— Да, я знаю, — тихо ответила Саломэ. Но Леар никогда не говорил с ней о своем брате, даже не упоминал его имени, когда вспоминал короткие годы детства, выпавшие на его долю. Словно он был единственным ребенком.
      — Когда рвутся узы — невыносимо больно, это не передать словами. И чем младше близнецы, тем сильнее боль, хотя и в старости невозможно смириться с потерей. Оставшийся в живых близнец обычно скоро следует за своим братом. Мне было всего пять, и я не мог смириться, что остался один. В этом и есть моя вина — я слишком испугался одиночества, не выдержал боли. Я не дал своему брату уйти в посмертие как должно. Силой удержал часть его души, переплетя со своей, — Саломэ слушала, затаив дыхание, — я сделал это неосознанно, не понимая, что творю.
      — Но разве такое возможно — удержать душу, не пустить ее в посмертие? — В Саломэ заговорила белая ведьма.
      — Невозможно. Я изуродовал его душу, несмотря на узы, и этот израненный уродец жил во мне, иногда вырываясь на волю. Что происходило тогда — я не помню. Но та девушка…
      — Но как ты узнал? — Саломэ с ужасом смотрела на него.
      — Далара. Это эльфийка, которая знает, как работает магия уз. Я поделился с ней своими опасениями, и она открыла мне глаза. И я начал бороться. Было тяжело. Мы все еще оставались единым целым, переплетенным, сросшимся в одно существо. Я с корнем выдирал из себя куски естества, кромсал свою душу мясницким ножом, выжигал каленым железом.
      Леар сделал паузу, и Саломэ невольно залюбовалась его бронзовым профилем, высвеченным на фоне темного окна. Лицо древней статуи — их до сих пор находили в приморских провинциях, бронзовые или мраморные. Наследие давно угаснувшего народа. Совершенные черты, оживленные неуловимой неправильностью, особенность старых дворянских родов, унаследовавших каплю крови от древнего племени. Саломэ, дочери поднявшегося из простонародья генерала Айрэ, такой капли не досталось, и ее черты, безупречно правильные, не скрывали в себе загадки.
      Хранитель продолжил исповедь:
      — Неудивительно, что ты испугалась. Я и сам себя боялся. Но я победил, Саломэ, слышишь? Я победил своего брата. Теперь я свободен. Больше не будет безумия, не будет тайных страстей. Я свободен и могу сказать тебе то, что хранил в себе все эти годы, с того самого дня, как впервые увидел тебя при дворе. Помнишь?
      — Помню, — Саломэ улыбнулась.

* * *

      Ей было восемь лет, вот уже год, как она жила в Суреме, у белых ведьм. Детская память — короткая, и, хотя иногда она все еще тосковала по дому, маленькая Саломэ быстро привыкла к новой жизни. Она полюбила недоступную ранее роскошь общения со сверстницами, игры в саду, окружавшем особняк ордена Алеон, занятия с магистром Иланой, уроки в классе, толстые книги с яркими картинками. Теперь она не понимала, почему ее мама плакала, а отец хмурился, отправляя дочь в столицу — ведь быть белой ведьмой так интересно!
      Саломэ проучилась всего год, а уже столько умела: вернуть к жизни увядшие цветы, отогрев в ладонях, вызвать из-под земли родник, помочь зерну проклюнуться зеленым ростком. Госпожа Илана говорила, что у девочки дар чувствовать природу, и позволила работать в саду со старшими сестрами. У Саломэ теперь был свой кусочек земли, совсем как дома, она выращивала там цветы вперемешку с ароматными травами.
      А самое главное, окончательно примирившее ее с переменами — король был здесь. Он последовал за ней в Сурем, не покинул свою избранницу. Король приходил по вечерам, когда грусть, дождавшись, пока девочка останется одна в своей крошечной комнатке, подбиралась поближе и навевала воспоминания: вот отец подхватывает расшалившуюся Саломэ на руки и подбрасывает в воздух, вот мама ставит на стол горячие оладьи, а вот младший брат, Арьен, гладит кролика, смешно моргая. У кролика такие же разноцветные глаза, как и у мальчика — один голубой, другой карий.
      По ночам Саломэ хотела вернуться домой, и король садился в изголовье ее кровати, гладил по голове, отгоняя воспоминания. И на душе сразу становилось легче. Он рассказывал девочке эльфийские сказки, красивые, но такие длинные, что она каждый раз засыпала, не дослушав, зато всю ночь потом видела прекрасные сны.
      Иногда Саломэ не справлялась с заданиями, не понимала урока, но стеснялась подойти лишний раз к наставнице, спросить, король снова приходил на помощь. После его объяснений все становилось проще простого, и девочка удивлялась, чего она там не понимала раньше. Огорчало только одно — короля по-прежнему не видел никто, кроме нее, даже госпожа магистр, и со временем Саломэ перестала рассказывать при каждом удобном случае, что обязательно будет наместницей и королевой, хотя по-прежнему не сомневалась в своем жребии.
      Лето в том году выдалось жаркое, маленькие послушницы прятались днем в учебных комнатах первого этажа, хорошо сохранявших прохладу, а под вечер, уже в сумерках, выбегали в сад. Саломэ пришлось использовать магию, чтобы спасти свои клумбы от засухи — жадное солнце за день выпивало всю воду, сколько ни поливай. Она как раз стояла на коленках возле опустивших головки ромашек, когда к ней подошла магистр Илана:
      — Отправляйся к себе, дитя мое, и переоденься в чистое платье. Мы отправляемся во дворец. Ее величество хочет с тобой познакомиться. И не забудь вычистить ногти, — Саломэ залилась краской — об этом ей постоянно приходилось напоминать.
      Наместница Энрисса приняла их в оранжерее, где по случаю жаркой погоды были открыты огромные стеклянные окна. Таких больших кусков стекла Саломэ еще не доводилось видеть. Она с изумлением оглядывалась по сторонам — столько необычного! Это дерево, словно покрытое чешуйками, с узкими прямыми листьями, торчащими вверх, она видела только на картинках, а вон то, низкое, пузатое, с перекрученными ветками, на которых словно коричневые наросты притаились плоды, не встречала даже в книгах.
      Наместница сидела в плетеном летнем кресле, ветер, беспрепятственно гулявший по оранжерее, играл подолом ее белоснежного платья. Саломэ засмотрелась: так вот какая она, нынешняя супруга короля! Красивая, даже красивее, чем госпожа Илана, но очень грустная. Наверное, потому, что ждет возвращения короля, а король к ней не приходит.
      Энрисса поманила девочку к себе, та подошла, склонилась перед креслом в глубоком поклоне, но наместница жестом приказала ей подняться и подойти ближе. Взяла Саломэ за подбородок и подняла лицо вверх, долго всматривалась, потом отпустила, на коже остались красные следы:
      — В ней нет ничего особенного, — заметила наместница, обратившись к магистру Илане. — Я ожидала большего.
      Илана неопределенно пожала плечами:
      — Все мы когда-то были детьми. Она хороший ребенок — послушный и старательный. Чего более?
      — Самые подходящие качества для наместницы, — с горькой иронией заметила Энрисса и снова взглянула на девочку:
      — Значит, ты собираешься стать наместницей после меня, Саломэ?
      — Так сказал король, ваше величество.
      Голос девочки дрожал — только сейчас, оказавшись лицом к лицу с Энриссой, она осознала, что новую наместницу избирают, когда умрет прежняя, и она исполнит свое предначертание только после того, как не станет этой красивой златовласой женщины. А ведь она совсем еще не старая, не старше мамы! Мама ведь долго не умрет, но тогда получается, ей придется ждать много-много лет? И когда король вернется, она будет совсем уже старая и некрасивая? Саломэ растерялась, но продолжала стоять на своем:
      — Он выбрал меня своей королевой, он сам так сказал.
      — А ты знаешь, что мы с тобой родня, Саломэ? Твоя мама — моя кузина, значит я — твоя тетя.
      — Я не знала, — девочка опять залилась краской.
      Наместница улыбнулась:
      — Мы даже похожи, — и повернулась к Илане, — значит, король сам ей сказал о своем выборе?
      — Ваше величество, так говорит девочка. И я не вижу причины с ней спорить. Это никак не меняет положение дел.
      — Да, я знаю. Хорошо. Приводите девочку ко мне дважды в неделю, по средам и пятницам в это же время. Если ей суждено стать наместницей, то пусть получит хотя бы примерное представление о том, что ее ждет, — Энрисса кивнула переминающейся с ноги на ногу Саломэ, — иди поиграй в оранжерее, дитя, мне нужно поговорить с госпожой Иланой наедине.
      Саломэ отошла от кресла наместницы и свернула направо, туда, где призывно горели крупные розовые цветы, усыпавшие ореховое дерево. В орденском саду орех отцвел еще ранней весной, но здесь бутоны только что распустились. Девочка провела рукой по теплому стволу и внезапно услышала странный шорох за своей спиной, там, где в кадках росли фруктовые деревья.
      Она тихо, на цыпочках, чтобы не спугнуть, пробралась между кадками, и возле маленького персикового деревца наткнулась на виновника шума. Загорелый мальчишка примерно ее лет в голубой рубашке и коротких штанах, пригнувшись, собирал персики в свой дуплет, завязав рукава узлом. Девочку он не заметил, пока она, став за его спиной, не спросила:
      — А разве можно рвать фрукты в оранжерее без спроса?
      Мальчишка не торопясь обернулся и, прежде чем ответить, внимательно осмотрел неожиданную помеху с головы до ног:
      — А ты всегда задаешь глупые вопросы, или только сегодня?
      — Почему это мой вопрос глупый?! - Возмутилась Саломэ.
      — Потому что глупо задавать вопросы, ответ на которые ты и так знаешь, — пояснил мальчик, подобрав тем временем последний откатившийся в сторону персик. — Разумеется, рвать фрукты в оранжерее могут только садовники. И если ты сейчас спросишь: "тогда зачем ты это делаешь?", я окончательно поверю, что девочки не отличаются умом.
      — Может я и не отличаюсь умом, но ты уж точно не отличаешься вежливостью!
      — Ты права, — неожиданно миролюбиво согласился мальчик и протянул ей персик, — вот, возьми, он сладкий. Меня зовут Леар, а тебя?
      — Саломэ, — ответила девочка, окончательно растерявшись — как себя вести с этим странным мальчишкой? Но персик она взяла.
      — Саломэ? Королевское имя. Его носили двенадцать наместниц.
      — Так звали мою маму до того, как она стала белой ведьмой.
      — Твоя мама — белая ведьма? — Удивился Леар, — разве у них бывают дети? Погоди, да ты и сама в синем.
      — Мама перестала быть ведьмой, когда встретила папу. А я послушница ордена Алеон. Уже целый год.
      — А я герцог Суэрсена и ученик Хранителя. Уже два года. Да ты ешь персик, я ведь все равно его уже сорвал.
      Он провел девочку по узкому проходу туда, где переплетенные лианы образовывали нечто вроде укромной беседки. Они сидели на скамейке, ели персики, и в самом деле сладкие, истекающие соком, Саломэ испачкала руки и платье, и разговаривали. Леар рассказывал о жизни при дворе, о книгах в библиотечной башне, о забавных привычках старого Хранителя, которого, несмотря на снисходительный тон, похоже, искренне уважал.
      Саломэ, в свой черед, делилась смешными случаями из жизни учениц ордена, вспоминала дом — отца, маму, младшего брата. Леар о своей семье молчал, но слушал с интересом. Он вообще оказался на удивление внимательным слушателем, и, как Саломэ убедилась после, не забывал ни слова из услышанного. Персики скоро закончились, улики в виде косточек аккуратно зарыли под деревом, было видно, что Леару не впервой заметать следы преступлений, а под ногтями Саломэ снова появилась черная полоска грязи.

* * *

      — Ты накормил меня персиками, потом мы зарыли косточки, и я испачкала платье, и все время поворачивалась боком, чтобы спрятать пятно. Боги, кажется, с тех пор прошла целая вечность!
      — Саломэ, — Хранитель отошел от окна и остановился перед наместницей, наклонив голову так, чтобы видеть ее глаза, — я люблю тебя. И хочу, чтобы ты стала моей женой.
      — Леар! Ты все-таки не в себе, — Саломэ попыталась отодвинуться, но его руки легли ей на плечи. — Отпусти меня!
      Он наклонялся все ниже и ниже, его лицо вплотную приблизилось к ее лицу, Саломэ уже чувствовала его дыхание на своих губах и в отчаянии закрыла глаза, понимая, что нужно кричать, но не смея. Если она позовет на помощь — Леару конец, за посягательство на наместницу карают смертью. Но если Хранитель и сошел с ума, то не настолько, чтобы силой вырвать у нее поцелуй. Его губы так и не коснулись ее губ, Леар отпустил девушку и отошел в сторону:
      — Не бойся. Я никогда не причиню тебе вреда, Саломэ. Но я не понимаю. Почему? Почему ты не хочешь быть со мной? Только не лги, что не любишь меня.
      Саломэ молчала. Она рада была бы солгать, но не могла, потому что сама уже не знала, кого она любит — живого Леара Аэллина, из плоти и крови, друга, собеседника, учителя… или короля, существующего только в ее воображении. Какая-то часть ее души кричала: скажи да, глупая девчонка, хватит цепляться за мираж! Но она помнила слова короля: "Я вернусь. Уже скоро, верь мне, жди меня", — и Саломэ отбросила сомнения. Король выбрал ее, а она выбрала короля, а все прочее не имеет значения. Наместница резко поднялась:
      — В память о нашей давней дружбе я забуду об этом разговоре, герцог. Но я больше не хочу видеть вас при дворе. Я сегодня же попрошу жрецов Аммерта прислать нового Хранителя, а вам я приказываю вернуться в Суэрсен и не появляться в столице. Вы посягнули на супругу своего короля.
      — Короля? — Переспросил Леар, с пугающе спокойной улыбкой выслушав ее слова. — Какого короля?
      — Короля Элиана! Основателя империи и вашего сюзерена!
      — Вынужден вас разочаровать, ваше величество. Короля Элиана никогда не существовало, по крайней мере, в общепринятом понимании. Вот, ознакомьтесь, весьма поучительное чтение. — Он протянул ей тонкую книжку в черном кожаном переплете, — это та самая книга, из-за которой мой отец сцепился с наместницей Энриссой. Та самая книга, что привела к восстанию.
      Саломэ прочитала заглавие — "Сказание о храбрых деяниях и погребении Воителя".
      — При чем здесь это?
      — Читайте, — приказал Леар, и она раскрыла книгу.
      Саломэ хорошо знала старое наречие, но с трудом смогла пробиться через хитросплетения выцветшего текста — слишком много лет было этому манускрипту, знакомые буквы складывались давно забытые слова, она с трудом улавливала смысл, а осознав, побледнела:
      — Это неправда! С чего ты решил, что этот военачальник и король — один и тот же человек?
      — Потому, что этот военачальник основал город Сурем и присоединил к нему земли, а умерев, оставил после себя править свою жену, Саломэ Прекрасную. Не слишком ли много совпадений?
      — Но эльфы…
      — Эльфам выгодно оставаться родичами великого короля Элиана. Всегда найдется трепетная наместница, что из любви к своему каменному супругу позволит его родственникам творить все, что тем заблагорассудится, например, сжигать людей заживо, — он без всякой жалости повернул нож в ране, зная, с какой болью наместница переживает свое поспешное решение.
      Саломэ растерянно держала книгу, не зная, что с ней делать, на глаза навернулись слезы:
      — Ты лжешь! Я не верю! Король обещал вернуться, совсем скоро. А эта книга — жалкая подделка!
      — Именно поэтому эльфы охотились за ней два столетия! А что король обещал вернуться, ты повторяешь мне, сколько я тебя знаю, вот уже двадцать лет. А статуя как лежала на постаменте, так и лежит, хотя ты каждый день пол в часовне слезами моешь!
      — Все, что у тебя есть — старый пергамент!
      — А у тебя и того нет, только невидимый призрак!
      — Это пустой спор, — Саломэ не на шутку разозлилась. Так значит все это время верный друг Леар считал ее сумасшедшей? А она-то, глупая, думала, что он единственный не насмехается над наивной наместницей за глаза, единственный, кто разделяет ее веру! Но гнев быстро отгорел, теперь она хотела только одного — никогда больше не видеть Леара, пусть убирается прочь. И Саломэ нашла способ заставить его отступить. Только глупец примет вызов, который она бросит Хранителю. А Леар Аэллин был кем угодно, быть может, безумцем, но только не глупцом:
      — Хватит разбрасываться словами, проверим, кто прав на деле!
      — Каким образом? Предлагаешь мне выпить макового настоя и подождать, пока я увижу короля?
      — В феврале — день королевского траура. Выйди вперед и при всех предложи мне стать твоей женой! Скажи, что короля Элиана никогда не было, что в часовне лежит обыкновенный кусок камня! И если после твоих слов король не сойдет с постамента, чтобы призвать тебя к ответу, клянусь, я отрекусь от трона и сделаю все, что ты захочешь! — Наместница не сомневалась, что Леар сейчас поинтересуется, не сошла ли она с ума и откажется от испытания. И тогда она заставит его вернуться в Суэрсен — ведь он сам выбрал не сражаться за свою любовь! Но Леар коротко рассмеялся:
      — Ищешь моей смерти, Саломэ? Меня казнят на месте за двойную государственную измену: оскорбление короля и посягательство на его жену. Но я не боюсь. Если нет другого пути доказать тебе, что ты всю жизнь гоняешься за призраком, я пойду на это.
      — Смерти? О, так легко ты не отделаешься! Я выпрошу у короля прощение за твою дерзость, и ты вернешься в свой Суэрсен с позором! Над тобой даже дети будут смеяться! — Саломэ в ужасе отступила — что она сделала! Он все-таки сумасшедший, и он прав! За подобную дерзость карают смертью, вне зависимости от того, вернется ли король.
      — Ты настолько веришь, что он вернется? Саломэ… — Голос Леара звучал устало, — это безумие. И твоя вера и моя надежда. И ни ты, ни я уже не можем отступить. Что бы ни случилось, знай — я не хотел сделать тебе больно, — он подошел и взял из ее рук книгу. — Надо вернуть ее на место. Энриссе следовало бы сжечь эту книгу, слишком много из-за нее пролилось крови. А я не могу — я ведь Хранитель, мое дело сохранять, а не сжигать. Когда все закончится — сделай это за меня. И прощай. Встретимся в часовне.

33