Дорогие читатели!

В последние годы я многократно навещал Альфреда Шклярского, и наши многочасовые беседы, всегда заканчивались моими вопросами о дальнейших судьбах героев «приключений Томека». И когда их автор умер, мне показалось само собой разумеющимся закончить роман, общий набросок которого был уже готов. Главную задачу я видел в тот, чтобы верно следовать замыслам и стилистике автора цикла.

Пока я писал роман, мне вспоминались все новые подробности: Салли в гробнице, пребывание героев в Нубийской пустыне, путешествие по Нилу вплоть до его истоков.

Семья пана Альфреда передала мне его архив, и я приступил к капитальному штудированию литературы о Египте, о Ниле…

Вот так возникла последняя книга о приключениях Томека Вильмовского, того самого, кто сопутствует юным читателям без малого сорок лет. Исполнилась мечта Салли побывать в Долине царей, исполнилась мечта читателей, с нетерпением ожидающих продолжения романа-реки.

Адам Зельга (Adam Zelga)

I

Ночь у подножия пирамид

Солнце медленно погружалось в бескрайние пески Ливийской пустыни, самой большой пустыни в мире. На известковых возвышенностях Мокаттам, что охватывали юго-восточные окраины Каира, гасли последние розоватые отблески заката.

«Аллах акбар!» — «Великий аллах!» Пронзительный, завывающий призыв к молитве, которую приверженцы ислама творят на заходе солнца, несся со стройных минаретов, что взмывали ввысь над плоскими крышами домов, сквозь уличный грохот большого города. Напевный завораживающий голос муэдзина[1] вырывал людей из повседневной суеты. Одни направлялись в мечеть, чтобы под предводительством имама[2] исполнить саляд в храме, другие творили молитву — саляд[3] там, где застала их молитвенная пора. Повернувшись в сторону Мекки, они становились коленями на расстеленные коврики и циновки прямо на улице, в домах, магазинах или на базаре и били глубокие поклоны, а губы их шептали святые слова.

Пока Каир, несмотря на поздний час, оглашался молитвами, на другом берегу Нила, всего лишь в нескольких километрах от города, царила уже ночная тишина. Узкая в этом месте прибрежная полоса зелени, с садами, полями, пальмами, вдруг резко обрывалась, а за ней тянулась мрачная унылая пустыня. В темноте, на сером каменистом плоскогорье, как будто на обширном скалистом острове посреди моря желтого мягкого песка рисовались очертания трех громадных пирамид[4]. Овеянные легендой, они с незапамятных времен притягивали к себе своей загадочностью путешественников и ученых всего мира. Поэтому днем у подножия пирамид на широкой каменистой равнине было всегда тесно и шумно. Выделялись подвижные египетские арабы в обширных галабиях, которые охотно носят обитатели средиземноморского побережья, в хлопчатобумажных платках, кофия, свернутых в тюрбан, поддерживаемых черным обручем, называвшимся икаль. Они навязывали туристам свои услуги, на самых разных языках предлагая проехаться на покрытых красочными чепраками верблюдах, лошадях и ослах. Здесь продавались напитки, фрукты, сладости, мелкие дешевые сувениры, а тучи подростков выпрашивали вездесущий в Египте бакшиш[5]. Вся эта ярмарочная кутерьма сводила на нет тонкое очарование места, и лишь после захода солнца гробницы фараонов окутывала тишина.

Ночь наступила как-то сразу. Чистый закат буквально за несколько минут перешел в пресловутую тьму египетскую. День отдал мир в руки темноты. На безоблачном, почти черном небе замигали звезды. Медленно выплыла огромная луна. В серебристом полусвете обрисовывались темные, неясные глыбы пирамид, каменная фигура сфинкса-льва с головой царя. А стелющийся над песками пустыни легкий туман создавал иллюзию, что могучие вершины пирамид висят в воздухе.

В это уже позднее для туристов время к подножию пирамид приближались двое мужчин, лица которых были опалены солнцем тропиков. Они были одеты в полосатые галабии и темно-красные фески. Они шли в сопровождении женщины в длинном темном платье. Подобно всем мусульманкам она куталась в широкий черный платок. Их нетрудно было принять за местных жителей, но на самом деле это были путешественники, закаленные во многих приключениях на разных континентах: поляки Томаш Вильмовский и капитан Тадеуш Новицкий — неразлучные друзья, и жена Томека — Салли, австралийка по происхождению.

Все трое остановились у подножия монументальных гробниц. В серебристом свете луны, в лиловом тумане, поднимающемся над быстро остывающими песками, их глазам предстало изумительное незабываемое зрелище. Первым нарушил молчание, как всегда, капитан Новицкий:

— Над чем это вы так задумались? — не выдержал он.

— Зрелище пирамид разбудило мое воображение и оживило воспоминания, — ответил Томек. — Ты только подумай, капитан. Ведь когда-то греческий историк и путешественник Геродот, называемый отцом истории, смотрел, как мы сейчас, на гробницы фараонов, а было это за четыреста пятьдесят лет до нашей эры, они стояли здесь уже больше двадцати веков! И все-таки не факты, как бы ни были они поразительны, послужили поводом моего волнения. Этот свет, настроение навеяли на меня воспоминания о нашей первой экспедиции в Африку. Лунные горы, помнишь, Тадек? Их вершины возносились точно так же, как верхушки этих египетских пирамид.

— Подожди, подожди… что-то припоминаю… а да, горная цепь Рувензори на границе Уганды и Конго! Мы отправились за гориллами и окапи, да-да, помню. Неплохой был вид, но это потому, что тучи нависали очень низко. А здесь нет туч!

— Верно! Зато здесь носится в воздухе пыль пустыни и туман.

— Мальчики, мальчики! — укорила их Салли. — Неужели вы не понимаете, что с вами говорят тысячелетия?

— Синичка ты наша, да как же мы можем об этом забыть, когда ты все время нам об этом напоминаешь?

— Ну, я-то знаю, как мало из того, что я говорю, застревает в твоей памяти.

— Ты так думаешь? Ты ошибаешься! Разбуди меня ночью, и я тут же скажу, что гробница Хеопса возведена четыре с половиной тысячи лет тому назад, что только подготовка путей для перевозки строительных материалов длилась десять лет, а еще двадцать — сооружали гробницу. По сто тысяч каменщиков, плотников и чернорабочих работало в те три месяца каждого года, когда разливается Нил. Сколько же несчастных расстались здесь с жизнью! Я не могу избавиться от ощущения, что вокруг нас тысячи духов, не могу забыть о людях, чьи жизни были отданы в жертву тщеславию фараонов. Да, ты права. Здесь говорят тысячелетия…

Салли пронзила неприятная дрожь. Она плотнее закуталась в платок и, помолчав, произнесла:

— Я как-то не думала до сих пор об этом… Конечно, требовалось много жертв… Но ведь не одно тщеславие толкало фараонов возводить такие гробницы. Древние египтяне верили, что бессмертная человеческая душа становится тенью, вечно обитающей в находящемся за пределами Неба и Земли «мире мертвых», что ей нужны средства для дальнейшего существования. И потому мертвых погребали в гробницах, более прочных, чем просто дом.

— Знаю, знаю, ты уже не раз это говорила, — нетерпеливо прервал ее Новицкий. — Я считаю, что все это чисто языческие верования и обычаи. И многие египтяне думали так же, как я, раз они тащили сложенные в гробницах ценности. Одна спесь заставляла фараонов строить пирамиды. Людям попроще вполне хватало не таких дорогих мастаб[6], а их здесь без числа.

— Фараонов почитали как богов. Они всегда занимали самые высокие места как среди живых, так и среди мертвых, — не давала сбить себя Салли. — В мастабах хоронили могущественных придворных, чтобы они и дальше, в загробной жизни имели возможность служить своему господину. Покоиться в тени гробницы фараонов была великая честь.

— Ничего удивительного, что в Египте издавна господствуют чужеземцы, раз сами египтяне тратили время на возведение гробниц и языческие обряды, — не сдавался Новицкий.

— Ну, ну, капитан, а сам-то ты хотел, чтобы тебя похоронили у ног прекрасной махарани Альвару, ты о ней столько рассказывал… — напомнила Салли.

Они весело рассмеялись, но теперь, посерьезнев, к Новицкому присоединился и Томек:

— Это верно, что захватчики правят здесь, как у себя дома. Со времен нападения персов, то есть, почти две с половиной тысячи лет, в Египте хозяйничали чужеземцы. По этой земле прошли эфиопы, гиксосы, ассирийцы, вавилоняне, персы, греки, римляне, турки, французы, а сейчас здесь правят ненавистные египтянам британцы.

— А мне вот кажется, эти долго не продержатся, — заметил Новицкий. — В умы местных жителей все сильнее проникает идея: «Египет для египтян».

— Да, в любое время может произойти взрыв, — поддержал его Томек. — Тридцать лет тому назад египтяне уже показали когти.

— Тридцать лет тому назад, говоришь? Погоди, погоди… Ты имеешь в виду восстание Араби Паши?

— Совершенно верно, восстание против англичан![7]

— Я тогда еще был молокососом, но все же припоминаю драматические репортажи в газетах. В Каире и Александрии погибло несколько европейцев, а британского консула тяжело ранили. Грабили магазины, жгли дома. Тогда англичане обстреляли Александрию из корабельных орудий и подавили восстание, но сейчас земля все больше горит у них под ногами.

— Египтяне не любят англичан и ничего нет в том удивительного. Кто же способен обожать поработителей?

— Ну, у нас-то как раз английские паспорта, — напомнил Новицкий. — И я бы советовал не очень лезть египтянам на глаза во время блужданий по разным закоулкам.

— Дорогие мои, мне кажется, вы слишком много внимания уделяете безопасности, — заметила Салли. — В этих одеяниях вы так похожи на арабов, что я все смотрю, а где же молитвенные коврики? Но меня-то вы уж оставьте в покое, не буду я закрывать на улице себе лицо.

— Не хмурься, синичка! — весело произнес Новицкий. — С волками жить, по-волчьи выть. А что касается махарани Альвару, — он как будто даже обиделся, — так и ты бы ей в пояс кланялась, хотя бы потому, что она одарила нас, поляков, а особенно одного горячим чувством.

— Капитан, капитан, — пробовал унять Новицкого Томек, но, к счастью, Салли ничего не слышала и с жаром продолжала:

— Египтянам нет смысла ненавидеть всех европейцев. Ведь не все же они приходили в Египет только чтобы завоевывать. Как бы то ни было, Наполеон уничтожил пятисотлетнее жестокое господство мамелюков[8], положил начало европеизации Египта. Привезенные им в Египет сто пятьдесят французских ученых основали в Каире Египетский институт, изучали историю и культуру Древнего Египта[9]. Художник Денон[10], зачастую рискуя жизнью, исследовал и срисовывал древние памятники культуры в долине Нила. Научные исследования французов впервые после эпохи Древнего Рима явили миру забытую культуру и историю Древнего Египта.

— Трудно с этим спорить, — начал Новицкий, — но…

— Я еще не кончила, — поспешно прервала его Салли. — Солдаты Наполеона обнаружили знаменитый розетский камень, благодаря которому историк Шампольон[11] позднее раскрыл тайну египетских иероглифов. И тогда заговорили надписи со стен дворцов, храмов и гробниц, стали понятными папирусы, а в них была заключена вся драматическая история долины Нила.

— Розетта? — заинтересовался Новицкий. — Тот маленький порт на западном рукаве дельты Нила? И что за волшебный камень там нашли?

— Да не было там никакого волшебства. Во время укрепительных работ в форте Рашид (его тогда называли Жюльен), что расположен в нескольких километрах к западу от Розетты, солдаты обнаружили плиту из базальта. На ней были высечены надписи тремя видами письма: иероглифическим, демотическим[12] и греческим. Как позднее выяснилось, надпись заключала в себе благодарность за благодеяния, обращенную жрецами Мемфиса[13] к Птоломею V. Сравнительный анализ текста на трех языках дал ключ к разгадке тайны иероглифов.

— Ничего себе открытие, — согласился Новицкий. — Надо полагать, французы вывезли эту плиту.

— Хотели, но ничего не вышло. Наполеону пришлось спешно возвратиться во Францию, а оставленная в Египте армия вскоре потерпела поражение от англичан. Капитулировав, французы вынуждены были вернуть все награбленные ценности, в том числе и этот камень. Тем не менее, французские ученые успели снять с плиты копии и слепки, а сама она находится в настоящее время в Англии.

— Интересно было бы на нее посмотреть, — сказал Новицкий.

— Я видела ее в Британском музее в Лондоне. Черная базальтовая плита размером со стол. На отполированной поверхности видны надписи, они высечены сверху вниз в трех рядах. Она помещена на вертящийся пюпитр под стеклянной рамой таким образом, чтобы можно было ее осматривать с обеих сторон.

— Занятные ты вещи рассказываешь, синичка. Видать, в Англии ты время зря не тратила. Рассказываешь о Египте не хуже профессора, — похвалил ее Новицкий. — Трудно с тобой спорить, но и мне кое-что известно. Французы здесь правили твердой рукой и крепко досадили египтянам. Они оставили после себя недобрую память. По правде говоря, и я не питаю к лягушатникам дружеских чувств. Не могу простить Наполеону, что он обвел поляков вокруг пальца. Раскусил его один Костюшко и наотрез отказался иметь с ним дело.

— Грустно, но это правда, — вступил в разговор Томек. — Наполеон обманул ожидания поляков, а они пролили за него немало крови, в том числе и во время египетской экспедиции. Стоит вспомнить хотя бы Сулковского[14], Лазовского[15] либо генерала Зайончека[16].

— Я читал книгу об адъютанте Наполеона Юзефе Сулковском. Он хорошо знал арабов, говорил по-арабски. В битве у пирамид он командовал гусарами и получил семь колотых и три огнестрельных раны. Он хорошо знал арабов, говорил по-арабски. Повстанцы в Каире зарубили его насмерть, — Новицкий охотно поддерживал разговор, если тот касался Польши.

Оживленно разговаривая, все трое расхаживали по каменистому плоскогорью, пока не остановились перед смутно вырисовывающейся в темноте могучей фигурой сфинкса. Салли, глубже всех переживавшая встречу с прошлым, попыталась вернуть то настроение, что сопутствовало им на пороге этой лунной ночи.

— Как много необыкновенного мы бы узнали, если бы эти великолепные пирамиды могли говорить, — вздохнула она. — Ведь они видели владык мира: Александра Македонского, Юлия Цезаря, Марка Антония, прекрасную царицу Клеопатру, Наполеона. Ну, и вашего Сулковского, раз он принимал участие в битве у пирамид, — добавила она, желая доставить друзьям удовольствие. Ее замечание заставило спор вспыхнуть с новой силой.

— Битва у пирамид вовсе не проходила у их подножия, — Томек почувствовал себя обязанным внести уточнения и сделал это как всегда с охотой и присущей ему скрупулезностью. — Битва, в которой победу одержали французы, произошла на западном берегу Нила, на расстоянии четырнадцати километров у пирамид, у местечка Имбаба, сейчас это пригород Каира. Романтическое название оно получило позднее, и причиной этого скорее всего послужила легендарная речь Наполеона, которую он произнес перед солдатами перед началом битвы: «С вершин этих пирамид на вас смотрят сорок столетий».

— Видимо, так оно и было, — сказал Новицкий. — Но ты посмотри на сфинкса. Не пушечные ли ядра так искалечили голову этого льва с лицом человека?

— Ты верно угадал, но сделали это умышленно мамелюки за несколько сотен лет до прихода сюда французов. Никак они не могли уничтожить этот документ, и тогда использовали его как мишень для артиллерийских учений.

— Неужели? — поразился Новицкий. — И египтяне не протестовали против этого вандализма?

— В то время египтяне сами не понимали, какое великолепное наследство получили от фараонов древности, а завоевавшие Египет мусульмане-фанатики приложили все силы, чтобы уничтожить следы великого египетского прошлого.

— Вы оба правы, но лишь отчасти, — вмешалась Салли. — Повредил сфинкса мусульманский дервиш Саим аль-Дар, и сделал он это в знак протеста против фальшивой религии темных древних египтян.

— И теперь это отсутствие чутья увеличивает интерес туристов, — пошутил Томек.

— Да, наш «хеопсик» унюхал, что потеря носа добавит ему популярности, — вторил ему Новицкий.

Однако неутомимая Салли, как будто их не слыша, тянула дальше нить повествования:

— Арабы принесли с собой в Египет собственную культуру, высокоразвитую науку и искусство, они преднамеренно уничтожали египетские памятники. При строительстве нового Каира они использовали материалы, содранные с монументальных памятников эпохи фараонов. Из старой столицы Египта, Мемфиса, арабы вывозили порталы, колонны, даже части стен древних храмов. Разобрали триумфальные арки времен римского владычества. Возвышающаяся над Каиром крепость… ее возвел султан Саладин. Она построена из камней, взятых из пирамид, что поменьше. Прибавьте еще воздействие природы. Ведь еще в древности пески пустыни занесли сфинкса, так что была видна лишь одна его огромная голова. Таким увидел его Денон, увековечив на своем рисунке.

— Ты хочешь сказать, что до этого никто не занимался сфинксом? — снова удивился Новицкий.

— Если память мне не изменяет, еще фараон Тутмос IV повелел удалить песок вокруг сфинкса и окружить его стеной из обожженного кирпича, однако песчаные бури вновь засыпали монумент, и песок убирали потом многократно![17]

— Я слышал, в Египте много сфинксов, но вот этот — самый знаменитый, — заметил Новицкий. — А вообще-то мне интересно, каким образом приволокли сюда целую скалу?

Салли только того и надо было. С энтузиазмом она приступила к рассказу о создании сфинкса. Сообщила, как после окончания возведения пирамиды Хеопса дорогу, предназначенную для перевозки камней, превратили в платформу, ведущую от нижнего к верхнему храму, который тогда ставился у подножия пирамиды Хефрена, сына Хеопса. Как на первом отрезке новой платформы наткнулись на неизвестный монолит, сохранившийся здесь со времен существования каменоломни. Формой скала напоминала лежащего льва. Вот и высекли из нее громадного зверя длиной в пятьдесят метров и шириной — в двадцать, дав ему лицо человека, фараона Хефрена. Один лишь нос измерялся семьюдесятью сантиметрами. Обращенный на восток сфинкс, с лицом Хефрена, стал символом стража пустыни, символом загадки и тайны.

Раз начав, Салли уже не могла остановиться. Объяснила, что гробница состояла не из одного строения, и пирамида являлась главной ее частью. Расположение отдельных элементов архитектурного ансамбля зависело от порядка царской погребальной церемонии; позже это облегчило процесс исследования общественных отношений в Древнем Египте и т.д. и т.п.

В какой-то момент Новицкий, вообще-то всем интересующийся, перестал слушать бесконечные рассказы Салли. Он незаметно оглядывался, глубоко вбирая воздух, словно чувствуя опасность. Знавший его, как свои пять пальцев, Томек тут же понял, что капитана что-то беспокоит.

— Тадек, что происходит? — негромко спросил он, вглядываясь в окружающую их тьму египетскую.

— Запах какой-то… — пробурчал Новицкий и тут же повернулся к Салли, которая внезапно умолкла. — Ты рассказывай, рассказывай, синичка, не обращай на меня внимания. Только не меняй положения, оставайся между мной и Томеком.

Салли, хорошо знавшая капитана, с ходу поняла, в чем дело. Как ни в чем не бывало, она продолжила рассказ о том, что современные исследователи и археологи обнаружили внутри пирамид.

Томек верил в безошибочное чутье Новицкого. Раз что-то его забеспокоило, это что-то заслуживало внимания. От пирамид веял холодный ночной ветер. Следуя примеру Новицкого, Томек глубоко втянул воздух и тихо сказал:

— Вроде бы слабо пахнет прогорклым жиром…

— Верно, это-то и насторожило меня, — согласился Новицкий. — Где-то поблизости прячутся арабы. Они готовят на оливковом масле и потому их одежда пропитана его запахом.

Салли ненадолго умолкла, но Новицкий тут же обратился к ней:

— Значит, ты говоришь, что в пирамиде Хеопса ничего не нашли, а в гробнице Хефрена — только пустой саркофаг.

— Лишь в пирамиде Микериноса оставался еще каменный саркофаг и гроб из кедрового дерева, в него когда-то положили мумию царя.

— А что с ним сталось? — поинтересовался Новицкий, подозрительно осматриваясь.

— Корабль, который должен был перевезти их в Англию, разбился невдалеке от испанского побережья. Трехтонный каменный саркофаг затонул, а гроб несколько дней носило по волнам, потом его выловили, и теперь он находится в музее в Лондоне.

— Внимание! Они укрылись с правой стороны у подножия сфинкса, — прошептал Томек.

— Вижу, вижу, сзади к нам тоже приближаются, — пробормотал Новицкий. Достав трубку, он набил ее табаком.

— Скоро начнет светать, наверное, сейчас на нас нападут, — голос Томека был еле слышен. — Их не так уж мало, иначе бы они не осмелились.

— Отец предупреждал, чтобы мы не бродили по ночам, — также тихо укорила его Салли.

— Не переживай, синичка, это для нас не впервой, — стал успокаивать ее Новицкий. — Возьми мой кольт и в случае чего стреляй под ноги.

Салли взяла револьвер и спрятала его под платком. А Новицкий тем временем спокойно покуривал трубку.

— Сейчас они около сфинкса, подходят ближе… — прошептал Томек.

— Ты займись этими, а я теми, что сзади, — в голосе Новицкого явно слышалась радость, он обожал такие приключения. Не спеша он ударил трубкой о ладонь, вытряхнул пепел и молниеносно повернулся назад.

Двое здоровяков в галабиях и тюрбанах как раз подымались с земли. Вооруженные короткими толстыми палками, они кинулись к Новицкому, а тот, ни секунды не раздумывая, сильно пнул землю, и песок с гравием полетели им в глаза.

— Ибн-эль-кель! — хриплым голосом выругался один из бандитов, заслоняя глаза.

— Семью обижаешь? — рассвирепел Новицкий. Он, как и каждый моряк, знал разноязычные ругательства и понимал оскорбления. Одним прыжком он подскочил к разбойнику и ударил его в челюсть.

Налетчик рухнул на землю. Второй же, все еще наполовину ослепленный песком, отбросил палку и выхватил длинный кривой бедуинский нож. Новицкий быстро отступил на шаг, сорвал с себя галабию, раскрутил ее в воздухе и набросил ее на голову арабу. В тот же самый миг раздался выстрел, а за ним крик мужчины.

«Салли!» — мелькнуло в голове Новицкого, он тут же повернулся к друзьям.

Пока Новицкий расправлялся с этими двумя, еще трое атаковали Томека и Салли. Один бросился с палкой на Томека, другой к нему сзади и обеими руками схватил его за горло. Верный ученик Новицкого, Томек, хорошо обученный рукопашному бою, внезапно сильно наклонился вперед и перебросил противника через себя. Салли тоже не теряла времени даром. Третий бандит едва успел замахнуться на нее палкой, как Салли выхватила кольт и нажала на курок, целясь в землю у самых его ног. Выстрел и крик боли свидетельствовали о том, что пуля отскочила от каменистой поверхности и рикошетом ранила одного из нападавших.

Неожиданный выстрел и случайное ранение охладили пыл атакующих, они потихоньку начали отступать к садам, раскинувшимся ближе к Нилу. Тот, кому первому досталось от Новицкого, прежде чем обратился в бегство, погрозил кулаком и гневно воскликнул:

— Йигроб бей так!

Новицкий захохотал:

— Этот тип пожелал мне, чтобы сгорела моя халупа! Черт с ним! Смотрите, уже светает!

Небо, бывшее над Каиром еще черным, на востоке начинало голубеть. Порозовели холмы Мокаттам. Лучи восходящего солнца разгоняли стелящийся над Нилом туман. Со стороны города долетали напевные голоса муэдзинов, призывавших к утренней молитве. Наступало новое жаркое утро.

— Пойдемте домой, — тихо предложила Салли. — Отец должен уже вернуться, и может вместе с господином Смугой…

— Да, пора, — отозвался Новицкий. — Ну что ж, Томек, начало неплохое, а когда придет Ян, будет еще интереснее, — он азартно потер руки и многозначительно посмотрел на друга.

II

В Каире

Решение о том, чтобы отправиться на каникулы в Египет вместо того, чтобы испытывать неудобства в очередной профессиональной экспедиции, было принято в далеком Манаусе, в Южной Америке. Поляки и их друзья только что вернулись из измотавшего их напряженного путешествия по перуанским горам, пустыням и джунглям через охваченную революционным брожением боливийско-бразильскую границу. Эта экспедиция не походила на все предыдущие, может быть, только одна черта сближала ее с ними: так же, как и всегда, приходилось превозмогать собственную слабость в самых разных географических и климатических условиях — привычный, известный каждому путешественнику риск. Однако к этому прибавились еще напряжение, опасения за здоровье и жизнь друзей, нехватка всего, что нужно для жизни, необходимость рассчитывать лишь на слепую судьбу, на удачу. Экспедиция эта с самого начала была спасательной, ее и предприняли для того, чтобы вытащить знаменитого ловца зверей и загадочного путешественника Яна Смугу. Во время экспедиции по воле случая в беду попали не только спасаемые, но и спасатели. Так что когда Томек на прощальном вечере в Манаусе вспомнил о давно уже откладываемых каникулах, поездка в Египет показалась неслыханно привлекательной.

Больше всего обрадовалась, конечно, Салли, учившая археологию: она уже давно мечтала увидеть Долину царей. К молодежи охотно присоединился отец Томека, Андрей Вильмовский, он уже порядком устал от той постоянной необходимости рисковать, что неразрывно была связана со способом, каким он зарабатывал на жизнь. С той поры, как он бежал из занятой русскими Варшавы, среди непрерывного напряжения тянущихся одна за другой экспедиций в самые экзотические страны мира, его не оставляло чувство, что он все еще от чего-то бежит. Ему захотелось побывать где-нибудь просто на отдыхе. Пусть это будет Египет. Вильмовского привлекала эта страна, особенно ее сухой климат, о нем говорили, что он помогает в лечении все чаще докучавшего ему ревматизма. Этот довод он и привел в разговоре со своими детьми и друзьями.

Тадеуша Новицкого, когда-то боцмана, а теперь капитана и, со времени пребывания в Альвару, счастливого обладателя прекрасной яхты, — дара часто вспоминаемой махарани, не надо было понуждать участвовать в любом деле, если оно сулило какие-то приключения. Он давно уже считал Томека и Салли своими родственниками и без крайней нужды не расставался с ними. На предложение Томека он откликнулся с энтузиазмом, ведь из Англии в Египет они могли плыть на яхте, а он ею так гордился.

К сожалению, Карские не могли позволить себе каникулы, слишком важной представлялась Збышеку Карскому, двоюродному брату Томека, постоянная работа в каучуковой компании «Никсон-Риу Путумайо». Она обеспечивала ему и его жене Наташе, после стольких трудных лет, нормальное существование в ближайшем будущем. Вильмовские хорошо их понимали.

С некоторым сожалением пришлось примириться с известием, что с ними не будет Смуги, его, как и Збышека, задерживали в Манаусе новые серьезные обязанности. Со времени окончания последней экспедиции он стал партнером в «Никсон—Риу Путумайо».

Все-таки те доводы, что так убеждали в случае с Карским, не казались столь вескими, когда речь шла о Смуге. Однако тот лишь кратко заметил, что немного теряет, поскольку «в Египте уже бывал», а затем по своему обычаю молчал и попыхивал трубочкой.

Не в первый уже раз жизнь так разводила их, но все равно она же их в конце и сводила, поэтому Вильмовский и Новицкий отбывали в Лондон полными надежды, в хорошем настроении.

Однако в Лондоне начали громоздиться большие и мелкие трудности, а дальнейшая поездка все откладывалась. Сначала оказалось, что верному спутнику ловческих экспедиций, псу Динго, предстоит длительное лечение в ветеринарной клинике. Нарыв на левой лапе — память о Бразилии — никак не хотел заживать. Не все было ладно и с яхтой Новицкого, отданной во временное пользование знакомому Гагенбека[18], который отправился на ней в плавание по Средиземному морю. Оказалось, что во время шторма яхта была повреждена, ей предстоял долгий дорогостоящий ремонт. Знакомый Гагенбека, чувствуя свою ответственность, предложил купить яхту, и Новицкий предложение это принял.

— Собственная яхта у моряка с Повислья? Да это все равно, что цветок приколоть к полушубку, — беспечно бросил он, старательно скрывая от друзей, как он расстроен, и тут же купил билет на пассажирское судно, идущее на Александрию.

В самые последние дни перед отплытием из Манауса неожиданно пришла телеграмма. В ней Ян Смуга уведомил о возникновении новых обстоятельств, позволяющих ему поехать в Египет, просил ему в этом помочь. Он предлагал, чтобы Вильмовские с Новицким ждали его в Каире, где он уже нанял для них удобную частную квартиру. Плывя на корабле, заинтересованные друзья его перебрали немало догадок о том, что могло склонить Смугу к такой неожиданной перемене. Новость эта, разумеется, очень подняла настроение Томека и Новицкого — сейчас, когда они уже сбросили с себя усталость, в глубине души обоих не покидало опасение, как бы чисто туристическая поездка в Египет не оказалась слишком спокойной и монотонной. Перспектива приезда Смути развеяла все призраки скуки.

Они уже так хорошо знали Яна Смугу, столько вместе пережили и, тем не менее, в каждой следующей экспедиции узнавали о нем что-то новое. Так, они выяснили, что он познал тайны негритянских тамтамов в те времена, когда он помогал племени ватуси сражаться с немецкими колониальными войсками на южном побережье озера Виктория. В другое время обнаружились его связи с выдающимся путешественником-исследователем, до них дошли сведения о его рискованных экспедициях вместе с пандитами[19], обследовавшими страны Центральной Азии. А в последней экспедиции друзья убедились, что Смуга находился в дружеских отношениях с вождями индейских племен, сопротивлявшихся белым поработителям. И сколько еще крылось таких сюрпризов в извилистых путях его судьбы? Может быть, какой-то из них связан с Египтом?