I

ОТЕЦ И СЫН

Лима, 18 марта 1910 г.

Перед тем, как отправиться в Манаус на поиски пропавшего господина Смуги [1] , я послал тебе письмо и рассказал в нем, в какое тяжелое положение мы попали. Экспедиция наша удалась не совсем. Мы отыскали господина Смугу, но после этого счастье от нас отвернулось. Замечательный наш господин Смуга остался в живых, да только теперь уже не ему одному грозит смертельная опасность, а и Тадеку Новицкому, тот оказался вместе с ним.

Я с Салли, Наткой и Збышеком сейчас в Перу, мы вместе с нашими друзьями-индейцами спешно готовимся снова идти на помощь. Дело нам предстоит нелегкое, и как бы нам не наделать ошибок. Как же нам тебя, дорогой отец, не хватало!

И вдруг такая неожиданность!

Я написал директору банка в Икитос насчет денег для Тадека Новицкого, а в ответ он сообщил, что ты уже едешь из Манауса в Икитос. Не могу тебе передать, с какой радостью мы узнали, что уже скоро ты будешь с нами в Лиме. Я так разволновался, не меньше, чем когда-то в Триесте, помнишь, мы встретились там после стольких лет разлуки.

Тем более мы рады, что своими знаниями, опытом сможешь уберечь нас от каких-нибудь неразумных шагов. Дело-то ведь идет о спасении жизни наших самых близких друзей – Тадека Новицкого и господина Смуги.

Правильно ли я догадываюсь, что твой неожиданный приезд в Южную Америку связан с Тадеком, он тайком от нас выслал тебе доверенность на продажу его яхты и просил как можно быстрее переправить деньги в банк в Икитос? Прямо удивительно, что это именно Тадек – он ведь обычно сначала сделает, а думает потом, а тут он оказался самым предусмотрительным из нас.

Еще по дороге в Бразилию, так тошно нам было, что тебя нет с нами, капитан нас все утешал: «Не стоит выбрасывать за борт все спасательные круги до единого». Видно, он имел в виду, что раз уж такой бывалый путешественник, как господин Смуга, пропал без вести, нам-то может стать совсем худо, вот тут-то ты, папа, и придешь к нам на помощь. И оказался прав.

Ты уже, наверно, знаешь от господина Никсона из Манауса, что с нами происходило, я ведь ему написал через банк в Икитос, куда мы отправились и где находимся. Ну, уж напомню тебе обо всем еще раз, чтобы ты как следует во всем разобрался.

Так вот, после множества приключений отыскали мы господина Смугу, он во время погони за убийцей бедняги Джона Никсона, племянника хозяина компании «Никсон-Риу Путумайо», попал в плен к индейцам племени кампа [2] в Гран-Пахонали.

Кампы носятся с ним, как с любимой игрушкой, хвастаются перед другими племенами. Перед тем, как мы разыскали господина Смугу, не обошлось без стычки с кампами, они скрываются от белых в глуши Анд, недалеко от древнего города инков, и не хотят, чтобы кто-то знал, где они живут. Только из-за того, что кампы крайне почитают господина Смугу, добрались мы до него живыми. Добрались и попали в плен.

На беду, как раз в то время неподалеку проснулся вулкан.

Эти суеверные кампы вбили себе в голову, что извержение вулкана – кара богов, разгневанных вторжением проклятых белых в тайну местоположения свободных кампов. Их жрец объявил, что умилостивить богов может только кровь жертвоприношения двух белых женщин – Салли и Натки. Их следовало сбросить в пропасть. Спас их господин Смуга, он обнаружил весьма хитрое устройство, оно осталось еще от инков, их жрецы таким образом утаивали женщин, которых приносили в жертву Солнцу, тех, что покрасивее. Но во время исполнения обряда сообразительный жрец углядел обман и пришлось господину Смуге его убить, а то бы он нас выдал.

Господин Смуга велел мне и другим членам нашей экспедиции выбираться по тайному подземному ходу, а сам решил остаться у кампов, чтобы уменьшить их гнев и задержать погоню. Я был против этого, кампы могли ведь и отомстить господину Смуге.

Но его решительно поддержал Тадек, говорил, что только я смогу отыскать правильный путь в горах. Что мне оставалось?

Надо было спасать женщин. В последнюю минуту Тадек по доброй воле остался с господином Смугой Я его не виню, я и сам хотел сделать то же самое.

До Лимы мы добрались удачно, но теперь дрожим за судьбу наших друзей. Перед уходом мы договорились с господином Смугой, что месяца через два я буду ждать его с новой экспедицией на северной границе Боливии. Господин Смуга намеревался вскоре после нашего побега убежать вместе с Тадеком и двинуться к месту встречи, только как это им удастся, без оружия, без всякого снаряжения? Ситуация складывается чрезвычайно серьезная. Кампы Монтании готовятся восстать против белых. Если мы опоздаем, что с нашими друзьями будет? Страшно даже подумать! Одна Салли не дает нам упасть духом, твердит, что такие два молодца себя в обиду не дадут. Хоть бы она оказалась права!

Не будем тратить времени на догадки. Надо поскорее выступать с оружием и снаряжением. Я стараюсь организовать экспедицию, только денег у нас маловато. Кампы нас, правда, не обыскивали, но того, что у нас есть, не хватает.

Потому-то я и свиделся с директором банка в Икитос. А он мне сообщил, что ты со дня на день будешь у него, чтобы узнать, где мы. Вот я и посылаю письмо на адрес банка.

Мы живем в гостинице «Боливар», а наши верные товарищи из племени сюбео пользуются гостеприимством родственников инженера Хабиха [3] , он с год как умер. В гостинице индейцы чувствовали себя неважно. Наш Динго живет с ними, там ему свободнее.

Дорогой папочка! Хватит уже писать. Все расскажу тебе сам. Ждем тебя с нетерпением, номер тебе заказан. Целуем тебя и крепко обнимаем».

Томек Вильмовский выжидательно глянул на жену и родственников, которым только что дочитал вслух свое письмо отцу.

– Да, мне бы ни за что не написать такого умного письма, – похвалила его Салли. – То-то мои подружки из пансиона в Австралии вечно приставали, чтобы я читала им твои письма.

Томек улыбнулся жене, спросил:

– А ты, Збышек, что вы думаете с Наткой?

– Ты все четко и ясно написал. А подробности расскажем твоему отцу, когда он приедет. Прямо камень упал с сердца! Я не сомневаюсь, что дядя найдет самый лучший выход. Помнишь, ведь господин Гагенбек не соглашался на то, чтобы он ехал с нами, а теперь, пожалуйста, дядя уже по дороге в Икитос!

– Минутку, подожди, Збышек, – остановила его Салли, – сначала мы все его подпишем.

– Дорогие мои, кажется, и я начинаю обретать надежду, – вступила в разговор Наташа, – но неужели вы и вправду думаете, что уважаемый господин Смуга и господин Новицкий остались в живых? Я ни о чем другом не могу думать!

– Вот увидишь, мы еще спляшем на свадьбе Тадека Новицкого, – заверила ее Салли.

Наташа грустно усмехнулась, прошептала:

– Если б увидеть, что-то с ними сейчас…

II

ВСТРЕЧА С ПУМОЙ

Солнце склонилось к западу, серебря белые шапки вечных снегов и ледников на вершинах бескрайних гор. На горных склонах еще сиял день, но в глубоком ущелье уже сгущались сумерки. По крутой горной тропе уверенно шагал высокий плечистый человек. С первого взгляда его можно было принять за индейца. Короткие, постриженные в кружок густые волосы, гладко выбритое лицо, красновато-коричневый цвет кожи – всем этим он походил на здешних жителей. И все-таки то был белый человек – в отличие от местных индейцев, обходившихся почти что без одежды, на нем были рубашка, порванные штаны, высокие башмаки. Походка у него была моряцкая, да капитан Новицкий моряком и был. Он прибавил шагу, торопясь поскорее увидеть дно ущелья, пышную зелень, что так резко отличалась от голых скалистых склонов. Новицкий не любил прогулок в горах, считал, что ему, с его-то могучим телосложением, нечего тягаться с ламами[4], что с легкостью карабкались по чуть ли не отвесным скалам. Только капризная судьба вечно устраивала ему какие-нибудь каверзы.

Вот как раз сейчас обретался он в перуанской глуши на восточной стороне Анд, самого протяженного горного хребта на свете, а по высоте Анды уступали только Гималаям. Новицкий уже немного подустал и уселся на валун перевести дух. Глянул на запад, прикрыл глаза. Лучи заходящего солнца отражались в сверкающих льдах, как в зеркале. С неудовольствием повернулся он на север. Там вздымался громадный вулкан. Новицкий вздохнул и заворчал себе под нос:

– А, чтоб вас кит проглотил. Здесь глаза слепит ледник, там, наоборот, вулкан! Куда ни глянь, повсюду горы, дьявол их забери! Надо же, такой мировой парень Смуга, а вечно его заносит в самые-то дыры. Сколько уже с ним было неприятностей… То в Африке мулат ткнул в него отравленным ножом, то он в Тибете пропал, то затянул нас к охотникам за головами, а теперь вот притворяется, что предводительствует над краснокожими дикарями, а сам сидит у них в заточении. Сам заварил эту кашу, и меня туда же затянул!

Новицкий поворчал на Смугу, но на самом-то деле был готов за него в огонь и в воду. Он не просто уважал этого необыкновенного путешественника, восхищался им, но и любил его, как родного брата. Так что и сейчас, жалуясь на беспокойного друга, вовсе не сердился на то, что из-за него они попали в такие неприятности. Сам Новицкий просто обожал необыкновенные приключения, он в них купался, как рыба в воде. И нисколько его не тревожила собственная безопасность. Почтенного моряка с берегов Вислы грызло беспокойство за своих любимцев – Томека Вильмовского и его решительную, отважную жену Салли.

Со времени побега Томека и остальных прошло два дня. Смуга и Новицкий сидели у кампов в ожидании, не подвернется ли удобный случай вырваться из неволи. Только что-то такого не подворачивалось. Кампы вроде бы поверили Смуге, что исчезновение его друзей и наличие Новицкого – это все от неизведанных путей господних, но бдительность заметно усилили. Пленники с беспокойством наблюдали, как небольшие вооруженные отряды индейцев уходят на юго-запад, с нетерпением ожидали их возвращения. Когда кампы возвратились без беглецов, с облегчением вздохнули.

Прошли три недели, время стало поджимать. Что будет делать Томек, не дождавшись друзей на боливийской границе? Наверно, вернется в затерявшееся на просторах Анд укрытие индейцев. Смуга и Новицкий не могли такого допустить. Сидя на горном склоне, Новицкий горько вздыхал, размышляя. Прекрасно он понимал, что если они со Смугой не хотят, чтобы Томек снова оказался в неволе, им надо поскорее уносить отсюда ноги.

«А вдруг нам не повезет?» – от этой мысли он еще более помрачнел. И проворчал: – Покусай их бешеная акула, этих тронутых дикарей! Сколько нам от них несчастий!

Хоть он и звал кампов дикарями, но на самом деле вовсе не думал о них плохо и не желал им зла. В Аризоне, на границе между Соединенными Штатами и Мексикой повстречали они с Томеком североамериканских индейцев, а вот сейчас он обитает среди индейцев Южной Америки. И вполне имел возможность убедиться, что индейцы ничем не отличаются от остальных людей на земле. Встречались среди них благородные и подлые люди, доброжелательные и злые. А ненависть коренных жителей Америки к белым вызвали сами жестокие, жадные белые завоеватели из Европы.

Новицкий сочувствовал несчастным индейцам в их злой доле. Ведь и его любимое отечество чуть ли не сто лет как было захвачено тремя ненавистными поработителями. Он отдавал себе отчет, что они с друзьями незваными вторглись на земли кампов, и те имели полное право считать их присутствие нежелательным. И все-таки с уважением относились к Смуге, своему вождю и талисману одновременно. Новицкому они тоже ничего плохого не делали.

Наоборот, им нравилась его необыкновенная сила и смелость, его даже полюбили за то, с каким дружеским расположением он к ним относится. Кампы неотступно следили за каждым шагом Смуги, но Новицкому не возбранялось гулять в одиночестве по окрестностям. Видно, они были уверены, что без Смуги они никуда не убежит. И Новицкий в полную меру использовал свою относительную свободу. Как только позволял случай, он отправлялся в горы в убеждении, что знание окрестностей облегчит намечаемый побег. Вот и сейчас он возвращался из длительной прогулки в юго-восточном направлении, присел отдохнуть на большом валуне. И снова взор его обратился на запад. Солнце почти уже касалось сверкающих белизной горных вершин.

– Что-то я сегодня проканителился… – негромко произнес он.

Новицкий резко поднялся с валуна, быстро зашагал, спускаясь вглубь ущелья. Руины древнего города были совсем недалеко, но в этих широтах ночь наступала сразу, без всяких сумерек. Вскоре он оказался на выступе скалы. Внизу под ним раскинулись буйные заросли, вилась хорошо утоптанная тропа: Новицкий уже присел, собираясь соскочить на тропу, но вдруг неожиданно он замер. На тропе стояла Агуа, самая молодая из жен жреца. Стояла, как вкопанная, только легонько дрожали вытянутые вперед руки. Глаза индианки заполнял дикий страх. Новицкий мгновенно понял ужас ситуации. Неподалеку от женщины маленький мальчик, наклонившись, не давал вырваться из его рук детенышу пумы[5]! А в нескольких шагах за его спиной готовилась к прыжку сребристо-рыжая мать детеныша.

Разъяренная морда, оскаленные клыки, хвост все быстрее бьет по бокам. Видимо, она вышла на вечернюю охоту, а детеныш самовольно увязался за нею и наткнулся на индианку с мальчиком. Над ничего не подозревающим ребенком нависла смертельная опасность. Американские львы, пумы редко нападают на людей, однако в случаях, когда что-то угрожает их жизни или жизни их потомства, они набираются на это храбрости. Вот и сейчас детеныш оказался в опасном положении, а пумы очень заботливые матери…

«Они погибнут – и женщина, и ребенок!» – мелькнуло у Новицкого в мозгу.

Он не колебался ни секунды. Наклонившись вперед, осторожно стал прокрадываться на другой конец выступа скалы. Наконец, оказался как раз посредине между ребенком и хищником. Не отрывая взгляда, передвинул нож в чехле на правый бок. Пума пока не замечала притаившегося на нависшем выступе скалы человека, она вся была устремлена к скулящему детенышу. Зловеще поблескивали удлиненные, прищуренные глаза, все сильнее ощеривалась пасть, она как будто съежилась… Раздалось гулкое рычание, и пума, как пружина, кинулась вперед. Но не успела она коснуться мальчика, как ей на спину свалился Новицкий, всей тяжестью своего тела он прижал пуму к земле. В мгновение ока просунул руку под голову животного, прижал ее к своей груди. Должно быть, могучее то было объятие. Из широко раздвинутой пасти вырвалось хрипение. Блестящее тело закручивалось, раскручивалось подобно гибкой пружине, но где ей было справиться с таким богатырем, как Новицкий. Ноги его клещами обхватили взбесившуюся пуму, не давая ей сбросить себя. Новицкий прекрасно понимал, что, если бы пуме удалось скинуть его, она тут же бы схватила его за горло. Разгорелась отчаянная борьба. Сплетенные в один клубок человек и зверь катались по земле так быстро, что невозможно было уловить, кто из них находится сверху. На руках Новицкого напряглись жилы, на лбу выступил обильный пот. Острые когти хищника уже прошлись по его левому бедру. Схватка принимала плохой оборот, однако Новицкий одной рукой еще сильнее сжал горло зверя, а второй потянулся к заткнутому за пояс ножу. Стальное острие входило в сопротивляющуюся плоть. Казалось, неукротимая пума вот-вот сбросит его с себя, но, видимо, нож все-таки попал туда, куда надо, метания пумы начали слабеть, пока, наконец, она совсем не затихла.

Долго еще лежал Новицкий на земле, прижимая к груди голову пумы. Только полная неподвижность зверя, в конце концов, убедила его, что все кончено. Столкнув с себя тело пумы, он сел на землю. Тяжело дыша, огляделся в поисках женщины и ребенка. Молодая индианка, присев на корточки, прижимала к себе испуганного мальчонку. Новицкий улыбнулся им и заговорил на наречии, в котором араваканский язык и язык кечуа перемешивались с испанским[6].

– Все, не бойся! Можешь идти домой! – Новицкий хотел было подняться, но острая боль в левом бедре напомнила о ране. Он глянул на ногу. В разодранной штанине зияла кровавая рана.

– Ах, сто дохлых китов в зубы! – буркнул Новицкий. – Ничего себе меня зверюга тяпнула! Надо остановить кровь…

Он стянул с себя рубашку, отхватил ножом рукава, смастерил из них бинты. Перевязка много времени не заняла. Наконец, он поднялся, спотыкаясь, проковылял к несостоявшимся жертвам пумы, взял мальчика на руки. Парнишка доверчиво обхватил его ручонками за шею, прижался.

– Ну-ну, братишка, не бойся, все теперь хорошо, – успокаивал его Новицкий. – Слава Богу, я тут вовремя оказался. Агуа, вставай, пойдем, ночь на дворе. – Но женщина по-прежнему не поднималась на ноги, а в устремленном на Новицкого взоре читалось восхищение. Индейцы всегда очень высоко ставили мужество и мужскую силу, но индианку изумила не только безмерная храбрость Новицкого. Ведь этот, по сути, безоружный белый пленник рисковал своей жизнью, чтобы спасти от неминуемой смерти тех, кто держал его в неволе.

А Новицкому и в голову не приходило, что творится в душе молодой, красивой индианки, для него-то было само собой разумеющимся, что сильный должен защищать слабых, а уж особенно женщин и детей. Он просто-напросто выполнил свой долг, что в том особенного? Поведение индианки начало его раздражать, он заворчал:

– Ну что ты на меня вытаращилась? Не видела мужика в рваных штанах? А верно ведь, может и не видела. Разгуливаете, в чем мать родила, так тебе и штаны редкость! Ладно, хорошенького понемножку. Идем уж, кишки в животе играют марш. – Тут уж онемение индианки достигло предела. Оказывается, белый человек даже не считал свои действия чем-то особенным. Она поднялась с земли, раздираемая противоречивыми чувствами: – Пума ведь тебя ранила, сможешь ли ты сам дойти? – спросила она.

– Могу – не могу, надо скорей добираться, – возразил Новицкий, – когти у зверя грязные, надо очистить рану, чтобы не загноилась.

– Онари знает хорошие снадобья, он тобой займется, – сказала Агуа.

– Знаю, знаю, твой почтенный муженек колдует над травами и ядами, что ведьма с Лысой горы или заправский аптекарь, – настроение Новицкого на глазах улучшалось.

– Бери парня, а я понесу детеныша пумы. Он пока слишком мал, чтобы ему оставаться одному в чаще. Раз уж я убил его мать, придется мне им заняться.

– Отдай мне пуму, моя! – захныкал мальчишка.

– Твоя, брат, твоя! – согласился Новицкий. – Знаю, обожаете вы держать разное зверье в своих лачугах. Только смотри, чтобы эта малышка не сожрала твоих обезьянок и попугаев[7].

Новицкий подхватил поскуливающего звереныша и, прихрамывая, направился к селению. Становилось совсем уже темно. Агуа прибавила шагу, индейцы не любят ночных прогулок в чащобе. Новицкий еле за ней поспевал, рана в ноге все сильнее давала о себе знать. По мере их продвижения вперед крутые скалы все раздвигались, пока ущелье не превратилось в широкую, холмистую долину, окаймленную горами. Слева на отвесной скале белели развалины древнего города, за ними к небу вздымался вулкан с сильно срезанной вершиной. Внизу направо виднелись жилища воинственных свободных кампов.

Селение состояло из тридцати многосемейных и односемейных домов, на языке кампов они звались панготсе. Строения эти были типичны для местных индейцев, тем приходилось защищаться от почвенной сырости и от подмывов во время тропических дождей, противостоять весьма нередким в этих широтах ураганам. Так что каждый дом опирался на мощные, глубоко врытые в землю деревянные столбы, на разной высоте их окружали легкие балки и колья, обмотанные гибкими лианами, а иногда это просто были открытые с боков надземные «веранды». Большие закругленные соломенные крыши прикрывали многосемейные дома, односемейные же довольствовались остроконечной крышей из пальмовых листьев. Внутри большие дома делились на комнаты и веранды переборками из бамбуковых прутьев[8].

Многосемейные дома стояли в отдалении друг от друга. В них жили семьи, принадлежавшие одному роду, ими предводительствовал глава рода. Односемейные домишки ютились на окраине селения. Там располагались те, кто чем-то не устраивал главу рода либо они сами не хотели жить в громадном общежитии.

Жрец Онари занимал отдельный обширный дом, потому что не хотел открывать землякам тайны своих магических и лекарственных знаний. Агуа с ребенком на руках первой ступила на веранду мужниного дома и была встречена сварливыми упреками старшей жены шамана, та стряпала на пылающем огне костра. Агуа повернулась к Новицкому:

– Подожди здесь, я сейчас, – и направилась вглубь дома.

Новицкий тяжело опустился на высокий порог веранды. Детеныш пумы, которого он все еще держал подмышкой, стал вырываться и задними лапами задел ему бедро. Новицкий зашипел от боли, прикрыл ногу ладонью. Импровизированная повязка вся пропиталась теплой, липкой кровью. Разрывающая боль еще усилилась. А тем временем из глубины дома доносились громкие голоса мужчины и женщины. Новицкий прислушался, но голоса стали глуше, он не мог уловить даже отдельных слов. Вскоре из дома вышла старшая жена жреца.

– Пойдем, могущественный Онари займется тобой! – позвала она.

Новицкий с трудом вскарабкался на веранду. Видя его муки, индианка подставила ему мощное плечо и повела в отделенную переборкой комнату. В первый раз Новицкий переступил порог дома жреца, тот с подозрением относился к белым пленникам, не раз настраивал родичей против них. Онари был племянником того жреца, которого, когда белых женщин пытались сбросить в пропасть, убил Смуга. Большинство кампов поверило Смуте, обвинившему жреца в том, что тот хотел прервать обряд, но только не Онари. Онари подозревал, что Смуга хитростью устранил его предшественника, обманул суеверных и легковерных кампов в каких-то своих, только ему ведомых целях. Оба пленника чувствовали враждебность сообразительного жреца и вели себя с ним крайне осторожно. Поэтому Новицкий входил сейчас в его таинственный дом с некоторым беспокойством. Жреца он увидел сразу – тот стоял в глубине комнаты, склонившись над сосудами, подвешенными над тлеющим огнем. Как и большинство кампов аматсенге, Онари ходил без всякой одежды, только низ живота был прикрыт передничком, грязное тело и лицо жреца были разрисованы магическими знаками, что должны были охранять перед злыми духами, сглазом и укусами ядовитых змей. Головной его убор был сплетен из пальмовых волокон, украшен яркими перьями попугаев, а сзади свисал занятный хвост, состоящий из маленьких телец выпотрошенных колибри. На локтях и щиколотках носил он плетенные повязки. Онари поднял голову от дымящихся сосудов и взглянул на Новицкого, державшего детеныша пумы. Медленно выпрямился, окинул пленника пронзительным взглядом. Ударил в ладоши. Из-за перегородки вышла Агуа.

– Забери пуму! – приказал Онари, даже не взглянув на любимую жену. Когда они остались вдвоем, Онари приблизился к Новицкому. С минуту оба мерили друг друга вопросительными взорами, потом Онари промолвил:

– Снимай штаны, виракуче[9], и клади их здесь, – показал рукой на узкий, плоский топчан, сплетенный из тростника и обвязанный лианами. Новицкий безмолвно выполнил приказание. Онари не спеша подошел к подставке, слаженной из прутьев, на ней стояли большие и маленькие калебасы. Налил из одной в деревянный кубок какой-то густой жидкости, подошел к Новицкому.

– Сначала выпей это, а потом я посмотрю твою рану.

– Что, колдун, хочешь меня усыпить! Это что за гадость? – подозрительно спросил Новицкий. – Обойдусь и так, выдержу.

– Я прекрасно знаю, что ты можешь смотреть смерти в лицо, – возразил Онари. – Только у каждого из нас есть своя тайна. Так что пей!

Новицкий колебался, глядя на жреца, но у того на лице ничего нельзя было прочесть. Онари, видно, догадывался, какие опасения терзают пленника, потому что сказал:

– Ненавижу белых, и ты это знаешь. Но ты спас мою жену и сына, рискуя собственной жизнью. Это не отрава, пей!

– Ладно, будь по-твоему! – сказал Новицкий, взял в руки кубок и выпил неведомую микстуру. Жрец снова подошел к очагу, стал смешивать зелья, то шепча заклинания, то заводя какие-то монотонные песнопения. Новицкий лежал неподвижно, лишь глаза его лениво осматривали дом жреца. По углам слонялись разноцветные попугаи с подрезанными, чтоб не удрали, крыльями. У некоторых в хвостах не хватало перьев, видно, их вырвали для украшения голов кампов. За птицами гонялась обезьянка, она таскала их за хвосты и попискивала от удовольствия, когда они с криком, неуклюже улепетывали от нее либо старались цапнуть ее мощными кривыми клювами.

Только вскоре эти игры перестали интересовать Новицкого. Боль ушла, мысли текли все ленивее. Какое-то время он еще глядел на свисающие с балок связки кукурузных початков, гроздья дозревающих бананов, издающие одурманивающие ароматы пучки трав, связки тростинок для стрел. Все тяжелее становилось подымать веки. Потолок раскачивался, как корабль в бурных волнах, расплывался во тьме. Мнилось ему, что он слышит глухие вздохи бубна, бренчание погремушки, полное тревоги пение. И тут он увидел пуму. Сияющие глаза всматривались в него, косматая лапа сдирала бинты с раны. Временами голова хищника превращалась в голову жреца с перьями на голове, пока, наконец, Новицкий окончательно не погрузился во тьму.

III

СОВЕЩАНИЕ ДРУЗЕЙ

Новицкий глубоко вздохнул, медленно поднял веки. С изумлением обнаружил, что лежит на своем топчане в комнате, которую они со Смугой занимали в каменном здании, расположенном в древнем городе. Еще немного отуманенный глубоким, долгим сном, он лениво взирал на отверстие, в которое проникали жаркие солнечные лучи. Мысли его разбегались, в мозгу мелькали какие-то странные образы. То ему виделись пумы, а он, Новицкий, подобно Томеку укрощал их силой гипнотического взора, то жрец в высоченном головном уборе с демоническим хохотом подсовывал ему отраву, а за плечами мужа подмигивала ему молоденькая Агуа, от этого видения Новицкий совсем уже забеспокоился и очнулся.

«А, чтоб тебя кит проглотил! И что за чушь мне снилась?»

Он еще немного полежал, восстанавливая в памяти происшедшее… Схватка с пумой, загадочный Онари, склонившийся над раной… Чтобы увериться, что то был не сон, Новицкий сел на постели, энергично сбросил укрывавшую его мягкую звериную шкуру. Широкая лубяная повязка охватывала левую ногу.

– Ах, сто пар бочек тухлого жира! – недовольно проворчал Новицкий себе под нос. – И впрямь не сон!

В ту же минуту за его спиной раздался хорошо знакомый голос:

– Добрый день, капитан! Да, то был не сон. И лучше бы тебе не делать резких движений.

Новицкий тут же обернулся, Смуга сидел в глубине комнаты, на топчане. Встал, спрятал погасшую трубку в карман кусьмы и подошел к другу.

– Добрый день, Ян! – беспечно ответствовал Новицкий. – Смотри-ка ты, солнышко уж вовсю припекает, а я валяюсь в постели. Слушай, как я здесь оказался? Ничегошеньки не помню. Этот индейский знахарь усыпил меня в своей халупе, а потом…

– А потом ночью кампы принесли тебя на носилках, и в беспамятстве, – продолжил Смуга. – Ну и нагнал же ты на меня страху!

– И напрасно ты боялся, ничего мне не сделалось. Просто кошечка меня царапнула.

– Ничего себе царапинка! – улыбнулся Смуга. – Мне все отлично известно, Онари рассказал. Нельзя легкомысленно относиться к такой ране, только бы не занести инфекцию.

– Не хуже тебя это знаю. Поэтому и поковылял к жрецу, хоть мы никогда ему не доверяли.

– И правильно сделал, – одобрил Смуга, – здешние жрецы знают столько лечебных трав, растений, корней, что им могли бы позавидовать и европейские врачи, а они почитают жрецов за шарлатанов, обманщиков. Онари заверил, что рана скоро заживет. Так что я успокоился, он ведь действительно хорошо в этом разбирается.

– Ты сам к нему ходил? – удивился Новицкий.

– Да нет, не пришлось. Тебя принесли под его надзором. И еще за ночь он приходил дважды. Поил тебя какими-то отварами, окуривал дымом, пел свои чародейские «колыбельки», прямо как младенцу, – разъяснил Смуга.

– Ну раз уж так, придется признать, что он вел себя вполне прилично, хоть нас и ненавидит. Чудные они, эти индейцы!

– На самом-то деле в мирное время это гордые, правдивые, спокойные люди. Они тебя признали, поскольку ты поступил благородно и так же не знаешь страха, как и они.

Новицкий смущенно и одновременно довольно ухмыльнулся, слышать от Смути такие слова было ему крайне приятно, он ведь так высоко ценил опыт, сдержанность и храбрость друга. Тут он стал оглядываться вокруг.

– Черт побери, а где же моя одежда?

– Принесли тебя голеньким, как турецкого святого, но оставили кусьму. – Смуга указал на лавку, где лежало длинное, ниспадающее одеяние, в какое и сам он был облачен.

– Господи, да это же на меня не налезет! – возмутился Новицкий. – Я в этой штуке как младший братишка или японский борец. Лучше уж ходить голышом, как кампы.

– Им-то бы это, конечно, понравилось, – развеселился Смуга. – Только не все кампы ходят без одежды, даже в этих краях. Кампы, атири и антанири носят кусьмы, они их переняли, между прочим, от жителей соседних Центральных Анд[10].

Самые примитивные из них, аматсенге, не носят ничего, да в жарких джунглях на восточных склонах Анд им и не нужно. А вообще-то не беспокойся насчет одежды, нее равно тебе придется полежать несколько дней, чтобы рана зажила поскорее.

– И то правда, – согласился Новицкий. – В любую минуту нужно быть готовым смываться. Как бы я за тобой успел? Да, время подгоняет. Томек не выходит у меня из головы.

– У меня тоже, – признался Смуга. – Надо смываться отсюда в ближайшие дни. Может, теперь подвернется оказия?

– Думаешь? – оживился Новицкий.

Смуга помолчал, поразмыслил, потом высказался:

– Ты своим смелым поступком завоевал у кампов большой авторитет. Они ведь хорошие люди. Я внимательно наблюдал за Онари. Как он нам до этого вредил, а сейчас так горячо за тебя взялся.

– Это может иметь для нас какое-то значение?

– Может, будет иметь, может, нет. Но я уверен, что мы сильно выросли в их глазах. Только у индейцев настроение быстро меняется. Все равно, скоро наше положение прояснится.

За циновкой, закрывающей выход в коридор, послышались приглушенные женские голоса и характерное бренчание колокольчиков, сделанных из семян какого-то растения и подвязанных на шнурке. Женщины-кампы опоясывают ими бедра, когда танцуют, и вообще в торжественных случаях. Друзья были заинтригованы. В комнату вошли несколько молодых женщин под предводительством Агуа. Как и большинство обитательниц тропических лесов, одеты они были только в два сшитых вместе куцых передника из толстого коричневого домотканого материала, те прикрывали лишь живот да зад. Длинные черные прямые волосы падали на спину, чуть не доходя до пояса. На шее у каждой на цветном шнурке висел деревянный гребешок. Новицкий одарил индианок широкой улыбкой. На минуту, при виде полных еды блюд, все тревоги вылетели у него из головы. С прошлого утра он не имел маковой росинки во рту, ведь по воле жреца он проспал весь вечер и всю ночь. Так что аппетитные запахи жареной курятины и рыбы, запеченного сладкого картофеля, риса, фасоли, кукурузы и свежих бананов, да вдобавок большой кувшин масато[11] привели его в отличное настроение.

– Хо-хо, Янек, глянь-ка! – выкрикнул Новицкий по-польски. – Еда не хуже, чем в варшавском «Бристоле», а официантки одеты как на танцы, приятно посмотреть.

– Верно, верно! – подтвердил Смуга. – В «Бристоле» бы они произвели немалое впечатление.

Агуа остановилась перед Новицким, внимательно в него вгляделась, потом сказала:

– Я вижу, кумпа, ты чувствуешь себя лучше. Вчера ты был ужасно голодный, но Онари сказал, что проснешься ты не скоро, и поэтому еду мы принесли только сейчас.

При первых же словах Агуа Смуга с Новицким обменялись понимающими взглядами. Впервые со времени их пленения кто-то из кампов назвал одного из них кумпа, то есть кумом, так они обращались только к родным и друзьям. Ободренный этим, Новицкий ответил ей:

– Слава Богу, благодаря добрым снадобьям твоего муженька рана уже почти не болит. Скоро встану и погуляю с вами, красотки, вижу, вы уже нарядились, как на танцы.

Индианки расставляли на лавке блюда, улыбались, с любопытством поглядывали на белых мужчин. Агуа же, все еще стоя перед Новицким, продолжала:

– Онари уверен, рана скоро затянется. Его чары отогнали от тебя порчу, которую на тебя нагнал злой дух, живший в пуме.

– Сеньор Смуга сказал мне, что Онари бодрствовал рядом со мной, – повторил Новицкий. – Поблагодарю его, как только смогу ходить.

– Он сам придет перевязать рану.

– Ну и отлично, тогда и поблагодарю. Слушай, а где моя одежда? В кусьме мне тесно…

– Об этом ты не беспокойся, кумпа, – сказала индианка. – Старшие жены Онари штопают штаны. Получишь их еще до захода солнца.

– Ну если так, то сейчас слопаю своего друга, я такой голодный, что и тебя бы съел!

Женщины прыснули визгливым смешком. Развеселившаяся Агуа сказала:

– Ты меня не испугаешь, кумпа! Только уитоты и кашиби едят человеческое мясо.

Хихикающие индианки выбежали из комнаты, побрякивая колокольчиками. Друзья снова остались одни.

– Ну, и что скажешь, кумпа Новицкий? – шутливо вопросил Смуга.

– Похоже, эти резвушки принесли нам неплохую новость, – ответил Новицкий, вгрызаясь в куриную ногу. – Только давай сначала поедим, а то на голодный желудок ни одна мысль в голову не забредет.

Долгое время они молча ели. Смуга в немом восхищении поглядывал на Новицкого, поглощавшего одно блюдо за другим. Наконец, тот утолил первый голод и потянулся к кувшину.

– Выпьем, Янек! Масато, если не пить его лишку, очень помогает пищеварению, – предложил Новицкий. Смуга вздохнул:

– Завидую тебе, Тадек! Насколько же больше тебя я прожил среди индейцев, а все еще мне противны их масато и чича.

– Уж больно ты брезгливый! Томек тоже, когда мы были у сюбео, все жаловался на чичу. Ну и что из того, что индианки сначала пережевывают кукурузные зерна, которые идут на ее приготовление? Значит, их мамаши передали им такой рецепт. И я видел, что после еды они полощут рот.

– А ты видел, какие рты у старых женщин, что постоянно жуют коку?

– Не хватало еще мне глядеть на старух! – обиделся Новицкий. – И не стоит, доложу я тебе, быть таким уж любознательным. Вот расскажу я тебе, была у моего дяди пекарня на Повислье, а я, хоть и сопливый был, а любил всюду всунуться. Как-то в каникулы пошел вечером посмотреть, как делают хлеб. Душно было. А печь прямо дышала жаром. И ничего удивительного, что с пекарей, хоть они и полуголые были, когда они руками месили тесто, пот лил как вода из пожарного насоса. Как-то мне это не пришлось по вкусу, и утром, за завтраком, я скривился на булку, да и рассказал своему папаше. А он дернул меня за ухо и говорит: «Другой раз не суй нос в кухню, так и другим аппетит не испортишь». Так давай, наконец, выпьем, чтобы повезло и нам, и нашим друзьям! – выпив, Новицкий продолжал:

– Признаю, что даже по сравнению с самым паршивым ромом, не говоря уж о ямайском, масато бурда бурдой, да на безрыбье и рак рыба. Теперь раскурим трубки и спокойно побеседуем. Кажется, в наши паруса подул попутный ветер. Но, раз ты говоришь, что у индейцев настроение часто меняется, надо побыстрее использовать удачную ситуацию.

Смуга долго молча попыхивал трубкой, потом заговорил:

– После побега наших друзей я все обдумывал, как бы нам самим освободиться. Убежать отсюда, должно быть, не трудно. Тяжелее будет потом. Мы же не можем бежать той же самой короткой дорогой, которой бежал Томек. Кампы их хоть и не схватили, но кто-нибудь их точно видел. Так что теперь за этой дорогой они следят.

– Уж не хочешь ли ты бежать через Гран-Пахональ? – словно не веря своим ушам, спросил Новицкий. – Вот уж там-то они нас точно схватят, как пить дать.

– Согласен: на Гран-Пахональ тоже нельзя рассчитывать.

– Так что же нам остается?

– Придется идти прямо на восток, по джунглям, среди враждебных белым племенам.

– На восток, говоришь? Это ведь значит – к бразильской границе, то есть в другую сторону от места встречи с Томеком.

– Точно, ты попал в десятку! Дорога нас ждет долгая, рискованная, но благодаря этому мы обогнем Гран-Пахональ, а уж его и юго-восток кампы и их союзники берегут как зеницу ока.

– Может, ты и прав, но если мы так удлиним путь, как бы нам не опоздать на встречу с Томеком! Ведь он как в таком случае поступит? Как пить дать, постарается добраться до нас да и угодит в ловушку. Такого никак нельзя допустить!

– Единственное, что мы можем сделать – это попасть в установленное место еще до Томека, – ответил Смуга. – Никак нельзя больше тянуть с побегом.

– Все-то ты хорошо обдумал, – признал Новицкий озабоченно. – Да беда в том, что ничего у нас нет – ни оружия, ни снаряжения, ни носильщиков. Кстати, девчушка что-то такое лопотала о каких-то уитото, кашиби. Что, они действительно людоеды?

Смуга снова набил табаком трубку, прикурил от тлеющего в углу светильника и только тогда ответил:

– Я этнографией интересуюсь уже много лет. И сейчас в неволе не тратил времени даром, при любой возможности собирал сведения о племенах в Монтании. Знание их обычаев может помочь нам при побеге, а я об этом никогда не забывал.

– Я всегда поражался твоим знаниям о свете, о людях, – вставил Новицкий. – Что ты, что Томек и его отец – вы прямо ходячие энциклопедии! Говори, говори, я слушаю.

– Выше горной Агуайтии[12] живут воинственные кашиби, гамы зовут их «народом летучей мыши».

Ненавидят, что белых, что индейцев из других племен. По рекам плавают на небольших плотах. Мужчины ходят голышом, а женщины носят короткие юбочки. Убитому врагу отрезают голову, руки и ноги. Из вырванных зубов делают украшения, а руки-ноги варят, пока мясо не отстанет от костей. Пока кипят эти чудовищные военные трофеи, некоторые, бывает, пробуют этот «супчик», хотят таким вот образом присвоить себе смелость и силу убитого врага. Вот отсюда, наверно, и идет слух об их людоедстве. Еще мне говорили, что они жгут останки умерших родственников вместе со всем их добром, а прах съедают, чтобы к ним перешли свойства умерших.

– Потрясающие вещи ты рассказываешь, – изумился Новицкий. – А об уитото ты что-нибудь разузнал?

– Вот уитото – действительно людоеды и охотники за человеческими головами. Они съедают врагов, убитых в военных вылазках. Настоящий для них деликатес – это сердце, печень и костный мозг. Головы врагов они высушивают до размеров головы новорожденного. В этом племени чувствуется влияние африканских негров, рабов, сбежавших с плантаций. Уитото тоже сообщаются друг с другом с помощью тамтамов, играют на флейтах из бамбука, на бубнах. И волосы у некоторых из них курчавые. А танцы уитото – это смесь индейских танцев и африканской самбы.

– А чего же они тогда, раз они людоеды, не слопали сбежавших к ним рабов-негров? – удивился Новицкий. – Но насчет тамтамов – святая правда, я тоже об этом слышал.

– Видимо, индейцев и негров объединяла ненависть к белым, – объяснил Смуга. – Влияние негров еще заметнее у индейцев кокама, те живут недалеко от Икитос. У большинства из них – раскосые глаза индейцев и толстые губы негров.

– А, бешеный кит их забери! – буркнул Новицкий. – Веселенькое это местечко, Монтания!

– Верно-верно, Тадек, – подтвердил Смуга. – Да ведь Монтания – родина покуны, или еще духового ружья, как ее кое-кто называет. Покунами пользуются живари и ягуа, эти тоже охотятся за человеческими головами. Ягуа-то и отсекли голову племяннику Никсона, бедняга.

– Я помню, ты рассказывал про этот ужасный случай. Из-за этого-то ты и попал в беду. А я тебя хотел спросить о чамах, которые считают кашиби людоедами.

– Племя чама состоит из трех ветвей: кунибо, ссипибо и ссетебо. Чамы – люди довольно спокойные, кочуют в поисках пропитания. Вроде европейских цыган, передвигаются небольшими группами по рекам и озерам Монтании в маленьких, характерных таких лодках, те им так же необходимы, как мустанги для индейцев в североамериканских прериях. Чамы вообще-то ленивы, довольствуются одичавшей юккой, бананами и рыбой, а уж на охоту идут только, если их женщины совсем стервенеют и запросят мяса.

– Верно говорят, что не было бы счастья, так несчастье помогло, – заметил Новицкий. – Хороши бы мы были, если б нас в плен захватили чамы. Кампы хоть не морят нас голодом. Выпью-ка я еще немного масато, а ты говори дальше, Янек.

– Чамы верят только в чары и колдунов, у тех будто бы в груди сидят отравленные колючки, и эти колючки могут наслать на людей смертельные болезни. Всем грудным младенцам чамы деформируют головы[13].

Если рождаются близнецы, считается, что это наказание женщине за какое-то ее злодейство. Близнецов, как злых духов, живьем закапывают в землю, а женщину обрекают на полное одиночество. А если случается, что во время родов мать умирает, отец закапывает вместе с ней и новорожденного.

– Какое варварство, трудно даже поверить! И это, по-твоему, мирные люди?

– Милый мой капитан, я имел в виду только их отношение к чужим. И на самом деле, чамы воюют только с миниби и страшно их боятся. Может, и встретимся с чамами, они попадаются по берегам Укаяли вплоть до окрестностей Кумарии[14].

– Значит, они дружески настроены по отношению к белым?

– Нет, они тоже ненавидят белых за то, что те заставляют их рабски трудиться. Но они уже смирились с печальной судьбой. Некоторые даже охотно навещают своих хозяев, так называемых опекунов, ведь у тех столько всего интересного, незнакомого.

– Ну и добро! – сказал Новицкий. – Жаль только, что у нас-то ничего нет. Хоть бы оружие было, так мы бы уж справились. Ну, не будем падать духом, как-нибудь образуется.

– Верно, верно говоришь, Тадек! – поддержал его Смуга. – Ненавижу хныканье! Нет и не будет у нас оружия, ведь все, что нам удалось припрятать, мы отдали Томеку.

– Естественно, Томеку было труднее, ему нужно было спасать женщин.

– Я был уверен, что ты так скажешь, – с улыбкой сказал Смуга. – Мы оба хотели, чтобы у Томека и Салли все было хорошо.

– Ты, Янек, прямо мои мысли читаешь, – признался Новицкий. – Я потому так и рвусь выбраться отсюда, чтобы их не подвергать новым испытаниям.

– Да, я знаю. Ладно, как-нибудь справимся. Какое-то время мы будем, конечно, без оружия, но потом, может быть, наткнемся на лагерь сборщиков каучука и что-нибудь у них добудем.

– А что мы дадим взамен?

– Может, больше, чем ты предполагаешь, – загадочно произнес Смуга.

– Ну и хорошо, ты ведь слов на ветер не бросаешь.

– Верь мне и ни о чем не беспокойся. Выздоравливай только поскорее. Я теперь пойду в селенье к кампам. Небось, еще толкуют о вчерашнем. Поразведаю, что да как, а ты отдыхай.

– Ладно, посплю, что-то меня клонит ко сну после сытной ной еды, – ответил Новицкий, удобно укладываясь на топчане.

IV

СЫН СОЛНЦА

Прошло несколько дней. Новицкий почти выздоровел, рана на ноге быстро затягивалась. Он как раз собирался одеться и идти в селенье, как в комнату вошел Смуга и еще с порога объявил:

– У кампов что-то происходит!

– Какие-нибудь плохие новости? – забеспокоился Новицкий.

– Рано утром появились чужие индейцы. Сейчас совещаются с местными курака[15]. Я здесь еще ни разу не видел никого чужого.

– Интересно, какого черта им нужно? – произнес заинтересованный Новицкий.

– Все ужасно возбуждены, – добавил Смуга.– Только бы это нам не помешало.

– Нельзя больше тянуть! Через два-три дня можем драпать. Но что-то происходит, это факт. Глянь, что Агуа принесла сегодня утром. – Новицкий указал на топчан. На нем лежали штаны, майка, фланелевая рубашка и кожаная безрукавка. Смуга внимательно все осмотрел и с изумлением заметил:

– Да ведь все новехонькое и сшито будто на тебя!

– Так это и есть моя одежда, – отозвался Новицкий.

– Откуда же она взялась? Ведь в том снаряжении, с каким вы сюда пришли, не было никакой одежды.

– Чистая правда, – согласился Новицкий. – Твой бывший проводник, на которого мы случайно наткнулись, умирая, указал нам дорогу в обход Гран-Пахонали, но все равно засады мы не миновали.

– Об остальном догадываюсь, – вставил Смуга. – В схватке погибли некоторые ваши люди, так что часть снаряжения вам пришлось бросить.

– Именно так! Погибло трое, а раненую Натку пришлось нести на носилках. Поэтому часть снаряжения мы спрятали в скалах, думали, может, на обратной дороге понадобится. Видно, кампы обнаружили тайник и притащили все сюда.

– Мне они ничего такого не говорили, – буркнул Смуга и спросил: – А кроме одежды вы что там оставили?

– Подожди, дай вспомнить! Из крупных предметов была небольшая палатка с противомоскитной сеткой, в ней спали женщины, ну, гамаки, кое-какая запасная одежда, фильтр для воды, посуда, много всякого.

– А оружие оставляли?

– Троих погибших сюбео похоронили с их винтовками, но кампы могли раскопать могилы и взять оружие, а патроны мы прихватили с собой.

– С тем оружием, с каким вы пришли сюда, все вместе составляет неплохой арсенал, хотя при общем беспорядке, когда вас захватывали в плен, мне удалось спрятать две винтовки и револьвер, я потом отдал их Томеку, – рассказал Смуга. – Интересно, что они сделали с захваченными винтовками?

– Судя по тому, что Агуа принесла мою одежду, наверно, все у них здесь, в селенье. Если б нам как-нибудь добраться до наших вещичек! Наши дела сразу бы пошли на лад.

– Нам бы все очень пригодилось, не только оружие. Я, во всяком случае, не заметил, чтобы кампы пользовались такими винтовками, какие у вас были, а я ведь учу их обращению с огнестрельным оружием. У них есть ружья, заряжающиеся с казенной части, их делают во Франции и Германии, специально для индейцев.

– Все-таки, наверно, есть у них наши винтовки, да и те, что были у убитых сюбео. В общем-то, Ян, я разнюхаю. Агуа что-нибудь должна знать.

– Вполне возможно, она ведь любимица Онари, – согласился Смуга.– Он человек очень неглупый, кампы его уважают. Займись Агуа, только, ради бога, будь осторожен. Одно лишнее слово – и наши планы пойдут к черту, а с ними, может, и наши головы. Играем с огнем у бочки с порохом.

– Не опасайся, Янек, буду держать язык за зубами. Интересно, о чем это они совещаются? Ну, хорошо ли, плохо ли, а прятать голову в песок не стоит. Пойдем лучше к ним, может, чего поразведаем.

– И то верно, одевайся! – решил Смуга.

Не прошло и часа, как они входили в селенье. Сразу было видно, что мирное, обыденное течение жизни кампов в то утро нарушилось. Друзьям отлично было известно, что обитателям тропических лесов приходилось вести неустанную борьбу с агрессивной экзотической природой, чтобы обеспечить себе скромное пропитание. Особенно женщины были нагружены самыми разными обязанностями. Они выращивали кукурузу, юкку, сладкий картофель, фасоль, рис, сахарный тростник, табак, собирали фрукты, готовили еду, лепили глиняную посуду, готовили масато, шили одежду, изготовляли украшения, собирали топливо, растили детей. А когда муж отправлялся воевать, жена шла рядом, несла лук, стрелы и мешок с провизией. Жизнь мужчин, хоть они и много времени отдавали болтовне и сплетням, тоже была далека от идиллии. Они охотились, ловили рыбу, делали лодки, весла, луки, стрелы, разные орудия труда, расчищали лес для небольших полевых делянок. Они обязаны были охранять женщин и детей, ходить в военные походы, где либо они убивали противника, либо убивали их. Так что различные занятия заполняли все их время без остатка, от восхода до захода солнца. Только в это утро все в селенье происходило не так. Перед домами толпились мужчины. Сидя на корточках, на обрубках спиленных деревьев, они вели беседы. Женщины тоже не вышли на свои делянки. Вроде бы они занимались хозяйством, но то и дело собирались в кучки, обменивались впечатлениями и, подобно мужчинам, бросали любопытные взоры на дом, где проходило совещание. Даже дети и собаки, казалось, не особенно шумели этим утром.

Появление белых пленников не ускользнуло от внимания кампов. Особенное волнение вызвал Новицкий, они ведь видели его впервые после того, как его ранила пума. Ему улыбались, здоровались. Молодые женщины бросали ему зазывные взгляды, дети указывали на него пальцем.

Когда Смуга с Новицким проходили мимо большой группы воинов, беседующих перед многосемейным домом, те прервали разговор. Один из индейцев поднялся с пня и пригласил:

– Добрый день, виракуче! Садитесь с нами!

Воина этого звали Чуаси, в селенье он пользовался большим авторитетом. Смуга его хорошо знал, тот принадлежал к его лучшим ученикам в науке обращения с огнестрельным оружием. То был высокий, атлетически сложенный человек. Под смуглой кожей перекатывались мощные мускулы. Лицо его было разрисовано красной краской, в волосы воткнуты перья попугая. В военных походах Чуаси отличался большой дерзостью и жестокостью, но сейчас держался по-приятельски непринужденно, хоть и с достоинством, как человек, знающий себе цену. Он приветливо махнул рукой, указывая пленникам на место рядом с собой.

– Садитесь! С удовольствием послушаем о схватке с пумой, об этом столько говорили у вечерних костров.

Новицкий сел между Чуаси и Смугой:

– Есть о чем разговаривать! Просто пришлось мне убить пуму, раз она щерила клыки на Агуа и ее сыночка. Вот и все!

– Убить? – повторил Чуаси. – Говорили, ты ее удушил.

– А что еще мне оставалось делать, раз вы отобрали у меня оружие? – с юмором ответил Новицкий.

Кампы разразились хохотом, развеселенные простодушным ответом пленника. Чуаси немного смешался, но потом усмехнулся и он.

Смуга, набивая табаком трубку, искоса наблюдал за грозными воинами, сейчас напоминающими веселых мальчишек, рассказывающих друг другу смешные истории.

– Онари говорил, что пума разодрала тебе ногу, а ты говоришь – удушил, и все дела, – подал голос кто-то из кампов.

– Ну, правильно, царапнула меня за ногу, – объяснил Новицкий.

– Это почетная рана, можешь ею гордиться, – сказал тот же кампа.

– Если бы ты не носил одежды, вот как мы, все могли бы восхищаться твоим бесстрашием, – вставил кто-то другой.

– Что, вы действительно хотите посмотреть на рану? – поразился Новицкий, а когда все закивали головами, расстегнул и стащил с себя штаны, развязал повязку.

Кампы по очереди подходили к нему, с серьезным видом рассматривали длинную, глубокую, уже заживающую рану, громко обменивались мнениями. Чуаси тоже осмотрел рану, хлопнул Новицкого по плечу:

– Хоть ты и белый, кумпа, но человек ты храбрый, хороший. Не брезгуешь индейцами, как другие виракуче.

Новицкий в ответ тоже похлопал Чуаси по плечу:

– Никогда я не задирал носа и среди индейцев у меня немало друзей. Как-то раз чуть не женился на дочке вождя.

– Ну, не жалей, что не женился. У нас тоже можешь взять, и не одну жену, скажи только!

Новицкий такого поворота событий не ожидал. Он считал, что жена для моряка, что якорь для корабля. На его счастье, слушатели внезапно от него отвлеклись.

Смуга, пользуясь суматохой, тихонько шепнул другу по-польски:

– Внимание! Совещание закончилось.

Действительно, из большого дома вместе с чужими кампами выходили вожди. Чужие отличались от полунагих местных курака тем, что носили однотонные, коричневые либо голубые, длинные кусьмы. Головные уборы из пальмовых волокон, украшенные яркими птичьими перьями, окаймляли черные, коротко остриженные волосы. Из соседнего дома выбежала толпа одетых в кусьмы женщин. Очевидно, то были жены приезжих, каждая несла лук, пучок длинных стрел и мешок с провиантом.

Впереди всех шел полунагой Онари, а рядом с ним невысокий щуплый человек, одетый в длинную полотняную кусьму и в старую шапочку с козырьком.

Видя приближающихся старейшин, окружающие Смугу с Новицким кампы образовали полукруг. Чужой индеец в таком нетипичном для южноамериканских джунглей головном уборе шел впереди жреца. Все почтительно и почти со страхом уступили ему дорогу. Этот чужак неприметной наружности уверенным шагом выступал между двумя рядами, образованными кампами, направляясь прямиком к белым пленникам.

– Кто это такой впереди? – спросил вполголоса Смуга стоящего рядом Чуаси.

– Это… Это Тасулинчи[16], главный вождь свободных кампов с Гран-Пахонали, – не очень охотно объяснил Чуаси.

Тасулинчи тем временем приблизился к пленникам, остановился перед ними, всматриваясь в них холодным, проницательным взором. Кампы с почтением расступились, немного отступил назад даже дерзкий неустрашимый Чуаси.

– Здравствуйте, – произнес по-испански Тасулинчи. – Много о вас слышал, вот пришел познакомиться.

Он по очереди подал руку Смуге и Новицкому, одновременно по южноамериканскому обычаю похлопал каждого по спине.

– Говоришь, что слышал о нас, но мы тебя до сих пор не видели и не знаем, кто ты такой.

– Yo soy hiso del sol![17] – уклончиво ответил Тасулинчи и горделиво добавил: – Ничего, что до сих пор вы обо мне не слышали, придет время – услышите!

Пришлые кампы, и мужчины и женщины, с недоверием оглядывали белых людей. Воспользовавшись случаем, осторожно подошли к ним, протянули руки к их лицам, чтобы убедиться, что они не раскрашены белой краской. Ощупали одежду Новицкого, его башмаки, проводи ли пальцами по волосам, громко обсуждая результаты своих исследований.

Выдержанный Смуга стоически сносил эти выходящие за обычные рамки проявления любопытства, но порывистый Новицкий нахмурил брови и пробурчал по-польски:

– Что эти чудаки себе позволяют? Как двину сейчас кому-нибудь в ухо!

– Не делай глупостей, Тадек! – остерег его Смуга. – Просто они впервые видят белых людей.

Кампы, наконец, удовлетворили свое любопытство, отошли от пленников, и тогда Тасулинчи обратился к Смуге:

– Так это ты научил моих воинов пользоваться оружием белых людей? Благодарю тебя за это!

Повернулся к Новицкому и сказал ему:

– Я слышал, что ты тоже не презираешь индейцев, спас жену и сына Онари. Благодарю и тебя. Мне показали шкуру пумы, которую ты удушил. Нелегкая то была, должно быть, схватка. Видел, какое тебе делают ожерелье из клыков и когтей пумы. Большая честь иметь такое отличие! Ты, наверно, очень сильный, а мог бы ты убить человека ударом кулака?

– Если хочешь знать, однажды таким ударом я свалил быка, который топтал человека, – с гордостью поведал ему Новицкий.

– Нет, такого я еще не слыхал, – изумился Тасулинчи и спрашивал дальше: – Пиры с реки Тамбо рассказывали, что ты очень богатый. Ты им говорил, что у тебя там, за океаном, одиннадцать жен, верно?

– Чистая правда! – беспечно подтвердил Новицкий. – Ты, значит, бываешь в Ла Уаире у этого разбойника и охотника за рабами, Панчо Варгаса, это ведь его пиры расспрашивали меня о женах.

– Да, бываю там иногда, когда встречаюсь с нашими союзниками пирами.

– Ну-ну, славные вы, должно быть, союзники, – иронически заметил Новицкий. – Если вы такие уж друзья, так отчего, скажи ты мне, носильщики из племени пира, которых мы наняли, так боялись идти с нами на землю кампов?

– Ты меня спрашиваешь, почему пиры не хотели идти с вами на землю кампов, – растягивая слова, повторил Тасулинчи. – Хорошо, я отвечу тебе. Редко, очень редко удается кому-нибудь добраться сюда, но еще труднее выбраться отсюда… живым. Ты понял? Вы находитесь в ставке свободных кампов.

Добродушное выражение спало с лица Тасулинчи. На короткий миг им овладели беспощадность и ледяная жестокость.

Новицкий со зловещей усмешкой начал уж подаваться к индейцу, но тут бывший настороже Смуга сильно нажал рукой ему на плечо и быстро заговорил:

– Ты, курака, говоришь очень интересные вещи, но предупреждения лучше остаются в памяти, когда знаешь того, кто их делает. Ты до сих пор не назвал себя.

Индеец прищурился, но лицо его снова разгладилось. Он усмехнулся и сказал:

– Зовут меня Тасулинчи. Запомните это имя хорошенько. А сейчас советую вам присмотреться к здешним женщинам. С верной женой мужчина забывает о всех тревогах, ну, а мне пора. Adios, amigos![18] Он подал пленникам руку, похлопал по плечу, повернулся и ушел, а за ним потянулась вся его свита. Кампы двинулись за своими курака, и белые пленники без помех оставили селенье, молча двинувшись к разрушенному городу. Но, не дойдя до руин, Смуга присел на большой камень и указал Новицкому место рядом с собой. Не сразу Смуга заговорил:

– Ну, что ты обо всем этом скажешь, капитан?

– Сдается мне, что краснокожий коротышка явился сюда подлить масла в огонь, – ответил Новицкий.

– Наверно, ты прав. И знаешь, занятная мысль пришла мне в голову.

– Что за мысль?

– Вот слушай, – начал Смуга. – Кампы готовят восстание против белых. Тебе ведь известно, зачем они меня захватили в неволю. Боялись, что вы будете меня искать. Если бы вы напали на мой след, вас ждала бы смерть. Я хотел это предотвратить, и потому однажды сделал вид, что впадаю в гипнотический транс, в котором и предсказал ваш приход. Говорил, что вижу друзей, идущих по моему следу, подробно описал Томека, тебя и Динго, потому что был уверен, – если вы начнете поиски, то вы с Томеком и Динго уж точно будете в этом участвовать. И ваше появление в Гран-Пахонали поразило кампов. Они уверовали, что я связан со сверхъестественными силами. Только благодаря этому я заставил их привести вас сюда живыми. И все, что случилось потом, я объяснил действием неземных сил. Я тебе уже говорил, что кто-то все-таки видел беглецов и донес об этом кампам.

– В таком случае они знают, что и девчата наши уцелели, – вставил Новицкий. – Почему тогда они нам не отомстили?

– Спрашиваешь, отчего мы еще живы? Они ведь очень суеверные люди, верят в злых духов и в могущество колдунов. И меня они считают колдуном. Просто они меня побаиваются. Я предсказал ваше появление, сам сбрасывал обе жертвы в пропасть, а они тем не менее оказались живы и каким-то таинственным способом исчезли вместе с остальными нашими товарищами.

– А, чтобы кит их проглотил! Не пришло мне это в голову, – изумился Новицкий. – Поэтому, наверно, они тебя так стерегут, не то, что меня. Ну, говори, говори дальше, Янек!

– Сколько бы Тасулинчи не бахвалился, не угрожал, а кампа должны понимать, что если уж Томек в поисках моей особы один раз добрался до их тайной ставки, то и в другой раз может это сделать, да еще с большими силами придет нас освобождать. Это бы им помешало, а может, и вовсе бы не дало поднять восстание в Монтании. Вот поэтому-то главный вождь и прибыл на совет со здешними курака.

– Черт побери, наверно, все так и есть! Как бы нам узнать, что они решили? – закручинился Новицкий.

– Что, так трудно догадаться? – спросил Смуга. – Подумай, а что бы ты сам сделал на их месте?

– Я бы? Подожди, дай подумать… Господи, да поднял бы бунт, а там будь что будет.

– Это же и мне пришло в голову.

– Значит, если мы не ошибаемся, жизнь наша гроша ломаного не стоит. Скрутят нам шеи, как цыплятам, – сказал Новицкий. – Но для чего тогда этот коварный коротышка советовал нам выбрать себе жен?

– Дымовая завеса, капитан.

– Значит, хотел нам втереть очки!

– Не стоит нам за это на него сердиться, – возразил Новицкий. – Для кампов восстание важнее всего, это свобода.

V

НОЧЬ ЗЛЫХ ДУХОВ

В тот же день перед заходом солнца Смуга с Новицким направились на тайное свидание с Агуа. Последние события, казалось, указывали на то, что для них наступает критическая, решающая минута.

Вскоре после встречи с Тасулинчи женщины кампа, как обычно, принесли еду. Агуа вошла в комнату первой, украдкой приложила палец к губам. Этот жест мог многое означать, со времени спасения от пумы Агуа любила поговорить с Новицким. Женщины расставили блюда с едой на лавке и тотчас же удалились. Но через минуту Агуа, возвратясь как будто бы за забытой корзинкой, шепнула:

– Перед заходом приду в развалины, – и тут же убежала из комнаты.

Необычное поведение Агуа обеспокоило друзей, поэтому в полдень Смуга отправился в селенье на разведку. Зловещие опасения подтвердились: кампы, до той поры настроенные довольно дружески, умолкали, завидя Смугу, или просто делали вид, что его не замечают. Очевидно, на совещании курака с Тасулинчи были приняты важные решения, они-то и вызвали внезапную смену настроения обитателей селенья. Что бы это могло значить? Если кампы постановили ускорить начало восстания в Монтании, то пленникам грозит большая опасность. Смуга слишком хорошо знал индейцев, чтобы ее недооценить. Все их спокойствие и благородство длилось до того момента, пока не был выкопан военный топор. Во время войны выходили наружу дремлющие в индейцах неукрощенные страсти, они становились беспощадными, жестокими, не знали чувства жалости.

Смуга, не желая мозолить глаза сторонящимся от него кампам, вернулся к Новицкому. Остаток дня они провели в своей комнате, в здании, выдолбленном в скале.

С первого этажа выход вел на обрывистую тропу. Днем пленников никто не стерег. Побег без оружия и необходимого снаряжения означал неминуемую смерть в безлюдной горной глуши. Лишь по ночам рядом с выходом сидели два-три охранника, но свободы пленников они не ограничивали, просто за ними наблюдали.

В скальном строении был еще тайный подземный переход в святилище, расположенное в развалинах города инков, сейчас о нем знали только некоторые старейшины племени кампа. Но Смуга, во всех частях света интересовавшийся древними зданиями, не только обнаружил скрытый коридор, но и открыл другие тайны, неизвестные даже кампам. Так что они с Новицким могли бы незаметно проникнуть по подземному ходу в святилище, но выйти оттуда можно было лишь по широкой, видной отовсюду лестнице, ведущей на нижнюю террасу, в центр разрушенного города.

Смуга предпочел воспользоваться известным всем выходом, затем они с Новицким, прячась в зарослях, подкрались к окружающей нижнюю террасу стене. Каменная стена в некоторых местах уже сравнялась с землей, в одно из таких отверстий они и проскользнули. Таким способом они обогнули главные ворота, состоявшие из двух гладко обтесанных высоких пилонов с положенными на них широким каменным блоком, на котором посредине был вырезан символ Солнца. От них к лестнице, ведущей на верхнюю террасу, шла широкая мощеная улица.

Мертвый город зиял пустотой и разрушением. Узкие боковые улочки кое-где провалились, кое-где их пересекали глубокие трещины. Большинство домов, построенных из гладко обтесанных, хорошо подогнанных каменных блоков, уложенных без всякого раствора, превратились в развалины. Некоторые осели в землю, в других выпали стены. Лишь немногие дома были крыты каменными плитами, остальные стояли без крыш, развалившихся десятки лет тому назад. Только на самой верхней террасе еще держалось почти в нетронутом виде громадное святилище. Как раз за ним и располагалось строение, где кампы содержали своих пленников. На запущенных, разбитых улицах, в руинах домов буйно разросся бурьян, дикий кустарник, кое-где поднялись высокие деревья. В воздухе разносилась кисловатая вонь от нагроможденных испражнений летучих мышей.

Смуга с Новицким осторожно пробирались через развалины, в которых обитали теперь лишь змеи, крысы, хищные птицы да летучие мыши. Но Агуа нигде не было видно, а заходящее солнце уже рассеивало по небу пурпурные отблески.

– Может, не удалось ей вырваться из-под опеки Онари, – приглушенным голосом заметил Новицкий, оглядывая руины. – Если она сейчас не подойдет, то в темноте ни за что не осмелится явиться в эту покойницкую.

– Жутко мне становится от этого вонючего кладбища, – отозвался Смуга.

– Томек говорил, во всем виновато землетрясение…

Новицкий прервал себя на полуслове, потому что рядом зашелестели кусты и перед пленниками предстала несколько запыхавшаяся Агуа.

– Хорошо, что вы здесь, – сказала она тихонько, неспокойно озираясь кругом. – Вожди решили начать большую войну с белыми. Вам надо бежать!

Смуга смерил Агуа проницательным взором, потом спросил:

– А для чего ты нам это говоришь? Как мы можем доверять тому, кто предает своих?

– Я так и знала, что ты так скажешь, но это не предательство, – горячо возразила индианка. – Посмотри, какое сегодня красное небо! Не пройдет и четырех дней, а Укаяли станет такой же красной от крови белых людей. Если вы и убежите сразу, все равно вам уже не успеть предупредить других белых. Так что сам видишь, я своих не предаю, вы уже не можете нам навредить.

– Так почему ты нас предупреждаешь? Мы ведь тоже белые.

– Если бы все виракуче были такие, как вы, не было бы никакой войны между нами, – возразила Агуа и повернулась к Новицкому. – Я вас потому предупреждаю, кумпа, что не хочу твоей смерти.

Молчавший до той поры Новицкий склонился к индианке, тронул рукой ее плечо и сказал:

– Хороший ты, порядочный человек. Вожди намереваются нас убить?

– Сначала предложат, чтобы вы присоединились к кампам и выступили с воинами против белых, – объяснила Агуа.

– А если откажемся, прикончат нас, так? – допытывался Новицкий.

Агуа подтвердила это кивком головы.

– Ты говоришь, что хочешь нас спасти, – отозвался Смуга. – А как мы спасемся, убегая отсюда без оружия?

– Виракуче, я знаю, где спрятано ваше оружие. Для того я сюда и пришла.

– Значит, и одежду мою ты оттуда принесла, – предположил Новицкий.

– Нет, кумпа, нет! Одежду взял Онари, никто другой не решился бы туда пойти, там злые духи.

– Я ваших злых духов не боюсь, – вставил Смуга. – Если на самом деле хочешь нам помочь, так скажи, где спрятано оружие.

– Все говорят, что ты, виракуче, великий чародей, – шепнула Агуа, со страхом поглядывая на Смугу. – Конечно, тебя не пугают злые духи!

– Ну, так и скажи, где оружие, – настаивал Смуга.

Агуа снова испуганно оглянулась на руины и дрожащим тихим голосом произнесла:

– Вон там, выше, в том большом здании, где наши предки молились Солнцу. Ищи на стене змея с красными глазами. Нажми на его голову, и тебе откроется дорога к злым духам.

– А ты как об этом узнала? – допытывался Смуга.

– Видела, как это делал Онари, когда брал одежду для кумпы.

– Значит, и ты была в том тайнике, и злые духи ничего тебе не сделали, – сказал Смуга. – Не так уж там, видать, страшно, как ты рассказываешь.

– Не говори так, виракуче, – всполошилась Агуа. – Только Онари осмеливается к ним входить. Я ждала у стены со змеем, она сама тут же закрылась. Будь осторожен!

– А ты уверена, что оружие еще там?

– Уверена, виракуче.

– А не боишься, что Онари догадается, кто указал нам дорогу в тайник? – спросил Новицкий. – Знаешь ведь, как кампы поступают с предателями. Мы тебе смерти не желаем!

– Не думай обо мне, кумпа! Ничего со мной не станет, даже если Онари догадается. А остальные решат, что это очередная хитрость белого чародея.

– И все-таки мне кажется, – ты что-то скрываешь, – отозвался Смуга, пронизывая индианку суровым взором. – Это Онари велел тебе сказать нам о войне и показать, где спрятано оружие?

Агуа смотрела Смуга в глаза, не обнаруживая ни малейшего замешательства, и вскоре сказала:

– Недоверчивый ты, виракуче. Но мне пора. Онари скоро вернется с реки, там подготавливали лодку для Тасулинчи. Старшие жены дома. Еще раз говорю – бегите!

Простодушный Новицкий, тронутый до глубины души, снова склонился к индианке.

– Хорошая ты женщина, Агуа. А теперь прощай!

– И ты хороший, кумпа. Могла бы, пошла бы с тобой. Беги к реке, кумпа, слышишь? – с нажимом шепнула ему Агуа и быстро исчезла в зарослях.

Подождав, пока смолкнет шелест, Смуга сказал:

– Ну и везет тебе на женщин! Как это ты до сих пор холостой?

– Не до амуров мне сейчас, – буркнул Новицкий. – Только прямо скажу, по душе мне пришлась маленькая дикарка. А ты не думаешь, что это какие-то интриги Онари?

– Сдается мне, ему все известно, – отозвался Смуга. – Индианки – хорошие, верные жены. Не верю я, что Агуа может сыграть с мужем такую шутку.

– Думаешь, это ловушка?

– Трудно сказать наверняка. Но мы решили отсюда бежать, так что придется рисковать. Иногда стоит поставить все на одну карту, тем более, если подсовывают козырного туза!

– Святую правду говоришь, Янек.

Солнце уже зашло, когда они вернулись в комнату. Не зажигая огня, Смуга подвел друга к оконному отверстию. Было темно, хоть глаз выколи. Только вдалеке, в глубине долины, дрожали тусклые отблески костров селения.

Новицкий долго вглядывался в темное, беззвездное небо, вслушивался, нюхал воздух, как гончая, и в конце концов тихонько изрек:

– Идет буря и довольно сильная.

– Не ошибаешься?

– Какой бы я был моряк, если б шторма не мог унюхать! – обиделся Новицкий. – Закат был красный, небо мглистое, в воздухе духота, влажность, жарко, а тишина какая, слышишь? Это затишье перед бурей. Подожди, как сейчас подует!

Как будто в подтверждение его слов на восходе ярко-зеленая молния разодрала необъятную черноту неба.

– Видишь? – обрадовался Новицкий. – Удача нам сопутствует. Ливень смоет следы, помешает погоне. Нечего и раздумывать!

– Да, бежим этой ночью, – согласился Смуга.

– Только бы оружие было в тайнике.

– С оружием, без оружия, а бежим, – решил Смуга. – Я собрал немного вяленой рыбы, кукурузной муки и соли. Еще у меня есть покуна, колчан с отравленными стрелами и выдолбленная тыква с хлопком. Все это пригодится дня бесшумной охоты. Припас я и щепы для разведения огня. С голоду не умрем. Принесу это все из тайника перед самым побегом. А теперь подождем, когда воины вернутся с реки.

Время тянулось медленно. На востоке, а порой и на северо-востоке все чаще вспыхивали молнии. Их металлическое зловещее сияние выхватывало из темноты растрепанные ветром лесные полосы на вершинах гор. Внезапно слабые отблески костров разгорелись ярче. Издалека донеслись приглушенные людские голоса.

– Вернулись воины с Онари, – тихо произнес Смуга.

– Успели до грозы, – заметил Новицкий. – Пора!

– Подождем, пока они не улягутся спать, – возразил Смуга. – А потом в такую бурю никто уже нам не помешает.

Снова воцарилось молчание. И вот в долину вторглись порывы ветра, заколыхались вершины деревьев, полетели листья и песок. В низких тучах сверкнула длинная молния. Вой ветра смешался с грохотом, раскатившимся эхом по горам. С шумом приближался ураганный ветер. Костры в селении стали угасать и вскоре исчезли совсем.

– Вот теперь пора, – сказал Смуга. – Я пошел за вещами, это недалеко. Я скоро вернусь и тогда проберемся в святилище. Ты съешь что-нибудь и жди. Будь готов к дороге, бежим прямо из святилища.

– А не лучше будет сразу идти вместе? – забеспокоился Новицкий. – Все-таки двое – не один. Если что случится, я тебя прикрою.

– Ничего со мной не случится. Тайник близко, кампы его не знают. Ты только будь настороже.

Смуга откинул циновку, вышел в коридор. Наощупь добрался до лестницы, спустился на один пролет. Достал из кармана коробку со спичками, они достались ему от Томека и он берег их на черный день. Желтоватый мятущийся огонек осветил поверхность скалы, из которой выступили изваяния звериных голов. Смуга положил левую руку ни голову ягуара, дунул на спичку, несгоревший остаток засунул в карман, чтобы не оставлять следов. Обеими руками перевернул голову ягуара, толкнул стену. Часть стены сдвинулась. Смуга протиснулся в образовавшуюся щель, впотьмах закрыл каменные двери, опустил запор. При свете второй спички достал из небольшого углубления в стене светильник, зажег его. Спустился по крутой, узкой каменной лестнице в пещеру. На ее стенах виднелись барельефы с символами Солнца.

Смуга подошел к стене направо, поставил светильник на землю. Передвинул барельеф, толкнул каменную глыбу и оказался на пороге еще одной небольшой пещеры. Послышались жалобные завывания бушующего снаружи ветра, поскольку пещера имела выход, над которым нависал выступ скалы, а нижняя его часть заканчивалась глубокой пропастью.

Недалеко от выхода висела на деревянных балках большая плотная сеть из гибких лиан, обрамленная овальной бамбуковой рамой. Жрецы инков приспособились выдвигать ее, когда хотели спасти красивых девушек, сбрасываемых в пропасть в жертву Солнцу, пещера находилась как раз под выступом скалы, на котором и выполнялся кровавый обряд.

При виде этой сети в памяти Смуги ожили драматические события, когда жена Томека и Наташа падали в пропасть. И теплая улыбка тронула его губы.

В ту же минуту в воздухе бесшумно затрепетала какая-то расплывчатая тень, что-то лохматое задело его по голове. Светильник погас. Смугу сотрясла дрожь, он вспомнил, что рядом находится древнее кладбище инков, но тут же пришел в себя, услышав писк летучих мышей. Снова зажег светильник. Покуна и мешок с вещами лежали в углу пещеры. Смуга вынес их в первую пещеру, вернулся за светильником. Оказавшись с горящим светильником в первой пещере, он испытал какое-то странное чувство. Ему показалось, что часть стены дрогнула, как будто кто-то прятался за ней и притянул ее к себе. Как раз за этой стеной и шел подземный коридор, выходящий за развалины города. Этот открытый Смугой тайный ход и позволил ему освободить Томека и других.

«Почудилось, – подумал он. – Никто про этот подземный ход не знает».

Он поднял светильник повыше, пригляделся к стене. Барельеф стоял так, как надо. В колеблющемся свете тень Смуги фантастическими очертаниями падала на гладкие стены пещеры.

– Привиделось, и все, – прошептал он.

Смуга старался не поддаваться беспокойству, какое обычно охватывает человека в полных тайны подземельях. Он приблизился к левой стене. За ней находились могилы инков и такие сокровища, крохи которых любого могли бы превратить в набоба[19].

Но Смуга не жаждал богатств. Того, что он зарабатывал ловлей диких зверей, хватало ему на организацию экспедиций и познание мира. Ничего другого ему было не надо. А сейчас он и вовсе не думал о себе. Из-за него самые близкие друзья оказались в смертельной опасности. Он прекрасно отдавал себе отчет, что побег без необходимого оснащения легко может закончиться несчастьем. Если они и наткнутся на собирателей каучука, те ничего не дадут им без денег. А здесь без пользы валялись несметные богатства.

Одному Томеку доверил он тайну инков. И чудный их мальчик сказал, что на этом золоте лежит проклятье предательски убитых инков. Вместе они решили молчать о находке легендарных сокровищ, чтобы новые несчастья и беды не пали на потомков инков. Так может ли он сейчас, ради спасения друзей, взять отсюда хоть что-нибудь?

Пока в мозгу его длилась внутренняя борьба, Смуга механически передвинул барельеф и вошел в подземный зал, не закрывая за собой входа. Вдоль стены стоял ряд громадных саркофагов из базальта. За ними, в небольших нишах, сидели в открытых могилах мумии, обвитые шкурами лам тонкой выделки, сверху на них были накинуты практичные одеяния. Рядом лежали предметы повседневного обихода. Смуга лишь мельком глянул на эти захоронения и пошел в боковой зал, в котором хранились сокровища.

Трон из чистого золота, статуи богов и древних властителей, тоже сделанные из золота и серебра, освещенные огнем светильника, приобрели темно-красный цвет крови. Громоздившиеся в жертвенных чашах великолепные изумруды искрились, как сказочные блуждающие огоньки. На блюдах лежали золотые кольца, браслеты, серьги, ожерелья, бруски золота. Было там великолепное оружие, богатые одежды и мастерски высеченные фигуры животных и людей…

Смуга в раздумье разглядывал эти несметные богатства. Для того, чтобы завладеть ими, испанские конкистадоры пролили море индейской крови. Никому эти сокровища не могли принести счастья, ибо слишком высокую цену заплатили за них несчастные инки. И они укрыли свои богатства от алчных, жестоких белых людей. Пусть же и останутся они, эти сокровища, лишь красивой легендой. Не будет он ничего отсюда брать, даже ради спасения друзей.

Лицо Смуги прояснилось, еще раз окинул он сокровища взором и повернулся к выходу. Но, ступив лишь несколько шагов, замер на месте. Перед ним мелькнул огонь.

На пороге сокровищницы стоял полуобнаженный Онари. Головного убора на нем не было. В левой руке он держал горящий светильник, а в правой – револьвер, направленный Смуге в грудь. Бедра его опоясывал ремень с большим кольтом в кобуре.

«Это конец…» – промелькнуло в мозгу Смуги. Средств защищаться у него не было. Если б он и загасил свой светильник, Онари не промахнулся бы с такого близкого расстояния. Смуга понял, какую ужасную ошибку он совершил, шевеление прикрывающей подземный коридор стены отнюдь ему не привиделось.

А Онари молчал. На коричневом, как будто высеченном из камня лице не отражалось ни малейшего чувства. Только поблескивающие черные глаза не отрывались от противника.

– Недооценил я тебя, Онари, – произнес, наконец, Смуга. – Чего ты ждешь? Ты победил, стреляй!

– Я знал, что перед побегом ты придешь за золотом, – сказал Онари.

– Ты ведь уже собрался выходить, так почему ничего не взял?

Смуга вздохнул, ответил не сразу:

– Наверно, ты меня не поймешь, но я не смог. Инки заплатили за эти сокровища жизнью. Мне кажется, что на всем здесь я вижу кровь…

Онари помолчал, потом спросил:

– Надо думать, ты показывал сокровища своим друзьям, тем, что убежали через подземный ход?

– Здесь со мной бывал только молодой, светловолосый, вы обрекли на смерть его жену, помнишь? И это он сказал, что на этом золоте лежит проклятие предательски убитых индейцев. Мы оба тогда решили ничего отсюда не брать и не выдавать тайны инков. А мой друг умеет молчать, никогда еще он не нарушал данного слова. Ты понимаешь, что бы делалось в Монтании, узнай белые об этих сокровищах?

– Понимаю, виракуче.

– До того, как нажмешь на курок, скажи мне, Онари, как ты открыл это подземелье?

– Твои же друзья мне помогли, – не без издевки пояснил Онари. – Я обнаружил их следы вблизи от выхода из подземного коридора. Следы и привели меня сюда. С наружной стороны видно, как можно открыть скалу. Я все раскрыл! И знаю, каким образом ты спас белых женщин.

– Ну, хорошо, Онари, мы все сказали друг другу. Давай закончим эту нашу… встречу. Опусти дуло револьвера немного пониже и стреляй!

Жрец немного наклонился, шагнул на два шага вперед.

– Ты сам решил свою судьбу. Я не плачу пулей за благородство, – сказал он сдавленным голосом. Воткнул револьвер в кобуру, снял ремень и протянул его Смуге. Тот недоверчиво смотрел на жреца, затем раздвинул полы кусьмы и опоясал бедра ремнем.

А Онари тем временем вошел в сокровищницу, присел на корточки перед горшками с золотом. Смуга только теперь заметил лежащие в углу пустые белые мешочки. Значит, жрец и раньше навещал сокровищницу, за долгие века мешочки превратились бы в прах. Смуга понял, в чем дело. Кампы готовились к вооруженному восстанию, нуждались в оружии и могли за золото его купить. Платили золотом инков, золотом, найденным, по странному течению судьбы, белыми людьми.

Жрец, казалось, больше не замечал Смугу, поднял с пола два мешочка, больший наполнил золотом, в меньший бросил горсть изумрудов, перевязал их ремнями. Подошел к Смуге.

– Эти сокровища, виракуче, принадлежали могучим инкам, – сказал он.

– Кампа их потомки, и это все теперь наше. У тебя, виракуче, ничего нет, но ты не такой жадный, как другие люди. И тебе можно доверить тайну, ты ее не выдашь. Жаль, что ты не из нас! Я даю тебе частичку этих сокровищ, как другу индейцев. Может, обитающие здесь духи умерших властителей этой земли позволят тебе и кумпе сберечь ваши жизни. Поступайте, как передала вам Агуа. Бегите немедля! И знай, что если погоня вас настигнет, погибнете оба.

Онари всунул в руки ошеломленного Смуги тугие мешочки и легонько подтолкнул его к выходу. Смуга вложил золото и изумруды в мешок со скудными припасами, прихватил покуну и вышел из подземелья.

VI

ПОБЕГ

Новицкий в полной готовности нетерпеливо ждал Смугу, хмуро поглядывая на слабый огонек светильника в углу комнаты, прислушиваясь к отголоскам разошедшейся не на шутку бури. Отблески молний превращали ночь в день, раскаты грома заглушали вой ветра к горах.

Время шло, и все большее беспокойство охватывало Новицкого. Почему Смуги так долго нет? Неужели они просчитались, ошиблись в такую решающую минуту? Но как раз в это время сдвинулась циновка, закрывающая вход в коридор, и появился Смуга.

Новицкий с облегчением вздохнул, сорвался с топчана, но тут же, приглядевшись к Смуге, понял, что случилось нечто необыкновенное. На лице всегда спокойного путешественника явственно рисовалось возбуждение и напряженность.

– Что случилось, Ян? – тревожно спросил Новицкий.

– Не время для разговоров, – коротко кинул Смуга, складывая на пол мешок и покуну. Затем скинул с себя кусьму.

Новицкий тихо свистнул, увидев ремень с револьвером.

– Значит, все-таки ты пошел в святилище?

– Нет, мы пойдем туда сейчас. Бери револьверы и скатай одеяла.

Новицкий больше ни о чем не спрашивал. Быстро опоясался ремнем с кольтами, проверил, заряжены ли они, потом свернул кожаные покрывала, перетянул их ремнем. Смуга тем временем достал из сундука рубашку, брюки и ботинки, в которых он был, когда его брали в плен, оделся, перекинул через плечо свою и Новицкого кусьмы, оба покрывала. Взял в одну руку светильник, в другую мешок и покуну.

– Идем! Если мы на кого-нибудь наткнемся, что делать?

Новицкий тут же его заверил, что нож очень легко достается из ножен.

Они тихо вышли из комнаты. Первым шел Смуга. Вскоре по скрытому переходу он провел Новицкого в узкий, низкий коридор. По крутым ступенькам они то спускались ниже, то поднимались наверх, пока им не преградила дорогу стена.

– Подними защелку и толкни стену, – велел Смуга.

Новицкий осторожно отворил потайную дверь. Послышался вой ветра, шум дождя. Они вошли в громадный пустой зал с глубокими нишами по бокам. Медленно обошли зал, освещая стены, на которых еще сохранились остатки фресок.

– Глянь, Янек, там змеи! – прошептал Новицкий.

Неподалеку на стене виднелась большая, выцветшая, почти уж стершаяся роспись, она творила одно целое с каменным барельефом, представлявшим собой клубок змей, сплетенных в как будто плывущий по озеру плот. Этот плот как бы опирался на могучего змея с поднятой головой. В его глазах кровавым блеском светились драгоценные камни. На спинах змей стоял написанный красками седой бородатый человек в нарядном одеянии. У змей в клубке и у плывущих рядом змей тоже виднелись блестящие камни в глазах, но только у того, самого большого, у него одного они были красными.

– Кажется, здесь, – зашептал Смуга. – Ну-ка, Тадек, нажми на голову с красными глазами.

Под напором плеча Новицкого часть стены отступила, за ней показались ведущие вниз узкие каменные ступени. Новицкий поднял светильник и первым вошел в образовавшуюся нишу. Он осмотрел стену изнутри и увидел, что нажим на голову змеи поднимал засов.

– Ага, теперь вижу, как стена открывается, так что идем! – сказал Новицкий и запер замаскированный выход. Они спустились в подземелье. Новицкий осветил темницу.

– Ну, вот они, наши пожитки, только их тут хорошенько перетрясли, – в голосе его звучало разочарование.

– На наше счастье, штуцеры остались, – успокоил его Смуга. – Видишь? Вон они в углу!

Новицкий быстро поставил светильник на пол, сноровисто оглядел оружие, обрадованно воскликнул:

– Да они в порядке, вот этот, с подзорной трубой – мой, а тот Томека. Ба, что я вижу! Две коробки патронов, там, может, сотни две. Так что мы теперь вооружены.

Смуга осматривал разбросанные в беспорядке вещи. Отложил два гамака, брезент, могущий служить вместо палатки, носки, жестяной котелок с ручкой. Затем освободил два мешка с тесемками.

– Хватит тебе там возиться, Тадек! Помоги мне. Клади в каждый мешок по гамаку и по одеялу. И кусьму свою не забудь. Да поторапливайся!

– Куда торопишься, скорее к смерти? – флегматично заметил Новицкий.

– О, смотри, что я нашел!

– Компас? – обрадовался Смуга. – Удивительно, что они его не взяли.

– Вот, еще есть блокнот, огрызок карандаша и баночка, она может заменить стакан, – перечислил Новицкий. – Все, больше тут искать нечего. Кампа взяли все, что им приглянулось. Ну и черт с ними! Оружие есть, это главное.

Молча они уложили отложенные вещи. После этого Смуга развязал врученный ему Онари мешочек, достал из него горсть маленьких золотых брусков и вручил их другу.

– Кто знает, что может случиться во время побега. Пусть это будет у тебя!

Изумленный Новицкий воскликнул:

– Эй, брат, да ведь это золото! Откуда ты его взял?

– Потом скажу, бери!

Новицкий оторвал лоскут от валявшихся на полу лохмотьев блузы, завернул в него золото, сунул в карман. Затем достал из кобуры револьвер.

– Ян, возьми-ка ты этот кольт. Правда, патроны к нему есть только в поясе, но в бою нет лучше оружия.

– Немного револьверных патронов у меня есть, – Смуга заткнул кольт за пояс. – Постой, Тадек, ведь Агуа советовала нам бежать к реке! А какую реку она имела в виду?

– Как какую? Ясное дело, к речке, что течет на юго-восток. Кампа прячут там лодки в зарослях на берегу. Туда они, наверно, сегодня провожали Тасулинчи.

– А дорогу ты знаешь?

– Знаю, я там уже был.

– Ночью найдешь?

– Найду.

– Ну так веди!

Они забросили на спину мешки и опущенные дулами вниз штуцеры. Смуга еще прихватил покуну. Вскоре они уже были в зале святилища. Осторожно они брели впотьмах к выходу, оставив погасший светильник в нише за потайной дверью в подземелье. Завывание ветра заглушало шаги, молнии раздирали черноту ночи, но раскаты грома как будто отдавались к югу.

Не успели они добраться под тропическим ливнем до лестницы, ведущей на нижнюю террасу, как промокли до нитки. Быстрые потоки воды неслись по скользким каменным ступенькам. Сражаясь с дождем и ураганным ветром, добрели до главных ворот древнего города. Новицкий отыскал узкую, ухабистую лесную дорожку, ведущую вниз по склону. Они вошли в лес. Здесь напор ветра немного ослаб, только слышался шум бегущей вниз воды, ноги увязали в грязи. Дорожку окружала темная лесная чаща. Чем ниже они спускались, тем мощнее становились деревья, лианы густо оплетали их кроны, а вверху совсем закрывали покрытое грозными тучами небо.

Новицкий старался ускорить шаг, но это давалось ему с трудом. Ноги скользили, увязали в расползающейся земле, спотыкались о корни, мокрые ветки хлестали по лицу. В лесной чаще ветер несколько ослабел, но раздающийся временами шум от падающих деревьев говорил о силе продолжающейся бури. Однако Новицкий упорно шел вперед, лишь иногда оглядываясь, чтобы удостовериться, успевает ли за ним Смуга. К счастью, им не приходилось соблюдать осторожность. Дождевые потоки размывали следы, ветер заглушал все звуки.

Долго брели они так через джунгли, промокшие и озябшие. И вдруг дождь прекратился столь же внезапно, как и начался. Затих ветер, умолк гром. В просветах густой зелени над дорожкой замигали звезды. Через переплетения ветвей там и здесь проникали лунные лучи. Темный лес заполнился свежим ароматом тропических растений.

Новицкий остановился, перевел дыхание.

– Давай немного отдохнем, – сказал он Смуге. – Нога меня подводит, мокрые штаны натирают рану.

– Слава тебе господи, буря кончилась, – приглушенно отозвался Смуга. – Мне тоже надо передохнуть. В первый раз, как попал в плен, приходится идти в таких тяжелых условиях. Как, мы обошли уже селенье?

– Конечно! Оно там, на юго-западе, – подтвердил Новицкий. – Если не будем канителиться, так на рассвете будем уже у реки. Я возьму твой мешок, Янек, тебе будет легче. Вот тропики-тропики, а прямо пронизывает насквозь.

– Я уж думал, сейчас град начнется. Здесь больше разница между температурой дня и ночи, чем лета и зимы.

Отдохнув самую малость, они снова двинулись через джунгли. Мокрая земля, скользкая, пропитанная влагой зелень, колючий бамбук, лианы – все мешало продвижению вперед. Все же беглецы упорно спускались по склону, который постепенно терял свою крутизну. Ночную тишь нарушало лишь мирное кваканье больших жаб, живущих в прибрежных болотах. Вскоре послышался шум быстрого течения реки.

Новицкий остановился.

– Слышишь, Ян?

– Слышу, река уже близко. Вода сейчас поднялась после бури.

– Как пить дать, так оно и есть. Идем, вот-вот уже рассветет.

Тропинка постепенно расширялась. Беглецы увязали в болотистой грязи, ровная поверхность земли не давала стечь собравшейся во время грозы воде. У самой реки лес был вырублен, но идти от этого легче не стало. Густые кусты, так буйно разрастающиеся в горных долинах, закрывали человека с головой и даже не прогибались под ногами.

На открытом пространстве ночь уже отступила. Звезды побледнели, далеко на востоке на темно-синем небе появились кроваво-красные отблески. Берег и взбудораженную реку окутывал молочно-белый туман. Где-то в лесной чаще раздался крик птицы, тут же в ответ раскричались попугаи, им стали вторить хриплые, пронзительные голоса ревунов, «карканье» цапель, клекот аистов, посвист ястребов. Джунгли пробуждались от ночного сна. Светало…

Новицкий начал поиски в прибрежных зарослях, там кампы хранили лодки. Агуа так настаивала на том, чтобы они бежали к реке, как будто была уверена, что там найдется подходящая лодка. И предположения Новицкого скоро подтвердились. В зарослях у самой воды обнаружилась выдолбленная из ствола лодка с плоским дном. В ней лежали два крохотных весла, на них были выжжены оригинальные узоры, позволяющие определить, кому они принадлежат. И еще там была длинная гладкая жердь для отталкивания от мели. Новицкий взглядом знатока окинул лодку, оценил ее солидность, надежность.

– Прямо садись и плыви!

Путаясь в зарослях, обнаружил еще две лодки побольше, в них не было весел. Вернувшись к первой лодке, Новицкий начал сталкивать ее на воду. Труда ему это не составляло, после ночного ливня в горах быстрое течение скоро подхватило лодку.

– Ян! – позвал он.

Тут же и Смуга с мешком и покуной оказался рядом с лодкой, уже погрузившейся носом в воду.

– Да, капитан, признаю, твоя индейская симпатия оказалась на высоте, – одобрительно заметил Смуга. – А другие лодки здесь есть?

– А как же! Две, и большие, только без весел.

– Индейцы весел не оставляют, это их частная собственность, – пояснил Смуга. – Раз ты нашел весла в лодке, значит, кто-то хотел помочь нам бежать. Ладно, об этом поговорим потом, а теперь двигаем!

– Янек, в экспедиции, как в армии, должен быть командир, – отозвался Новицкий. – Вообще командир ты, но уж позволь, на воде командовать буду я. Река разбушевалась, вода прибыла, всякое может случиться. Видишь ли, я с водой на «ты» с раннего детства. Вырос над нашей любимой Вислой, а в ней столько предательских омутов, переменных течений, мелей. Я еще мальчишкой уже спасал утопленников.

– Все в порядке, капитан! Видел, какой ты мастер там, на Амуре[20]. Приказывай!

– Добро! Штуцеры ремнями укреплены на спинах. Патроны под рубашки! Обвяжем лианами, чтобы они не выпали. В случае чего у нас под рукой будут кольты. Если вдруг перевернемся, плыви к ближайшему берегу, мешками и покуной займусь я. А теперь садись на нос, бери весло, загребай слева. И держи весло как следует, если выпустишь, нам конец.

Смуга кивнул, уселся на указанном ему месте. Он прекрасно отдавал себе отчет, что плавание по бурной реке требует немалого умения, смелости, отваги и силы. Всеми этими добродетелями в полной мере обладал великан – моряк с Повислья. Новицкий прежде чем сесть в лодку, внимательно огляделся кругом…

Совсем уже рассвело. Цикады завели свои хоры. Туман расступался, таял в ярких красках восхода. Бурные, мутные, желтые воды реки несли пальмовые ветки, тростник, пучки водорослей. А в глубинах таились электрические и ядовитые скаты, прожорливые пираний, похожие на небольших угрей, рыбки канеро, заползающие в отверстия тела человека, крокодилы, сотни разных других, опасных, и не очень, существ. Принудительное купание для неудачливого моряка могло кончиться весьма плачевно.

По обоим берегам реки густо росли деревья, стройные пальмы, бамбук и тростник. Переплетенные корни покрывали недоступные берега, спускались в воду. Сверху, как зонт, свисали громадные ветки, затеняя реку у берегов. Если бы плыть в таком натуральном туннеле, лодку трудно было бы заметить, но скрываться под покровом растительности тоже было небезопасно. С ветви могла спуститься ядовитая змея или могучая анаконда, притаившаяся над водой в ожидании добычи, на лодку мог напасть рой противных лесных муравьев или ядовитых ос. Поразмыслив, Новицкий сказал:

– Сдается мне, Янек, этот коротышка Тасулинчи со своими дикарями далеко не уплыл. Наверно, буря загнала их на берег. Не слишком ли рано мы выплываем вслед за ними?

– Сам о том же думаю, – откликнулся Смуга. – Смерть идет за нами по пятам.

– Плыть по середине реки было бы быстрей, но тогда эти с Тасулинчи нас тут же заметят. Спокойнее, но медленнее будет плыть недалеко от берега, там, если надо, можно быстро пристать. Что думаешь, Ян?

– Погоня для нас опаснее, – ответил Смуга. – Лодки у кампов большие, гребцов много. Могут нас догнать. А Тасулинчи может пристать только где-нибудь на песчаной отмели, берега-то неприступны, мы такую отмель увидим издалека. Пока поплывем посередине, а потом прижмемся ближе к берегу.

Новицкий срезал несколько гибких лиан, они перевязались ими, чтобы не выпали коробки с патронами, спрятанные под рубашками. Разместил мешки и покуну на дне лодки, столкнул на воду и вскочил на корму.

Подхваченная стремительным течением лодка глубоко погрузилась в воду, заколебалась, как раненый конь, попробовала развернуться кормой вперед, но опытный моряк умелыми движениями весла укротил ее строптивость, принудил к послушанию. Поплыли по течению посередине реки. Смуга и рулевой Новицкий оказались слаженной парой гребцов. Новицкий высматривал и умело огибал опасные водовороты или островки растущих из воды кусюн, а когда не раз столкновение уже казалось неминуемым, Смуга быстро откладывал весло, чтобы жердью оттолкнуться на безопасное расстояние.

Как и всегда ранним утром или ближе к вечеру на реке появились снежно-белые цапли, розовые фламинго, разноцветные крикливые попугаи и дикие утки. Временами над ними начинал зловеще кружить ястреб, тогда птиц охватывала паника – одни сбивались в клубок, поднимая пронзительный крик, другие, что есть мочи, спасались в глубине леса. Тропический лес был царством тысяч различных птиц/начиная с громадных, вроде гарпии[21], и кончая крохотными колибри, бывающими размерами не больше пчелы. И каждый вид имел свой, неповторимый голос. Одни чаровали пением, другие издавали странные, скрежещущие звуки.

Южную Америку назвали «птичьим материком», но тропический лес вовсе не был райской идиллией[22].

Под роскошным зеленым пологом шла неустанная борьба за выживание. Деревья, кусты, молодая поросль жадно тянулись к животворящему солнцу и по праву сильного душили растения послабее. Точно также и в мире животных шла битва за существование. Хищные звери устраивали кровавые пиршества, смерть представителей одних видов означала жизнь для других. Вот и утренний ветерок доносил из чащи какие-то глубокие вздохи, жуткое урчание, грохот, хохот, свист и гавканье, а временами раздавался раздирающий душу крик умирающего зверя. Такова была утренняя песня первобытных джунглей.

Новицкий со Смугой напряженно прислушивались к таинственным отголоскам, всматривались в берега реки, время от времени оглядывались назад. А по обоим берегам по-прежнему тянулись стены зелени. Казалось, тропический лес вырастает прямо из реки. Только изредка в прибрежных кущах чернело отверстие низкого, угрюмого туннеля, вытоптанного животными, идущими на водопой.

После бессонной ночи и изнурительного побега друзей охватывала все большая усталость. Солнце начинало пригревать. Путешествие на небольшой лодке по вздувшейся реке, полной страшных опасностей, не давало даже минуты отдыха. Они были измучены, голодны. Любивший хорошо и много поесть Новицкий жевал листья коки, в них содержалось немного кальция. Восточная часть перуанских лесов была родиной коки, известной даже в Европе. Новицкий, когда выходил за пределы селения кампов, часто собирал овальные листочки, сушил их, резал и складывал на случай побега. И сейчас, поглядывая на мешочек, лежащий рядом с ним на дне лодки, призывал друга:

– Ян, жуй коку, вот как я! Правда, у меня во рту уже все омертвело и язык еле двигается, но индейцы таким вот образом обманывают кокой желудок и легче переносят всякие тяготы. Если уж дикари убедились в достоинствах коки, так что же нам отказываться?

– От этих дикарей многому можно научиться, особенно что касается жизни в тропическом лесу, – возразил Смуга.

– И то правда, каждый умен по-своему, – поддакнул Новицкий. Он выплюнул за борт волокнистый шарик, отдающий ромашкой, в него при пережевывании превратились листья коки. А потом продолжил: – Индеец в джунглях всегда найдет что перекусить, а у нас кишки играют марш.

Время тянулось, зной усиливался. Солнце помалу продвигалось к зениту. В воде, как в зеркале, отражались почти уже прямые лучи. Река просто сверкала в потоках ослепительного света. Джунгли давно уже умолкли, птицы исчезли с берегов.

Смуга прищурился, поглядел на небо:

– Все живое укрылось в чаще. Пора и нам убраться от этого адского зноя.

– Золотые слова! – с радостью откликнулся Новицкий. – Если кампы гонятся за нами, то и им придется переждать в тени. Мы прямо как в печке. Ребята Тасулинчи, небось, дрыхнут себе.

– Поворачивай вправо, – посоветовал Смуга. Лодка вплыла под кроны деревьев, свисающих над берегом реки. Ослепительный блеск воды немного ослаб, и течение здесь не было таким сильным. Правда, плыть от этого легче не стало. Под зеленым пологом не хватало воздуха, одурманивали испарения от гниющих листьев.

VII

В ТРОПИЧЕСКОМ ЛЕСУ

Лодка неторопливо плыла вдоль правого берега, в тени. Новицкий и Смуга напряженно вглядывались в нависающую над ними густую зелень, маневрировали в мешанине выступающих из земли корней. Через какое-то время они увидели маленькую бухточку в высоком берегу, подмытое быстрым течением дерево низко свисало над рекой, его крона уже погружалась и воду. Только благодаря мощным корням, цепко ухватившимся за берег, и лианам, подобно канатам оплетшим соседних лесных великанов, дерево еще не полностью погрузилось в воду.

– Пристань, прямо как из сказки, – тихо обрадовался Новицкий. – Лодку укроем в чаще ветвей, а сами отдохнем на берегу.

– Ты прав, надо переждать зной и немного отдохнуть, – согласился Смуга. – Только смотри, Тадек, чтобы не сломать ни единой ветки. Индейцы такой след не пропустят!

Лодка углубилась в гущу ветвей. Пока Новицкий привязывал ее к ветке, Смуга взобрался на склоненное дерево. Раздался визг обезьян, писк и трепет крыльев. Смуга присел на ствол.

– Подай мне штуцеры и мешки!

Новицкий вскоре присоединился к нему и оба перебрались на берег. Освещенные ярким светом берега и опушки леса заросли непроходимой чащобой. Густая поросль не давала пройти вглубь леса. Разные породы пальм с растрепанными султанами, колючий, растущий только в Южной Америке бамбук, тростник, буйно разросшиеся кусты и высокие травы – вот оно, отпугивающее преддверие джунглей. Только подальше от реки лес поредел[23].

В тени высоких палисандровых деревьев и американских кедров царила влажная прохлада. Солнечные лучи лишь изредка проникали через свод из перевившихся лиан и вьюнка, которые высоко над землей оплетали и соединяли кроны деревьев. Одни лианы тянулись к солнцу, другие свисали с зеленого потолка к земле подобно фантастическим, ажурным гирляндам, расцвеченным пылающими чашечками цветов. Высокие деревья росли по одному, иногда парами и группами, иногда среди них попадался одинокий великан, сам по себе представлявший отдельный мир.

Смуга и Новицкий озирались в мрачных, влажных, угрюмых джунглях, завистливо стерегущих свои несметные богатства. Росло здесь ценнейшее черное дерево, золотоносные каучуковые деревья, хлебное, гуттаперчевое, лаковое, коричное, фиговое деревья, железное дерево[24] с такой твердой древесиной, что не брал его топор, такие деревья, сок которых давал пропитание и лечил, и такие, вытяжки из которых ослепляли и умертвляли.

В джунглях царили первобытные нравы. Деревья разрастались, тянулись к солнцу, а когда наступал им конец, падали от старости. Замшевшие, упавшие стволы образовывали непроходимые преграды. Повсюду виднелись следы частых ураганов – вырванные дьявольской силой деревья висели между других деревьев, оплетавшие их лианы не давали им падать на землю. Сквозь переплетение толстых корней, поломанных ветвей пробивались папоротники, самые разные травы, целительные свойства которых знали и использовали индейские жрецы. Росли там ядовитые и хищные растения. Воздух был пропитан одуряющими ароматами орхидей, ванили, запахами гниющих растений.

Смуга и Новицкий с превеликой осторожностью пробирались сквозь чащу, стараясь не оставить заметных следов. Кроме развеселых обезьян и птиц, они не видели и не слышали никаких других животных. Но это ничего не значило, ибо звери, ведущие ночной образ жизни, отдыхали в своих логовищах, а дневных пугал каждый подозрительный шелест или незнакомый запах. В чаще таились ядовитые змеи, надоедливые насекомые и паразиты. Смуга высмотрел громадное, отдельно стоящее дерево, с его раскидистой кроны свисали связки лиан, они ограждали великана от других лесных растений.

– Вот здесь и остановимся, – сказал он, указав на одинокое дерево.

– Можно, оно нам подходит, – подтвердил Новицкий, но как-то приглушенно, ибо огромные стволы напоминали величественные храмовые колонны, а резкие ароматы – запах ладана. – А, акула тебя проглоти, какое-то странное дерево ты выбрал.

– Верное замечание, капитан! – похвалил его Смуга. – Не кто-нибудь, а сам Гумбольт признал его самым выдающимся творением тропической природы. Это сапуцая, американский орех[25]. Ел когда-нибудь такие?

– А как же, только Томек говорил, что это не орехи, а семена.

– И был парень прав, – признал Смуга. – Но для нас важно, что их можно есть сырыми. Перед тем, как снова пойдем, нужно будет их собрать. Капитан, только не ложись на землю!

– Да помню я, помню! Тут-то человека и ждет какая-нибудь паршивка. На часок-другой повесим гамаки. Деревьев здесь навалом, места хватит.

Новицкий внезапно замер. Поблизости послышалось как будто постукивание по железу, а потом несколько ударов по наковальне. И снова, после короткого перерыва, постукивание и удары.

Правая рука Новицкий нащупала рукоять кольта. Он посмотрел на Смугу, но тот спокойно прислушивался к непонятным звукам, разглядывая ветви ближайших деревьев. А Новицкий стоял, как вкопанный.

Удары молотком повторились и в третий раз. Смуга протянул руку, указывая на что-то другу. Новицкий посмотрел в ту сторону. На ближайшей ветке сидела белая птица с зеленым подгрудком, черным клювом и коричневыми лапами. Во всей птичке от клюва до хвоста, было не больше двадцати пяти сантиметров, но вот она подняла голову, и раздалось постукивание и удары по наковальне. Трепеща крыльями, присела рядом светло-зеленая самочка с темно-зеленой головой и желтым брюшком.

– А, кит тебя проглоти! – еле выговорил ошеломленный Новицкий. – А я-то думал, тут поблизости кузница.

И снова раздались металлические звуки, им, как эхо, ответили удары по наковальне. Видно, были здесь и другие такие птички. Фантастические звуки завораживали, казалось, много-много звоночков перекликаются друг с другом.

– Что это за чудные пташки? – спросил восхищенный Новицкий.

– Это арапонга[26], – объяснил Смуга. – Мало о них известно, потому что они очень пугливые и живут в верхних этажах леса. Вот уже их и нет!

Арапонга стаей снялись с деревьев и пропали в чаще. Смуга с Новицким возобновили развешивание гамаков.

– Прежде, чем отдохнуть, неплохо бы немного перекусить. В кишках музыка гремит, – вздохнул Новицкий. – Ты говорил, у тебя есть вяленая рыба…

– Есть-то есть, но лучше бы нам не тратить наши и так скромные запасы, – вздохнул Смуга. – В джунглях надо следовать примеру местных жителей, они хорошо приспособились к здешним условиям.

– Золотые слова! – согласился Новицкий. – С волками жить, по-волчьи выть.

– Ну, тогда не побрезгуй индейским лакомством. Думаю, мы найдем его здесь столько, сколько душа пожелает.

– Небось, страшная гадость, но ты ведь знаешь, я без капризов, – сказал Новицкий. – Это ведь ты тогда кривился на масато, а я бы сейчас с таким удовольствием его глотнул.

– Раз так, поищем в кладовке, – сказал Смуга, обстукивая гниющие стволы повалившихся деревьев.

– Мы что, труху будем есть? – насторожился Новицкий.

– Нет, конечно, – успокоил его Смуга. – Ну-ка, дай мне нож.

Он склонился над толстым мшистым стволом. Вырезал широкую полосу коры и оторвал ее от ствола, в стволе показались сотни выдолбленных отверстий. Из одного отверстия он вытащил толстую личинку кремового цвета, сильно напоминающую шелкопряда. Оторвал ей голову и, бросив взгляд на друга, подставил рот под текущую из личинки беловатую, довольно густую жидкость. Облизал языком липкие губы и поощрил Новицкого:

– Давай, капитан, не бойся, угощайся смело!

– Я вижу, ты хочешь меня попотчевать червями, – сказал Новицкий. – В Азии один китаец угощал меня пиявками в сахаре, так в Америке для разнообразия можно попробовать червей. И как же они называются?

– Это личинки коро. Обитают в гниющих стволах некоторых видов деревьев. Отверстия проделывают как раз они, – объяснил Смуга. – Довольно вкусно, попробуй!

Новицкий, не торопясь вытащил из отверстия большую толстую личинку, прикрыв глаза, проглотил необычное «лакомство». И тут же нахмуренное лицо его прояснилось, он живо возобновил охоту.

– Ну, капитан, что скажешь? – лукаво спросил его Смуга.

– Ничего, неплохая закуска. По вкусу похожа на молоко из кокосового ореха, а густотой и нежностью напоминают топленое масло. А питательный, паразит, и в животе у меня перестало урчать.

– Индейцы почитают коро весьма питательным деликатесом и прежде всего предназначают его вождям и старикам, – объяснил Смуга.

– В каждой стране свои обычаи, – поучающим тоном произнес Новицкий.

– Знаю, что в джунглях дикари едят все, что только двигается в земле, по земле и в воздухе. Термитов, муравьев, саранчу, всяких ползучих гадов, даже вшей. Но уж никак не думал, что я сам буду есть червей.

– Что ж, эти бедняки считают, что любой дар божий – все на пользу, сказал Смуга. – Самый большой враг человека – голод.

– Конечно, конечно, но считать червя лакомством? Не хотел бы я услышать, что сказал бы мой папаша там, на Повислье, если б ему подсунули этот индейский деликатес, а ведь мои старики, да и я тоже, бедные. А по мне, так нет ничего лучше, чем хорошая свиная отбивная, с кислой капустой, а пить – так ямайский ром!

– Да, уж, представляю, что бы он сказал! – развеселился Смуга. – Ну, пора отдохнуть. Когда солнце немного склонится к западу, надо будет отправляться в путь. Но прежде я тебе расскажу, что случилось, когда я перед побегом пошел за вещами.

– Я как раз хотел об этом спросить, – ответил Новицкий. – Ты давай рассказывай, как это ты заполучил кольты и золото, а я тем временем глотну еще немного червяков.

Смуга посмотрел, размышляя, затем начал:

– Как ты знаешь, кампы позволяли мне передвигаться среди развалин. Времени мне хватало, так что мне удалось проникнуть в такие тайны древнего города, какие не известны и кампам.

– Ты имеешь в виду разные потайные переходы? – вставил Новицкий.

– Не только это, капитан!

Заинтересованный Новицкий прекратил охоту на личинок и воскликнул:

– Вот это да! Что ты там вынюхал?

– В укрытых подземельях я обнаружил гробницы инков и сокровищницу, в ней они спрятали все, что им удалось спасти от грабителей – испанцев.

Новицкий оцепенел, на лице его рисовалось громадное внутреннее напряжение. Наконец, приглушенным голосом он спросил:

– Ты говорил об этом нашим ребятам?

– Только Томеку, я показал ему гробницы и сокровищницу.

– И что он? Что он сказал?

– Сказал, что на этих сокровищах тяготеет кровь убитых инков. Он и сам не хотел взять из них ни малейшей крохи, и решил, что мы не скажем никому о моем открытии.

Новицкий так и просиял, растрогался:

– Дорогой мальчик! Ни минуты не сомневаюсь, что он мог только так поступить. Я-то хорошо его знаю.

– Сознаюсь, и я был не меньше тебя уверен, – произнес Смуга.

– Так какого черта ты показывал ему эти сокровища?

– Видишь ли, Томек признался, что ты велел продать подаренную тебе махарани яхту, чтобы раздобыть деньги и выручить меня. Я-то знал, что для тебя яхта значила, вот и…

– Братец, да как ты мог? – обиделся Новицкий. – Да я для тебя дал бы голову отрубить, а ты говоришь о какой-то яхте! И если ты потому дал мне горсть золота, а сам брать его там не хотел, и Томек тоже, так я сейчас выброшу его, и дело с концом!

Порывисто он вытащил из кармана узелок и стал его развязывать. Глаза Смуги подозрительно заблестели, голос предательски задрожал:

– Подожди минуточку! А теперь я тебя спрошу: как ты можешь думать, что я нарушил наше с Томеком решение?

– Так ведь ты взял золото! – воскликнул Новицкий.

– Ничего я не взял! – энергично возразил Смуга. – В том-то и дело, что не взял.

– Ничего не понимаю. Так откуда оно у тебя?

– Мне подарил его потомок инков.

– Кто, сто дохлых китов, тебе подарил?

– Спокойно, капитан, спокойно! – произнес Смуга. – Ни за что не догадаешься.

– Кто? – Новицкий потерял уже всякое терпение.

– Супруг твоей поклонницы, жрец Онари.

Новицкий в ошеломлении смотрел на друга и не скоро снова подал голос:

– Жрец? Невозможно поверить! Как это было?

Смуга рассказал, что произошло, когда он пошел к своему тайнику. Слушая его, Новицкий даже пару раз ущипнул себя, чтобы удостовериться, что это все не сон. Когда Смуга закончил, Новицкий сказал:

– Значит, даже тебя Онари поразил своим поведением. Я тогда заметил, что ты возвратился сам не свой. Да, он, этот дикарь, поразил нас обоих. Мало кто из белых людей отважился бы на такое. И никогда больше я не назову его дикарем. Так эта оставленная для нас лодка – тоже его рук дело?

– Никакого сомнения, – подтвердил Смуга. – Агуа действовала с согласия мужа. Они оба возвратили тебе долг благодарности. И как теперь ты относишься к этому золоту?

Новицкий пренебрежительно махнул рукой:

– Да плевать мне на него! Онари ведь тебе его отдал, ты и переживай. Я рад только тому, что сам заработал. Мой дорогой папаша часто говорил, что от денег у людей бывает худо в головах.

– Я поделился с тобой тайной, которую мы с Томеком, ради этих несчастных индейцев, решили никому не доверять. Теперь ее знают трое.

– А, твои слова влетели мне в одно ухо, а из другого вылетели. Уже ничего не помню, не беспокойся. Ну, давай все же немного поспим.

Они развесили гамаки между пальмами, что пониже, дорожные мешки положили себе под головы и, держа штуцеры под рукой, улеглись спать.

Простодушный Новицкий, сама беззаботность, уснул сразу, как закрыл глаза. Но то был не глубокий, приносящий забвение и отдохновение, сон, а скорее чуткая дремота, свойственная привыкшим к опасности людям. Вот и сейчас, после необыкновенного повествования Смуги приснились ему Агуа и ее загадочный муж. Пригожая индианка настаивала, чтобы Новицкий взял ее с собой, а Онари стоял рядом, бросая на них зловещие взгляды. Новицкий изворачивался, как мог, жалко ему было Агуа. Он уж вроде решился поддаться на ее просьбы, как вдруг неизвестно откуда взялся Томек и, подмигивая приятелю, нашептывал: «Бери ее с собой, Тадек! Женись на ней, она будет подсовывать тебе питательных червей. Ты ведь любишь хорошо поесть!» Жрец тем временем щелкнул пальцами и в его ладони появилась длинная, как солитер, личинка. Он держал ее за хвост, а на другом ее конце виднелась головка с лицом Агуа. Личинка выгибалась к Новицкому, шепча: «Съешь меня, съешь». Уже почти касалась его рта… Агуа вскрикнула и… Новицкий проснулся, открыл глаза.

Это верещали обезьяны на деревьях, они были возбуждены интересным зрелищем на земле, где птица на длинных ногах и с длинной шеей пыталась схватить змею. Пучок перьев, усевшийся почти у самого изогнутого клюва, воинственно топорщился. Птица не отрывала глаз от извивающейся змеи, бдительно следила за всеми ее движениями, подскакивала и отскакивала, обороняясь крыльями от укусов. Улучив, в конце концов, подходящий момент, кинулась, когтями пригвоздила змею к земле и клювом умело хватила ее пониже головы. Схватка тут же закончилась. Пташка пожирала змею к великому удовольствию обезьян – они так же, как и люди, единственные в животном мире чувствуют отвращение и панически боятся змей.

Новицкий бросил взгляд на Смугу. Тот тоже наблюдал за драмой. Когда все закончилось, Новицкий заметил:

– Толковая птица! Располосовала змею не хуже африканкой птицы-секретаря.

– Да, ты точно подметил. А они, может, и родня. Это кариама[27] из тропической Америки, вид почти вымирающий. Ты заметил, что пучок перьев у нее на голове спереди, а у птицы секретаря – сзади?

– Верно, а то я смотрю – что-то не так. Пора смываться отсюда, Янек.

– Сейчас двинемся, может, хочешь еще коро?

– Нет, хорошенького понемножку, – пробурчал Новицкий, – после этого индейского деликатеса такой чудной сон мне приснился… В путь! Вот только нарву еще этих якобы орехов.

VIII

НА РЕКЕ

Солнце склонялось на запад. Над рекой опять замелькали снежно-белые цапли, фламинго, разноцветные попугаи и мрачные черные стервятники. У берега беззаботно ныряли водяные курочки. Цикады завели свою монотонную предвечернюю песню.

Смуга с Новицким все чаще поглядывали на высокие, крутые берега, покрытые непроходимой чащей, высматривая себе место для ночлега. Но оба берега по-прежнему казались совершенно неприступными. Временами, правда, среди кручин выглядывали узкие полоски маленьких песчаных пляжей, но уж слишком они бросались в глаза, да к тому же именно на них, подобно высохшим деревьям, вылеживались крокодилы[28] с широко разверстыми пастями. Одни только стремительные птицы осмеливались временами проскользнуть между громадными тварями, на отмелях легче было схватить рыбу или краба.

– Ах, проглоти вас акула! – злился Новицкий. – Вот-вот ночь на дворе, а нигде нет места для стоянки.

– Нет у нас больше времени на поиски, – сказал Смуга. – Придется провести ночь на реке,

– В темноте разобьем лодку, как пить дать! – забеспокоился Новицкий.

– О том, чтобы плыть, нечего и думать! Переночуем в лодке у берега под защитой нависающих крон.

– Только бы крокодилы или анаконды не решили нами закусить, – заворчал Новицкий. – Наша лодка для них что скорлупка. Аж страх берет, как смотрю в их открытые пасти!

– Верно говоришь, капитан. Из-за крокодилов и анаконд индейцы никогда не ночуют в лодках. Но у нас нет выбора, будем дежурить по очереди. Пока еще светло, подойди поближе к левому берегу.

– Давай вон туда, там вроде поменьше отмелей с этими тварями.

Откладывать ночлег дальше было никак нельзя. Солнце посылало на джунгли розовые лучи. В любую минуту могла настать ночь, и Новицкий короткими, сильными ударами весла направил лодку к берегу. Вскоре они вплыли под склоненные над рекой кроны деревьев. Из объял полумрак. Развесистые кроны склонялись иногда так низко, что им приходилось чуть ли не ложиться на дно лодки, проходя под ними. Душный воздух был пропитан гнилостной вонью.

Прибрежные течения не были такими быстрыми.

Смуга отложил весло и высматривал место для ночной стоянки, но вдруг резко снова схватился за весло и вместе с Новицким живо толкнул лодку вперед.

– К чертям собачьим, чем это так завоняло? – рявкнул Новицкий, с отвращением отворачиваясь от берега.

– Где-то здесь валяется крокодилья падаль, – неохотно объяснил Смуга.

– Да ведь воняет-то мускусом! – возразил Новицкий.

– Ну вот потому и говорю, что то гниет крокодил, – подтвердил Смуга, – у этой твари железы выделяют сильный мускусный запах.

– Черт, а я об этом забыл. Тошно мне от этой вони, глотнуть бы сейчас ямайского рома. Хоть бы Томек не забыл о нем.

Вскоре они остановились под склоненным над водой раскидистым деревом.

– Приставай, капитан!

Новицкий привязал нос и корму лодки канатами к кронам деревьев, тщательно проверил, быстро ли развяжутся затянутые им узлы, если вдруг потребуется тут же отплыть, наконец удовлетворенный, уселся в лодке. Положил штуцер справа от себя, приготовил кольт, внимательно огляделся кругом. Только лишь уверившись, что в памяти его четко отложилась топография окрестностей, Новицкий приступил к вяленой рыбе, скупо выложенной перед ним рукой Смуги.

Птицы исчезли. Небо на закате становилось все темней. Все голоса в джунглях умолкли, наступила предвечерняя тишина. И вскоре, как будто кто-то выключил солнце, настала субтропическая ночь.

Смуга и Новицкий, до предела вымотанные ночным походом по тропическому лесу и дневной борьбой с быстрым течением полноводной реки, неподвижно и молча сидели в лодке. Новицкий, борясь с подступающей сонливостью, раздвинул свисающие над ним ветви раскидистого дерева, устремил взгляд в усеянное звездами небо. На бледном серебристом фоне, подобно длинной ленте, вился Млечный Путь, а на его краю горело самое известное созвездие южного неба – Южный Крест. Из-за черной кромки леса как раз выплывала луна. В ее серебристом свете все выглядело иначе, чем днем, сказочным, таинственным. Джунгли, умолкшие под полуденным зноем, начинали ночную жизнь. Из дебрей доносились шелесты, ворчание, свист, жалобные стоны, тревожные вскрики и трепетание крыльев. У берега отзывались большие лягушки[29], голос их напоминал посвистывание.

Заглядевшийся в небо Новицкий вздрогнул и тут же забыл о звездах, сон как рукой сняло. Высоко над ним прозвучало продолжительное насмешливое хихиканье какой-то ночной птицы. Одновременно рядом, на берегу, раздалось какое-то всполошенное кудахтанье, ворчание, а все заглушил мощный рык, как бы сплетавшийся из самых разных ужасных голосов. Зашелестела прибрежная чаща, затем послышался плеск воды, как будто кто-то тяжелый неуклюже плюхнулся в воду.

– Это кайманы дерутся из-за добычи, – прошептал Смуга. – Наверно, поедают ту смердящую падаль.

– Их там целая стая, слыхать и старых, и молодых[30], – тоже шепотом отозвался Новицкий.

– Посидим тихо, чтобы они нас не обнаружили.

Они умолкли и напряженно прислушивались. Вообще-то крокодилы довольно трусливы, и только в определенных обстоятельствах становятся опасными для людей. Положение могло бы крайне осложниться, если бы они перевернули или разбили лодку. По не слишком толстым ветвям нельзя было забраться на дерево, непроходимая чаща на берегу гремела загадочными голосами. Потеря лодки означала бы полный крах побега. Даже такие решившиеся на все смельчаки не смогли бы пешком продраться по джунглям на условленную встречу у боливийской границы.

Друзья прекрасно сознавали, в каком опасном положении они находятся, потому бодрствовали, вслушиваясь в лесные звуки. Становилось заметно холоднее, за дневным зноем следовала холодная ночь. Пока ничего необычного не происходило, лишь тучи зудящих комаров окружали лодку и безжалостно кусали неподвижно сидящих в ней Смугу и Новицкого. Вдруг нечто шершавое мощно толкнуло лодку, которая сильно накренилась на правый борт. Новицкий со Смугой моментально отклонились к другому борту, чтобы уравновесить наклон. Один за другим о лодку ударялись костяные панцири крокодилов, подталкивая и раскачивая ее. Было во всем этом что-то жуткое – прожорливые бестии проплывали совершенно бесшумно, о том, что они здесь, свидетельствовали лишь опасные толчки лодки да глухое шуршание трущихся о борт чудовищных, бронированных тел. Наконец крокодилы оставили лодку в покое.

Было холодно, однако Новицкий вытер пот со лба, глубоко вдохнул воздух. Но едва он глянул на реку, увидел поблизости поблескивающие тусклым огнем глаза крокодилов. Хитрые твари, оказывается, никуда не ушли.

– Ян, видишь? – прошептал он.

– Вижу! – тоже шепотом ответил Смуга. – Они от добычи так легко не откажутся. Только бы не пытались проплыть под лодкой.

– Перевернут ее, и нам конец! – проговорил Новицкий. – Будем сидеть тихо, может они нас оставят. Поспи, Янек, а я покараулю.

– Ладно, я тебя скоро сменю.

Новицкий не сводил глаз с воды. Время от времени еще вспыхивали тусклые огоньки, но крокодилы уже не подплывали слишком близко. Короткая субтропическая ночь тянулась для Новицкого бесконечно, но согнувшегося в три погибели Смугу он не будил. Все-таки тому этот побег дался еще тяжелей. Что-то теперь поделывает Томек. Новицкий не сомневался, что его любимец непременно поспешит им на помощь. На такого друга можно положиться! Ему припомнились разные совместные приключения. Одновременно Новицкий, не переставая, наблюдал за прибрежной чащей. В ней горели сотни фосфоресцирующих разноцветных огоньков. Были то американские светлячки[31].

Они напомнили Новицкому время, когда они вместе с Томеком искали пропавшего Смугу. Тогда Томек по вечерам составлял карту исследованных окрестностей, а Салли и Нэнси ловили для него светлячков и сажали их в банку. Пять-шесть пойманных жучков давали столько света какого-то металлического оттенка, что и после наступления темноты Томек имел возможность работать над картой.

Новицкий похвалил тогда Томека за изобретательность, но тот в ответ объяснил, что использовать светлячков надумал вовсе не он. Один исследователь Южной Америки рассказывал ему, что некоторые индейцы ловили этих насекомых и пользовались ими как фонарем, а индианки при их свете вечерами шили, а также украшали себя, накидывая на головы сеточки со светляками.

Мерзкие крики и наводящий ужас вой оторвал Новицкого от приятных размышлений. Смуга тоже разом проснулся и с упреком в голосе спросил:

– Почему ты позволил мне так долго спать? Я ведь должен был тебя сменить.

– Как тут заснешь, когда те твари рядом прячутся, – объяснил Новицкий, – только никогда еще это страшное вытье не доставляло мне такую радость, как сейчас. Этот обезьяний будильник означает рассвет.

– Верно, капитан. Не очень-то приятная ночка нам досталась, – согласился Смуга.

Обрадованные, они смотрели на восток, где темное небо наливалось красным. В прибрежных зарослях раздавался щебет птиц, а к раздирающим голосам ревунов присоединились крики попугаев и монотонное пение цикад.

– Отвязывай лодку, капитан, и в путь! – велел Смуга.

– Да, пора, пора!

Через минуту они уже плыли посередине реки, еще покрытой легким туманом. Вскоре на серо-зеленом фоне неба появились над водой «каркающие» цапли и крикливые попугаи. Проведшие всю ночь в одуряющих прибрежных испарениях, Смуга с Новицким теперь имели возможность вздохнуть полной грудью. Их окружали не поддающиеся точному определению, но весьма приятные ароматы, присущие утру в субтропиках. Туман быстро рассеивался, солнце все выше подымалось над лесом. На кое-где виднеющихся пляжах грелись крокодилы и гигантские черепахи, серебрились цапли, фламинго тяжело подымались к воздух. У берегов забавлялись водные курочки и дикие утки.

Новицкий энергично орудовал веслом. Управляя лодкой, он частенько поглядывал назад, нет ли погони, его немало мучал голод, поэтому он с вожделением поглядывал на черепах, разлегшихся на песке. Они напоминали ему о его любимой яичнице.

– Янек! – не выдержал он наконец, – может, остановимся, поищем черепашьих яиц?

– Ты читаешь мои мысли, капитан, – поддержал его Смуга. – Только рано нам еще останавливаться. Если кампы за нами гонятся, то наверняка уже наступают нам на пятки. Противостоять им будет нелегко, у них карабины. Я же сам учил их ими пользоваться, и они оказались понятливыми учениками.

– Ну, дорого бы им пришлось заплатить за наши жизни. У нас есть двести патронов.

– Если бы хоть один кампа погиб от нашей руки, они бы гнались за нами, пока не отомстили.

– Это уж само собой, – согласился Новицкий. – А я тебе вот что скажу – не хочу я, чтобы дошло до драки. Кампы ведь нам ничего плохого не сделали, они такие, какими их природа сделала, что с них возьмешь.

– Некоторые тебе даже очень нравились, – произнес Смуга, поглядывая на опечаленного друга.

– Чистая правда! К дохлым акулам! Мы между молотом и наковальней… Перед нами Тасулинчи, а за нами его дружки. А, может, погоня отправилась той дорогой, которой бежал Томек?

– Скорее всего, ищут нас одновременно в разных направлениях, – заметил Смуга.

– Да, придется с этим считаться, – вздохнул Новицкий. – Как думаешь, Янек, далеко еще до Укаяли?

– Из слов Агуа следует, что из убежища кампов можно добраться до Укаяли за три дня. Один день уже прошел, сегодня второй день, так что завтра-послезавтра мы должны там быть и переправиться на правый берег.

– Ну, так быстрее за весла! – выкрикнул Новицкий.

Они гребли, не переводя дыхания, не обращая внимания на грызущий их голод. Не остановились и тогда, когда солнце стояло в зените, лишь поплыли немного поближе к берегу, с которого свисали раскидистые кроны деревьев, защищавшие от палящих лучей солнца. Пролившийся после полудня кратковременный дождь им не помешал, только Новицкий все озабоченнее поглядывал на небо. Наконец, уже крайне обеспокоенный, он позвал:

– Янек, остановимся на минуточку!

– В чем дело, капитан? – повернулся к другу Смуга.

– До сих пор солнце до полудня было перед нами, а после полудня оставалось за спиной, что означало, что мы плывем на восток. А сегодня солнце передвинулось на левый борт, то есть мы свернули на юг и отклонились от прямого пути на Укаяли.

– Я тоже заметил, что течение реки меняет направление. Надо глянуть на карту.

Смуга достал из мешка оставленную Томеком карту, сверился с компасом, подумал и высказал, наконец, свое суждение:

– Местность, где мы сейчас находимся, на карте представляет собой белое пятно. Нашей реки на ней нет. Мы можем сделать какие-то выводы лишь благодаря дополнениям, какие внес Томек, и его заметкам на полях. Скорее всего, мы находимся на одном из неизвестных до сих пор притоков реки Тамбо. Гран-Пахональ расположена на северо-востоке. Надо признать, Томек – великолепный картограф!

– Дорогой мальчик! Когда мы тебя искали, он один не дал нашему проводнику обвести нас вокруг пальца, тот нарочно нас все время запутывал, чтобы мы потеряли ориентацию, – сказал Новицкий. – Все вечера напролет гнул спину над картой, вносил в нее всякие свои дополнения. Говоришь, мы на притоке Тамбо! А это хорошо или плохо? Ничего не слышал о такой реке.

– Укаяли образуется слиянием Урубамбы и Апуримака. Апуримак на разных своих отрезках имеет разные названия. Его срединная часть – это собственно Апуримак, дальше река называется Переной, а еще дальше, уже как Тамбо, сливается с Урубамбой и вместе они образуют Укаяли. Вот, посмотри на карте.

– Да, здесь все ясно, – признался Новицкий. – Ты только не ответил, хорошо это для нас или плохо?

– Пока трудно определить. Земля кампов расположена в треугольнике между реками Пачитея, Укаяли, Тамбо и Перена. По берегам Тамбо живет много свободных кампов.

– Из огня да в полымя, – обеспокоился Новицкий, – хорошенький путь для побега подсунули нам Агуа и ее муженек.

Смуга задумался, затем изрек:

– Ты понимаешь, для нас все пути одинаково опасны.

– Я знаю, но для чего Онари, вроде бы к нам расположенный, посоветовал бежать по реке, если она приведет нас прямо к кампам, от которых мы бежим?

– А по-моему, это доказывает, что хитрый жрец умеет логически мыслить. Он поступил весьма разумно, предлагая нам именно этот путь.

– Говори яснее, Ян, я ничего не понимаю!

– Ну, вот слушай. Что делает человек, спасающийся от львов? Прежде всего старается обогнуть их логовище. Согласен?

– Ясно, как день, – подтвердил Новицкий.

– Кампы для нас те же львы. Где они будут нас искать?

– Погоди, погоди, у меня что-то начинает в голове проясняться, – воскликнул Новицкий. – Кампы думают, что мы не знаем о предстоящем восстании. В их представлении, мы были бы идиотами, двигаясь в направлении реки Тамбо к их селениям. Поэтому можно предположить, что погоня пойдет сначала на запад, по пути Томека, кампы ее уже знают. Мы же, отклоняясь на юг, выигрываем во времени. Агуа ведь предупреждала, что когда мы окажемся на Тамбо, тамошние кампа вступят уже на тропу войны далеко на Укаяли, и это облегчит нам продвижение по Тамбо.

– Наверное, именно так Онари и рассчитал, – согласился Смуга. – И какое теперь твое мнение о жреце?

– Что там говорить, головастый парень! Он прав, говорят ведь, всего темнее под фонарем.

– Нам надо как можно скорей очутиться на Тамбо. Вот там мы и спрячемся, сориентируемся, а сейчас съедим остатки вяленой рыбы и в путь!

Ближе к вечеру течение привело их в обширную равнину. Вдали справа за темной линией леса вздымались горы. Новицкому не хотелось на них и смотреть, зато с вожделением поглядывал он на левый берег, там на водопоях часто появлялись агути, поблескивавшие блестящей меховой шубкой. Несколько раз заметил капитан водосвинок, они споро переплывали реку. Эти картины давали надежду, что можно будет поохотиться и хоть немного набить желудок. Так что все чаще он поглядывал на левый берег. Они как раз огибали песчаный островок, на нем отдыхали крокодилы. Прямо напротив него на левом берегу находилась небольшая поляна. Растущие на ней особые кустики создавали впечатление, что не так давно кто-то уничтожил здесь все заросли. Новицкий спокойно окинул поляну взглядом и внезапно вздрогнул, как будто что-то вдруг припомнив. Взволнованным голосом он воскликнул:

– Ян, я знаю эти места! Мы были здесь с Томеком. Вот на этой полянке мы останавливались, когда нас бросили носильщики из племени пира. Это мы убрали все кусты, чтобы отогнать змей, теперь здесь молодая поросль.

– Ты уверен? – спросил Смуга, взволнованный не меньше друга.

– Уверен? – обиделся Новицкий. – Даю моряцкое слово! Как только мы появились в этой долине, у меня что-то такое мелькнуло. Сначала я обратил внимание на одинокое громадное дерево на берегу, а рядом с ним тропинка на водопой и еще капибары. А потом большие кусты терновника, и вот сейчас эта поляна! Одновременно и то, и что-то не то. И вдруг я понял, что именно не то. Река! Мы с Томеком были здесь в сухое время года. Тогда это был просто широкий ручей, но сейчас, в конце сезона дождей, ручей превратился в большую, стремительную реку. Это-то меня и сбило.

– Слушай, Тадек, Томек мне говорил, что вскоре после ухода пиров вы обнаружили шалаш, а в нем моего умирающего проводника. Значит, если память тебя не подводит, шалаш где-то здесь.

– Разумеется! Шалаш или остатки от него. Верь мне, Янек. Я хорошо запомнил вон то развилистое дерево, на нем как раз Томека подстерегала анаконда, парень уцелел только благодаря Динго! И потом этот дьявольский терновник, Томек в него упал, я еле его вытащил. И тут же на нас напали осы. Как можно такое забыть?

– Приставай к берегу, капитан! – решил Смуга. – Попробуем поискать шалаш. Если это нам удастся, найдем по карте, где мы находимся, тогда дальше будет легче.

Вскоре они оказались на берегу, укрыли лодку в зарослях, старательно уничтожили все следы своего пребывания.

– Забирай вещи! – велел Смуга. – И теперь попробуй найти дорогу к шалашу.

– Я пойду первый, но ты, Янек, будь начеку! Здесь полно ядовитых змей. Сурукуку[32] чуть не укусила Мару, к счастью, она успела заслониться щитом Габоку. Встречаются и жарараки[33].

Они шли уже около часа, когда, наконец, Новицкий остановился.

– Посмотри, Ян, вон на то высокое, раскидистое дерево на самом берегу реки. Разве его забудешь?

– Действительно, главный ствол расщепился как-то необычно, просто бросается в глаза, – согласился Смуга. – Вот здесь анаконда и напала на Томека?

– Совершенно верно, никакой ошибки! Теперь повернем в лес.

Новицкий внимательно оглядел окрестности, сделал еще несколько шагов и решительно нырнул в джунгли. С немалым трудом они продрались через заросли невысоких пальм. Вскоре чаща поредела, и просиявший Новицкий остановился:

– Янек, смотри! – прошептал он.

На лесной полянке стояло дерево с зонтичной кроной и перистыми листьями. Кора и плоды были покрыты большими колючками. В тени дерева притаился низкий шалаш, он был сделан из согнутых и скрепленных лианами верхушек невысоких гибких пальм.

– А ведь память тебя не подвела, капитан! – негромко прошептал Смуга. – Подойдем поближе.

Покрытие шалаша во многих местах уже порвалось, но низкий вход все еще закрывали толстые ветви терновника.

– А, теперь понимаю, почему мы так долго ждали тогда Габоку, когда он оставался один и разговаривал с умирающим проводником, – сказал Новицкий. – Это он заслонил вход терновником, чтобы в шалаш не проникли хищники.

– Все равно, небось, от бедняги мало что осталось, – заметил Смуга.

– Надо будет его похоронить.

– Похоронить человека – долг христианина, – согласился Новицкий. – Толковый был индеец, настрадался, жаль мне его, хоть он и сознательно завел нас в ловушку.

– Нет, нет, все было не так! – запротестовал Смуга. – Этот кампа знал о засаде и не предупредил нас, зато он честно выполнил то, чего я от него хотел. Это он вывел меня на убийцу Джона Никсона. И сам заплатил за это жизнью, зная, что мне не грозит смерть. Он считал, что служит своему народу. И, кроме того, благодаря ему вы сумели добраться до меня целыми и невредимыми.

– Ладно, не буду спорить. И если мы должны его похоронить, так шалаш уже не нужен, – говоря это, Новицкий начал срывать потрепанное временем покрытие.

Вскоре они в молчании смотрели на обнаженный человеческий скелет, лежащий на полуистлевшем лежбище из веток. Между ребер с левой стороны грудной клетки торчала рукоять ножа.

Новицкий первым прервал молчание:

– Мы тогда уже догадались, что Габоку прекратил страдания несчастного. Салли и Натка даже избегали Габоку, он, видимо, вызывал у них отвращение, а, может, и страх. Даже Томек хмурился, но я ему объяснил, что не стоит вмешиваться в дела воинов, воспитанных совсем иначе, чем мы.

– Ты был, наверно, прав, Тадек! – сказал Смуга. – Здесь не редкость, когда приканчивают одиноких и больных стариков, о которых некому заботиться. В таких случаях индейцы плачут, жалеют, но… убивают.

– Умирающий кампа, наверно, сам просил Габоку, чтобы тот оказал ему эту последнюю услугу, – добавил Новицкий. – В этом не было ни злости, ни ненависти. И хоть Габоку прикрыл терновником вход в шалаш, все равно одни кости остались. Видно, муравьи похозяйничали.

– Так оно и было, – согласился Смуга, – иначе не оставил бы он при мертвом его ружья и моего карабина, да еще с патронами.

– Тот кампа был мужественным человеком и воином, гак что положим оружие, за исключением ножа, вместе с ним в могилу. Пусть служит ему в индейской стране вечной охоты, – заключил Новицкий.

IX

НА РАСПУТЬЕ

Смуга с Новицким присели на бревне у свежей могилы, измученные срезанием веток терновника, те были им нужны, чтобы получше прикрыть могилу. Где-то поблизости послышался трепет крыльев, раздался треск, свист. Новицкий сразу насторожился, вопросительно посмотрел на друга.

– Это туканы прилетели на место жировки, очевидно, здесь недалеко растут дикие плодовые деревья, – объяснил Смуга. – Туканы оживляются как раз перед заходом солнца.

– Янек, скоро уже ночь, никуда мы сегодня не поплывем, – отозвался Новицкий. – Никто с реки нас здесь не найдет. Переночуем, а ты возьми духовое ружье, подстрели какую-нибудь птичку. На голодный желудок нам далеко не уйти. Мы сегодня плыли гораздо медленнее.

– Я тоже это заметил, ладно, останемся. Ты возьми котелок и сбегай на реку за водой, а я пойду на охоту. Подкрасться надо в одиночку, туканы очень пугливы.

– Иду, иду, заодно посмотрю, как там на реке, – с охотой отозвался Новицкий, обрадованный перспективой сытного ужина. Он достал из мешка котелок, взял штуцер и исчез в зарослях.

Смуга тоже не тратил времени даром. Штуцер и мешки он спрятал рядом с могилой. Вооружившись покуной, колчаном с отравленными стрелами и выдолбленной тыквой с хлопком, он направился в лесную чащу. Он крался под прикрытием зарослей, поглядывая на верхушки деревьев, поскольку туканы, любители диких плодов, в основном проживали в верхних этажах леса. Этих птиц можно было встретить в первобытных джунглях от Центральной Америки до Парагвая. Жили они малыми стаями, гнездились в дуплах деревьев, но созревание некоторых плодов в разное время года заставляло их часто передвигаться, и тогда они сбивались в большие стаи.

Смуга, идя на их характерные голоса, вскоре заметил чтиц на раскидистом дереве, усыпанном сочными плодами, и притаился в зарослях…

Туканы пока не заметили грозящей им опасности, они отдыхали на кронах деревьев, время от времени перекрикивались. Когда они кричали, у них был весьма потешный вид. Они отклоняли головку назад, поднимая громадный клюв перпендикулярно, одновременно крутясь в разные стороны, и пушили свои перья, как при токованьи. После треска и свистов следовал клекот, похожий на аистиный. Некоторые туканы уже приступили к трапезе, большими скачками передвигаясь вдоль ветки, изредка помогая себе крыльями.

Смуга открыл колчан. В лежащую на дне подушечку острым концом, пропитанным кураре[34], были воткнуты миниатюрные стрелы, не больше спички, сделанные из твердой древесины. Смуга осторожно всунул стрелу в тот конец покуны, что был предназначен для приложения к губам, заделал щель кусочками хлопка и огляделся вокруг.

На ближайшем дереве, сидя высоко на ветке, жировал крупный тукан. Длинным кривым клювом он бил по плоду.

Смуга прижал покуну к тубам, нацелил ее прямо в грудь птицы, глубоко вдохнул и сильно дунул. Отравленная стрела попала в тукана и он коротко взмахнул крыльями, как-то сжался и стал падать, беспорядочно ударяясь о нижние ветки. Только когда уже третий тукан упал на землю, остальные птицы с криком поднялись в воздух.

Смуга легко отыскал добычу и вернулся к могиле. Там он набрал веток потолще для костра, начал свежевать птиц. Когда Новицкий вернулся с котелком воды, Смуга как раз закончил их потрошить.

– Эге, я вижу, удачная была охота, – обрадовался Новицкий. – Ну, теперь немного отдохни, Ян, а я займусь готовкой.

– Что слыхать у реки? – поинтересовался Смуга.

– Наших преследователей ни слуху, ни духу, – ответил Новицкий. – Какие красивые перья у этих птичек! Ничего удивительного что индейцы в них наряжаются.

– Да, еще во время первых конкистадоров индейцы умели создавать из кожи и перьев тукана великолепные плащи и головные уборы. Я их видел в сокровищнице инков, помнишь, я тебе рассказывал.

– Диву даешься, что еще столько птиц здесь живет, раз индейцы так давно на них охотятся, – поразился Новицкий.

– В этом большая заслуга самих индейцев, они не уничтожают фауну бессмысленно.

– Так откуда, в таком случае, они набирают так много красивых перьев? – добивался Новицкий.

– Они используют слабоотравленные стрелы, те только ненадолго парализуют птицу, не причиняя ей большого вреда. Вырывают перья, а птицу отпускают и она вскоре обрастает новыми.

– Верно, как раз мне припомнилось! Когда мы были с Томеком в Аризоне, встретили там индейца, выращивающего орлов, их великолепные перья заменяют воинам ордена. Он, похоже, только вырывал у птиц перья.

– Если говорить о разумном использовании фауны и флоры, то, по сравнению с индейцами, белые люди ведут себя как безголовые варвары.

– Святая правда! Только мы все говорим, говорим, а уже ночь на дворе. Ты говорил, Ян, что у тебя есть деревяшки для разведения огня, дай мне. Надо экономить спички, их немного осталось.

Новицкий очистил от растений участок земли, ножом выкопал плоское углубление. Выбрал три толстых сука, сложил их наподобие звезды таким образом, что они сходились друг с другом в одном месте. Затем подложил под них сухой хворост. Он стал с такой энергией тереть друг о друга два мягких бруска, что хворост вскоре задымил, засверкали искорки. Новицкий с силой дул, пока не начали гореть сходящиеся концы трех поленьев. Вслед за этим по двум сторонам костра он воткнул в землю две ветки с раздвоенными верхними концами, положил на них третью ветку с навешанным на нее котелком с водой. Разделал туканов, уложил их в котелок, всыпал немного соли.

– Ну, капитан, ты молодец, – похвалил его Смуга. – Вижу, ты опытный бродяга. Все сделал не хуже индейца.

– Да, как воробей, клевал везде по зернышку, человек я любопытный, вот и научился разным практичным вещам, – отозвался довольный похвалой Новицкий. – Съедим птицу вареной, а то запах жареного мяса слишком далеко разносится.

– Я уж хотел это предложить, но, зная твою предусмотрительность, положился на тебя. Ты готовь еду, а я развешу гамаки. – Новицкий присел перед костром на корточки, ворошил поленья.

Смуга чувствовал, что он устал сильнее, чем Новицкий, и улегся в гамак, смотря из него на друга. Погруженные в размышления, они даже не заметили, как зашло солнце. Сверкающие на небе звезды и серебристые лучи восходящей луны давали достаточно света, отгоняли тьму ночи.

Прошло немало времени, прежде чем Смуга заговорил:

– Я вот думаю, капитан, что нам дальше делать? Независимо от того, в каком направлении устремились кампы в погоню, ясно, что главные их силы идут на сборный пункт, для встречи с Тасулинчи. И думаю, все воины сойдутся где-то на реке Тамбо, там, где так много селений свободных кампов.

– Вполне возможно, – отозвался Новицкий. – А раз так, наши кампы топают той же дорогой, что и мы. Предчувствие мне говорит, что они уже близехонько, прямо за нашими спинами. А мы плывем все медленней.

– Именно это меня и беспокоит, – признался Смуга.

– Если и дальше так поплывем, кампы нас догонят.

– Ну, тогда нам каюк! Никак нельзя этого допустить.

– Над этим я и ломаю голову. На веслах нас только двое, а долгое отсутствие закалки уменьшило мою выносливость.

– Ничего удивительного. Давай подумаем… Видно, сегодня такой уж день, что во время разговоров что-то вспоминаю… Вот и сейчас. Давным-давно, когда я еще был подростком, в варшавском «Слове» печатали отличный роман Сенкевича. Веришь ли, каждый божий день я топал за газетой. Вечерами мы садились со стариками вокруг стола и я читал вслух продолжение «Потопа».

– Что-то я не знаю такого романа, – вставил Смуга. – Очевидно, меня в Польше тогда не было.

– Жалко, Ян, что ты не читал. Сенкевич – большой талант! Он здесь описывает нашествие шведов на Польшу. Есть там один герой, легкомысленный, забияка, зовут Кмичич, так вот он прославился набегами на вражьи войска. Шведы и поляки-предатели все время за ним охотились, устраивали засады, а он выворачивался у них из рук и опять нападал. Они не могли его схватить, потому что никогда не знали, где он находится. То он наступает неприятелю на пятки, то где-нибудь заляжет, а то опять вдруг явится, как черт из табакерки, и опять неожиданно ударит.

– Хороший, должно быть роман, раз так тебе понравился.

– Понравился? Братец, да люди прямо с ума сходили!

– Хорошо, я постараюсь его когда-нибудь прочитать. Но почему ты о нем сейчас вспомнил?

– Я вижу, ты меня слушаешь только краем уха, – снова обиделся Новицкий. – Вовсе я не собирался рассказывать тебе о романе. Мне хотелось только обратить твое внимание на военную тактику Кмичича.

– Не сердись, капитан! Я что-то немного рассеян, столько мыслей крутится в голове, – примирительно заговорил Смуга. – Но подожди… Ты говоришь о тактике этого твоего…

– Кмичича! – подсказал Новицкий.

– Именно! Сейчас, сейчас… начинаю понимать. Ты предлагаешь притаиться здесь, наблюдать за рекой и, если на ней появятся кампы. пропустить их, а потом идти следом за ними. Верно я тебя понял?

– Совершенно верно, – подтвердил Новицкий. – Двое суток побега без отдыха и еды уже сильно на нас сказались. Здесь у нас тихий, безлюдный уголок. Смотри, даже кампы, разыскивая твоего беднягу проводника, не нашли шалаша. Спешить, Янек, надо только при ловле блох, а не тогда, когда речь идет о твоей собственной голове. И если б только о наших двух головушках. А если мы пропадем, что станется с Томеком и остальными?

Смуга внимательно выслушал друга, а, когда тот кончил, сказал:

– Снова ты меня сегодня удивил, капитан. Твой план стоит обдумать самым серьезным образом.

– Ну так и обдумывай, до рассвета еще далеко. А теперь давай-ка поедим. Этот якобы бульончик уже остыл, будем пить из банки, которую я забрал из тайника Онари. Мясо придется рвать руками, что ж, в давние времена так ели даже короли.

Смуга спустился из гамака, присел на корточки рядом с другом. Они ели молча. За два дня это была их первая горячая пища. Когда котелок опустел, Смуга достал из мешка табак и сказал:

– После такого великолепного обеда не грех рискнуть и зажечь трубку. Дай бог, запах табака никого не привлечет.

– Хорошо придумано! – обрадовался Новицкий. – Тоска по трубочке томила меня не меньше, чем голод. Набивай трубку, а я запалю огниво от костра.

Новицкий немного раздвинул три горящих полена, чтобы они лишь тлели и чтобы назавтра не разжигать костра заново.

Оба неторопливо попыхивали трубками.

– Нет ничего лучше после обеда, как глоток ямайского рома и трубка, – вздохнул Новицкий. – Вообще-то не могу сказать, что сыт, но и не могу пожаловаться, что ничего не ел.

– Завтра я постараюсь подстрелить кого-нибудь побольше тукана, – успокоил его Смуга. – Я обдумал твое предложение. Подождем кампов здесь. Если мы раскинули верно, завтра, в крайнем случае послезавтра они должны нас миновать. Твой план стоящий, и я колебался только потому, что если бы мы опередили кампов, то могли бы предупредить белых людей с Укаяли. Но я переоценил свои силы. Слишком долго я торчал в этом каменном мешке без движения.

– Не переживай понапрасну. Помнишь, что сказала Агуа, когда ты ей доказывал, что, помогая нам, она предает своих?

– Как не помнить! Ты прав, конечно. Онари ни за что бы нам не помог, если бы это могло помешать восстанию. Кто его знает, может кампы уже начали резню на Укаяли.

– Белые, может, и не ангелы, но этот Тасулинчи устроит им настоящий ад, – сказал Новицкий. – Больше всего мне жаль женщин и детишек. Только что поделаешь! Мы бессильны. Ты можешь спать, а я еще выкурю трубочку. Я тебя разбужу, как луна спрячется за лесом.

– Хорошо, капитан! Ты настоящий друг. А я через день-два войду в норму.

Новицкий раскурил трубку, уселся на ствол поваленного дерева, рядом с собой поставил штуцер. Из лесной чащи доносились шелесты, треск, какие-то незнакомые звуки, временами раздавался крик хищной птицы, чей-то тревожный голос. Новицкий вслушивался в отзвуки ночной жизни зверей и одновременно думал о Томеке и его бойкой женушке. Он был почти уверен, что Томеку удалось вывести друзей из гор. Новицкий верил в его безошибочное чутье путешественника, это чутье нередко выручало их в трудных положениях во время прежних экспедиций. Больше всего Новицкого волновало сейчас дело с продажей яхты. Сумел ли Вильмовский за такое короткое время найти покупателя и переслать деньги, которые так нужны для организации новой экспедиции? Если с яхтой не выгорело, оставался еще в запасе Никсон, но захочет ли он и сможет ли и дальше давать деньги на такое ненадежное дело?

Впервые в жизни Новицкий беспокоился о деньгах, раньше он всегда лишь посмеивался над людьми, ставившими себе добывание богатства целью жизни. Он-то всегда довольствовался тем, что зарабатывал тяжким трудом, а то, что ему удавалось скопить, всегда высылал своим «старикам» в Варшаву.

В задумчивости Новицкий машинально всунул руку в карман и наткнулся на узелок с чем-то твердым. То было золото, что ему дал Смуга. Вот оно, его собственное золото, а у Смуги его еще больше. Если бы они смогли отдать его Томеку, не о чем было бы беспокоиться. А здесь, в лесной глуши, никакой ценности оно не представляло. Индейская покуна, с которой можно бесшумно охотиться, и та была большим сокровищем.

Внезапно зашелестело неподалеку, как будто кто-то ломился в зарослях. Новицкий схватился за штуцер, вскочил, готовый стрелять. Из чащи выглянули большие серо-коричневые животные. Их светлые бока, увенчанные пятачком морды, издаваемые ими звуки, похожие на глухое посвистывание – все это успокоило Новицкого. То были американские тапиры, они жили в густых лесах, местные звали их «анта». Вели они сугубо ночной образ жизни и, верно, направлялись на кормежку или к какому-нибудь болотцу, чтобы как следует вываляться в грязи.

Новицкий с сожалением опустил штуцер. Мясо у тапиров было очень вкусным, но стрелять было нельзя. Чуткие животные быстро завернули в глубь леса.

– Опять ты меня не будишь, капитан! – раздался голос Смуги.

– Да, я задумался, не заметил, как и время пролетело, – оправдывался Новицкий. – Это тапиры тебя разбудили. Я уж размечтался о печенке, да, к счастью, вовремя остановился. Что-то я замерз, холодно и сыро ночью.

– А ты залезай в гамак да закройся двумя одеялами, вот и согреешься. Теперь я посторожу. Да ты не переживай так, как-нибудь справимся.

Новицкий улегся в гамаке, прикрылся кожаными одеялами, закрыл глаза и тут же заснул. Смуга присел поближе к костру, согрел руки, потом вставил в покуну отравленную стрелу, поскольку собирался с рассветом поохотиться, рассвет – самое время, когда ночные животные возвращаются в свои логова, а дневные – отправляются на кормежку.

Едва зазвучали первые птичьи трели, Смуга, вооруженный штуцером и покуной, зашел в лес. Между деревьями у реки висел легкий туман. Смуга отыскал тропу к водопою, осторожно отступил в кусты и притаился с покуной. Он замер в полной неподвижности – мимо него пробежало небольшое стадо тапиров, они возвращались с речного купания. Тяжелый тапир был слишком велик даже для двоих оголодавших беглецов. Потом в его поле зрения попала стайка капибар. Одни щипали траву, другие объедали кору с молодых деревьев. Смуга все не шевелился. Среди капибар не было молодняка, а старых животных этого вида едят только индейцы и негры.

Настало раннее утро, когда Смуга, наконец, увидел самого распространенного в бассейне Амазонки и восточном Перу зверька, агути. Размерами и строением тела он напоминал зайца или небольших копытных животных. На фоне светлой зелени ярко выделялся его блестящий, золотисто-оранжевый мех. Агути присел на задних лапах перед густыми кустами и стал осторожненько пролезать среди ветвей. Очевидно, он пробовал добраться до птичьего гнезда, в котором находились яйца либо птенцы, потому что в кустах поднялся встревоженный птичий крик, раздался шум крыльев.

Смуга молниеносно оказался на тропе. Вообще агути – весьма чуткое животное, но тут он был слишком поглощен близостью любимого лакомства, чтобы вовремя почуять опасность. Поэтому он заметил Смугу лишь тогда, когда тот уже был в нескольких шагах. Завидя совершенно неизвестное ему существо, агути замер столбиком, как заяц. На минуту он так и застыл, лишь шерсть на заду встала у него дыбом, а затем он хрюкнул. Не успел он сорваться и убежать, как отравленная кураре стрела уже торчала у него в груди.

Возвратясь на стоянку, Смуга застал Новицкого, кипятящего воду в котелке.

– Как тут будешь валяться в постели, когда надо целый день следить за рекой, – оправдывался Новицкий. – Никак нельзя нам проглядеть кампов.

– Потому я и пошел охотиться на рассвете, – отозвался Смуга. – Если кампы идут вслед за нами, кто их знает, может, они и ночевали здесь поблизости, и тогда их можно уже поджидать. Я пойду первый на разведку, а ты займись агути, это у тебя получается лучше, чем у меня. Только смотри, чтобы костер не дымил!

– Не забуду, не беспокойся. Когда жратва будет готова, я тебя сменю.

Новицкий остался один. Сперва он снял с агути шкурку, часть мяса разрезал на узкие полоски и развесил их на лиане, соединяющей два дерева. Остальное мясо он положил в подвешенный над костром котелок с водой. Затем, подсмотрев, где сидят птицы-вегетарианцы, набрал диких слив. Готовить на слабом огне пришлось долго. Новицкий искал подходящие бревна, отгонял пальмовым листом кружащихся над дымящимся костром насекомых. Внимания на надоедливых москитов он не обращал, к их укусам он давно привык, даже как-то закалили они его.

Время тянулось медленно… Еда была готова, так что Новицкий снова немного раздвинул поленья, съел свою порцию и уже собирался отправиться на реку, чтобы заменить Смугу на посту, как зашелестели заросли, и Смуга сам стоял перед костром. Новицкий с молчаливым укором смотрел на приятеля.

– Я ведь уже бегу, Янек, чтобы сменить тебя. Еда готова, свою порцию я съел, ты присмотри за мясом, я повесил его сушиться на солнце.

Смуга опер штуцер о дерево и сказал:

– Незачем спешить, капитан! Я вижу, ты подозреваешь, что я легкомысленно бросил наблюдательный пункт. Успокойся, нам уже не надо следить за рекой.

– Проплыли? – живо заинтересовался Новицкий.

– Проплыли, через час, через два после восхода солнца, – подтвердил Смуга. – Значит, ночевали недалеко от нас.

– Ах ты, сто дохлых китов! – выругался Новицкий. – Если бы мы выплыли отсюда сегодня на рассвете, сейчас мы бы уже оказались у них в руках.

– Без всякого сомнения. Так что предложенная тобой тактика этого, как его… Кмичича спасла нам жизнь.

– Черт побери, а это точно были кампы? – допытывался Новицкий.

– Они плыли недалеко от берега, и я узнал Чуаси, Онари, еще кой-каких знакомых курака.

– Так их такая куча?

– Семь больших лодок.

– Акула их забери! Ведь в укрытии были только две лодки, – удивился Новицкий. – Держали, значит, их в другом месте. Как ты думаешь, сколько их всего было?

– Вместе с молодыми женщинами около восьмидесяти.

– Значит, это не только погоня за нами! – отозвался Новицкий. – В военных походах младшие жены несут припасы и оружие. Они плывут на встречу с Тасулинчи.

– Несомненно, так оно и есть, – согласился Смуга.

– Мы можем сутки отдохнуть, пока они от нас отдалятся.

– Слава Богу, ситуация наконец-то прояснилась. Погоня уже не идет за нами, мы оказались у них в тылу.

– То твоя заслуга, капитан! А теперь нам нужно отдохнуть и наесться про запас. После еды я поохочусь на попугаев. Мясо у них неважное, однако бульон очень питательный.

– Золотые слова! – сказал Новицкий. – У нас есть немного кукурузной муки, приготовлю красавцев на дорогу. Надо только поискать на реке какой-нибудь плоский камень для жарки.

Друзья провели день в охоте, приготовлении пищи и еде. Только уже после обеда, искупавшись в реке, присели на бревно и раскурили трубки.

Становилось совсем нечем дышать. Приглушенный легкой мглой огненный шар солнца источал зной. Не ощущалось даже малейшего дуновения ветра, на голубом небе не виднелось и облачка. Воздух как будто загустел.

Новицкий тяжело дышал, ему не спалось, он ощущал какое-то внутреннее беспокойство. Может, подсознание предостерегало его перед таящейся поблизости неизвестной опасностью? Он глянул на друга. Смуга дремал, свесив голову на грудь. Новицкий подозрительно огляделся. В природе творилось что-то необычное. Листья деревьев и кустов не шевелились, как будто они были поражены застывшим зноем. Исчезли вездесущие птицы, даже докучливые насекомые как сквозь землю провалились…

Внезапный шум кустов, треск сломанных сучьев, топот разорвали могильную тишину. Неподалеку двигалось стадо тапиров. Глухо посвистывая, они ходко бежали на юг. Длинными прыжками проскакивали капибары.

Появление в такое время дня ночных зверей ошеломило Новицкого. И капибары обычно бегали не так быстро. Что все это значит? Тропический лес опять замер, пустой и тихий.

– Янек! – вполголоса позвал Новицкий. – Творится что-то непонятное.

Смуга уже проснулся, беспокойно вглядываясь в лес.

– Может, это от дикой жары… – размышлял он. – Нет… Странная, необычная какая-то тишина, как перед грозой. Даже насекомые попрятались…

– Ты видел, как тапиры, капибары и другие звери улепетывали во все лопатки? – допытывался Новицкий.

– Говорят, крысы бегут с тонущего корабля.

– Чутье предупреждает животных об опасности, – подтвердил Смуга.

Тревожно защебетали скрывшиеся в зарослях птицы. Дрогнула земля, шевельнулись деревья, громко зашумели листья, хотя так и не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. И почти сразу же могучий, приглушенный подземный гром сотряс лес. Земля заколыхалась, как палуба корабля, плывущего по бушующему морю. Неподалеку от ошеломленных беглецов с грохотом разверзлась земная кора, образовав широкую и глубокую трещину, в нее с треском повалились вырванные с корнем деревья.

Смуга и Новицкий вскочили было на ноги, но сильные толчки повалили их на землю. По чаще пролетел внезапный вихрь и затих где-то вдали.

– Кажется, уже все, – приглушенно отозвался Смуга. – Смотри, капитан, земля расступилась и проглотила целый кусок леса.

Новицкий поднялся, смущенно пробурчал:

– Тьфу ты! Акула тебя забери! Самый сильный шторм не мог свалить меня с палубы.

– Видно, ты в первый раз пережил землетрясение.

– В первый, это верно, – признался Новицкий. – Если бы мы устроились метров на пятьдесят подальше, с нами бы уже все было кончено.

– Что говорить, земля бы нас поглотила.

– Имели бы мы бесплатные похороны, и гробовщик бы не понадобился, – не без юмора заметил Новицкий. – А Андах вулкан нас приветствовал, теперь провожает землетрясение. Интересно, что еще здесь с нами приключится?

X

ЗАРЕВО НАД ДЖУНГЛЯМИ

Настало ясное, солнечное утро. Тропический лес гремел престранными, таинственными звуками. Только лишь широкая трещина в земле да вывернутые с корнем деревья свидетельствовали о стихийном бедствии, происшедшем здесь накануне.

Новицкий хлопотал над котелком, в котором варился бульон из попугаев, и глубоко о чем-то размышлял, поглядывая в сторону Смуги, занятого укладкой дорожных мешков. В конце концов он все же обратился к другу:

– Ты знаешь, Янек, тут мне кое-что пришло в голову.

– Давай, говори, капитан, слушаю тебя внимательно. Ты теперь прямо фонтанируешь удачными идеями, – Смуга прервал свое занятие и обернулся к Новицкому.

– Мы ведь поплывем следом за воинами-кампа, – начал Новицкий. – Их селения находятся на Тамбо. Они нас заметят на реке!

– Да, нам нужно быть к этому готовыми.

– Об этом я и думал. Если бы не твоя борода и длинные волосы, мы бы надели кусьмы и могли бы сойти за воинов арьергарда.

– Короче говоря, капитан, ты советуешь мне сбрить бороду и постричь волосы на манер здешних индейцев, то есть последовать твоему примеру.

– Нам никак нельзя обращать на себя внимания, а ты выглядишь, как библейский патриарх. В стране индейцев, где никто не отращивает волосы, ты просто бросаешься всем в глаза.

– Верно говоришь, капитан! Надо мне избавиться от бороды и обрезать волосы. Есть у тебя зеркальце и что-нибудь для бритья?

– От зеркала остался только осколок, но на худой конец хватит, – ответил Новицкий.

– Побилось оно, жаль. В такой глуши зеркало – это настоящее сокровище.

– Ничего страшного! Это я сам отбил для себя кусочек. Ты понимаешь, Агуа так понравилось зеркальце, что пришлось с ней поделиться.

– Надо думать, ты доставил ей превеликую радость таким ценным подарком, – деликатно усмехнулся Смуга.

– Правда, она радовалась, как ребенок. И подарила мне в ответ бамбуковый нож для бритья и деревянный гребешок. Не очень-то приятно бриться насухо, но привыкнуть можно. Я уже приспособился и тебе, Ян, помогу. Садись на бревно!

Смуга стоически выдержал «бритье», лишь временами стискивая зубы и прикрывая глаза. Немало потрудился и Новицкий, пока избавил его от бороды и усов. Закончив труды, он отошел немного, чтобы оценить плоды своих усилий.

– Ну, что ж, Янек! Худшее уже позади, – Новицкий был доволен. – Правда, кожа на подбородке у тебя бледновата, но, если ее припудрить пеплом, сойдет! Сейчас еще подрежу волосы, и дело с концом.

Смуга глубоко вздохнул, как человек, который наконец-то вынырнул из воды, и сказал:

– Спасибо, капитан! Вот теперь я понял, отчего несчастный Джон Никсон хотел застрелить того индейца – цирюльника на Риу Путумайо…

– Он, видно, был человек нервный, потому и погиб так…

Солнце еще не стояло в зените, а друзья уже плыли по реке. Перед тем, как отправиться в путешествие, поверх своей одежды они надели кусьмы и теперь, на некотором отдалении, их можно было принять за индейцев. Они соблюдали величайшую осторожность: переговаривались лишь жестами и плыли как можно ближе к берегу, там, где частый, высокий тростник позволял быстро укрываться в случае опасности. Обычно не такая уж широкая, река сейчас, в конце сезона дождей, широко разлила свои воды, прихватив и близлежащий лес.

Время шло к вечеру. Сидевший впереди Смуга вдруг повернулся к Новицкому и выразительным жестом велел ему пристать к берегу. Их тут же обступили тростники.

Нос лодки уткнулся в довольно пологий берег, прикрытый ветками деревьев и лианами. Смуга привязал лодку к суку, прошептал:

– Надо бы поразведать!

– Точно! – так же негромко отозвался Новицкий. – Река все шире, течение сильнее, вода шумит все громче…

– Все указывает на то, что подплываем к Тамбо.

– И я так думаю. Надо как следует осмотреться. Кто знает, нет ли в устье нашей реки селений кампов. Лодку мы оставим здесь, укроем. Давай высаживайся.

Смуга подхватил штуцер, выбрался на берег, Новицкий вслед за ним.

– Иди ты первый, Ян, – тихо произнес он, – а я буду тебя прикрывать.

Едва они прошли шагов пятьсот, как Смуга остановился и жестом позвал Новицкого. Лес пересекала тропинка, явно протоптанная людьми. Смуга наклонился и рассмотрел заметные на ней следы. Дал знак Новицкому, чтобы тот подождал, а сам, как гончая, выслеживающая зверя, то двигался на восток, то отступал, наконец, вернулся к Новицкому и оповестил его:

– Тропинка явно ведет на север, то есть в Гран-Пахональ. Очевидно, подальше от нее отходит другая – на северо-восток, к берегам Укаяли. Вон, видишь, следы босых ног мужчин и женщин, и очень свежие. Вчера, а может, и сегодня утром здесь прошло много индейцев.

– И куда эта компания направлялась? – спросил Новицкий.

– На север, не видать следов в обратном направлении.

– Значит, они шли от берега реки, по которой мы плыли. Может, это наши кампы высадились и пошли дальше пешком? Видно, знают дорогу до Укаяли, которая покороче, раз не стали плыть туда по Тамбо, – рассудил Новицкий.

– Сейчас проверим, – ответил Смуга. – Если это наши кампы, они оставили свои лодки на берегу реки. Пойдем, посмотрим!

Предположение оказалось верным. В прибрежных зарослях было укрыто пять лодок, что значило, что кампы разделились на две группы. Большая пошла пешком, меньшая на двух лодках поплыла к Тамбо.

Вернувшись к своей лодке, Смуга достал карту, долго ее рассматривал, вносил добавления, делал заметки. Новицкий молча наблюдал за ним, потом не выдержал:

– Что ты там вынюхал, Янек?

– Я почти уверен, что наша тропа ведет в Гран-Пахональ, на Тамбо[35], – пояснил Смуга. – Я слышал, что кампам из Гран-Пахональ приходится доходить аж до Тамбо в поисках подходящих прутьев для лучных стрел. Стрелы они делают из исаны, это такие длинные прутья тростника, кикоца[36], тростник растет по берегам больших широких рек. Вот и нет исаны на небольших ручьях в Гран-Пахональ.

Говорят еще, что у кампов есть своя тропа, по ней можно пройти из Пахонали на Тамбо и Укаяли. Ты посмотри на карту, капитан! Укаяли возникает от слияния Урубамбы и Тамбо. Укаяли и Тамбо образуют как бы несильно натянутый лук, а его тетива – вот эта открытая нами индейская тропа. Очевидно, по ответвлению ее на восток можно быстрее добраться до Укаяли, чем плыть по Тамбо. Поэтому кампы и пошли пешком.

– Карта, похоже, подтверждает твое предположение, – поддакнул Новицкий.

– Томек обозначил реку Унини, левый приток Укаяли, повыше слияния Тамбо с Урубамбой. Посмотри еще раз на карту! Та тропа может вести и к Унини. Если бы кампы договорились встретиться в месте впадения Унини в Укаяли, это не позволило бы Панчо Варгасу сбежать в низовье Укаяли. Его Ла Уаира расположена на Урубамбе.

– Хитрый маневр, ничего не скажешь! – с пониманием оценил Новицкий.

– Варгас устраивал экспедицию в Гран-Пахональ за невольниками и страшно надоел кампам. У них на него зуб. Но тогда какого черта две лодки поплыли на Тамбо?

– Может, они хотят восприпятствовать Варгасу, не дать ему удрать по Тамбо и Перене в предгорья Анд?

– Да пусть их акулы заглотят! – заволновался Новицкий. – Так мы можем и наткнуться на наших кампов.

– Будем осторожны, чтобы не попасть в ловушку. А теперь в путь! Нам нужно быть на Тамбо еще до наступления ночи.

Быстрое течение несло лодку вниз по реке. Смуга отложил весло, предоставляя Новицкому управлять лодкой. Уже наступал вечер. Оба берега покрывали густые тени, лишь на самой середине реки еще посверкивали последние отблески заходящего солнца. Новицкий удерживал лодку на более темной речной полосе, течение становилось все более быстрым.

На горизонте тем временем появились темные тучи. Хотя уже наступил конец сезона дождей, что длился с января по март, частенько еще во второй половине дня шли дожди. Сейчас надвигающиеся черные тучи были беглецам на руку, они рассчитывали, что во время ливня им удастся незаметно проплыть на Тамбо. Смуга внимательно всматривался в окрестности. Джунгли покрывали оба крутых берега реки, берега эти все больше отдалялись друг от друга. Изменчивое течение реки опасно раскачивало лодку. Лес, который до сих пор располагался лишь на противоположных берегах, вдруг оказался вдалеке прямо на пути следования лодки, как бы преграждая дальнейший путь.

– Капитан, держись ближе к левому берегу! Это уже Тамбо, – остерег Смуга, поспешно хватаясь за весло.

– Ты держись и… ни слова, – остерег его в свою очередь Новицкий.

– Справа за нами костры… люди!

В эту минуту подул порывистый ветер, все затянули черные, тяжелые тучи. Пошел частый дождь, он быстро превратился в тропический ливень. Смуга достал из мешка котелок, начал выливать заливающую лодку воду, иногда брал весло, помогая Новицкому держаться нужного направления. Новицкий то и дело оглядывался, но за струями дождя берега не было видно, оттуда не могла грозить опасность. Сильное течение Тамбо быстро несло лодку вниз. Они проплыли мимо острова и только моряцкий опыт Новицкого в последнюю минуту уберег их от острых скал, торчащих из воды. Тут же ударились о несомое течением бревно. Дальнейшее плавание в ночи грозило тем, что лодка неминуемо разобьется и это произойдет на реке, в которой обитают пираньи, вооруженные ядовитыми колючками скаты, предательские рыбки канеро, прожорливые крокодилы и много еще других экзотических, опасных для человека, существ. Поэтому Новицкий без тени сомнения направил лодку к следующему встретившемуся им островку с очень высокими берегами, но поскольку Тамбо была сейчас так полноводна, вода доходила прямо до покрывающих островок джунглей.

– Тормози веслом, Янек, – велел Новицкий, когда нос лодки вошел в заросли прибрежного тростника.

Вскоре лодка, привязанная лианой к бамбуку, легонько покачивалась под защитой свисающих ветвей. Новицкий и Смуга, измотанные борьбой с властной стихией, отдыхали молча. После долгого молчания первым отозвался Смуга:

– Остров вроде небольшой, никого, наверно, здесь нет. Я пройдусь, огляжусь немного. Дождь перестал. А ты постарайся вылить воду из лодки, не пришлось бы нам провести в ней ночь. Я недолго.

– Возьми штуцер, если услышу выстрел, прибегу на подмогу, – ответил Новицкий, отгоняя рукой комаров, те после дождя налетели целой тучей.

Смуга исчез в глубине леса.

«Ян, как разведчик, ничем не уступает индейцам, – подумал Новицкий.

– Кусты не шелохнулись, на ветку не наступит, подкрадывается как кошка. Я даже не понял, в каком направлении он исчез».

Под заслоном зелени наступила темная ночь, хотя на усеянном звездами небе все выше подымалась луна. Новицкий долго выливал воду из лодки, вслушиваясь в идущие из джунглей голоса, шум стремительно текущей реки, в напряжении поджидая друга. Наконец, в зарослях послышался шелест.

«Ягуар бы так не шумел, – подумал он. – Это Смуга, и раз он идет так смело, значит, на острове никого нет».

Так и оказалось. Смуга сел лицом к Новицкому и произнес:

– Обошел весь остров. Везде пусто. Но мы не знаем, что позади нас, что впереди, так что костра разжигать не можем, а жаль, хорошо бы посушить одежду.

– Чистая правда, ночи здесь холодные, – согласился Новицкий. – Давай снимем мокрые кусьмы, я повешу их на сук, хоть вода стечет. У нас есть немного сухого провианта, поедим и дождемся рассвета.

– Верно, днем мы лучше разберемся, что к чему.

Едва лишь зарозовело на востоке небо, как Смуга и Новицкий отправились в обход острова, обязательно надо было, прежде чем поплыть в низовья, узнать топографию окрестностей. Необходимо было и высушить одежду, и поэтому Смуга повел друга на юг острова, там во время ночной разведки он высмотрел узкую полоску песчаного пляжа, не залитую водой.

Новицкий быстро разделся, разложил на песке кусьмы и стал всматриваться в реку.

– Одежда скоренько высохнет, пусть только пригреет солнышко, – сказал он. – С берега никто нас не увидит. Не думал я, что Тамбо такая большая. А течение стремительное, как у мельничного колеса.

– Ты посмотри на те могучие горы на западе, – указал Смуга. – Тамбо стекает с них по глубокой долине, по долгому склону, потому и нет ничего удивительного, что течение такое быстрое[37]. Смотри, какие высокие здесь берега!

– И верно, даже сейчас, в сезон дождей, река не достигла леса, – согласился Новицкий. – Заметно, что эти места никогда не заливает водой.

– Тем хуже для нас! – вставил Смуга. – Надо думать, кампы выбирают для жизни местность, защищенную от половодья.

– Скорее всего, мы наткнемся на них там, где в Тамбо впадают ручьи, в более открытых местах и видных издалека. Лесные дебри не подходят для создания селений, а здесь, куда ни погляди, кругом джунгли. И костры, которые мы вчера видели, тоже горели недалеко от впадения нашей реки в Тамбо. И вообще, хорошо ли, плохо ли, а тянуть мы не можем. Земля горит у нас под ногами! Ян, а далеко отсюда до Укаяли?

– Я уже вчера об этом думал, – ответил Смуга. – Если судить по карте, километров семьдесят-восемьдесят, но не больше ста.

– По такому быстрому течению мы приплывем туда в три, а то и два дня.

– Да, если бы мы могли беспрепятственно плыть целый день. Возможно, однако, что нам придется останавливать лодку. Все зависит от того, какие размеры приобретет восстание кампов.

– Понимаю, – ответил Новицкий. – Только бы нам удалось побыстрее добраться до Укаяли.

– Да, канителиться некогда, хотя до встречи с Томеком кое-какое время у нас еще есть. Придется рисковать и плыть дальше. Немного передохнем только на правом берегу Укаяли, а еще вернее – на правом берегу Урубамбы.

– Урубамбы? – удивился Новицкий. – Так ведь там находится Ла Уаира Панчо Варгаса. Да к тому времени от Ла Уаиры останется одна зола, а Варгас будет в аду варить смолу в котле.

– Я бы не был так уж в этом уверен, – возразил Смуга. – Варгаса окружает банда преданных ему пиров, до них, может, и дошли слухи о готовящемся восстании.

– Может быть, – согласился Новицкий. – Тасулинчи сам говорил, что навещал в Ла Уаире дружественных кампам пиров. Одни пиры прислуживают Варгасу, другие составляют заговоры с кампами, но пиры – прежде всего пиры, что знают одни, могут знать и другие.

– Варгас – это такой ловкач, если дружки его предостерегут, он не будет ждать начала восстания, – прибавил Смуга. – Он мог вовремя скрыться где-нибудь на юге, в толдах[38] дружественных пиров. А если и не найдем Варгаса в Ла Уаире, так ведь гомалы[39] есть и в окрестностях верхней Укаяли, Урубамбы, и в Мадре-де-Диос, и в Бени. Мы можем наткнуться на какую-нибудь коррериас или на серингеро[40], они будут знать, как обстоят дела.

– Значит, нам нужно заглянуть в ла Уаиру, там скорее всего мы узнаем новости о восстании, – заговорил было Новицкий и вдруг замолк.

Неподалеку от них из зарослей высунулся молодой кабан, всполошив возящихся на пляже выдр. Огромные черепахи, гревшиеся на солнце, постепенно удалились к воде.

– Давай поищем черепашьих яиц, – предложил Новицкий.

– Напрасный труд, капитан! в здешних местах пресноводные черепахи[41] выходят из реки и откладывают яйца только в сухое время года, когда вода спадет и пляж хорошо прогреется.

– Жаль, сырые яйца очень питательны, а голод уже меня замучил.

– Осталось у нас еще немного сухого провианта, – утешил его Смуга.

– Позднее, когда можно будет развести огонь, наловим рыбы и зажарим. А теперь пора отправляться.

Стремительное течение быстро несло лодку. Смуга сидел за рулевого. Нелегкое это было дело на капризной, неведомой ему реке, она менялась, как в калейдоскопе.

Прибрежные джунгли то превращались в темную полоску, то разворачивались перед глазами во всей своей дикой экзотической красоте. Бешеное течение реки не давало ни на минуту забыть о таящихся в ее глубинах кровожадных чудовищах. В более мелких местах щетинились частоколы из поваленных и застрявших стволов деревьев, торчали из воды сучья и корни, из них со временем создавались целые островки. Там и здесь река щерилась острыми зубьями подводных скал, и надо было переправляться через быстрины между островами и островками. Понимая, что если лодка разобьется, у них не будет ни малейшего шанса добраться до берега, Новицкий и Смуга не отводили взгляда от реки. Все же Новицкий время от времени взглядывал на берега, ведь оттуда тоже могла исходить опасность.

– Ян, внимание! – воскликнул он. – Справа брешь в лесу… и дым… Индейцы!

– Вижу! – тоже прокричал Смуга. – Давай к правому берегу!

Река в этом месте вторгалась в джунгли, так что лодка прямо вплыла в чащобу тростника. Смуга с Новицким вышли на берег.

– На этот раз мы оба пойдем на разведку, – тихо произнес Смуга. – Мало ли что может случиться, не стоит нам разлучаться.

– Верно говоришь, – согласился Новицкий. – Мешки оставим в лодке?

– Разумеется, они мешали бы нам в дороге, только оружие возьмем с собой.

Они осторожно пробирались через джунгли, непроницаемая стена которых покрыла оба берега. То и дело затаивались в чаще, за деревьями и в лощинах, прислушиваясь и вглядываясь. Стоял еще ясный день, но в лесу царил полумрак. Смуга шел первым, переговариваясь с Новицким лишь с помощью знаков. Минул почти час, пока они остановились там, где брешь в лесу создавала большое полукружие, касавшееся концами берега реки. По середине тек ручей, впадающий в Тамбо. Слева от ручья стояло несколько хижин из дерева, бамбука, лиан и листьев. Они возносились над землей на толстых сваях, так их обитатели спасались от сырости. Хижины были открыты на все четыре стороны, видны были висящие на бамбуковых прутьях большие кисти бананов, связки кукурузных початков и юкки, пучки стрел, луки и боевые маканы, или мечи, вырезанные из твердого дерева. Рядом с хижинами дети играли с прирученными попугаями, курами и обезьянами. Там и здесь собирались кучками старики, молодых было почти не видать, в основном женщины и детвора. На всех – кусьмы коричневого цвета или серого в черную полоску. Женщины носили на шее нитки бус из ароматических семян. Детишки бегали голыми. На предплечьях им были привязаны звоночки из твердых плодовых скорлупок, это делалось для того, чтобы можно было их найти, если заблудятся в лесу. Некоторые из них носили украшения из хвостиков пушных зверей. Лица мужчин, женщин и детей были разрисованы красной краской, а на щеках или лбу виднелись татуировки, изображающие синих змей. Длинные, до плеч, жесткие и черные, как уголь, волосы доходили до половины лба, головы украшены повязками с заткнутыми за них перьями попугаев. Посреди деревни, перед самой большой хижиной, находилась обширная пустая площадь, земля на ней была сильно утоптана. Здесь, видимо, танцевали, играли, отправляли обряды.

Смуга и Новицкий с любопытством разглядывали обитателей деревни. Женщины хлопотали у своих хижин. Плели циновки и украшения, пряли нить и ткали кусьмы, лепили глиняные горшки, готовили чичу и еду. Молодые матери возились с маленькими детьми, некоторые из них сидели у хижин, ища вшей в головах своих любимцев, весьма серьезно относясь к этому занятию. Индейцы с уважением относились к этим паразитам, веря, что они высасывают из человека дурную кровь. Бросающийся в глаза достаток, аккуратность в одежде означали, что жители деревни отнюдь не голодали.

Справа от ручья располагались убогие шалаши, сплетенные из бамбуковых прутьев и тростника. Глядя на них, сразу становилось ясно, что здесь живут самые бедные семьи. В эти примитивные шалаши надо было заползать на коленях, люди, в них обитавшие, носили драные, грязные кусьмы, чувствовалось отсутствие самых необходимых предметов домашнего обихода.

– Это кампа, – прошептал Новицкий, склонясь к уху друга.

– Кампа, – подтвердил Смуга. – Молодых мужчин не видать, наверно, они ушли на встречу с Тасулинчи. И у берега осталось немного небольших лодок…

– Слушай, Ян, видишь, напротив деревеньки на реке вон тот большой остров? Под его прикрытием мы можем проплыть дальше.

Смуга согласно кивнул головой, и оба потихоньку удалились в лес. Перед тем, как столкнуть лодку на воду, Новицкий заметил:

– Эти индейцы явно никогда не видели белых. Сразу видно, они живут, как жили их предки. Но и среди них есть, кто богаче, кто беднее. И это странно, ведь в этой глуши достаток зависит только от трудолюбия и предприимчивости.

– Так уж ведется с незапамятных времен, – отозвался Смуга. – Трудолюбивые и порядочные живут в достатке, а негодяи и ленивцы, которых везде хватает, вместо того, чтобы взяться за работу, думают только, как бы без труда отобрать добро у тех, кто добывал его собственным тяжелым и честным трудом.

– А я думал, это только у белых так…

Вскоре деревенька кампов осталась позади. Лишь перед самым заходом солнца они остановились у широкого лесистого озера. Когда они убедились, что вокруг нет никаких следов пребывания людей, Новицкий сказал:

– Хорошо здесь, Ян, тихо, можно где-нибудь подальше в лесу состряпать поесть. Я попробую что-нибудь наловить, у берега река не такая глубокая. Как твое мнение?

– Конечно, оголодали мы страшно и хорошо бы что-нибудь съесть, но заходить в воду здесь небезопасно, а надо, если использовать барбаско[42].

– А, была не была! Я видел, как индейцы отгоняют пираний. В конце концов, можно и не снимать штаны и ботинки. Да что тут говорить, когда в кишках музыка играет. Ты найди подходящее местечко, а я поищу барбаско. Этого добра должно здесь хватать.

Не прошло и получаса, как Новицкий вернулся с целой охапкой вырванных с корнем кустов. Смуга уже был у лодки.

– Нашел место? – сразу же поинтересовался Новицкий.

– Метрах в трехстах отсюда на берегу есть небольшой кусочек песка. Можем попробовать там.

– Так идем! Хорошо бы покончить со всем этим еще до ночи.

Вскоре они были уже на поляне. Новицкий нашел два камня. На более плоский из них он клал кусты барбаско, а другим бил по ним до тех пор, пока из них не потек ядовитый сок. Сделав это, он выбросил кусты в воду и, не слушая предостережений Смуги, быстро разделся, вошел в воду. Она доходила в этом месте Новицкому до пояса. Он сжал руки в кулаки и ударял ими о поверхность воды, когда-то он видел, как индейцы таким образом отгоняют пираний. Постепенно стала всплывать оглушенная рыба, Новицкий голыми руками хватал ее и бросал на берег. Всего оказалось пять больших рыбин, и он вышел на берег, крайне довольный собой.

– Ну вот и страхам конец! – воскликнул он.

– Ой, капитан, сдается мне, не умрешь ты естественной смертью, – отозвался Смуга.

Новицкий беспечно рассмеялся:

– Ты уж не первый раз мне это говоришь, Янек! Пару лет тому назад еще один человек предсказал мне то же самое. На сон грядущий я тебе расскажу эту странную историю. А все же не так страшен черт, как его малюют. Наверно, здесь просто нет пираний, не верю я в это индейское колочение кулаками по воде. Скоро мы в этом убедимся.

Новицкий оделся, приступил к разделке выловленной рыбы. Ловко выпотрошил ее, отрезал головы, выбросил их вместе с окровавленными внутренностями в воду.

Поначалу все было тихо. Новицкий уже бросил на приятеля иронический взгляд, но тут же лицо его вытянулось. В том месте, где остатки рыбы погрузились в воду, она забурлила и покраснела. В этом водовороте можно было разглядеть спины и даже головы пираний, отчаянно бившихся между собой за лакомый кусочек. Но вскоре поверхность воды опять стала гладкой.

– Ну, что теперь скажешь, капитан? – поинтересовался Смуга. – Твое счастье, что у тебя на теле не было какой-нибудь раны.

– Видно, пока еще не предназначено мне перенестись на небо, к Аврааму на пиво, – ответил Новицкий. – Ладно, что было, то было, не будем об этом говорить.

Покончив с рыбой, Новицкий старательно загасил костер и оба они улеглись в гамаках, покуривая трубку.

– Ты обещал рассказать о каком-то необыкновенном случае, – напомнил Смуга. – Кто-то тебе предсказал, что ты не умрешь естественной смертью.

– Правду тебе сказать, не знаю, кто это и был, – начал рассказ Новицкий. – Случилось это года за два перед тем, как я стал ездить с тобой и отцом Томека в экспедиции. Шел я как-то раз на крохотном, древнем, дребезжащем трампе из Ливерпуля в Южную Африку, везли мы оружие и боеприпасы для англичан, тогда как раз была война с бурами[43]. Старушка эта, наша баржа, была прямо бочкой пороха, да еще перегруженная. Так что, когда в Бискайях[44] попали мы в сильный шторм, у всего экипажа во главе с капитаном ушла душа в пятки. Трамп так мотало на волнах, что он в любую минуту мог взлететь на воздух. А в довершение всего, я как раз подвернул ногу и должен был лежать на койке. Я привязался веревкой, потому что разбушевавшееся море бросало корабль, как мяч.

Волны переливались через борт, переборки трещали, так что разные мысли бродили в голове. И нога так мне, паскуда, мешала, не давала спать, только иногда я чуть задремывал, и все. Рано утром открываю я глаза. Шторм еще не улегся. В каюте полумрак. И тут же замечаю, что у меня в ногах стоит какая-то странная серая фигура, что-то вроде монаха с капюшоном на голове. Смотрел я, смотрел, не видать ни глаз, ни лица. Но чувствую, что привидение это в меня вглядывается. «Что за дьявол?» – думаю, щиплю себя за задницу: нет, не сплю и отчетливо вижу привидение. И тут оно обращается ко мне: «Не бойся, ты не умрешь своей смертью». Голоса я не слышал, но слова эти как-то проникли в мой мозг. Я принялся отвязывать веревку, и привидение стало потихоньку расплываться, и когда я сел, совсем исчезло. Пару дней мне как-то не по себе было, но потом я подумал, что судьбу не обманешь, чему быть, того не миновать, когда время придет.

– А ты веришь в привидения? – спросил Смуга.

– Как не верить! – уже слегка сонным голосом отозвался Новицкий. – Пираний, и те меня не тронули, раз не пришло еще мое время.

Через минуту Смуга уже услышал легкое похрапывание.

«Отличный парень, – подумалось Смуге. – С предрассудками, но не знает чувства страха. Железные нервы… Поддаться галлюцинации он не мог. Что ж, такое есть на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»

Еще какое-то время Смуга бодрствовал, но и его сморил сон.

Когда Новицкий проснулся, уже светало. Какое-то внутреннее беспокойство заставило его выбраться из гамака. Смуга еще спал. Новицкий взял штуцер и направился к реке. Первым делом он убедился, что лодка по-прежнему лежит, укрытая в зарослях, вытянул ее на берег, проверил, в порядке ли весла и шест для отталкивания. И тут, как будто чутье ему подсказало, он глянул вниз по реке. Вдалеке на правом берегу блеснул над джунглями розовато-желтый цвет пламени, вскоре он превратился в красно-черные клубы дыма.

В первую минуту Новицкий подумал, что горит лес, но тут же отбросил эту мысль. Зарево не ширилось, пламя пылало в одном месте.

– Это дело рук кампов, они жгут чье-то селение, – пробурчал он. – Значит, началось, война!

Он скорее побежал к Смуге.

– Ян, вставай! Кампы подняли восстание. На правом берегу зарево над джунглями!

Теперь они оба бежали к реке. Красные отсветы начали бледнеть, еще пару раз вырвались красно-черные клубы дыма, и пожар утих.

– Мне кажется, Ян, я слышу крики, – сказал Новиицкий. – По воде голоса далеко разносятся…

– А я слышу звуки выстрелов. Мы еще не добрались до Укаяли, а кампа уже подняли восстание. Твоя индейская симпатия это и предсказала перед нашим побегом.

XI

ПАБЛО

Смуга и Новицкий плыли вниз по реке, держась ближе к берегу, высматривали то место, над которым на рассвете висело зловещее зарево. Пожар явно разожгли кампы, нападать они любили как раз на рассвете.

– Не слишком ли далеко мы заплыли, капитан? – забеспокоился Смуга.

– Да, дальше лучше идти пешком, – отозвался Новицкий. – Я только ищу подходящее место.

Вскоре они углубились в заросли тростника. Вышли на берег, вытянули лодку в прибрежную чащу, взяли с собой оружие и направились в джунгли. Они старались держаться берега, ведь подожженное селение явно находилось недалеко от реки. День стоял безветренный и жаркий, и потому мушки сийто[45] облепили их целой тучей, залезали в волосы, немилосердно кусались.

Их укусы были похожи на пчелиные, следы от них страшно чесались, но если их не расчесывать, через несколько часов они исчезали, прекращалось и зудение. За время своего долгого пребывания в тропических дебрях беглецы привыкли к назойливым атакам тысяч разных насекомых, стойко переносили их, даже не касались чешущихся голов. Сийто гарцевали только днем, вечером же появлялись тучи комаров. Но остерегаться следовало не их. Самыми опасными были лесные осы, развешивающие свои гнезда на ветвях или в дуплах деревьев. Кусачие насекомые армадой набрасывались на любого, кто оказывался поблизости от гнезда. Даже свешивающаяся с ветки лиана могла оказаться высматривающей добычу ядовитой змеей. По всем этим причинам Смуга и Новицкий продвигались через джунгли медленно, внимательно оглядываясь кругом. Только пройдя с километр, Новицкий остановился и с силой стал втягивать носом воздух. Смуга выжидательно смотрел на него.

– Тянет паленым… – прошептал Новицкий. – Пожарище должно быть недалеко. – Он проверил, легко ли выходит из кобуры кольт, и со штуцером наперевес двинулся вперед.

Смуга был опытным следопытом и вскоре обнаружил свежие следы ног. Дал знак Новицкому, чтобы тот спрятался за дерево, и приступил к их исследованию. Следы привели его на левый берег Тамбо. Можно было предположить, что индейцы высадились из двух больших лодок именно там. Одни пошли берегом к низовьям реки, другие углубились в лес, вернулись к реке и уплыли. Смуга легко восстановил течение событий: индейцы окружили селение, напали на него, после чего отправились дальше.

– Две лодки, значит, это наши кампы, – решил Новицкий, выслушав соображения Смуги. – Раз они уплыли, нам ничто не угрожает.

– Сначала мы в этом должны убедиться, – не согласился Смуга. – Следы кампов приведут нас к пожарищу.

Видно было, что нападающие, уверенные в том, что враг их не ждет, даже не соблюдали особой осторожности. Идя по их следу, Смуга с Новицким вскоре оказались на открытом месте и спрятались в кустах.

От еще совсем недавно возвышавшихся над землей хижин, построенных из бамбука, лиан и листьев, остался лишь черный пепел. Здесь и там торчали остатки полуобгоревших свай. На земле валялись тела убитых мужчин, в воздухе стоял горелый смрад.

– Ян, там кто-то есть! – тихо Произнес Новицкий.

– Вижу, это мальчик, метис…

Неподалеку от сгоревшей хижины на корточках сидел мальчик, он не отводил взгляда от лежащего перед ним мужского трупа. Мальчик был одет в старые штаны, распахнутую на груди рубашку. Рядом к обугленной свае был приставлен карабин.

– Он, видно, один уцелел, – негромко произнес Смуга. – Надо забрать его отсюда, а то он пропадет.

– Он побежит, когда нас увидит, – заметил Новицкий. – Ты, Ян, зайди к нему сзади, из леса, а я двинусь, когда тебя увижу…

Смуга кивнул, отступил в лес. Новицкий прислонил штуцер к дереву, чтобы тот не мешал ему в возможной погоне, и подкрался к мальчику. Увидев Смугу, выходящего из леса с другой стороны, Новицкий бросился к метису. Тот по-прежнему неподвижно сидел на корточках, вперившись пустым взглядом в изуродованный труп. Новицкий подбирался к нему без всякого шума, лишь за несколько шагов от метиса под его ногой хрустнула сухая ветка. Метис стремительно вскочил, увидев Новицкого, мгновенно выхватил из-за пояса нож.

– Убери нож, мальчик! – по-испански обратился к нему Новицкий. – Я тебе не враг.

Метис кинул взгляд на прислоненный к свае карабин, но в эту минуту подскочил Смуга и отрезал его от ружья. Лицо мальчика побледнело, он сильней сжал рукоять ножа.

– Успокойся, мы тебе ничего не сделаем, – обратился к нему Смуга.

Метис застыл в неподвижности, только его глаза тревожно метались по лицам чужих людей. Он еще колебался, по внешнему виду они походили на индейцев, но один из них был светловолос, и оба обуты в высокие башмаки, какие носили белые.

– Мы не краснокожие, – сказал Новицкий, как будто отгадав опасения метиса, – ты нас не бойся. Как тебя зовут?

Метис по-прежнему молчал, но беспокойство в его глазах исчезло.

– Ты что, не знаешь испанского? – спросил Смуга.

– Мы тебе поможем. Как тебя зовут?

– Отец звал меня Пабло, а мать – Айти, – прозвучал тихий ответ.

– Ты жил с родителями в этом толдо? – спрашивал дальше Смуга.

Метис утвердительно кивнул головой.

– Кто на вас напал?

– Индиос бравос, кампа.

– Где твой отец? – выпытывал Смуга. В глазах мальчика блеснули слезы.

– Вот мой отец! – ответил он сдавленным голосом, указывая на изувеченный труп.

Новицкий пристально вгляделся в мертвое тело.

– Большая акула тебя проглоти! – пробормотал он. – Изуродовали его так, что лица не узнать. Но это был белый человек.

– А что стало с твоей матерью? – спросил Смуга.

– Ее увезли с собой кампы, они забрали всех женщин.

– Черт побери, это хуже смерти, – сказал Смуга.

– Может, они ей ничего не сделают, она – кампа, отец похитил ее в Гран-Пахонали, – пояснил мальчик.

– А что отец делал в такой глуши? – не отступался Смуга.

– Раньше он жил в Ла Уаире, работал у Панчо Варгаса, водил коррериас в Гран-Пахональ. Там он захватил мою мать и оставил ее у себя. Зато Педро Вьехо охотился за рабами на Мадре-де-Дьос[46]. Отец привез нас сюда недавно, он должен был вести большую коррериас в Гран-Пахональ, серингеро нужны невольники для сбора каучука.

– Не рой другому яму, сам в нее попадешь, – закончил Новицкий. – Ты тоже ходил с отцом за рабами?

– Ходил, сеньор, – подтвердил метис.

– Ну, так твое счастье, братишка, что земляки твоей матери и с тобой такого же не вытворили. Как это ты уцелел?

– Матери нужно было мясо, поэтому я решил еще до рассвета пойти поохотиться на кабана. Я его вчера выследил. Я уже был в джунглях, как услышал выстрелы. Прибежал сразу к толдо, но не решился выйти из зарослей. Отец лежал убитый, кампа еще издевались над его трупом, рубили маканами, протыкали пиками из кикоцы. Тут же они добили последних из людей моего отца, кто остался еще в живых. Все погибли…

– А сколько их было? – спросил Новицкий.

– Девять, сеньор.

– Белые или краснокожие?

– Только отец был белый, а те семь пиров и двое амагуака[47]. Перед самым началом коррериас должны были придти еще пиры и белые.

– А женщин сколько было, кроме твоей матери?

– Только три, две чама и одна кампа, ее тоже захватили, как и мою мать. Кампы всех увели.

– Послушай-ка, Пабло, атака кампов на ваше толдо – это не обычное нападение. Кампы встали на тропу войны против всех белых в Монтании, – объяснил Смуга. – Нам известно об этом от кампов, которые держали нас в плену в каменном городе, в горах. Мы оттуда бежали, нам тоже грозила смерть.

Пабло вздрогнул, впился взглядом в лицо Смуги и воскликнул:

– Вот теперь я тебя узнаю, сеньор! Это ведь ты почти год назад отправился из Ла Уаиры в Гран-Пахональ в погоню за Кабралом и Хосе. Трудно тебя узнать, ты теперь совсем, как кампа. Так ты жив? Все думали, что ты погиб.

– Как видишь, я уцелел, Пабло, – ответил Смуга. – Только, к сожалению, все, кто был со мной, погибли. И Кабрал с Хосе тоже…

– А меня ты никогда не видел в Ла Уаире? – спросил Новицкий.

Пабло внимательно к нему пригляделся.

– Нет, сеньор, не видел! Только слышал, что недавно в Ла Уаире были какие-то белые с женщинами и чужими индейцами. Искали сеньора, который гнался за Кабралом и Хосе. А потом тоже отправились на поиски в Гран-Пахональ. Так и ты, сеньор был с ними?

– Да, это мои друзья, – подтвердил Новицкий.

– Я не мог тебя видеть, сеньор, мы с отцом и Варгасом были тогда на юге, в толдах дружественных пиров. Узнали обо всем только, когда вернулись в Ла Уиру, – пояснил Пабло. – Ты тоже остался один, наверно, твои друзья погибли…

– Большинство из них уцелели и находятся в безопасности, – лаконично ответил Новицкий, побаиваясь сразу же поверить метису, работавшему на Варгаса.

– Как думаешь жить дальше? – спросил Смуга. – Если попадешься в руки к кампам, тебя убьют. Варгасу сейчас тоже, верно, не сладко.

– В этих местах мне повсюду опасно, – ответил Пабло. – Но к Панчо Варгасу, пусть он и жив, возвращаться не хочу. Не хочу больше участвовать в каррериас! Я знаю, что чувствовала мать. Может, сеньоры позволят мне идти с ними?

– Не так все просто, Пабло, – заговорил Смуга. – Нам нужно встретиться с друзьями на боливийской границе, а потом мы направимся в Манаус на Амазонку.

– Сеньор, ты только меня возьми, я буду на тебя работать, – одним духом выпалил Пабло. – Я умею говорить на языке кампов и пиров…

– Может, что и получится. Ты хорошо говоришь по-испански. Кто тебя научил?

– Отец. Он раньше работал в Лиме, и должен был жениться на богатой. А один соперник подослал к нему бандитов. И отец одного убил. Пришлось ему здесь скрываться, чтобы не попасть в тюрьму. Он не всегда был такой.

Пабло с тоской посмотрел на изуродованный труп, в глазах у него снова появились слезы. Растроганный Новицкий, слушая его, в то же время посматривал вверх. На голубом небе четко виднелись зловещие контуры стервятников. Громадные птицы, паря в воздушных потоках, широко раскрыв прочти недвижимые крылья, опускались все ниже и ниже. То были королевские кондоры[48], питающиеся в основном падалью. Новицкий ткнул локтем Смугу и сказал по-польски:

– Смотри, Ян, стервятники уже чуют…

– Да, для них это был бы царский пир, – отозвался Смуга, глядя на могучих птиц.

– Могилы нам не выкопать, нечем, но щель какую-нибудь найдем, – решил Новицкий и обратился по-испански: – Пабло, надо найти подходящую яму и похоронить этих людей.

– Си, сеньор! – торопливо согласился метис. – Тут недалеко есть делянка, на ней женщины сажали кукурузу и бананы[49]. Там есть лопаты и мотыги. Сейчас принесу.

– Может, раздобудешь немного кукурузных початков, надо бы подкрепиться перед дорогой, – сказал Новицкий.

– Подожди минутку, Пабло! – прервал его Смуга. – А ты не слышал, что говорили кампы?

– Знаю только, что они спешили к Апупаро[50], – ответил метис.

– Далеко отсюда до Укаяли?

– Вода пока большая, хватит одного дня, – пояснил Пабло.

– Хорошо, иди, только помни, стрелять нельзя! Я потом сам поохочусь с покуной.

Пабло побежал в лес, не взяв с собой карабина.

– Ловкий мальчишка! – одобрительно произнес Новицкий. – Возьмем его в Манаус?

– Надо бы ему помочь, – ответил Смуга. – Никсон наверняка даст ему работу. Впрочем, посмотрим. Если он на самом деле захочет начать новую жизнь, то и нам с ним будет легче. Он знает эти места, может вести переговоры с пирами, а с ними мы точно встретимся на пути в Боливию.

– Верно говоришь! Переночуем здесь?

– Ничего другого нам не остается, кампы еще не ушли далеко. Пусть немного отдалятся. А здесь, в сожженном селении, мы в относительной безопасности. Рано утром отправимся в путь и, может, еще до наступления ночи доплывем до Укаяли.

Солнце еще не стояло в зените, а Новицкий и Пабло уже выкопали могилу и сложили в нее тела всех погибших. Смуга тем временем с помощью покуны добыл капибара. Они утолили голод жареным мясом и вареными початками кукурузы. Ночью Смуга с Новицким по очереди бодрствовали, а рано утром нашли свою лодку, столкнули ее на воду и поплыли вниз по реке. С метисом плыть стало легче. Пабло не раз уже плавал на лодке между толдо и Ла Уаирой, и знал, где можно наткнуться на кочевья кампов. Он заранее предупреждал об опасных местах, садился на весла, сменяя своих новоявленных опекунов, поэтому можно было плыть, не останавливаясь на отдых. Раза два они все же прибивались к берегу, прятались в зарослях, а Пабло и Смуга ходили на разведку. Оказалось, что все кочевья кампов, подчиняющихся Варгасу, пусты.

Беглецы стали еще осторожнее. Высокие, поросшие джунглями холмы на обоих берегах образовывали глубокую долину, а Тамбо все больше приобретала черты горной реки. Далеко на западе на безоблачном небе вырисовывался безымянный могучий горный массив. Но затем берега стали снижаться, вода стала почти доходить до густого переплетения девственного леса. Пабло все тревожнее осматривался крутом и, наконец, воскликнул:

– Сеньоры, Апупаро уже близко! Скоро на правом берегу появится деревня пиров, верных Варгасу. Они меня хорошо знают. Давайте мы здесь остановимся, и я пойду на разведку. Им, наверное, уж известно, что творится в Ла Уаире.

Смуга обменялся с Новицким понимающим взглядом и коротко ответил:

– Причаливаем к берегу, мы подождем тебя в лодке. Если пиры в селении, не говори им сразу о нас.

– Хорошо, сеньор! Только посмотрю, как и что…

Метис растворился в джунглях.

– Он оставил ружье, – заметил Новицкий. – Думаю, юнцу можно доверять…

– Пока он не вызывает подозрений, – согласился Смуга. – Тем не менее, встреча с Варгасом может оказаться для него нелегкой.

Они замолкли, вслушиваясь, но долго ждать им не пришлось. Гораздо раньше, чем они ожидали, Пабло появился из зарослей, подбежал к лодке, выпалил:

– Их нет! Никого нет! Все ушли, даже попугаев и обезьян взяли с собой. Пусто, совсем пусто!

– Либо убежали, либо примкнули к взбунтовавшимся кампам, – рассудил Смуга. – Не заметил следов борьбы?

– Не было никакого боя, сеньор! Их, наверно, предупредили об опасности. Они даже собрали созревшие бананы. Похоже, их нет уже три-четыре дня, следы немного затерлись. Они убежали на юг.

– Далеко отсюда до устья Тамбо? – спросил Смуга.

– Очень близко, сеньор! Пешком часа три, а в лодке еще быстрее.

– Мир становиться все теснее, – заметил Новицкий.

– Кампа точно уже на Укаяли. Лезем прямо в пасть акуле. Ян, какая ширина у Тамбо перед слиянием с Урубамбой?

– Недалеко от устья не более 400 метров, но после слияния обеих рек это такие широкие и изменчивые воды, – пояснил Смуга, он бывал в тех местах, когда пускался в погоню в Гран-Пахональ.

– Значит, не доплывем мы еще до Укаяли, а кампы уже выследят нас с обеих берегов Тамбо, – забеспокоился Новицкий.

– Вот и я то же думаю, сеньор, – поспешно вступил в разговор Пабло.

– Лучше бы было сейчас оставить лодку и пешком тайно отправится сразу на Урубамбу.

– Согласен, Пабло! – отозвался Смуга. – Но какже мы переправимся на правый берег Урубамбы?

– Панчо Варгас держит для себя наготове лодки на обоих берегах реки, а я знаю, где они укрыты, – ответил Пабло. – И знаю тропу, по которой пиры шли пешком отсюда к Урубамбе. Я проведу!

– Что думаешь, капитан?

– По-моему, Пабло дело советует, – сказал Новицкий. – Если мы и дальше поплывем по Тамбо, можем наткнуться на восставших кампов. А уж если они нападут на наш след, нам от них не уйти.

– Решено! – подвел итог Смуга. – Лодки спрячем на берегу, а весла захватим с собой, может, пригодятся.

В тот же день, незадолго до заката, они уже стояли на берегу Урубамбы. Вскоре Пабло нашел большую, выдолбленную из ствола красного дерева лодку. Но уже поздно было переправляться через пенящиеся, широкие воды, нашпигованные выступающими острыми скалами, водоворотами и омутами.

XII

КОРРЕРИАС

Лучи восходящего солнца разгоняли повисший над рекой туман. Смуга, Новицкий и Пабло под его прикрытием переправились на правый берег Урубамбы. Высокий, крутой берег не позволял как следует укрыть большую, тяжелую лодку, тогда они просто толкнули ее плыть по реке, чтобы она либо разбилась вдребезги, либо застряла среди выступавших из водных глубин скал. Тяжело дыша после борьбы с опасной бурной рекой, они взобрались на поросший джунглями берег, притаившись в чаще, смотрели, как стремительное течение несет лодку.

– Ей и до Укаяли не доплыть, – заметил Пабло. – Тут, бывало, и пароходы, что приходят сюда за каучуком, разбивались.

– А что, сюда часто заходят пароходы? – заинтересовался Смуга.

– Время от времени, сеньор, – ответил Пабло. – Здесь в окрестностях много каучуконосов. Урожай хороший, поэтому они приплывают в Ла Уаиру, а иногда и дальше, на верхнюю Урубамбу.

– Вот бы сейчас появился какой-нибудь кораблик! – размечтался Новицкий.

– Ну, вряд ли нам улыбнется счастье. Из-за восстания кампов эти места надолго обезлюдеют, – возразил Смуга. – Раз уж пиры Варгаса драпанули, и в Ла Уаире никого не застанем.

– Верно, сеньор, – поддакнул Пабло. – Верные пиры уж, наверное, его предупредили.

– Хоть узнаем, как дела обстоят, – хмуро пробурчал Новицкий.

– Немного отдохнем, и в путь, к Ла Уаире, – подытожил Смуга.

Вскоре они уже осторожно пробирались по джунглям в некотором отдалении от берега, поскольку Смуга намеревался подойти к селению Варгаса с востока, из глубины окружающего его леса. Приходилось считаться с тем, что взбунтовавшиеся индейцы могли и занять Ла Уаиру. Хорошо знакомый с окрестностями Пабло шел первым. Через каждые несколько шагов он останавливался и прислушивался. В конце концов он задержался на опушке.

– Здесь начинается кофейная плантация[51] Панчо Варгаса, – тихо объяснил он, поворачиваясь к своим опекунам. – Это уже Ла Уаира.

Как раз в этом месте прерывалась лесная чаща, далее в тени высоких деревьев росли кофейные кусты.

– Я уже видел эту плантацию, мы были здесь с Томеком, – прошептал Новицкий. – Неплохо Варгас все тут устроил! Рабы задаром растят ему и кофе, и бананы. Не хватает только кустов какао[52]. Оставим здесь вещички, дальше пойдем только с оружием…

– Верно, капитан! – тихим голосом поддержал его Смуга. – Я пойду первый, а вы с Пабло прикрывайте меня.

В ту же минуту он уже замелькал между кофейными кустами. Новицкий, держа готовый к стрельбе штуцер в правой руке, левой дал знак метису, чтобы тот не двигался с места. И лишь когда Смуга отдалился от них на приличное расстояние, оба двинулись за ним след в след.

Смуга осматривался, прислушивался. Вошел в деревню. На первый взгляд она казалась банановым раем. Большие, развеваемые ветром светло-зеленые листья напоминали перистые листья пальм. В этом банановом саду прятались улочки из примитивных хижин. Некоторые из этих хижин были разрушены до основания, как будто кто-то вылил на них всю свою злость. Скорее всего, то было делом рук бунтовщиков-кампов. Деревенька была пуста, но никаких следов борьбы не наблюдалось. Можно было предположить, что обитатели Ла Уаиры покинули ее вместе со своим добром еще до прибытия врага.

Смуга задержался перед домом Варгаса, тот отличался от хижин рабов лишь величиной. Сейчас он лежал в развалинах. Смуга уже двинулся дальше, но тут же кто-то за его спиной крикнул по-испански:

– Не поворачивайся! Карабин на землю, руки вверх!

Смуга бросил штуцер, поднял руки. Что-то твердое, очевидно, дуло револьвера, уткнулось ему в спину.

Новицкий с Пабло следили за Смугой и были шагах в двадцати позади него. Прячась в банановых кустах, они сразу же заметили бородатого верзилу, который с револьвером в руке высунулся из-за разбитой хижины и потихоньку заходил к Смуге с тыла. Пабло посмотрел на Новицкого, но тот глазами приказал ему молчать. Когда же детина ткнул дулом револьвера в спину Смуге, Новицкий одним прыжком встал посередине аллеи и грозно закричал:

– Я держу тебя на мушке! Проиграл ты, парень! Бросай оружие и повернись ко мне.

Верзила на мгновение заколебался. Смугу в кусьме можно было принять за кампа, но он не знал, кто тот, другой, что захватил его врасплох сзади. Он неуверенно обернулся и увидел черное отверстие дула штуцера, направленного прямо ему в голову. И тем не менее из его груди вырвался вздох облегчения. Светлые глаза и волосы могли принадлежать только белому человеку. Он решительным жестом бросил свой револьвер к ногам Новицкого и еще немного дрожащим голосом спросил:

– Кто вы, сеньор? Поначалу мне показалось, что я поймал паршивого кампа-шпиона.

– За такую ошибку можно и проглотить немалую порцию свинца, – не без юмора заметил Новицкий. – Можешь взять свою пукалку.

Не успел верзила нагнуться и поднять свое оружие, как из чащи выбежал Пабло и закричал:

– Сеньор, это Антонио, человек Педро Вьехо, он работает на Варгаса!

– Пабло, да ты живой! А мы думали, вы попались в лапы этих кампов, что убивают белых, – проговорил Антонио. – Где твой отец? Он убежал с Варгасом?

– Отца и всех его людей убили индиос бравое в толдо на Тамбо. Женщин увели, я один уцелел.

– Каррамба! – выругался Антонио. – Мстительные красные собаки! Два дня тому назад банда индиос бравос собралась на Унини и направилась вниз на Укаяли. Кикоцу сожгли, белых порубили, больше пятидесяти человек погибло. Как раз в то время в Ла Уаиру плыл за каучуком пароход «Либертад». Капитана Дельгадо ты хорошо знаешь, он хотел спасти жителей Кикоцы, только не успел он подойти к берегу, в него попала индейская стрела, ну, он развернулся и удрал вниз по Укаяли. Это нам один метис рассказывал, ему удалось убежать из этого пекла. Здесь тоже разбойничали кампы, но они уже не застали никого. Панчо Варгаса вовремя предупредили и он успел улепетнуть. И еще ему удалось прислать к нам верного пира с таким вот известием. Только благодаря ему и не попали мы кампам в лапы.

– Из того, что ты говоришь, получается, что ты здесь не один? – поинтересовался Смуга.

– Я из коррериас Педро Вьехо, мы ловим рабов на границе с Боливией. Кроме меня и Педро, нас еще четверо белых и двадцать пиров. С нами больше двухсот краснокожих рабов. Не знаем, что нам теперь с ними делать. Сборщики каучука разбежались, Варгаса нет. Мы попрятались в джунглях на восток от Урубамбы и боимся высунуть нос, индиос бравос убивают всех белых без всякой пощады. А вы откуда здесь взялись, сеньоры?

– Мы бежали из плена от тех самых кампов, которые восстали против белых, – объяснил Смуга. – В толдо на Тамбо встретили Пабло, вот, приютили его.

– Антонио, ты что не узнаешь? – воскликнул Пабло. – Это же сеньор Смуга, помнишь, он год назад отправился из Ла Уаиры в Гран-Пахональ в погоню за Кабралом и Хосе.

– Да ну? Так ведь это прямо чудо – вырваться из рук кровожадных кампов! – поразился Антонио. – Мы все были уверены, что ты навсегда пропал. Сеньор, пойдемте со мной к Вьехо. Вместе и решим, что дальше делать. Здесь кругом смерть!

Коррериас Педро Вьехо располагалась в брошенном сборщиками каучука лагере, те разбежались в страхе перед вооруженным восстанием кампов. Лагерь находился в лесу, на расстоянии полудневной пешей прогулки до Урубамбы. На небольшом выкорчеванном участке под голым небом расположились полуголые, истощенные пиры, уведенные с бразильско-боливийской границы. Мужчины, кучка женщин и детей, прикорнувших прямо на земле. Шрамы и свежие раны свидетельствовали о том, как жестоко обращались с ними капанга, или вооруженные охранники, которые сторожили их с собаками, приученными выслеживать людей. Этими капанга были пиры, слуги Варгаса. Они с тем большим удовольствием издевались над своими соплеменниками, что те, дай им только возможность, не колеблясь, жестоко отомстили бы им.

Капанга – и белые, и пиры – жили между собой в большой дружбе. Все они, за исключением тех, кто охранял пленников, собрались вокруг предводителя, Педро Вьехо, беседовавшего с нежданными гостями.

– Панчо Варгас сумел через своего человека остеречь меня, что восстание вспыхнет со дня на день, а сам заблаговременно сбежал из Ла Уаиры, – закончил рассказ Вьехо.

– Но что толку, что предупредил, все равно он нас подвел. Что нам теперь делать с этими паразитами? Сборщики каучука драпанули, сломя голову, а эти индиос бравос режут всех белых.

– Отпусти их, сеньор, пусть идут по домам, а сам иди к Варгасу, – посоветовал Новицкий.

– Освободить их? – воскликнул Вьехо. – Ты, верно, не знаешь индейцев! Да они будут нас преследовать, пока всех не перебьют. И вдобавок посадят нам на хвост взбунтовавшихся кампов, к тем уже присоединились некоторые пиры с Тамбо. То мстительные бестии!

– И нечему тут удивляться! – изрек Новицкий, обводя охотника за рабами суровым взглядом. – Я бы тоже тебе не простил, если бы ты со мной обращался, как с ними.

– Только мертвый индеец – хороший индеец! – ненавидяще выкрикнул Вьехо. – Ладно, хватит болтать! Я уже решил, что живыми отсюда они не уйдут. Перестрелять их мы не можем, слишком близко бунтовщики, значит – нож под седьмое ребро или утопить в Урубамбе.

– Да уж, ничего другого тебе не остается, сеньор, – издевательским тоном произнес Смуга. – Однако большая будет для тебя потеря. Сколько бы ты получил за этих рабов?

Новицкий было грозно нахмурился, но тут же к нему вернулся его юмор и он бросил ироничный взгляд на торговца. Он догадался, к чему клонит его приятель.

Вьехо поразмыслил и ответил:

– Ты прав, сеньор! Это будет большая потеря. Уйдут к чертям две, а, может, и три тысячи долларов.

– А если б тебе сейчас попался покупатель, сколько бы ты при нынешних обстоятельствах запросил? – не отставал Смуга.

– Нечего надо мной смеяться, мне сейчас не до шуток, – разозлился Вьехо.

– Я не шучу, – холодно возразил Смуга. – Могу взять тех рабов за половину назначенной тобой суммы, но при условии, что уступишь мне десять карабинов с двадцатью патронами в каждом, десять револьверов с патронами, десять ножей и поделишься с нами запасами пропитания. Вот такие наши условия.

Вьехо презрительно захохотал, затем спросил:

– А чем ты будешь платить, сеньор?

– То наша забота, не твоя, – перебил его Новицкий. ~ Глаза у тебя вылезут, как увидишь, чем заплатим.

– Ты посоветуйся пока со своими, а мы тоже поговорим и посмотрим товар, – предложил Смуга и отошел с Новицким в лес.

Охотники за рабами сбились в кучу и оживленно заспорили.

– Ян, как только эти разбойники увидят золото, зарежут нас как пить дать, – произнес Новицкий, когда они отдалились от лагеря.

– Не сомневаюсь, – мрачно согласился Смуга. – Надо обезопаситься, силой здесь ничего не возьмешь. Их чуть ли не тридцать хорошо вооруженных людей против нас двоих.

– Что думаешь делать? – лаконично спросил Новицкий.

– Мы поделим с тобой роли. Я буду торговаться и платить, а ты займись Вьехо. В нужную минуту шепни ему, что в случае обмана он погибнет первый. Этого должно хватить, он свою шайку держит железной рукой.

– Это мне нравится, – одобрил Новицкий. – Наконец-то жизнь начнется. Ну, если эти бандиты вовремя не опамятуются, мы их прихватим с собой к богу в рай.

– Только не теряй головы! – остерег его Смуга.

– Можешь на меня положиться, – обнадежил его Новицкий.

– Сейчас я отделю то, что мы им заплатим, – сказал Смуга. – Было бы неразумно показывать им все, что у нас есть.

– Да уж!

Смуга поднял сумку с земли, достал мешочки с золотом и изумрудами, после чего всыпал в пустой мешочек из-под кукурузной муки две-три горсти золота и горсть драгоценных камней.

– Это им! – решил он. – Золотом инков выкупим жизнь бедных индейских рабов.

Мешочки с оставшимся золотом и драгоценными камнями он снова уложил в свою дорожную сумку, а мешочек, предназначенный для выкупа пленников, засунул в широкую кусьму.

– А теперь пойдем посмотрим рабов, – предложил Смуга.

– Смотри-ка, Янек! Вон Пабло крутится около этих бандитов, – указал Новицкий, когда они вышли из чащи.

– Скоро узнаем, чего стоит парнишка, – ответил Смуга.

Дозорные капанга с подозрением поглядывали на Смуга и Новицкого, которые остановились около кучки связанных невольников. Пользуясь минутным беспорядком, к одному из них пробралась девочка, чтобы отогнать насекомых, обсевших кровоточащую рану у него на лбу. Это заметил один капанга и спустил на нее собаку. Громадная псина подскочила к девочке и бросила ее на землю. В мгновение ока Новицкий оказался рядом с испуганным ребенком, могучим пинком отбросил собаку, а когда та в ярости бросилась и на него, ударил ее прикладом штуцера по голове. Убитая собака рухнула на землю. Капанга, спустивший ее на ребенка, подбежал к Новицкому.

– Ты убил мою собаку! Ты заплатишь мне за это! – закричал он.

Новицкий, не говоря ни слова, нанес ему удар слева в подбородок. Пир свалился на землю. На помощь валявшемуся в беспамятстве товарищу кинулись трое капанга, но Смуга преградил им дорогу.

– Вон отсюда, или получите, как ваша собака!

Капанга остановились в нерешительности – в руках у Смуги был готовый к бою штуцер. Новицкий тем временем достал нож и перерезал связывающие раба веревки.

– Можете его охранять, но не советую издеваться над избитым беззащитным человеком. Мы покупаем этих людей, – обратился он к растерявшимся капанга.

В эту минуту до них донесся голос Вьехо:

– Сеньоры, идите к нам!

Смуга и Новицкий прошли мимо капанга.

– Капитан, помнишь, что ты должен делать?

– Не подведу, не беспокойся! – заверил Смугу Новицкий. – И буду посматривать, что происходит за твоей спиной.

– Садитесь, сеньоры! – пригласил Вьехо, указывая на лежавшие у шалаша бревна.

Смуга уселся напротив Вьехо, а Новицкий тут же стал стягивать с себя кусьму.

– Ну, хватит маскарада, слишком жарко в этих лохмотьях, – заявил он с усмешкой, бросил кусьму на землю и передвинул пояс так, чтобы было удобно схватиться за вложенный в кобуру кольт, затем без лишних церемоний уселся на бревно рядом с Вьехо и положил штуцер на колени.

Вьехо нахмурился, бросил быстрый взгляд на Новицкого.

– Что решили, сеньор Вьехо? – отрывисто задал вопрос Смуга.

– Сначала мы должны знать, что вы собираетесь делать с этими краснокожими, – ответил Вьехо. – Мы хотим быть уверены, что они не потащатся за нами.

– Мы отправляемся в Боливию и заберем их с собой, – объяснил Смуга.

– Вас ведь не интересует их дальнейшая судьба?

– Согласен, это не наше дело.

– Так сколько же вы хотите за них? – спросил Смуга.

– Тысячу пятьсот долларов, выгоды, конечно, никакой, но мы не хотим больше хлопот.

– Напрасно ты говоришь, что выгоды тебе никакой. Ты ведь продаешь ненужный тебе товар. Я могу дать, ну скажем, тысячу долларов.

– Ты, сеньор, пользуешься нашим положением. Ну, да ладно, согласен.

– А что насчет других наших условий? – спросил Смуга.

– С оружием мы не можем расстаться. В окрестностях шляются банды дикарей-кампов, а мы с ними не в ладах, – отговаривался Вьехо.

– Мы и не собираемся лишать вас оружия, – терпеливо разъяснил Смуга. – Вас двадцать шесть человек, у всех есть карабины, дайте нам десять, а себе оставьте шестнадцать. Мы тоже боимся кампов.

– Так вы хотите вооружить рабов? – вскинулся Вьехо.

– Они нам нужны, надо нам постараться расположить их к себе, – объяснил Смуга. – Дорога в Боливию долгая, опасная. Нам необходимы несколько вооруженных индейцев. Вы ведь тоже пользуетесь пирами. Если ты даешь десять карабинов и револьверов с боеприпасами, это будет справедливо. Дашь еще пять ножей и пять мачете.

– Нелегкие твои условия, сеньор Смуга! – колебался Вьехо.

– Зато ты получишь деньги за ненужный тебе сейчас и обременительный товар, – добавил Смуга.

Немного поразмыслив, Вьехо спросил:

– А у тебя и правда есть деньги, сеньор?

– У меня есть кое-что получше, ты в этом убедишься. Но ты должен поделиться с нами продовольствием.

Вьехо с трудом обуздывал нетерпение, его раздирало любопытство и жадность.

– Ну ладно, так и быть, – наконец буркнул он. – Панчо Варгас оставил нам в тайнике в Ла Уаире немного кукурузной и банановой муки и черной фасоли. Поделимся с вами. За оружие, боеприпасы и провиант добавьте пятьсот долларов, значит, всего тысяча пятьсот. А теперь показывай, чем платишь!

Новицкий тем временем не спускал глаз с окружающих Смугу торговцев рабами. Они были крайне возбуждены, о чем-то перешептывались. Пабло между ними не было, он оказался в нескольких шагах за их спинами, опершись о ствол дерева, держа в руках карабин. Новицкий усмехнулся – можно было не сомневаться, на чьей стороне выступит Пабло; Смуга, не торопясь, всунул руку в карман кусьмы, достал ее и раскрыл ладонь. Среди мелких брусков самородного золота сверкали великолепные изумруды. Охотники за рабами онемели при виде золотой руды и драгоценных камней.

– Этим и заплатим, – произнес Смуга и его рука снова исчезла в кармане кусьмы.

– Так отсчитай, сколько положено! – почти не владея собой, выкрикнул Вьехо.

– Тихо, тихо! – спокойно остановил его Смуга. – Передаем из рук в руки.

Смуга не мог видеть, что творится за его спиной, но тут подал голос Новицкий.

– Прикажи своим людям сложить оружие, боеприпасы и жратву у дерева, где стоит Пабло. Он проверит, все ли вы дали, как договаривались, тогда и получите плату.

Белые капанга громко запротестовали. Новицкий воспользовался всеобщей неразберихой, придвинулся к Вьехо, ткнул того локтем в бок.

– Ты глянь только на мою правую руку, – шепнул он как бы невзначай.

– В случае чего ты первый сгинешь!

Вьехо побледнел. В бок ему упиралось дуло револьвера, а угрожающее выражение лица Новицкого не располагало к сопротивлению. Вьехо втянул в себя воздух и хрипло приказал:

– Ну-ка, молчать мне там, ко всем чертям! Антонио! Десяти пирам отдашь карабины и пять мачете, еще десяти револьверы и пять ножей. Подсчитай боеприпасы, как договорились, и раздели жратву. Сложи все рядом с Пабло!

Вьехо, видать, руководил своими помощниками и капанга вполне деспотическими методами, поскольку ворчание тотчас смолкло. Антонио с жаром приступил к выполнению задания. Не прошло и часа, как Пабло подтвердил исполнение договора. Смуга достал из кармана кусьмы мешочек и высыпал в шляпу Вьехо золото и изумруды.

– Это явно больше того, о чем мы договорились, но в таких необычных условиях не будем мелочны, – произнес он.

Вьехо ножом скреб золото, настоящее ли, проверил на свет изумруды, наконец, удовлетворенный, спросил:

– Сеньор, – а где вы спрятали бонанзу[53]? Если хочешь, мы можем тебя туда сопроводить.

– Ничего подобного, мы нашли это у убитого индейцами золотоискателя, – равнодушным тоном ответил Смуга.

– В какую сторону вы пойдете?

– Пойдем за Панчо Варгасом на юго-запад, – заявил Вьехо, меряя Смугу подозрительным взглядом. – А вы, сеньоры, куда намерены идти?

– Я уже говорил, мы идем в Боливию. Договорились с друзьями там встретиться.

– Значит, наши дороги расходятся, – заключил Вьехо.

– Мы исполнили все ваши пожелания. Мы расстаемся миром, так поклянитесь, что никто из краснокожих рабов не последует за нами. Они бы могли напустить на нас индиос бравос.

– Никто за вами не пойдет, обещаем! – заверил его Смуга.

– Тогда двигаемся! – приказал Вьехо и крикнул своим товарищам, чтобы собирались в дорогу.

Вскоре уже череда охотников за рабами исчезла в лесной чащобе. Вьехо повернулся к Новицкому и Смуге:

– Я оставил вам два котла для готовки. Продовольствия у вас немного, но индейцы любят обезьянье мясо, а обезьян здесь хватает. Adios, amigos, que les vaya bien![54]

XIII

ГОРОД КОРОЛЕЙ

Томаш Вильмовский в задумчивости смотрел в небо, усеянное искрящимися звездами, среди них сиял Южный Крест. Вид самого знаменитого созвездия южного полушария всегда вызывал у Томека воспоминания детских лет, когда он, затаив дыхание, читал о необычайных приключениях путешественников в далеких экзотических странах. Мог ли он тогда мечтать о том, что когда-нибудь сам исходит многие девственные земли, где еще не ступала нога белого человека? Но ведь исполнились же самые страстные его желания! Он был охотником за дикими зверями, исследовал обычаи разных народов, с его мнением считались опытные географы и этнографы.

В детстве ему казалось, что далекие путешествия в неведомых краях представляют собой непрерывную цепь захватывающих приключений, ему не приходило в голову, что знаменитые первооткрыватели подвергали свою жизнь опасности прежде всего для расширения и умножения знаний о мире и его обитателях. Сейчас же Томеку уже был ведом горький вкус больших приключений… Полон дурных предчувствий, он поджидал отца, с которым они должны были отправиться на спасение друзей. Так что, хоть красивое созвездие и напомнило ему об исполнении мальчишеских мечтаний, душу его обуревало беспокойство.

Томек сидел на скамейке в гостиничном патио[55]. Посреди прямоугольного внутреннего дворика, окаймленного флигелями, тихо шумел фонтанчик. Было уже совсем поздно, но заботы не давали молодому человеку уснуть. Двое его старших друзей, товарищи по экспедициям, очутились в бедственном положении.

Томек птицей бы полетел им на помощь, а должен был сидеть и ждать отца, когда тот привезет деньги на снаряжение экспедиции. В задумчивости он даже не заметил вышедшей из отеля на патио жены. Салли присела на скамейку рядом с Томеком, прижалась к нему, тихо заговорила:

– Это духи испанских конкистадоров не дают тебе спать, Томек?

Томек стряхнул с себя задумчивость, посмотрел на жену, улыбнулся ей. Ей очень шла черная мантилья, или шаль, в манере элегантных дам Лимы, наброшенная на голову.

– Не было бы в том ничего удивительного, – ответил он не сразу. – Город королей[56], где мы сейчас находимся, почти четыре века назад построил пресловутый Писарро[57].

– О нем-то я и думала, вспоминая духов испанских конкистадоров. Сегодня утром мы с Наткой были в соборе[58] на Пласа-де-Армас, строить его начинал Писарро. Там у подножия алтаря мы видели его гробницу, она расположена между могилами архиепископов Лимы. Собор украшают великолепные картины, но больше всего нас восхитил великолепный Мурильо. Но я пошутила, вспоминая этих испанских духов. Я хорошо знаю, что тебя тревожит. Не расстраивайся ты так! Отец вот-вот появится.

– Только бы не было слишком поздно! – тяжело вздохнул Томек. – Вчера пришли плохие вести. В Монтании начались большие беспорядки.

– Кто тебе это сказал? – оживилась Салли.

– Вчера вечером я был у префекта департамента[59], он мне и сказал. Пока просил не разглашать, он ждет подтверждения. Но боюсь, что это правда. Смуга ведь предупреждал, что кампы готовят восстание.

– Томми, это действительно плохая новость! А почему только сейчас мне об этом говоришь?

– Не хотелось тебя заранее волновать. Господи, а если восстание уже началось, что теперь со Смугой и Тадеком? Волосы дыбом встают, как подумаю о них.

– Мы все за них переживаем, – грустно произнесла Салли. – Положение становится все серьезнее, но отменить экспедицию мы же все равно не можем.

– Естественно! Тут и говорить не о чем, – порывисто сказал Томек. – Какие бы ни стояли перед нами препятствия, а в установленный срок мы обязаны быть на границе Боливии с Бразилией. Только если кампа уже выступили, нам придется изменить маршрут.

– Томми, милый! Ты всегда найдешь выход из любого положения.

Лицо Томека прояснилось – вера в него Салли, ее похвалы неизменно доставляли ему удовольствие. Он привлек жену к себе и прошептал:

– Только бы отец приехал побыстрее!

– Он наверняка вот-вот появится в Лиме. Думаю, и Тадек со Смугой… – начала Салли и вдруг умолкла.

Ночную тишину разорвал глухой подземный грохот, земля заколебалась, как человек, охваченный внезапной дрожью. Слышно было, как со звоном бьются стекла. В кустах проснулись птицы, по всей околице залаяли и завыли собаки. Грубо вырванные из сна жители Лимы выбегали на улицу кое-как одетые, в ночных рубашках. Вокруг кричали, звали друг друга. Общее настроение ужаса усиливалось мрачным тревожным звоном колоколов.

На патио высыпали постояльцы гостиницы.

– Салли! Томек! – звала их Наташа.

– Мы здесь! – откликнулась Салли. Наташа и Збышек были уже рядом.

– Мы проснулись от того, что качается кровать. Услышали суматоху на улице, звон колоколов, беготню по коридору и скорей к вам, а у вас номер пустой! Вот и начали вас искать, – Збышек, говоря все это, одновременно застегивал рубашку.

– Томми никак не мог заснуть, и мы сидели на свежем воздухе, так было хорошо после жаркого дня, – объяснила Салли.

– А, вот почему вы полностью одеты, – догадалась Наташа.

– Землетрясение-то не очень сильное, но звон колоколов вызвал панику, – добавил Збышек.

– И тревога, и паника вполне понятны, – сказал Томек. – Ведь Лима расположена в тихоокеанской сейсмической зоне[60], большинство всех землетрясений, и нередко очень сильных, случается именно здесь. В Лиме каждый год по нескольку раз земля трясется то сильнее, то слабее, и как раз слабые землетрясения предваряют катастрофу. Именно так произошло, если мне не изменяет память, в тысяча семьсот сорок шестом году, тогда Лима лежала в руинах, а соседний порт Кальяо вообще был затоплен громадными волнами бушующего океана. Тысячи людей тогда погибли.

– Не хотела бы я постоянно здесь жить, – отозвалась Наташа. – Южная Америка такой беспокойный материк. В Манаусе я тоже чувствую себя, как на раскаленных угольях. Белые бесчинствуют, как волки, джунгли какие-то ненасытные, реки и те кишат ужасными тварями. Ненавижу насилие!

– А ты не преувеличиваешь, Натка? – вмешался Збышек. – Ты забыла, кто в Якутии застрелил царского агента Павлова?[61]

– Нет, не забыла! Убила негодяя, чтобы спасти благородного человека, единственной виной которого было то, что он желал свободы своей угнетенной отчизне. И я боролась за освобождение своей родины от царской тирании!

– Тихо, тихо! Опять начинается грохот, – прервала ее Салли.

Глухой, более слабый, чем в первый раз, грохот прокатился с востока на запад, земля дрогнула, но больше толчков не последовало.

– Собаки больше не воют, – заметил Томек.

– Видно, опасность миновала, раз так, пойдемте домой, Натка заварит чай, поговорим, – предложил Збышек. – Ложиться спать уже не стоит, скоро рассвет.

– Действительно, спать совсем расхотелось, – поддержал его Томек.

Наташа выпила чай, отставила пустой стакан, поднялась, подошла к широко распахнутому решетчатому окну. Звезды уже побледнели.

– Как спокойно и тихо на улице, как будто ничего этой ночью не произошло, – не скрывала она своего удивления. – Поражаюсь жителям Лимы, как они умеют, несмотря на постоянную угрозу, вести нормальный образ жизни.

– Не вижу в этом ничего удивительного, – не согласился Збышек. – Ко всему можно привыкнуть. Возьми хоть нас, поляков. Уж сто лет завоеватели стараются лишить нас народности, преследуют польский язык, повсюду шпики, патриотов вешают или ссылают в Сибирь, а мы все-таки не потеряли своего своеобразия. Расцвело подпольное образование, а приходит час, мы беремся за оружие и щедро платим кровавую дань, а повседневная жизнь тем временем идет своим чередом.

– Молодец, Збышек! – с энтузиазмом поддержал его Томек.

– Ой, господи, опять вы за свое! – возмутилась Наташа. – Я всего-то и сказала, что в Лиме отлично приспособились к естественным опасностям, а вы уж сразу о поляках. Восхищаюсь я, восхищаюсь вами не меньше, чем жителями Лимы.

Томек рассмеялся:

– Очень точное сравнение! Жители Лимы нравом напоминают поляков, такие же гостеприимные и легкомысленные, так же возносят до небес заслуги своего народа, его храбрость и с такой же легкостью теряют все свое достояние. И пороки у них те же – непунктуальные, много говорят и мало трудятся.

– История тоже была к ним немилостива, – добавил Збышек, – Во время селитряной войны[62] с чилийцами захватчики на какое-то время заняли Лиму. Чилийцы просто опустошили город, вывезли отсюда в Сантьяго массу ценных коллекций, экспонатов, тащили даже писсуары, а что не смогли увезти, уничтожили.

– Хватит нам о политике! – не выдержала Салли. – Светает уже. Чем будем сегодня заниматься?

– Я отправлюсь во францисканский монастырь, – объявил Томек.

– Ты же был там всего два дня назад, – удивилась Салли.

– Верно, но я хочу еще раз с ними поговорить. Францисканцы посылают миссионеров в восточные области Перу, на Укаяли, Пачитею и Амазонку. Кое-кто из них стал открывателем, пионером прогресса. От них можно многое узнать о тамошних племенах, стоит воспользоваться их опытом. А потом зайду к нашим друзьям – индейцам. Габоку каждый день допытывается, когда же в поход. И Динго уже весь истосковался в безделье, возьму его на прогулку.

– Томек, и меня с собой возьми, – попросил Збышек.

– Разумеется, я как раз сам хотел предложить. А чем займутся наши жены?

– Жены сначала немного поспят, – объявила Салли. – Потом пройдутся по Калле-де-Меркадерес. Денег на безделушки у нас нет, но я люблю глазеть на витрины французских магазинов. Там так много чудесных вещей! Где-нибудь пообедаем и будем вас ждать у Габоку и Мары. Все вместе пойдем погуляем с Динго. Согласны?

– Согласны, – сказал Томек.

Вскоре братья вышли из гостиницы. Стояла сухая пора года[63], и на голубом небе, на котором лишь кое-где виднелись перистые облака, сияло яркое солнце.

Несмотря на ранний час, на узких, мощеных улочках царило оживленное движение. Вьючные животные взбивали копытами облака пыли. К рынку ехали верхом молочницы, фляги с молоком свисали по обе стороны седла. Пекари везли на мулах большие кожаные торбы, наполненные хлебом и булками, а тамальерос развозили на ослах тамалес, свежие пирожки из кукурузной муки. Хватало и бродячих кондитеров, волокущих на головах громадные коробки со сладостями и мороженым. Грохот больших двуколок, запряженных в несколько мулов, мешался с криками бродячих торговцев, расхваливающих свой товар.

Открылись уже дешевые харчевни, их держали замбо или чоло[64], в них подавали чупа, местный картофельный суп с сыром и перцем, чичаррон, или свиные шкварки, секо де чиво – козлиное мясо, пожаренное с рисом.

– Пора завтракать, может, зайдем? – предложил Томек, соблазненный запахами готовящейся пищи.

– Лучше пойдем к моему знакомому макаке[65] на Пласа дель Моркадо, вот великолепный повар! Я люблю китайскую кухню.

Томек развеселился:

– Я вижу, ты быстро пустил здесь корни, знаешь уже местные прозвища. Только твой подопечный китаец не обрадовался бы, если б знал, что ты обзываешь его обезьяной.

– Это у меня случайно вырвалось, – признался Збышек. – Мне этот китаец нравится, порядочный, вежливый и трудолюбивый человек.

– Ну, так пойдем к нему.

Они шли не спеша по старой части города[66], построенной еще испанскими завоевателями. Узкие, мощеные, пыльные улочки пересекались под прямым углом.

На протянутых между домами проводах по обеим сторонам улицы висели над мостовой фонари, освещающие город вечером. В Лиме уже существовала канализация, в дома была проведена вода, в больших квартирах жители пользовались газом и ванной. Но еще до недавнего времени все нечистоты выбрасывали из домов прямо на улицы, где их съедали галлинасос, большие черные американские стервятники. Застройка старой части города была, по существу, непрерывна. Преобладали в ней одноэтажные, каменные дома одинаковой высоты, по их плоским крышам можно было переходить с одного здания на другое. В фасаде каждого дома имелись широкие ворота, по обеим их сторонам – по одному-двум зарешеченным окнам. Благодаря этому дома оставляли впечатление маленьких крепостей, но частые революции и бандитские нападения заставляли жителей Лимы обеспечивать свою безопасность.

Занятые разговорами, Томек и Збышек шли улочками, прилегающими к центру старой Лимы. Здесь среди одноэтажных домов появились и более высокие здания, их особая конструкция призвана была смягчить катастрофические последствия частых землетрясений. Первый этаж был сложен из кирпича, а стены второго из оштукатуренного, побеленного бамбука. Плоскую бамбуковую крышу сверху прикрывал еще толстый глиняный покров. В сезон дождей такие крыши достаточно надежно защищали от так называемого перуанского тумана, мелкого дождичка, но когда этот дождик переходил в дождь, вода попадала в квартиры. У более высоких домов второй этаж был окружен галереей, нависающей над тротуаром.

Томек и Збышек тем временем вышли на Пласа-де-Армас, бывшую центром Лимы. Здесь толпились здания в стиле колониального барокко, повторяющие испанские образы.

Восточную часть площади занимал монументальный собор с большим порталом, с двумя своеобразными башнями по фасаду и пышный дворец архиепископа. С севера площадь украшал Паласьо-де-Юбьерно, дворец президента, в нем, кроме его резиденции, размещались все министерства, полиция, казармы. Перед резиденцией главы государства несли караул молодые, темнокожие солдаты из почетной гвардии, они были облачены в парадные мундиры с красными пышными эполетами и шнурами на левой стороне груди. Томек и Збышек особо обратили внимание на сверкающие на солнце серебристо-голубые шлемы с высоким плюмажем.

Остальную часть площади занимали Портал-де-Ботоньерос, Портал пуговичников и Портал-де-Эскрибанос – нотариусов. Они были застроены двухэтажными домами с выступающими над улицей галереями, украшенными резьбой в мавританском стиле. Под галереями располагались магазины, меняльные конторы, квартиры. Внутри домов были патио, окруженные застекленными галереями и открытыми верандами.

Центр Пласа-де-Армас украшал фонтан XIV века, осененный вечнозелеными деревьями. От каждого угла площади отходило по две улицы. В северо-западном углу между двумя улицами на высоком постаменте стоял громадный памятник завоевателя Перу и основателя Лимы. Восседающий на скакуне каменный Франциско Писарро, в латах и шлеме, взирал на великолепный собор, в строительство которого почти четыре века назад он заложил первый камень.

Вскоре Томек и Збышек оказались в китайском квартале, на Пласа дель Моркадо. Збышек остановился перед харчевней, над которой красовалась вывеска «Фонда Чина».

– Ну вот мы и пришли. Давно пора уже позавтракать.

– Интересно, чем нас попотчует твой протеже, – пробурчал Томек. – В свое время один китаец угостил нас пиявками в сахаре.

– Вкусно было? – заинтересовался Збышек.

– Не знаю, я тайком подбрасывал их Тадеку Новицкому, он, не моргнув глазом, может проглотить любую пакость.

Они вошли в харчевню. Было еще довольно рано, поэтому пока оставалось несколько свободных столов. Из соседнего помещения, явно кухни, неслись соблазнительные ароматы. За чистым прилавком хлопотал щуплый человек с бледно-желтым лицом, с редкой порослью на щеках. Его голову оплетала длинная черная коса. Китаец был одет в темный, свободный халат, длинные черные штаны. При виде входящих он низко поклонился, сложив руки на груди и приветствовал гостей по испанскому обычаю:

– Как вы поживаете, господа?

– Спасибо, очень хорошо. А как вы, господин Чан Тунь? – ответствовал Збышек.

– Очень хорошо! А как поживает жена господина? – спрашивал китаец.

– Спасибо, отлично.

Окончив приветствия. Чан Тунь снова низко поклонился:

– К вашим услугам! – и проводил гостей к столу, стоявшему в нише недалеко от окна.

– Это мой брат, ловец зверей, я вам рассказывал, – обратился к нему Збышек. – А ему я рассказывал о вашей великолепной кухне, господин Чан Тунь. Что вы можете сегодня нам предложить?

Китаец низко поклонился Томеку и стал перечислять:

– Есть свежезажаренная жирная утка с яблоками, цыплята в маринаде, яйца консервированные в оливковом масле, рис со свининой в соусе, чоп-сью, чичаррон, чаншинь[67], рисовое вино, китайский чай, кофе.

– На завтрак лучше всего взять чоп-сью, – решил Збышек. – И тебе, Томек, советую.

– Хорошо, пусть будет чоп-сью, – согласился Томек. – В скором времени отправляемся в далекую экспедицию и не будет уже у нас возможности насладиться деликатесами господина Чан Туня.

– Охотничья экспедиция? Господа собираются отлавливать диких зверей? – поинтересовался Чан Тунь.

– Это совсем другое, – возразил Томек. – Нам нужно встретиться с друзьями на бразильско-боливийской границе, а затем мы вместе направимся в Манаус на Амазонке.

– В Манаус, как интересно! Неблизкий поход. А после этого куда отправятся досточтимые господа?

– Я работаю в Манаусе, в компании «Никсон-Риу-Путумайо», – объяснил Збышек. – Каучук, господин Чан Тунь! В Манаусе я и останусь, а брат с друзьями вернется в Европу, а потом, скорее всего, они снова предпримут какую-нибудь охотничью экспедицию.

– Интересно, очень интересно! – повторил заинтересованный Чан Тунь.

– Один мой родственник как раз намеревается поехать в Манаус. У досточтимых господ уже есть повар? Родственник хорошо готовит, он помогает мне по кухне.

– Господин Чан Тунь, это весьма опасная экспедиция, – серьезным тоном предостерег Томек. – Двое наших друзей находятся в плену у свободных кампов. Им нужна помощь… Это чуть ли не военный поход! Я достаточно ясно вам объяснил?

– Я все-все понял, досточтимые господа, – закивал китаец. – Сейчас подам чоп-сью.

И Чань Тунь исчез в кухне.

– Перепугался, мака… ох, прошу прощения, китаец, – негромко заметил Збышек, когда они остались одни. – Хотел было сэкономить брату оплату за проезд в Манаус. Они такие бережливые и практичные.

– Будь он поваром экспедиции, не только сохранил бы деньги, но еще бы и заработал, – сказал Томек. – А повар бы нам пригодился! Но я должен был сказать правду.

Чан Тунь вернулся из кухни не сразу.

В руках он нес большой поднос, а за ним, тоже с уставленным тарелками подносом, двигался второй китаец, одетый в серые штаны и черную блузу со стоячим воротником. В отличие от Чан Туня волосы его были коротко подстрижены и причесаны на европейский манер. Фасоном блуза, застегнутая спереди на светлые металлические пуговицы, на которых виднелись красные драконы, напоминала военный мундир.

Чан Тунь опустил тяжелый поднос на стол. Збышек и Томек удивленно рассматривали расставленные перед ними блюда. В салатнице прибыло своеобразное китайское блюдо чоп-сью, нарезанное кубиками тушеное мясо с мелко покрошенными овощами, рисом и приправами, тут же жареная утка с яблоками, заливная рыба, консервированные в оливковом масле яйца, соленый миндаль, два графинчика с чаншинь и рисовым вином и рисовые пирожные. Второй китаец тем временем расставлял тарелки, раскладывал вилки, ножи, ложки, неприметно окидывал гостей проницательным взглядом.

– Господин Чан Тунь, мы же заказывали только чоп-сью, – запротестовал пораженный Томек.

– Досточтимые господа, окажите мне честь, будьте сегодня моими гостями, – ответил, низко кланяясь, Чан Тунь.

– Приглашение от такого уважаемого хозяина – большая для нас награда, мы высоко это ценим, – поблагодарил Томек. – Но раз уж вы нас приглашаете, то будьте хозяином за нашим столом.

– Эту роль берет на себя мой родственник, By Мень, я досточтимым гостям о нем уже рассказывал, а я тем временем приготовлю настоящий китайский чай.

– Пожалуйста, садитесь, господин By Мень! – пригласил Томек, встал и подал китайцу руку.

То же самое проделал и Збышек. By Мень самолично обслуживал гостей, усердно потчуя их чаншинь. Томек поднял тост за благополучие хозяина, а когда услужливый By Мень налил в большие бокалы вино, Томек обратился к Збышеку:

– Ты когда-нибудь пил уже рисовое вино?

– Пока нет, – ответил Збышек, – но слышал, что это приятный, легкий, сладковатый напиток.

– Так только кажется, Збышек! – развеселился Томек. – Рисовое вино на вкус, как сладкая водичка, и вроде не ударяет в голову, но если чуть переберешь, встать от стола уже не сможешь, хоть будешь трезвым, как стеклышко, а ноги не идут.

By Мень деликатно усмехнулся, а Збышек рассмеялся и воскликнул:

– Благодарю, Томек, за предупреждение! Мы ведь сегодня идем в монастырь францисканцев.

– Ваш досточтимый брат говорил, что вы собираетесь в Манаус, – обратился к By Меню Томек, он сразу отгадал, по какому поводу Чан Тунь устроил им такое пиршество.

– Совершенно верно, досточтимые господа! Я уже несколько месяцев ожидаю подходящую оказию, – ответил тот.

– Несколько месяцев? – удивился Збышек. – Да ведь поездка в Манаус не настолько же трудна!

– Да, если человек располагает хорошим паспортом, дело лишь в деньгах, но не всегда так просто, – пояснил By Мень.

Томек окинул молодого китайца внимательным взглядом. Не походил тот ни на кули[68], ни на повара либо торговца. То, как он держался, с достоинством, вежливо, но без униженности, показывало, что он привык к предводительству.

– Мне кажется, вы были военным. Может быть, именно поэтому вы оказались в затруднительной ситуации? – поинтересовался Томек.

By Мень как будто не расслышал вопроса.

– Досточтимый Чан Тунь говорил, что досточтимые господа происходят из страны, которая утратила независимость.

– Совершенно верно, мы – поляки, – подтвердил Томек. – Нашу родину оккупируют враги, захватчики. Вот мой брат, как польский патриот, был сослан в Сибирь. Я помог ему бежать оттуда.

– Досточтимый Чан Тунь заверил меня, что я могу вам доверять, – приглушенным голосом начал By Мень. – Я принимал участие как офицер в боксерском восстании[69]. После того, как чужеземные армии подавили восстание, мне пришлось долго скрываться. В конце концов, мне удалось пробраться на судно, загружавшееся в Тянь-цзине углем. В Южную Америку я плыл кочегаром, а в Кальяо моряки помогли мне попасть на сушу. Мой родственник, досточтимый Чан Тунь, принял участие в моей судьбе, помог связаться с дядей в Манаусе. Дядя хочет, чтобы я у него работал, но я здесь на нелегальном положении, у меня нет паспорта.

– Я живу в Манаусе. А как зовут вашего дядю? – спросил Збышек.

– Досточтимого дядю зовут Тинь Линь, – ответил By Мень.

– А это не Тинь Линь «Криоло – оптовая торговля»?

– Именно так, досточтимый господин! Это и есть мой дядя.

– «Криоло»? Что это за фирма?

– Криоло – это название самых благородных сортов какао, производимых в Южной Америке, – пояснил Збышек. – Господин Тинь Линь – известный в Манаусе оптовик. Господин Никсон с ним дружит. Томек, помоги господину By Меню!

– Без документов это не так просто, но попробуем, – ответил Томек.

– Может, вписать господина By Меня в список участников экспедиции? С префектом я в прекрасных отношениях. Господин By Мень, а господин Чан Тунь говорил вам о цели нашей экспедиции?

– Говорил, досточтимый господин! Я и подумал, что могу вам пригодиться не только в качестве повара. Я – военный, принимал участие в битве за Тяньцзин[70].

– Значит, вы готовы рискнуть?

– Я пропадаю в Лиме. Дело не в деньгах. И мой дядя, досточтимый Тинь Линь, ждет меня.

– Раз так, готовьтесь в дорогу, – подвел итог Томек.

– Попробую уладить все формальности. В ближайшее время я вас извещу.

XIV

СТРАШНЫЕ ВЕСТИ

После обеда семьи Вильмовских и Карских отправились на прогулку в юго-западную часть города, туда, где располагался сад под названием «Жарден де да Экспосисьон», а попросту «Экспосисьон», потому что в этом саду, во дворце, в 1874 году размещалась всемирная выставка, проходившая в Перу. Правда, позднее, во время селитряной войны, победители – чилийцы вывезли из Лимы все, что только могли, тем не менее великолепный парк сумел сохранить свою естественную красоту, оставался любимым местом прогулок жителей Лимы. Вильмовские и Карские были просто очарованы живописностью сада. Среди массы субтропических растений тянулись к небу вечнозеленые, похожие на раскрытые зонтики араукарии, стройные кипарисы, эвкалипты с кожистой листвой и большими цветками.

Эвкалипты напоминали Томеку его первую экспедицию в Австралию, там он ловил сумчатых медведей – коала. Любимой пищей тех мишек были листья эвкалипта. Именно в Австралии при довольно необычных обстоятельствах Томек познакомился со своей нынешней женой. Так случилось, что во время охоты на громадных серых кенгуру людей из экспедиции попросили помочь в поисках пропавшей в буше двенадцатилетней Салли Аллен. По счастливой игре случая отыскал девочку Томек, а она в память знакомства подарила ему свою собаку Динго. Вильмовские с юмором рассказывали родственникам о своей первой встрече, а Динго, как будто понимая, что говорят о нем, весело махал хвостом и поглядывал на клетки с дикими животными в новом зоопарке, недавно открытом на месте старого, разгромленного чилийцами.

В веселой болтовне время бежало незаметно. Близился вечер. На видимых со всех улиц Лимы скалистых вершинах Анд в лучах клонившегося на запад солнца блестели глыбы вечных снегов.

– Пора возвращаться в гостиницу, – обратился к остальным Томек. – Я и не заметил, что так поздно.

– Ну и что, что поздно, – заупрямилась Салли. – Кто знает, не последняя ли это наша прогулка по Лиме…

– А хорошо бы! – прибавил Збышек. – Сидим, как на иголках, ожидая дядю. Я уже сыт по горло боями быков и петухов со шпорами.

– Так для чего ты на них так часто ходишь? Притворщик! – укорила его Наташа.

– Составляю компанию Томеку, – оправдывался Збышек.

– Что-то ты придумываешь, Збышек, – со смехом вступила в разговор Салли. – Томми не любит, когда мучают животных.

– Ничего я не придумываю! – оборонялся Збышек. – Я ведь не сказал, что Томек ходит со мной на петушиные бои.

– Ты сказал, что составляешь ему компанию, – напомнила Наташа.

– Так оно и есть, – подтвердил Збышек. – Томек часто ходит смотреть на Дос де Майо, самый красивый из памятников Лимы…

– Ты имеешь в виду Ангела Победы? – заинтересовалась Салли. – Там ведь на пьедестале на одном из барельефов изображен поляк, Эрнест Малиновский[71].

– Об этом памятнике я и говорю, – сказал Збышек. – Вы ведь знаете, как мой брат восторгается всем, что увековечивает деятельность выдающихся поляков. Вот и получается, что, когда Томек в задумчивости всматривается в памятник, я захожу в ближайший небольшой амфитеатр посмотреть петушиные бои.

Вильмовские и Карские вышли из сада. Перед наступлением вечера на улицах было шумно и многолюдно. Жители Лимы возвращались домой с работы, уличные торговцы сворачивали свои палатки, людно было в харчевнях. В разноцветной толпе, в мешанине всех рас выделялись красивые обитательницы Лимы, кутавшиеся в развевающиеся черные мантильи. Посреди улицы грохотали двуколки, тянулись вьючные лошади и мулы, пролетали всадники на резвых конях.

Недалеко от гостиницы вдруг забеспокоился Динго, которого Салли вела на поводке. Он внюхивался, поводил ушами, глухо ворчал, наконец ткнул влажным носом руку идущего рядом Томека.

– Салли, погляди-ка на нашу собаку! – позвал Томек. – Наверно, не может понять, почему не отводим его к Габоку.

– Тихо, Динго, успокойся! – сказала Салли. – Поздно уже, переночуешь у нас.

Беспокойство Динго, тем не менее, лишь усиливалось. Он хрипло залаял, поглядывая то на Салли, то на Томека.

– Томми, он на самом деле как-то странно себя ведет, – заметила Салли. – Все что-то вынюхивает, как будто напал на знакомый след. Ох, Томми, неужели…

Томек тут же понял, о чем думает жена, и даже побледнел от волнения. А Динго уже откровенно рвался к гостинице. Перед открытой настежь дверью он залаял и замахал хвостом.

– Бьюсь об заклад на сто бутылок ямайского рома, что приехал отец! – воскликнула просиявшая Салли, бессознательно повторяя капитана Новицкого.

Сердце быстрее забилось у Томека в груди. Не говоря ни слова, он вбежал в холл гостиницы. Управляющий гостиницы поспешно поднялся и объявил:

– У вас гости, сеньор Вильмовский! Наконец-то прибыл ваш отец и с ним еще один сеньор. К счастью, у меня нашелся номер и для него.

– Великолепная новость! – воскликнул Томек в волнении. – Отец давно нас ждет?

– Они оба приехали вскоре после обеда. Сейчас они у себя в номерах.

– Значит, лапочка Динго не забыл отца! – торжествовала Салли. Она спустила собаку с поводка, велела ему:

– Динго, ищи хозяина, ищи!

Пес побежал вверх по лестнице, Вильмовские и Карские поспешили за ним. В коридоре второго этажа Динго, не колеблясь, остановился перед дверью рядом с номером Вильмовских, замахал хвостом. Салли негромко постучала. Через минуту на пороге появился высокий, плечистый человек с потемневшим от тропического солнца лицом. Быстрым взором он окинул стоявшую перед ним четверку молодых людей, убедился, что все живы и здоровы, и произнес:

– Заходите, заходите, дети! Я так по вас соскучился!

Первой он заключил в свои объятия Салли, она доверчиво прижалась к нему.

– Я так счастлива, папа, что ты с нами… Так нам тебя не хватало.

– Я выехал из Гамбурга через неделю после того, как получил письмо от Тадека Новицкого, – начал Вильмовский, – и понял, что вы находитесь в опасной ситуации. Мне хотелось побыстрее с вами встретиться, но в дороге возникли затруднения. Слава богу, господин Никсон весьма мне помог и вот мы вместе. Со мной приехал господин Уилсон, сотрудник господина Никсона.

Затем Вильмовский так же сердечно приветствовал Наташу, потом обнял Збышека, а после всех прижал к груди сына.

– А ты изменился, Томек! – помолчав, заметил он.

– Мне уже известно, какой опасной оказалась твоя экспедиция. Очень я переживал за всех вас. Господа Никсон и Уилсон так высоко отзывались о тебе и Тадеке Новицком! Я тобой горжусь.

Взволнованный Томек долго в молчании обнимал отца, лишь немного успокоившись, заговорил, но голос его все-таки немного дрожал:

– Тяжело было, отец… Мы нашли господина Смугу, но не смогли его освободить. Это он нас спас, а сам с Тадеком в плену у кампов.

– Дядя, Томек был просто великолепен! – восхищался Збышек. – Если бы не он, пропали бы мы в Андах!

– Помолчи, Збышек! – рассердился Томек. – Все проявили себя самым лучшим образом. Ты, Натка, Салли, наши союзники-индейцы, да все, и Динго в том числе. Папа, дорогой, что было с тобой в дороге?

– До Манауса я доехал без всяких трудностей. Затруднения начались только в Икитос. Но давайте поговорим потом, а сейчас я хочу пригласить сюда господина Уилсона, он решил принять участие в экспедиции. Он отдыхает у себя в номере, я схожу за ним.

Вильмовский вышел из комнаты и вскоре вернулся с невысоким, но хорошо сложенным человеком, тот сначала подошел к Томеку.

– Как я рад вас видеть! – воскликнул он. – Не было дня, чтобы мысль о вас не приходила мне в голову. Меня мучила совесть, ведь я позволил Смуге одному преследовать убийц, а потом не принял участия в вашей спасательной экспедиции. Мне хочется реабилитировать себя, отдаю себя в ваше распоряжение, вы можете полностью на меня рассчитывать.

Уилсон сильно стиснул руку Томека в рукопожатии, а левой рукой, по южноамериканскому обычаю, похлопал его по спине. Не менее радостно приветствовал он Збышека и женщин, а когда все расселись, обратился к Вильмовскому:

– Вероятно, вы еще не успели рассказать сыну о том, какое сейчас сложилось положение?

– Вообще Томек расспрашивал меня о нашей поездке, но я полагал, что с рассказом надо подождать, пока вы к нам присоединитесь, – ответил Вильмовский. – Приехав в Манаус, я имел долгую беседу с господином Никсоном. Я показал ему полученное от Тадека письмо. Господин Никсон высказал мнение, что раз вам понадобились деньги, следовало бы обратиться к нему. Хотел бы еще добавить, что как только я получил письмо от Тадека, я послал телеграмму господину Никсону о том, что собираюсь приехать в Манаус. Поэтому господин Никсон связался с банком в Икитос, а затем поехал вместе со мной и господином Уилсоном. Вот в Икитос до нас и дошли тревожные вести…

– Очевидно, вы услышали о восстании кампов на верхней Укаяли, – прервал его Томек.

Вильмовский внимательно всмотрелся в сына:

– Значит, тебе уже известно о восстании кампов?

– Здешние власти получили неподтвержденные пока сведения о серьезных беспорядках в Монтании, но громко о них здесь не говорят, – пояснил Томек. – Господин Смуга подозревал, что кампа готовят восстание против белых, предупреждал нас… А как, отец, вы с господином Уилсоном добрались до Лимы?

– Мы собиралась поплыть на судне по Укаяли до Масисеи, оттуда по Пачитее до города Серро-де-Паско[72], а уж оттуда по железной дороге доехать через Орою до Лимы.

– Там как раз сходятся дороги, ведущие из Лимы в Икитос и на верхнюю Укаяли, – добавил Уилсон. – В Икитос уже знали о восстании индейцев, дорога на верхнюю Укаяли оказалась перерезанной, поэтому мы поплыли по Мараньону до города Лагунас. Там нам удалось сесть на небольшое судно, оно должно было плыть в Тиньо Мария по Гуаллаге[73].

– Добираться таким образом нам посоветовал господин Никсон, а сам он вынужден был вернуться в Манаус, – подхватил Вильмовский. – Поездка отняла у нас ужасно много времени, ведь старенькое судно тащилось вверх против течения, но все-таки в конце концов мы добрались до Тиньо Мария, откуда на мулах по горным дорогам через Гуанко доехали до Серро-де-Паско и по железной дороге в Лиму[74].

– Черт бы побрал такую железную дорогу, и настрадался же я от высокогорной болезни![75] – пожаловался Уилсон.

– Напрасно вы не послушались совета ехавших с нами горняков, они угощали нас кокой, – возразил ему Вильмовский. – Я вот жевал коку и ничего такого не почувствовал.

– Наверное, поэтому жевание коки так распространено среди перуанских индейцев, – заметил Томек. – У нас хуже всех на высокогорье чувствовала себя Натка.

– Намучились они со мной, – призналась Наташа. – Может, на этот раз будет получше.

– Ну, это мы поздней решим, как нам поступить с нашими дорогими женщинами, – предложил Вильмовский. – Сейчас же нам необходимо обсудить создавшееся положение и определить маршрут экспедиции.

– Нет, мы не будем откладывать вопрос о судьбе женщин на потом, – возразила Салли. – Что касается меня, я отправлюсь с Томеком. И Мара, жена Габоку, тоже ни за какие сокровища мира не оставит мужа. Натка, а ты что скажешь?

– Само собой, я поеду с вами! Дядя прекрасно знает, что я вовсе не нюня, у меня верный глаз, стреляю я отлично. В горах буду жевать коку, как-нибудь обойдется.

– Ну, дядя, ты теперь видишь, как обстоят дела с нашими женами, – вступил в разговор Збышек. – Мы с Томеком еще не вышли из эпохи матриархата. Похоже, дело уже решено.

Вильмовский рассмеялся. Наташа, как и Збышек, называла его дядей, и он охотно с этим соглашался, поскольку любил эту молодую, отважную революционерку.

– Окончательное решение должен принять Томек, – помолчав, произнес он. – Как руководитель экспедиции он отвечает за безопасность нас всех.

– Что ты такое говоришь, отец, дорогой! – взволновался Томек. – Неужели я при тебе возьму на себя руководство экспедицией? Ты – руководитель!

Вильмовский одарил сына теплым взглядом:

– Не будь таким скромным, сынок! Смелостью ты отличаешься давно, еще с первой охоты в Австралии. А ведь тебе было тогда лишь четырнадцать! Теперь же ты молодой, рассудительный человек, опытный путешественник. Мы все можем тебе довериться. Ты уже проводил спасательную экспедицию и знаешь, как надо поступать, лучше нас всех.

– Я не очень-то уверен, что заслуживаю такой похвалы, отец, – лицо Томека вспыхнуло. – И все-таки я очень прошу тебя взять руководство на себя. Мне просто боязно брать на себя ответственность за такое большое дело. Все ведь так серьезно, речь идет о жизни двоих наших лучших друзей! Здесь требуется немалый разум, выдержка и опыт, а ты всем этим обладаешь в высшей мере. Ты ведь уже охотился с господином Смугой в Южной Америке. Я вот что предлагаю, отец: ты руководишь экспедицией, а я, если позволишь, буду отвечать за нашу общую безопасность так, как этим обычно занимался господин Смуга.

– Молодые люди редко обладают таким достоинством, как скромность, – заметил Уилсон. – Господин Вильмовский, вы можете гордиться сыном.

– А я и горжусь, – подтвердил Вильмовский. – Хорошо, Томек, я принимаю твое предложение, но ты будешь помогать мне советом.

– Благодарю, отец! Маршрут мы обговорим после ужина, вы с господином Уилсоном, верно, умираете от голода. Я только хотел спросить, удалось ли тебе продать яхту Тадека?

– Я не стал продавать яхту, не мог принять такую великодушную жертву с его стороны. Ведь это судно – его самая большая гордость и радость!

– Так каким же образом ты раздобыл средства на экспедицию? – не мог понять Томек.

– Я отдал яхту в аренду на двенадцать месяцев одному другу господина Гагенбека, тот собирается в круиз по Средиземному морю, – пояснил Вильмовский. – Да еще господин Никсон выложил приличную сумму. Мне не хотелось брать у него денег, но он относится к Смуге как к своему партнеру и считает, что тот выступает от его имени.

– Так оно на самом деле и есть, – подтвердил Уилсон. – Ведь это господин Смуга поставил на ноги компанию «Никсон-Риу-Путумайо», без него Никсону бы не справиться с завистниками-конкурентами.

– Верно, верно! Господин Никсон в важных делах всегда полагается на господина Смугу, да в Манаусе все с ним считаются, – вступил Збышек.

– Как же я рада, что добрый Тадек не расстался со своей любимой яхтой! – воскликнула Салли. – Замечательный он человек, друзьям отдаст последнюю рубашку.

– И капитан, и господин Смуга – незаурядные люди, – произнесла Наташа. – Поделятся с каждым последним куском хлеба. Оба они – образец настоящего мужчины.

– Ты права, Натка, – повторил Томек. – Господин Смуга – мой идеал, я во всем стараюсь ему подражать. А капитан – мой лучший друг. Я тоже страшно рад, что удалось обойтись без продажи яхты.

– Послушайте, дорогие мои, основное уже нам известно, может, пойдем ужинать? – предложила Наташа.

– Женщины, как всегда правы, – улыбнулся Томек. – После ужина обсудим, какой нам выбрать маршрут.

Совещание состоялось в номере молодых Вильмовских. Мужчины склонились над разложенными на столе картами. Вильмовский с особым вниманием изучал карту, набросанную Томеком во время поисков пропавшего Смуги, сравнивая ее с официальной картой Перу.

– Твой набросок Гран-Пахонали гораздо точнее официального, на том еще так много белых пятен. А на твоей карте немало новых данных, – одобрительно произнес Вильмовский. – Весь маршрут экспедиции хорошо обозначен. С помощью этой карты мы могли бы осмелиться на поиски города свободных кампов.

– Я старался обозначить все ориентиры на местности, как ты меня и учил, отец, – отозвался Томек. – И если бы этот затерявшийся на просторах Анд город был целью нашей экспедиции, я уверен, мы бы его нашли. Но мы-то с господином Смугой договорились о встрече в окрестностях Кобихи на бразильско-боливийской границе. Самый короткий маршрут вел бы от Орои к реке Перене, которая впадает в Тамбо, а Тамбо дальше на восток, в свою очередь, сливаясь с Урубамбой, образует Укаяли. Немного выше слияния этих двух рек, на правом берегу Урубамбы находится Ла Уаира Панчо Варгаса, известного охотника за рабами. Оттуда по рекам мы добрались бы до Кобихи. К сожалению, восстание кампов делает этот маршрут невозможным,

– Совершенно верно, таким путем до Кобихи нам теперь не добраться, – согласился Уилсон. – Верхняя Укаяли в огне боев. Варгаса ненавидит большинство индейских племен, а от Ла Уаиры наверняка осталось одно пепелище.

– Как много народу пойдет в экспедицию? – поинтересовался Вильмовский.

– Мы располагаем тремя воинами из племени еюбео, то есть Габоку с двумя товарищами, китайцем By Менем, он взялся быть поваром, ты, отец, господин Уилсон, Збышек и я, всего восемь мужчин и три женщины – Натка, Салли и жена Габоку, Мара, – перечислил Томек.

– Что это за китаец? – заинтересовался Вильмовский.

– Это, дядя, офицер, участвовавший в боксерском восстании, – объяснил Збышек. – В Перу он нелегально, и хочет перебраться к родственнику в Манаус, оптовому торговцу какао Тинь Линю, мы с господином Никсоном давно с ним дружим.

– Тинь Линь – весьма порядочный человек, – кивнул Уилсон.

– Военный в экспедиции всегда пригодится, – размышлял Вильмовский.

– Но если он здесь нелегально, могут быть неприятности…

– Я это как-нибудь устрою, включу его в список участников экспедиции, – сказал Томек. – Ведь и у наших сюбео нет документов. Я уже здесь кое-кого знаю.

– Какой маршрут ты выбрал, Томек? – спросил Вильмовский.

– Легче всего и быстрее добраться до Кобихи будет через Боливию, – ответил Томек. – Из порта Кальяо мы отплываем на Мольендо, оттуда по железной дороге доедем до Ла-Паса, потом по реке Вени можно добраться до северной границы.

– Да, похоже, что таким путем мы быстрее всего попадем в Кобиху, – откликнулся Вильмовский, глядя на карту.

– Я тоже так думаю, – вступил в разговор Уилсон. – Но я бы советовал плыть не на Мольендо, а немного дальше на юг, в порт Арика, там есть зона беспошлинной торговли. Мы купили бы там снаряжение для экспедиции по более низким ценам.

– Порт Арика? Но Мольендо находится в Перу, Арика же – в Чили, – заметил Вильмовский.

– Раньше это был перуанский порт, и до сих пор идет о нем спор между Перу и Чили, – сказал Уилсон. – Не думаю, что чилийские власти будут чинить препятствия. Боливийцы, когда они по вине чилийцев потеряли доступ к морю, выговорили себе право пользоваться Арикой и зоной беспошлинной торговли. Арика связана железной дорогой с Ла-Пасом, а это почти пятьсот километров. От Кальяо до Арики плыть три дня, по железной дороге до Ла-Паса еще неполных два, так что через неделю мы уже окажемся в Боливии.

– В таком случае, мы успеем добраться до Кобихи еще до срока, о котором мы договаривались с господином Смугой, – обрадовался Томек.

– Если не наткнемся на какое-нибудь непредвиденное препятствие, – заметил Збышек.

– С такой возможностью всегда необходимо считаться, – вздохнул Вильмовский. – Поэтому нельзя больше задерживаться. Раз уж вы настаиваете, что руководить экспедицией буду я, с вашего разрешения я приступаю к разделению обязанностей.

– Весьма разумно, мы сразу же сможем начать действовать, – одобрил Уилсон.

– Что ж, вот господин Уилсон, лучше всех нас разбирающийся в средствах сообщения, и организует все эти переезды: Лима, Кальяо, Арика, Ла-Пас. Приехав туда, мы разберемся в ситуации и решим, как нам добираться дальше, – сразу приступил к делу Вильмовский. – Вы согласны?

– Абсолютно согласен, я же сразу сказал, что отдаю себя в ваше распоряжение.

– Збышек, ты уже имеешь опыт по снабжению экспедиции, займешься этим и сейчас, – продолжал Вильмовский. – На твоей ответственности обеспечение продовольствием и снаряжение.

– Согласен, дядя! Я уже и список составил того, что нам необходимо. Но здесь я куплю только то, что нам нужно будет в дороге, а остальное, по совету господина Уилсона, приобретем в Арике.

– Наташа будет нашим медиком, – рассуждал Вильмовский далее. – Лекарствами и перевязочным материалом лучше запастись здесь. Да ты сама знаешь, что нужно будет взять.

– Конечно, знаю! И список у меня тоже уже есть.

– Салли, ты возьмешь руководство над нашим поваром, – обратился Вильмовский к невестке. – Пропитание участников экспедиции не менее важно, чем обеспечение безопасности, а с китайским поваром всякое бывает!

– И то правда, не можем мы ставить опыты на желудках наших друзей-индейцев.

– Томек, ты отвечаешь за вооруженную охрану, сам знаешь, что нужно сделать, – сказал Вильмовский. – Бери под свою команду этих твоих индейцев, а в случае чего будешь иметь в своем распоряжении всех участников экспедиции. Подумай, как обеспечить нас оружием. На своих индейцев ты можешь положиться.

– Сюбео – отличные следопыты, храбрые, выдержанные. Поскольку они живут у реки, они прекрасные гребцы, – ответил Томек. – Но самое главное то, что они наши верные друзья. Трое погибло в схватках с кампами, когда те устроили нам засаду. Вот остались еще трое – Габоку, Гурува и Педиква. Гурува и Педиква – это, вообще-то, названия их родов, но так обращается к ним Габоку. Жена Габоку Мара на стоянках помогает Салли и Наташе, но в пути всегда идет рядом с мужем и несет его оружие. Мужественная женщина.

– Мы можем быть уверены в наших сюбео, – вступил в разговор Уилсон.

– Они принимают участие в экспедиции только из-за господина Смуги, которого ценят и считают своим другом.

– Это для нас крайне важно, – сказал Вильмовский. – Верные друзья в беде не подведут.

– Только бы Тадеку и господину Смуге удалось попасть в Кобиху, а там все преодолеем. Восемь хорошо вооруженных, решившихся на все мужчин – это уже немалая сила, – рассудил Томек. – Единственный, о ком мы мало знаем, это наш повар, By Мень.

– Думаю, он нас не подведет, – вставил Збышек. – Видимо, в боксерском восстании он играл немалую роль, раз пришлось ему бежать из Китая.

– Это говорит в его пользу, – поддержал Томек. – Он произвел на нас хорошее впечатление, похож на человека смелого и умеющего обходиться с оружием.

– Я думаю, наши мужчины справятся с любыми неожиданностями, – с гордостью произнесла Салли. – В такие переплеты мы уже попадали!

– Стоит только вспомнить, как мы вытаскивали Збышека из сибирской ссылки, – добавила Наташа. – Поздно уже, а с утра надо будет заниматься делами.

– Мы сварим кофе, чай, есть бутылка ямайского рома, что выберут господа? – спросила Салли.

– Выпьем кофе и по рюмке рома за удачу, – предложил Вильмовский.

Уилсон вскоре ушел к себе, но Вильмовские и Карские засиделись до рассвета.

XV

НА ПУТИ В БОЛИВИЮ

Подготовка к отъезду растянулась на пять дней. Вильмовский располагал официальным рекомендательным письмом от Гагенбека, известного в мире ловца и торговца экзотическими дикими животными, поэтому перуанские власти и чилийское правительство не чинили препятствий. Благодаря этому обстоятельству, на шестой день участники экспедиции сели на поезд, чтобы доехать до расположенного в двадцати километрах порта.

Кальяо возник одновременно с Лимой, только стихийные бедствия и постоянные военные действия привели к тому, что от построенного конкистадорами города остался один лишь старый квартал с узкими кривыми улочками, сгрудившимися вокруг храма Ла Матрис. Заново отстроенный Кальяо был основным современным морским портом Перу. В бухте Кальяо, прикрытой от южных ветров островом Сан-Лоренс, стояло на рейде несколько десятков кораблей, среди них пароход «Либерти», он должен был везти экспедицию в Арику. Судно отплывало ближе к вечеру и участники экспедиции прямо с железнодорожной станции отправились в порт. Там их обступили лодочники, подвозившие пассажиров к кораблям. Уилсон долго с ними торговался, они заламывали дикие цены, но в конце концов все уладилось. «Либерти» принадлежал английской «Тихоокеанской компании», что обслуживала прибрежные перевозки от Панамы до Магелланова пролива. Был то небольшой колесный пароход[76], каюты первого класса располагались на палубе, а второго класса и общие кают-компании – в трюме. Взойдя на пароход, Уилсон сразу же распределил участников экспедиции по каютам, после чего они поднялись на палубу.

Солнце еще не зашло, когда «Либерти» поднял якорь, по большой дуге обогнул остров Сан-Лоренс и поплыл вдоль берега.

Перуанское побережье, называемое Коста[77], представляло собой песчаную пустыню, где в засыпанных белым песком впадинах валялись груды черных и серых больших камней. Подальше от побережья скалистые предгорья постепенно переходили в могучие горные цепи Анд, что тянулись вдоль западного побережья южноамериканского континента на протяжении двух тысяч километров. Совсем в отдалении, над цепями скалистых, затянутых легкой дымкой гор высились могучие снежные вершины. Лишь кое-где попадались островки карликовых кустов, кактусов, да вдоль текущих с гор ручьев зеленели небольшие оазисы возделанных полей и акаций.

За исключением By Меня, все участники экспедиций собрались на палубе. Индейцы сюбео были явно возбуждены. Они, правда, видели как плывут по Амазонке пароходы, однако на большом морском судне находились в первый раз. В их глазах пароход оказался самым великолепным творением белых людей. Все их интересовало и интриговало, они забрасывали вопросами Збышека и Уилсона, водивших их по кораблю. Вильмовский, его сын, невестка и Наташа стояли на корме у борта судна. Вильмовский с любопытством поглядывал на расхаживающих по палубе сюбео. Бросалось в глаза, что Габоку и двое его спутников, одетые в брюки и свободные рубашки, чувствовали себя несколько скованно в этой одежде.

– Плавание на пароходе вывело наших сюбео из равновесия, – произнес Томек, видя, что отец наблюдает за индейцами. – Обычно они крайней сдержаны и ни за что не проявляют перед чужими своих чувств. Их выдают только глаза, немного раскошенные, узкие, темные глаза, наполовину прикрытые тяжелыми веками, они все время наблюдают. В эту минуту они страшно взволнованы непривычной для них обстановкой, но только они окажутся в своей среде, как тут же к ним вернется равновесие духа и снова станут великолепными воинами.

– Я вижу, Томек, что ты заразился от Салли страстью к этнографии, – заметил Вильмовский.

– Согласен, когда я впервые увидел сюбео, меня сразу заинтересовало строение их лиц. У Габоку, например, нос прямой, а вот у Гурувы и Педиквы носы крючковатые и плоские, как у китайцев. И у всех троих выдается и немного вывернута наружу нижняя губа.

– Никогда бы не подумала, что на пустынном побережье и скалистых островах может гнездиться столько птиц! – воскликнула Наташа, следя глазами за сопровождающими судно птицами.

– И я подумала о том же, – отозвалась Салли. – Сколько здесь чаек! Смотри, как величественно парят пеликаны!

Десяток с лишним крупных птиц, вытянувшись клином, пролетали мимо корабля. Медленно, как бы нехотя, шевелили они большими крыльями, повернув головы к спине, так же, как делают это цапли в полете.

– Перуанцы и чилийцы птицам многим обязаны, – заметил Вильмовский.

– Птицы бесплатно поставляют им гуано, а оно почти полвека составляло для Перу главный источник дохода.

– Никогда не слышала о чем-то подобном! – поразилась Салли.

– Неужели это возможно? – спрашивала Наташа.

– Миллионные колонии кормящихся рыбой птиц, разные виды чаек, большие бакланы, глупыши[78], пеликаны, крачки и альбатросы гнездятся на скалистых островах вдоль побережья Перу и Чили. И много веков на островах, в некоторых местах на материке скапливались пласты птичьих экскрементов. Поскольку на перуанском побережье никогда не бывает дождей, гуано содержит в себе большой процент аммиачных солей и потому служит прекрасным удобрением, – разъяснил Вильмовский.

– Интересно, а кто же открыл эту особенность гуано? – спросила Наташа.

– Древние перуанцы знали о ней еще до завоевания их испанцами, – продолжал Вильмовский. – Инки чрезвычайно умело использовали гуано. Каждой провинции выделялась часть какого-нибудь острова. В слоях гуано на островах и сейчас еще находят индейские орудия труда.

– Значит, не испанцы начали использовать это удобрение? – удивилась Наташа.

– Да их гуано вовсе не интересовало! – ответил Вильмовский. – Представляешь, сколько это стоило – перевозить гуано через океан, да еще вокруг мыса Горн, что весьма не безопасно. Лишь в начале XIX века на гуано обратил внимание Гумбольдт, он переслал во Францию образцы. Лет через тридцать началась уже массовая его добыча.

– Перуанцы получили приятный сюрприз, когда перуанское гуано было оценено выше, чем чилийское, – вставил Томек.

– Стоит ли завидовать такому «сюрпризу»? – Салли пренебрежительно махнула рукой. – Представляю, что за жизнь на этом пустынном побережье!

– Какая кошмарная бесцветность! – поддержала ее Наташа. – Не хотела бы я здесь жить. Уж по мне, так лучше побережье и внутренняя часть материка, это великолепная, пышная растительность.

– Вообще, не странно ли, что восточная часть Южной Америки просто кипит зеленью, а западная покрыта песчаными пустынями? – обратилась Салли к Томеку. – Может, это величайшие Анды в этом виноваты?

– Главную роль в крайних климатических различиях обеих частей материка играют омывающие берега морские течения, – приступил к разъяснениям Томек. – Вдоль восточного побережья течет теплое Бразильское течение. Благодаря тому, что Бразильская возвышенность не так уж высока и благодаря тому, что огромные низменности позволяют влажным ветрам с Атлантики и теплого Бразильского течения достигать восточных склонов Анд, которые, как ты правильно догадалась, являются климатическим барьером, восточная и центральная часть Южной Америки изобилуют дождями, позволяющими буйно цвести растительности. В то же самое время вдоль западного побережья с юга на север течет холодное Перуанское течение и с юга постоянно дуют сухие, холодные ветры, не способствующие выпадению дождей. Вот поэтому западное побережье между пятым и тридцатым градусами южной широты – сухое, пустынное, влажно здесь бывает только зимой и весной, и то лишь в виде сильной росы и туманов.

– Право, Томми, ты меня устыдил, я должна бы помнить это из школы, – сокрушалась Салли.

– Томек просто ходячая энциклопедия, может все всегда объяснить. Я завидую его запасам знаний о мире и о людях, – добавила Наташа.

Вильмовский незаметно посмеивался, слушая этот разговор, он-то хорошо знал слабость сына, любящего порисоваться географическими и этнографическими познаниями. Беседу прервало появление на палубе By Меня. Он поклонился со скрещенными на груди руками, затем объявил:

– Досточтимые господа, прошу в кают-компанию, ужин подан!

Томек с удивлением воззрился на китайца, в первый раз услышав его говорящим по-английски.

– Приятный сюрприз, господин By Мень! – произнес он, – Не знал, что вы знаете английский.

By Мень улыбнулся:

– Мой досточтимый отец, торговец, советовал мне изучать языки, чтобы я мог вести переговоры с заморскими купцами.

– Какие языки вы еще знаете, кроме испанского и английского? – поинтересовался Вильмовский.

– Будучи в Лиме, я научился языку кечуа и аймара. Могу переводить, если потребуется, – ответил By Мень.

– А чем вы занимались, господин By Мень? Я не видел вас на палубе, – спросил Томек.

– Корабельный кок неважно себя чувствует. В Лиме ввязался в драку и получил удар ножом. Капитан мне предложил его заменить. Когда трудишься, время бежит быстрее.

– Збышек был прав, когда предложил, что в Китае By Мень был не простым человеком, – отозвался Томек, когда китаец ушел. – Легкость, с которой он осваивает языки, говорит о его уме.

– Умен и бережлив, – добавила Наташа. – Его проезд оплачен, а, тем не менее, он взялся за работу повара.

– Человек, если он не стыдится никакого труда, заслуживает глубочайшего уважения, – подтвердил Вильмовский. – Трудолюбивый народ китайцы.

– Непросто отгадать, что он там еще держит за пазухой, – размышлял тем временем Томек. – Может, нас и дальше ждут сюрпризы?

– Одно я знаю твердо – мы сейчас убедимся, что он за повар, – пошутила Салли. – Ужинать!

На следующий день перед полуднем судно бросило якорь в Писко, порту, расположенном между Кальяо и Мольендо. Нескольких пассажиров отвезли на берег. Выгрузив за два часа кое-какие ящики с товарами, корабль двинулся в дальнейший путь. Песчаное плоское, как стол, побережье, лишь кое-где испещренное дюнами и валунами, не притягивало глаз путешественников. Унылый пустынный пейзаж немного разнообразили только тучи морских птиц, да время от времени из океана выныривали островки скал.

Вильмовские и Карские расположились на палубе, чтобы после жаркого дня насладиться свежим дуновением ветра. На западе маячили очертания какого-то острова. Збышек достал бинокль и долгое время рассматривал остров.

– Что тебя так заинтересовало, Збышек? – обратилась к нему Салли.

– Увидел этот остров и пришел мне на ум Робинзон Крузо, я когда-то в Варшаве зачитывался этой книгой.

– Да, меня тоже страшно волновали приключения этой жертвы кораблекрушения, – вступила в разговор Салли.

– Да кто же не знаком с этой чудесной книгой! – воскликнула Наташа.

– Я сама много раз ее читала, даже будучи в сибирской ссылке. И что за поучительная история! Одинокая жертва кораблекрушения на необитаемом острове, единственное его орудие труда и оружие одновременно – моряцкий нож. И несмотря на все это, благодаря мужеству, сильной воле, находчивости и трудолюбию собственными руками он заводит целое хозяйство и даже спасает Пятницу от людоедов – карибов с соседних островов.

– А я вот слышал, что корабль Робинзона затонул в Тихом океане, а вовсе не в Карибском море, – возразил Збышек. – Томек, помнишь, как мы об этом спорили?

– Как не помнить, мы же даже подрались и твоя мама нас наказала, – весело подтвердил Томек. – Я только много позднее узнал, как на самом деле обстояли дела с Робинзоном.

– А от кого это ты узнал? – недоверчиво спросил Збышек.

– Томми, ты мне никогда ни слова об этом не говорил, – обиделась Салли.

– Если тебе известна настоящая история Робинзона, так расскажи ее и нам, – предложила Наташа.

– Лучше попросим отца, он даже побывал на острове, где когда-то жил прототип выдуманного Робинзона.

– Дядя, это правда? – оживился Збышек.

– Ты какой остров имеешь в виду? Тот, из романа о Робинзоне Крузо, или остров, на котором в одиночестве жил моряк-шотландец Александр Селькирк?

– Верно, теперь и я припоминаю, что настоящей, невыдуманной жертвой кораблекрушения был Селькирк, его-то необычайные приключения и вдохновили Даниэля Дефо на написание «Робинзона Крузо», – вставила Наташа.

– Ты права лишь отчасти, – сказал Вильмовский. – Дневники Селькирка[79], его рассказ о пребывании на необитаемом острове действительно подтолкнули Дефо к написанию приключенческого романа о Робинзоне Крузо. Но существуют некоторые различия между тем, что на самом деле испытал Селькирк, и приключениями Робинзона в романе.

– Но это же страшно любопытно! Папа, расскажи нам! – попросила Салли.

– Прежде всего, Селькирк не был жертвой кораблекрушения. Он был членом экипажа корабля «Синг Порте», входившего в эскадру знаменитого путешественника и корсара Вильяма Дампира[80].

Осенью тысяча семьсот четвертого года корабль этот бросил якорь в бухте у острова Мас-а-Тьерра из группы островов Хуан Фернандес. Сейчас эта бухта носит название Камберленд. На острове они обнаружили двоих моряков, случайно отставших от торгового судна. Те рассказали, как во время многомесячного пребывания на безлюдном острове они питались лесными плодами, молоком и мясом диких коз.

Селькирк из-за чего-то поссорился с капитаном корабля и тут же решил уйти со службы и остаться на необитаемом острове. Он покинул корабль, прихватив с собой пару книг, кое-какую посуду, немного табаку, нож, топор, ружье и фунт пороху Скромные запасы скоро пришли к концу, особенно быстро порох, и Селькирку пришлось охотиться таким же способом, какой описал потом Дефо. Он достиг большой сноровки, догоняя и убивая ножом диких коз. За четыре года пребывания на острове он два раза видел проплывающие мимо испанские корабли, но не взывал о помощи, поскольку Англия и Испания находились в состоянии войны, и он боялся, что его могут ожидать пленение либо смерть. Только через четыре года к острову подошел английский корабль «Дюк» и забрал Селькирка из его добровольного изгнания.

– Вот как это было! – поражение протянула Наташа.

– Именно так, – подтвердил Томек. – Не выдуманные Карибы, а остров Мас-а-Тьерра в Тихом океане, на расстоянии трехсот шестидесяти пяти миль на запад от Вальпараисо в Чили. Не жертва кораблекрушения, а добровольно оставшийся на необитаемом острове человек. И Пятницы не было, и людоедов-карибов. Селькирк обладал кое-какими необходимыми орудиями труда и ружьем, а у героя романа был только нож. Наконец, у Селькирка не было собаки.

– Дядя, а что потом сталось с Селькирком? – поинтересовался Збышек.

– Когда его привели на корабль, он был полностью заросший, закутанный в кое-как выделанные козьи шкуры и говорил с большим трудом. Но на том его авантюрные приключения еще не кончились. Благодаря протекции Дампира, который хорошо его помнил, Селькирк стал штурвальным на корабле «Дюк», потом командовал корсарским судном «Инкриз», нападал на испанские владения. Умер он в возрасте сорока семи лет на корабле «Веймут» и был похоронен в море, как сам того хотел.

– Дядя, Томек говорит, что ты был на Мас-а-Тьерра, как выглядит этот остров? – допытывалась Наташа.

– Несколько лет тому назад мы со Смугой ловили зверей в Южной Америке. Тогда-то Смуга мне и предложил побывать на Мас-а-Тьерра.

Группа Хуан Фернандес состоит из трех островов: Мае Афуэра, Мас-а-Тьерра и Санта-Клара, еще этот остров называют Гота Айленд. Мас-а-Тьерра самый большой из них, имеет форму полумесяца с обращенными к югу рожками. Восточная часть острова – это возвышенность с крутым, обрывистым, изрезанным оврагами берегом. Видели мы каменную памятную табличку, ее оставили английские моряки в тысяча семьсот шестьдесят восьмом году. Вообще история островов Хуан Фернандес пропитана романтикой приключений, в те давние времена они были питомником пиратов и корсаров, грабивших испанские владения.

Вильмовский набил трубку и раскурил ее.

– Наконец-то я узнала, что было на самом деле с этим Робинзоном Крузо, приключения которого так давно волнуют меня, – произнесла Наташа. – Спасибо, дядя, за замечательный рассказ!

– Мы все благодарны, папочка, – вставила Салли. – Я заслушалась и не заметила, что уже совсем поздно.

– Да, детки, пора бай-бай, – подытожил Вильмовский. – На рассвете прибываем в Мольендо, а послезавтра высаживаемся в Арике.

XVI

ЧЕРЕЗ КОРДИЛЬЕРЫ

На востоке над серыми громадами скалистых Анд порозовело небо. Предвестниками рассвета зазвучали унылые крики морских птиц. Корабль как раз огибал маленькую крепость, возвышавшуюся на одиноком рифе перед входом в бухту, в которой стояло на якоре несколько пароходов.

Томек и Збышек вышли на палубу, остановились у борта.

– Какой угрюмый пейзаж! – воскликнул Збышек, разглядывая побережье.

– Мы же находимся в преддверии пустыни Атакама[81], той, что отделяет Перу от Чили, – заметил Томек.

Пустынная, песчаная приморская равнина клином врезалась в обнаженные цепи. С севера бухты, со стороны низкого берега, белый песок достигал чуть ли не вершины гор, а на юге одиноко вздымалась высоченная скала, изрезанная трещинами и глубокими впадинами. Посреди голых песков и выгнутых полумесяцами дюн лишь узкая долина реки Азапа, стекающей в океан с тор, казалась зеленым оазисом в однообразном, пустынном пейзаже. Среди возделанных полей росли акации, пальмы, банановые деревья[82].

Загрохотала якорная цепь, и корабль остановился. Томек со Збышеком с любопытством разглядывали прибрежный город, жителей в нем явно было не больше двадцати тысяч человек. То была Арика[83], самый северный чилийский порт.

На палубе появился Уилсон, подошел к друзьям.

– Ну вот мы и в Арике! Через два часа спустимся на сушу. Пойдемте на последний наш завтрак на корабле. Сегодня нам предстоит нелегкий путь. Официальные формальности, покупки, укладка, организация поездки в Боливию, море работы!

– Я вот думаю, а правильно ли мы поступили, решив приобрести основное в Арике, – озабоченно произнес Збышек. – Господи, да вы только гляньте на эту Арику, которую вы так расхваливали! Это же захудалый портовый городишко!

– Вы только не забивайте себе этим голову, – принялся успокаивать его Уилсон. – Арика – важный узел международных и внутренних сообщений, как сухопутных, так и морских. И даже только по этой причине все здесь есть. И вообще, это самое протяженное и самое узкое государство Южной Америки считается хорошо организованной республикой, гордящейся своим ранним культурным и техническим прогрессом. Чили первым на континенте отменило рабство, ввело паровое судоходство, железные дороги и телеграф Морзе[84]. У чилийцев голова неплохо сидит на плечах, так что и Арика нас не подведет.

– В отношении современного прогресса я согласен с вами, – вступил в разговор Томек. – Но все же хотел бы заметить, что таким быстрым успешным развитием Чили обязана чужеземным ученым, их влекут сюда политическая и религиозная свобода, большое гостеприимство. Хорошо понимая, в чем состоит его интерес, чилийское государство старалось всячески поддерживать и внедрять в жизнь новаторские идеи американских, английских, французских и польских ученых.

– У кого есть голова на плечах, тот блюдет свой интерес, – заявил Уилсон. – Даже если нам не удастся все закупить здесь, остальное приобретем в Ла-Пасе. Все-таки пойдемте позавтракать, все, наверное, уже собрались.

Действительно, участникам экспедиции пришлось в тот день основательно потрудиться. Сразу же, сойдя на землю, они вступили в разбирательство с таможенниками. К счастью, Вильмовский обладал большим опытом преодоления такого рода трудностей. Благодаря этому он получил разрешение на проведение закупок в зоне беспошлинной торговли при условии, что все будет сразу же надлежащим образом упаковано и погружено в вагон. Продовольственные запасы, прежде всего фасоль, рис, кукурузная мука, вяленое мясо, сухари, кофе, чай, сахар и соль были уложены в жестяные коробки. Участники экспедиции приобрели короткие штаны, фланелевые рубашки, кожаные ботинки и краги, шляпы с полями. Збышек накупил еще всякой всячины для оплаты услуг местных жителей и обмена на продовольствие.

Сборы заняли три дня, все трудились с рассвета до полуночи. Четвертый день отвели на отдых и закупки оружия и боеприпасов. В тот же день Уилсон зарезервировал целый вагон в поезде, отходящем назавтра в шесть утра в Ла-Пас.

Вагон первого класса в идущем в Боливию поезде выглядел довольно скромно. Вдоль стен немного старомодного вагона, не поделенного на американский манер на купе, тянулись два раза обтянутых клеенкой сидений. Между лавками образовался проход. Часть вагона занял багаж. Проведенные в трудах дни утомили всех, тем не менее, лишь Уилсон да By Мень задремали сидя. Индейцы сюбео впервые ехали таким поездом. Они робко ссутулились у окна и тихо обменивались впечатлениями. Вильмовский и Карские сели напротив друг друга и тоже разговаривали.

Час тянулся за часом. Поезд, пыхтя, все тащился вниз по склону. Вагоны раскачивались, их подбрасывало на неважной колее. Пейзаж за окном постепенно менялся. Голые пески пустыни и дюны уступали место плоской местности, усеянной большими камнями, поросшей карликовыми кустами. Ближе к горным цепям росли одиноко стоящие деревья, виднелись редкие кактусы. Стали появляться высокие холмы, скалистые обрывы, овраги.

Старший и младший Вильмовские не обращали внимания на разворачивающиеся за окном пейзажи, они не торопясь покуривали свои трубки и обсуждали сложившееся положение.

– Кампов понять не трудно, тем более нам, полякам, – говорил Вильмовский. – Кто бы из нас не схватился за оружие, если бы представилась возможность обрести независимость?

– Да, я прекрасно все понимаю, – ответил Томек. – Меня только страшно огорчает, что восстание вспыхнуло в такое неподходящее для нас время. Что там с Тадеком, с господином Смугой? Живы ли они еще?

Вильмовский молча курил, потом заметил:

– Положение тяжелое, даже угрожающее, но Смуга – он ведь необыкновенный человек. Что только с ним не приключалось. Помнишь ловлю зверей в Африке?

– Господин Смуга знал язык тамтамов… – тихо произнес Томек.

– Вот именно! Вряд ли он тогда вспоминал, при каких обстоятельствах он этот язык узнал. И во время экспедиции в Азию за ним прямо след в след шли разные необычайные события.

– Я помню, как они нас беспокоили, – вздохнул Томек.

– В то время, когда я еще не мог брать тебя с собой из Варшавы, я был со Смугой в Южной Америке, – рассказывал Вильмовский. – Ничего-то его здесь не удивляло, не поражало, а ведь это отнюдь не спокойный, хорошо исследованный континент. Почти все индейские племена настроены воинственно, а некоторые даже задиристо, тоба[85] из Гран-Чако[86], например, они до сих пор воюют с белыми. Так сложилось, что мы появились здесь через каких-то десять с лишним лет со времени их самого кровавого восстания. И знаешь, что я заметил? Мне показалось, что Смуга был знаком с Таиколикой, их главным предводителем.

– Да, тут есть над чем поразмыслить.

– Наш Смуга – весьма загадочный человек. Он не привык говорить о себе, и о его прошлом нам мало что известно. Он выше нас всех на голову. Есть у меня какое-то странное предчувствие, что и на этот раз он выберется из ловушки и вытащит из нее Тадека.

– Правду говоря, и я на это надеюсь, – сообщил Томек. – Ведь мы тогда собирались освобождать господина Смугу, а получилось так, что он спас Салли и Натку да еще помог нам бежать.

– Так что не вешай носа, сынок!

– Я всегда говорила, что Тадек и господин Смуга в обиду себя не дадут, – вставила Салли. – Господи, мне уже до смерти надоело жевать коку, а в голове все еще какой-то сумбур. Поспала бы с удовольствием, но не могу уснуть. Динго тоже какой-то осоловелый.

Только услышав слова Салли Вильмовские осознали, что их спутники давно уже не принимают участия в разговоре. Томек глянул на жену и Карских, а потом посмотрел н окно вагона.

Вокруг простиралась полупустынная, холмистая, рыжая степь. Рыжий оттенок придавали ей островки высокой, щетинистой травы, перемеживающейся местами с низкой зеленой травой. Монотонное чередование холмистых просторов разнообразили лишь одиноко стоящие кактусы да торчащие там и сям каменистые пики, отдельные скалы, похожие на крохотные крепости. На голубом небе, на краю обширной панорамы рисовались очертания далеких гор и кажущиеся белыми облачками снежные вершины. Бескрайние просторы подавляли своей мрачной, дикой красотой.

– Ну, мы с тобой и заговорились, папочка! – воскликнул Томек в изумлении. – Это ведь Боливийская пуна. Ничего удивительного, что у меня разболелась голова, стало трудно дышать, мы же находимся на высоте четырех тысяч метров. Меня так увлек разговор, что я не обратил внимания на эти недомогания. Натка, как ты себя чувствуешь?

– Немного тошнит… и кружится голова, – ответила Наташа. – Ты не беспокойся, Збышек дал мне коки. Язык у меня прямо одеревенел, так что я только слушала ваш разговор о господине Смуге.

– Мы все последовали дядиному совету, – сказал Збышек. – Сюбео и господин Уилсон с энтузиазмом жуют коку, у меня уж губы распухли, язык одеревенел и сердце сильно бьется, а так самочувствие не плохое.

– А вот сам я забыл о собственном совете, – развеселился Вильмовский. – Давай, Томек, приступим к коке. Раз мы оказались на Альтиплано, значит, мы на чилийско-боливийской границе.

– С чего ты это взял, дядя? ~ заинтересовался Збышек.

– Западная Кордильера, обрамляющая Альтиплано с запада, является одновременно границей между Чили и Боливией, – пояснил Вильмовский.

– Я ничегошеньки не понимаю, – прервала его Наташа. – Только что Томек сказал, что мы в Боливийской пуне, а теперь дядя говорит про какое-то Альтиплано. Где мы на самом деле находимся?

– А ты сама-то знаешь, что такое пуна? – не без ехидства спросил Вильмовский.

– Я не уверена, но, должно быть, это какая-то горная местность?

– Пуной называется зона возвышенностей в Центральных Андах, она занимает часть Перу, Боливии, Чили и Аргентины. Между основными цепями Боливийских Анд, то есть Западной, Центральной и Восточной Кордильерами, расположена часть боливийских возвышенностей Центральных Анд, вообще их называют пуной, а в Боливии – Альтиплано, или Боливийской пуной. Надо сказать, что Анды, что охватывают юго-западную часть Боливии, достигают здесь самой большой ширины, от семисот до восьмисот километров.

– Благодарю, дядя, теперь я понимаю, что Альтиплано и Боливийская пуна – это одно и то же.

Вскоре наступил вечер. Участники экспедиции еще не улеглись спать, как поезд остановился на первой пограничной станции в Боливии. Томек опустил окно и огляделся. В темноте трудно было что-либо различить. С полупустого перрона долетали лишь отдельные слова на языке кечуа.

– Пограничный контроль, наверно, – оповестил Томек. – Должно быть, долго простоим.

– Томек, подыми окно, – попросила Салли. – Воздух просто ледяной.

– Днем тепло было, а теперь такой холод, – вторила ей Наташа. – Придется надевать шерстяные свитера.

Все занялись добыванием из рюкзаков теплых вещей. Вскоре в вагон вошел таможенник в сопровождении офицера и двух вооруженных солдат.

– Добрый вечер! – приветливо поздоровался на испанском офицер, молниеносным взглядом окидывая путников, которые могут себе позволить занять целый вагон. Сразу же заметил пояса с револьверами на Томеке и Збышеке, карабины на лавке, лежащие рядом с закутанными в кусьмы индейцами сюбео. Обменялся с таможенником быстрым взглядом. Заметив это, Вильмовский усмехнулся и не менее учтиво приветствовал вошедших:

– Вечер добрый! Мы рады видеть первых представителей боливийской власти. Мы является участниками английской научно-исследовательской экспедиции. Пожалуйста, вот документы на английском и испанском языках.

Офицер взял документы, отошел с таможенником в сторону, они негромко заговорили. Совещание длилось недолго, офицер снова подошел к Вильмовскому:

– Благодарю вас! Документы в порядке. Куда вы отправляетесь?

– Из Ла-Паса мы направляемся к бразильской границе, – уклончиво ответил Вильмовский.

– А ваша цель случайно не Мату Гроссу?

Не успел еще Вильмовский открыть рот, как вмешался Томек:

– Поражаюсь вашей догадливости! Именно в Мату Гроссу мы и направляемся. То еще дикий, мало изученный край.

– Замечательно! – откликнулся офицер.

– Здесь так холодно после захода солнца, – пожаловался Вильмовский.

– Мы только что оделись потеплее и выпили немного рома для разогрева. Я думаю, вам тоже надоел этот холод. Збышек, займись гостями. Этот молодой человек – интендант нашей экспедиции.

Пока Збышек угощал солдат и таможенника, офицер придвинулся к Вильмовскому.

– Вы ведь руководите экспедицией? – спросил он вполголоса.

– Руковожу, – подтвердил Вильмовский.

– Тогда послушайте доброго совета, сразу же по прибытии в Ла-Пас объявитесь к соответствующим властям. Чужие вооруженные люди… У вас могут быть большие неприятности, особенно сейчас.

– Неприятности? – изумился Вильмовский. – Я не понимаю…

– Все поймешь, сеньор! – прервал его офицер. – Ваше здоровье, – он выпил полстакана рому, закурил папиросу, простился:

– Всего наилучшего!

Солдаты с таможенниками вышли на перрон, поезд вскоре тронулся. Салли и Наташа начали раскладывать постели. Лишь после того, как сюбео и By Мень улеглись но лавкам, Вильмовский призвал к себе Томека, Збышека и Уилсона.

– Совещание, отец? – спросил Томек. – Я заметил, что этот офицер о чем-то с тобой говорил.

– Как раз об этом и я хотел с вами поговорить. Он посоветовал мне обратиться к соответствующим властям сразу же по прибытии в Ла-Пас. Вот его слова: «Чужие вооруженные люди, могут быть большие неприятности, особенно сейчас».

– Какие такие неприятности и почему сейчас? – недоумевал Томек.

– И я его об этом же спросил, – добавил Вильмовский. – А он ответил: «Поймешь все, сеньор!».

– Что бы это могло значить? – размышлял Уилсон.

– Может, он имел в виду Мату Гроссу? – вмешался Збышек. – Томек, ты зачем сказал, что мы направляемся в Мату Гроссу?

– Я считаю, что мы не должны говорить налево-направо о настоящей цели нашей экспедиции. Каждая вооруженная экспедиция будит недоверие и подозрения, а особенно в такой стране, как Боливия, с ее индейским населением[87].

– Ты меня опередил, Томек. Я бы сказал то же самое, – одобрил его Вильмовский. – В Ла-Пасе все прояснится. А сейчас попробуем заснуть.

Наутро пейзаж не изменился, изредка только мелькали и бедные индейские деревушки. Покрытые травой, напоминающие церковные купола, хижины сделаны были из камня и глины, единственных доступных строительных материалов в этом безлесном краю. Деревушки окружали убогие делянки с посадками картофеля, овса и лука. На склонах холмов паслись стада лам и овец. Ламы составляли главное подспорье существования жителей пуны, они давали молоко, сыр, жир, мясо и шерсть, служили вьючными животными. Вот и сейчас на бескрайной равнине появились караваны навьюченных лам, их сопровождали цветисто одетые, поигрывающие на свирелях погонщики. То здесь, то там на светлом фоне неба вырисовывались, словно символы этой бесплодной страны, стервятники и кондоры.

Томек, будто зачарованный однообразием пейзажа, в глубокой задумчивости, не отрываясь, смотрел в окно вагона.

– Томек, ты все еще не нагляделся на эти пустынные места? – обратилась к нему Салли. – Такое впечатление, что мыслями ты совсем не здесь.

Томек вздрогнул, как будто его вырвали из сна, повернулся к жене:

– Ты не ошибаешься, Салли! Мыслями я находился сейчас в Азии…

– В Азии! – удивилась Салли. – Почему именно сейчас?

– Случайное совпадение. Пуна очень мне напоминает, особенно континентальным климатом и растительностью, Тибетское нагорье, мы там с господином Смугой едва не погибли.

– Это в тот раз, когда тебя захватили тибетские ламы? Ты мне рассказывал. Но я никогда не была в Тибете. Что, там тоже такие огромные горы и пустыни?

– Еще какие! Средняя высота Тибетского нагорья достигает четырехсот тысяч пятисот метров, но во многих горных цепях она вымахивает и до шести тысяч. Западный Тибет – это скалистые осыпи, плоские поверхности, покрытые монолитными горными породами, а низменности – песчаные либо каменистые пустыни. И так же, как в Боливийской пуне, в многочисленных впадинах Тибетского нагорья образовались озера.

– Весьма точное сравнение! – одобрил Вильмовский. – Боливия делится на две области: западную, охватывающую очень бедные флорой и фауной Анды, и восточную – это обширные, поросшие травой равнины, они зовутся льянос. Восточная часть Тибетского нагорья тоже обладает более богатой растительностью.

– Трудно поверить, что на такой большой высоте могут находиться озера, – вмешалась Наташа.

– Тем не менее! – возразил ей Збышек. – Помню еще из школы, что Титикака[88] – это самое большой озеро южноамериканского материка и одновременно самое высокогорное судоходное озеро в мире.

– Чувствуется, ты как следует учил географию, – заметил Томек.

– Особенно после твоего отъезда из Варшавы, меня просто обуяла жажда познания мира.

– Титикака – святыня индейцев Анд, – вступил в разговор Вильмовский. – С ним связана масса легенд и сказаний. Говорят, что с расположенного на озере острова Солнца поплыл Манко Капак, тот, что создал великую империю инков. Он основал город Куско[89], который стал столицей государства. Тот первый инка, его почитали как сына Солнца, будто бы научил людей возделывать земли, разным ремеслам и горному делу.

– Я давно уже мечтаю увидеть Куско! – воскликнула Салли. – Томми, обещай мне, что когда у нас будет время, мы поедем в Перу. Так хочется своими глазами увидеть то, о чем читал в учебниках.

– Отличная мысль! – согласился Вильмовский. – В этой древней стране таится масса сюрпризов. В горах и джунглях продолжают открывать развалины древних городов, храмов, остатки вымощенных камнем дорог. Старая империя инков – это не только Перу, но и Эквадор, Боливия, Чили, северо-запад Аргентины. Археологов здесь ждет еще много неожиданностей[90]. Так что если вы, Салли, когда-нибудь отправитесь на поиски древних памятников, и меня захватите с собой.

– Ловлю тебя на слове, папочка! Может, мы и сделаем какое-нибудь потрясающее открытие.

Ранним утром поезд остановился у какого-то небольшого поселка. Участники экспедиции теснились у окон вагона. Всем сильно докучала высокогорная болезнь, головокружение, шум в ушах. В открытые окна в вагон врывался холодный, свежий воздух.

Небольшой домик, крытый гофрированной жестью навес – вот и вся станция. Неподалеку – несколько крытых соломой хижин, возделанные участки, небольшие стада лам. А вокруг, пока видит глаз, тускло-рыжая степь с разбросанными по ней холмиками. Но на горизонте громоздились высочайшие, покрытые вечными снегами горные вершины. Их появление свидетельствовало о том, что поезд уже приближается к конечной станции.

Несмотря на ранний час, на перроне уже толпилось немало смуглых пассажиров с большими узлами, в которых они явно везли на базар свою продукцию. Индианки и метиски одеты были в широкие полосатые юбки, разноцветные рубашки, широкие шерстяные, стянутые внизу штаны, короткие курточки и яркие пончо, а на головах под шляпами, для защиты от холода – чульо, шерстяные шапочки с белыми пуговками.

На станции царило немалое оживление. Пассажиры выходили на перрон, чтобы перекусить в расставленных вокруг палатках, в них продавались пирожки сальтенас[91], нанизанные на палочки куски жареного мяса, вареные корни маниоки, фрукты, чича, листья коки и папиросы.

Томек с Динго и все мужчины экспедиции тоже спустились на перрон, чтобы после долгого сидения расправить ноги, подышать свежим воздухом. Сюбео, Уилсон и Збышек попробовали жареного мяса, запили его чичой. Динго тоже досталось мяса. Вильмовский и By Мень ограничились пирожками, купили их и для женщин.

Простояв минут двадцать, поезд снова отправился в путь.

XVII

ПОСЛЕДНИЙ ПОЕЗД ИЗ ЛА-ПАСА

– Что-то не очень гостеприимно нас встречает эта самая высокогорная столица мира[92], – заметил Томек, высовываясь из окна вагона. – Смотри, отец!

Заинтересовавшись, Вильмовский стал рядом с сыном.

Нагруженные узлами пассажиры выходили из вагонов, медленно тянулись к небольшому зданию вокзала запущенного вида. Многие останавливались рядом с железнодорожниками и носильщиками, оживленно спорящих громкими голосами. Перрон меряли из конца в конец одетые в штатское, но вооруженные патрули.

– Что-то необычное здесь происходит, – произнес Вильмовский. – Прежде, чем высадимся, надо бы разведать обстановку.

– Офицер на границе советовал сейчас же явиться к соответствующим властям, – напомнил Томек. – Здесь, видно, происходят какие-то серьезные беспорядки, он о них уже знал.

– Пусть никто не выходит из вагона, пока я не поговорю с военными, охраняющими вокзал, – посоветовал Вильмовский.

Уилсон, Томек и Збышек, стоя у окна, следили как Вильмовский приближается к военным.

– Не видать ни одного белого лица, – забеспокоился Збышек. – О чем они там болтают, ничего не могу понять.

– Господин By Мень, вы, может, что-нибудь разбираете, о чем они спорят, – обратился Уилсон к китайцу, тоже высунувшемуся из окна.

– Что-то о революции… – пояснил By Мень.

– Черт побери, ее нам только не хватало! – воскликнул Збышек.

– Боливия славится политическими волнениями, – сказал Уилсон. – Не реже одного раза в год здесь происходят вооруженные перевороты, восстания и революции…[93]

– Несчастная страна! Нищета отнимает разум, – воскликнул Томек. – Ведь Боливия, Эквадор, Парагвай и Гаити – самые бедные государства в Латинской Америке…

– Верно-верно! – поддакнул Уилсон.

– Ну и маршрутик вы, господа, выбрали, – вмешалась Салли. – Не хотели пробираться по территории, охваченной бунтом кампа, так нате вам – революция в Боливии!

– Салли, как ты можешь! – вознегодовала Наташа.

– Это просто черный юмор, – парировала Салли. – Кто же мог подумать, что мы попадем из огня в полымя.

– Тише вы, – укорил их Збышек. – Дядя возвращается с солдатами.

Через минуту в вагон вошел Вильмовский в сопровождении офицера и троих вооруженных карабинами солдат. Увидя в вагоне оружие, военные окинули участников экспедиции недоверчивыми взглядами.

– Плохие новости, дорогие мои! – произнес по-английски Вильмовский.

– В северных департаментах Боливии восстание. Кажется, революционеры собираются идти на Ла-Пас. В городе чрезвычайное положение и полицейский час. Не дай бог, гражданская война! И помните, куда мы едем, – многозначительно добавил он.

– Я ничего не понял, сеньор! – разозлился офицер. – Говори по-испански, а еще лучше на языке аймара или кечуа. Ты говорил, что хочешь встретиться с властями. Пожалуйста, солдаты отведут тебя на площадь Мурильо во дворец Кемада. Там заседают министры, может, тебе удастся с кем-нибудь поговорить. Но ты должен идти без оружия!

– Хорошо, но как быть моим спутникам? Нам нужно сойти с поезда и выгрузить багаж. Есть ли поблизости какая-нибудь гостиница?

– Всем оставаться в вагоне до твоего возвращения, сеньор! – категорическим тоном объявил офицер.

– А если поезд тем временем отойдет?

Офицер пожал плечами:

– Об этом не беспокойся, сеньор. Ни один поезд отсюда не уйдет и ни один не придет. В стране прекращено всякое сообщение. Я прикажу перевести вагон на боковые пути, а солдаты будут следить, чтобы никто не выходил на перрон.

– Но, сеньор, мне нужно прогулять собаку, – вознегодовал Томек.

– Собаку? Ну ладно! Сделаешь это, когда вагон переведут на боковые пути. Скажу солдатам. Пошли, сеньор!

– Томек, если я до вечера не вернусь, экспедицией займешься ты, – сказал по-польски Вильмовский. – Делай, что считаешь нужным. Будьте осторожны.

Томек еще не успел ответить, как к офицеру подошел By Мень и стал что-то ему говорить на языке кечуа. Офицер с довольным видом закивал головой и обратился к Вильмовскому:

– Что же ты не сказал, сеньор, что у тебя есть человек, знающий аймара и кечуа? Возьми его с собой, будет переводчиком.

– Спасибо, By Мень, – произнес Томек. – Нам будет спокойнее за тебя, отец!

Вильмовский и китаец вышли на перрон. Офицер тем бременем поставил перед вагоном стражу, а сам повел Вильмовского и By Меня к вокзалу.

– Томми, я боюсь за папочку! – воскликнула Салли. – На улицах, наверное, опасно.

– Не волнуйся, Салли! Отец – старый революционер. В Варшаве он здорово досаждал российским оккупантам. Они даже назначили награду за его поимку. Он и здесь справится, тем более, у него английский паспорт.

– By Мень – замечательный парень, – с одобрением в голосе отозвался Збышек. – Сразу видно, к революциям ему не привыкать.

Потянулось полное тревоги ожидание Вильмовского. Под присмотром солдат вагон перевели на боковые пути, а затем железнодорожники покинули станцию. На выходах из вагона встала охрана. Разошлись растерянные, напуганные пассажиры, исчезли нищие и вынюхивающие заработок привязчивые носильщики. Небольшая группа одетых в штатское, вооруженных людей с повязками на руках патрулировала перроны, войска заняли здание вокзала.

Томек старался не поддаваться слабости, вызванной высокогорной болезнью, призывал друзей отдыхать, это было совершенно необходимо в период привыкания к высокогорью. В отсутствие повара женщины и Збышек занялись приготовлением еды, а Томек с Уилсоном пристально наблюдали за всем, что происходило на станции, одновременно рассматривая карту Боливии.

– Если подтвердится сообщение, что северные департаменты охвачены революцией, дорога на Кобиху нам отрезана, – отметил Томек. – Мы же намеревались плыть по реке Бени на север к бразильской границе…

– Теперь этот путь отпадет. Боливийские индейцы ненавидят белых, а во время революции они тем более опасны, – размышлял Уилсон. – Все реки текут здесь с юга на север. Если бы мы отправились сейчас на восток, к Мату Гроссу, пришлось бы ехать верхом. Сколько времени это бы заняло? Поезда не ходят. Мы заперты в Ла-Пасе. Нам не позволяют выходить из вагона! Безнадежная ситуация. Делать нечего, надо ждать, как будут развиваться события.

– Мы не можем ждать! – возразил Томек. – Вы представляете, что тут будет, когда разгорится гражданская война? А что станется с господином Смугой и Новицким, если мы застрянем в Ла-Пасе?

Уилсон озабоченно склонился над картой. Помолчав, отозвался:

– А что, если нам отступить на юг и с востока обойти захваченные революцией департаменты?

Томек посмотрел на карту. На юго-востоке бросалось в глаза название Чако Бореаль. То была северная часть знаменитого Гран-Чако[94], почитающегося Диким Западом Латинской Америки.

Томек погрузился в размышления. Боливия отчетливо делилась на два больших района. Западную часть занимали Анды, восточные их склоны поросли девственными лесами, восточная же часть отличалась безлесными равнинами – льянос, в разных местах их называли еще по имени текущих по ним рек: низменность Бени, льянос Маморе, на юге – льянос де Мойос. Многочисленные широкие реки служили единственным средством передвижения с юга на север обширной саванны, в сезон дождей она превращалась в разливы вод и болота. До пришествия испанцев льянос были довольно густо заселенной сельскохозяйственной областью, но испанцы уничтожили эту индейскую культуру. Тем не менее, никак нельзя было назвать эту местность неизведанным краем. Но сейчас пересечь ее не представлялось возможным.

В южном направлении льянос переходили в степные просторы Гран-Чако, к тому времени почти не исследованные[95].

Был то загадочный край вольных индейских племен. Все же кое-что из бурной истории Гран-Чако было Томеку известно. Первыми европейцами, пытавшимися проникнуть в Южное Чако, были испанцы. В начале шестнадцатого века они поплыли по Паране, надеясь войти в реку Беремейо, однако воинственные индейские племена вынудили их повернуть вспять. С того времени Южное Чако стало ареной, на которой разворачивались оборонные бои индейцев и испанские карательные экспедиции. Так, в 1876 году карательная экспедиция направилась к уничтоженному индейцами поселению Сан-Бернардо. С помощью современного оружия испанцы одержали победу над лагерями местных вождей Сикетроике и Ноигдике, но все же им пришлось повернуть восвояси, поскольку им оказалось не под силу пробираться дальше через непроходимые леса. Лишь создание оборонительного пояса из небольших крепостей положило конец бурной истории Южного Чако.

Центральное и Северное Чако являлись пока белыми пятнами на карте. Легенды рассказывают о воинственных гуарано, что пришли с далекой реки Парагвай на просторы Гран-Чако, серьезно угрожая могучему государству инков. Индейцы тоба до сих пор еще выступали против белых людей. А сколько еще там может находиться враждебных племен?

– Над чем это вы так задумались? – спросил Уилсон.

– Как раз над тем, что вы недавно сказали, – пояснил Томек. – Пройдя Гран-Чако, мы могли бы достичь реки Парагвай, а затем поплыть на корабле на север вдоль восточной боливийской границы.

– Это я и имел в виду, – поддержал его Уилсон. – Но что же мы можем поделать, если поезда не ходят?

– Да, прямо гордиев узел какой-то, – тяжело вздохнул Томек.

– Ну, не будем терять надежды, может, господин Вильмовский окажется вторым Александром Македонским? – пошутил Уилсон.

– Ничего другого нам и не остается, только ждать отца, – подвел итог разговора Томек, принимаясь за бутерброды.

Минул полдень. Участники экспедиции все с большим беспокойством, даже со страхом ждали Вильмовского и By Меня. На вокзале тем временем все больше прибывало солдат. Пехотинцы ставили карабины в козлы, садились на перрон.

– Ничего хорошего это сборище войска на станции нам не принесет, – высказался Збышек, выглянув в окно.

– Если б на улицах происходили столкновения, мы слышали бы стрельбу, – заметила Наташа.

– Только бы отец удачно вернулся! Как тяжело так ждать! – воскликнула Салли. – Я уж не знаю, от чего к горлу подступает тошнота – от высокогорной болезни или от нервов.

– Бери пример с наших сюбео, – посоветовал ей Томек. – Посмотри, как они сохраняют стоическое спокойствие.

– Господин Вильмовский, наконец-то! – внезапно воскликнул Уилсон.

– Слава Богу! – облегченно вздохнул Збышек.

– Верно! Идут оба, и отец, и By Мень, – подтвердил Томек. – С каким-то офицером высокого ранга – это, должно быть, генерал? Он отдает приказы своей свите.

Через несколько минут в вагон вошли Вильмовский и By Мень. Вид у них был утомленный, но Вильмовский был спокоен, он окинул оживившихся друзей взглядом и объявил:

– Едем на юг! Вагон прицепят к воинскому эшелону, тот повезет верных правительству солдат в Сукре[96], для укрепления гарнизона. Это будет единственный и последний поезд, отходящий из Ла-Паса. Границы Боливии закрыты, запрещена деятельность зарубежных корреспондентов. Боливия отрезана от мира.

– Значит, Александр Македонский все-таки с нами! – обрадованно воскликнул Уилсон.

Вильмовский непонимающе посмотрел на него:

– Что вы хотите этим сказать?

– Что вы – наш Александр Македонский! Вы разрубили гордиев узел, так характеризовал господин Томек наше сложное положение.

Вильмовский рассмеялся:

– Между нами есть кое-какая разница. Александр сделал это мечом, а я обошелся тем, что достал в нужное время бумажник. Все подробно расскажу, но сначала дайте нам хоть немного поесть, мы оба совершенно измученные и голодные.

Вильмовский и By Мень уселись друг против друга на лавках и принялись молча есть. Как только они утолили первый голод, Вильмовский раскурил трубку и начал:

– Я понимаю, что вы с нетерпением ждете моего рассказа. Было крайне трудно связаться с кем-нибудь из властей. Министры в панике. С севера страны приходят разноречивые новости. Вроде бы бунтовщики двигаются на Ла-Пас, чтобы свергнуть президента и правительство. В городе много арестованных. Не работают магазины, рестораны и гостиницы. В домах все позапирались на четыре засова. На улицах проходят демонстрации, время от времени вспыхивают стычки вооруженных отрядов с войсками. Атмосфера такая, что, похоже, вот-вот вспыхнет гражданская война.

– Да, все выглядит ужасно, – изрек Уилсон. – Какова причина восстания?

– Ну, в стране, где большинство населения живет на грани нищеты, немного надо, чтобы вспыхнуло недовольство, – ответил Вильмовский. – На этот раз беспорядки начались вблизи боливийско-бразильской границы и расползлись по северным департаментам. Но в чем причина и что там происходит, пока никому не известно. Можно только строить разные предположения. Приграничные леса изобилуют каучуконосами. Это означает, что там расположены лагеря сборщиков каучука, в них крайне жестоко относятся к индейцам, принуждаемым к тяжкому труду. Рыскают там и охотники за рабами. А в северных районах Боливии есть еще одна точка преткновения. На скрытых в джунглях участках индейцы и метисы выращивают кусты коки. Ведь Боливия и Перу – крупнейшие производители листьев коки и полуфабрикатов наркотиков. Боливия спасает свою падающую экономику экспортом кокаина, но эта торговля смертоносным товаром дает немалые прибыли людям из правительственных и военных кругов. Нынешний президент объявил, что грядут какие-то перемены в экономике страны. Возможно, этим он восстановил против себя производителей и торговцев кокой, а они создали сильные и влиятельные нелегальные организации. В такой осложнившейся ситуации кипение могло начаться от разных, независимых друг от друга причин.

– Салли была права, когда говорила, что мы попали из огня в полымя, – заметил Томек. – И каким же образом удалось тебе, отец, в этой неразберихе добыть разрешение на использование военного эшелона?

– В полиции только бессильно разводили руками. В эту минуту руководство осуществляют несколько генералов, поддерживающих президента. Мне удалось пробраться к самому из них главному, помогли английские документы. Сразу чувствовалось, что присутствие в Ла-Пасе чужеземной научной экспедиции в такое неспокойное время властям не по душе. Поэтому, когда генерал объявил, что железная дорога полностью не действует и из Ла-Паса в Сукре пойдет один-единственный поезд с солдатами, я немедля стал настаивать на разрешении воспользоваться этой последней оказией. Они согласились с моим доводом, что через Гран-Чако мы можем достичь реки Парагвай и поплыть дальше к Мату Гроссу.

В этот момент на станции началось какое-то движение. Зазвучали слова команды, солдаты разбирали установленные в козлы карабины, надевали рюкзаки. Раздался пронзительный свист локомотива и на станцию медленно въехал поезд, состоящий из нескольких вагонов.

Офицеры строили солдат в ряды, запускали их по очереди в вагоны. Железнодорожники под надзором вооруженной охраны формировали поезд. К пассажирским вагонам прицепили товарные вагоны для снаряжения и лошадей, две платформы с пушками. Наконец, локомотив притащил вагон экспедиции, его прицепили к воинскому эшелону. К Вильмовскому подошел генерал с адъютантом и известил его о скором отходе поезда. Очевидно, ему просто хотелось самому посмотреть на участников европейской экспедиции в Мату Гроссу. Присутствие двух молодых красивых белых женщин лишило его последних опасений и он провел полчаса в приятной беседе. Не обошлось и без приготовленного By Менем угощения. В конце концов, генерал глянул на часы и объявил, что поезд отправляется через четверть часа. Он тут же простился, пожелал доброй ночи и вышел вместе с адъютантом. Раздался свисток локомотива, поезд тронулся.

Только теперь Вильмовский вздохнул с облегчением:

– Нам предстоит около шестисот километров дороги. В Сукре мы должны прибыть на рассвете. Я просто не чую под собой ног, наконец-то можно отдохнуть.

– А что, дядя, Сукре расположен на той же высоте, что Ла-Пас? – спросила Наташа. – Головокружение у меня не проходит.

– В Сукре мы все почувствуем себя лучше, город лежит на тысячу триста метров ниже Ла-Паса, – ответил Вильмовский. – И, кроме того, через день-два мы двинемся на юго-восток и распростимся с Андами. Я тоже сыт горами по горло. Прогулка от вокзала в сопровождении солдат оказалась прямо каким-то скалолазаньем. Ни трамваев, ни извозчиков. Старые, узкие, мощеные улочки то круто идут вверх, то буквально падают вниз. Не заметил ни одной горизонтально расположенной улицы. Город втиснут между высоченными горами. Могучая Ильимами, покрытая ледяной шапкой, видна с каждой улицы, ни на минуту не позволяет забыть, на какой высоте лежит Ла-Пас. Пока меня довели до дворца Кемада, мне пришлось не раз останавливаться, чтобы набрать воздуха. Солдаты понимающе кивали головами и говорили, что чужеземцы с низменностей всегда поначалу страдают сороче, то есть высокогорной болезнью.

– А что происходило на улицах, отец? – допытывался Томек.

– Прежде всего бросаются в глаза военные патрули. Белые вообще не попадаются, только индейцы и метисы. Торговые площади, ларьки, ремесленные мастерские пустуют. Только кое-где в переулках торговки из Кочабамбы[97], они носят такие высокие белые шляпы, подвязанные лентой, в отличие от женщин с вершин, предпочитающих котелки, вот эти торговки продавали кое-какие продукты.

– Я-то думал, что при случае нам удастся посмотреть Ла-Пас, но революция смешала все карты, – произнес огорченный Томек.

– Томми, дай отцу, наконец, отдохнуть после трудного дня, – с укоризной вмешалась Салли. – Всем нужно немного отдохнуть, и тебе в том числе! Кто знает, что нас титра ждет?

– Ты права, Салли! – согласился Томек. – Может, и удастся мне заснуть. Спокойной ночи!

Все улеглись на лавках, кое-кто сразу уснул, о чем свидетельствовало легкое похрапывание. Томек сел у окна, пытался задремать, но сон не приходил. У его ног вытянулся Динго, время от времени поворачивая и поводя ушами. Томек в задумчивости посматривал на своего любимца, верного товарища в опасных экспедициях. Каковы-то будут результаты нынешней? Ему вспомнились слова отца о том, что за Смугой часто след в след шли разные необыкновенные события. Вот и сейчас Смуга с Новицким должны были ждать помощи на северной границе Боливии. И именно там вспыхнула революция!

Разгоряченное воображение долго тревожило его, пока, к конце концов, монотонный стук колес и легкое покачивание вагона не сделали свое дело. Томек заснул…

XVIII

ВЕЛИКИЙ ЧАРОДЕЙ

Три лодки плыли по быстрому течению реки. На первой, самой большой, посредине была расположена маленькая легкая надстройка, крытая полотняным пологом, он укрывал от солнца перед лодки. Вблизи плыли одна за другой остальные, вытесанные из древесных стволов лодки.

На носу большой лодки рядом с проводником сидели оба Вильмовских, Габоку и не отходящая от мужа Мара. Были там Салли с Наташей, укрывшиеся в тени полога, и еще трое гребцов-индейцев. В меньших лодках, которые везли снаряжение экспедиции, находились Уилсон, Збышек, By Мень и сюбео, они следили за перевозчиками.

Они плыли по реке уже второй день. В официальной столице Боливии власти еще держали под контролем революционное брожение. Не доходило до стычек между демонстрантами и полицией. Генерал, привезший подкрепление местному гарнизону, помог Вильмовскому договориться с властями о том, чтобы нанимаемые военными проводники перевезли экспедицию на речную пристань, оттуда на лодках высылалось снаряжение для гарнизона в Вилья Монтес на Пилькомайо. Именно там размещалась ставка, руководившая действиями в Гран-Чако. Немало пришлось побиться Вильмовскому и Уилсону, но все же после продолжительного торга с перевозчиками они наняли лодки и двинулись на юго-восток.

Пилькомайо несла свои воды вглубь материка по узкой предгорной долине. Стоял сезон паводка. Река заливала прибрежные заросли и леса, в низинах создавались недоступные озерца и болота.

Около трехсот километров отделяло еще экспедицию от Вилья Монтес. На восток, юг и север простиралось неизвестное, загадочное Гран-Чако. В краю этом непокоренные воинственные индейские племена жили так, как жили их предки. Кочевники-индейцы свободно передвигались по вечнозеленым степям и лесам, не замечая установленных белыми условных границ. Пока этот из обычай не вызывал конфликтов, поскольку ни Аргентина, ни Парагвай, ни Боливия не выказывали тогда большого интереса к отдаленным, диким просторам Гран-Чако. Лишь значительно позднее, когда в Чако Бореаль нашли нефть, разыгралась война между Боливией и Парагваем, и Боливия ее постыдно проиграла.

Проложить дальнейший маршрут оказалось весьма нелегким делом. Пилькомайо текла на юго-восток, то есть в направлении, противоположном пути экспедиции. Однако большая вода и стремительное течение позволяли за несколько дней преодолеть почти тысячу километров до впадения Пилькомайо в реку Парагвай[98], судоходную для больших кораблей вплоть до Асунсьона. Оттуда небольшие суда могли плыть на север до истоков реки Парагвай в Мату Гроссу. Таким образом обе реки позволяли быстро покрыть большие расстояния.

Вильмовский с Томеком держали совет, склонясь над разложенной на коленях картой и разговаривая на польском.

– Несмотря на удлинение дороги, мы бы выиграли но времени и избежали многих опасностей, – настаивал Томек. – Может, наш перевозчик взялся бы доставить нас до реки Парагвай? Он производит впечатление смелого и опытного в своем деле человека. Даже Габоку его хвалил, а он, как и все сюбео, отличный гребец.

Вильмовский согласно кивнул головой и заговорил по-испански:

– Сеньор Антонио, мы вот говорим с сыном, что ты прекрасно управляешься с капризной Пилькомайо. Не взялся бы ты за хорошую плату доставить нас до реки Парагвай?

Метис изумленно смерил Вильмовского взглядом и рассмеялся:

– Ты, наверно, шутишь, сеньор!

– Ничуть не шучу, Антонио.

Метис еще больше удивился, не сразу ответил:

– Нет, сеньор, никак я не поплыву с тобой к реке Парагвай. И никто туда не поплывет. А тебе самому никак этого не сделать, хоть ты и купишь, скажем, мою лодку.

– Так это значит, что Пилькомайо не судоходная река? – спросил Вильмовский.

Метис лишь развел руками:

– Говорят, что от устья вверх по течению пройдет даже большее суденышко, чем мое, да только не очень далеко. А потом Пилькомайо во многих местах разливается вширь, образуя непроходимые болотистые озера. Но это не единственное препятствие! Когда вода прибывает, река заливает прибрежные леса. И тогда бывает так, что хоть сколько плыви, все не можешь найти подходящего места для ночлега. Может, в некоторых местах Пилькомайо и судоходна, но индейцы Чако не плавают по рекам.

– Спасибо, Антонио, ты сказал очень важные для нас вещи. Что ж, если невозможно доплыть по Пилькомайо до реки Парагвай, придется нам идти напрямик через Чако Бореаль до Корумбы[99]. Это, наверно, еще более короткая дорога до Мату Гроссу?

– Она значительно короче, но только очень трудна и опасна, – высказался Антонио. – Лучше было бы отправиться из Санта-Крус и двигаться через льянос до Пуэрто-Суаресс и Корумбы. Этим путем ходят торговые караваны в Бразилию. Но раз уж вы здесь, не стоит возвращаться на север в Санта-Крус, придется сделать слишком большой крюк. Да и кто знает, что там сейчас происходит?

– Разумеется, нет никакого смысла возвращаться на север, – поддержал его Томек. – Судя по карте; отсюда до Корумбы – километров пятьсот-шестьсот. А из Санта-Крус до Корумбы – примерно столько же.

– Верно говоришь, сеньор! – ответил метис. – Самая короткая дорога отсюда идет через Гран-Чако. Только вам нечего рассчитывать на носильщиков, надо достать лошадей и мулов. Правда, по Чако слоняется немало воинственных племен, но несколько хорошо вооруженных человек с ними справятся. Вот воды будет не хватать – это страшнее.

– Есть же в Чако реки и озера, – удивился Томек.

– Есть, сеньор, есть! Но людям и лошадям для питья нужна пресная вода. А в Чако вода в большинстве рек и озер соленая либо солоноватая. Только после сильных дождей вода становится не такой соленой и ее можно пить. Скоро начнет припекать солнце, вода испарится, а соль останется. Есть немного рек, вот как Пилькомайо, в ней вода пресная круглый год.

– Мы понимаем, что путешествие через Чако не может быть легкой и безопасной прогулкой, – сказал Вильмовский.

– С нами три женщины, тяжелое снаряжение. Были бы вам крайне признательны, сеньор Антонио, если бы вы помогли раздобыть лошадей и мулов.

– В аргентинских пампасах гуляют табуны диких лошадей, – ответил метис. – Некоторые племена в Чако уже издавна ловят их или крадут из табунов, которых пасут гаучо[100]. На аргентинский берег переправляются и боливийские индейцы. Никто в здешних местах не обращает внимания на границы. Поэтому в боливийском Чако попадаются аргентинские лошади. Знаю я одного такого вождя, есть у него и лошади и мулы.

– Где нам его найти?

– Он разбил свой лагерь в дне пути от Вилья Монтес.

– Ты можешь отвести нас прямо к нему? – допытывался Вильмовский.

– Отведу, сеньор! Я хочу вам помочь и это сделаю, но дальше справляйтесь сами. Я возвращаюсь домой.

– Хорошо, Антонио, за эту услугу мы заплатим тебе и твоим гребцам отдельно, – пообещал Вильмовский.

– А к какому племени относятся индейцы, у которых мы будем покупать лошадей? – заинтересовался Томек.

– Это гуарано, или, как их здесь зовут, чиригуано[101], – ответил Антонио. – Их вождь, Длинная Рука, время от времени отправляется в поход за аргентинскими лошадьми.

– Ловит диких или крадет? – спросил Томек.

– Наверно, и то, и другое, он смелый и ловкий человек. Был случай, в одиночку увел несколько десятков лошадей и спасся от погони.

– Гуарано считались крайне воинственным племенем, – сказал Томек. – Пока мы были в Лиме, я покопался в архивах. Упоминались там и гуарано, о том, как они еще во времена господства инков дошли из далекого Парагвая до Боливийских Анд, тогда те горы звались еще Горным Перу. Где-то на Пилькомайо гуарано встретили спокойных, миролюбивых индейцев Чане, несколько десятков тысяч их жесточайшим образом убили, а оставшихся в живых взяли в свое племя.

– Похоже на правду, сеньор, – поддакнул Антонио.

– Среди чиригуано встречаются индейцы Чане.

По прошествии пяти дней экспедиция оказалась в деревне чиригуано, если можно назвать деревней несколько шалашей. Неподалеку от убогих хижин находились делянки кукурузы, маниоки, дынь и табака.

В деревеньку, видно, не часто заглядывали чужие люди, потому что чиригуано все скопом высыпали на берег реки. Прибытие известного им Антонио и его гребцов-индейцев успокоило их, оно означало, вооруженные белые люди и чужие индейцы не имеют враждебных намерений.

Одеждой чиригуано особо себя не обременяли. Мужчины в основном носили повязки на бедрах или широкие, мягкие кожаные пояса с бахромой, женщины же – лишь доходящие до колен юбочки из шкур страуса. Детвора бегала нагишом.

Антонио повел обоих Вильмовских к шалашу вождя. Длинная Рука поднялся с раскинутой на земле шкуры пумы, поздоровался с гостями за руку. Был то низенький, крепкий человек с кожей цвета свежих оливок. Черные волосы, как у всех чиригуано, сзади ровно обрезаны. Лоб опоясан лубяным обручем, за который были заткнуты разноцветные перья попугая. Нагое, покрытое татуировками тело украшено только широким кожаным поясом со свисающей вниз бахромой.

Вождь сосредоточенно слушал речи Антонио, посматривая одновременно на двух белых женщин и на выгружаемый из лодки багаж. Потом пренебрежительно махнул рукой и вступил в долгий спор с Антонио. Прошло немало времени, пока метис не повернулся к Вильмовским.

– Он говорит, что есть у него и лошади, и мулы, только он не хочет и слышать о деньгах. В Чако не разбираются в их ценности. Индейцы расстаются с чем-нибудь лишь тогда, когда им могут дать взамен то, что им нужно.

– Мы готовы к этому, – ответил Вильмовский. – Спроси, сеньор Антонио, что его интересует.

Метис поговорил с Длинной Рукой, снова повернулся к Вильмовскому:

– Он спрашивает, сколько тебе надо лошадей и мулов.

– Десять лошадей и пять мулов, только само собой разумеется сильных и здоровых.

Приступили к торгу. Видать, добывать лошадей Длинной Руке было не трудно, он быстро отступил от своих первоначальных непомерных желаний. Вильмовский вместе с Уилсоном и Збышеком вытаскивали из сундуков различные ткани, коралловые бусы, зеркальца, трубки, охотничьи ножи, ножницы, ружья, порох и пули, медный провод, при виде этих богатств чиригуано не скрывали удовольствия. Когда в конце концов обмен был завершен, Вильмовский произнес:

– Ну, хорошо! Мы готовы отдать вам все это, а сейчас хотели бы посмотреть лошадей и мулов.

На этот раз Длинная Рука ответил сам на ломаном испанском:

– Скоро увидишь! Вот пригоним их с пастбища и начнем объезжать.

– Так они еще не объезжены? – поразился Вильмовский, бросив изумленный взгляд на Антонио.

– Зачем нам было их объезжать, пока они нам не нужны? – искренне удивился Длинная Рука.

– Но мы же потеряем массу времени! – огорчился Томек.

– Объездка продлится самое большое три-четыре дня, – успокоил Антонио.

– Да после четырех дней объездки вряд ли кто из нас сумеет долго удержаться в седле, – рассердился Томек. – Я объезжал мустангов в Аризоне, разбираюсь в этом. Одичалые, норовистые лошади не так быстро позволят себя оседлать, а ведь с нами женщины.

– Женщины ходят пешком, верхом ездят только мужчины, – поучающим тоном объявил Длинная Рука.

– Чиригуано умеют быстро объезжать коней, – уверял Антонио.

– Что делать, нет у нас другого выхода, – подвел Вильмовский итог обсуждения.

Длинная Рука начал приглашать гостей к себе на отдых и угощение, но Вильмовский ловко уклонился от ночлега в примитивных подозрительного вида шалашах, а тем временем велел Збышеку поставить недалеко от деревни палатки. В одной палатке сложили багаж экспедиции. Сюбео и By Мень взяли на себя охрану временного лагеря. Подобная осторожность была вполне оправдана, поскольку индейцы имеют очень слабое понятие о личной собственности.

Наконец-то после многодневного путешествия на лодке участники экспедиции смогли немого отдохнуть перед походом вглубь Гран-Чако. Один лишь Томек и не помышлял об отдыхе. Сопровождаемый Динго он слонялся вслед за Антонио по деревне, подсматривая, как живут чирингуано. По этой причине, когда к вечеру By Мень позвал всех ужинать, Томеку было что сказать.

– Не странно ли, что чирингуано, живущие собирательством и рыболовством, не делают лодок и вообще их не имеют? – делился он своими наблюдениями. – Антонио говорит, только если им надо за реку, тогда они строят примитивные плоты или делают кожаные лодки. Такими лодками пользуются и североамериканские индейцы[102].

– Томек, а почему ты говоришь, что свое пропитание чиригуано добывают собирательством и рыболовством? – не согласился Збышек. – Ведь название Чако означает охотничьи угодья, значит, они должны бы прежде всего питаться дичью!

– Название это относительное, его дали местности индейцы Анд, а у них вообще нет промысловых зверей, – вступил в разговор Вильмовский. – Разумеется, по сравнению со скалистыми, пустынными Андами в Чако водится кое-какой зверь, и все же охота играет некоторую роль только в восточной и южной части края, да и там не занимает такого места, как рыболовство и собирательство. Земледелие тоже имеет лишь подсобное значение и не может вынудить индейцев вести оседлый образ жизни.

– Вот это неприятный сюрприз! – огорчился Збышек. – А я-то надеялся, что в Чако мы легко раздобудем свежего мяса.

– Не беспокойся, Збышек! Длинная Рука и Антонио уверяли меня, что в Чако водятся олени, тапиры, пекари, крокодилы, обезьяны и птицы, – утешил его Томек.

– Ну, и кто из вас отважится есть крокодилов и обезьян? – возмутилась Наташа.

– Крокодилье мясо не так уж плохо! – весело ответил ей Томек. – Я его пробовал в Африке.

– Я предпочту умереть с голода, чем съесть обезьяну, – не сдавалась Наташа.

– Сразу видно, ты еще не знаешь, на что способен действительно голодный человек, – сказал Томек.

– Томек прав, – вмешался Вильмовский. – Индейцы часто живут впроголодь и потому едят все, что попадается.

– В лагерях сборщиков каучука я видел, как индейцы ели древесных червей, муравьев и термитов, – вставил Уилсон.

– С такими лакомствами мог бы согласиться только разве Тадек Новицкий, он-то из любопытства готов хоть в пекло заглянуть, – с юмором произнес Томек.

– Я его хорошо понимаю, меня тоже всегда тянет попробовать в разных странах местной пищи, – сказала Салли. – Но сейчас у меня одна мечта – вытянуться в гамаке. Надо успеть спрятаться под москитной сеткой, пока комары не принялись за свое.

Все были измучены, так что Томек назначил мужчин на ночную стражу и вскоре в лагере наступила тишина. Ночь прошла спокойно, но на рассвете участников экспедиции разбудил гвалт в деревеньке чиригуано. Стоявший в дозоре последним Збышек известил Томека, что Антонио отправляется восвояси, поэтому участники экспедиции вышли на берег проститься с метисом и его гребцами.

Перед тем, как сесть в лодку, Антонио еще раз пожал руку Вильмовскому и вполголоса сказал ему:

– Длинная Рука уже послал за лошадьми. Через несколько дней вы сможете тронуться в путь. Чиригуано устраивают прощальный пир, женщины уже готовят чичу. Будьте начеку! Пьяные чиригуано становятся буйными и драчливыми.

– Спасибо, Антонио, будем об этом помнить, – поблагодарил Вильмовский.

Лодки поплыли вверх по Пилькомайо, участники же экспедиции приступили к завтраку. Не успели они его закончить, как в степи раздался топот и крики. В облаке пыли показался десяток с лишним лошадей и мулов, во всю прыть несущихся по направлению к деревне. Оба Вильмовских, Уилсон и Збышек поскорее закончили завтрак и побежали на берег Пилькомайо, откуда раздавались призывные крики. Динго, измученный неподвижным сидением в лодке, охотно понесся вслед за Томеком.

Чиригуано с криками, размахиванием рук облепили берег реки, делавшей в этом месте большую излучину. В воде бултыхались разгоряченные лошади и мулы, у каждого на спине сидели без седла по двое парней. Растянувшись в цепочку, индейцы не выпускали коней и мулов на берег, а тем в воде не удавалось сбросить с себя молодых, гибких всадников.

– А, так вот он какой, чиригуанский способ объездки лошадей! – весело воскликнул Томек.

– Молодцы, здорово у них получается! – заметил Вильмовский.

– Значит, стоит загнать лошадей в реку, и мальчишки, ничем не рискуя, могут подплыть к ним и взобраться на спину, – добавил Збышек.

– Я с удовольствием и сам бы объездил себе лошадку.

– Я тоже, – произнес Томек. – Но уж если здесь объезжать коней доверяют юнцам, нам не следует этого делать. Я объезжал диких мустангов в Аризоне, но там это было занятием опытных мужчин, нетрудно было сломать себе шею.

– В чужой монастырь со своим уставом не суйся, – поучительно произнес Уилсон. – Индейские племена в обеих Америках по-своему свыкались с лошадьми, и ничего удивительного, что эти новые культуры стали разниться друг от друга, хотя и сходства тоже хватает[103].

– Верно, верно, господин Уилсон! – поддержал его Вильмовский. – При различных условиях могли сложиться разные обычаи и способы жизни.

– А мне кажется, все-таки одни заимствовали у других новые образцы, – вставил Збышек.

– Могло так быть, но необязательно, – возразил Вильмовский. – Схожие явления культуры могут родиться независимо друг от друга в разных местах, в совершенно разных природных условиях, в разных цивилизациях. Например, индейцы Северной Америки изобрели собственные виды седел, подушечное и каркасное, а такое вот подушечное седло с подпругами существовало уже пять тысяч лет в разных культурах Старого Света. Из этого можно сделать вывод, что схожие открытия возникали независимо друг от друга в различных частях света.

В этот момент Динго тихо заворчал. Томек огляделся, ища, что могло обеспокоить его любимца, и ткнул локтем в бок стоящего рядом отца:

– Папочка, ты только погляди на Габоку!

Вильмовский вскинул изумленный взгляд. На берегу реки стоял Габоку, из-за прикрытых век наблюдал объездку коней и мулов. Вместо европейского одеяния на нем была лишь набедренная повязка из кожи броненосца и ожерелье из зубов ягуара, такие ожерелья могут носить лишь охотники за ягуарами. По обычаю сюбео лицо и обнаженное его тело были раскрашены красной краской. Один только пояс со свисающим с него револьвером объединял его с миром белых людей.

– Да это сейчас совершенно другой человек! – вполголоса произнес пораженный Вильмовский. – Даже чиригуано смотрят на него с восхищением.

– Ожерелье из зубов ягуара и повязка из кожи броненосца символизируют достоинство и отвагу, – пояснил Томек. – Видимо, чиригуано узнали в нем охотника за ягуарами. Сюбео боятся этих кошачьих, они верят, что ягуар – это злой колдун либо собака колдуна. Именно по этой причине охотники на ягуаров пользуются у большинства уважением. А чиригуано уж точно не менее суеверны, чем сюбео.

Вильмовские еще понаблюдали за объездкой верховых лошадей. Длинная Рука заверил их, что коней и мулов будут заводить в воду по нескольку раз на день и вскоре они смирятся со своей судьбой.

Вернувшись в лагерь, Томек и Збышек застали своих благоверных в отличном настроении.

– Жалко, мальчики, что вас не было, когда молодые женщины-чиригуано пришли нас навестить, – приветствовала их Наташа.

– Ну и как же вы с ними объяснялись? – со смехом спрашивал Збышек.

– На пальцах?

– А вот и ошибаешься! – возразила Наташа. – Господин By Мень был нашим переводчиком.

– Верно, забыл о нем! А почему мы с Томеком должны жалеть, что нас не было?

– Натка, не говори им! – вмешалась Салли. – Они будут надо мной смеяться!

– Салли, любимая, неужели бы я посмел? – уверял ее Томек.

– Скажи, скажи! Любопытство меня просто сжирает, – не отставал Збышек.

– Ну, ладно, скажу, – решила Салли. – Они пришли выразить сочувствие нам с Наткой.

– Почему это? – поразился Томек.

– По их мнению, наши мужья заставляют нас прикрывать верхнюю часть тела потому, что у нас некрасивая грудь. Они же гордятся своей грудью и не закрывают ее, – объяснила Салли.

– Ну, так вы легко могли вывести их из заблуждения, – Збышек с трудом подавил смех.

– Именно так я и поступила, – призналась Салли. – Завела их в палатку и сняла рубашку.

– А они что? – спрашивал развеселившийся Томек.

– Ну, что они?.. Сказали, что все у меня в порядке и они не могут понять, зачем скрывать то, что украшает красивую женщину.

– Браво, Салли! – воскликнул Томек. – На твоем месте я поступил бы точно так же.

– Ничего удивительного, что сожаления индианок так вас развеселили, – сказал Збышек. – Это вы должны бы им сочувствовать. Здешние женщины – собственность мужчин, никто с ними не считается.

– Ты прав, мы это прекрасно понимаем, – согласилась Наташа. – Мы погуляли по деревеньке, посмотрели, чем. занимаются женщины. Ведут домашнее хозяйство, приносят воду, собирают хворост, возделывают делянки и воспитывают детей, а мужчины в это время изображают властелинов.

– Ужасные лентяи! Даже объезжание лошадей спихнули на ребят, – прибавила Салли. – Я вижу, у них только одно положительное качество, они, кажется, редко бьют своих жен.

Отдыхая и беседуя, участники экспедиции провели три дня. Чиригуано по нескольку раз в день купали лошадей и мулов в реке. На четвертый день утром Длинная Рука объявил, что уже можно седлать и взнуздывать животных. Все отправились на берег смотреть, как впервые будут седлать коней и мулов. Томеку нужно было также выбрать лошадей для женщин.

Измученные не одним днем купания в реке, лошади и мулы почти не сопротивлялись. Лишь один жеребец масти изабель[104] не подпускал к себе, хотя два индейца и держали его арканами, заброшенными ему на шею. Втягивая раздутыми ноздрями воздух, он прядал ушами. При попытке приблизиться к нему он мощно бил землю копытами, вскидывался на задние ноги, колотя в воздухе передними. Чиригуано начало уже раздражать необузданное сопротивление жеребца.

В конце концов Длинная Рука в гневе отдал какое-то приказание. Двое индейцев побежали в деревню и вскоре вернулись с бола.

– Они хотят повалить коня на землю, – обратился Вильмовский к сыну, – и переломать ему ноги. Давай лучше откажемся от этого великолепного жеребца.

Томек насупился. Бола теперь использовали как оружие для охоты, но когда-то то было страшное боевое оружие. На длинном шнурке с двумя-тремя разветвлениями на конце были укреплены обтянутые кожей каменные либо железные ядра. Им пользовались подобно лассо, от которого оно отличалось тем, что вместо петли тяжелые ядра, подвешенные на ремне, обвивались вокруг ноги, придерживая ее, и от этого животное валилось на землю. Но достаточно было чуть-чуть ошибиться и ядра ломали кости. Такое легко могло случиться и с жеребцом, который то цепенел на одном месте, то лягался, метался вправо и влево. Не помогало и затягивание арканов у него на шее.

Двое чиригуано уже начали готовиться к применению бола.

– By Мень, скажи им, чтобы перестали! – воскликнул Томек.

Китаец немедленно обратился к индейцам. А чиригуано в недоумении глядели то на Томека, то на Длинную Руку, который с интересом впился взглядом в белого человека.

– Томек, что ты затеял? – забеспокоился Вильмовский.

– Жаль мне коня, – ответил Томек. – Пусть By Мень переводит.

Томек поднял с земли уздечку, неспешным, но уверенным шагом приблизился к сдавленному арканами, мечущемуся жеребцу. Учуяв рядом чужой запах, конь хрипло заржал, вздыбился на задние ноги. Томек отступил на шаг, но, как только жеребец опустил ноги на землю, молниеносно подбежал к нему и ладонью крепко прикрыл раздутые ноздри.

– Отпустите арканы! – приказал он.

Чиригуано затаили дыхание, когда Томек подошел к разбушевавшемуся коню. Правой рукой он ослабил петлю на шее, снял арканы через голову коня, перевел их на руку, прикрывающую ноздри. Жеребец встряхнулся, затем почти присел на задние ноги.

– Тс-с… тс-с… – тихо приговаривая Томек наклонился к ноздрям коня и несколько раз в них дунул. Затем начал мягко поглаживать шею коня правой ладонью.

Жеребец переступил с ноги на ногу, то отступая, то легонько напирая вперед. Томек вперил напряженный взгляд в налитые кровью глаза коня. Жеребец понемногу успокаивался, раздалось тихое его ржание. Трудно было даже заметить, в какой момент Томек взнуздал жеребца и снова накрыл ладонью ему ноздри. Вернул всех к действительности голос Томека:

– Седлайте коня!

В то время, как двое чиригуано устраивали на спину седло и застегивали подпруги, Томек еще раз дунул жеребцу в ноздри и одним прыжком очутился в седле. Жеребец вздрогнул всем телом, заржал и с места пустился галопом в степь.

– Черт побери, да это просто колдовство! – воскликнул Уилсон. – Если бы я не видел это сам, ни за что бы не поверил.

Вильмовский отер платком пот со лба, с облегчением вздохнул:

– У парня просто необыкновенные способности укрощать животных. Если б вы видели, что он сделал с гепардом, принадлежащим магарадже Альвару в Индии!

– А я совсем не боялась за Томми, я знала, что он справится! – горделиво объявила Салли.

Вокруг поднялся страшный шум. Чиригуано, очнувшись от изумления, перекрикивали один другого. Целой толпой ждали они возвращения Томека. Но прошел час с лишним, прежде чем раздался топот и Томек галопом ворвался в круг чиригуано. Он резко осадил жеребца прямо перед Длиной Рукой и спрыгнул на землю, похлопал коня по шее, а тот поднял морду и заржал, потрясая гривой.

Длинная Рука с суеверным страхом вглядывался в Томека и не сразу отозвался:

– Ты настоящий чародей! Конь твой… и никакой платы.

XIX

КРАЙ БОЛЬШОЙ ОХОТЫ

Был то двадцатый день похода через Чако Бореаль. Над расцвеченным яркими цветами зеленым ковром степи поднимался ароматный запах трав. Во главе каравана на жеребце ехал Томек. Около него шел Габоку, а за ним несущая его карабин Мара. За конем бежал Динго, почти невидимый в высокой траве. Немного позади ехали верхом Салли, Наташа и Уилсон, а за ними на муле By Мень, он вел на длинном аркане вьючных лошадей и мулов. В арьергарде шли Гурува и Педиква и ехал Збышек. Не привыкшие к верховой езде сюбео предпочитали идти своим ходом, что не задерживало похода, поскольку навьюченные животные двигались не быстро.

Уже три недели Вильмовские вели караван на северо-восток, пользуясь лишь показаниями компаса. Встречающиеся время от времени кочевники-индейцы знали только свои охотничьи территории и даже не верили, что за их пределами существуют какие-то другие края. Кроме того, они весьма враждебно воспринимали поначалу вооруженных белых людей. Лишь убедившись, что им ничего не угрожает, становились расположенными и гостеприимными. Но вообще в те времена встречи в диком Чако с чужими людьми вполне могли закончиться плохо. Потому Вильмовские предпочитали избегать туземцев, хотя и не всегда это оказывалось возможным.

Как-то находясь в холмистой степи, они наткнулись на бредущую толпу кочующих индейцев. Впереди шли несколько почти обнаженных мужчин, вооруженных копьями, луками и стрелами. В головные повязки были воткнуты перья цапель и попугаев. За ними цепочкой шли полуобнаженные женщины. В отличие от мужчин, несущих только оружие, женщины тащили на себе разные тюки и младенцев. Толпу женщин и детей окружали вооруженные мужчины. Поначалу индейцы оказались захваченными врасплох появлением каравана Вильмовских, но, благодаря дружественному отношению белых людей, их недоверчивость быстро пропала. Индейцы эти звались матако. Хотя лошади были уже широко распространены в этом краю, матако так же, как дзамуко и другие племена, кочевали пешком. Матако шли к известному им водопою. Вильмовские вручили индейцам мелкие подарки и дальше оба каравана двинулись вместе. Индейцы заверили, что ручей находится совсем близко, однако нашли его только перед закатом.

Общий ночлег помог подружиться. Время не значило для кочевников ничего, беззаботно передвигались они с места на место в поисках растений, диких плодов, дичи. Они вели совсем примитивный образ жизни. На стоянках мастерили утлые шалаши из веток и пальмовых листьев, высекали огонь, потирая два камня друг о друга. Лишь немногие знали несколько слов по-испански, так что участникам экспедиции пришлось объясняться с ними «на пальцах». На следующий день матако никак не могли понять, почему белым людям, с которыми они приятно провели время, так уж необходимо идти дальше, ведь здесь всем хватало питья и воды.

День за днем караван Вильмовских странствовал по степям, где травы наполовину скрывали лошадей, углублялся в многоярусные светлые леса, пас коней в пальмовых рощах. Временами приходилось огибать прибрежные болота и предательские трясины, где человек проваливался по пояс и можно было утонуть вовсе. Не давали пройти громадные одеревеневшие кактусы, преграждали дорогу увитые лианами, заросшие густым подлеском тропические леса. В лесах тех росли деревья кебрачо[105] с невероятно твердой, ценнейшей древесиной, богатой дубильными веществами, рожковые деревья, алгарробо, они давали сладкие стручки. Но самым характерным для Чако деревом было пало боррачо. Его могучий ствол, достигающий в диаметре нескольких метров, напоминал громадную пивную бочку, сужающуюся у кроны, толстые ветки были обсыпаны красивыми розовыми цветами. Оригинальность пало боррачо заключалась не только в его странных очертаниях. Когда опадали цветы, на их месте формировались плоды, а те, созрев, открывались и обнажали семена, окруженные тонкими, белыми, волокнистыми султанчиками. За их волокно тогда платили во много раз больше, чем за настоящий хлопок. Только добраться до этих плодов было нелегко, поскольку громадный ствол был усеял одеревеневшими длинными колючками.

Караван двигался по просвечивающему светлому лесу, в нем росли кактусы, мимозы, крупные пало боррачо. Салли и Наташа были в восторге от прекрасных цветов пузатого дерева, оно, наперекор природе, цвело в сухую пору года. Вильмовский объяснял это явление тем, что пало боррачо накапливает в своем мощном стволе большое количество воды.

Томек, как обычно, возглавлял караван. Он то и дело поглядывал на Динго, тот явно проявлял беспокойство.

– Габоку, посмотри на собаку!

Но обращение было излишним, искушенный следопыт шел с поднятой вверх головой, втягивая воздух, как будто внюхиваясь. Габоку остановился:

– Умный Динго чует дым. Люди поблизости! Томек остановил коня, дал знак всем к нему приблизиться.

– Отец, Габоку говорит, что неподалеку какие-то люди жгут костер. Динго тоже беспокоится.

– В этих местах жечь костры могут только индейцы, – высказался Вильмовский. – Мы приближаемся к границам Парагвая, значит, это могут быть тобо, их кочевья находятся в южной части парагвайского Чако и в Аргентине. Нам необходимо соблюдать большую осторожность.

– Габоку, зови Гуруву и Педикву, мы пойдем первыми, – решил Томек.

– Отец, вы с господином Уилсоном смотрите за Салли и Наткой, a By Мень и Збышек будут охранять вьючных животных. Салли, возьми Динго на поводок. Двигаемся вместе. Никто не берется за оружие без моего приказа!

Они пошли дальше. Теперь уже все чувствовали чад от костров. Из-за пузатых деревьев выступили отлично сложенные, темнокожие воины с готовым к бою оружием в руках. Одни несли луки с наложенными на тетиву стрелами, другие держали копья, кое у кого в руках были ружья. Их вид убедил Томека, что они из племени тобо. Воины стояли стеной за своим предводителем, бросая на белых людей дерзкие взгляды.

Томек молниеносно оценил обстановку. Неподалеку за воинами виднелись шалаши, вокруг валялись брошенные выдолбленные тыквы. Тобо, видно, пили мате, популярный в Южной Америке чай из листьев парагвайского падуба[106]. Дети и женщины поспешно укрылись в зарослях.

Томек поднял руку, остановил караван. Не спеша слез с коня, подошел поближе к замершим воинам.

– Здравствуйте, друзья! – обратился он к ним по-испански.

Тобо молчали, еще теснее сгрудясь вокруг вождя.

– Мы друзья! Здравствуйте! – Томек, как будто не замечая их враждебности, достал из кармана трубку, набил ее табаком и раскурил.

Тобо даже отпрянули, когда трубка блеснула огоньком, а Томек, не обращая внимания на оцепеневших тобо, спокойно попыхивал трубкой. У индейцев немного спало напряжение. Курящий трубку человек Не мог готовиться нападать. В эту минуту вперед выступил By Мень. Он начал повторять приветствие на языке кечуа, известном и некоторым индейцам Чако. Вильмовский тоже достал из тюка трубку и кисет с табаком, оставив карабин, подошел к вождю тобо, жестами стал приглашать того закурить трубку.

Индеец, не зная, как поступить, колебался, посматривая на воинов, но, видя, что те не выражают протеста, кивнул головой и дал понять, что ему нужны спички. Вильмовский достал из кармана коробок, подал его вождю вместе с трубкой и табаком. Тобо вложил в трубку немного табаку, достал спичку и, когда она вспыхнула огнем, удовлетворенно улыбнулся. Он несколько раз затянулся. Воины с одобрением смотрели на своего вождя. Атмосфера враждебности растаяла, как утренний туман.

Подобревший вождь пригласил белых пришельцев отведать мате. Однако, хотя настроение индейцев и изменилось, Томек оставался настороже. Женщины и дети тобо не возвращались в лагерь, только вождь призвал своих жен, чтобы подали мате. Тобо, очевидно, уже встречались с белыми людьми, раз у них были ружья, а у вождя за поясом был заткнут револьвер. Огнестрельное оружие могло быть военной добычей, о тобо поговаривали, что они, бывает, вступают на тропу войны с белыми. Так что приглашение в лагерь могло быть и хитростью, за которой последует нападение с целью захвата добычи. Ведь для этих примитивных, воинственных кочевников, добывающих огонь трением камней, и спички представлялись лакомым кусочком. Учитывая обстоятельства, Томек поручил сюбео и Збышеку охранять коней и мулов.

Вождь повел Вильмовского в лагерь, за ними следовали Салли и Наташа с Уилсоном.

– Сеньор Том, здесь предательство, – вполголоса остерег By Мень.

– Да, пахнет ловушкой, – согласился Томек.

– Сеньор, я стану тенью следовать за вождем, в случае предательства приставлю ему револьвер к затылку. Сделаю его заложником…

– Ты решишься на это?

– Рука у меня не дрогнет, не беспокойтесь, сеньор!

– Спасибо тебе! Только не спеши, жди распоряжений.

Вскоре все расселись на расстеленных на земле шкурах. Жены вождя подали чай в тыквах. By Мень как переводчик сел между вождем и Вильмовским. Оказалось, что кое-кто из тобо немного знает испанский. Допытывались, чего белые люди ищут в Чако, предлагали в обмен на порох и пули крокодильи и змеиные шкуры, перья страусов. Вильмовский объяснил, что у них впереди еще длинная. дорога и он не может отягощать вьючных животных ненужными для экспедиции вещами. Он согласился подарить вождю карабины и немного патронов, поручил Уилсону принести вождю обещанный карабин, немного патронов и пороха, штуку ситца, нож, несколько кусков медной проволоки и пару коралловых бус. Затем встал, пожал вождю руку, похлопывая другой рукой его по спине, и объявил, что время отправляться в дорогу, солнце уже высоко.

Вождь вместе со своим младшим сыном, совсем еще мальчиком, не выпускавшим из рук лука, проводил Вильмовских и их спутников к лошадям. Тобо толпой шли за ними.

Салли, Наташа, Уилсон и Збышек сели на коней. Вильмовский как раз повернулся к своему коню и вложил ногу в стремя, когда раздался свист выпущенной из лука стрелы. Жеребец Томека метнулся вбок, остановился, как вкопанный, с жалобным ржанием тяжело повалился на землю. В его левом боку глубоко сидела длинная стрела. Участники экспедиции, как подхлестнутые, схватились за оружие. Потрясенный до глубины души Томек, однако, не потерял хладнокровия.

– Не стрелять! Спокойно! – крикнул он твердым голосом.

Младший сын вождя еще не успел опустить лука. Томек, видя, что By Мень уже стоит за спиной вождя, подошел к своему несчастному коню. Жеребец жалобно постанывал, из пасти и ноздрей текла кровавая пена, в агонии он бил копытами землю. Томек закусил губу, достал из кобуры кольт, приложил дуло к уху жеребца и нажал на курок. По жеребцу прошла предсмертная дрожь, налитые кровью глаза покрылись пеленой, он застыл.

Не выпуская из руки кольта, Томек подошел к подростку, все еще державшему в руках лук.

– Для чего ты это сделал? – Томек с трудом подавлял гнев и возмущение.

Мальчишка с изумлением уставился на него, как будто не понимая, чего этот белый хочет от него, затем пожал плечами:

– Ты ведь убиваешь наших зверей, когда тебе надо есть. Это справедливо, – говоря, он указал рукой на подстреленного Збышеком олененка, тот был приторочен к седлу. – А я убил вашего зверя, мне нужна его шкура.

Томек, удивленный своеобразной логикой ответа, бросил взгляд на стоящих полукругом тобо. У большинства в руках не было оружия. За спиной вождя, как тень, прятался By Мень, но то была, наверно, лишняя предосторожность.

Томек, не колеблясь, всунул кольт в кобуру, достал из-за пояса охотничий нож. Похлопал парня по спине и вручил ему нож:

– Да, это справедливо! Мир!

Тобо один за другим подходили к Томеку, похлопывали его по спине. Обстановка разрядилась. Индейцы помогли снять тюки с одного из коней и перегрузить их на мулов, ведь Томеку нужен был конь вместо убитого жеребца. By Мень последним оседлал своего мула. После прощальных похлопываний караван двинулся дальше в степь.

– У вашего сына железные нервы, – обратился Уилсон к едущему рядом Вильмовскому. – Великолепно владеет собой, хотя и видно было, как ему жаль жеребца.

– Томек отдает себе отчет, что отвечает за нашу безопасность. Если бы он только тронул парнишку пальцем, на нас бы бросились все тобо.

– Согласитесь, риск все-таки был очень велик, – настаивал Уилсон. – Мы не были готовы отбить нападение.

– Вы так думаете? – удивился Вильмовский. – Значит, вы не очень-то наблюдательны. Томек соблюдал все меры осторожности.

– Что вы имеете в виду? – недоверчиво спросил Уилсон.

– By Мень ни на минуту не отходил от вождя, его рука постоянно лежала на рукоятке револьвера. В случае какого-то обмана вождь становился нашим заложником. Я догадался, когда By Мень незаметно вытащил револьвер из кобуры и всунул его за пояс штанов. И By Мень последним уселся на мула.

– Никогда бы не ожидал такого от нашего китайца! Они что, договорились с Томеком?

– Спросите By Меня или моего сына, – развеселился Вильмовский. – Я вижу, вы еще недостаточно знаете Томека. Он же ученик Яна Смуги!

Когда участники экспедиции узнали о том, как обстояло дело, все стали хвалить Томека за предусмотрительность и выдержку, a By Меня за смелость. Только Томек не радовался счастливому повороту событий. Он не мог забыть жалобного ржания жеребца, чьи муки ему пришлось прекратить выстрелом из кольта.

Но вскоре меняющиеся, как в калейдоскопе, пейзажи отвлекли его внимание. Оба Вильмовских, обожая географию, с любопытством наблюдали великолепную флору Чако. И фауна, хотя и не такая богатая, как бы можно было ожидать, судя по названию края, тоже изобиловала разнообразными видами животных. В Чако обитали пумы, называемые здесь львами, ягуары, лисы, тапиры, броненосцы, пекари, выдры, нутрии, агути, скунсы и серны, нанду-страусы размерами поменьше африканских, черепахи, прожорливые крокодилы, разные виды обезьян, попугаи, полутораметровые игуаны, ядовитые змеи и неисчислимые рои различных насекомых, а воды изобиловали рыбой.

Томек тщательно записывал свои самые интересные наблюдения. На вечерней стоянке они с отцом подсчитывали проделанный за день путь. Судя по этим подсчетам, они одолели около четырехсот километров. Значит, от реки Парагвай их отделяло сто пятьдесят-двести километров. Но полностью полагаться на эти расчеты было опасно, ведь то и дело им встречались непроходимые тропические леса и трясины, их приходилось обходить и тем самым удлинять путь. Предупреждения проводника Антонио оправдались. Все больше ощущался недостаток питьевой воды, солнце припекало все сильнее. Сезонные ручьи пересохли, а вода в реках была соленой. Жажда все больше мучила участников экспедиции. Лошадей и мулов недостаток воды делал норовистыми. И когда на горизонте замаячила кромка леса, во всех сердцах вспыхнула надежда.

Томек то и дело хватался за бинокль, рассматривая приближающийся лес. Подъехавшему к нему отцу он сказал:

– Я уже различаю пальмы! Это парковый лес, значит, там должна быть речка. Наконец-то мы добрались до воды!

– Только бы она была пригодна для питья! – отозвался Вильмовский. – Того и гляди, лошади и мулы начнут падать. Если нам сейчас не попадется питьевая вода, придется навьючить всех животных, а самим идти пешком.

– Я уже думал об этом. Может, все-таки посчастливится. Смотри, отец! Динго уже далеко убежал от нас. И Габоку водит носом, как жеребец, и тоже ускоряет шаг.

В эту минуту Габоку остановился и закричал на ломаном английском:

– Том, близко вода!

Он не мог ошибиться. Конь Томека, до этого еле тащившийся с опущенной к земле головой, вдруг вскинул ее и громко заржал. Все лошади и мулы, как будто в них вступили новые силы, самочинно помчались в перед. Вильмовскому пришлось вернуться назад, чтобы помочь вести вьючных животных, те рвались теперь вперед и могли сбросить тюки.

Не прошло еще и часа, как караван буквально ввалился в светлый редкий лес. Издалека был слышен радостный лай Динго. Он первый добежал до спасительного леса. Вскоре уже все оказались у реки. Длительное отсутствие дождей и здесь оставило свои следы. Оба берега и часть русла реки покрывал высохший ил, только посередине текла еще узкая струйка воды. Невозможно было удержать лошадей и мулов. Лишь когда прямо с всадниками и тюками перебрались они по растрескавшемуся илу к неглубокому потоку, удалось всадникам спешиться. С немалым трудом животных вывели снова на берег, отвели на край леса, чтобы снять тюки, расседлать верховых лошадей.

– Неплохо было бы остаться здесь на день, на два, – предложил Уилсон. – Отсюда видна степь, а лес защищает от солнца. Вода под рукой, лошади и мулы наконец-то напьются досыта, наберутся сил. И нам стоит отдохнуть.

– Согласен с вами, – откликнулся Вильмовский. – Действительно, прекрасное место для стоянки. Дикие звери любят защищающие от жары влажные парковые леса, так что мы сможем запастись свежим мясом. Наши-то запасы заметно оскудели. На рассвете устроим охоту.

– Воспользуемся случаем! Кто знает, когда мы снова окажемся у воды? – прибавил Томек. – Не будем разбивать палатки для женщин, по такой жаре хватит и шалаша.

В тот день Збышек и Томек еще двукратно водили стреноженных лошадей и мулов на водопой. Животные катались в речном иле, бутуки, или лошадиные слепни, кусались немилосердно. Сюбео смастерили несколько шалашей из бамбука и пальмовых листьев. By Мень вместе с женщинами приготовил ужин.

Перед наступлением ночи коней и мулов, стреножив им передние ноги, пустили в степь, корма там хватало. Томек распределил ночные караулы, потом сел с отцом к костру и разложил карту. Досаждавшие днем москиты куда-то пропали, зато появились тучи комаров. Громадные бабочки, влекомые блеском огня, подлетали к костру, бились о людей и гибли в пламени. Измученные долгой дорогой Вильмовские вскоре отправились спать, Габоку же, первый караульщик, уселся у костра. Возле него растянул' ся Динго.

Несколько раз за ночь Томек проверял, хорошо ли караульщики стерегут коней и мулов в степи, ведь поблизости могли бродить пумы и ягуары. Вместе с дозорным и Динго он обходил верховых лошадей, утрата их была бы невосполнима. Наконец, раздались пронзительные вопли ревунов, предвещающие рассвет. Томек разбудил отца и Збышека, чтобы отправиться на охоту. Их добычей стали две серны.

В лагере By Мень разрезал часть мякоти на длинные полоски, развесил их на шнурке, натянутом между вбитыми в землю кольями, чтобы вялились на солнце. Затем он приступил к приготовлению обильного завтрака. Салли, Наташа и Мара пошли собирать дикие плоды, а Вильмовский, Збышек и Уилсон погнали коней и мулов на водопой. Томек остался в лагере, присел под деревом на опушке леса, весело наблюдая за своим четвероногим любимцем.

Динго охранял вялящееся мясо. Притаившись неподалеку от шнура, готовый к прыжку, он неутомимо водил глазами за крупной птицей, кружившей в воздухе над мясом. Хищная каракара[107] внимательно следила за своим четвероногим противником, но зрелище свежего мяса не позволяло ей отказаться от добычи. Она кружилась все ниже, наконец, откинула голову далеко на спину, и послышался довольно неприятный звук, как будто кто-то ударил двумя деревяшками друг о друга.

Динго зарычал, но прожорливая каракара, поднырнув, мощным, слегка искривленным клювом уже оторвала кусок мяса. Динго вскочил, но лишь клацнул зубами в воздухе, каракара же ловко увернулась от его клыков и улетела в глубь леса.

By Мень, всполошенный тявканьем Динго, прибежал на помощь с поварешкой в руках, но было уже поздно. Он погладил Динго, приговаривая:

– Хороший песик, хороший! Следи, а то эта лакомка утащит все мясо.

Динго помахал хвостом и снова залег неподалеку от шнура.

Два дня, отведенные для отдыха, протекли без особых происшествий. На второй день после обеда участники экспедиции чистили оружие, укладывали тюки, чтобы на рассвете отправиться в путь. День был жаркий, все укрылись в тени деревьев, даже лошади и мулы паслись в лесу.

Солнце клонилось к западу. Приготовления к дороге подошли к концу. Салли и Наташа лежали в подвешенных между деревьями гамаках. Мужчины курили трубки. Мара присела на корточки рядом с мужем, он время от времени позволял ей приложиться к его трубке. Гурува и Педиква пасли лошадей и мулов, следили, чтобы те не зашли далеко в лес. Неутомимый By Мень принес в котелке компот, сваренный из каких-то кисловатых плодов, он прекрасно утолял жажду.

– Приличный ливень был бы кстати, – заметил Уилсон. – За все время нашей экспедиции не выпало ни одного дождя. Так все речки высохнут.

– В Чако дожди идут редко, но уж зато ливень может продолжаться несколько дней, – вставил Вильмовский.

– С каким бы удовольствием я вымылась в дождевой воде! – воскликнула Салли. – Вода в этом дохлом ручье, как суп.

Томек пошел на опушку, посмотрел на небо. С востока быстро подтягивались серые тучи. Он вернулся на стоянку:

– Скоро уже, наверно, польет. Давайте получше накроем шалаши листвой, а то тюки намочит и они станут тяжелыми.

Не успел Габоку позвать Гуруву и Педикву, чтобы те взобрались на пальму за листьями, как подул сильный ветер и он усиливался с каждой минутой. Нечего было и думать о том, чтобы взобраться на стройные пальмовые стволы. Деревья заколыхались от ударов вихря, тихий до той поры лес зашумел свистом и воем урагана. Слышалось, как ломаются сучья, высокие пальмы выгибались, словно натянутые тетивой луки, перистые листья почти касались земли.

– Бежим в степь! – звал Вильмовский, стараясь перекричать бурю. – В степь, в степь, оставаться здесь – смерть!

Свист ветра заглушал его крик, но зловещий треск и грохот ломаемых деревьев как будто дал всем крылья. Збышек схватил Салли и Наташу за руки и бросился бежать с ними в степь. Прямо перед Вильмовским с треском грохнулся переломленный пополам толстый ствол дерева. Вильмовский еле успел отскочить и избежать гибели. Габоку и Томек схватили оружие и тоже припустили в степь, присели там в какой-то ямке. Оглушенные раскатами грома, ослепленные молниями, они не способны были искать товарищей.

Лес, словно его топтали какие-то гиганты, гнулся до земли, гремел дьявольским хохотом. Молнии раздирали черноту разбушевавшегося неба, раскаты грома грохотали непрерывно. Неподалеку вспыхнуло дерево, расколотое молнией. В эту же минуту на землю хлынули потоки дождя. Необузданная буря вдруг утихла, а вскоре прекратился и дождь. На небе засверкали звезды, из-за леса выкатилась красная тарелка луны.

В степи послышались голоса. Все участники экспедиции собрались вокруг Вильмовского, тот с беспокойством проверил, все ли на месте.

– Не хватает Педиквы и By Меня, – сообщил он. – Кто их последний видел?

– Может, им не удалось выбраться из леса? – предположил Уилсон. – Надо идти их искать! Может, им необходима помощь.

– Я с вами! Ждите нас здесь, – сказал Томек.

– Том, в лес сейчас нельзя, – предостерег его Габоку.

– Красная луна стоит низко, великаны подкарауливают!

– А, к черту эти предрассудки! – разозлился Томек.

– Идемте, господин Уилсон!

Но, едва они отошли на несколько шагов, как натолкнулись на By Меня. Томек порывисто стиснул его в объятиях.

– Живой, слава тебе, господи! – радостно воскликнул он. – Ничего с тобой не случилось?

– Жив и здоров! – ответил китаец, несколько смущенный таким взрывом радости.

– Что с тобой было? – допытывался Томек. – Мы беспокоились о тебе и Педикве.

– Педиква подальше в степи, сторожит лошадей и мулов, мы вывели их из леса, – пояснил By Мень. – Все-таки одна лошадь и два мула погибли.

– Так вы, вместо того, чтобы спасать собственную жизнь, думали о лошадях и мулах? – возмутился Уилсон.

– Видимо, так было начертано в книге предназначений, – с улыбкой ответил By Мень.

Все были страшно рады возвращению By Меня. Салли первой его расцеловала, а за ней Наташа, Вильмовский и Збышек. Даже Габоку и Гурува, никогда не проявлявшие чувств, на этот раз похлопали его по спине. Китаец со стеснением принимал все проявления дружеских чувств, скрестив руки на груди, низко каждому кланялся. Потом приласкал трущегося о его ноги Динго.

– Незачем возвращаться ночью на стоянку, там мокро и небезопасно, – решил Вильмовский. – Ночь теплая, останемся здесь до рассвета. Збышек, пойди с Гурувой, отыщите Педикву. Подгоните лошадей и мулов поближе.

– Я знаю, где Педиква, провожу, – предложил By Мень.

По примеру Томека все присели на корточки, чтобы не касаться сырой земли. Первой начала Салли:

– Габоку, ты сказал, что нельзя идти в лес, потому что луна красная и караулят великаны. Ты на самом деле веришь в лесных великанов?

– Все сюбео знают, что в лесах живут великаны, – ответил Габоку. – Великан такой высоты, как будто поставили один на другого с десяток обычных людей. У них по два лица, одно спереди, другое сзади. И тело у них такое липкое, что если кто их обнимет, уже не сможет отклеиться. Они охотятся на людей, крадут женщин и их детей. Женщин съедают, а детей воспитывают как своих. А великанши похищают мужчин.

– А кто-нибудь из сюбео видел такого великана своими глазами? – не отставал заинтересовавшийся Томек.

Габоку важно кивнул головой:

– Один мой знакомый охотник пошел как-то ночью в лес на охоту. Красная луна была низко. В такое время часто можно встретить великанов. Великан подкрался сзади и схватил охотника за горло. Они боролись, пока охотнику не удалось убить великана ножом. Он тут же убежал из леса, а когда вернулся утром, великан принял обличье ленивца. Все великаны волосатые. Убитый великан обращается в ленивца, а потом снова становится великаном.

– Значит, великана убить невозможно? – допытывалась Салли.

– Наш шаман знает способ. Однако только шаманы могут с ними бороться. Надо уметь приготовить колдовскую отраву.

Наташа тихонько засмеялась. Салли ткнула ее локтем в бок и принялась спрашивать дальше:

– А ты знаешь, как готовить такую отраву?

– Нужно кукурузной шелухой отрезать волоски из левой подмышки великана и жечь их, пока не превратится в пепел. Потом перемешать пепел с водой и выставить на солнце, пока не превратится в густую массу. Эту массу хранят в выдолбленной тыкве, запечатанной пчелиным воском. Когда великаны нападают, эту массу бросают перед ними и тогда они одурелые падают на землю.

Ночь промелькнула быстро. Участники экспедиции отправились в лесу на место стоянки. Запасы в жестяных коробках уцелели, несколько тюков было расплющено поваленным деревом, но потери оказались невелики. Погибли два мула и верховая лошадь. Один мул был еще жив, но пришлось его пристрелить, у него была сломана передняя нога.

Солнце еще не стояло в зените, а экспедиция уже двинулась в путь. Два мула и три лошади несли тюки и снаряжение для лагеря. Салли и Наташа ехали верхом, мужчинам же приходилось пользоваться четырьмя оставшимися лошадьми по очереди.

XX

НАПАДЕНИЕ ПИРАТОВ

В сухорослой степи зловеще шелестела пожухлая на солнце трава. Сезонные ручьи высохли до дна, в кое-где попадавшихся речках еле струилась солоноватая на вкус вода. По окрестностям бродили дикие звери в поисках водопоя.

Как-то раз Вильмовский и его спутники неожиданно наткнулись на странствующих по степи крокодилов[108]. Издалека трудно было распознать их в высокой траве. К счастью, чуткий Динго вовремя предупредил путешественников о страшной опасности. Огромная толпа крокодилов передвигалась на север. Словно могучие сучковатые стволы деревьев двигались по степи, так тащились эти пресмыкающиеся, измученные непривычными для них условиями. Они отяжелели, пасти их были широко раскрыты. Караван Вильмовских поспешно уступил им дорогу.

– Мы так упорно стремились на северо-восток, а оттуда, смотрите, бегут дикие звери, – заметил Вильмовский, когда миновала опасность. – Очевидно, мы сбились с дороги, ведущей к реке Парагвай. Раз уж и крокодилы тянутся на север, видно, там должна быть вода. Доверимся чутью диких животных!

– У нас нет выбора, – произнес Томек. – Кони и мулы бегут из последних сил, если они падут, мы погибнем.

– А что ты скажешь, Габоку? – обратился Вильмовский к индейцу.

– Надо идти за животными, они знают, где вода, – ответил Габоку.

– В таком глухом углу не трудно заблудиться, – вмешался Уилсон. – Пойдемте на север.

Участники экспедиции который уж день двигались пешком, навьючив тюки на всех лошадей и мулов. Наличие питьевой воды означало жизнь или смерть. Поэтому Вильмовский после неожиданной встречи с крокодилами, странствующими по степи, повел караван прямо на север.

Чувствовалось, что река Парагвай должна быть недалеко. Уже на следующий день полупустынная степь стала уступать место саванне. Появились акации с перистыми листьями и яркими цветами, цветы запахом напоминали фиалки. Зонтичные кроны акации вызывали в памяти пейзажи африканской саванны. Караван, наконец, дотащили до сухого, просвечивающего насквозь леса, заросшего кустарниковыми пальмами, кактусами и опунциями, эти последние были усыпаны разноцветными крупными цветами. Крики птиц, мелькание серн – все знаменовало близость воды.

Наконец-то показалась река! Правда, текла она по сильно сузившемуся руслу, но все же уровень воды был достаточен для прохождения довольно больших лодок. Края русла были покрыты вязким, влажным илом, это указывало на то, что в сезон дождей река была значительно шире.

Путешественники с трудом удерживали рвущихся к воде лошадей и мулов. На золотистом берегу реки отчетливо виднелись многочисленные крокодильи следы, кроме того, в реке могли водиться кровожадные пираньи. Поэтому с животных сначала сняли весь груз, а потом стали поить их водой, принесенной с реки в жестяных банках. Отняло все это немало времени. By Мень тем временем разжег костер, Наташа и Салли помогали ему в приготовлении еды. На их долю также пала задача создать запас питьевой воды.

Томек и Збышек раскинули палатку для своих жен, после тяжелого пути стоило как следует отдохнуть. Томек, в ожидании питьевой воды, присел в тени пальм, закурил трубку. Неподалеку сюбео стреноживали коней и мулов, чтобы те не уходили слишком далеко. Уилсон и Вильмовский вернулись с реки, уселись рядом с Томеком, набили трубки табаком.

– Не двигайтесь, что-то в зарослях беспокоит Динго, – вполголоса произнес Вильмовский.

– Я зайду с тыла, – прошептал Томек, не выпуская из рук трубку встал, подозвал Динго.

Вместе с Динго он направился к сюбео, снова поивших верховых лошадей.

– Габоку, кто-то прячется в кустах за палаткой, – сообщил Томек. – Динго насторожился… Будьте наготове, но ведите себя так, как будто ничего не происходит. Я зайду с другой стороны кустов.

Габоку легонько кивнул головой, и Томек, сделав немалый крюк, приблизился к подозрительному месту.

– Динго! Ищи! – приказал он.

Динго кинулся в заросли и оттуда донеслось его хриплое рычание, женский крик. Томек с кольтом в руке бросился за собакой. Динго щерил клыки и не давал подняться с земли какой-то индианке.

– Динго, спокойней! Оставь! – закричал Томек, махнув рукой девушке, чтобы она поднималась с земли.

В эту минуту рядом с ним, как из-под земли, выросли сюбео с карабинами наготове.

Увидев индейцев, девушка побледнела.

– Габоку, проверь, нет ли еще кого поблизости, – отдал распоряжение Томек, взял девушку за руку и повел на стоянку.

– Вот это она пряталась в кустах, – сообщил он. – Сюбео прочесывают околицы. Натка, займись-ка раной у нее на руке.

Индианка была почти нага, лишь кусок хлопчатой самодельной ткани прикрывал бедра. Наташа сейчас же принесла дорожную аптечку.

– Кто ты? – задал вопрос по-испански Вильмовский.

Мягкий голос важного белого человека, его внушающий доверие вид немного успокоил девушку.

– Ленгуа! Ленгуа! – повторяла она, указывая на себя пальцем.

– Кто это тебя поранил? – спрашивал Вильмовский по-испански дальше.

Девушка в растерянности смотрела на него, не понимая, что он ей говорит. Вильмовский повторил свой вопрос жестами.

– Паягуа! – воскликнула девушка и продолжила свой рассказ движениями рук.

Обоим Вильмовским во время их ловческих экспедиций не раз приходилось объясняться с туземцами «на пальцах», Томек же, когда он был в Аризоне, немного научился языку жестов североамериканских индейцев. И потому сейчас он внимательно следил за движениями рук девушки, иногда вступая с ней в диалог.

– Интересные вещи рассказывает эта индианка! – поделился он через какое-то время. – Какие-то паягуа приплыли на лодках и напали на их стоянку. Убивают мужчин, грабят и собираются увести женщин.

– Ей удалось скрыться, она увидела дым нашего костра и прибежала просить о помощи, – прибавил Вильмовский.

– Рана на руке поверхностная, – Наташа уже наложила повязку.

Слезы текли по лицу девушки, она показывала на лошадей и карабины.

– Верно, верно, она просить о помощи! – воскликнул Уилсон. – Что будем делать?

В это время с разведки вернулись сюбео.

– Никого нет вокруг, только она одна, – сообщил Габоку.

– Что будем делать? – не унимался Уилсон.

– Не бывало еще, чтобы я отказывал в помощи тому, кто попал в тяжелое положение, – заявил Вильмовский.

– Томек, принимай команду!

– Габоку, седлай коней, – коротко распорядился Томек. – Отец, прошу тебя, останься со Збышеком и женщинами здесь. Господин Уилсон, By Мень и сюбео пойдут со мной. Взять оружие и по коням!

Они быстро сели на коней, Вильмовский помог девушке взобраться на коня к Томеку. Она должна была показать дорогу.

– Не горячись, сынок! – предостерег Вильмовский.

– Понимаю, папочка! Пятая заповедь, понимаю… – заверил Томек и велел трогаться.

Они быстро ехали краем леса, следуя указаниям девушки. Холмистая саванна с раскиданными по ней группами акаций, пальм и кактусов позволяла незаметно приблизиться к подвергшемуся нападению лагерю. Вскоре стали видны подымающиеся к небу клубы дыма.

Внезапно из высокой травы возникло несколько мужчин, кто с луками, кто с палками и копьями. Они что-то кричали сидящей на коне позади Томека девушке.

– Ленгуа, ленгуа! – крикнула и она, трогая Томека за плечо.

Томек придержал лошадь, остальные сделали то же самое. Девушка спрыгнула на землю, подбежала к мужчинам. Коротко переговорив с ней, они подошли к спешившемуся Томеку.

– Злые паягуа напали на нас! – обратился один из них на ломаном испанском. – Убивают, грабят…

– Что, схватка еще продолжается? – спросил Томек.

– Застали нас врасплох, побили, у них ружья. Кто смог, убежал, вот как мы.

– Они еще в вашем толдо? – спрашивал Томек.

– Там, там, собирают добычу, чтобы погрузить на лодку. Связали мужчин, молодых женщин, заберут их с собой и продадут.

– Сколько их, этих паягуа? – спросил Томек.

– Много, много! – ответил мужчина, два раза подняв вверх растопыренные ладони. – Может, больше…

– Вы что, совсем не сопротивлялись?

– Наши молодые на охоте, остались те, что старше, быстро нас побили, у них ружья!

– Налетчики собираются уплыть с пленниками и добычей. Надо им помешать! Габоку, возьмешь Гуруву, Педикву и шестерых ленгуа. Подкрадитесь по берегу и отрежьте паягуа от лодок. Мы с господином Уилсоном, By Менем и остальными ленгуа ударим с другой стороны. Налетчики, захваченные между двух огней, растеряются. Может, те ленгуа, которым удалось бежать, услышат шум сражения и вернутся.

– Сеньор Том, может, дадим этим ленгуа наши ножи и мачете? – предложил By Мень.

Совет был дельный, но сюбео не захотели расставаться с ножами, они очень умело пользовались ими в схватке, и отдали только мачете.

По словам ленгуа, кочевье было совсем рядом, поэтому Томек распорядился оставить лошадей, привязав их арканами к деревьям. Девушке-ленгуа поручили их сторожить. Когда обе группы были готовы двигаться, Томек сказал:

– Габоку, когда услышишь наши выстрелы, ударишь со стороны реки.

– Хорошо, Том! – ответил сюбео.

Под прикрытием высокой травы Томек повел свою группу ближе к кочевью. Упоенные легкой победой, паягуа чувствовали себя в полной безопасности, даже не выставили дозора. Томек оставил своих спутников среди карликовых пальм, а сам подполз к кочевью на разведку.

Паягуа шарили в шалашах, выносили и складывали на землю крокодильи и змеиные шкуры, шкуры пум, страусиные перья, луки и стрелы, вяленое мясо, маниоку, початки кукурузы, калебасы с чичей. Двое индейцев обжаривали над костром какого-то зверька.

На утоптанной площадке рядом с шалашами сидели молодые женщины с завязанными сзади руками. Возле них копошились испуганные дети. Взяли в плен и нескольких мужчин постарше. Этим связали не только руки, но и ноги. Сразу же бросалось в глаза, что кое-кто из разбойников уже прилично нахлебался чичи. Неподалеку от кочевья валялись трупы убитых ленгуа.

Томек вернулся к своим спутникам.

– Паягуа тащат все, что только можно, – сообщил он. – Чичи они себе не пожалели. Сейчас мы их захватим. Вперед!

Под прикрытием высокой травы и кустарниковых пальм они подошли к самому кочевью.

Высокий, хорошо сложенный паягуа, по всей видимости, вождь, отдавал какие-то распоряжения своим подвыпившим дружкам, те кивали головами и то и дело разражались громким смехом. Вождь подошел к ютящимся на земле полонянкам, грубо схватил одну из них за волосы и потащил к шалашу. Остальные паягуа поощряли его громкими криками.

By Мень и Уилсон, как по команде, вскинули карабины, но Томек удержал их движением руки. Сам же он быстро поднялся, приложил штуцер к плечу и тут же грохнул выстрел.

Вождь паягуа страшно вскрикнул. Пуля раздробила ему запястье той руки, которой он тянул девушку за волосы. By Мень и Уилсон открыли огонь. Несколько бандитов рухнуло на землю. Не успел еще покалеченный вождь придти в себя, как Томек в несколько прыжков подскочил к нему и ударом приклада штуцера повалил в беспамятстве на землю. Двое ленгуа подбежали к Томеку, он велел им стеречь вождя. На этот раз он достал кольт и в последнюю минуту сумел уклониться от детины, намеревавшегося пырнуть его ножом. By Мень, в круговороте схватки не спускавший с Томека глаз, выстрелом из револьвера уложил нахала.

Из-за реки послышалась стрельба из карабинов. Это Габоку начал атаку. Зажатые с двух сторон, паягуа пытались обороняться, хотя и потеряли вождя. Но схватка не длилась долго. By Мень и Уилсон деятельно поддерживали Томека. Пули из их револьверов сеяли смерть, но окончательно решили исход схватки безжалостные к противнику сюбео. Они отогнали паягуа от реки и буквально на их плечах ворвались в кочевье.

Не все спутники Томека вышли целыми и невредимыми из короткого, но яростного боя. Пуля из карабина прорвала кожу на виске у Педиквы, но он не ушел с поля боя. Только после окончания битвы женщины ленгуа отмыли кровь, обложили рану травами, перевязали лоскутками самодельной хлопковой ткани. Уилсона ранили ножом в правую руку. By Меню подбили глаз. Женщины с усердием занимались пострадавшими. Убедившись, что все его друзья в порядке, Томек занялся подсчетами понесенных противником потерь. Погибло четырнадцать паягуа, четверых раненых добили освобожденные ленгуа, Томек не успел вмешаться. Покалеченный Томеком и захваченный в плен вождь паягуа как в воду канул. Очевидно, жаждущие мести ленгуа, вопреки приказу Томека убили его и спрятали тело.

Нескольким налетчикам удалось скрыться в зарослях приземистых пальм. Этих можно было без труда выследить с помощью Динго, но Томека мучило вовсе не это. В унынии он размышлял о том, что скажет отцу, которому перед тем, как броситься на выручку ленгуа, он обещал помнить о пятой заповеди.

Ленгуа тем временем благодарили своих избавителей, хлопали их по спине, приглашали погостить в толдо. Женщины приводили в порядок кочевье, разбирали свои вещи из груды добычи, которую налетчики собирались вывозить. Мальчишки побежали наловить свежей рыбы.

Уилсон и Томек допытывались о реке Парагвай, по которой намеревались плыть на север. Оказалось, что ленгуа кочевали как раз по притоку Парагвая. Как и большинство племен Чако, они не строили лодок и не имели их, и странствовали пешком. На юго-востоке их река впадала в Парагвай, но они не забирались в те края. Именно там и располагались селенья этих разбойников – речных паягуа[109], которые использовали лодки для пиратских налетов на толдо других племен. Они похищали не только имущество, но и молодых мужчин, женщин и детей, а потом продавали их воинственным мбайо[110]. Из-за страха перед паягуа и мбайо ленгуа не забирались на юго-восток, но время от времени ходили на северо-восток к лежащему в трех днях дороги Пуэрто-Суарес, там они меняли звериные шкуры, перья цапель и страусов на необходимые им товары.

Все эти сведения были для Томека крайне важны и интересны. Впервые слышал он о пиратах паягуа, действующих в самом сердце Южной Америки. Как потом выяснилось, паягуа оказались не единственными речными разбойниками. Также и индейцы мура[111], живущие на реках Мадейра и Пурус в западной Бразилии, совершали нападения на делянки оседлых соседей. Несомненно, некоторые племена Чако отличались ярким своеобразием. Например, мбайо, еще в бытность свою кочующими охотниками и собирателями, подчинили себе оседлое земледельческое племя, говорящее на языке аравака, и превратили этих людей в своих рабов. Заполучив в свое время коней, они сами осели, создали классовую структуру. И в то время, как слуги и рабы обрабатывали землю, присматривали за селеньями, знатные люди и воины мбайо отправлялись в далекие военные походы.

Томек и Уилсон были крайне рады известию, что от Пуэрто-Суарес их отделяют только три дня дороги, ведь Пуэрто-Суарес, единственный боливийский городишко на всем пространстве от бразильской границы на востоке до подножий Анд на западе, и был целью их перехода через Чако Бореаль. От Пуэрто-Суарес было всего лишь несколько километров до бразильской Корумбы на правом берегу реки Парагвай, а там экспедиция Вильмовских должна была подняться на корабль и плыть на север вдоль боливийско-бразильской границы. Ленгуа, узнав, что их спасители направляются в Пуэрто-Суарес, тут же вызвались дать им хороших проводников. По всем этим причинам Томек и Уилсон приняли приглашения отдохнуть в толдо и без промедления поспешили за остальными и за снаряжением экспедиции. У ленгуа остался лишь довольно тяжело раненый Педиква, женщины приготовили ему удобную постель в просторном шалаше.

Не успел еще караван Вильмовских достичь толдо, как туда возвратились охотники, зазвучали жалостные стенания над погибшими в схватке с пиратами. Тем не менее, вскоре жизнь в толдо вошла в свой обычный ритм, ленгуа не устраивали специальных церемоний ни по поводу похорон, ни по поводу свадеб.

Глава толдо Тарума, тоже вернувшийся с охоты, встретил своих белых гостей традиционным мате. Лишь когда несколько осушенных тыкв были отставлены в сторону, начались разговоры. Тарума, объясняясь на ломанном испанском, помогал себе еще движениями рук. Пространно благодарил за разгром пиратов. Молодые охотники и воины тоже благодарили, просили погостить в толдо как можно дольше, заверяли, что мяса, рыбы, фруктов хватит на всех. Все вместе собрались строить новые шалаши для своих избавителей. Тарума еще раз подтвердил, что проводники быстро доставят белых путешественников в Пуэрто-Суарес.

Пока Наташа, Салли и Мара хлопотали над перевязкой ран Педиквы и Уилсона, Вильмовский и Збышек вручали гостеприимным ленгуа подарки, By Мень, сюбео и Томек размещали в обширном шалаше багаж, стреножили коней и пускали их пастись в поле. Томек поручил Габоку надзор за верховыми лошадьми, а сам отправился к шалашу, где размещались раненые.

– Все в порядке, Томек! – приветствовала его верховодящая там Наташа. – Раны я им очистила. У Педиквы разорвана кожа на виске, но кость не тронута. Женщины ленгуа принесли заживляющие травы. Мара их одобрила, а уж она-то в этом разбирается. Больше хлопот с господином Уилсоном, он потерял много крови. Но рана очищена, кровотечение остановлено, руку я зафиксировала.

– Только бы не было заражения!

– Этого ты не бойся, – успокоила Томека Наташа. – Я ввела обоим противостолбнячную сыворотку. Потрясающее средство, из самых последних открытий в медицине. Изобретатель получил за него Нобелевскую премию[112].

– А я и не знал, что существует такая сыворотка, – удивился Томек.

– Где ты ее взяла?

– Дядя привез ее из Германии и научил меня, как ею пользоваться. Как жаль, что ее у нас не было в прошлый раз.

– Травы лучше, чем лекарства белых людей, – вмешалась в разговор Мара. – И Педиква выздоровеет, и господин Уилсон тоже, не переживай, Том!

– Ну уж если такие медицинские светила не предвидят осложнений, то нам нечего беспокоиться, – развеселился Томек.

– Да и как могло быть иначе под опекой таких хорошеньких целительниц, – добавил Уилсон. – Прямо жаль, что обе уже замужем.

– Мы останемся здесь, пока не затянутся раны, – решил Томек. – В таком климате с этим не шутят.

– Ну, не больше одного-двух дней, – не согласился Уилсон. – Еще сколько дороги перед нами, а время уходит.

– Может, нам удастся нанять носильщиков, – высказал предположение Томек, – тогда мы смогли бы вновь ехать верхом.

– Замечательно! – восхитилась Салли. – Томми всегда найдет выход. Жаль, что я не могла участвовать в победе над пиратами!

– Мы их здорово проучили, – вмешался Уилсон, – совсем немногим удалось удрать в степь. Но я наблюдал за вашим отцом, когда вы докладывали ему о ходе операции, и мне показалось, что разгром пиратов его ничуть не обрадовал.

– Вы правы, – признал Томек. – Отец против применения насилия. И я хотел избежать крови, попробовал обезвредить вождя пиратов. Только это не помогло!

– Мы бы сильно упали в глазах наших сюбео, если бы предложили им цацкаться с бандитами, – не уступал Уилсон.

– Не будь таким щепетильным, Томек! – поддержала Уилсона Наташа. – На насилие отвечают силой!

– Браво, Натка, вот как должны говорить революционеры! – произнес вышедший из шалаша Збышек. – Ты знаешь, Томек, когда вы кинулись на помощь ленгуа, я спросил дядю, как мы поступим с пиратами, которых обязательно возьмем в плен?

– И что отец ответил? – нетерпеливо спросил Томек.

– Он пожал плечами и ответил: «Нечего ломать над этим голову, никаких пленных не будет». А когда я его спросил, почему он так уверен, он только печально усмехнулся и сказал: «Да ведь там трое сюбео. На тропе войны индеец не знает пощады. А еще там китаец By Мень… В тихом омуте черти водятся».

Томек с облегчением вздохнул.

– Я пройдусь немного по кочевью.

Он свистнул Динго и вышел из шалаша.

Ленгуа принадлежали к самым многочисленным племенам Чако. Вожди отдельных родов, кочующих по просторам степей, саванн и пальмовых лесов, подчинялись единому главному вождю всех ленгуа. В род Тарумы входило больше десяти семей, которые из-за продолжительной засухи уже несколько недель кочевали по реке, здесь хватало воды, легче было охотиться.

Томек шел вместе с Динго по толдо, с любопытством оглядывался вокруг. Примитивные шалаши, кое-как сплетенные из веток и пальмовых листьев, конечно, не могли защитить от дождей и бурь, но те редко нападали на Чако, а вот от палящего солнца укрыться в них было можно. Неподалеку от кочевья располагались делянки маниоки и кукурузы.

Женщины-ленгуа, казалось, уже забыли об утреннем налете. Одетые лишь в короткие юбочки из домотканного материала либо из страусиных шкур, они занимались хозяйством. Охотники принесли туши тапира, броненосца, троих пекари, оленя и нескольких попугаев, мальчишки наловили рыбы, теперь женщины варили и жарили мясо, рыбу, толкли в деревянных ступах кукурузные зерна, чистили корни маниоки, вечером должно было состояться большое пиршество. Из леса неподалеку доносились крики детей, собирающих плоды диких деревьев.

Шалаши строили мужчины, но все остальные работы выполнялись женщинами, во время переходов они даже таскали на себе все добро. Особое внимание Томека привлек примитивный способ тканья узорчатых, разноцветных пончо[113], десятки лет они служили одновременно и плащом и покрывалом.

Все, что требовалось женщине-ленгуа для тканья этой прекрасной накидки, было несколько прутьев и собственный большой палец на левой ноге, за него зацеплялись нитки.

Томек присел рядом с отцом, тот вместе с Тарумой пил мате в окружении темнокожих молодых воинов. Шрамы у них на коже рассказывали о межплеменных схватках, об опасной охоте на хищников. Все имели на теле татуировку и были разрисованы краской. Шеи их были украшены ожерельями из зубов разных зверей, волосы – перьями цапель и попугаев, уши – большими деревянными кольцами. Наряд их состоял из широких кожаных или цветных тканых поясов с бахромой.

Еще до наступления вечера запылали большие костры. По приглашению Тарумы все участники экспедиции уселись перед его самым большим в лагере, шалашом. Пиршество началось. Гостеприимные ленгуа потчевали своих белых гостей, подносили им чичу, просили оставаться в толдо, сколько захотят.

Вскоре после наступления ночи, когда на звездном небе появилась круглая луна, по знаку старого шамана на утоптанную площадку вышли мужчины, выстроились рядами, обняв друг друга за плечи. Между ними встали и женщины. Под монотонное хоровое пение начались обрядные пляски.

То было пленительное, романтическое зрелище. Обернувшись лицами друг к другу, мужчины и женщины ритмично подпрыгивали, переставляли ноги, ряды обхвативших друг друга за плечи танцоров то сближались, то расходились. В таинственном, как будто чуть затянутом дымкой лунном свете огни костров бросали на обнаженные тела плясунов мерцающие, кровавые отблески.

– Смотри, отец! – шептал Томек.

– Зов детей природы… – тихо отозвался Вильмовский.

Габоку и Мара, Гурува и Педиква с забинтованной головой в каком-то мистическом порыве тоже включились в обрядный танец.

Тарума предоставил Вильмовским носильщиков и проводников, те на бескрайних просторах саванны, степей и пальмовых рощ, подчиняясь ведшему их вековечному чутью кочевников, находили правильное направление. Все, кроме Габоку, Мары и Гурувы, ехали верхом и после трехдневного, прошедшего без всяких происшествий, путешествия, добрались до Пуэрто-Суарес.

Это пограничное боливийское местечко при ближайшем рассмотрении оказалось всего навсего поселком. В двадцати километрах на восток от него находилась боли-вийско-бразильская граница, а от нее оставалось лишь пятнадцать километров до Корумбы, расположенной на вершине известковой скалы неподалеку от реки Парагвай.

В Пуэрто-Суарес, на окраинах которого нередко можно было повстречаться со страусами, удавами боа и пумами, всего-то насчитывалось чуть более тысячи жителей, почти без исключения метисов. Единственная лавка, принадлежавшая немецкому эмигранту, женатому на индианке из племени бороро[114], снабжала всем, что только могло понадобиться людям в этой бескрайней пустыне. Сюда же приходили индейцы ленгуа, бороро, тобо и другие, чтобы поменять свою земледельческую продукцию и охотничьи трофеи на ружья, порох и на всякий контрабандный товар из Бразилии. Пуэрто-Суарес существовало за счет контрабанды и славилось ею. Боливийские власти абсолютно не волновала какая-либо нелегальная деятельность на далеких, безлюдных рубежах страны, а бразильского таможенника контрабандисты с легкостью обходили.

Вильмовский разбил лагерь неподалеку от Пуэрто-Суарес, в одноэтажных домиках которого царили влажность, духота и неисчислимые полчища клопов.

Вильмовский и Уилсон немедля отправились верхом в Корумбу, чтобы узнать, плавают ли пароходы по реке Парагвай. Выяснилось, что только через две недели должен появиться пароход, плывущий на север в Куябу, главный город штата Мату Гроссу[115].

В сезон дождей путешествие на пароходе от Корумбы до Куябы заняло бы восемь дней, но сейчас, в сухую пору года, могло растянуться и до трех недель. Ждать пароход было бы пустой тратой времени, тем более, что Вильмовский планировал плыть в другом направлении, в Касерес, соединенный железной веткой с Мату Гроссу на реке Гуапоре[116].

Уилсон и Вильмовский вернулись озабоченные, все тут же собрались на совет.

– Что за неудачная экспедиция! Опять мы уперлись в тупик, – начал Уилсон. – Только через две недели приплывет какой-то пароход, и тот до Куябы, а нам нужно в Касерес. Не поплывешь же на лодке, да еще против течения!

– А другого парохода не ожидается? – спросил Томек.

– Есть один, привязан у пристани, такой маленький, древний колесный пароходик с гордым именем «Пирей», – вмешался Вильмовский. – Торчит там уже с месяц, у него поврежден паровой котел.

– Разговаривали мы с капитаном этой коробки, Популосом, он по происхождению грек, – добавил Уилсон. – Сидит, потягивает из бутылки, говорит: «Почините котелок, так и поплывем».

– А не говорил он вам, что именно сломалось? – полюбопытствовал By Мень.

– Да откуда, ни он сам, ни его четверо лбов ничего в этом не понимают, – ответил Уилсон. – Пьют с расстройства и ждут, может, найдется кто и починит их лоханку.

– Сеньор Вильмовский, я бы хотел посмотреть на их котел, – произнес By Мень. – Когда я плыл из Китая в Америку, я служил на корабле кочегаром и нам пришлось два раза ремонтировать котлы.

Все с изумлением уставились на китайца.

– Сеньор By Мень, если бы вам удалось устранить неисправность, я бы сказал, что само провидение послало вас нам, – заявил Вильмовский. – Сегодня же отправимся в Корумбу.

Через четыре дня экспедиция уже плыла на «Пирее» верх по реке Парагвай. Высокая, узкая труба пыхала черным дымом, тот тянулся за пароходом, словно хвост за кометой. Через каждые тридцать километров «Пирею» приходилось приставать к берегу, чтобы пополнить запас дров. Этим занимались четыре человека экипажа капитана Популоса и все мужчины экспедиции.

День за днем «Пирей» неустанно преодолевал речное течение. По обоим берегам простирались девственные джунгли, в узких притоках Парагвая пароход часто задевал за ветки затопленного водой леса. Салли с Наташей целыми днями не уходили с палубы, рассматривая, как переплывают реку тапиры и стада крокодилов, как перепархивают с ветки на ветку великолепные попугаи ара.

By Мень и его помощница Мара готовили еду для участников экспедиции. Вообще-то кормить пассажиров было заботой капитана Популоса, но все его меню состояло из риса, фасоли и так называемой фейджоады, то есть сухой муки из маниоки с говядиной, это всем быстро приелось.

Два раза пароход садился на мель и приходилось его снимать с помощью стального каната, обвязанного вокруг какого-нибудь толстого ствола дерева на берегу, только вот входить в воду было крайне опасно, река кишела пираньями.

Прошло десять дней, и пейзаж стал меняться. Джунгли уступали место Бразильскому плоскогорью. Среди белого либо желтого песка виднелись клочки молочно-зеленой, колючей травы, росли карликовые деревца с грубой, покрытой колючками корой и как будто покрытыми воском листьями. Томек и Збышек с тоской во взоре обозревали это знаменитое Мату Гроссу, край золота, алмазов, авантюристов и укрывающихся от закона преступников.

Лишь через две недели тяжкого плавания экспедиция Вильмовских оказалась в поезде, идущем из Касерес в Мату Гроссу, небольшой городок на реке Гуапоре.

XXI

ПРИКАЗ ГЕНЕРАЛА

Небольшой колесный пароход неспешно шлепал вниз по течению реки Маморе. На правом берегу из лесной чащи уже выплывал городок Гуажара Мирим. Владелец и одновременно капитан пароходика Мартинес с беспокойством то и дело подносил к глазам бинокль.

– Что-то неладное там происходит! Слишком много вооруженных людей на пристани. Посмотри сам, сеньор!

Вильмовский взял бинокль. На бревенчатой пристани толпились вооруженные карабинами индейцы и метисы. Выглядывающий атлетом метис, размахивал руками, явно отдавал какие-то приказания. У лодок тоже стояли индейцы.

– Набережная окружена людьми с оружием и они держат лодки наготове, – подтвердил Вильмовский.

– Ну, вот теперь ты видишь, я был прав, когда не советовал сюда плыть? – упрекал его Мартинес. – Напрасно я поддался уговорам! Уже три месяца, как на северной границе Боливии продолжаются серьезные беспорядки. Революционеры, видно, захватили и Гуажара Мирим.

– В Мату Гроссу нам говорили, что здесь проводят какую-то важную железную дорогу, – вмешался Томек. – Может, это охранники строителей?

В эту минуту на набережной раздались выстрелы.

– Это нам сигнализируют, чтобы мы пристали к берегу, – произнес Вильмовский. – Что будем делать?

– Ничего другого, сеньор, как только пристать, – решительно заявил Мартинес. – Если мы их не послушаем, нас обстреляют и догонят по реке на лодках.

– Мы еще можем повернуть назад и высадиться на берег в другом месте, – высказал свое мнение Уилсон.

– Далеко бы мы не уплыли, дров почти не осталось, – возразил Мартинес. – Не получится у нас удрать вниз по течению. За Гуажара Мирим до самого устья множество порогов и они не дают плыть по Маморе.

– Ничего не попишешь, придется пристать, – вздохнул Вильмовский.

– Вы правы, – поддержал его Уилсон. – Все равно мы должны расстаться в Гуажара Мирим с господином Мартинесом и идти пешком до реки Абуна на северной границе Боливии. Если это революционеры, может быть, удастся с ними договориться, а если нет, мы тоже не безоружные.

– Женщинам в каюты! – распорядился Томек. – Остальным держать оружие наготове!

Трое сюбео, Уилсон, By Мень и Збышек с карабинами в руках плотной стеной встали за Томеком. Пароходик тем временем неспешно подваливал к временной пристани.

– Сеньор, только не стреляй неосмотрительно! – предупредил Мартинес.

– Не беспокойтесь, в наших интересах быть сдержанными, – заверил его Вильмовский. – Нам нужно добраться в окрестности Кобихи, впереди еще часть дороги.

– Нам нужно держать их под прицелом. Если они ворвутся на судно, нам с ними не справиться, – прибавил Томек.

Двое матросов Мартинеса бросили швартовы. Индейцы на берегу тут же обмотали их вокруг деревьев. Вильмовский подошел к борту, спросил по-испански:

– Чего вы хотите от нас?

Вперед выступил громадный метис. На груди у него перекрещивались два патронташа с пулями для карабина, на правом боку висела кобура с револьвером, в руках он держал карабин. Из-под полуопущенных век он обводил тяжелым взглядом сгрудившихся на палубе судна мужчин.

– Все прибывшие в Гуажар Мирим обязаны пройти тщательный контроль, – не сразу произнес он.

– Что за контроль, чей? – быстро спросил Вильмовский.

– Генерала, таков его приказ! – отрывисто ответил метис.

– Какой такой генерал? – вмешался Томек. – Мы английские граждане, документы у нас в порядке.

Метис снова подозрительно оглядел стоящих на палубе людей и добавил насмешливым тоном:

– Это еще мы посмотрим. Белые люди, китаец, индейцы – это и есть англичане? Что-то подозрительно. Признайся, сеньор, ты не говоришь правды. Пошли к генералу, он решит.

– Послушай, сеньор, – обратился к нему Вильмовский. – Мы – английская научная экспедиция. Эти люди участвуют в ней на законных основаниях, что подтверждают имеющиеся у нас документы. Мы получили согласие властей на проведение нашей экспедиции.

– О каких властях ты говоришь, сеньор? Здесь действует только приказ генерала, – объявил метис.

– Хорошо! – прервал спор Вильмовский. – Один из нас пойдет к генералу и покажет ему документы.

Метис, поразмыслив, решил:

– Согласен! Один идет со мной, остальные будут на судне, но предупреждаю, мои люди не спустят с вас глаз, а пострелять они любят!

– Мы будем об этом помнить, мы не ищем приключений, – заверил Вильмовский.

– Отец, я пойду к этому генералу, – негромко сказал Томек. – Экспедицию ведешь ты, что будет, если они тебя задержат?

– Хорошо, ты умеешь улаживать такие дела, – согласился Вильмовский.

– Сейчас отдам тебе документы.

– Пусть лучше они останутся у тебя, у меня их могут отобрать, – сказал Томек. Он отдал свой штуцер Габоку и с одним кольтом на поясе сошел на пристань. Метис тут же подошел к нему и приказал:

– Отдай револьвер!

Без слов протеста Томек достал из кобуры кольт и вручил его метису. Трое вооруженных индейцев с метисом во главе повели его в направлении каких-то строений.

Тому, что у него отобрали револьвер, Томек не придал никакого значения. Все равно городишко битком набит вооруженными людьми, всякое сопротивление было бы бесполезно. Томека сейчас мучили мысли, какая же судьба выпала на долю Смуги и Новицкого, раз революция приняла такой, размах. Только долго размышлять ему не пришлось. Его охрана остановилась перед большим одноэтажным домом, возведенным на толстых сваях. Перед прикрытой пальмовыми листьями верандой несли дозор несколько вооруженных до зубов индейцев. Метис что-то тихо им сказал, затем повернулся к Томеку:

– Подожди здесь, сеньор, я извещу генерала.

Он взошел на веранду и скрылся за циновкой, прикрывающей дверное отверстие. Изнутри дома доносилось визгливое женское пение. Именно таким искусственным, ненатуральным голосом пели женщины племени пира из Ла-Уаира, там это считалось хорошим тоном. Может, это действительно они и пели, ведь по реке Мадре-де-Дьос в северной Боливии находились селения пиров и туда Варгас посылал свои коррериас.

«Ну, видно, и тип этот генерал!» – подумалось Томеку.

Визгливое пение внезапно смолкло, послышались отзвуки разговоров, но Томек не мог различить слов. Вскоре на веранду вернулся метис:

– Входи, сеньор! Генерал хочет на тебя посмотреть. Сжатый, как пружина, Томек не спеша вошел на веранду. Метис пошире откинул циновку и пропустил Томека в просторную комнату. Здесь царил полумрак, ажурные циновки прикрывали оба окна. В глубине комнаты, за кое-как сколоченным дощатым столом сидел крепко сложенный человек в широкополой панаме, поля ее бросали тень на опаленное солнцем лицо. С первого взгляда трудно было угадать, кто он – белый, индеец или метис. Перед генералом на столе стояли наполовину пустая бутылка и стакан, лежал ремень с двумя кольтами в кобурах. Две молодые полуобнаженные индианки, лица которых были разрисованы красной краской, а на щеках у них были вытатуированы черные змейки, обмахивали генерала перистыми пальмовыми листьями.

Бросив взгляд на Томека, генерал вздрогнул и не сразу вполголоса обратился по-испански:

– Фелипе, отдай ему оружие!

Томек просто онемел, услышав голос генерала, широко открытыми глазами впился в его лицо. А метис тем временем всунул ему в кобуру кольт.

– Иди, Фелипе, подожди там перед домом! – приказал генерал, а когда тот вышел, сбросил с головы затеняющую лицо шляпу.

– Господи Иисусе… Тадек! – выкрикнул Томек. Внезапное волнение, необыкновенная радость сжали ему горло, в глазах засверкали слезы.

Новицкий одним прыжком перемахнул через стол, мощно обнял Томека, в молчании прижал его к груди. Лишь когда Томек немного пришел в себя, Новицкий выпустил его из объятий и произнес еще немного прерывающимся голосом:

– Наконец-то, братишка дорогой, наконец-то! Как мы с Янеком переживали за тебя!

– Так ты и есть тот таинственный генерал, что нагнал на нас такого страху? – допытывался Томек. – А что с господином Смугой?

– Жив и здоров! – успокоил его Новицкий. – Два дня назад он отправился в разведку на реку Абуна. Там ведь мы и должны были с тобой встретиться. Правда, верные нам индейцы из племени пира поджидают вас на северной границе Боливии, но Смуга и сам время от времени совершает туда вылазки. Время сейчас неспокойное, не хотелось бы снова попадать в беду. Фелипе говорит, что на судне находится целая толпа вооруженных людей. Кто еще с тобой, братишка?

– Все наши верные друзья. Прежде всего отец и господин Уилсон, они привезли деньги на организацию экспедиции, само собой, Салли, Збышек с Наткой, Габоку с Марой, Гурува, Педиква, повар By Мень и Динго.

– Значит, и папаша твой здесь? Для меня это большая радость, не думал, что он поспешит нам на помощь. Ничего плохого с вами не произошло?

– Немного получили от речных пиратов, но все хорошо кончилось. Тадек, как мы беспокоились за тебя и господина Смугу! Вот Салли и Натка обрадуются!

– Соскучился я по девчонкам, – произнес Новицкий. – Хорошо, что у нас была в резерве яхта. Я-то знаю, как много денег нужно, чтобы организовать экспедицию. У твоего уважаемого папаши не было трудностей с ее продажей?

– Он не продал яхту, а дал ее на время другу господина Гагенбека для плавания по Средиземному морю.

– Ага, значит мне от генерала придется опуститься до капитана, – с юмором произнес Новицкий. – Тогда откуда у вас взялись деньги?

– Господин Никсон оплатил стоимость экспедиции.

– Надо отдать ему справедливость, порядочный он человек и не скопидом.

– Тадек, это большая сумма!

– У нас хватит, братишка, дорогой! Мы с Янеком времени даром не теряли. Ты сядь, отдышись немного, потом пойдем на пристань.

– Эй, синичка! – обратился он к заинтригованным индианкам. – У нас такие гости! Одна нога здесь, другая – там, приготовьте как следует поесть!

Индианки захихикали и скрылись в соседнем помещении. Новицкий хлопнул в ладоши, позвал:

– Фелипе!

Метис тенью тут же появился на пороге.

– Мы сейчас пойдем на пристань, там мои друзья. Собери людей, чтобы нести багаж.

– Слушаю, генерал! – усердно ответил метис и вынесся из дома.

– Ты меня, поражаешь, Тадек! Что все это означает? Почему тебя здесь называют генералом? И каким образом вы убежали из плена? – не унимался Томек.

– Рассказать есть что, да только не сейчас. Мы драпанули из плена, когда кампа решили начать восстание. Они и до сих пор убивают белых на верхней Укаяли. По дороге мы завернули в Ла Уаиру, кампа ее разрушили до основания, но Варгас был вовремя предупрежден своими верными пирами и сумел убежать. Там мы и наткнулись на коррериас с рабами, захваченными на Мадре-де-Дьос. Похитители сами не знали, что им делать с пленниками. Варгаса уже не было, собиратели каучука тоже унесли ноги, так боялись кампов. Разбойники и решили, трясясь за свою шкуру, по-тихому поубивать рабов. А нам жаль стало этих несчастных индейцев, среди них были женщины и дети. Так мы их выкупили и вместе с ними прибыли в Боливию, чтобы встретиться с вами, как договорились.

– Постой, постой, Тадек! – прервал его Томек. – Ты говоришь, что вы выкупили рабов. Да ведь у вас у самих ничего не было, именно поэтому мы и двинулись вам на помощь. На что вы их выкупили?

Новицкий только теперь спохватился, что попал в ловушку.

– Ну, вообще-то ты прав, – буркнул он в замешательстве. – Понимаешь, это ведь Янек устроил. С ним и поговоришь, он через два-три дня вернется.

Томек испытующе смотрел на друга. Неужели Смуга нарушил договоренность и стянул что-то из сокровищ инков?

– Что ты крутишься, Тадек? У вас ведь и оружия не было! – сказал Томек.

– Ну уж, все не так плохо, – возразил Новицкий. – Глянь-ка на стену, узнаешь свой штуцер?

– Черт побери, верно! Откуда он у тебя? Новицкий, довольный, что удалось ему прервать очередь щекотливых вопросов, прыснул, видя недоумение своего любимчика.

– Помогла нам одна такая милая, влюбчивая девчонка, Агуа, одна из жен шамана, – объяснил он. – Благодаря ей и ее муженьку, который оказался благородным человеком, мы получили оружие и сумели сбежать в последний момент до начала резни. Длинная и запутанная эта история. Мы с Янеком все как следует вам расскажем в подходящее время.

– Пока что я ничего не понял, в голове у меня полная неразбериха. Вы оба должны будете все нам объяснить. А что было дальше?

– Достигли мы с освобожденными индейцами из племени пира Боливии. Эти несчастные тут же стали мстить тем, кто обманом затянул их в рабство. Пришлось нам немного их поддержать, знаешь ведь, мы, как и ты, не можем стоять в стороне и смотреть на несправедливость. Ну вот, при случае досталось этим эксплуататорам на тайных плантациях коки. К индейцам из племени пира присоединились другие индейцы и метисы. В конце концов хотели уж идти на Ла-Пас и свалить правительство.

– Боже мой, так это именно вы с господином Смугой вызвали революцию в Боливии? – воскликнул Томек, пораженный необыкновенными рассказами друга.

– Да какая там революция? – искренне возмутился Новицкий. – Ну, было такое, что некоторые напуганные эксплуататоры поубегали в глубь страны и сеяли там панику, но вскоре мы со Смугой уняли бунтовщиков.

Томек в полном ошеломлении лишь взирал на друга.

– Что у тебя в этой бутылке? – прервал он, наконец молчание.

– Ром, не ямайский, правда, но ром, – ответил Новицкий.

– Налей мне капельку, что-то мне нехорошо. Новицкий охотно наполнил стакан, сам отпил прямо из бутылки. Томек сделал глоток, глубоко вздохнул, сказал:

– Значит, это из-за вас идут беспорядки по всей Боливии и ведено чрезвычайное положение. Сообщение прервано. Из-за вашей революции нам пришлось идти вам на помощь окольным путем, через Гран-Чако и Мату Гроссу, тысячу километров! Хотел бы я посмотреть на физиономии наших друзей, когда они все это услышат!

– Кто же мог предвидеть, что вы пойдете через Боливию! – оправдывался Новицкий.

– У нас не было выбора. Восстание кампов отрезало путь через перуанскую Монтанию, а в Ла-Пасе мы узнали о революционном брожении в северных провинциях Боливии. Только благодаря отцу удалось нам выехать на юг последним поездом, что шел на Гран-Чако.

– Да, неважно получилось, но зато вы столько увидели, жалко, что меня с вами не было, – заметил Новицкий. – Ну, не было бы счастья, так несчастье помогло. Обратная дорога в Манаус нам обеспечена. Целых два месяца собираем мы разные интересные предметы для Гагенбека и музеев. Думаю, заплатят неплохо! Да, кроме того, компания, что строит железную дорогу Мадейра-Маморе[117], щедро нам заплатила за то, что мы отогнали бандитов, которые напали на лагеря строителей.

– Значит, ты здесь даже работаешь? – удивился Томек.

– А как же! Работы здесь хватает! Те индейцы, которые хотели идти скидывать правительство в Ла-Пасе, подбивали меня, чтобы я их вел, а они выберут меня президентом Боливии.

– Ну и что ты?

– Должность канцелярской крысы, да еще в таком высокогорье – это не для меня! Тем не менее, провозгласили они меня генералом и теперь все так называют.

В эту минуту появился Фелипе.

– Люди готовы, генерал! – объявил он.

– Идем, Томек, только выпьем еще на дорожку. Фелипе, ты тоже глотни, – предложил Новицкий.

Трудно описать ту огромную радость, которую испытали все участники экспедиции от неожиданной встречи с обоими друзьями. Когда вернулся из разведки Смуга, не было конца рассказам и признаниям. Только Смуга, вопреки ожиданиям Томека, как-то преуменьшил всю историю выкупа рабов из племени пира. Этот факт дал Томеку обильную пищу для размышлений, тем более, что Смуга подарил Салли и Наташе по великолепному изумруду, он якобы дешево купил их у индейцев. Смуга и Новицкий демонстрировали друзьям коллекции индейского оружия, оригинальные пончо, разукрашенные кожаные пояса, кухонную утварь, шкуры крокодилов, пум, змеиную кожу, чучела неведомых птиц, а также мешочек с необработанными изумрудами, приобретенными у индейцев из Мату Гроссу.

– Нам же все это не увезти! – воскликнула Наташа.

– Это настоящие сокровища! – вторила ей Салли.

– Стоит только несостоявшемуся президенту Боливии, генералу Новицкому, что фактически правит сейчас всей провинцией, шевельнуть пальцем, как у нас будет сколько угодно носильщиков-индейцев, – весело заявил Смуга. – От Гуажара Мирим до Порто-Вельо, где мы сядем на корабль, всего триста шестьдесят семь километров.

– Останавливаться мы можем в лагерях строителей железной дороги, – прибавил Новицкий.

– А кто ведет это строительство? – полюбопытствовал Вильмовский.

– Весьма предприимчивый американец, инженер – полковник Черч. Я познакомился с ним в Манаусе, – пояснил Смуга. – Боливия, подобно Парагваю, лишилась выхода к морю и поэтому крайне заинтересована в прокладке этой дороги. Линия Маморе-Мадейра позволит перевозить каучук из окрестностей Акре в Порто-Вельо, а оттуда водой по Мадейре и Амазонке в морские порты. А ведь до сих пор носильщикам-индейцам приходится тащить каучук в Порто-Вельо на своих спинах, через первобытные джунгли, где полным-полно враждебно настроенных индейцев и бандитов.

– Боливия может пользоваться чилийскими и перуанскими портами, – заметил Томек.

– Может-то может, да только через труднодоступные Анды, огибая Южную Америку, а это все сильно удорожает каучук, – ответил Смуга.

– Положение изменится с окончанием строительства Панамского канала, – вставил Уилсон.

– Кто знает, какой из этих двух путей вступит в строй первым. И то, и другое строительство, очевидно, продлится еще несколько лет, – ответил Вильмовский. – А каким образом ты встретился здесь с господином Черчем?

– Мы на боливийско-бразильской границе стали в некотором роде знаменитостями, – усмехнулся Смуга. – Черч услышал о нас от индейцев и прислал сказать, что он ждет меня в Гуажара Мирим. Он предложил организовать вооруженную охрану строительных рабочих. Немножко это было рискованное предприятие, но нашему «генералу» пришлось по душе. Черч неплохо заплатил и обеспечил нашей экспедиции переезд на судне из Порто Вельо до Манауса.

– Когда мы можем отправляться? – поинтересовался Уилсон.

– Недели через три, – ответил Смуга. – Нам надо закончить здесь свои дела. На строительстве дороги работает метис Пабло, он к нам присоединился, когда мы бежали от кампов. Он должен был плыть с нами в Манаус, по ему понравилось работать у Черча. Я прощусь с ним при случае. А вы пока отдыхайте, посмотрите окрестности. Можете пару раз поохотиться.

– Вы собираетесь еще раз побывать в лагерях строителей? – спросил Томек.

– Да, собираюсь через два дня. Ты хотел бы со мной поехать?

– С удовольствием, – признался Томек. – И наговоримся как следует.

Смуга незаметно улыбнулся, раскуривая трубку. Он догадывался, что так беспокоит Томека и как нетерпеливо он ожидал объяснений.

ЭПИЛОГ

Госпожа Никсон наблюдала, как две молоденькие негритянки накрывают на стол. В этот вечер Никсоны устраивали прием в честь участников опасной экспедиции.

Никсон с Уилсоном сидели в тени на веранде, курили сигары. Никсон забросал Уилсона вопросами, хотя уже и не в первый раз слышал рассказы о всех необыкновенных происшествиях. Одновременно он нетерпеливо поглядывал в окно.

– Что-то долго их нет, а пора! – заявил он, взглядывая на часы.

Уилсон рассмеялся:

– Очевидно, Смуга склоняет наших сюбео надеть одежду. Я полюбил этих индейцев, питаю к ним немалое уважение. Они доказали, что никогда не подведут своих друзей. И просто обожают Смугу. Когда мы встретились с ним в Гуажара Мирим, их знаменитая сдержанность покинула их. И Смуга был очень взволнован.

– Смуга – замечательный человек, – произнес Никсон. – У него можно многому поучиться.

– Я заметил, что молодой господин Вильмовский – точная копия Смуги, – с одобрением высказался Уилсон. – Смелый, благородный молодой человек! Ничего удивительного, что люди так и льнут к нему. А его молодая, предприимчивая жена влюблена в него по уши. Во всех вопросах он для нее – оракул.

– Похоже, они очень удачная пара, – подтвердил Никсон. – И весьма большое удовольствие доставило мне знакомство со старшим господином Вильмовским. Истинно благородный человек! Оба Вильмовских служат живым подтверждением истины: каков отец, таков и сын.

– А, вот они, идут! – прервал его Уилсон. – Ха-ха, Смуга-таки добился своего. Сюбео в брюках и рубашках, даже Мара обрядилась в платье.

Они прошли в холл встретить долгожданных гостей. Никсон повел всех в салон. Черные помощницы внесли подносы с напитками. Завязалась оживленная беседа.

Вильмовский, Смуга и Новицкий еще раз поблагодарили Никсона за бескорыстную помощь в организации экспедиции. Смуга предложил возместить расходы, но Никсон не хотел об этом и слышать.

– Дорогой мой господин Янек, – говорил он, – я сделал вас своим партнером. Все формальности уже улажены. Ведь вы встали на защиту моих работников. Если бы я всегда прислушивался к вашим советам, моя семья не понесла бы такой большой утраты. И я не собираюсь ограничивать вашей свободы. Если вы захотите отправиться в какую-нибудь экспедицию, господин Карский заменит вас. Господин Збышек, с сегодняшнего дня вы – директор нашей фирмы. Надеюсь, вы не откажетесь и останетесь у меня?

– Сердечно вас благодарю и, разумеется, остаюсь, – ответил Збышек.

– Вы были так добры к нам с женой…

– Значит, дело улажено, – заявил Никсон. – А чем собираются заняться молодые Вильмовские?

– Скорее всего, устроим себе небольшие каникулы, – отозвался Томек.

– Салли изучает археологию и с давних пор мечтает увидеть Долину царей в Египте.

– Я уже обещал этой синичке, что мы поплывем в Египет на моей яхте, – вставил Новицкий.

– Папочка тоже с нами поедет, – прибавила Салли. – Там уже он точно избавится от своего ревматизма.

– Значит, у вас впереди знакомство с гробницами фараонов, – сказал Никсон. – Завидую вам!

– Может быть, мы все-таки сядем за стол? – спросила госпожа Никсон.

– Вы же, наверно, голодные.

– Подождем немного, – предложил Никсон. – Еще не все пришли.

В эту минуту в холле прозвучал гонг и Никсон вел в салон Тинь Линя и By Меня. После церемонных китайских приветствий госпожа Никсон снова спросила:

– Ну, теперь-то уже можно приглашать в столовую?

– Еще минуточку, милая, – попросил Никсон.

– Кого вы ждете? – полюбопытствовал Уилсон.

– Это сюрприз. Ага, вот он, наконец! – Никсон вышел в холл и вскоре появился в салоне с высоким, плечистым, смуглым человеком приятной наружности, одетым в белый визитный костюм. В галстук была воткнута крупная бриллиантовая булавка.

– Вот он, мой сюрприз! – объявил Никсон. – Господин Педро Альварес, с которым мы подружились, тоже хотел бы встретиться с нашими долгожданными необыкновенными гостями.

Метис учтиво поклонился дамам и подошел к Смуге.

– Сеньор Смуга, – начал он на португальском языке, – друзья, очевидно, уведомили вас, что я не принимал участия в заговоре против вас?

– То неприятное невольное недоразумение было выяснено, – ответил Смуга. – Я рад, что вы сегодня пришли.

Они пожали друг другу руки, похлопали по плечу. Альварес подошел к Новицкому. С минуту с веселым блеском в глазах они мерили друг друга взглядами, первым отозвался Альварес:

– Во время той нашей неординарной встречи в опере в Манаусе ты сказал, моряк, что лучше бы нам больше никогда не встречаться. Надеюсь, ты мне сейчас не устроишь такой жестокой трепки, как тогда.

– Ну, мне от тебя тоже как следует досталось. Салли пришлось делать мне компрессы из сырого мяса. Ты извини, мы напрасно тебя подозревали! – ответил Новицкий, протягивая метису корявую ладонь, а другой рукой похлопывая его по плечу.

– Я принес кое-что, чтобы увековечить втыкание боевого топора в землю, – заявил Альварес и хлопнул в ладоши.

Двое индейцев внесли в салон большую, накрытую черным узорчатым платком клетку.

– Поставьте ее на пианино! – распорядился Альварес, а сам подошел и осторожно снял платок.

Все с восторгом смотрели на крупного красивого ара[118] с голубым опереньем на спине и оранжево-желтым на животе. Попугай сидел на шестке, с левой лапки свисала цепочка. Ара внимательно огляделся, затем тряхнул головой с большим кривым клювом и внезапно завопил:

– Каррамба! Привет, силач! Давай выпьем рома! Каррамба!

– Вот это сюрприз! – воскликнул обрадованный Новицкий. – Говорящий попугай! Я всегда мечтал о такой птице.

– Тадек, вспомни, ведь благодаря говорящему попугаю я раздобыла прекрасного мужа. Может, этот подарок и тебе послужит хорошим предзнаменованием, – сказала Салли. – Вы меня опередили, господин Альварес, я как раз собиралась купить Тадеку говорящего попугая.

– Каррамба! Привет, силач! Давай выпьем рома! Каррамба! – вопил ара.

1

Речь идет о событиях, описанных в книге «Томек у истоков Амазонки».

2

Кампа, называемые также анти либо гунчо, – сильнейшие из индейских племен Перу, говорят на языке аравак. Кампа занимают треугольник, образуемый реками Пачитея, Тамбо и Перена, самые крупные их селения находятся в устьях Пуены, Чены и Анапаты. Кампа делятся на три ветви: атиры, живущие на Чене и Тамбо, сохранили древние традиции; антанири, прячущиеся в самых дальних дебрях, редко встречаются с белыми; аматсенге, скрывающиеся в лесах на восточных склонах Анд (горная цепь Сира на юге Гран-Пахонали) – эти настроены крайне враждебно к белым людям.

3

В 1979 г. в Лиме состоялись торжества, посвященные семидесятилетию со дня смерти профессора Эдварда Хабиха, почетного гражданина Перу. В 1869 г. правительство Перу пригласило Хабиха занять пост правительственного инженера. Занимая этот пост, он сыграл громадную роль в создании современного Перу, подобную той, которую сыграл Игнаций Домейко в Чили. В частности, он создал первое в Латинской Америке техническое высшее учебное заведение и до конца жизни был его директором. Преподавателями Хабих пригласил из Парижа польских инженеров: Ксаверия Вакульского, Владислава Клюгера и Феликса Кухаревского.

4

Ламы, безгорбые верблюды Латинской Америки, живут в горах. Род этот относится к семье верблюдов и делится на четыре вида: гуанако, альпако, ламы и вигони. В Перу и Боливии лам одомашнили еще до Колумба, они давали ценную шерсть, мясо и молоко, их использовали как вьючных животных. Альпако – это вторые после лам одомашненные животные. Разводят их из-за исключительно качественной, длинной, мягкой шерсти, преимущественно белой, коричневой и черной, в Андах она заменяет овечью шерсть. Все виды лам очень чутки, одарены хорошим зрением и слухом.

5

Самыми большими американскими кошками являются ягуары и пумы, или кугуары. Различаются они прежде всего мастью. Ягуары пятнисты, пумы же имеют одноцветную окраску, от светло-серой до темно-песочной, с белым пятнышком на подбородке. Ягуары живут большей частью в тропиках по лесистым берегам рек, на краю болот. Полусонные и ленивые днем, ночью они оживают, становятся подвижными. Питаются крупными позвоночными, тапирами, крокодилами, черепахами, рыбой, молодым скотом, жеребятами и мулами. К северу от Мексики ягуары почти уже не встречаются. Они хорошо размножаются в неволе, в зоопарках, можно скрещивать их с пантерами. Пумы обитают в лесах, саванне и в горах – их можно встретить от Аргентины до Канады. В лесах пумы охотятся за теми же животными, что и ягуары, а на открытых пространствах и в горах выслеживают овец, лошадей и коров.

6

В Монтании, которая занимает восточную часть Анд, простираясь от границ Перу с Колумбией, Бразилией и Боливией, жило несколько племен, ведущих свое происхождение от индейцев из тропических лесов Южной Америки. Они принадлежали к разным языковым группам. Испанские миссионеры ввели в оборот язык кечуа, которым когда-то пользовались инки, и смешавшийся с местными языками кечуа стал употребляемым в Монтании наречием.

7

Индейцы очень привязаны к тем лесным обитателям, что поддаются одомашниванию, и охотно держат их в домах. Любимцев своих они окружают множеством забот, даже кормят птичек из собственных уст, женщины, идя на работу, берут с собой обезьянок, и т.п. Чаще всего в индейских домах встречаются обезьянки, попугаи, туканы, капибары и черепахи.

8

Даже после покорения Америки европейцами индейцы тропических лесов сохранили свои традиции в строительстве. Они строит разные дома: многосемейные малоки длиной до 200 футов, высотой до 60 футов, покрытые громадной, полуовальной соломенной крышей, доходящей почти до земли, в таких домах живут отдельные роды, насчитывающие по сто и больше человек; небольшие хижины на одну семью, увенчанные остроконечными крышами из пальмовых листьев, или, как у кашиби, купольной соломенной крышей. По всей Монтании, помимо домов со стенами, возводят еще поднятые над землей хижины, они представляют собой веранду, опирающуюся на высокие столбы и прикрытую лишь сверху соломенной крышей. Некоторые племена (кампа) делают в домах внутренние перегородки, другие (чама) обходятся без них. Традиционное строительство индейцев тропических лесов настолько идеально приспособлено к местным условиям, что даже белые при возведении своих гасиенд переняли все их приемы и строили подобные индейским дома из тростника, дома эти отличались только аккуратным внешним видом.

9

В мифологии Кон-Тики Виракоча или Виракуче был добродушным белым бородатым богом, настолько огорченным людской неблагодарностью, что он отправился в плавание по морю и исчез за горизонтом. Когда европейские завоеватели (конкистадоры) прибыли в Южную Америку, местные жители приняли их за посланников этого бога. И до сей поры в некоторых местах название «виракуче» используется для определения чужеземцев.

10

Многочисленные племена тропических лесов, занявших восточную сторону Анд в Монтании, переняли некоторые черты культуры народов Центральных Анд, а именно одеяние «кусьма», посадки картофеля, разведение горных животных (ламы и альпако) и водосвинок, а также – устройство постелей на платформах. Эти ложа заменили широко распространенные у индейцев тропических лесов гамаки, в Монтании же гамаки служили только колыбелями для младенцев.

11

Пенистое масато и чича – алкогольные напитки индейцев, получают их путем сбраживания. Для того, чтобы приготовить масато, в землю закапывают большие глиняные сосуды таким образом, чтобы над землей оставалась лишь верхняя их часть. Затем женщины садятся вокруг сосуда, жуют вареную юкку и кукурузу и выплевывают их, обильно смоченные слюной, в сосуд. Туда же добавляют несколько вареных бананов и заливают все холодной водой. Брожение идет три дня. Потом доливают еще воды, как следует перемешивают руками и напиток готов.

12

Агуайтия – левый приток Укаяли в 170 км на север от Масисеи.

13

Деформирование состояло в сжимании верхней части головки грудного младенца до тех пор, пока она не приобретала необычной, остроконечной формы. К двум дощечкам привязывали по мешочку с песком, одну дощечку прикладывали ко лбу, другую к затылку, обе дощечки соединяли по бокам. Постоянное давление постепенно деформировало череп. Этот обычай, берущий свое начало в Южной Америке еще от инков, существовал и в Северной Америке у племени «плоские головы», известен он и на других континентах.

14

Кумария в то время была лишь маленькой индейской деревушкой, в ее окрестностях в 1880 г. обосновался эмигрант-итальянец, он и положил начало дальнейшему селению.

15

Курака – вождь, глава группы индейцев в Монтании.

16

Знаменитый Тасулинчи происходил из племени кампа. Какое-то время был рабом у белого в окрестностях реки Унини, тогда и научился довольно свободно говорить по-испански. Сбежав в Гран-Пахональ к свободным кампа, завоевал у них громадный авторитет. Благодаря большим врожденным способностям к дипломатии, настойчивости и хватке, ему удалось помирить враждебные до той поры племени с Гран-Пахонали и берегов Укаяли и склонить их в 1915 г. восстать с оружием в руках против ненавистных белых в перуанской Монтании (автор романа перенес начало восстания на несколько лет назад). Под предводительством Тасулинчи победная для индейцев кровавая война докатилась до средней части течения Укаяли. Беспощадное избиение вызвало панику среди белых поселенцев. На долгий срок окрестности Укаяли опустели. Белые осмелились вернуться туда лишь через несколько лет.

17

Я – сын Солнца. (исп.)

18

Прощайте, друзья! (исп.)

19

Набоб – наместник провинции либо небольшого княжества в империи моголов (Индия), обычно они обладали громадными богатствами. В переносном смысле – большой богач.

20

Речь идет о приключениях, описанных в романе «Таинственное путешествие Томека».

21

Гарпия – хищная птица, в этом роду существует единственный вид. Длиной гарпии бывают около 1 м, весом до 8 кг. У нее короткие, очень сильные крылья, оперение бело-черное, на голове хохолок. Обитает во всех больших лесах Южной и Центральной Америки, в горах – только в долинах с более теплым климатом. Гнездится на верхних этажах джунглей, практически их не покидая, крайне редко охотится на открытых просторах саванны. Весьма ловко летает к лесной чаще, достигая скорости до 80 км в час. Питается обезьянами, ленивцами, агути, иногда опоссумами, дикобразами и птицами. Индейцы очень ценят перья гарпии. Взрослых птиц они убивают, а птенцов забирают из гнезд и выращивают в неволе. Когда молодые птицы оперятся, дважды в году индейцы вырывают у них перья из хвоста и крыльев на украшения. Из мяса, жира и внутренностей делают лекарства.

22

Птичья фауна южноамериканского материка очень отличается от фауны других материков. На территории, простирающейся от Огненной Земли до центральной Мексики, живут две пятых всех видов птиц, населяющих Землю, т.е. 89 из 155 семей и 3500 из 8600 видов. Более 25 семей птиц водятся только в этом регионе.

23

Растительный мир Южной Америки мы в основном связываем лишь с тропическими джунглями. На самом же деле эти районы, обычно называемые в художественной литературе тропическими лесами, в различных частях материка отличаются разным характером растительности. Это, во-первых, гилея (сельва) – влажные экваториальные леса в бассейне Амазонки и Ориноко, причем на Амазонской низменности образовались три основных типа сельвы: игапо – болотистый лес на заливных низинах, из деревьев там выделяются имбабуа и пальмы, корни многих деревьев идут на сваи; варгем – лес, растущий в более высоких местах, которые бывают залиты лишь во время большого разлива рек, там растет бразиль, от него ведет свое происхождение название Бразилия, еще это дерево называют фернамбук; эте или гуазу – растительность высоких мест (мрачная, влажная, опутанная лианами первобытная чаща). 2. Горные субтропические леса по восточным склонам Анд, в них встречаются виды растительности, отсутствующие в тропиках. 3. Альто да серра – горный светлый лес восточной Бразилии, в сухое время года деревья в нем сбрасывают листву. 4. Лес из мангровых деревьев на атлантическом побережье, он простирается от Панамского перешейка до 28 градуса южной широты, а на тихоокеанском побережье он доходит лишь до 3 градусов южной широты. 5. Кампос – разнородное собрание растений в безлесной зоне редких дождей. 6. Каатинга – данная формация, расположенная исключительно в юно-восточной Бразилии, характерна для территории, называемой бразильцами сертау (пустыня). 7. Чако – светлые леса паркового типа, заросли либо травянистая саванна (рожковое дерево аргарробо и кебрачо), тянущиеся на юг от зоны кампос в Южной Аргентине, Боливии, Парагвае и юго-западной Бразилии. 8. Льянос – безлесная саванна, в долинах рек – многоярусные леса, в основном в Венесуэле. 9. Растительность высоких Анд делится на пять типов: сейя – высокогорные леса и заросли; ялка – высокогорные степи на восточных склонах Анд в Перу и Боливии; парамо – безлесная горная поверхность в Колумбии и Эквадоре; пуна – растительность полупустынь и пустынь в Перу, Боливии и Чили; лома – специфическая пустынная и полупустынная растительность на западных склонах Анд. 10. Субтропические леса восточной Бразилии, в них преобладают араукарии. 11. Гемигилея – смешанные высокоствольные горные леса на восточных склонах Анд в центральном Чили и западной Аргентине. 12. Монте – светлый лес паркового типа в северо-западной Аргентине. 13. Пампа – степь, где почти не встречаю гея деревья и кусты (напоминает североамериканскую прерию) в северной Аргентине. 14. Месетас – сухая солончаковая полупустынная растительность на юг от Риу Негру до Огненной Земли, растущая на громадных пространствах Патагонии. 15. Субантарктические хвойные либо лиственные леса и южных Андах (преобладают араукарии, лиственницы и кедры).

24

Железное дерево имеет такую твердую древесину, что рубить его можно только прохладным утром, поскольку при температуре в 30 градусов острие топора искривляется при рубке.

25

Сапуцая – так называется американский орех, растет в дремучих лесах Бразилии, в основном в бассейне Амазонки. Достигает высоты 15 м. Плоды этого дерева представляют собой нечто вроде одеревеневшей коробочки, в которой плотно помещаются треугольные семена длиной до 5 см, они съедобны в сыром виде. Это именно семена, а не орехи, как их называют. Когда коробочка созреет, она лопается и семена выпадают. Их едят или давят из них масло, содержание масла доходит до 65%. Древесину сапуцаи используют в различных целях. Из недозрелых плодов (коробочек) индейцы выделывают горшочки и чашки.

26

Арапонга – крикливая американская птица из семейства воробьиных. Голошеий арапонга – белого цвета за исключением голого горлышка, оно имеет ярко-зеленый цвет. Встречаются в субтропиках Америки в верхних этажах больших, тенистых лесов, особенно в горных местностях. Из всех голосов, раздающихся в лесах Южной Америки, их голос производит наибольшее впечатление. К американским воробьиным принадлежат также: косары с короткими, мощными клювами, врезающимися вроде пилы в голову птицы; рарита, имеющие характерный голос; кручина – самая необычная птица в мире, имеющая громадный хохол на голове и длинный отросток на груди, в Перу ее зовут торо-пишку.

27

Кариама, или сериема – птица, размером побольше аиста, вместе с родственной ей африканской птицей-секретарем представляет собой переходный тип от голенастых птиц. Кариама бразильская – серая с темными пятнышками, имеет пучок перьев у клюва, достигает длины в 82 см. Большей частью находятся на земле, но временами сидит на деревьях. Питается насекомыми, змеями, скорпионами и пауками. Откладывает по два яйца, мясо у нее довольно вкусное, хорошо приручается. Домашние кариама охотятся на мышей и крыс, отгоняют змей.

28

Известно около 20 видов крокодилов, но из-за малых различий между ними их относят к одной семье. В Южной Америке обитают лишь два вида собственно крокодилов: крокодил американский, встречающийся в Центральной и Южной Америке, во Флориде и на островах Карибского моря, и крокодил Ориноко, водящийся только в бассейне этой реки. Кроме того, исключительно в Центральной и Южной Америке встречаются семь видов кайманов, они отличаются от аллигаторов лишь отсутствием костяной носовой перегородки и тем, что, кроме спинного, обладают еще брюшинным панцирем, состоящим из подвижных, находящих друг на друга костных пластинок. Кайманов тоже относят к группе аллигаторов.

29

Большие южноамериканские лягушки. В воде весьма неуклюжи, но на суше двигаются быстро и легко.

30

Молодые крокодилы кудахчут, старые ворчат, а взрослые издают громкие рыки.

31

В тропиках Америки насчитывается около 100 видов американских светлячков. Благодаря особому строению сегмента туловища светлячок, падая на спину, подпрыгивает и, описывая в воздухе дугу, падает на землю брюшком. Способность свечения у них гораздо сильнее, чем у светляков. Обитают в почве, гниющей древесине и в омертвелых частях растений.

32

Сурукуку – бразильское название одной из самых опасных американских ядовитых змей. От ее укуса человек быстро умирает. Длина змеи достигает 4 м, а толщина равняется толщине ноги мужчины. Имеет красивую окраску, предпочитает находиться в тенистых лесах.

33

Жарарака – американская ядовитая змея длиной до 2 м и толщиной в руку мужчины. Окраска ее меняется, обычно она яркая, желто-оранжевая, с многочисленными крапинками.

34

Кураре (индейское название) – смолистая вытяжка, получаемая при кипячении коры, побегов и корней южноамериканских лиан. Введенное в кровь кураре является очень сильным ядом, поражающим дыхательные мышцы. Индейцы Южной Америки используют его для отравления стрел. Попадающие в организм через рот кураре обладает малой токсичностью, поэтому можно есть мясо убитых с помощью кураре животных. Ядовитые алкалоиды, находящиеся в кураре, применяются в физиологических исследованиях и в хирургии.

35

Смуга не ошибался. Неподалеку от речки Нассаробени, притока Тамбо, заканчивалась индейская тропа, ведшая из Гран-Пахонали. Тропа поначалу тянулась вдоль Нассаробени, потом шла по лесам и степям вблизи реки Унини (или Унуини), река эта во время паводка за один день стекала в Укаяли. Тропой этой пользовались исключительно индейцы из Гран-Пахонали, когда отправлялись на Тамбо за исаной, ловить рыбу или в гости к живущим там кампа.

36

Кикоца – вид тростника.

37

Протяженность Тамбо составляет 170 км. Река берет начало на высоте 400 м над уровнем моря, впадает в Укаяли на уровне 264 м. Такой перепад высот обуславливает сильное и быстрое течение реки. По этой причине плавание на весельной лодке против течения от Укаяли до начала Тамбо длится 7 дней, а плавание по течению – только 2 дня. Ширина у Тамбо разная: в устье достигает 400 м, а, в верхнем течении разливается гораздо шире. В месте слияния Перены с Эне Тамбо имеет около 100 м ширины.

38

Толдо – кочевье, деревня.

39

Гомал (исп.) – места, изобилующие каучуковыми деревьями.

40

Коррериас (исп.) – вооруженная экспедиция за невольниками; серингеро (исп.) – сборщик каучука.

41

Южноамериканские черепахи разнятся от североамериканских и европейских тем, что они прячут голову под панцирь, сгибая шею вбок, а не втягивая ее, как иные черепахи. Одной из самых больших пресноводных черепах Южной Америки является Podocnemis expansa, панцирь ее достигает длины в 1 м, а ширины – 60 см. Вес взрослого животного доходит до 60—70 кг. Черепахи эти играют большую роль в жизни людей, обитающих в бассейне Амазонки и Ориноко, и не из-за своих размеров, а из-за того, что их очень много. В сухое время года – на Амазонке в августе и сентябре, на Ориноко – от января по март – черепахи ранним утром выходят из воды на песчаные берега и выкапывают гнезда, в которые откладывают яйца. Люди же из всех окрестностей направляются собирать яйца, в основном в целях получения масла, для приготовления пищи, освещения и пр. Для того, чтобы получить масло, они складывают груду яиц в пустую лодку, разбивают их и поливают водой, потом оставляют лодку на несколько часов на сильном солнце. Когда масло как более легкое, всплывет на поверхность воды, его собирают в сосуды. Подсчитано, что каждый год таким образом уничтожается 48 миллионов яиц, снесенных 400 000 черепах. Новорожденные черепашки считаются большим лакомством, поэтому черепашек ловят, когда они впервые идут к воде. Черепашьим мясом питаются люди, живущие у рек. Рядом с домами создаются искусственные пруды, куррал, в них держат живых черепах. Кроме людей, у черепах есть еще один враг – крокодилы.

42

Барбаско – кустистое растение, из его сока индейцы получают яд для глушения рыбы.

43

Буры – потомки колонистов-голландцев, которые, начиная с XVIII века, поселялись в Южной Африке. Оттесняемые англичанами на север, они создали республики Наталь и Трансваль. На грани XIX—XX веков вели с англичанами кровавую войну за независимость своих республик. Войну эту назвали бурской.

44

Здесь говорится о Бискайском заливе на Атлантическом океане, между западным побережьем Франции и Иберийским полуостровом.

45

Сийто на языке кампа, манта бланка по-испански – крохотные докучливые мушки, больше летают в джунглях днем.

46

Мадре-де-Дьос – река протяженностью 1100 км, берущая свое начало в юго-восточном Перу и впадающая в реку Бени в северной Боливии, судоходна на протяжении 1000 км. От нее ведет свое название один из департаментов Перу.

47

Амагуака – племя, обитающее на Урубамбе и Мадре-де-Дьос. Кожа у амагуака светло-желтая, они высоки и худощавы, делают себе татуировки, тщательно удаляют с лица более обильную, чем у кампа, растительность. Амагуака враждуют как с кампами, так и с белыми, последние из страха перед ними не поселяются между реками Юруа и Укаяли.

48

Самыми известными видами стервятников Нового Света являются: кондор гигантский и кондор королевский. Кондор гигантский, называемый королем Анд, обитает в высоких горах от Кито до южного окончания материка. Это самая большая хищная птица и одна из самых больших летающих птиц мира. Длина самца достигает 1 м, а длина расправленных крыльев – 3 м. Кондор может парить на высоте в 500 м над уровнем моря и выше. Он гнездится в скалах, питается в основном падалью. Кондор королевский, за красивое, яркое оперение называемый королем стервятников, имеет несколько меньшие размеры. Длина раскрытых крыльев несколько превышает 2 м. Он обитает в долинах субтропического пояса Южной Америки, встречается в Центральной Америке, Техасе и Флориде. Его среда обитания – тропические дебри и поросшие деревьями равнины. Гнездится на высоких деревьях, иногда на верхушках старых, высохших стволов. Самка откладывает всего одно яйцо. У этой тяжелой птицы, весом до 12 кг, слабоваты ноги, и поэтому, когда она хочет взлететь, ей приходится поначалу пробежать несколько метров, и уже взлетая, она еще раза два отталкивается ногами от земли, и лишь потом начинает парить.

49

Бананы родом не из Америки, их родина – Юго-Восточная Азия, Африка и Северная Австралия. Постепенно они были переселены на Канарские острова, потом в Центральную и Южную Америку, прижились и распространились здесь так, что в настоящее время основными производителями бананов стали Эквадор, Бразилия, Индия и Филиппины. В Европу бананы привезли в 1880 г. Существует около 40 видов и множество разновидностей бананов. Основные виды – это банан мучной, а тропических странах являющийся основой питания людей, он играет здесь ту же роль, что у нас хлеб и картофель; употребляется он в вареном и жареном виде, но прежде всего из него изготовляется мука; банан плодовый, употребляется в сыром виде, он занял заметное место в мировой торговле.

50

Апупаро – так некоторые племена называют Укаяли.

51

Кофе (от араб. kaweh – подкрепляющий, возбуждающий) ведет свое происхождение из Абиссинии, откуда в XIV веке его привезли в Аравию, где его стали приготовлять в виде настоя. Кофе поначалу пили мусульманские священники, чтобы отгонять сонливость во время ночных молитв. Мусульманские паломники распространили кофе в Египте и Турции. Первые кофейни были созданы в Стамбуле в 1554 г. Первая европейская кофейня возникла в Лондоне в 1652 г., вторая в Париже в 1671 г. Привезенное французами на Мартинику, а оттуда в Бразилию и другие страны Америки, кофе встретилось там с такими прекрасными условиями, что в начале XIX века Бразилия уже была основным производителем кофе в мире. В настоящее время основными производителями являются Бразилия, Колумбия, Берег Слоновой Кости, Индонезия, Мексика и Эфиопия.

52

Какао происходит из Америки, где его выращивали с незапамятных времен от Мексики до Перу. Ацтеки почитали куст какао как святыню, а приготовляемый из его плодов напиток – пищей богов, его могли пить только цари и священнослужители. Семена какао в государстве ацтеков служили разменной монетой. В Европу семена какао привез Кристофор Колумб. Препятствием в распространении этого растения служило наличие в его семенах большого количества жира, называемого маслом какао, а также большая чувствительность к климатическим и почвенным условиям. По этой причине семена использовались в основном в косметике. Лишь в 1828 г. голландец Ван Гутен открыл способ обезжиривания семян, что позволило вырабатывать из какао шоколад.

53

Бонанза – это понятие ведет свое происхождение из США, из времен так называемой «золотой лихорадки» и означает необычайно богатую золотую жилу. В переносном значении – это что-то, что приносит громадную прибыль.

54

Прощайте, друзья, всего вам хорошего! (исп.)

55

Патио (исп.) – внутренний дворик в испанских домах и дворцах, обычно он выложен плитами, украшен фонтаном либо бассейном, различными растениями.

56

Лима – столица сначала вице-королевства Перу, а потом республики, была заложена в 1535 г. конкистадорами Писарро, тогда они называли ее Ciudad de los Reyes (Город Королей), поскольку место для основания города было выбрано 6 января, в праздник Трех Королей.

57

Франсиско Писарро родился в 1475 г. в Эстремадуре – исторической области Испании, был убит в Лиме в 1541 г. Мальчиком служил в свинопасах, потом пошел в солдаты, воевал на Гаити и Кубе, участвовал в экспедиции в Панаму, вместе с Бильбоа пересек перешеек Дариен, тогда же услышал о богатом государстве инков, где полно золота. После двух разведывательных экспедиций в 1529 г. император Карл V назначил его губернатором Перу. В январе 1531 г. Писарро выступил из Панамы с 3 кораблями, 180 человеками и 37 лошадьми на завоевание Перу. То было беспрецедентно дерзкое предприятие, но ему помогли осуществиться династические споры между Атауальпой и его старшим братом, которого он лишил трона. Хитростью Писарро захватил Атауальпу, получил за него выкуп, а затем убил этого властелина. Усиленный людьми Диего де Альмагро, он вторгся в Курко, столицу Перу, а вскоре захватил и все государство инков. Он основал новую, испанскую столицу – Лиму. В это время Писарро пришлось сражаться со взбунтовавшимся Альмагро, которого он победил и убил, но вскоре и сам был убит друзьями Альмагро. Писарро первым обогнул юго-западное побережье Южной Америки и открыл значительную часть территории Анд. Хитрый, жадный, вероломный и мстительный, он был типичным конкистадором, ставшим из простого солдата завоевателем новых земель и поработителем побежденных народов.

58

Первый камень в строительство собора заложил в 1535 г. Писарро, но из-за того, что собор частично разрушался в результате землетрясений, строительство было закончено лишь в 1625 г.

59

Перу делится на 23 департамента и одну провинцию – Кальяно. Во главе департаментов стоят префекты.

60

Существуют две основные сейсмические зоны Земли: тихоокеанская (охватывающая Анды, Центральную Америку с Антильскими островами, западную часть Скалистых гор, Алеутские острова, Камчатку, Курильские острова, Японские острова, Филиппины, Новую Гвинею, острова западной Полинезии и Новую Зеландию) и средиземноморско-трансазиатская.

61

См.: «Таинственное путешествие Томека».

62

В 1873 г. Перу заключило с Боливией договор, имевший целью не позволить чилийско-английским компаниям добывать селитру на территории, принадлежащей номинально Перу. Из-за этого в 1879 г. вспыхнула война между Чили, с одной стороны, и Перу и Боливией – с другой. Выиграв битву под Сан-Хуаном, чилийцы на какое-то время заняли Лиму и разграбили ее до основания. После четырех лет боев Чили и Перу подписали мирный договор. Перу потеряло богатую селитрой провинцию Тарапака и отдало на десять лет провинции Такна и Арика. Спор из-за этих провинций шел до 1929 г. и в конце концов Такна вернулась к Перу. С Боливией Чили подписало договор в 1884 г. Боливия утратила изобилующее селитрой пустынное побережье Атакама на Тихом океане и порты Антофагасту и Кобия, что лишило ее выхода к морю.

63

В Перу наблюдаются два времени года: сухая пора от ноября до апреля и сезон дождей от мая до октября, для этого времени года характерен густой туман, называемый «гаруа», иностранцы зовут его еще «перуанской росой». Временами туман переходит в мелкий дождь.

64

Замбо – потомок индейца и негритянки, либо негра и индианки; чоло – помесь индейской и испанской крови.

65

Макаки – вид обезьян из семейства узконосых обезьян, населяющих южную и восточную Азию.

66

Лима расположена в долине реки Римак, впадающей в Тихий океан. Город неоднократно разрушали землетрясения, он вновь отстраивался. В самой старой части Лимы с ее невысокими домами И узкими улочками находится множество памятников колониальной архитектуры – собор, храмы и монастыри, возведенные в XVI—XVIII вв., ратуша, дворцы XVIII в., заложенный в 1551 г. университет, самый старый в Южной Америке, многочисленные памятники. Река Римак делит город на две, соединенные мостами, части. В Лиме жила испанская аристократия, владевшая золотыми и серебряными приисками, а когда они исчерпались, то – разработками гуано. С течением времени старую Лиму все более окружали новые кварталы. В то время, когда Томек был в Лиме, ее население насчитывало 220 тысяч жителей. Современная Лима, самый большой город Перу, относится к числу самых красивых городов материка. Лима – промышленный, торговый, культурный и научный центр, важный железнодорожный, автодорожный узел, здесь сходятся воздушные пути.

67

Чаншинь – китайская водка, настоянная на ароматических травах.

68

Кули – грузчик, рикша, чернорабочий в Индии, Китае, Японии и Индонезии.

69

Боксерское восстание – народное восстание в северном и северо-восточном Китае в 1889—1901 гг. Сначала оно было направлено против господства маньчжурской династии Цинь, затем обратилось и против иностранцев. Было подавлено объединенными силами восьми государств (Германии, США, России, Японии, Великобритании, Франции, Австро-Венгрии и Италии). Навязанный Китаю в 1901 г. мирный договор предусматривал выплату военных контрибуций и целый ряд унизительных для Китая ограничений.

70

Тяньцзинь – город и крупный порт в северо-восточном Китае, большой промышленный центр. Во время боксерского восстания в нем разгорелись тяжелые бои. До 1907 г. Тяньцзин находился под управлением международной комиссии.

71

Памятник Дос де Майо представляет собой фигуру ангела, возвышающегося на греческой колонне. Четыре стороны пьедестала украшают барельефы, изображающие эпизоды войны Перу с Испанией, которая не признавала независимости Перу.

72

Серро-де-Паско – город в центральном Перу, расположен на высоте около 4350 м над уровнем моря и является одним из самых высокогорных поселений в мире. Основан в XVII в. как горняцкий поселок при месторождении золота и серебра.

73

Гуаллага – река в северном Перу, правый приток Мараньона. Протяженность – около 1125 км, судоходна, начиная от Тиньо Мария. Истоки Гуаллаги находятся в Восточной Кордильере, она вытекает из Мараньона повыше города Лагунас. Основные города, расположенные на Гуаллаге – Гуануко, Юримагуас, Тиньо Мария.

74

Анды сильно препятствуют развитию сообщений в Перу. Для того, чтобы можно было вывозить ценные минеральные богатства из Серро-де-Паско, в 1869 г. было начало строительство трансандской железной дороги из Лимы через Орою к Серро-де-Паско, закончено оно было в 1890 г. Стоимость строительства составляла 30 миллионов долларов, в нем было занято 10 тысяч человек. Это одна из самых высокогорных железных дорог в мире. Самая высокая ее точка расположена на уровне 4816 м, станция Галера находится на высоте 4783 м над уровнем моря. Трасса насчитывает 58 мостов над пропастями и 66 туннелей. Особенно опасен переезд через Адское ущелье (каньон Инфернильо) глубиной в 300 м. Начиная с 1943 г. главную роль в сообщении играет трансандская автомагистраль, ведущая из Лимы к Серро-де-Паско, Гуануко, Тиньо Мария, Пукальпе.

75

Высокогорная болезнь наступает в результате недостатка кислорода на большой высоте. Ее проявления: головокружения и боли головы, расстройства зрения и слуха, тошнота, рвота, кровотечение из носа, удушье, сердцебиение, бессонница.

76

Колесный пароход – судно, движущей силой которого являются лопастные колеса, расположенные симметрично по бортам. Колесные пароходы в настоящее время используются исключительно в речном судоходстве.

77

Коста, один из трех больших географических регионов Перу, тянется вдоль Тихого океана от 27 градусов южной широты до города Тумбас, а от этого города к северу начинает появляться все более густая растительность, переходящая в пышные леса.

78

Глупыши – семейство морских птиц из рода веслоногих, включает в себя 9 видов. Длина глупышей достигает 66—103 см, они имеют массивное строение, сильный и острый клюв, короткие ноги, очень широкие крылья. Ловкие в полете и очень выносливы. Питаются рыбой, которую ловят, ныряя с лета. Относятся к гнездующимся птицам. Высиживают яйца на скалистых морских побережьях умеренной зоны тропиков.

79

Название дневников, изданных Александром Селькирком «Доказательство провидения, или поразительное донесение Александра Селькирка».

80

Вильям Дампир (1652—1715) – английский моряк, корсар и автор, великолепно владевший пером. Его работа «Описание ветров» признана классической в области физической географии. Дампир дважды обогнул земной шар, совершил много открытий в Океании и на побережье Австралии. Его именем названы пролив, отделяющий Новую Гвинею от Новой Британии, и архипелаг у западного побережья Австралии.

81

Пустыня Атакама – песчаная, каменистая пустыня в северном Чили. Протяженностью в 450 км, шириной – до 100 км, она расположена на высоте 1000—2000 м над уровнем моря. Пустыня – самое сухое место на земном шаре, дождей здесь выпадает меньше, чем в Сахаре. Десятилетиями в пустыне вообще не бывает дождей, Текущие здесь реки периодически пересыхают, распространены соленые болота и озера. Атакама – главный район добычи чилийской селитры.

82

На запад от Кордильеров, вплоть до океана, на сотни километров, растянулась полоса сухой, лишенной растительности равнины. Лишь в северном Чили, в узких долинах рек Азапа и Камаронес (провинция Тарапака), там, где накапливается влага с гор, расцветает субтропическая растительность и царит вечная весна.

83

Арика – чилийский порт на Тихом океане, у устья реки Азапа, знаменитый курорт. Через порт проходит заграничная торговля Перу и Боливии. Во время катастрофического землетрясения в 1868 г. океанские волны вторглись на сушу и буквально смыли город в океан, было множество жертв. Через девять лет катаклизм повторился, затонуло немало кораблей, стоявших в бухте на якоре.

84

Рабство в Чили отменено в 1811 г., пароходное судоходство введено в 1840 г., первая железная дорога, соединяющая Капьего с Калдерой, была построена в 1851 г., телеграф Морзе заработал в 1852 г.

85

Тоба – племя с реки Пилысумайо, вело войны с белыми вплоть до 1917 г. В том году погиб их верховный вождь, племя было практически уничтожено. Во время своего наиболее кровавого восстания в 1882 г. тоба захватили небольшую боливийскую крепость Мурильо, вырезали гарнизон, уничтожили вооруженный конвой, охраняющий колонну, везущую жизнеобеспечение в пограничные форты. Затем они перебили на Пилькумайо шестнадцать человек из научной экспедиции Жюльена Крево, французского врача, исследователя Южной Америки.

86

Гран-Чако (Край большой охоты) – название возникло из искаженного «чуку» – в языке кечуа «место охоты», и из испанского «гран» – большой. Поначалу испанцы называли этот край Чако Гвалампа, но затем, по причине его обширности, дали ему имя Гран-Чако.

87

Индейцы – аймара и кечуа, составляют 52 % населения Боливии, 32 % – метисы, их называют чолос, 16 % – креолы, потомки конкистадоров, они-то и правят страной.

88

Титикака – озеро на территории Альтиплано, расположено на высоте 3812 м над уровнем моря. Протяженность озера – 248 км, ширина – до 124 км, глубина – до 304 м, площадь поверхности – около 8,3 тыс. кв.км. На Титикака расположено много островов, больших полуостровов, есть заливы и проливы. В озеро впадает 45 рек, а вытекает только одна – Десагвадеро (протяженностью в 320 км), она доходит до соленого озера Поопо, находящегося на высоте 3690 м. Часть Титикака принадлежит Перу, часть – Боливии. Самым распространенным средством сообщения на озере служат лодки из тростника, их называют кабаллитас де тотора. Бассейн Титикака является одним из самых древних центров доколумбийской культуры, сейчас это один из самых густонаселенных районов Латинской Америки.

89

Куско – один из самых древних городов в западном полушарии, он расположен в глубокой долине Центральных Анд на высоте 3496 м над уровнем моря. На языке кечуа «куско» означает «пупок мира», это понятие лучше всего отражает придаваемое ему когда-то значение. Заложенный, очевидно, в XII в., т.е. за 400 с лишним лет до испанского завоевания, город был столицей государства инков. Несмотря на частые землетрясения в самом городе и его окрестностях, со времен инков сохранились: храм Солнца, крепость, развалины дворца XI в., фундаменты домов из камня, стена из обтесанных камней. В 1533 г. Писарро захватил Куско, через три года город был сожжен во время восстания Манко Капака, прямого потомка короля Гуайна Капака. На пепелище Куско испанцы построили новый город, сильно разрушенный в 1650 г. землетрясением.

90

Вильмовский оказался прав, в 1911 г. Хайрем Бингем открыл в перуанских Андах, на северо-запад от Куско, высоко над ущельями и пропастями реки Урубамбы, развалины древней крепости инков – Мачу Пичу (Высокая гора), в свое время испанские конкистадоры не сумели ее отыскать. Очевидно, в этой крепости скрывались после захвата испанцами Куско оставшиеся в живых инки. В Мачу Пичу сохранились развалины храма и крепости, окруженные террасами с разбитыми на них садами.

91

Сальтенас – аргентинское блюдо, пирожки с фаршем из говяжьего или куриного мяса, оливками, круто сваренными яйцами и острыми приправами.

92

Ла-Пас Аякучо – фактически столица Боливии (официальная столица – Сукре), резиденция правительства, административный центр департамента Ла-Пас, расположена на высоте 3600—4100 м над уровнем моря в глубокой долине реки Ла-Пас у подножья покрытого вечными снегами и льдами вулканического массива Ильимани (6882 м). Ла-Пас, самый крупный город Боливии, является главным хозяйственным и культурным центром страны, значительным железнодорожным и автодорожным узлом (он связан с Панамериканской магистралью), имеет аэропорт. Основал Ла-Пас Алонсо де Мендоса в 1548 г., тогда он носил название Пуэбло Нуэво де Нуэстра Сеньора де ла Пас (Город Богоматери мира). В 1827 г. город был переименован в Ла-Пас де Аякучо (Мир в Аякучо) в честь битвы, решившей вопрос о независимости Боливии, она произошла в 1824 г. под Аякучо между боливийскими войсками под руководством генерала Сукре и испанцами.

93

На протяжении 161 года, прошедшего с обретения Боливией независимости в 1825 г., в Боливии произошло 190 переворотов и революций.

94

Гран-Чако – обширная низменность, раскинувшаяся от реки Парагвай на востоке до подножия Центральных Анд на западе, от боливийских льянос и Мату Гроссу на севере до реки Саладо на юге. Край этот, охватывающий 700 тыс.кв.км, географы делят на три части: Чако Бореаль (северный), южной границей здесь служит река Палькумайо, Чако Сентраль (центральный) между реками Пилькумайо и Беремейо и Чако Аустраль (южный) от Беремейо до реки Саладо. Гран-Чако охватывает северо-западную часть Аргентины, часть центрального Парагвая и кусок Боливии. В те времена, когда там побывала экспедиция Вильмовского, большая часть Чако Бореаль (на этой территории позднее была обнаружена нефть) принадлежала еще Боливии. Лишь в 1932—1935 гг. в результате войны с Парагваем Боливия потеряла две трети спорных территорий. Вообще в трех войнах Боливия лишилась одной четвертой своих территорий: в селитряной войне с Чили – пустыни Атакама и выхода к Тихому океану (1879—1884), в 1903 г. отдала Бразилии Акре, в 1932—1935 гг. – большую часть своего Гран-Чако.

95

До 30-х гг. XX в. малозаселенное Гран-Чако не было исследовано. И сейчас значительная часть края является оплотом свободных индейских племен.

96

Сукре – официальная столица Боливии, расположена на высоте 2700 м над уровнем моря у подножия Центральной Кордильеры. До испанского завоевания здесь находилось индейское селение под названием Чаркас, на его месте в 1538 г. конкистадор Педро Лнсурес основал город Чукисака, позднее переименованный в Ла-Плату. После подавления антииспанского восстания в 1809 г. город стал военным центром испанцев в этом районе. В 1839 г. Ла-Плату переименовали в Сукре в честь генерала Сукре, первого президента Боливии. С того же времени город является официальной столицей.

97

Кочабамба – столица департамента с тем же названием в центральной Боливии, лежит на высоте около 2600 м над уровнем моря, важный сельскохозяйственный центр, центр пищевой промышленности. Второй по величине город в Боливии, основан в 1574 г. под названием Оропеса, в 1786 г. переименован в Кочабамбу.

98

Парагвай – река протяженностью в 1500 км, вытекает из Мату Гроссу в юго-западной Бразилии. В верхнем течении идет по границе с Боливией, далее течет по Парагваю и доходит до реки Парана.

99

Корумба – приграничный город в западной Боливии, расположенный в штате Мату Гроссу, порт по реке Парагвай. Основан в 1778 г. Через Корумбу проходит линия железной дороги, соединяющий боливийский город Санта-Крус с бразильским морским портом Сантос. Участок железной дороги, связывающий Корумбу с Санта-Крус, был пущен в эксплуатацию лишь в 1954 г. В колониальные времена через Санта-Крус де ла Сьерра проходил так называемый «серебряный путь» из Перу в Асуньон.

100

Гаучо – пастух из аргентинских и уругвайских пампасов, обычно индейско-испанского происхождения, соответствует североамериканскому ковбою.

101

Чиригуано (гуарано) – группа племен в Аргентине, Парагвае и Бразилии. В давние времена несколько тысяч гуарано мигрировало (скорее всего, в поисках земли предков) к границам империи инков. Одна из таких групп достигла современного Санта-Крус в Боливии. Первоначально потерпев неудачу, в конце концов инки разгромили гуарано. Пятьсот пленников оставили связанными на покрытой вечными снегами вершине горы. За ночь пленники замерзли. С тех пор племя называют чиригуано, что на языке кечуа означает «наказанные холодом». Остатки гуарано поселились в верхнем течении Пилькумайо. Они вели вооруженную борьбу с испанцами вплоть до 1832 г., до битвы под Куруючью, когда боливийцы устроили им настоящую бойню, убивая воинов, женщин и детей.

102

Называемая по-английски «булл-боат» (бизонья лодка) – круглая, в виде лохани лодка из бизоньих шкур, натянутых на деревянную раму. Такими лодками пользовались индейцы мандан и хидатса с реки Миссури в Северной Америке. После истребления бизонов делались лодки из коровьих шкур. Подобные лодки встречались в древности у бретонцев, а сейчас их используют в Уэльсе, Ирландии и Тибете.

103

Между индейскими культурами существовали как сходства, так и различия, возникшие после появления лошадей на обоих американских континентах. Холодные, продутые ветрами степи Патагонии, заросшие травой равнины пампасов и леса Чако напоминали североамериканские прерии. Культуры на этих территориях возникли примерно в одно и то же время и также погибли в результате вторжения европейцев. Белым не удалось предотвратить захват лошадей индейцами, и те из пеших кочевников превратились в конных. Как в Северной, так и в Южной Америке независимо друг от друга индейцы придумали пеммикан (концентрат из сушеного мяса с жиром), одинаково искали они советов и указаний в снах и видениях, истязали себя в погребальных обрядах. Такое развитие схожих обычаев в разных культурах весьма интересно, поскольку нельзя объяснить это явление сходными географическими условиями, и перенесением их людьми с одной территории на другую, поскольку их разделяли тысячи километров первобытных джунглей.

Между двумя культурами существовала и заметная разница. В отличие от североамериканских индейцев индейцы Южной Америки переняли от испанцев конскую сбрую: седла, уздечку, стремена, аркан, изобрели собственный вид пальцевого стремени, вместо лассо предпочитали использовать свое бола. По причине того, что в Южной Америке не было таких огромных стад промысловых зверей, как стала бизонов в Северной Америке, где вокруг бизонов образовалась знаменитая бизонья экономика, индейцы Чако не собирали конских табунов, а просто в случае необходимости воровали их у испанцев. Многие южноамериканские конные кочевники стали известными гаучо.

104

Масть изабель – круп цвета кофе с молоком, светлая либо белая грива и хвост.

105

Деревья с необыкновенно твердой древесиной, известны под названием железных, происходят из Южной Америки и Африки. Самым распространенным в этой группе является кебрачо, его твердая, тяжелая, водостойкая древесина темно-красного цвета представляет собой прекрасный строительный материал.

106

Напиток из парагвайского падуба употреблялся индейцами еще в доколумбовы времена. Кустарник этот выращивается с XVII в., в основном в Бразилии, Парагвае и северной Аргентине.

107

Довольно крупная хищная птица, обитающая почти по всей Южной Америке. Питается прежде всего мышами, земноводными и насекомыми, хватает кур и яйца, беспокоит более крупных животных. На морских побережьях ее добычей становятся выбрасываемые волнами животные. Индейцы ненавидят каракара, птицы часто тащат мясо, повешенное вялиться на солнце. В неволе очень легко одомашниваются.

108

Мало кому удавалось увидеть это явление.

109

Несмотря на ту значительную роль, какую играло рыболовство в жизни индейцев Чако, лишь немногочисленные племена обладали средствами передвижения по воде – примитивными плотами либо кожаными «лоханями». Только паягуа, обитавшие в окрестности слияния рек Парагвая и Параны, имели лодки и занимались речным пиратством.

110

Став обладателями лошадей, мбайо развили внутри племени раздел на классы: вожди, приближенные по наследству, приближенные лишь при жизни, воины, слуги, схваченные и купленные рабы. Мбайо были необыкновенно снисходительны к своим детям, исполняли самые дикие их капризы. Подобная избалованность в сочетании с развитой кастовостью, и воинственными склонностями создавала у юношей мбайо представление, что они выше других индейцев и белых людей.

111

Индейцы мура, великолепные моряки (вернее, речники) и жили, и спали в своих лодках. Во время разливов рек они плавали по обширным территориям заливаемых водой тропических лесов, а в сухое время года временно селились на берегах рек. Добывали рыбу с помощью стрельбы из лука или гарпунами. Хватали черепах, выдр, других водяных животных, в целях добычи другой пищи нападали на делянки оседлых соседей. Эти нападения вызвали враждебность индейцев миндируку и бразильцев, которые силой заставили мура вести более мирный образ жизни. Сейчас мура почти вымерли.

112

Эмиль Беринг (1854—1917) – немецкий врач-бактериолог, создатель крупнейшей в Европе фабрики по производству сыворотки и вакцин. В 1890 г. он создал антитоксичную противодифтерийную сыворотку и вместе с японским ученым С. Китасато – противостолбнячную. За достижения в области серологии в 1901 г. получил Нобелевскую премию, то была первая Нобелевская премия в области медицины.

113

По стоимости пончо приравнивалось к лошади.

114

Бороро – обитающее в Мату Гроссу индейское племя, выделяющееся среди всех бразильских индейцев высоким ростом и отличным телосложением. Они разрисовывали себя с ног до головы красной краской, используя для этого зерна уруку, толченые вместе с жиром. Когда-то были кочующими охотниками и рыболовами, в настоящее время занимаются земледелием.

115

Мату Гроссу (Большая Чаща) – плоскогорье на западном окончании Бразильской возвышенности, является водоразделом между бассейнами Амазонки и Параны. Климат субтропический, в южном окончании – тропический. Здесь встречаются сухие леса типа каатинга, растительность саванн типа кампос, местами – пышные муссоновые леса, вдоль рек – многоярусные леса. Заболоченные равнины в бассейне реки Парагвай покрыты травяной и болотистой растительностью, а на северных границах растут влажные тропические леса. Мату Гроссу – один из наиболее слабо освоенных штатов Бразилии. Главные города – Корумба и Куяба, столица штата. Природные богатства – золото, алмазы и марганцовые руды.

116

Гуапоре – река протяженностью около 1150 км. Берет свое начало в ручьях, стекающих с гор Серра дос Паресис в Мату Гроссу, течет на северо-запад, частично по ней проходит боливийско-бра-зильская граница. Считается правым притоком реки Маморе, которая, в свою очередь, вместе с рекой Бени образует реку Мадейра, приток Амазонки. Выше города Мату Гроссу Гуапоре судоходна.

117

Линия железной дороги Мадейра-Маморе соединяет местечко Гуажара Мирим на реке Маморе с Пуэрто Вельо на Мадейре. Она минует пороги и водопады на Мадейре, из-за которых было невозможно проложить каналы. В 1843 г. боливийское правительство определило большую награду за отыскание удобного судоходного пути, давшего бы Боливии через Амазонку связь с миром. Было представлено много проектов, но оказалось, что единственным решением может стать строительство железной дороги. Правительство Боливии выдано концессию на это строительство известному специалисту, инженеру-полковнику Черчу. Много лет создавались различные общества, товарищества, набирались кредиты, даже возникали судебные споры. В конце концов в 1904 г. Бразилия, весьма заинтересованная в улучшении сообщения в Мату Гроссу, предприняла инициативные шаги и Черч начал строительство, которое закончилось в 1913 г. Годом позднее, в 1914 г., был отдан в эксплуатацию Панамский канал.

118

Голубой ара достигает длины до 97 см. Обитает в Бразилии.