись на Клэре, Эльвин совершил большую ошибку. Теперь он свободен, и сможет в следующий раз выбрать достойную женщину.
