Посол Эрфин слишком давно не был в Филесте. Он успел забыть, как прекрасны в безмолвном совершенстве белоснежные стены каменного города, как стелятся под ноги мраморные плиты мостовых, как бесшумно падают вниз струи фонтанов, разбиваясь на мелкие капли. До чего же смешны люди с их жалкими попытками воспроизвести вечный город, воссоздать то, что не в силах даже представить! Глупые, нелепые смертные… на этот раз они зашли слишком далеко.
      Совет Старейших и король уже ждали его, статуями застыв в высоких креслах. Будто они и не покидали зал совета с тех самых пор, как четыре сотни лет назад молодой эльф из дома Звезды отправился в Сурем. Он вышел на середину, покорно склонив голову.
      — Ты покинул город смертных без нашей воли, — в голосе короля не было гнева, но Эрфин знал, что виновен.
      — Я должен сказать.
      — Мы слушаем.
      — Я говорил с наместницей. Передал ей слово короля.
      — Она согласилась с нашими требованиями.
      — Да. Но я видел ее глаза, слышал ее голос. Она утратила веру. Саломэ Светлая стала опасна. На словах она готова на все, лишь бы искупить причиненный нам вред, на деле же потворствует черни. Она поставила солдат охранять наш лес со стороны людей, и право суда теперь ничего не стоит, ибо его нельзя осуществить.
      — Значение имеет безопасность леса, а не кто будет его охранять. Если хоть одно дерево пострадает, мы напомним ей об этом праве. Что еще привело тебя в Филест, Эрфин?
      — Разве этого недостаточно? — Эрфин посмел ответить вопросом на вопрос, я долго жил среди смертных, быть может, слишком долго, но я научился читать по их лицам, как в раскрытой книге. Наместница больше не верит нам. Войско вот уже две недели, как в Астрине, а виновные все еще не найдены. Чернь шумит, в провинции не осталось эльфов — те, кого не успели убить, бежали.
      Но в соседних землях также беспокойно. Герцог Квэ-Эро тайно поощряет своих подданных притеснять эльфов. Он заставил наших купцов платить городской налог, а тех, кто отказался, приказал выслать. В порту собирают в дальнее плаванье флотилию. Наместница позволила им плыть.
      Старейшие переглянулись, и один из них обратился к послу:
      — Ты можешь навестить давших тебе жизнь, Эрфин. Мы призовем тебя завтра в это же время. Нам понятно твое беспокойство, ты правильно сделал, что прибыл в Филест.
      Эрфин вышел из зала, успокоившись: Старшие все-таки прислушались к его словам. Нельзя позволить смертным и дальше безнаказанно убивать! Если эта наместница не желает защитить эльфов, то на ее место всегда найдется другая.
      Король Ирэдил окинул взглядом своих советников. Всего пятеро, пятеро из девяти. Хватит ли у них сил исполнить задуманное, кому придется вернуться к Творцу раньше срока, заплатив непомерную цену? Сколько могучих деревьев этой ночью отдадут жизненные соки, высохнут и почернеют, рассыплются прахом? Но больше ждать нельзя, вера наместницы — истончившаяся нить, сегодня еще держит, завтра оборвется. И тогда будет уже слишком поздно.
      — Приведите Избранного. Этой ночью да свершится.

* * *

      Ему минуло двадцать шесть весен, единственному эльфу, рожденному в стенах Филеста за последние десять веков. Кровь трех Домов смешалась в его венах: яркая солнечная окрасила волосы в золотой цвет, серебряная звездная рассыпала искорки в светло-серых глазах, малая толика лунной, восставшей и изгнанной, оплаканной и утраченной, выбелила мягкую прядь, спадавшую на лоб. Драгоценное дитя. Великая жертва. Сердце короля кровоточило, когда он смотрел на правнука своей младшей любимой сестры. Солнечная дева избрала путь Луны, осталась со своим супругом и погибла вместе с ним. Он убил их обоих.
      Каменный круг под открытым небом. Девять лучей магической звезды. Четыре луча пустуют вот уже сотни лет. Пять эльфов стоят на пяти лучах, образовав пятиконечную звезду. Шестой, обнаженный, укрытый тяжелой волной волос, в центре. Луна, словно не желая взирать на преступный обряд, торопливо скрылась за облако.
      Холодное прозрачное пламя охватило неподвижную фигуру юноши, языки сомкнулись над головой, образовав кокон. Ледяные иглы, выросшие из огненных стен, пронзили его тело, распяв беззащитную жертву в центре сверкающей паутины. Иглы проникали все глубже, расплавляя плоть, кровь сочилась из ран, оставаясь в пределах кокона. Он стоял по колено в собственной крови, потом по пояс. Иглы пронзили щеки, проткнули глаза. Юноша кричал, но прозрачная тюрьма не пропускала звук. Кровь скрыла его с головой, превратив кокон в драгоценный камень пульсирующего алого цвета.
      В лесу огненными свечками вспыхивали деревья, осыпаясь пеплом, в небе сверкали молнии, раскинув огненный шатер над коконом. Несчастный эльф пытался дышать, вместо воздуха втягивая в легкие соленую красную жидкость, не понимая, почему он все еще жив, откуда взялась вся эта кровь, больше, чем текло в его жилах, больше, чем ее есть во всем свете, и как остановить боль, разрывающую грудь.
      Старейшие пели на языке, непонятном даже королю, застывшему в отдалении, их голоса переплетались с громовыми раскатами. Магия крови, запретная для эльфов, страшное наследие времен войны магов с богами. Люди могли проливать свою кровь — она ничего не стоит. Но никогда еще эльфийская кровь не касалась каменных плит Филеста. Даже лунных мятежников убивали вне священных стен. Они вынуждены нарушить запреты Творца, чтобы исполнить его волю, но Создатель простит своих любимых детей.
      Старейшие пели для жертвы, охваченной болью: "Открой нам свою душу, как открыл свои вены, выпусти ее, птицу бьющуюся о стальные прутья клетки, освободи, как освободил свою кровь, разорвав плетение вен. Откройся, смирись — в небытии забвенье, в забвении — свобода". Песня набирала силу, эльфы, застывшие в круге, слабели. Эндора, мать-прародительница солнечного дома, со стоном опустилась на колени, уронив голову на грудь. Она знала, что уходит, но продолжала петь Юноша сопротивлялся: он забыл, что сам вызвался для ритуала, забыл о великой цели, о чести и долге: для него существовала только песня и боль, боль означала, что он все еще жив. Но песня успокаивала, обещала избавление, покой, а он так устал… и в тот самый миг, когда Эндора закрыла глаза, взяв последнюю звенящую ноту, он сдался. И забвение белой краской закрасило его душу, оставив Старейшим чистый холст. Молодой эльф не успел даже осознать, что перестал быть.
      Он ждал тысячи лет, раскидывая тонкие щупальца, бессильно тыкался в плотную оболочку ища прореху. Он знал, что совершенной защиты не существует, рано или поздно каждая плотина дает течь. Первый раз ему повезло двадцать семь лет назад, но та попытка закончилась неудачей, и поиск пришлось прекратить на время — слишком много он вложил сил в тот прорыв. И вот снова кто-то нарушил привычный ход мирозданья, прибегнул к запретному. Крошечная трещина, прореха в ткани смыкалась на глазах, он едва успел. Тонкое щупальце вплелось в чужую сеть, незаметной, невидимой нитью. Никто не узнает, пока не станет слишком поздно.
      Старейшие разошлись, бережно вынеся за пределы звезды тело Эндоры. Пылающий алый цвет, окрасивший кокон, сменился теплым охряным, потом начал блекнуть. Оболочка растаяла. Обнаженный юноша лежал в центре магической звезды скрестив руки на груди. На губах застыла легкая улыбка, грудь равномерно вздымалась. Эльф спал. Король торопливо шагнул вперед, но ближайший Старейший остановил его:
      — Это просто сон. Глубокий здоровый сон.
      — Ритуал завершен? — хрипло спросил Ирэдил, не владея своим голосом.
      — Да. Все исполнено.
      — И он никогда не узнает?
      — Никогда. А сейчас позволь нам уйти. Мы должны проводить нашу сестру на пути Творца.
      — Пусть путь моей матери будет светел и легок, — произнес король положенные обычаем слова. Будь прокляты эти смертные! Как же дорого приходится платить за их своеволие! Он в последний раз оглянулся на мирно спящего юношу и торопливыми шагами покинул площадь. Нужно отправить стражей в лес, выяснить, сколько деревьев погибло этой ночью, и приказать Эрфину вернуться в Сурем.

* * *

      Магистр Арниум кричал на магистра Ира, отбросив принятую среди магов издевательскую вежливость:
      — Я предупреждал, что им нельзя верить! Я говорил, но вы не стали слушать! Вы же все знаете лучше, спаситель ордена, великий магистр!
      Ир сухо поджал губы — на него уже давно никто не смел повышать голос, но Арниум был в своем праве:
      — Если они нарушили договор, они заплатят.
      — Если?! Да вы что, ослепли? Кухонный послушник и тот прочел бы знаки!
      — Я не верю в пророчество Эратоса. Ордену ничего не угрожает, даже если эльфы и солгали.
      — Разумеется, все, во что вы не верите — не существует. Сейчас самое подходящее время уничтожить эту заразу с корнем! После ритуала их маги нам не помеха!
      Ир вздохнул:
      — Я понимаю ваше беспокойство, но мы не можем начать войну без доказательств. Позвольте вам напомнить, что цель ордена Дейкар — борьба с Аредом, а не с эльфами. И пока их действия не противоречат нашей цели — пусть делают, что хотят. И не пытайтесь собрать совет — вас не поддержат.
      Арниум резко выпрямился, расправил плечи. Облик бородатого старичка с бегающими по сторонам глазками слетел с него, словно отброшенный в сторону плащ. Перед Иром стоял высокий молодой человек в кольчуге старинного плетения. На его плече сидел белоснежный беркут. Изменился и голос — старческое дребезжание сменил глубокий чистый баритон:
      — Я служил ордену Дейкар тысячи лет, Ир. Мой род всегда платил долги. Но теперь этот долг уплачен. Пока вы будете ждать «доказательств», я сделаю то, что должно. Я не могу умереть из-за вашей глупости так и не отомстив.
      — О, да! — В голосе Ира свозило нескрываемое презрение, — лучше погибнуть из-за старинной, забытой всеми распри, унеся в могилу силу, принадлежащую ордену.
      — Не пытайтесь меня остановить. Я отдал ордену достаточно, то, что осталось, принадлежит только мне, — последний из рода Беркутов угрожающе вскинул руку.
      — Даже и не подумаю, — меньше всего Иру хотелось затевать драку с Арниумом, магистр не был уверен, что победит. — Хотите поиграть в героя — играйте. Жгите лес, убивайте всех эльфов, что встретите по дороге. И ваш род на вас и закончится. Ваша почтенная бабушка, мир ее праху, совершила те же самые ошибки.
      — Мать моего отца не была магистром Дейкар. Все, что я возьму из ордена, я отработал сполна. Не говоря уже о том, что уничтожив их, я спасу вас.
      Ир подошел к двери и широко распахнул ее:
      — Вольному воля, Арниум. А на досуге задумайтесь о том, что, быть может, именно вы, а не эльфы, исполните пророчество Эратоса. И орден погибнет по вашей вине. Я скрою от коллег ваш уход. До поры. Прощайте.
      Арниум вышел, и магистр устало опустился в кресло. Проклятье, единственный толковый маг Тени в ордене! Но лучше потерять одного, чем всех. Дейкар не готов к войне с эльфами, сколько бы договоров те не нарушили. Если Арниуму суждено погибнуть — пусть гибнет в одиночку. В чем-то он прав — свой долг последний Беркут и впрямь отработал. Особенно если учесть, что не сильно-то его бабке помогли магические поджоги Зачарованного Леса, устроенные орденом. Он откинулся на спинку кресла, погрузившись в воспоминания:
      Небольшая комната в одной из угловых башен. В камине тлеет толстое полено. Низкий, басовитый рев ветра за ставнями сливается с высокими завываниями того же ветра в трубе. Зима. Разговор длится долго, Свечи успели сгореть, а отблески каминного пламени послушно огибают фигуру мага, оставляя его лицо в полумраке. Женщина, одетая в красный цвет мщения, наклоняется к своему собеседнику:
      — Мне есть чем заплатить ордену Дейкар за его помощь.
      — Орден не заинтересован в этой войне. — Скучающий голос мужчины.
      — Вы пришли на мой зов, значит, что-то вам все-таки нужно.
      Услышав условие, женщина бледнеет. Маг терпеливо ждет, наконец, она отвечает:
      — Пусть будет так. Орден Дейкар получит свою плату. Род Беркутов всегда платит долги.
      Удачная оказалась сделка. Из мальчика получился прекрасный магистр. Вот только эльфов Арниум ненавидел лютой ненавистью. Ну что ж, сейчас самое подходящее время убивать бессмертных, столько желающих, что Арниуму придется стать в очередь. Пусть охладит пыл, а потом возвращается в орден.

      Человеческая жизнь — не что иное, как постоянный выбор. Что съесть на завтрак: яйцо с хлебом или кашу? К кому пойти в подмастерья: шорнику, что за учебу два золотых берет, или перчаточнику, у которого своих сыновей нет, задаром выучит? За кого выйти замуж: у Дилана зубы ровные, но ни гроша, а у Старха изо рта воняет, но отец — первый богатей в деревне? Некоторые даже время и способ смерти определяют сами, не желая перепоручать судьбе этот воистину последний выбор.
      Никогда раньше Мэлину не приходилось выбирать. Решения принимал старший брат, младший следовал его воле, искренне считая ее своей. И теперь, вынырнув из огненного забытья, спасшего его душу, юноша не знал, как жить дальше. Оказавшись наедине с самим собой, Мэлин растерялся. Кто он, чего хочет, кого любит, к чему стремится? Что в нем осталось от умершего брата, а что создано им самим? Как ответить на эти вопросы, если Мэлин даже не мог назвать свой любимый цвет. Кажется, он предпочитает синий? Или это Ллин предпочитал?
      Молодой человек часами просиживал в библиотеке Дома Феникса за книгами, пролистывал страницы, не вникая в смысл. Он снова терял себя, не успев толком обрести. Мэлин помнил, что вырвало его из омута боли — жажда мести, но помня, не мог ощутить ее снова. Теперь он сомневался даже и в этом чувстве: быть может, это старший брат, навечно укоренившийся в душе младшего, хочет отомстить? Неужели он обречен вечно гадать, есть ли в нем хоть что-то свое, подлинное, или он всего лишь бесполезный осколок разбитого целого?
      Ир задумчиво прохаживался по галерее второго этажа, окружавшей библиотеку: опять негодный мальчишка сидит там, уставившись в одну точку. Для этого Ир вытаскивал его с того света? Прошла неделя — можно было уже и оправиться. Хватит полагаться на целительную силу времени. Он спустился вниз и, незаметно подойдя к задумавшемуся Мэлину, громко захлопнул книгу прямо перед его носом — клацнула металлическая пряжка на переплете:
      — Доброе утро, молодой человек.
      Мэлин вздрогнул и огляделся — какое утро, уже темнеет! И несколько неуверенно указал магу на очевидное:
      — Уже вечер.
      — Неужели? — Желчно поинтересовался Ир, — вы еще в состоянии заметить заход солнца?
      — Я… я слишком увлекся.
      — Чтением? Тогда вам не составит труда изложить содержание восьмой главы этого увлекательного трактата?
      Юноша опустил голову:
      — Что вам от меня нужно?
      "Многое, многое, мальчик, но всему свое время!" — подумал Ир и хищно ухмыльнулся:
      — Я думал, что спасаю от смерти мага, достойного пополнить ряды Дейкар. Но я ошибся — я спас трусливого мальчишку, щенка, что не может жить без хозяина. Я потратил силы и время на пустышку! И теперь я хочу возместить убытки. Но никак не могу сообразить, какая от тебя может быть польза. Ты ничего не знаешь и не умеешь. Разве что, — Ир наклонился через стол к Мэлину и взял его за подбородок, — на мордашку вроде ничего. Продать в Кавдн, там найдутся любители.
      Щеки Мэлина вспыхнули, он резко поднялся, скинув холодные пальцы мага:
      — Я не просил спасать меня и ничего вам не должен!
      — Просил, еще как просил, умолял. Там, в огне. Хочешь вернуться и проверить?
      Гнев и стыд боролись друг с другом в душе юноши. И стыд побеждал — маг прав, он ничего не стоит без брата. А Ир продолжал размышлять вслух:
      — Или отправить тебя на кухню мыть котлы, а через год вернуть дознавателям? Пусть делают, что хотят.
      — Нет, — тихо, почти беззвучно прошептал Мэлин, — нет. — И, уже громче, — я не хочу так! Я готов. Вы хотели, чтобы я стал магом Дейкар? Я стану.
      Сразу полегчало. Не нужно ничего решать. Он просто будет делать то, что ему скажут. Дейкар, не Дейкар… какая в сущности разница? Лишь бы избавиться от мучительной необходимости выбирать. Стать послушным куском глины в умелых руках скульптора, пусть даже резец отсечет живую плоть. Мэлин не боялся боли — по сравнению с тем, что он пережил, любая пытка покажется комариным укусом.
      Если этот маг с хищным носом поможет ему заполнить пустоту в душе, он отдаст ордену Дейкар все, что получится в итоге. Как в старой сказке, когда король пообещал отдать ведьме то, чего он в своем доме не знает. И расплатился за неосторожное обещание новорожденным сыном. Но Мэлину нечего терять.
      Ир удовлетворенно кивнул:
      — Станете ли вы магом Дейкар, молодой человек, зависит только от вас. Вас ждет тяжелый труд, непосильный для простого смертного, не отмеченного даром Семерых. Многие мальчики, мечтавшие стать магистрами, заканчивают свои дни поломойками. Но ваш случай особенный, — маг положил руку на плечо Мэлина. Юноша болезненно напрягся, но не посмел отодвинуться. — У меня уже есть ученица, но для вас я сделаю исключение. Мы начнем обучение с понимания природы магии, смотреть всегда надо в корень, не так ли?

* * *

      — Салин, может костерок разведем? Если осторожно, то не углядят. Продрогли же, горячего бы хлебнуть? — Здоровый мужик в промокшем насквозь кафтане вопросительно глянул на тощего паренька в не менее мокром плаще. Но юноша, сдержав вздох, ответил:
      — Нельзя. Заметят — тепло тебе боком выйдет. На галерах соленым потом обольешься.
      — Да ладно тебе уже. Три дня по лесу плутаем, сами, поди, и не выберемся, а ты все солдат боишься, — недовольно возразил мужчина, но послушно спрятал кресало в пустой кошель, уныло болтавшийся на поясе.
      От толпы, громившей по слову Салина эльфийские кварталы, осталась жалкая горсточка: остальные или разбежались, или попали в плен в первых же стычках с солдатами. Эти, в отличие от местной стражи, бунтовщиков не щадили. Вереницы закованных в железо людей заполнили городскую площадь — так и сидели под открытым небом, пока герцог не настоял, чтобы арестованных перевели в палаточный лагерь за городом.
      До леса добралось десятка два, самые везучие. Но сейчас их везение подходило к концу, наступила поздняя осень. В лесу холодно и мокро, есть нечего — последние грибы отошли, зверье осторожное, а без огня и вовсе пропадать. А стоит только нос из чащобы высунуть — тут же сцапают, знают ведь, что вожак ушел, ищут.
      Салин стоял, прислонившись спиной к дереву, прикрыв глаза. Он ничем не смог помочь своим людям: солдаты раскидали их в первом же бою… да каком бою… с кулаками на мечи, камнями на стрелы. Не бой, а бойня. Эти два десятка все, что осталось, и они не хотят уходить, идут за ним следом, как утята за уткой. Все кончено, почему они не уходят, почему смотрят на него, как на мага, способного одним движением руки все исправить?
      Он хотел отомстить за своих родных, хотел, чтобы больше людей не сжигали живьем. И чего он добился? Десятки погибли, сотни отправятся на рудники и галеры… останутся вдовы, дети… Его же потом и проклинать будут. Стоила ли его месть этих жертв? Несколько сотен забитых эльфов, кровь за кровь, огонь за огонь, и ничего не изменилось. Вон их проклятое гнездо, Зачарованный Лес, совсем рядом, рукой подать! Как смердели в своем Филесте, так и дальше смердеть будут, когда от Салина и костей не останется.
      Он стиснул кулаки: неужели все зря? Неужели нужно было развеять пепел по ветру и забыть? Ну уж нет! Сколько мог, он с собой унес… а до кого не добрался — другие доберутся. Для эльфов люди — что скот, а человек не овца паршивая, терпеть не станет. Рано или поздно сметут бессмертных, жаль только, он уже не увидит.
      Салин понимал, что солдаты не успокоятся, пока не поймают главного зачинщика, даже если придется лес частым гребнем прочесать. Чего тянуть-то? Он отошел от дерева:
      — Нам разойтись надо. За всеми не уследят. По одному просочитесь. Уходите в разные стороны, чтобы один не знал, куда другие пошли.
      — А как же дальше-то?
      — А не будет никакого "дальше", — зло ответил мальчишка, стукнув ни в чем неповинное дерево, — мы против солдат не тянем, а наместница как эльфы велят, так и сделает. Пусть ее Семеро судят, когда срок выйдет, а поделать ничего не поделаешь.
      Его слушали молча, признавая правоту: одно дело нелюдь эльфийскую бить, да их хутора жечь, совсем другое — против законной власти бунтовать, людей убивать. Солдаты ведь тоже люди, подневольные… а дома у кого жена, у кого дети, у кого мать старая. Повеселились, и буде. Эльфы долго еще не забудут, засядут в своем лесу тише, чем кошка лапу лижет. Расходились медленно, оглядываясь виновато: вроде и все верно, а как-то на душе нехорошо. Последним уходил тот самый здоровый детина, что жалобно просил развести костер. Он потоптался на месте, хлопнул Салина по плечу:
      — Ты эта… бывай. Сам-то, смотри, не попадись. А то со мной пойдем. У сестры дом большой, она пустит. Тебе ведь возвращаться некуда.
      — Иди, давай. Я сам справлюсь.
      Салин и без напоминаний знал, что возвращаться ему некуда. Он накидал ветки под дерево, накрыл их мокрым плащом: нужно немного поспать, а потом он пойдет к Зачарованному Лесу. Рано или поздно он наткнется на стражу и погибнет в бою. Даже если и не прихватит никого из эльфов с собой, все лучше, чем на виселице им на потеху. Проваливаясь в сон, Салин успел подумать ставшую уже привычной мысль: душу бы Проклятому отдал, чтобы спалить их поганый лес, да где ж тот Проклятый, когда нужен?
      Разбудил мальчика негромкий треск огня: в двух шагах от кучи веток, на которой он заснул, горел небольшой костерок. Перед костром, на поваленном дереве сидел незнакомый мужчина, язычки огня отражались в звеньях его серебряной кольчуги. Салин вскочил: выследили! Значит, все-таки повесят… Надо было сразу уходить, но он на ногах уже не стоял. Беркут, дремавший на плече незнакомца, встрепенулся и клацнул клювом. Мужчина взъерошил птице перья на загривке, и беркут опять закрыл глаза. Незнакомец кивнул Салину:
      — Подсаживайся к огню, я согрею питье, — в котелке дымилась вода, в ноздри проник успокаивающий запах мяты. Салин подошел поближе:
      — Ты не солдат, — утверждающе произнес он, разглядев нежданного соседа. Плащ, небрежно кинутый на землю, не был форменным, не говоря уже о беркуте.
      — Верно. А ты ждал солдат?
      — Я никого не ждал, я спал. Что ты тут делаешь в лесу?
      — То же, что ты делал в городе, Салин.
      — Откуда ты меня знаешь? — Мальчик вцепился в рукоять кинжала. Хороший клинок, таким сам герцог не погнушается. Оружейник свой шедевр не пожалел для правильного дела. Эльфы ведь простого оружия не делают, клинки у них как девы трепетные: тонкие да разукрашенные, все в камушках да чеканке. Щеголи только такие и покупают, им же не в бой идти. А мастерам с честным железом и податься некуда.
      — Я слышал, как ты разговаривал со своими спутниками, мальчик. Правильное решение. Думаю, тебе будет приятно узнать, что все они беспрепятственно доберутся домой.
      — А ты что, предсказатель, по звездам читаешь? Забрел к нам как-то в деревню один такой. Всем долгой жизни да процветания нагадал. Ему бы такого процветания, ученому!
      — Я знаю, потому что отвел глаза солдатам. И я маг, а не предсказатель. Знаешь, в чем между нами разница? Маг творит будущее, а не высматривает его в звездах и птичьем помете.
      — Ты маг? — Недоверчиво переспросил Салин, невольно отступая назад. — Огненный?
      — Других не осталось, — незнакомец кивнул.
      — Значит, и вы тоже эльфов защищаете? Из самого Сурема за мной пришел, не поленился.
      Маг приподнял бровь:
      — Ты слишком высокого о себе мнения, Салин. На вот лучше, выпей, — он зачерпнул дымящийся отвар в жестяную чашку и протянул мальчику, — я наткнулся на вас случайно, искал укромное место на подходящем расстоянии от Зачарованного Леса. Чтобы мне до них было близко, а им до меня — далеко. Но я рад, что мы встретились.
      Салин взял кружку — с каждым глотком к нему возвращалось желание жить. Еще минуту назад он собирался погибнуть, а сейчас уже прикидывал, не получится ли удрать от этого мага, и что ж ему дома-то не сиделось?! Рад он, как же — таким голосом реки на зиму замораживать можно.
      — С чего вдруг радость?
      Сквозь переплетенные ветви деревьев пробились первые солнечные лучи. Потревоженный светом беркут с плеча хозяина перебрался сначала на руку, а потом и вовсе взлетел. Ветви послушно расступились по жесту волшебника, уступая птице дорогу.
      — Он проголодался, полетел на охоту, заодно и осмотрится кругом, — пояснил маг.
      — У нас такие птицы не водятся.
      — Беркуты предпочитают горную местность.
      — Ты не ответил.
      — Ты допил? Верни, пожалуйста, кружку, у меня второй нет. — Салин послушно протянул опустевшую кружку хозяину. Маг отпил небольшой глоток, помолчал, потом все-таки заговорил:
      — Много лет назад в этих краях стоял замок могущественного лорда. Его предки пришли в эти края, когда их горные долины накрыл ледник.
      — Ты мне сказки будешь рассказывать?
      — Я хотел бы, чтобы эта история оказалась всего лишь сказкой, мальчик, — и в голосе мага прозвучала нескрываемая горечь, — ты садись, это дерево сухое, а рассказ предстоит долгий. Я хочу, чтобы хоть кто-то знал, как все было на самом деле. Летописей ведь не осталось.
      Мальчик послушно опустился на поваленный ствол — пусть треплется, раз язык без костей. Куда торопиться? Солдатам в руки? А истории Салин всегда любил, когда в их деревню заходили странники, рассказом платившие за ночлег, он первым прибегал послушать.
      — У лорда была любимая жена. И мать, молодая еще женщина. Она к алтарям пошла в двенадцать, а сына родила в тот же год. Женился лорд против материнской воли: взял дочь одного из морских лордов. Ни богатства, ни знатности — но у лорда и того и другого хватало на двоих.
      Мать его, госпожу Элану, другое огорчало: уж больно невзрачна была девушка — тихая, тонкая, пепельные волосы, бледная, голос — как шелест осенней листвы. Слова громкого не скажет, глаз лишний раз не подымет. И глаза колдовские, не поймешь даже, какого цвета. То зеленовато-голубая бирюза утреннего моря, то яркий аквамарин солнечного полудня, отраженного в волнах, то прозрачный серо-зеленый халцедон вечернего мелководья. А леди Элана во всем любила определенность. Но самым главным недостатком девушки были узкие бедра. Разве сможет такая родить мужу наследников? Гнезду беркута нужны были птенцы, а их-то и не было.
      Семь лет прожил лорд Ульбанд с леди Ольвеной. Пять лет она не могла понести, ничего не помогало, ни молитвы, ни целебные воды, ни заморские снадобья. О разводе лорд и слышать не хотел, только сильнее любил жену, видя, как та мучается. Наконец, обратились к белым ведьмам, хоть и не любили их в те времена в этих землях. Пятнадцать деревень сестрам отдали. Не сразу и с их помощью получилось — дважды Ольвена скидывала, до трех месяцев не доносив. И вот, наконец, после семи бесплодных лет, рожала.
      Рожала она тяжело, солнце дважды взошло и опустилось, а лорд по-прежнему метался перед закрытой дверью в ожидании вестей. Слуги молились в часовне — леди любили, за доброту, за мягкость. За семь лет она слова грубого никому не сказала, не иначе как своя боль чужую душу беречь научила. Ульбанд давал один зарок за другим, лишь бы все обошлось. Он обещал построить семь храмов — каждому из Семерых, открыть семь обителей… уже не знал, чем бы еще привлечь милость богов, но тут его пустили в комнату роженицы и протянули сына.
      И, глядя на измученное лицо жены, лорд испытал непреодолимое желание хоть чем-то вознаградить ее за перенесенные муки. Словно той награды, что повитуха положила в его дрожащие руки, было недостаточно… глупец… — Прошептал маг скорее самому себе, чем заворожено слушавшему юноше, забывшему, где он находится, и вернулся к повествованию, — но ничего не мог придумать. У леди и так было все, что только может придти на ум мужчине, любящему свою жену.
      И тогда он решил, что подарит ей ларец из алмазной ели, какого нет ни у одной женщины в мире. Ольвена за годы замужества так и не привыкла к роскоши и ценила только одну драгоценность, свое единственное приданое — ожерелье из черного жемчуга. Тридцать три одинаковые жемчужины, каждая с орех размером, одна в одну, на первый взгляд серебристо-черные, а присмотришься — морская глубина переливается в перламутре. Только из алмазной ели и можно вырезать достойную шкатулку для подобного сокровища. Этот дар доставит Ольвене радость.
      Мужчина замолчал, одним глотком допил остаток успевшего остыть отвара, и, внезапно охрипнув, продолжил:
      — Этот дар принес ей смерть. Им всем. Эльфы узнали, для кого срубили это дерево, и решили покарать заказчика наравне с порубщиком. Они сожгли замок вместе с обитателями.
      Салин не смог сдержаться:
      — Твари!
      — Я никогда не видел ее… свою мать. И своего отца тоже. Леди Элана увезла младенца в город, в храм Эарнира, дать имя, а когда вернулась — от замка остался обгоревший остов.
      — Но ведь это было так давно…
      — Маги Дейкар живут долго, Салин. Достаточно долго, чтобы перестать помнить. Но я не забыл. Элана объявила эльфам войну. Ты, сам того не зная, идешь по ее следам: она, как и ты, не разбирала виноватых и правых, мечтала уничтожить все проклятое племя. Эльфы боялись покинуть Филест: их убивали на дорогах, сжигали на хуторах, топили на море. Но с Лесом Элана ничего не могла поделать: обычный огонь эти деревья не берет, а по одному рубить — заговоренных топоров не напасешься. И тогда она заключила сделку с Дейкар.