Перелом случился под утро, как лекарь и предсказывал. Но когда рассвело, маленький Эльвин был все еще жив, и целитель, повидавший на своем веку немало больных, уже видел, что мальчик выздоровеет. Проснувшись, он попросил есть, первый раз за две недели, и Глэдис, улыбаясь, кормила сына с ложки янтарным бульоном, заставив себя забыть переполненные ужасом глаза того мальчика. Такие же карие.
А через год, в теплую безлунную ночь наставник Эльвина снова пришел к ней. Она ведь хочет, чтобы с ее сыном все было в порядке? Хочет избавиться от постоянного страха, целовать его лоб, а не пробовать губами — не горячий ли? Аред сохранит ее сына, но за плату. Раз в год, не так уж и многого он хочет. Но она колебалась, ведь Эльвину, на первый взгляд, ничего не угрожало. А назавтра он упал с лошади и вывихнул лодыжку, чудом обошлось без перелома. И хотя Арно громогласно утверждал, что семь раз не упав, всадником не станешь, она решилась.
Вывих вправили, зажило быстро, как по волшебству. И Глэдис, впервые за долгие годы, перестала бояться. Она уже забыла, как это прекрасно — дышать полной грудью, улыбаться, не вздрагивать каждый раз, когда в комнату входят слуги. Арно только удивлялся, не подменил ли кто его дорогую сестру, с чего она вдруг перестала камнем виснуть у него на шее и позволяет сыну не только ездить верхом, но и, о, ужас, фехтовать!
Ее мальчик благополучно вырос, женился, зачал сына… а потом в Инванос пришла черная потница. Ранней весной, в самую бескормицу, когда даже в благополучных землях крестьяне подъедают зимние запасы. Умирали целыми хозяйствами, там, где заболевал один, в скором времени заражались все. Где Эльвин подцепил заразу, она не знала, да и какая разница? Болезнь не делает различий между графом и конюхом. Не до раздумий было, она не отходила от постели сына, теперь уже не зная, кому молиться, кого просить.
Аред обманул ее, недаром его зовут породившим ложь. А Семеро покарали сразу за все: за умерших на алтаре, за короткое счастье, за то, что посмела отринуть их. Глэдис плохо помнила то время, все слилось в один бесконечно длинный серый день. Наверное, она просила богов о пощаде, Ареда — о защите. Эльвин снова выжил, но ослеп. И она знала, по чьей вине. Семеро карают за грехи отцов. Но самое главное, слепой или зрячий, он жив. Она постаралась забыть обо всем, зная, что каждый прожитый день приближает ее к посмертию, к расплате. Глэдис жалела только об одном: что Аред оказался настолько слаб и не сумел сохранить ее сына против воли Семерых.
* * *
Эльвин уехал, и у Глэдис было много времени для раздумий. Молодой жрец, появившийся в замке против ее воли, заставил графиню задуматься о том, о чем она предпочитала не вспоминать — о душе. Она по-прежнему ни о чем не жалела, но сознание подтачивал червячок сомнения: в посмертии она заплатит за все. Праведных и благочестивых ждут прохладные сады, ее — раскаленный песок. И Аред бы с ним, с песком, она испытала достаточно боли при жизни, чтобы страшиться ее после смерти. Но она никогда не увидит своего сына, даже после конца времен!
А что, если спасая его жизнь, Глэдис не только обрекла своего мальчика на слепоту, но и лишила посмертия? Что, если Аред оставил на Эльвине свой отпечаток, и он, ни в чем неповинный, разделит участь матери? Быть может, пока не поздно, она должна открыться сыну, чтобы тот мог очиститься? Должны ведь быть у жрецов какие-нибудь обряды на такой случай!
Второй повод для раздумий был более приземленным, но не менее важным: посмертие когда еще наступит, для покаяния время, если что, всегда найдется, хоть и на смертном ложе, а с Клэрой нужно было разобраться здесь и сейчас. Глэдис ядовито усмехнулась, сжав в ладони шелковистую головку цветка, и переломила стебель. Глупая девчонка и не догадывается, что за каждым ее шагом следят и тут же доносят свекрови.
Но до чего же осторожна, лисица! С утра, как проснется, на рассвете, еще до завтрака, в часовню, молиться. После обеда, вместо того, чтобы вздремнуть пару часиков, как раньше, опять молится. Вечернюю службу, на которую обычно только стражники, сменившиеся с поста, ходят, и ту отстоит. Праведна настолько, что хоть фрески в храме с нее пиши! Видать, есть, что замаливать, раз так старается.
Хорошо, что Эльвин уехал. Сам он никогда бы не обвинил жену в измене, даже застав с любовником в супружеской постели. Не потому, что любил, просто не захотел бы пачкаться. А Глэдис грязи не боится — разбив кувшин, о молоке уже не плачут. Но с кем же невестушка завела роман? Графиня терялась в догадках: каждый день как на ладони, а ходит довольная, словно кошка крысу придушившая. Значит, успевает. Глэдис решила на время прекратить слежку, быть может, Клэра не так глупа, как кажется, и заметила соглядатаев. Пусть расслабится, спешить некуда.
Эльвин написал, что задерживается, Высокий Совет соберется только через два месяца. А спустя два месяца ее сын вернется в Инванос свободным человеком. Быть может потом, когда все уляжется, она найдет ему подходящую жену — милую, добрую девушку, которая позаботится о ее мальчике, после того, как Глэдис не станет. И нужно будет присматривать за внучками — вдруг они унаследовали дурную кровь матери.
А пока что в графском замке Инваноса царило спокойствие, настолько незамутненное, что лорд Дарио со дня на день ждал неприятностей. Ведь если свекровь с невесткой две недели живут в мире, близится или конец времен, или большой скандал. Зная Глэдис, Арно предпочел бы конец времен.
* * *
Клэра не любила осень, хотя и без особых причин. Ее жизнь никак не менялась со сменой времен года: что зимой, что летом, одна и та же тоска. И все же осень раздражала Клэру, напоминая, как ей не повезло. Короткая вспышка осенних красок, червонное золото, залитые солнцем теплые дни, а потом — стылый ветер, лед, затянувший лужи, серое небо и никакой надежды — впереди зима. Слуги знали, что как только листья кленов начинают желтеть, от молодой госпожи лучше держаться подальше.
Но этот сентябрь отличался от череды прошедших сентябрей: Клэра жила в своем особом мире, отгородившись от окружающих, вроде бы и рядом, а как за тонкой ледяной стеной. Подойдешь слишком близко — повеет холодом. Впрочем, никто и не пытался подойти, разве что Арно поинтересовался, не захворала ли свояченица, но, услышав, что нет, только пожал плечами.
Клэра не смогла бы сказать, когда в полной мере осознала, что любит. Не влюблена, как в своего несчастного мужа во время стремительного, но неловкого ухаживания восемь лет назад, а любит. Она пыталась бороться с собой, понимая, что ее любовь запретна, опасна, непристойна. И самое лучшее, что она может сделать — забыть, отвернуться, вырвать с корнем. Клэра старалась, впервые в жизни она была готова причинить себе боль ради другого человека. Но не смогла отказаться от любви.
Уходили последние теплые дни, молоденькие служанки каждое утро бегали проверять, насколько крепок лед, схвативший лужи. В тот день, когда он не проломится под ударом каблука, в народе праздновали приход зимы. Жгли палую листву, чем гуще дым, тем больше будет снега, тем обильнее уродится хлеб, вскрывали бочонки осеннего эля и пили у очага, обильно сдобрив медом, варили рассыпчатую белую кашу из дробленой пшеницы и пекли пышные белые караваи, воздушные, как первые снежные хлопья. Праздник считался простонародным, но и на господский стол в этот день подавали блюда белого цвета, а вместо эля после летнего перерыва снова пили горячее вино с пряностями.
Проснувшись, Клэра распахнула окно и вдохнула холодный воздух. Так дальше нельзя, она не выдержит, да и чего ради мучить себя? Из-за брачной клятвы? Слова остаются словами, даже если сказаны у алтарей, если сердце мертво. Хранить верность в таком брачном союзе, как у нее с Эльвином — вот где подлинное богохульство! Сегодня она исповедуется… и будь что будет. Но женское естество подсказывало: не бойся, все закончится счастливо. Кто, в здравом уме, откажет тебе в любви? Только слепец. А слепцов с нее более чем достаточно.
Клэра подошла к зеркалу: она по-прежнему красива. Даже Глэдис признавала, что ее невестка хороша собой. Признавала, чтобы тут же поставить в вину. Если муж ослеп, то жена должна ослепнуть следом, выплакав глаза от горя. А еще лучше уморить себя голодом. Только что-то сама вдовствующая графиня не последовала в могилу за нежно любимым супругом. Чужие огрехи всегда заметней собственных грехов!
Но если раньше одной мысли о свекрови было достаточно, чтобы на весь день испортить Клэре настроение, сегодня она только улыбнулась своему отражению: торжествует тот, кто дерзает, а дорогая свекровь давно уже способна только шипеть, весь яд пересох. И Аред с нею.
В часовне догорали свечи, утренняя служба закончилась час назад, но Адан освободился только сейчас и, не дожидаясь, пока станет темно, принес охапку новых свечей. Клэра бесшумно подошла сзади и взяла у него половину связки. Они двигались вдоль стен, навстречу друг другу, зажигая фитили. Возле алтаря они остановились, лицом к лицу. В часовне сразу стало светло и жарко, Клэра почувствовала, как по спине стекает предательская струйка пота, но заставила себя улыбнуться: это не страх, просто платье шерстяное, слишком теплое.
Адан улыбнулся в ответ:
— Всегда любил зажигать свет, даже если можно просто раскрыть ставни. Чувствуешь себя волшебником, только что было темно, а в следующий миг — светло, все видно. Вот правда тени по стенам…
— Адан, — Клэра больше не колебалась, — мне нужно исповедоваться. Очень нужно.
Жрец покачал головой — он ждал этой минуты уже давно, пожалуй, с того мига, как услышал ее тихие слова: "не оставляйте меня одну". Ждал, но надеялся, что этого все-таки не произойдет, и ему не нужно будет говорить «нет». Он ведь скажет «нет», не так ли?
— Не стоит, ваша светлость, я не думаю, что вы успели настолько согрешить после последней исповеди, — он попытался отгородиться титулом, заранее зная, что это не поможет.
— Клэра, — мягко поправила она, — Клэра. В этом замке слишком много «светлости» и без меня.
— Я не хочу, чтобы вам потом пришлось сожалеть, Клэра, — он послушно повторил ее имя.
— Об этом нужно было думать раньше. Я ведь уже согрешила. В мыслях. Отступать некуда, — она смотрела ему в глаза, не отводя взгляд.
Адан хотел ответить: "Но я нет", но не смог солгать. Видит Эарнир, если, конечно, его когда-либо интересовал наглый мальчишка, присвоивший право говорить от имени бога, он не хотел эту женщину. Эарнир не требовал от жрецов целомудрия, запрещая лишь вступать в брак, но Адан никогда не чувствовал в себе призвания к этому способу служения. Каждую женщину он почитал сосудом, который в свой час и черед заполнит бог плодородия, но не знал вожделения.
Еще во время учебы знатные дамы-благотворительницы обращали внимание на ясноглазого послушника, но он старательно не понимал их намеков, а став жрецом, покинул столицу. Он не желал Клэру, но хотел, чтобы она пришла к нему. Она единственная видела в нем прежде всего человека, а уже потом — жреца. Нуждалась в его тепле, в его словах, а не в божественных истинах. Он, как никто другой, знал, в какой грязи душа этой женщины, скорее проскребешь до дыр, чем отчистишь, но был готов попытаться. Не из любви, из благодарности за то, что она выбрала его.
Быть может, полюбив, она исцелится — он убеждал он себя. Если малым грехом спасаешь человека от большего, разве можно поступить иначе? Если его любовь единственный путь исцелить Клэру, вернуть ей прирожденную доброту и искренность, он даст ей любовь. Она ведь даже не догадывается, что подлинная любовь свершается не на ложе, а в сердце, соединяя две ипостаси в одну, как у Семерых. Если всю жизнь утолял жажду вином, чистая вода покажется пресной, понадобится время, чтобы объяснить ей. Клэру нужно лечить, женщина, не любящая даже своих детей, больна. Он улыбнулся и положил руку ей на плечо:
— Не надо, Клэра. Любовь не должна быть грехом. Тебе не в чем каяться. — "Пока еще не в чем" — мрачно закончил он про себя, но последние сомнения растаяли, когда он увидел ее лицо — радостное, смущенное, и бесконечно счастливое.
22
Министр Чанг не любил магов, недолюбливал жрецов, терпеть не мог тупоголовых вояк, но больше всего его раздражали графы и герцоги. Казалось, весь смысл жизни этих родовитых господ сводится к одному: урвать для своей провинции кусок пожирнее, и боги с ней, с империей. Наместницы, дочери и сестры этих самых лордов, обычно снисходительно относились к проискам родственников, одергивая только совсем уж зарвавшихся. Но покойная Энрисса считала, что интересы империи превыше интересов провинций, а уж тем более, интересов их хозяев, и господин Чанг разделял ее точку зрения.
Отдай Саломэ дознавателям какого-нибудь другого лорда, Чанг бы и слова не сказал: например, старого герцога Ойстахэ, о котором уже всерьез поговаривали, что Проклятый поделился со скрягой секретом бессмертия. Почему бы слугам Хейнара не проверить подлинность этих слухов, вместо того, чтобы вытряхивать душу из Вэрда Старниса? А еще лучше — Леара Аэллина. Вот уж кого точно не помешает развеять по ветру.
А бывший граф Виастро исправно платил в казну налоги, гонял варваров от границы и раздавал крестьянам зерно в неурожайные годы, да еще и вырастил сына, обладавшего теми же достоинствами. А теперь, когда молодой граф доживает последние дни, уж точно не время оставлять приграничные земли на семилетнего ребенка.
Чанг с досадой ударил по столу, убедившись перед этим, что его никто не видит. Поздно, наместница разрешила, жрецы своего не упустят, тем более, что Старнис и в самом деле виноват. Подставился, как мальчишка, воровавший в соседском саду яблоки, да застрявший на заборе.
Можно было списывать бывшего графа со счетов, но что-то мешало Чангу махнуть рукой на это дело и спрятать папку в архив. В конце концов, почему бы министру государственного спокойствия не позволить себе маленькую прихоть? Вреда от этого не будет. Он написал на листе бумаги несколько слов, свернул послание в трубочку и загнал в тубус. Через неделю почтовый голубь будет в Виастро. А отцы-дознаватели — не раньше, чем через три.
* * *
Арно сидел за столом, мрачно уставившись на заляпанного дорожной грязью измученного Вэрда, вертящего в руках пустой кубок. Вино он только что выпил, залпом, не различая вкуса:
— Чанг оказал мне двойную услугу. Во-первых, предупредил, во-вторых, избавил от Тейвора. Риэсту с детьми я отправил в Астрин, к ее сестре, — он улыбнулся, — очень удобно иметь столько сестер.
— Да уж, Тейвор только с ложкой за столом хорошо управляется, а туда же. Но почему не к варварам? Здесь они тебя будут искать, а там — руки коротки.
— Руки у них длинные, достали бы и там, только позже, но не в том дело, — Вэрд, наконец, поставил несчастный кубок на стол, — Арно, я слишком стар, чтобы бегать от них по всему свету. Инванос в трех днях пути, я буду знать, что происходит, кого Чанг пришлет управлять. И если, — он запнулся, но договорил, — если Вильену станет хуже, я успею проститься.
— Попрощаешься, и там тебя и возьмут, тепленького. Вэрд, моему тестю плевать на жрецов. Ему вообще на всех плевать, с двадцатью сотнями всадников. Пересидишь у него, а там видно будет.
Вэрд устало покачал головой:
— Арно, если я покину империю, вдобавок к служению Ареду мне припишут государственную измену. Чанг написал, что через год дело Мэлина пересмотрят. Если его оправдают, оправдают и меня.
— А если не оправдают? Что-то я не слышал, чтобы отцы-дознаватели кого-нибудь оправдывали. Но не хочешь, как хочешь, — безалаберный лорд Дарио слишком привык полагаться на опыт и благоразумие старшего друга, чтобы спорить с ним, — надо подумать, где тебя спрятать.
— Только не в лесной сторожке, — заставил себя улыбнуться Вэрд.
Арно задумался, проклиная в глубине души благородство своего соседа. Угораздило же связаться: сдал бы жрецам близнецов, горя бы не знал. Все равно такие долго не живут. А теперь отцы-дознаватели из него душу вытряхнут и пеплом развеют. Арно ухмыльнулся: если поймают. Он уже знал, где спрячет Вэрда — книгу лучше всего прятать в библиотеке, а слугу Ареда — правильно, на капище.
— Есть тут в горах одно местечко, с дурной славой. Во времена Саломэ Темной там собрались храм Проклятому построить, но успели только часовню вырубить. Ну, жертвы, само собой, приносили. Камни до сих пор красные. Туда никто не ходит, подход лесом зарос, а часовня сообщается с пещерами, одно время в них контрабандисты склад держали, пока я их по столбам не развесил. Думаю, там тебя точно никто искать не будет, а если и полезут, то в пещере отсидишься. Только смотри, — не удержался от подколки Арно, — будешь жертвы приносить, алтарь за собой почистить не забудь.
Вэрд подхватил:
— А ты приезжай как-нибудь безлунной ночью, навестить, заодно и алтарь проверишь.
Он и сам понимал, что шутка оставляла желать лучшего, но на лучшее не было сил. Хотелось поскорее добраться до места и уснуть. Через неделю жрецы прибудут в Виастро и обнаружат, что он сбежал, а Риэста уехала. Без разрешения наместницы они не посмеют ее преследовать. А если посмеют, будет мятеж. Ничем хорошим он не закончится, но Вэрд будет защищать семью, даже если провинцию зальют потоками лавы. Он надеялся только, что Чанг знает, что делает.
Арно проводил друга до места, помог устроиться, оставил мешок с провизией и пару одеял. Потом уехал, обещал наведываться раз в неделю. Вэрд остался один. Темнело, потянуло холодом, он поежился, плотнее завернувшись в плащ. И впрямь, нехорошее место, злое. Уж на что он не верил в бабьи сказки, а все равно почувствовал. В часовню вела узкая тропинка, вырубленная в камне, вход чернел безупречным овалом.
Он зажег факел, и, заставив себя не обращать внимания на холод, сковавший позвоночник, вошел внутрь. Небольшое пространство, видно, что рубили второпях, не успели отполировать стены, никаких украшений, только напротив входа высечен в стене лук со стрелой на тетиве. А камни на полу и впрямь красные, словно их выкрасили кистью. И алтарь — под знаком. Прямоугольный, одной стороной вросший в стену, блестящий в свете факела, будто его вчера вымыли. И четыре каменных столбика по краям. Вэрд сморщился, представив себе их назначение. Зря Арно это место так оставил, надо было не пожалеть времени, пригнать крестьян, как бы те не боялись, и завалить эту мерзость камнем.
Хорошо, что ему не нужно ночевать прямо здесь, в пещеру из часовни вел узкий проход, начинавшийся в нише сбоку от алтаря. Предусмотрительные у Темного жрецы, подготовили путь к отступлению, на всякий случай. Неудивительно, что настоящих слуг Ареда отцы-дознаватели ловили редко, все больше промышляли травниками, знахарками, да горе-книжниками. Вэрд бросил одеяла на охапку веток, оставшуюся от контрабандистов, лег и закрыл глаза. В его положении можно было не бояться кошмаров — ни один дурной сон не сравнится с действительностью.
23
— Будьте так любезны, объяснить мне, что это значит, господин министр! — Наместница протянула Чангу бумагу.
Министр с удивлением взял письмо: никогда раньше он не слышал в обычно спокойном, даже несколько сонном голосе Саломэ такого гнева — ледяного, придающего словам отточенную вежливость. Он погрузился в чтение и, чем дальше читал, тем мрачнее становился:
— Это прошение от герцога Квэ-Эро, ваше величество. Он просит вас заставить эльфийского короля наказать виновных в уничтожении второй экспедиции в новые земли, а так же выделить средства на отправку третьей экспедиции, на этот раз под защитой военных кораблей.
— Я умею читать. И я бы не сказала, что «просит», скорее — требует. Этот, — Саломэ запнулась, но совладала с собой, — герцог, обвиняет сородичей моего царственного супруга в подлом убийстве!
— Ваше величество, эта бумага — прошение. И слава богам, что просит. Это означает, что он все еще признает вас своим сюзереном.
— Все еще?!
Чанг пожал плечами:
— Боюсь, что как только вы объясните молодому герцогу про безгрешность царственных сородичей вашего супруга, простите, сородичей вашего царственного супруга, его мнение может измениться. У южан горячая кровь.
— И я должна серьезно отнестись к этому бреду? С чего он взял подобную чушь? Те корабли бесследно пропали много лет назад!
— Тут все написано, нашелся очевидец.
— Какой-то оборванец рассказал сказку, а герцог поверил. Отправьте туда своих людей принять меры.
Чанг вежливо улыбнулся:
— Оборванца — повесить, герцога устыдить?
— Почему вы улыбаетесь? Не обязательно вешать, придумайте что-нибудь!
— Если я придумаю то, что вы желаете, оборванца придется повесить, что не так уж и страшно. Гораздо хуже, что через некоторое время после этого казнить придется уже герцога. Боюсь, что титул правителя Квэ-Эро потеряет всякую притягательность в глазах возможных претендентов. Два герцога за двадцать лет на плахе — не самая мудрая политика.
— Вы что же, угрожаете мне мятежом?
— Я? Упаси меня боги. Я был и останусь верным слугой вашего величества и империи, даже если дальновидные повеления вашего величества приведут мятежников к воротам дворца.
— К воротам дворца мятежников привели дальновидные повеления моей предшественницы, которую вы боготворите, — ядовито парировала Саломэ, вызвав у Чанга довольную усмешку:
— Неплохо, весьма неплохо. Но одной язвительностью делу не поможешь. Если не загасить угли, начнется пожар. Предлагаю отправить в Квэ-Эро представителя Короны провести расследование. Пусть тянет время, допрашивает свидетеля, выясняет подробности. В конечном итоге этот бедный моряк запутается в своих же показаниях. Тогда можно будет попытаться убедить герцога, что несчастный сошел с ума, потерпев бедствие, или что-нибудь в этом роде.
— А экспедиция?
— Отказать. В казне нет денег. Хочет, пусть плывет за свой счет. И никаких упоминаний про эльфов. Расследование ведется, чтобы установить истину, — он покачал головой, — но на всякий случай я бы приказал готовить армию. Весьма вероятно, что герцог разгадает вашу игру. Корвин Пасуаш только на первый взгляд кажется простаком, а на самом деле — весьма проницательный молодой человек, недаром капитаны выбрали его главой берегового братства, хоть он и чужой крови.
— Вы что же, считаете, что в этой истории есть хоть доля истины?
Чанг понимал, что ответив правдиво, отправится в отставку в тот же миг и не сможет ни на что повлиять:
— Важно не то, что считаю я, а то, что считает герцог. И что считают его подданные, — он помолчал, но все-таки добавил, понимая, что, быть может, подписывает молодому герцогу смертный приговор, — на вашем месте я бы известил эльфийского посла, боюсь, что в ближайшее время Квэ-Эро будет небезопасно для его сородичей.
Наместница встревожено посмотрела на министра:
— Пусть только посмеет! Но я сегодня же переговорю с послом Эрфином. А вы найдите подходящего человека, чтобы вести расследование.
Чанг поклонился и вышел из кабинета, унося с собой письмо. Человека он найдет, и даст ему понять, что истина в данном расследовании интересует в последнюю очередь. А наместница предупредит эльфов. Герцога жалко, но лучше несчастный случай на охоте, или там, на рыбалке, чем восстание и эльфийские погромы. Мятеж можно подавить, но ни за какие блага мира Чанг не хотел связываться с эльфами. В отличие от боготворящей короля наместницы, министр хорошо знал историю.
Позабытая сага о роде Беркутов, чудом уцелевшая в одном неполном списке, красноречиво показывала, к чему приводит война с бессмертными. Много лет назад, еще до основания империи, эльфы убили лорда из рода Беркутов. То ли он сам приказал срубить в их лесу дерево, то ли кто-то из его людей, но лорда и его только что родившую жену сожгли в собственном замке. Мать погибшего, леди Элана, объявила эльфам войну. Тогда все тоже началось с погромов, а закончилось кровавой резней. Против леди поднялись ее собственные вассалы, зачарованные эльфами.
Министр криво ухмыльнулся, представив лицо Саломэ, если той доведется ознакомиться с сагой о Беркутах. Прикажет сжечь негодный пергамент и будет сокрушаться, до чего же испорчены некоторые люди! Разве могут сородичи великого короля Элиана творить зло? Всем ведь известно, что миролюбивые эльфы не воюют с людьми, только смертные проливают кровь направо и налево. Чанг вздохнул: мечты, мечты…
А если бы показать Саломэ ту книгу, из-за которой и разразилось восстание двадцать лет назад, ткнуть носом в выцветшие строчки, пусть сама убедится, что король Элиан не был эльфом. Так ведь все равно не поможет, она ведь не в короля влюблена, а в свое о нем представление. Если его каменное величество, вопреки здравому смыслу, ухитрится вернуться, ему придется постараться, чтобы не разочаровать свою невинную супругу. Идеальны только каменные статуи.
И все же, зачем эльфам понадобилось уничтожить корабли? Что они прячут в новых землях? Очевидно, что первая экспедиция это загадочное «что-то» не нашла, иначе бы не вернулась. Министр задумался: у него хватит средств быстро снарядить один корабль и отправить его под видом кавднского купца, раз уж остановки на Лунных Островах не избежать. Эльфы ничего не узнают, но есть ли смысл в этом путешествии? Смогут ли его люди найти, что так тщательно скрывают бессмертные, и не слишком ли поздно придет ответ?
* * *
Леару Аэллину не повезло с родственниками. Что ни родич, то новая напасть. Право же, лучше бы тетушка Ивенна оставалась бездетной. Он только что вынужден был поддержать магов Дейкар, спасая от костра одного своего кузена, как пожалуйста — другой кузен решил сцепиться с эльфами. Леар испытывал огромный соблазн не вмешиваться, но не мог допустить, чтобы господин Чанг решал, кому из его родственников жить, а кому умирать. Саломэ пришла к нему вечером, после разговора с послом. Она боялась, что, несмотря на всю осторожность, оскорбила сородичей своего возлюбленного, сообщив им о нелепом обвинении.
В отличие от наместницы, беспокоившейся только об эльфах, он сразу понял, к чему ведет Чанг: не будет слишком горячего герцога, не будет и проблемы. Сам по себе уцелевший моряк не страшен. Министр государственного спокойствия выбрал самый надежный способ это спокойствие сохранить: эльфам надо, пусть эльфы и управляются. Корвин наверняка не ожидает, что наместница выдаст его эльфам, едва успеет получить прошение. А ведь Леар предупреждал! Но его не стали слушать. И как назло, Ивенна выбрала именно это время, чтобы вернуться в Суэрсен. У тетушки, по крайней мере, присутствовал здравый смысл.
Он вздохнул и подвинул чернильницу: Корвин был чем-то симпатичен Леару, и даже не будь они в родстве, Хранитель предупредил бы герцога Квэ-Эро. Молодой моряк не заслуживал быть принесенным в жертву Филесту. Если Саломэ узнает, что он усложнил жизнь ее любимым эльфам, он навсегда потеряет ее доверие. Ну и Аред с ним, если она считает, что он, Леар, убийца, то ее доверие не стоит и ломаного медяка.
24
Эльфийский лес издавна был для жителей деревни Большие Валуны что пресловутый локоть — и близко, и не укусить. Ну как тут не проклинать все и вся, если одного дерева достало бы и на приданое дочке, и на лошадь, и на корову, и на дом сыну, и к своему горницу пристроить, и хлев перекрыть, а самое заветное — взять в аренду кусок земли побольше. Простой лес давно уже расчистили, а к заповедному не подступишься, потому земля в округе была самая дорогая во всем герцогстве.
Так и повелось, что старший сын оставался с отцом хозяйничать, а младшие уходили в море. Сельчане не бедствовали — морякам хорошо платили, хватило даже часовню Навио, покровителю путешественников, возвести. Но и моряки, навещая родных, жадно поглядывали на ряды стройных деревьев: мачта из алмазной ели выдержит любую бурю, а если срубить корабль из чешуйчатого дуба — он сотню лет проплавает, ни одна доска не подгниет, ни щелки, ни пятнышка.
А что самой главной обидой для крестьян было: лес-то все равно рубили, но не свои, пришлые. Эльфийское дерево простым топором не возьмешь, заговоренный нужен, такой, что и железо с одного удара перерубит, и в камень, как в масло войдет. А такой топор целое состояние стоит — продай все хозяйство, все равно не наскребешь. Вот и доставались барыши чужакам, местных разве что в проводники за пару монет брали, или подводу нанять. Сельчане знали, что помогая порубщикам, нарушают закон, но со старого борова хоть щетины пук. Эльфы, ясное дело, понимали, кто их деревья рубит, но сделать ничего не могли. На месте не застал — лови потом волны в море.
Этим вечером в деревню приехали двое, старые знакомые — каждый год по осени наведывались, шутили, что дрова на зиму запасать. К старосте завернули, сына его младшего подрядить с подводой. Сперва, как водится, за приезд выпили, потом за успех, затем сторговались, и выпили уже за договор, так, между делом, вторую бутыль и уговорили. Вино молодое, перебродить толком не успело, пьется, как водичка, потом только недоумеваешь — почему с места не подняться, ноги не слушаются?
Встали утром, перед рассветом, собрались и поехали. Салин, младший сын старосты, с завистью смотрел на кожаный чехол, в котором покоился до поры до времени заговоренный топор. Ему бы такой, и в море уходить вслед за братьями не надо. Сосватал бы Ксану, ну и что, что бесприданница, когда деньги есть, можно и по любви жениться, отец бы и слова не сказал. Купил земли в соседней деревне, у них как раз участок освободился, старик один помер, а детей не оставил. Зажили бы, припеваючи. Он злобно скосился на своих спутников, передававших друг другу флягу с холодной водой — ему даже не предложили!
Нет уж, господа хорошие, мало ли о чем вы там с отцом договорились, а он своего не упустит! Пока на его долю дерево не срубят, из лесу он их не повезет. Будут куковать у пеньков, пока снег не выпадет. Распаленному жадностью мальчишке в голову не пришло задуматься, почему ему первому из проводников пришла в голову такая «удачная» мысль, неужели остальным деньги были ни к чему? Предвкушая грядущее благосостояние, Салин поторопил лошадь — к завтрашнему утру он станет первым богачом на деревне.
